Главная › Режим › Александр брянцев биография певец сколько лет. Эфир радио шансон

Александр брянцев биография певец сколько лет. Эфир радио шансон

Жан Татлян (г.р. 1943) - советский и французский эстрадный певец. Биография: Жан Арутюнович Татлян родился в 1943 году в Салониках (Греция) в армянской семье. Они переехали в Советскую Армению, когда Жану было 5 лет (1948 год). Музыкой профессионально он начал заниматься ещё до совершеннолетия. В 18 лет он становится солистом Государственного джаза Армении. Вскоре он переезжает в Ленинград, где начинает работать в Ленконцерте, создаёт свой оркестр. Молодой певец готовит концерт, состоящий из песен собственного сочинения, который и исполняет 350-400 раз в год. Множество выступлений принесло хорошие деньги и любовь поклонников и поклонниц. На вырученные средства Жан покупает квартиру в центре города и катер. Песни: «Уличные фонари», «Осенний свет», «Песенка о капели» и многие другие в его исполнении звучали в квартирах, на танцплощадках и в ресторанах. Тиражи пластинок достигают пятидесяти миллионов. В 1971 году он с одним чемоданом переехал в Париж. Пел в кабаре «Распутин», «Московская звезда». Армянские, цыганские, русские народные составили большую часть репертуара. Быстро освоил французский, завёл важные знакомства. За границей творческая судьба складывается довольно удачно. Он представляет Францию на 200-летии США в Вашингтоне. Заключает 5-летний контракт с «Империал Палас», одним из лучших казино Лас-Вегаса, по условиям которого должен петь 180 дней в году. Гастролирует по всему миру. После его отъезда в Советском Союзе было приказано о нём забыть. Все записи были уничтожены: размагничены и стёрты. В начале 1990-х Жан прилетает в Санкт-Петербург, даёт подряд 7 аншлаговых выступлений в ДК им. Горького, после чего возвращается в Версаль. 14 апреля 2000 года приезжает ещё раз и даёт всего один, но аншлаговый, концерт в БКЗ «Октябрьский». Его появление вызвало достаточно сильный резонанс в прессе, он успел поучаствовать во многих передачах центрального российского телевидения. Жан Татлян исполняет песни на русском, армянском, французском и идише. По состоянию на начало XXI века певец продолжает выступать и записывать музыкальные альбомы. 6 февраля 2009 года - концерт Жана Татляна в Москве в театре эстрады. ВИКИПЕДИЯ: ТАТЛЯН Жан Арутюнович (1943, Салоники, Греция). Эстрадный певец, композитор. В 1948 репатриировался с родителями в Армению (СССР). Окончил Киевское эстрадное училище. С 18-ти лет солист Государственного джаз-оркестра Армении, затем жил в Ленинграде, концертировал по СССР, выпускал пластинки. С 1971 в эмиграции, жил во Франции, Италии. В Париже выступал в кабаре «Распутин» и «Московская Звезда». В 1970-е открыл ресторан «Deux guitares» («Две гитары»), выступал с сольными программами. В 1977 в редакции газеты «Русская мысль» выступил на Новогодней Ёлке для детей сотрудников. Уехал в США, пел в крупнейших казино Нью-Йорка и Лас-Вегаса. Владелец в Нью-Йорке ресторана «Санкт-Петербург». С 1990-х концертирует в России.

Жан Арутюнович Татлян (Jean Tatlian, 2 мая 1943) – французский эстрадный певец, переехавший затем на территорию Советской Армении и ставший там невероятно популярным исполнителем.

Детство

Жан Арутюнович родился 2 мая в Салониках – одном из греческих городов, в армянской семье. Его родители были трудовыми эмигрантами и беженцами, которые в годы войны старались укрыться от гонений, где это было возможно. До начала Второй мировой войны, отец Жана работал журналистом в одной из армянских газет.

Но с переходом страны на военные рельсы редакция практически полностью разорилась и вынуждена была сократить штат сотрудников ровно наполовину. Под сокращение попал и отец Жана, который на тот момент только начинал карьеру в публицистической сфере.

Лишившись работы, отец перевозит семейство в Грецию, где вновь пытается устроиться журналистом. Несмотря на незнание языка и традиций новой страны, его принимают в маленькую редакцию, где он впоследствии становится главным редактором. Мать Татляна устраивается воспитательницей в детский сад, так как большая семья не позволяла ей идти на стабильную работу с полным рабочим графиком.

С самого детства Жан Арутюнович всерьез увлекается музыкой. Впервые он идёт в музыкальную школу еще в Греции, до нового переезда семьи. Академическая музыкальная школа Салоников славилась тем, что выпускала только профессиональных пианистов и музыкантов, поэтому мальчик, желая обучиться всему, намеренно шёл именно туда. Но спустя год Жан понимает, что никогда и не хотел быть связан с классической музыкой и фортепиано. Гораздо ближе ему эстрадное исполнение, а не произведения знаменитых композиторов. После этого Татлян бросает музыкальную школу, так и не окончив её.

Юность и начало карьеры

Затем следует новый переезд в Сухуми, который состоялся в 1956 году. Уже будучи подростком, Жан пытается поступить в Эстрадно-цирковое училище города, и его зачисляют практически сразу же. Здесь, по мнению самого певца, начинаются лучшие годы его жизни. Он знакомится со многими начинающими актерами и исполнителями, которые в будущем станут весьма популярны и узнаваемы. Татлян получает возможность не только обучаться чему-то новому и интересному, но и выступать на сцене, бок о бок с опытными педагогами и видными деятелями искусства.

После окончания Эстрадно-циркового училища Жан Арутюнович некоторое время работает в филармонии города Сухуми. Он пробыл здесь недолго – всего два месяца, после которых его пригласили в качестве солиста в Государственный джазовый оркестр Армении. Но и это не было пределом мечтаний Татляна, так как он всегда предпочитал быть самостоятельной и независимой персоной. Именно поэтому джазовый оркестр теряет своего солиста через полгода, а он, тем временем, переезжает в Ленинград, где утраивается на работу в Ленконцерте и даже создает собственный оркестр.

