Анализ произведения ошибка господа бога. Равнодушие и отзывчивость (Аргументы ЕГЭ)

У меня было трое знакомых с геофака №ского (не хотелось бы никого обижать) универа, и все трое были упёртыми шизоидами с завиральными идеями. К тому же трое из них почему-то считали, что таким интеллектуалам, как они, работать руками западло, а головой работать не умели. Мне так до сих пор и кажется, что в этот почтенный ВУЗ принимают только по рекомендации психиатра. Последней из них была Лариса.
Наш главный об ту пору впал в самый плохой возраст, когда пенсию ещё не дали, а девушки уже не дают, и абсолютно все девушки, даже такая задрыга, как Лариса, стали казаться ему феями и красавицами. И вот в начале сезона он присылает нам в отряд это сокровище. Бедную девушку в другом подразделении уже не поняли и обидели, и если мы, грубые мужланы, не найдём с ней общий язык...
Вообще, у нас и так был комплект: мы с Володей и двое рабочих, но чего не расслабиться слегка, если начальство настаивает. Вовка, счастливый, делает, как и я, маршруты, а Ларису поставили на шлиховку. Гришку этому делу мы уже успели чётко обучить, так что она могла при нём выполнять функцию самоходного карандаша для записей в шлиховом журнале. Она, конечно, оскорбилась:
- "Записатором" работать!, - и мои комментарии о том, что хороший геолог должен уметь работать с лотком лучше промывальщика, а тем более должен знать, где надо брать шлих, должного впечатления не произвели. Мы для высшего себя готовили! Пойти сразу открыть что-нибудь очень крупное.
Работа шла путём; теперь мы могли иногда оставаться в лагере, чтоб подтянуть документацию, а заодно и приготовить поесть. Хоть вечером после маршрута не приходилось этим заниматься.
Мы стояли в каньоне у Светлого озера. В перелесок у лагеря прилетали кукушки и истошно орали, предвещая нам вечную жизнь. Временами прилетали птички покрупнее: здесь был полигон у штурмовиков, и иногда часиков в шесть утра нас выдирал из сна рвущий небо рёв реактивного самолёта, который на бреющем вываливался из-за борта долины. Две палатки, кострище, стол из жердей. У стола вбит кол с сучками; на них удобно вешать кружки после того, как попил чаю. Когда берёшь кружку, оттуда обычно вылетают две-три осы, подчищавшие сладкие остатки.
В предыдущей жизни здесь была долина довольно крупной реки, но потом произошла перестройка рельефа, центральная часть долины поднялась, в ней осталась цепочка озёр, врезанных в вендские песчаники, и в обе стороны от них стекали речки. Озеро было как провал: берега так круто уходили вниз, что, когда мы ставили сетку, казалось, что она стоит боком, одним концом вниз. Питала озеро вода из родников; сверху, с борта долины, эти озёра были малахитового цвета. В дальнем от стока конце озера ещё стоял лёд; Гришка с Серёгой в свободное время плавали вдоль него на лодке. Однажды из воды выпрыгнул сиг и упал на лёд; пока он подпрыгивал, парни успели подплыть и поймали его руками.
Через неделю мы закончили участок и собрались сплавляться дальше. И тут Лариса, снизойдя к нашему убожеству, с гордым видом нам выдала:
- Я ходила вниз по течению, вы там не сможете проплыть; вы там застрянете, и придётся вызывать вертолёт. Надо вызвать вертолёт сюда и не заниматься ерундой.
Очень интересно было послушать такие слова от человека, который на прошлой неделе впервые увидел резиновые лодки.
Наутро мы выплываем, не вняв нашей Кассандре. Барахла на лагере много, поэтому на каждого по гружёной лодке. Мы обычно управлялись с десантными "пятисотками", а для дам держали оранжевые "трёхсотки" с поднятой кормой и носом; у этих лодок было надувное дно, поэтому оно меньше рвалось, и мы грузили в них спальники и прочие лёгкие вещи, который надо было уберечь от воды.
Я плыву на старой "пятисотке", морда и дно обтянуты брезентом, чтобы уберечь от проколов, гора барахла, как стог сена, тоже накрыта брезентом и перетянута верёвкой. Дно от старости провисло, как брюхо у стельной коровы, и там, где на новой лодке прошёл бы свободно, мне приходится тащить свою лодку по дну. Я сижу на носу, на баллоне и гребу веслом, как на каноэ. А вот и первое неприятное место: речка мелкая, и на дне - ствол ели с обломками сучьев. Лодка с потоком воды скатывается через бревно; какой-то сук с противным звуком дерёт по брезенту. Я прислушиваюсь. Звук нарастает. Уже такой треск, что этот проклятый сучок должен располосовать не только брезент, но и меня вместе с лодкой. Треск переходит в рёв, и из-за борта долины вываливается на бреющем звено МиГов.
По сравнению с другими реками, Светлая - не речка, а рай божий. Ни тебе завалов, ни длинных сухих перекатов, течение быстрое. В одном месте и вовсе стремнина: лодка несётся в брызгах между метровыми валунами, я только успеваю отталкиваться веслом, а больше ногами. День солнечный, промокнешь - не страшно. А как часто приходилось плыть до шести часов утра под мелким холодным дождиком!
Там, где Светлая поворачивает к югу, чтобы потом повернуть опять на восток, мы поставили лагерь. Наутро Володя идёт в маршрут. Мы с Гришкой пошли копать канаву через весь противоположный склон, чтоб сделать опорный разрез карбонатных отложений, Лариса осталась выносить тушью на карту точки своих шлихов, а заодно и кашеварить. Мы ей заказываем кашу: с макаронами как-то меньше хлопот, их будем варить, вернувшись с маршрута.
В верхней части склона мы вскрыли швагериновый горизонт: это известняк, целиком сложенный швагеринами - похожими на зёрна пшеницы раковинками планктона. В ассельском ярусе нижней перми они заполонили всё море, а потом бесследно исчезли. И хотя это гораздо более удивительный факт, чем естественное вымирание динозавров, никто не придумывает, что их убил метеорит - про таких козявок широкой публике неинтересно.
Время к обеду; нам с горы виден лагерь, костёр, кастрюля на нём и Лариса с книгой у костра. Картина статическая: час, другой. За это время можно сварить дрова, а не то что кашу. Часа в два мы идём в лагерь.
- Лариса, кашу сварила?
Лариса просыпается.
- Да... Нет... Я приготовила вермишель с тушёнкой.
Я снимаю крышку с кастрюли, и оттуда валит такой дым, что я задавливаю его крышкой обратно: боюсь, Володя увидит и, решив, что в лагере пожар, бросит маршрут и побежит домой. Дальше - рассказ Ларисы.
- Я сначала решила сварить рисовую кашу, но риса я не нашла (как можно было не найти мешок с рисом - тайна), поэтому я решила сварить молочную вермишель. Я насыпала в кастрюлю молочного порошка, вермишели, залила водой и поставила на костёр. Но молочный порошок весь прилип ко дну, я подумала - не будете же вы есть пустую вермишель, и добавила туда тушёнки.
Когда наш пёс пришёл с маршрута и ему предложили это варево, он обиделся и три дня с нами не разговаривал. А Ларисе я рассказал, как варят вермишель. Вот только одного не пойму: у неё же и мама была, и в общаге она пять лет жила. Правда, Володя, который общался с нашей холостой молодёжью, рассказал, что в посёлке она питалась исключительно яблочным соком с пряниками.
На этом лагере Лариса ухитрилась заболеть, и мы отправили её в посёлок. Через неделю она вернулась и первым делом гордо сообщила:
- Я девчонок в общаге закормила вермишелью!
Лиха беда начало.
Ларису мы понемножку перевоспитываем, хотя временами она меня достаёт изрядно. По утрам она выползает из палатки, когда мы уже едим. И, не умывшись, сразу лезет в кастрюлю. Голова у неё обмотана сеткой Павловского - эта такая сеть из объёмных прядей, пропитанных не самым безобидным репеллентом - диметилфталатом, а концы сетки плотно обмотаны у неё вокруг шеи. Когда она в лагере - сидит в палатке, и в палатке орёт транзистор. Этот ор и в городе надоел, здесь - шорохи леса, шум реки, пение птиц. А тут на весь лагерь несётся самая тупая попса. Она постоянно стервячится и выдаёт какой-то бред. Я уже пару раз чуть не отправил её на базу, но вступается Володя:
-Начальник, да пусть её... А то мне придётся со шлиховкой ходить!
Есть ещё и другой аспект. В малых группах, таких, как наша, всегда есть "козёл отпущения". Над ним все шутят, издеваются, учат его жить; Лариса к этой роли давно привыкла, а если её не будет, то первый кандидат на эту роль - Гринька, а он мужик тупой и строптивый, конфликты будут.
Следующий сплав достался нам не так легко, приплыли ночь-полночь, разбили лагерь на террасе высотой метра четыре, практически перегородив её палатками. Утром, часов в шесть, нас разбудил Соболь: лая тонким голосом, он нёсся по тропе вдоль реки; судя по лаю, он гнал зайца. Солнышко светило сквозь зелёный брезент палатки, гон удалялся. Но, видимо, заяц где-то крутанулся и понёсся обратно. Глаза у него были на затылке - где там собака? - и он с разбега врезался в нашу палатку, следом второй удар - Соболь! - и заяц удрал вверх по склону.
Главный и точно стал чудить. Стояли мы на этот раз недалеко от базы. Сидел я раз в лагере, и решил выйти на дневную связь. Надо сказать, связь у нас была раза четыре в день, но это для буровиков: им всегда есть, что сказать, а нам и одного раза с утра вполне хватало. А если честно, то и двух раз в неделю. И вот включаю я "Недра", переждал буровиков, называю позывные, и вдруг Витя, который сидел на базе, этак по-лейб-гусарски:
-Слушаю Вас, - и главного называет.
Я по лени на штыревой антенне выходил, я базу слышу, она меня - тоже, а больше и не надо; думаю, может главный с другого участка на связь вышел? Жду. Тишина. Я опять называю позывные, и опять:
- Слушаю Вас! - с верноподданническим щёлканьем каблуков, вроде мне ответил.
- Эй, Витя, - говорю, - это я!
- А где главный?
- А я почём знаю?
- Он к вам с утра вышел!
Это он решил устроить нам внезапную проверку. И что он собирался увидеть? Что мы сидим в лагере и жрём водку, или подались по бабам в соседний колхоз за сто пятьдесят километров?
Короче, начальник под это гнилое дело ему вездехода не дал, да ещё, как я понял, вроде бы случайно, ткнул не совсем туда карандашом - на соседнем листе карты, и главный, проведя денёк на свежем воздухе, прибежал обратно на базу.
Через день мы попросили привезти кое-что из продуктов. Начальник с вездеходом отлично нас нашёл; когда ГТС подъехал к лагерю, на кабине сидел главный. В накомарнике, в очках и с тремя десятками яиц в руках, он очень походил на добрую бабушку. Правда, отдав мне яйца, превратился в серого волка.
Ну, что он лагерь не нашёл, это, понятно, мы виноваты. А ещё, если кто есть в лагере, должен выходить на каждую связь. А на хера эфир засирать? Неважно. И, главное, он нашёл забытый всеми и никому не нужный "Журнал регистрации выходов в маршруты". Чего только не придумают люди, полирующие геморрой в тиши кабинетов. В общем, за незаполнение этого журнала мы будем строго наказаны.
- А зачем он?
- Вы должны его заполнять и ложить на видное место в палатке. Если вы потеряетесь, те, кто будет вас искать, прочтут журнал и будут знать, куда вы ушли.
Беда только, что среди граф журнала такой графы не оказалось. И потом, если геолог потерялся в маршруте, незачем такому идиоту жить.
Не подумайте о нас плохо: на связь я как выходил раза три в неделю, так и выходил; а если доставали - сообщал, что у меня питание село и не выходил неделю. А бумага в журнале была жёсткая, так что не припомню, куда он подевался. Печку-то мы берестой растапливали.
Володю забрали на буровую, а мы опять сплавляемся на десяток километров вниз по речке. Точнее, по цепочке озёр, сквозь которые бежит река. Через известняки вода проходит как сквозь сито, и у реки нет боковых притоков: все они, прорезав два-три метра суглинков, вскрывают известняки и уходят под землю. Идёшь по водоразделу - сухие русла. Зато в бортах долины не родники - целые речки вытекают из-под земли и впадают в реку. Вода в них круглый год +6 градусов. Под рекой, которая идёт по ослабленной зоне, бежит вторая - подземная река; там, где её свод обрушен - озёра глубиной до сорока метров. Вода абсолютно чистая, и плывёшь, как над бездной.
Выйти надо пораньше. Мы завтракаем, грузимся; Лариса, несмотря на все наши призывы, из палатки не появляется. Тогда парни начинают отвязывать её палатку. Она выскакивает из палатки и с шипением путается у всех под ногами. Они, видите ли, ещё не завтракали. Лодки готовы к отплытию. Но Лариса замечает, что из залитого костра идёт дымок. Костёр ещё и окопан, как всегда. А дымится в нём головёшка. Она с верхней стороны потухла, а снизу тлеет - вода по ней стекает. Мы получаем гневную отповедь на тему экологии, после чего наша защитница природы нашла банку из-под тушёнки; она набирает в неё в реке воду, лезет, расплёскивая её, по крутому склону террасы и остатки выливает на эту кочерёжку. Мы смотрим, что будет дальше. Головёшка всё дымит. После пятой ходки мне надоело. Я поднялся, взял головёшку и выбросил в реку.
Такое оскорбление её интеллекта она не может снести, срочно нужен реванш. И она выдаёт: в наш цивилизованный век нормальные люди передвигаются с помощью средств транспорта, как-то вездеходы и вертолёты, и если нам нечего больше делать, мы можем сплавляться, а она грести не собирается, вызывайте для неё вертолёт.
Всё, думаю, хватит с меня, пусть главный сам нянчится со своим сокровищем. Пока база рядом, отправлю. Однако менять планы я не собираюсь, но одна лодка - лишняя. Я вздёргиваю поднятый нос "трёхсотки" себе на корму и крепко приторачиваю. Можно плыть. Эта лахудра садится на свою лодку, а я, не подумав, не забрал у неё весло.
И вот мы несёмся по Пачуге. Управлять таким тандемом мне даже интересно. Про эту лахудру я бы и не вспоминал, если бы на корме не орал транзистор. Вот через реку лежит огромный ствол подмытой лиственницы. Течение быстрое, и я рассчитываю, слегка ударившись о берег левым бортом, рикошетом проскочить в самом высоком месте, у берега под комлем. Но в самый ответственный момент это несчастье хватается за весло и со всей дурацкой мочи толкается от берега. Лодку разворачивает поперёк, и Лариса въезжает головой в чащу колючих веток. Она выпутывает свои волосы, что совсем не улучшает её настроения, чего не скажешь о моём.
Мы приплыли. Я причаливаю носом к берегу, ребятам и Ларисе велю подождать, пока я гляну - годится ли место для лагеря. Вода чистейшая, и дно отлично видно, но берег крутой. И тут Лариса в борьбе за свободу - а как же, буду я его слушать, дурака - спрыгивает со своей лодки, вместе с транзистором. И оба идут на дно. Правда, до дна тут недалеко, ей всего лишь по шейку.
Когда она выскакивает на берег, вся клокоча от моей очередной подлости (парни довольны - умылась наконец!) - опять я прав!, - я не утерпел и доставил себе удовольствие. Вы простите меня, если поймёте, как мне осточертел её транзистор. Я ей сказал:
- Не вздумай включать транзистор, а то сгорит!
Она тут же гневно щёлкнула выключателем, и из транзистора пошёл дым.
К утру я поостыл. Надежда умирает последней: сумели мы всё же научить эту лахудру варить вермишель! Да и на её шкилете от полевой кормёжки и физических упражнений на свежем воздухе появились зачатки мускулатуры. Пусть её!
Но она не собирается останавливаться на достигнутом и выползает из палатки, когда мы с Григорием выходим в маршрут.
- Куда мы сегодня идём?
- Ты не идёшь никуда. Я зайду на базу и скажу главному, чтоб забирал тебя в своё распоряжение.
- Раз у меня выходной, я отнесу на базу транзистор, чтоб его отправили в ремонт.
- Ты никуда не пойдёшь, потому что в одиночку ходить нельзя, а завтра ты сама будешь на базе.
Рядом с лагерем идёт к базе вездеходная дорога, но дорог здесь натоптано много. Маршрутом мы прошли по ручью через базу, но я опять не стал ничего говорить главному. Мы припозднились, и были в лагере около девяти вечера. Ужинаем, Лариса не показывается. Спрашиваю Серёгу:
- Лариса-то дома?
- А кто её знает?! Раньше хоть транзистор орал, когда она в палатке, а сейчас транзистор сгорел.
Я заглядываю - в палатке пусто. Последний сеанс связи уже прошёл. Смеркается, небо заволакивает грозовая туча. Скоро начинается ливень. Если она не дошла до базы, боюсь, с её талантами до утра не дожить - будем искать труп.
Утром на связи первый вопрос:
- Лариса у вас?
- Да.
Вот теперь точно пора заканчивать. Я пишу рапорт, что Лариса самовольно ушла в одиночку из лагеря, чтобы отнести транзистор в ремонт, и что она не может работать в полевых условиях, потому что у неё отсутствует самодисциплина, ложу рапорт в полевую сумку и иду на базу.
На базе Витя с главным сидят на рации; Витя счастливый - он любит, когда у кого-то неприятности, а главный заводит волынку на тему:
- Ну вот, обидели девушку!, с финалом: садись и пиши объяснительную.
- Во-первых, не объяснительную, а рапорт, во-вторых - уже написал, - и достаю рапорт из сумки.
Эта лахудра всё-таки заблудилась. Когда она дошла до пересечения с главной дорогой, ей надо было свернуть направо, к базе, и пройти ещё пару километров; но она свернула налево, в сторону города, а до города километров под сто. На её счастье, ей попался вездеход, на котором ехал с буровой Витя, но она, похоже, даже не поняла, что он её спас.
Главный читает рапорт, брови его ползут вверх, уж очень моя версия не подходит под "обидели девушку".
- Ты что это, серьёзно?
- Куда уж серьёзней.
Вите:
- Ты когда её встретил, у неё было что-то с собой?
- Приёмник.
Главный в трансе; Витя, правда, пытается портить воздух на тему - не мне, мол, определять, может ли человек работать в поле, на это, мол, врачи есть. А в экспедиции родилась легенда. Как мой кадр пошёл сдавать в ремонт транзистор за сотню километров.