Благодаря тому, что Жан, в качестве солиста, к тому времени уже был знаком со всем, что связано с эстрадной деятельностью, управлять собственным коллективом удавалось сравнительно легко. Оркестр записал такие хиты, как «Старая башня», «Осенний свет», «Уличные фонари», «Песенка о капели» и многие другие, которые разошлись по странам СНГ миллионами копий, сделав коллектив узнаваемым во многих странах.

Переезд во Францию

Однако популярность оркестра быстро спадала, и Жан Арутюнович принимает самое важное и тяжелое решение в своей жизни – он оставляет коллектив и эмигрирует в Париж, где становится сольным исполнителем. Сначала он вынужден петь в ресторанах и пабах, так как по приезде не имел ни денег, ни известности. Но к 1975 году, накопив солидную сумму, Татлян открывает неподалеку от Триумфальной арки собственный ресторан под названием «Две гитары», где исполняются цыганские, русские и армянские песни.

Татлян является первым эстрадным исполнителем, с которым заключил договор «Империал Палас» – одно из наиболее популярных и востребованных казино Лас-Вегаса. В соответствии с подписанным документом, Жан может исполнять свои композиции в заведении на протяжении 180 дней в году в течение пяти лет. Вдобавок он же являлся одним из первых певцов-эмигрантов, представлявших Францию на 200-летии Соединенных Штатов Америки. Грандиозное мероприятие проходило в Вашингтоне, куда были приглашены такие мировые знаменитости в сфере музыкальной индустрии и шоубизнеса, как Мишель Мерсье, Лайза Минелли, Шарль Азнавур и многие другие.

На сегодняшний день Жан Татлян успешно гастролирует по многим Европейским и Западным городам, исполняя композиции на английском, французском, итальянском, русском и армянском языках. Ему принадлежат такие знаменитые синглы, как «Колокола», «Мост любви», «Моя бабушка», «Воздушные замки», «Мы были, мы есть, мы будем», «Влюбленный в любовь», «Ночной дилижанс» и многие другие. Диски и виниловые пластинки исполнителя до сих пор расходятся миллионами копий по всему миру.

Гастроли в России

Как только Жан Татлян эмигрировал во Францию, правительством бывшего Советского Союза был издан указ об уничтожении любых альбомов, записей и даже текстов песен исполнителя. По всей стране были изъяты пластинки и диски, где хотя бы упоминалось имя Жана Татляна. Однако благодаря некоторым самоотверженным работникам радиостанций, записи всё же частично уцелели, а затем, когда об исполнителе забыли в России, начали вновь проигрываться.

Первый приезд Жана на родину состоялся в начале 2000 годов, когда артист приехал с гастролями в Санкт-Петербург. Его появление вызвало большой ажиотаж в прессе и у широкой общественности. Благодаря PR-агенту Татляна, певец принял участие в нескольких телепередачах, где дал интервью и частично рассказал о своих дальнейших планах. По словам артиста, он бы хотел вернуться в Россию, если бы подобное решение одобрило правительство. Однако официальных заявлений со стороны государства по поводу возвращения Татляна так и не поступило, поэтому он был вынужден вернуться в Версаль.

Начиная с 2004 года, артист всё чаще появляется на территории Российской Федерации, давая гастроли в разных городах. Так, в начале 2004 года он приезжает в Витебск, где на мероприятии «Славянский базар» исполняет ставшую хитом композицию «Очи чёрные». Спустя пять лет Жана Татляна можно увидеть уже в столице, в театре эстрады, а затем в ток-шоу «Встречи на Моховой», где он становится главным действующим лицом всего проекта. В 2010-2011 годах он проезжает с рядом благотворительных концертов по России, а также участвует в концертах памяти композитора Арно Бабаджаняна и Арминэ Саркисян.

Личная жизнь

Для того чтобы обосноваться во Франции, Жан Татлян был вынужден заключить фиктивный брак с француженкой. По словам самого певца, они виделись несколько раз после его появления в Париже, а спустя год брак был расторгнут по просьбе девушки, которая во второй раз, теперь уже успешно, вышла замуж.

Жану Татляну приписывают множество служебных романов и интриг. Однако сам певец всегда признавался прессе, что еще не нашел ту единственную, на которой бы захотел жениться. Именно поэтому вплоть до настоящего момента сердце талантливого певца так и остаётся свободным.

Жан Татлян
(судьба и песни)

Предисловие

Моя память, «как достоверный исторический роман, где есть местами романтический туман». Нельзя не процитировать эти строки стихотворения Юрия Левитанского, как нельзя лучше иллюстрирующие мою давнюю любовь к радиопрограмме «После полуночи». Тут все смешалось — время, люди, песни… И не мудрено — радиопрограмма, как утверждают различные источники, появилась в 1967 году. На это самое время приходится пик популярности Муслима Магомаева, который часто выступал в качестве ведущего программы «После полуночи» по приглашению основного ведущего — певца и поэта Анатолия Горохова. Анатолий Горохов — соавтор многих песен Жана Татляна, восходящей звезды на музыкальном небосклоне. Композитор Арно Бабаджанян своими песнями соединил репертуар Магомаева и Татляна, и теперь только они сами могут рассказать, кто из них первым спел ту или иную песню. В 1966 году уже был написан популярнейший хит, который часто «крутили» в радиопрограмме — «Ноктюрн» (А. Кублинский, Ю. Брежгис, русский текст Г. Горского).

Ночью в узких улочках Риги Слышу поступь гулких столетий. Слышу века, но ты от меня далека, Так далека, тебя я не слышу. Ночью умолкают все птицы. Ночью фонари лишь искрятся…

Одновременно с «рижскими фонарями» из радиоприемников звучали ленинградские «Фонари» Жана Татляна. И где-то впереди уже виднелась его «Старая башня». Теперь я думаю, что именно эта песня заставила меня искать авторов рижского «Ноктюрна» отнюдь не в Риге — ведь я была долго уверена, что его текст написал Анатолий Горохов, автор стихов «Старой башни». Удивительно созвучие обеих песен!

Стынет на крышах, на сонных улицах Лунный свет. Старая башня в ночи сутулится, Ждет рассвет… Выгнули спины Над старым куполом облака. В башне старинной Неподвижные спят века...

Жан Татлян и сегодня владеет душами и сердцами слушателей. Без его песен я не представляю нашего Острова, особенно после полуночи…

Мария О.

«Хаес цнвел — хай кмернес»
(Жан Татлян о себе)

Мне становится теплее, когда я могу рассказывать о своих родителях. Корни свои нельзя забывать, хотя в моих воспоминаниях много и горечи. Когда мы приехали в Ереван, мне было всего 5 лет. Я помню, как отец продавал свой бизнес и дом в Греции перед репатриацией.

Отец исколесил весь земной шар. В начале 20-х годов у него была обувная фабрика, и он был патриотом до такой степени, что ставил слово «Армения» как логотип своей обуви. И когда пришли большевики, а с ними хаос и революция, он все бросил, взял дипломат, драгоценности — и на пароход. 40 суток плыл до Марселя. Отец видел многие страны, был очень общительным, говорил на разных языках. У отца было трое детей, я самый младший. Когда я родился, отцу было 56 лет. И он меня воспитывал так: «Сын мой, хаес цнвел — хай кмернес» («армянином ты родился — армянином и умрешь»). Историю свою, культуру, язык — все нужно знать, но никогда не опускаться до примитивного шовинизма.

Моя мать, царствие ей небесное, была восьмилетней девчонкой, когда турки резали армян. Она мне рассказывала, как толпа бежала к Средиземному морю, а турки на лошадях все гнали их, гнали и саблями рубили головы. И в этой толпе бежала моя мать. Тех, кто выжил и дошел до моря, спасли греки, которые их встречали на своих кораблях и лодках. Родня отца тоже родом из Турции, из города Афьон Карасар, и тоже бежала в Грецию, в Салоники. Отец приехал туда и искал в этом хаосе своих. Он отыскал мать, сестру, а вскоре познакомился с моей мамой.

А в 1947 году все мы репатриировались, стали ахпарами, как тогда говорили. Во-первых, подействовала сталинская пропаганда. Он послал во все армянские диаспоры мира своих эмиссаров, которые призывали людей ехать в Армению. Ему это нужно было, чтобы всему миру показать, как мощен Советский Союз, какое счастливое будущее ждет всех при социализме. Но когда мы приехали, оказались чужими среди местных. Быт, нравы, вкусы, даже язык — абсолютно все отличалось. Приезжали-то очень разные люди: и бедные, и те, кого преследовали в странах, откуда они репатриировались, как джазмена Артура Сафаряна, который в Иране сидел в тюрьме как коммунист, в начале 60-х освободился и приехал на родину. Но в основном-то репатрианты приезжали богатые, преуспевающие, продавшие недвижимость и бизнес за копейки — потому что уезжающих было очень много. А в Ереване им полагалось по талонам 500 граммов хлеба на человека. А потом многие попали вместо Армении в Сибирь — после того, как стали рассказывать, как живут люди за границей. Ребят призывного возраста не брали в армию — они могли разложить Советскую Армию такими рассказами. Мост Победы в Ереване — если бы он мог говорить, он бы рассказал, сколько приезжих армян бросались с него, покончив с собой. Это была страшная жизнь.

Я, как говорят англичане, self made man, человек, который сам себя сделал. Музыка у меня буквально из ушей лилась. Но детство у меня было бедное и кочевое — когда мы репатриировались, отцу было за 60, мать болела, у нее началась депрессия, и врач велел ей сменить климат и уехать к морю. В 1956 году мы переехали в Сухуми. Такая жизнь дала мне хорошую жизненную школу. Сегодня я жизнелюб и оптимист — я ценю каждый миг, каждый день, когда солнце светит.

А тогда я учился в сухумской армянской школе (поэтому я сегодня неплохо говорю по-армянски и тексты пишу на родном языке) и участвовал в самодеятельности. Знаете, некоторых детей линейкой по пальцам бьют, чтобы заставить заниматься музыкой, а я мечтал об этом. Но дома не было для этого возможности, и я, подработав в школьные каникулы, купил за 10 рублей гитару и пошел в Сухумскую филармонию. Я ведь даже музыкальной школы не окончил, когда меня, самоучку, приняли в филармонию. Работал гитаристом в квартете, а по совместительству исполнял несколько песен как певец. Каждое мое выступление вызывало бурю оваций у публики. Успех был больше, чем у официального солиста с консерваторским образованием. Я даже помню армянина из Баку по фамилии Антонян, который показал мне первый аккорд на гитаре — он работал там.

Потом поехал в Киев учиться в эстрадную студию, которую только открыли. Вот туда на гастроли и приехал Государственный джаз-оркестр Армении. Закончил Киевское эстрадное училище, в восемнадцать стал солистом Государственного джаза Армении — мой друг певец Жак Дувалян меня рекомендовал руководителю оркестра Константину Орбеляну. Я пришел с гитарой на прослушивание, спел несколько песен, и меня позвали на гастроли по Украине. Мне было 19 лет, а я уже заканчивал второе отделение концерта песнями Бабаджаняна и Орбеляна. Я был начинающим певцом, и для меня честью было петь песни Бабаджаняна. Но Арно сам выбирал исполнителя. Я спел все его песни, первый исполнил «Лучший город земли», а через год Муслим Магомаев перепел эту песню. Жена Арно Тереза предпочитала голос и пение Магомаева, а Арно — мое.