Знаю я эти штучки. Приняли у нас на работу топографа. Он всю жизнь проработал в городе, на стройках, и чего его потащило в поля на старости лет, не знаю. Первый раз его закинули в поля с рабочим - он не смог привязаться по карте; сказал, что вертолётчики всё перепутали и не туда их закинули. Ну, во-первых, я крепко сомневаюсь, что вертолётчики ошиблись, а во-вторых, нормальные люди при заходе на посадку торчат в дверях кабины со своей картой и показывают, где садиться. После этого, нет чтоб ждать, пока прилетят их искать и зажечь костёр, он ушёл чёрт его знает куда и через месяц вышел к посёлку в сотне километров от участка. Сапоги он где-то потерял, рабочий ему отдал свои, сам ноги в одеяло замотал. Ну и что, кто-то сделал выводы? А им пофиг. ТБ сдал, медкомиссию прошёл, а что у человека топографический идиотизм, справок не дают. Его опять забросили вдвоём с рабочим. Они разбили лагерь, и он пошёл посмотреть шурфы, которые им надо было привязать. Один пошёл! Шурфы были рядом, но он их не нашёл, а под вечер вышел на лагерь геофизиков километрах в трёх оттуда. Те напоили его чаем и показали ему профиль, по которому он выйдет почти к лагерю - от конца профиля до палатки метров двести останется. Он сказал:
- Я всё равно не найду! - и ушёл.
Больше его не видели. Да его надо было после первого случая больше в поля не пускать.

Пять упряжек были отобраны, нагружены и готовы к отправке, но комитет нашел пока только четверых подходящих погонщиков.

А Калтуса Джорджа забыли! - крикнул кто-то. - Он отличный гонщик, и он сегодня отдыхал.

Все взгляды обратились на рослого, сильного индейца, но лицо его было неподвижно, и он ничего не ответил.

Возьми упряжку, - сказал ему Смок.

Индеец опять не ответил. Казалось, электрический ток пронизал толпу, все насторожились, почуяв неладное. Люди все тесней обступали Смока и Калтуса Джорджа, стоявших теперь друг против друга. И Смок понял: с общего молчаливого согласия он сейчас выразитель воли своих товарищей в том, что происходит и что должно произойти. К тому же он был зол. В самом деле, как может кто-либо оставаться в стороне, когда все так и рвутся наперебой помочь голодным! В дальнейшем развитии событий Смок никак не мог проникнуть в ход Мыслей Калтуса Джорджа, - он не представлял себе, что у этого индейца могут быть какие-то иные побуждения, кроме самых эгоистических и корыстных.

Ты, конечно, возьмешь упряжку, - повторил Смок.

Сколько? - спросил Калтус Джордж.

Все разом глухо заворчали, все лица исказились презрительной гримасой. Сжав кулаки, готовые вцепиться в того, кто нанес им такое оскорбление, золотоискатели придвинулись вплотную.

Погодите, ребята! - крикнул Смок. - Может быть, он просто не понял. Сейчас я ему растолкую. Послушай, Джордж. Разве ты не видишь, тут никто не требует платы. Каждый отдает все, что может, только бы те двести индейцев не умерли с голоду.

Он замолчал, выжидая, чтобы его слова дошли до сознания Калтуса Джорджа.

Погодите, вы все! Слушай, Джордж. Мы хотим, чтобы ты все как следует понял. Эти голодные индейцы - твои сородичи. Другое племя, но тоже индейцы. И ты видишь: белые выкладывают свое золото, дают нарты и собак, каждый так и рвется в погонщики. Только самые лучшие достойны пойти с первыми упряжками.

Вот Олсен чуть не в драку лез, когда его не брали. Ты должен гордиться: все считают тебя первоклассным гонщиком. Тут вопрос не в том, сколько тебе заплатят, а в том, скоро ли ты доедешь.

Сколько? - повторил Калтус Джордж.

Толпа, минуту назад доброжелательная и отзывчивая, мгновенно рассвирепела.

Убить его! - неслось со всех сторон. - Проломить ему башку! Дегтя и перьев сюда!

Калтус Джордж стоял невозмутимый среди этой бури негодования; Смок, отталкивая самых неистовых, заорал во все горло:

Стойте! Кто тут распоряжается? - Кругом примолкли. - Давайте веревку, - прибавил он тише.

Калтус Джордж пожал плечами, лицо его искривила угрюмая, недоверчивая усмешка. Знает он их, этих белых. Сколько лет он работал вместе с ними, сколько миль отшагал, ел их лепешки, бекон и бобы, - он успел их изучить. Это племя держится своих законов - вот что отлично знал Калтус Джордж. Оно всегда наказывает того, кто нарушает их закон. Но он, Калтус Джордж, не нарушал никаких законов. Он знает законы белых. Он всегда соблюдал их. Он никого не убил, не обокрал, не обманул. Закон белых вовсе не запрещает запросить цену и торговаться. Белые сами запрашивают и торгуются. Вот и он так делает, они же его и научили. А кроме того, если он недостоин пить вместе с ними, значит, недостоин и заниматься вместе с ними делами милосердия и вообще принимать участие в их нелепых затеях.

Ни Смок и никто другой из присутствующих не догадывались о том, что происходит в мозгу Калтуса Джорджа, чем вызвано его странное поведение и что за ним кроется. Сами того не подозревая, они были так же сбиты с толку и не способны понять его, как он не мог понять их. В их глазах он был себялюбивая, грубая скотина; в его глазах себялюбивыми грубыми скотами они были.

Принесли веревку. Длинный Билл Хаскел, Толстяк Олсен и игрок в кости, разъяренные, торопливо и неловко надели индейцу на шею петлю и перекинули веревку через балку потолка. За ее конец ухватились человек десять, готовые вздернуть Калтуса.

А Калтус Джордж не сопротивлялся. Он-то знал, что все это чистейший обман, блеф. Белые - мастера обманывать. Недаром покер - их любимая игра. И разве они не обманывают, когда покупают, продают, заключают сделки? Еще как! Он сам наблюдал, как один белый вел свои дела с таким видом, словно у него на руках большая карта, а была у него одна дрянь.

Стойте! - скомандовал Смок. - Свяжите ему руки, чтобы не барахтался.

«Опять пугают», - решил Калтус Джордж и покорно дал связать себе руки за спиной.

В последний раз спрашиваю, Джордж, - сказал Смок, - поведешь ты упряжку?

Сколько? - повторил Калтус Джордж.

Сам себе удивляясь, ибо он никогда не думал, что способен на такое, и в то же время взбешенный безграничным эгоизмом индейца, Смок подал знак. И Калтус Джордж удивился не меньше, когда петля вдруг затянулась и его рывком подняло в воздух. Невозмутимости индейца как не бывало. На лице его промелькнули, сменяя друг друга, изумление, ужас, боль.

Смок с тревогой наблюдал. Его самого никогда еще не вешали, и он чувствовал себя новичком в этом деле. Тело Калтуса судорожно забилось, связанные за спиной руки силились разорвать путы, из горла вырвался хрип. Неожиданно Смок поднял руку.

Хватит! - распорядился он.

Ворча, недовольные, что наказание так быстро пришло к концу, люди, тянувшие веревку, опустили Калтуса Джорджа на пол. Глаза Калтуса выкатились, ноги не держали его, он шатался из стороны в сторону и все еще силился высвободить руки. Смок догадался просунуть пальцы под веревку на шее индейца и быстрым движением ослабил петлю. Калтус Джордж наконец вздохнул.

Пойдешь ты с этой упряжкой? - спросил Смок. Калтус Джордж не ответил, он был слишком занят: он дышал.

Ну да, мы, белые, свиньи, - заговорил Смок, злясь на себя за то, что ему пришлось играть такую роль. - Мы готовы душу продать за золото и все такое. Но бывают же случаи, когда мы обо всем забываем и действуем, не спрашивая себя, сколько на этом можно заработать. И уж тогда, Калтус Джордж, никто нам не становись поперек. А теперь мы хотим знать одно: пойдешь ты с этой упряжкой?

Калтус Джордж колебался. Он был не трус. Может, это все еще обман, нелепая забава белых, и, уступив, он останется в дураках. А пока он не знал, на что решиться, Смок в глубине души терзался тревогой: этот упрямый индеец, пожалуй, добьется того, что его и в самом деле повесят.

Сколько? - спросил Калтус Джордж. Смок поднял руку, давая сигнал.

Я пойду, - поспешно сказал Калтус Джордж, прежде чем веревка затянулась.

- …и когда спасательная экспедиция меня отыскала, - рассказывал потом Малыш в салуне «Прииск Энни», - этот самый Калтус Джордж примчался первым, обогнал Смока на три часа. А все-таки, не забудьте, Смок пришел вторым. И, скажу я вам, они приехали вовремя. Когда я услыхал, как Калтус Джордж орет на перевале на своих собак, эти чертовы сиваши уже слопали мои мокасины, и рукавицы, и все ремни, и футляр от моего ножа, а кое-кто уже стал и на меня посматривать этакими голодными глазищами… понимаете, я ведь потолще их.

А Смок? Он был еле жив. Он еще покрутился немного, помогал готовить еду для этих двухсот несчастных сивашей, да так, сидя на корточках, и заснул и во сне все еще видел, что подкладывает снег в ведро. Я ему приготовил свою постель и сам его уложил, вот чтоб мне провалиться! Он до того вымотался, что и укрыться не мог. А зубочистки я все-таки выиграл. Вот и выходит, что Смок недаром скормил собакам те шесть рыбин, верно?

Ошибка господа бога

Стой! - закричал собакам Смок и всей тяжестью налег на шест, останавливая нарты.

Что это на тебя напало? - недовольно спросил Малыш. - Тут воды уже нет, можно ехать спокойно.

Ошибка господа бога

I

Стой! - закричал собакам Смок и всей тяжестью налег на шест, останавливая нарты.

Что это на тебя напало? - недовольно спросил Малыш. - Тут воды уже нет, можно ехать спокойно.

Да, - ответил Смок. - Но ты посмотри, вправо отходит тропа. А я думал, в этих местах никто не зимует.

Собаки тотчас улеглись на снег и стали выгрызать намерзшие между пальцами льдинки. Еще пять минут назад это был не лед, а вода. Собаки провалились сквозь присыпанную снегом ледяную корку, под нею скрывалась ключевая вода, которая просочилась с берега и образовала озерко поверх трехфутовой толщи льда, сковавшей реку Нордбеска.