Я выступал при Ленконцерте до конца 70-х годов, все мои главные хиты написаны в это время: «Осенний свет», «Воздушные замки», «Бумажный голубь», «Осенние следы», «Ты поверь»… Когда я сдавал программы худсовету, многие готовы были голосовать против. Спрашивали меня: почему-де ты не хочешь петь песни советских композиторов? Я отвечал, что сам пишу песни, приводил в пример французских шансонье. А мне: мы не во Франции, мы в Советском Союзе. Потом сделали одолжение: позволили петь в одном отделении свои песни, во втором — песни советские. Я, упрямый армянин, все сопротивлялся… У меня был принцип: почему я не могу петь собственные песни, если народу они нравятся?

Тогда все большие города — Киев, Москва, Ленинград были вообще закрыты, получить там прописку было невозможно. Я бывал на гастролях со своим оркестром в Москве, но когда приехал в Ленинград, влюбился в этот город.

Я был невыездной певец — никогда не пел так называемых «идеологических песен», не любил подстраиваться, всегда был искренен со своими слушателями. И меня прятали и никуда не выпускали. Да, я был очень популярен в 60 —70-е годы, и в то же время меня душили со всех сторон. Все мои песни о любви. Иные же мои коллеги только благодаря партийной теме и пробились на музыкальный Олимп. Когда у меня на Западе спрашивали, что такое Советский Союз, я приводил в пример следующий образ. Представьте себе толпу людей из 200 миллионов голов. Все они одного роста, стоят ровно, похожи на океан во время штиля. А посередине толпы установлен стержень-лезвие, который медленно вращается. Только чья-либо голова (а это талант, индивидуальность, личность) вылезет из толпы — лезвие тут же отсекает ее. А мне в ответ: «Вы же там стали популярным». Да, но мне надоело ловчить, чтобы, заметив лезвие, пригнуться. Я захотел быть свободным от толпы и дышать не по указке сверху.

В 1968 году, меня наказали, как формулировали газеты, «за недостойное советского артиста поведение». На год были отменены гастроли по СССР. Все произошло из-за того, что я не поладил с директрисой Орловской филармонии — легендарной бандершей советской эстрады. Она потребовала от меня дать дополнительный концерт 30 декабря, но в этом случае 16 музыкантов моего оркестра не успевали вернуться домой в Ленинград на Новый год. Она не подала нам автобус к гостинице, послала вдогонку письма в инстанции. Там говорилось, что я веду себя развязно — хожу по сцене с микрофоном в руках и — о Боже! — разговариваю с публикой. Эту волну подхватили газеты: «Зарвавшаяся звезда!».

Наверное, у меня в генах сидело ощущение свободы. Ведь в СССР из Греции меня привезли в пятилетнем возрасте. С колыбели я был свободным человеком. И этого чувства свободы мне не хватало в Союзе. Когда я уехал из страны, появился приказ сверху, чтобы в фонотеках размагнитили все мои записи. А мое имя запретили упоминать, словно и не жил, и не пел. Но я рад, что, несмотря на запреты и цензурные клещи, меня помнят слушатели.

Мой сольный концерт тогда стоил 39 рублей, авторских гонораров за месяц набегало больше тысячи рублей. По тем временам — просто сумасшедшие деньги. Я был в первой десятке самых высокооплачиваемых авторов. У меня было все, о чем другие даже и не мечтали: лучшие машины, даже личный большой катер. Но все эти материальные ценности не имеют значения, когда нет главного — свободы.

Я никогда не любил тусовки, всегда был один в поле воин, шел своей дорогой. Это не нравилось: чужак, гордый. Ярлык можно любой навесить. Был белой вороной, в общем. Я и сейчас такой же одиночка, не участвую в так называемом шоу-бизнесе. Не пою под фонограмму, просто не умею, бездарный я человек!

В СССР оставалась мама, но она была мудрой женщиной. Узнав о моем решении, сказала: «Уезжай, если ты считаешь, что тебе за границей будет лучше». Я даже на похороны ее не смог приехать, потому что тогда пришлось бы покупать билет в один конец.

Когда приехал в Россию после перерыва, одна женщина сказала: «Я вас так любила, а узнав, что уехали, осуждала. И только много лет спустя поняла, что вы поступили правильно». Теперь есть люди, которые осуждают, что вернулся. Я в шутку говорю, что им понадобится еще 19 лет, чтобы понять.

Я уехал в Париж. После больших сцен, после оркестра я взял гитару и поменял свой репертуар. Я стал работать в русских варьете в Париже. Таким образом зарабатывал на свой кусок бифштекса. Я начал все сначала. Одновременно с работой в кабаре «Распутин» я работал в кабаре «Московская звезда», а это большая привилегия для артиста. Я стал зарабатывать больше, чем средний француз. Потом началась концертная деятельность, поездки по разным странам. Кроме этого, я занимался бизнесом, у меня был ресторан «Две гитары» в центре Парижа, возле Триумфальной Арки. Было трудно. Я не гнушался никакой работы. Конечно, о своих песнях и о советских шлягерах там пришлось забыть. Мой репертуар состоял в основном из народных — русских, украинских, греческих, армянских и цыганских песен. Это хорошая школа и блестящая практика для голоса. Никаких комплексов по этому поводу у меня не было, хотя в СССР с усмешкой говорили, что я стал «кабацкой звездой». Но, между прочим, в таких же кабаре и ночных клубах, а по-нашему — «в кабаках» пели и Фрэнк Синатра, и Элла Фицджеральд, и Луи Армстронг.

Потом, в начале семидесятых, я открыл ресторан в центре Нью-Йорка и назвал его «Санкт-Петербург», в честь моего любимого города. Но тогда он еще был Ленинград.