Первый раз слышу, чтобы на Нордбеске был народ, - сказал Малыш, разглядывая почти незаметную тропу: прикрытая двухфутовым слоем снега, она пересекала русло реки под прямым углом и исчезала в устье небольшого ручья, впадавшего в Нордбеску слева. - Может, они тут охотились и давным-давно укатили со всеми своими пожитками.

Не снимая рукавиц, Смок обеими руками сгреб с тропы верхний слой рыхлого снега, посмотрел, подумал, отбросил еще немного снега и снова подумал.

Нет, - решил он наконец, - следы ведут в обоих направлениях, но в последний раз ехали туда, вверх по ручью. Не знаю, что это за люди, но сейчас они наверняка там. Больше тут никто не проезжал, пожалуй, с месяц. Почему они там застряли, хотел бы я знать?

А я хотел бы знать, где мы сегодня остановимся на ночевку, - сказал Малыш, уныло глядя на юго-запад: небо там уже темнело, сгущались вечерние сумерки.

Пойдем по этой тропе, по ручью, - предложил Смок. - Сухостоя и хвороста тут сколько угодно. Можно сделать привал в любую минуту.

Привал-то, конечно, всегда можно сделать, но, если мы не хотим помереть с голоду, надо поторапливаться и никуда не сворачивать.

Мы, наверно, что-нибудь найдем на этом ручье, - продолжал уговаривать Смок.

Да ты только погляди, у нас еды совсем не осталось! И собаки на что похожи! - воскликнул Малыш. - Погляди только... Ну да черт с ним, ладно! Все равно будет по-твоему.

Да это нас и на один день не задержит, - уверял Смок. - Может, всего-то надо какую-нибудь лишнюю милю пройти.

И из-за одной мили люди помирали, - возразил Малыш и с угрюмой покорностью покачал головой. - Что ж, пошли искать себе лиха. Подымайтесь, эй вы, хромоногие! Вставай! Эй, Быстрый! Вставай!

Вожак повиновался, и упряжка устало двинулась, увязая в рыхлом снегу.

Стой! - заорал Малыш. - Придется прокладывать тропу.

Смок вытащил из нарт лыжи, прикрепил их к мокасинам и зашагал впереди, утаптывая и приминая снег.

Это была нелегкая работа. И собаки и люди уже много дней недоедали, и силы их были на исходе. Они шли по руслу ручья, круто сбегавшего к реке, и с трудом одолевали тяжелый, непрерывный подъем. Высокие отвесные скалы с обеих сторон сходились все тесней, и скоро путники уже двигались по дну узкого ущелья. Отсвет долгих северных сумерек не проникал за высокие каменные стены, и в ущелье было почти темно.

Настоящая западня, - сказал Малыш. - Точно лезешь в преисподнюю. Тут так и жди беды.

Смок не ответил; полчаса они молча пробивались вперед, и молчание снова нарушил Малыш.

У меня предчувствие, - проворчал он. - Да, да, у меня предчувствие. Сказал бы я тебе, да ты слушать не станешь...

Ну, ну, валяй, - отозвался Смок.

Так вот, чует мое сердце, что мы здесь надолго застрянем. Наживем себе лиха, проторчим тут целую вечность, да еще с хвостиком.

А что твое сердце чует насчет еды? -довольно нелюбезно осведомился Смок. - У нас нет в запасе еды на целую вечность, да еще с хвостиком.

Насчет еды ничего не чует. Наверно, уж как-нибудь извернемся. Но одно я тебе прямо скажу, Смок. Я готов съесть всех наших собак, но только не Быстрого. На Быстрого у меня рука не поднимется. Я этого пса слишком уважаю.

Рано ты нос вешаешь! - насмешливо сказал Смок. - Мое сердце чует больше. Оно чует, что собак есть не придется. Уж не знаю, на лосином мясе, на оленине или на жареных рябчиках, а только мы тут даже раздобреем.

Малыш фыркнул, не находя слов, чтобы выразить свое негодование, и они снова на время умолкли.

Вот оно начинается, твое лихо, - сказал Смок, останавливаясь и пристально глядя на что-то лежащее у тропы.

Малыш оставил шест, подошел к товарищу и тоже стал разглядывать лежавшее на снегу тело.

Это не голодный, - сказал Смок.

Погляди на его губы, - сказал Малыш.

Совсем закоченел, - сказал Смок и потянул мертвеца за руку; рука не согнулась, но с нею приподнялось все тело.

Если его бросить оземь, он расколется на куски, - заметил Малыш.

Человек лежал на боку, скованный морозом. Он не был засыпан снегом - значит, лежал здесь недолго.

Только третьего дня снег сыпал вовсю, - сказал Малыш.

Смок кивнул, нагнулся над мертвым и повернул его лицом вверх. Висок был прострелен; Смок огляделся и кивком указал на валяющийся в снегу револьвер.

Через сотню ярдов им попался еще один труп - он лежал ничком на тропе.

Две вещи совершенно очевидны, - сказал Смок. - Оба они толстые. Значит, не голодали. И они не нашли золота, иначе не покончили бы самоубийством.

Да еще самоубийство ли это, - возразил Малыш.

Несомненно. Тут только одни следы - их собственные, и у обоих виден ожог от пороха. - Смок оттащил второй труп в сторону и носком мокасина подкинул револьвер, вдавленный в снег тяжестью упавшего, тела. - Вот и у этого револьвер под боком. Говорил я, что мы тут что-нибудь найдем.

Видно, все находки еще впереди. С чего бы этим сытым парням пускать себе пулю в лоб?

Когда уж мы это узнаем, так будем знать и все беды, какие ты чуял, - ответил Смок. - Пойдем дальше. Смеркается.

Было уже совсем темно, когда лыжа Смока вдруг зацепилась за неподвижное мертвое тело и он свалился поперек нарт, на которых лежал еще один покойник. А когда он отряхнулся от снега, насыпавшегося за шиворот, и чиркнул спичкой, они с Малышом увидели третьего покойника, завернутого в одеяла, - он лежал возле наполовину вырытой могилы. И прежде чем спичка погасла, они заметили еще пять или шесть могил.

Бр-р, - содрогнулся Малыш. - Лагерь самоубийц. А какие сытые. Наверно, там все перемерли.

Нет... вот посмотри. - Смок показал на мерцающий в отдалении слабый огонек. - А вон еще огонь... и еще. Пошли. Прибавь-ка шагу.

Больше трупов им не попадалось, и через несколько минут плотно укатанная тропа привела их в лагерь.

Да это прямо город, - прошептал Малыш. - Хижин двадцать, не меньше. И ни одной собаки. Вот занятно!

Теперь я знаю! - взволнованно и тоже шепотом ответил Смок. - Это люди Лоры Сибли. Разве ты не помнишь? Они приплыли осенью по Юкону на "Порт-Таунсенде". Прошли мимо Доусона без остановки. Должно быть, высадились прямо у этого ручья.

Ну да. Припоминаю. Они мормоны * .

* (Мормоны - религиозная секта в США, подвергнувшаяся преследованиям со стороны правительства и вытесненная в пустынные районы Запада. )

Нет, вегетарианцы. - Смок усмехнулся в темноте. - Не едят мяса и не ездят на собаках.

Мормоны, вегетарианцы - один черт. У всех у них мозги набекрень. И всегда их на золото тянет. Эта самая Лора Сибли обещала привести их на такое место, где они разом станут миллионерами.

Правильно. Она у них пророчица - ее посещают видения и всякое такое. А я думал, что они двинулись вверх по Норденсджолду.

Тсс! Слушай!

В темноте Малыш предостерегающе дотронулся рукой до груди Смока, и оба прислушались: низкий протяжный стон донесся от одной из хижин. И, прежде чем он замер, его подхватили в другой хижине, в третьей... казалось, это рвется наружу беспредельное человеческое горе. От этих стенаний мороз продирал по коже.

Бр-р, - содрогнулся Малыш. - Прямо жуть берет. Пойдем поглядим, что с ними стряслось.

Смок подошел к освещенной хижине и постучал. "Войдите!" - со стоном отозвался голос за дверью, и они с Малышом вошли. Это был самый обыкновенный сруб, бревенчатые стены проконопачены мхом, земляной пол усыпан опилками и стружками. При свете керосиновой лампы можно было разглядеть четыре койки; на трех койках лежали люди, они перестали стонать и уставились на вошедших.

Что у вас тут? - спросил Смок одного из лежащих; даже под одеялами видно было, какие широкие плечи и большое, сильное тело у этого человека, но глаза у него были страдальческие и щеки ввалились. - Оспа, что ли?

Вместо ответа человек показал на свой рот, с усилием растянул вспухшие, почернелые губы, и Смок невольно отшатнулся.

Цинга, - негромко сказал он Малышу, и больной кивком подтвердил диагноз.

Еды хватает? - спросил Малыш.

Ага, - отозвался человек с другой койки. - Можете взять. Еды полно. В соседнем доме никого нет. Кладовая рядом. Идите и берите.

II

Во всех хижинах, которые они обошли в этот вечер, оказалось то же самое. Цингой был поражен весь лагерь. Среди его жителей было десять или двенадцать женщин, но Смок с Малышом увидели далеко не всех. Вначале тут было девяносто три человека. Но десять умерли, и еще двое недавно исчезли. Смок рассказал, как они с Малышом нашли двух самоубийц совсем неподалеку отсюда, и выразил удивление, что никто из лагеря не пошел на поиски. Больше всего его и Малыша поражала беспомощность этих людей. В хижинах была грязь, мусор, дощатые столы заставлены немытой посудой. Никто и не думал помочь друг другу. В каждой хижине были свои несчастья, нимало не трогавшие соседей, и никто уже не давал себе труда хоронить умерших.

Прямо понять не могу, - признался Малышу Смок. - Встречал я лодырей и бездельников, но не столько сразу! Слыхал, что они говорят? Никто и пальцем не шевельнул за все время. Пари держу, они тут и не умываются. Не удивительно, что у них цинга.

Но откуда у вегетарианцев цинга? - возразил Малыш. - Всегда говорят, что цинга косит тех, кто питается мясом, солониной. А эти вообще мяса не едят - ни соленого, ни сырого, ни жареного, никакого.

Смок покачал головой.

Знаю. Цингу и лечат овощами. Никакие лекарства не помогают. Овощи, особенно картошка, - вот единственное средство. Но не забывай, Малыш, тут перед нами не теория, а факты: эти травоядные все поголовно больны цингой.

Значит, она заразная.

Нет, это доктора точно знают. Цинга передается не бациллами. Заразиться ею нельзя. Она сама возникает в организме. От истощения, что ли, от плохого состава крови. Не в том дело, что они что-то подхватили, а в том, что им чего-то не хватает. Цингой заболевают оттого, что недостает каких-то веществ в крови, и эти вещества находятся не в склянках и порошках, а в овощах и зелени.

Но ведь эти, здешние, только зелень и едят, - возразил Малыш. - У них тут всякой травы сколько угодно. Нет, ты все путаешь. Смок. Это ты разводишь теорию, а факты ее разбивают вдребезги. Цинга - штука заразная, потому они все ее и подхватили и гниют заживо. И мы с тобой заразимся, если будем тут болтаться. Бр-р! Так вот и кажется, что эти самые букашки заползают в меня.

Смок только фыркнул и постучал в дверь следующей хижины.

Наверно, и тут то же самое, - сказал он. - Входи. Надо разобраться как следует.

Что вам нужно? - резко спросил женский голос.

Видеть вас, - ответил Смок.

Кто вы такие?

Два доктора из Доусона, - выпалил Малыш и тут же за свое легкомыслие получил от Смока тумак под ребра.

Никакие доктора нам не нужны, - наотрез заявила женщина, голос ее прервался от боли и злости. - Уходите. До свидания. Мы в докторов не верим.

Смок отодвинул щеколду, толкнул дверь, вошел и вывернул фитиль в слабо горевшей керосиновой лампе. Четыре женщины, лежавшие на койках, перестали стонать и охать и уставились на непрошеных гостей. Две женщины были молодые, с исхудалыми лицами, третья - пожилая и очень полная, четвертая, которую Смок сразу признал по голосу, была до того худа, что он не верил своим глазам, - таких живых скелетов он еще не видывал. Он сразу понял, что это и есть Лора Сибли, известная пророчица и ясновидящая, затеявшая в Лос-Анджелесе экспедицию; она-то и привела их всех сюда, на Нордбеску, в этот лагерь смерти. Разговор получился весьма недружелюбный. Лора Сибли не признавала докторов. И в придачу ко всем своим испытаниям она почти утратила веру в самое себя.

Почему вы не послали за помощью? - спросил Смок, когда она умолкла, утомленная, задохнувшись после первой же своей гневной тирады. - Есть большой лагерь на реке Стюарт, и до Доусона всего восемнадцать дней пути.

А почему Эймос Уэнтворт не пошел? - крикнула она с истерической злостью.

Я не знаком с этим джентльменом, - ответил Смок. - Чем он занимается?

Ничем. Но он один из всех нас не заболел цингой. А почему не заболел? Я могу вам сказать. Нет, не скажу... - И она плотно сжала тонкие губы; она была худа до прозрачности. Смоку даже казалось, будто сквозь кожу видны ее зубы до самых корней. - Да если бы он и пошел, что толку? Я же знаю. Я не дура. Наши кладовые полны всяких фруктовых соков и консервированных овощей. Ни один лагерь во всей Аляске не вооружен так, как мы, для борьбы с цингой. У нас есть всякие овощи, фрукты, орехи, какие только изготовляются в сушеном виде и в консервах, и всего этого сколько угодно.

Вот ты и попался, Смок! - с торжеством воскликнул Малыш. - Тут тоже факт, а не теория. Говоришь, лечение овощами? Вот они, овощи, а как же насчет лечения?

Не понимаю, в чем дело, - признался Смок. - И ведь во всей Аляске другого такого лагеря не найти. Видал я цингу - попадались два-три случая то тут, то там, - но никогда не видел, чтобы целый лагерь был охвачен цингой, да еще такой свирепой. Ничего нельзя понять, Малыш. Мы должны для них сделать все, что можно, но сперва надо позаботиться о ночлеге и о собаках. Мы навестим вас утром, э-э... миссис Сибли.

Мисс Сибли, - оскорбленно поправила она. - И вот что, молодой человек: если вы сунетесь сюда с вашими дурацкими лекарствами, я всажу в вас хороший заряд дроби.

Ну и ведьма же эта пророчица! - смеялся Смок, когда они ощупью пробирались в темноте к пустующей хижине рядом с той, откуда они начали свой обход.