Я заключил пятилетний контракт с одним из лучших казино Лас-Вегаса «Империал Палас», согласно которому должен был петь 180 дней в году. Там я познакомился с легендарными звездами: Синатрой, Томом Джонсом, Шер. Потрясающие мастера! На сцене они короли, а в обычной жизни — простые и приятные люди. Мы даже подружились. По выходным дням ходили друг к другу в гости. Но, несмотря на радужные перспективы, я отказался от контракта. Дело в том, что в Лас-Вегасе губительный для певцов климат. Пустыня, сухость, жара… В помещении себя чувствовал нормально, но стоило выйти из отеля, как начинал задыхаться. Угроза потерять голос, появившиеся проблемы со здоровьем были страшнее, чем потеря денег, которые я зарабатывал в США.

Я пою на шести языках, и не просто зазубрив текст — я свободно владею этими языками. Я люблю языки. Говорю на шести языках: армянском, греческом, русском, французском, английском, турецком. Когда приехал во Францию, ничего, кроме «шерше ля фам» сказать не мог. А спустя какое-то время уже свободно изъяснялся с друзьями на французском языке.

Есть разные языки, но песни от сердца и для сердца слушатели любых стран поймут всегда. Я начал работать с французскими, английскими, американскими поэтами. Написал, например, балладу «Сколько дорог» на французском языке, которую считаю лучшей в своем репертуаре. У меня выпущено несколько дисков на французском и английском языках. Музыку пишу сам, а слова — с партнерами. Не потому, что плохо знаю языки — ими я хорошо владею. Чтобы сочинить песню, надо создать образ, что я и делаю. А соавторы «шлифуют» мои тексты. Я могу вернуться на российскую сцену так же, как на американскую, французскую или канадскую.

У меня двойное гражданство — России и Франции. Сейчас живу вместе с семьей в Санкт-Петербурге. В городе фонарей и туманов. Я вообще обожаю северные страны. Люблю туман, пасмурную погоду, дождь. Я, скорее всего, гражданин мира. Родился в Греции, в армянской семье. В пятилетнем возрасте приехал в советскую Армению, потом жил в Ленинграде, Киеве, эмигрировав, 30 лет прожил во Франции. Так кто же я? Вам виднее. Именно в контексте обвинения мне в лицо были брошены слова: «Да вы космополит, Жан Арутюнович!» Кстати, это слово в годы моей молодости было почти синонимом понятия «враг народа». К счастью, нынче ситуация изменилась. Все идет к тому, чтобы преодолеть отчуждение между странами и нациями, чтобы люди могли стать более открытыми.

О себе же всегда говорил, что не пою, не выступаю, а — работаю. Так что работа такая. И до сих пор «каким ты был, таким остался»… Я всю жизнь искал справедливости и любви. Ищу и до сих пор. Правда, энтузиазма поубавилось. Но я по-прежнему верю. И жду…

Жан Татлян

В эфире музыкальная программа
«После полуночи»

Море зовет

Стихло на миг Море у ног… Чайка плывет Над волной голубой. После тревог, После дорог Мне хорошо в этот час Рядом с тобой. Я завтра уйду опять В туманную даль, И снова ты будешь ждать, Скрывая печаль. Будет слепить прибой, Словно слеза. Я сохраню в душе Твои глаза!..

Снова меня Море зовет. Связан я с ним, Как с тобой, — до конца. И красоту, И широту Взяли навек у него Наши сердца. Я завтра уйду опять В туманную даль, И снова ты будешь ждать, Скрывая печаль. Будет слепить прибой, Словно слеза. Я сохраню в душе Твои глаза!..

«В переводе с французского «шансон» — это песня. Шансонье — это певец. Жанр шансона очень древний. Только раньше, столетия назад, таких певцов называли трубадурами. А на Кавказе, на Ближнем Востоке — ашугами. Это были просто уличные певцы. Они в своих, ими же сочиненных песнях рассказывали житейские истории… В каждой песне есть свой маленький сюжет, сценарий — лирический, драматический, комический. Шансонье — это маленький театр. Каждый раз у певца особое состояние. Разве «фанера» может передать это меняющееся состояние?

То, что я пел с самого начала своего творческого пути, относится к шансону. Я представитель этого направления в его классическом понимании. Мои песни — не что иное, как отголоски моей собственной биографии, лирический дневник моей жизни.

Я к этому стремился еще в 60-е годы, будучи в СССР. Особенности этого стиля относятся не только к музыке, но и к взаимоотношению со слушателями. Оно очень доверительное, душевное. Наверное, потому я и имел успех у публики».

(А Бабаджанян—Г. Регистан) — 3,48 Мб, 128 кбит/сек — ссылка

Осенние следы

Снова дожди Ветер принес, Холод сковал Плечи берез, Крик журавлиный Вдали застыл… Осень с тропинок Наши смывает следы. Осень зиме Выстелит путь. Жаль, что нельзя Лето вернуть… Осень уносит Мои мечты, Осень с тропинок Наши смывает следы. Вянет листва, Вянет трава, Видно, сейчас Осень права, — Если уходишь Из сердца ты, Осень с тропинок Наши смывает следы.

(Ж. Татлян—А. Горохов) — 4,60 Мб, 160 кбит/сек — ссылка

Воспоминание

Может, напрасно Ночью и днем Прошлая осень В сердце моем? Может, напрасно Мне ветер приносит Глупую сказку, Что ты придешь. Там, за окошком, На прошлую осень Очень похож только дождь, Только дождь. Прошлая осень, Прошлая боль, Прошлая осень — Встреча с тобой. Может, напрасно Мне ветер приносит Глупую сказку, Что ты придешь. Там, за окошком, На прошлую осень Очень похож только дождь, Только дождь.

Ливням и грозам, Дням и годам Прошлую осень Я не отдам. Может, напрасно Мне ветер приносит Глупую сказку, Что ты придешь. Там, за окошком, На прошлую осень Очень похож только дождь, Только дождь.