Видно было, что здесь до недавнего времени жили два человека, и друзья невольно спрашивали себя, не те ли самоубийцы, которых они нашли на дороге. Они осмотрели кладовую и обнаружили великое множество всяческих припасов - в банках, в порошке, консервированных, сушеных, сгущенных.

Как же, спрашивается, они ухитрились заполучить цингу? - воскликнул Малыш, широким жестом указывая на пакетики с яичным порошком и итальянскими грибами. - Ты погляди! Только погляди! - Он потрясал банками с томатом, с кукурузой и фаршированными маслинами. - И сама приводчица тоже подхватила цингу. Как это понимать?

Пророчица, - поправил Смок.

Приводчица, - упрямо повторил Малыш. - Кто их привел в эту дыру, не она, что ли?

III

На другое утро, когда было уже светло, Смок столкнулся на улице с человеком, тащившим тяжело груженные сучьями и хворостом сани. Низенький, опрятный и подвижной, этот человек шагал бодро, быстро, хотя сани были тяжелые. Смок тотчас проникся неприязнью к нему.

Что с вами? - спросил он.

Ничего, - ответил низенький.

Знаю, - сказал Смок. - Потому и спрашиваю. Вы Эймос Уэнтворт. Любопытно, как это получилось, что вы один из всех не заболели цингой?

Потому что я не лежал на боку, - быстро ответил тот. - Они бы тоже не заболели, если бы не сидели взаперти и хоть что-нибудь делали. А они чем занимались? Ворчали, и жаловались, и ругали холод, долгую ночь, тяжелую жизнь, работу, болезни и все на свете. Они валялись в постели, пока не распухли так, что уже не могут подняться, вот и все. Посмотрите на меня. Я работал. Войдите ко мне в хижину.

Смок последовал за ним.

Поглядите вокруг. Дом как игрушечка, а? То-то! Чистота, порядок. Я бы и опилки со стружками вымел, да они нужны для тепла. Но они у меня чистые. А поглядели бы вы, что у других на полу делается. Прямо как в хлеву. Я еще ни разу не ел с немытой тарелки. Нет, сэр. А для этого надо работать, и я работал - и не заболел цингой. Намотайте себе это на ус.

Вы попали в самую точку, - признался Смок. - Но тут у вас, я вижу, только одна койка. Почему это вы в грустном одиночестве?

Потому что мне так больше нравится. Проще убирать за одним, чем за двумя, только и всего. Тут все лодыри и лежебоки. Неужели я стал бы терпеть такого в доме? Не диво, что у них началась цинга.

Все это звучало очень убедительно, но Смок не мог преодолеть неприязни к своему собеседнику.

А почему Лора Сибли так на вас сердита? - спросил он вдруг.

Эймос Уэнтворт быстро взглянул на Смока.

Лора Сибли чудачка, - ответил он. - Все мы чудаки, если хотите знать. Но избави меня боже от чудака, который тарелки за собой не вымоет, а они все такие.

Несколько минут спустя Смок разговаривал с Лорой Сибли. Опираясь на палки, она проковыляла мимо его хижины и остановилась передохнуть.

Почему это вы так сердиты на Уэнтворта? - вдруг спросил он ни с того ни с сего.

Этот внезапный вопрос застал ее врасплох. Зеленые глаза ее вспыхнули, худое, изнуренное лицо исказилось от бешенства, распухшие, почерневшие губы кривились, готовые произнести самые резкие, необдуманные слова. Но только какие-то бессвязные, нечленораздельные звуки сорвались с этих губ, и тотчас страшным усилием воли Лора Сибли овладела собой.

Потому что он здоров, - задыхаясь, выговорила она. - Потому что у него нет цинги. Потому что он думает только о себе. Он пальцем не шевельнет, чтоб кому-нибудь помочь. Бросил нас гнить заживо, и мы гнием заживо, а он хоть бы раз принес нам ведро воды, вязанку хвороста! Такой негодяй! Но он еще дождется! Да, да! Он еще дождется!

Все еще с трудом переводя дух, она заковыляла дальше. Пять минут спустя Смок вышел кормить собак и увидел, как она вошла в хижину Эймоса Уэнтворта.

Что-то тут неладно, Малыш, что-то неладно, - сказал он, мрачно качая головой, когда его товарищ, перемыв посуду, вышел из дому выплеснуть помои.

Ясное дело, - весело ответил Малыш. - И нам с тобой тоже ее не миновать. Вот увидишь.

Я не про цингу.

А, ты про приводчицу? Эта на все способна, она и мертвого ограбит. До чего же у нее вид голодный, я таких сроду не видал!

IV

Мы с тобой здоровы, потому что все время работаем, Малыш. И Уэнтворт поэтому здоров. А остальные почти не двигались, и сам видишь, что из этого вышло. Теперь мы пропишем этой хворой команде физический труд. Твое дело следить, чтоб каждый получил свою порцию. Я тебя назначаю старшей сиделкой.

Что-о-о? - крикнул Малыш. - Меня? Нет уж, увольте!

Не уволю. И сам буду твоим помощником, потому что это дело нешуточное. Надо их расшевелить. Прежде всего пускай похоронят мертвецов. Самых крепких определим в похоронную команду; других, кто все-таки еще держится, - в команду сборщиков топлива, ведь они тут валялись под одеялами, чтобы экономить дрова; ну, а тех, кто послабее, - на работу полегче. Да, и хвойный отвар. Не забыть бы. Аляскинские старожилы просто молятся на него. А эти про него и не слыхивали.

Ну, нам несдобровать, - ухмыльнулся Малыш. - Первым делом в нас всадят хорошую порцию свинца.

А вот с этого мы и начнем, - сказал Смок. - Пошли.

За час они обшарили все двадцать с лишним хижин и отобрали у их обитателей все патроны, все ружья, дробовики и револьверы до единого.

Ну-ка, болящие, - приговаривал Малыш, - выкладывайте ваши пушки и пистолеты. Они нам пригодятся.

А вы кто? - осведомились в первой же хижине.

Доктора из Доусона, - ответил Малыш. - Как скажем, так и делайте. Ну-ну, давайте сюда. И патроны тоже.

А зачем они вам?

На нас идут войной мясные консервы. Они уже захватили пол-ущелья, будем отбивать атаку. И имейте в виду, скоро сюда вторгнется хвойный отвар. Ну-ка, поживее.

И это было только начало. Все утро Смок и Малыш поднимали людей с постели - кого просьбами, уговорами, а кого и угрозами и просто силой заставляли встать и одеться. Тех, у кого цинга была в более легкой форме, Смок отобрал в похоронную команду. Других послал запасти дров, чтобы можно было отогреть кострами мерзлую глину и песок и выкопать могилы. Третьим было поручено нарубить и наколоть дров поровну для каждой хижины. Те, кто оказался не в силах выйти из дому, должны были чистить, мыть, прибирать у себя в хижине и стирать белье. Еще одна партия натащила еловых ветвей, и всюду на очагах стали кипятить хвойный отвар.

Но хоть Смок с Малышом и старались делать вид, будто все идет как надо, положение было очень тяжелое. У них мороз пошел по коже, когда они убедились, что по меньшей мере тридцать человек находятся в ужасном, безнадежном состоянии и их нельзя поднять с постели, а одна из женщин в хижине Лоры Сибли умерла. Однако надо было действовать решительно.

Неохота мне колотить больного, - объяснял Малыш, угрожающе поднимая кулак, - но если это для его же пользы, я ему башку прошибу. А вас всех очень даже полезно поколотить, лодыри вы несчастные. Ну, ну, давай! Подымайся-ка и надевай свои лохмотья, да поживей, а то я тебе сейчас расквашу физиономию!