(А. Бабаджанян—Р. Рождественский) — 4,56 Мб, 160 кбит/сек — ссылка

Осенний свет

Рассветы росные, уходят месяцы, Далекой осенью с тобой мы встретились. Но дни прошедшие не возвращаются, Мечты сбываются — и не сбываются. Любовь растаяла в тумане льдинкою, А мне оставила седую грусть… Осенний свет пробил листву, Над нами листья летят в синеву, Осенний свет — к чему слова, Осенним светом полна голова. Березы старые блестят сединами, Виски усталые покрылись инеем, Ах, осень серая ждет зиму белую, Ах, сердце, сердце, ты что с нами сделало. Любовь растаяла в тумане льдинкою, А мне оставила седую грусть…

«Когда после эмиграции я стал снова давать концерты в России, зрители — поклонницы в основном — приносили мне старые пластинки фирмы «Мелодия» со словами: «Их уничтожали, стирали записи — возьмите, мы их сохранили».

Но в основном мой репертуар состоял из собственных песен. Я был первым человеком на эстраде, который не пел песен советских композиторов — только свои. В 1968 году я пять раз пересдавал программу перед худсоветом, придирались страшно. Например, была у меня песня «Воздушные замки»: «В сказке все просто: рядом живут нищий, богатый, честный и плут» — повесили на нее ярлык «абстрактный гуманизм». К песням «Осенний свет» и «Осенние следы» придрались потому, что молодой парень со сцены поет про сплошную грусть, осень да осень у него, а где оптимизм?

Мои песни не грустные, они романтичные. Когда меня пригласили в Советский Союз с гастролями, я встретился со своими прежними друзьями-музыкантами, и мы решили восстановить мои старые песни. И убедились: они не устарели. Чем это объяснить? Мне кажется, в первую очередь тем, что они искренни. Наверное, потому меня после столь длительного перерыва так тепло принимает советская публика».

(Ж. Татлян—С. Льясов) — 3,38 Мб, 455 кбит/сек — ссылка

Где-то вдали догорает закат, И фонари ярче горят. И не дают они Людям сбиться с пути, Ночные спутники — фонари. Город ночной серебрится в реке… Арки мостов в сказочном сне. Окна больших домов Погасили огни, Лишь неустанно горят фонари. Как не любить цвет ночных патрулей, Как не любить свет фонарей! Пусть же всегда они Людям светят в пути, Мои ночные друзья — фонари…

«В самое темное время года — в декабре — ленинградский пейзаж подсказал мне одну из самых популярных песен «Фонари». Туман, пасмурно, мерцание огней: Прелесть!

Когда осенью 1989 года я приехал в Петербург, то в первую ночь вообще не мог спать — пошел бродить по городу… Ходил по Невскому, по набережной Мойки, заглянул на канал Грибоедова. Для меня это места, где каждый уголок, каждая арка знакомы. Ощущения разные, смешанные — добро и зло, дружба и предательство, любовь и разлука, точно все прошедшие годы пережил за несколько часов…

В 62-м году, написав «Фонари», я взял гитару и пошел на телевидение Армении, один с гитарой, и спел. Сейчас, наверное, смешно смотреть эту запись: стою я под огромными прожекторами…

Да, подхожу с гитарой к фонарику и начинаю петь (эта запись сохранилась, мне ее недавно записали). И вдруг через месяц после эфира сажусь в Ереване в троллейбус, даю кондуктору деньги, а он отрывает и раздает билеты, насвистывая «Фонари». Это меня так впечатлило! Хороший шлягер, я считаю, должен быть «заразным», прилипать к человеку, прямо к коже. Знаете, что такое шлягер? Когда четыре ноты — это мало, а шестая — уже лишняя. В свое время я и Арно Бабаджаняну доказывал — хорошая песня может состоять из пяти нот, но секрет и искусство в том, сложатся ли они в мелодию. Как шахматные фигуры».

(Ж. Татлян—Ю. Гарин) — 3,71 Мб, 128 кбит/сек — ссылка

Старая башня

Полночь на башне. И снова снится ей Старый сон: Быстрые шпаги ревнивых рыцарей, Стали звон, Звуки гитары И шелест вкрадчивый нежных слов… Мир очень старый, И стара, словно мир, любовь. Звон полуночный плывет над крышами Много лет, Старая башня немало слышала «Да» и «Нет». Видели много Часы старинные встреч, разлук, Но вечно строгим Был часов равнодушный стук. Стынет на крышах, на сонных улицах Лунный свет. Старая башня в ночи сутулится, Ждет рассвет. Время уводит Морщины-трещины в глубь камней, Время уходит, А любовь не идет ко мне… Снова на башне часы бессонные Полночь бьют, Вновь на свиданья спешат влюбленные Там и тут. Все же я верю, Что я любовь свою встречу вдруг, — Счастье отмерит Мне часов равнодушный стук. Стынет на крышах, на сонных улицах Лунный свет. Старая башня в ночи сутулится, Ждет рассвет… Выгнули спины Над старым куполом облака. В башне старинной Неподвижные спят века. Только не дремлют часы бессонные, Полночь бьют, Здесь, под часами, опять влюбленные Встречи ждут. Снова над ними Луна старинная здесь висит, В сумраке синем Равнодушно стучат часы.

«Без вдохновения вы не напишите того, что желает публика. А источник вдохновения, конечно же, женщина. Женщина — как птица. Мужчина должен держать ее в руках не сильно, чтобы не удушить, но и не слабо, чтобы она не улетела. Это правило одинаково для любого творческого человека».

(Ж. Татлян—А. Горохов) — 4,08 Мб, 128 кбит/сек — ссылка

«Я из реки не выходил…»

Я не звезда и не планета. Я просто певец и композитор, но могу сказать уверенно, что многие выросли на моих песнях, которые когда-то звучали по всей стране. Часто люди в слезах сидят на моих концертах, они меня не забыли, и большое им спасибо за это. На своих концертах я всегда прошу, чтобы в зал дали немного света, хочу видеть свою публику. И вот в глазах у моих слушателей блестели слезы, их не стыдились ни мужчины, ни женщины. Да что там зрители, я сам не мог исполнить песню до конца — у меня в горле стоял ком. А звездной болезни у меня никогда не было.

У моего слушателя нет возраста. На мои концерты приходит публика разных поколений: молодежь 60-70-х, молодежь 80-х и молодежь 90-х. Если в песне есть сюжет, гармония, чувства, она подходит всем, ведь такие же чувства может испытывать каждый и в любом возрасте. Есть показательный пример. Одни мои знакомые привели на концерт свою 18-летнюю дочь, она сначала упиралась, но после концерта подошла ко мне и сказала «спасибо».

Песня «The bridge of love» («Мост любви»), которую я пою на английском, включает такие слова — «Давайте построим мост любви — это будет наш первый и единственный мост. Мы окрасим его всеми цветами радуги, чтобы не забыть ни одного цвета. Это будет мост, через который самые страшные враги смогут пройти бок о бок, обнимаясь и целуясь. Но нельзя стоять на разных концах этого моста, надо пройди хотя бы полдороги, чтобы встретиться на середине. Это мост, через который каждый из нас может свободно пройти и в ту, и в другую сторону».

Такой сюжет — это актуальная, вечная тема: она была, есть и всегда будет. Я пою и вижу, как восторженно блестят глаза зрителей. Меняются государства, меняются диктатуры, режимы, но призыв к дружбе, к любви всегда будет необходим. Еще есть песня, посвященная жертвам землетрясения в Армении. Зрителям бесплатно раздаются фонарики: во время исполнения этой песни в зале гасят свет, и фонарики символизируют свечи. При этом вся публика (многие в слезах), обычно стоит на ногах, а в зале потрясающее зрелище — океан огней. Люди вспоминают и своих ушедших близких тоже. Внутреннее ощущение такое, что вы находитесь в храме.

Последний раз я пел в Ереване в 1964 году. В 1970-ом осенью приехал попрощаться с Арменией перед отъездом. После этого 36 лет я там не был. Сейчас это совсем другая страна. Я уезжал с родины, а приехал иностранцем.

Я из реки не выходил, и мне не надо входить туда по второму разу. Конечно, вода утекла, но река-то осталась! В Индии есть ритуал — раз в год в священный день окунуться в воды Ганга. Ну, может, у меня не получалось «раз в год», но я регулярно входил в реку, которая несет меня по жизни. Я остался таким, каким был. Более того, считаю, что и публика моя осталась прежней. Она хочет меня видеть прежним. Хотя, конечно, мы все время меняемся. Все на земле меняется. Не меняется только романтическое состояние души. В конце концов, старое вино вкуснее и крепче. Я чувствую себя как будто заново рожденным певцом. Мне хочется вновь гастролировать по России и СНГ, записывать диски, выступать…

Любите жизнь, любите друг друга. Радуйтесь каждому утру, когда вы просыпаетесь, и все будет великолепно. Не делайте зла и творите только добро. Удачи вам!

Жан Татлян

Из отзывов слушателей и поклонников

«А кумирами моего детства были Майя Кристалинская, Владимир Трошин и особенно Жан Татлян. Мне было лет 14, когда он появился и засверкал своими «Фонарями». Я сразу стала фанаткой Татляна, я не была влюблена, но мне нравился флер, который от него исходил. Помню, мама меня возила в город Николаев, я увидела там его афиши. Купила его фотографию, а на обратной стороне сама себе написала посвящение якобы от него. Приехала и сказала девчонкам: мол, он мне подарил свою фотографию, но потом мы поссорились, и я хочу отправить ее ему обратно. Я «ему» отписала так: «Янька! Ты так себя ведешь, что я с тобой вообще больше разговаривать не хочу!» Девчонки даже не заметили, что «Татлян» написал мне моим же детским почерком» (певица Людмила Сенчина).

«Я был рад прочитать несколько строк о Жане Татляне, моем любимом певце 60-70-х. В это время я собирал все его пластинки, они у меня до сих пор есть. У меня есть его два письма и фотография с автографом. Он был звездой огромного масштаба. Я знаю, что ему помогла наша певица Веслава Дроецка, известная в Союзе благодаря своим гастролям. Нельзя забывать об артистах такой величины, как Жан Татлян! Поздравляю всех его поклонников и, конечно, самого Жана» (Мечислав из Польши).

«Большую часть песен я и не слышал. Спасибо! Спасибо за подарок, давно мечтал послушать Татляна. Огромное спасибо за подарок для меня и всей моей семьи. Будьте здоровы и счастливы. Просто супер! В далеком детстве слушал. Красотища! Спасибо — это песни моей юности. В 1966-1969 годах я свои концерты начинал с «Уличных фонарей», заканчивал «Море зовет». Сегодня за возможность послушать Ж. Татляна «живьем» заплатил бы любые деньги. Мелодии нашей юности, нашей Любви! Не думал, что будет так клево для молодого человека. Качнул наугад и обалдел — так зацепило! Хорошо! Огромное спасибо. Это самый настоящий, честный шансон. Не блатняк, а шансон. Я песни Жана Татляна до сих пор в ресторане пою. Для души и от души пою. Потому, что эти песни добрые и вечные. Спасибо — я нашел клад! Побольше бы такой музыки. Спасибо, моим девочкам понравилось. Наслаждаюсь, слушая. Огромное спасибо за подарок для меня! Сколько лет я искал любимую, раз и навсегда запавшую в душу песню из раннего юношества, «Бумажный голубь». Последний раз я слышал ее перед армией в 1969-м. Фантастическое спасибо! Хорошие времена, хорошая музыка, хорошие песни, хорошие люди — одним словом, — ностальгия по времени, когда мы были молодыми. Пожалуйста, если у вас есть песня «Старая Башня»! Позвольте ее услышать. Жан Татлян — это моя молодость и любовь. Голос незабываемый. Огромное человеческое спасибо! Я даже не знала такого исполнителя, искала по заказу мамы. Она будет просто счастлива! Спасибо. Давно искал. Настоящий бальзам для души. Искренне благодарен. Слушали Татляна с друзьями из Англии во время отдыха в Испании. Все были довольны и счастливы. Вспомнил молодость, мне 65. Спасибо!» (Пользователи Интернета).

Жан Арутюнович Татлян (род. 17 августа 1943, Салоники, Греция) - советский и французский эстрадный певец. Родился в армянской семье. Был младшим из троих детей. В 1947 году семья переехала в Советскую Армению.
Музыкой профессионально начал заниматься ещё до совершеннолетия. Окончил эстрадно-цирковое училище в Киеве. В 1956 году вместе с семьёй переехал в Сухуми, где работал в местной филармонии. В 1961 году стал солистом Государственного джаза Армении. Впоследствии переехал в Ленинград, где начал работать в Ленконцерте, создал свой оркестр, музыкальным руководителем которого пригласил Григория Клеймица. Их дружба продолжалась всю жизнь.
Хитами также стали песни «Уличные фонари», «Осенний свет», «Песенка о капели», «Старая башня» и многие другие. Тиражи пластинок достигли пятидесяти миллионов.
В 1971 году артист эмигрировал в Париж, заключив фиктивный брак с француженкой. Пел в кабаре «Распутин», ресторане «Московская звезда». Позднее открыл в центре Парижа, возле Триумфальной арки, свой ресторан «Две гитары». Наряду с песнями собственного сочинения значительную часть репертуара составляли армянские, цыганские и русские народные песни. Быстро освоил французский язык, завёл важные знакомства. Среди друзей звёзды кино и эстрады Мишель Мерсье, Шарль Азнавур, Лайза Минелли.
Он представлял Францию на 200-летии США в Вашингтоне. Первым из советских певцов заключил 5-летний контракт с «Империал Палас», одним из лучших казино Лас-Вегаса, по условиям которого пел 180 дней в году. Гастролировал по всему миру.
После отъезда Татляна в Советском Союзе было приказано все его записи уничтожить, и лишь благодаря самоотверженности некоторых работников радио и телевидения часть записей выступлений Татляна сохранилась.
В начале 1990-х Жан прилетел в Санкт-Петербург и дал семь аншлаговых концертов в ДК имени Горького, после чего возвратился в Версаль. 14 апреля 2000 года приехал вновь и дал аншлаговый концерт в БКЗ «Октябрьский». Его появление вызвало большой резонанс в прессе, он принял участие во многих передачах центрального российского телевидения и решил вернуться в Россию. Живёт в Санкт-Петербурге.
Жан Татлян исполняет песни на русском, армянском, французском, итальянском, английском, греческом и идише. Певец продолжает выступать и записывать музыкальные альбомы. В 2004 году был почётным гостем Фестиваля «Славянский базар» в Витебске, где исполнил «Очи чёрные». 6 февраля 2009 года состоялся концерт Жана Татляна в Москве в театре эстрады. 11 февраля он участвовал в ток-шоу «Встречи на Моховой» - популярной программе Пятого канала, которая снимается в знаменитом Учебном театре Санкт-Петербургской театральной академии на Моховой улице. 21 января 2010 года он принял участие в концерте памяти композитора Арно Бабаджаняна в Новосибирском театре оперы и балета. 11 и 12 ноября 2011 года в Санкт-Петербурге прошли два концерта Жана Татляна. В концерте также принимала участие певица Арминэ Саркисян, исполнившая вместе с Жаном несколько произведений. Записан также новый альбом «Мои Романсы».

Жан Арутюнович Татлян (род. 17 августа , Салоники) - советский и французский эстрадный певец.

Биография

Жан Арутюнович Татлян родился 17 августа 1943 года в Салониках (Греция) в армянской семье. Был младшим из троих детей. В 1947 году семья переехала в Советскую Армению .

Музыкой профессионально начал заниматься ещё до совершеннолетия. Окончил эстрадно-цирковое училище в Киеве . В 1956 году вместе с семьёй переехал в Сухуми , где работал в местной филармонии. В 1961 году стал солистом Государственного джаза Армении. Впоследствии переехал в Ленинград , где начал работать в Ленконцерте , создал свой оркестр, музыкальным руководителем которого пригласил Григория Клеймица . Их дружба продолжалась всю жизнь.

Хитами также стали песни «Уличные фонари», «Осенний свет», «Песенка о капели», «Старая башня» и многие другие. Тиражи пластинок достигли пятидесяти миллионов.

Люблю танцевать самбу , обработка К. Орбеляна) - на греческом языке
Уличные фонари (музыка Ж. Татляна, стихи Юрия Гарина)
Гитарово (Бронке - русский текст Ю. Батицкого)
Моя песня о Родине (К. Орбелян - О. Гукасян)

Песенка о капели (Р. Рождественский)
Море зовёт (Г. Регистан)
Воскресенье (С. Льясов)
Лучший город Земли (Л. Дербенёв)

Звёздная ночь (А. Горохов)
Ласточки (А. Ольгин)
Воздушные замки (С. Льясов)
Осенний свет (С. Льясов)

Страна влюблённых (А. Бабаджанян - Л. Дербенёв)
Воспоминание (А. Бабаджанян - Р. Рождественский)
Хочу забыть (Г. Гарваренц - русский текст А. Горохова)
Память (А. Бабаджанян - В. Орлов)

Михаил Шемякин вспоминает, что во время очередного дружеского загула в Париже они с Владимиром Высоцким оказались ночью в ресторане Жана Татляна «Две гитары». Результатом этого визита стала песня «Французские бесы » .

Напишите отзыв о статье "Татлян, Жан"

Примечания

Ссылки

- запись 11 февраля

Отрывок, характеризующий Татлян, Жан

– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.

– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п"отивники отказались от п"ими"ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т"и начинать сходиться.
– Г…"аз! Два! Т"и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.