За работой люди стонали, охали, всхлипывали, слезы струились по их щекам и замерзали, и ясно было, что муки их неподдельные. Положение было отчаянное, и предписанные Смоком меры - поистине героические.

Когда работники вернулись в полдень домой, их уже ждал вполне приличный обед, приготовленный более слабыми соседями по хижине под надзором и руководством Смока и Малыша.

Пока хватит, - сказал Смок в три часа дня. - Кончайте работу. Ложитесь в постель. Сейчас вы устали, вам худо, зато завтра будет лучше. Конечно, выздороветь не так-то легко, но у меня вы все выздоровеете.

Слишком поздно, - посмеиваясь над стараниями Смока, сказал Эймос Уэнтворт. - Им надо было взяться за ум еще осенью.

Пойдемте-ка, - ответил Смок. - Захватите эти два ведра. Вы-то не больны.

И они пошли втроем из хижины в хижину, наделяя всех и каждого доброй пинтой хвойного отвара. Нелегкое это было дело - заставить их выпить лекарство.

Запомните раз и навсегда, нам не до шуток, - объявил Смок первому же упрямцу, который лежал навзничь и стонал, стиснув зубы. - Малыш, помогай! - Смок ухватил пациента за нос и одновременно слегка стукнул в солнечное сплетение, тот задохнулся и открыл рот. - А ну, Малыш! Сейчас он проглотит!

И больной, давясь, отплевываясь, все же проглотил лекарство.

Ничего, привыкнете, - заверил Смок свою жертву и потянулся к носу человека, лежавшего на соседней койке.

Я бы уж предпочел касторку, - по секрету признался другу Малыш, готовясь принять свою порцию. - Клянусь Мафусаилом * , - объявил он во всеуслышание, проглотив горькую настойку, - на грош глотнешь - ведро здоровья хлебнешь!

* (Мафусаил - легендарный старец в библейских преданиях, проживший 969 лет. )

Мы будем вас обходить с этим хвойным отваром четыре раза в день, и каждый раз нам придется напоить восемьдесят человек, - сказал Смок Лоре Сибли. - Мы не можем зря время терять. Выпьете так или зажать вам нос? - Его рука уже тянулась к ее лицу. - Это настойка растительная, так что совесть может вас не мучить.

Ни совесть, ни тошнота! - фыркнул Малыш. - Еще бы! Такой дивный напиток!

Лора Сибли колебалась. Нелегко ей было себя пересилить.

Ну? - повелительно сказал Смок.

В тот вечер Смок и Малыш заползли под свои одеяла такие измотанные, как никогда еще не выматывал их целый день езды по самой тяжелой дороге.

Тошно мне, - признался Смок. - Страшно смотреть, как они мучаются. Но, кроме работы, я никакого средства не вижу, надо его испробовать до конца. Вот если бы у нас был мешок сырого картофеля...

Спаркинс не может мыть посуду, - сказал Малыш. - Его прямо корчит от боли. Пришлось его уложить в постель, он и лечь-то сам не мог.

Вот был бы у нас сырой картофель, - повторил Смок. - В этих сушеных и сгущенных продуктах не хватает чего-то самого главного. Из них жизнь улетучилась.

А знаешь, или я сильно ошибаюсь, или этот парнишка по фамилии Джонс, из хижины Браунлоу, не дотянет до утра.

Не каркай, бога ради, - с упреком сказал Смок.

А кому придется его хоронить, не нам, что ли? - рассердился Малыш. - Что с этим парнем творится, я тебе скажу, просто ужас...

Замолчи ты, - сказал Смок.

Малыш еще пофыркал сердито и скоро уснул. Смок услышал его тяжелое мерное дыхание.

V

К утру умер не только Джонс, - один из самых сильных мужчин, работавший накануне в числе дровосеков, повесился. И потянулись длинной чередой дни, похожие на страшный сон. Целую неделю, напрягая все силы, Смок заставлял своих пациентов работать и глотать хвойный отвар. И одного за другим, а то и по двое, по трое сразу, вынужден был освобождать их от работы. Он убедился, что физический труд - плохое лекарство для больных цингой. Похоронная команда таяла, а работы у нее не убавлялось, и пять или шесть могил, вырытых про запас в отогретой кострами земле, всегда были наготове и ждали.

Вы не могли хуже выбрать место для лагеря, - сказал Смок Лоре Сибли. - Посмотрите, ведь он лежит на самом дне узкого ущелья, идущего с востока на запад. Даже в полдень солнце сюда не заглядывает. Вы месяцами не видите солнечного света.

Откуда мне было знать? Смок пожал плечами.

Надо было знать, раз вы повели сотню дураков за золотом.

Она со злобой посмотрела на него и проковыляла дальше. Смок проведал рабочую команду, которая со стонами собирала еловые ветки, а возвращаясь через несколько минут, увидел, что пророчица вошла в хижину Эймоса Уэнтворта, и последовал за нею. Из-за двери он услыхал, что она хнычет и просит о чем-то.

Только для меня одной, - умоляла она в ту минуту, когда Смок появился на пороге. - Я никому не скажу...

Оба с виноватым видом оглянулись на нежданного посетителя. Смок понял, что тут что-то кроется, и мысленно выругал себя - зачем не подслушал!

Выкладывайте! - резко приказал он. - Что у вас тут?

А что вам нужно? - угрюмо переспросил Эймос Уэнтворт. И Смок не мог объяснить, что ему нужно.

VI

Положение становилось все хуже, все безнадежнее, этом мрачном ущелье, куда не заглядывало солнце, беспощадная смерть уносила все новые и новые жертвы. Каждый день Смок и Малыш со страхом заглядывали друг другу в рот - нет ли белых пятен на деснах и слизистой оболочке, первого несомненного признака цинги.

Ну, хватит, - заявил однажды вечером Малыш. - Я все сызнова обдумал - и хватит с меня. Может, из меня кое-как вышел бы погонщик рабов, но погонять калек - на это я не гожусь. Им день ото дня хуже становится. Я теперь и двадцати человек не могу выгнать на работу. Нынче я отправил Джексона в постель. Он уже готов был покончить с собой. У него это прямо на лице написано. Никакого толку от работы нет.

И я тоже так решил, - сказал Смок. - Освободим их от работы, оставим только человек десять. Нам нужны помощники. Пускай чередуются, сменяют друг друга. Хвойный отвар надо продолжать.

Никакого толку от него нет.

Может быть, и нет, не знаю, но уж, во всяком случае, он им не вредит.

Еще один покончил с собой, - сообщил Малыш на другое утро. - Филипс, вот кто. Я уже давно видел, что к этому идет.

Ну что тут будешь делать! - простонал Смок. - Ты что предлагаешь?

Кто, я? Ничего не предлагаю. Пускай все идет своим чередом.

Но тогда они все перемрут.

Кроме Уэнтворта, - проворчал Малыш, который давно уже, как и Смок, не выносил этого субъекта.

Уэнтворт был неизменно здоров, словно заколдованный, и Смок только диву давался. Почему Уэнтворт - единственный в лагере - не заболел цингой? Почему Лора Сибли так ненавидит его и в то же время хнычет и скулит перед ним и что-то у него выпрашивает? Что это она у него выпрашивает, в чем он ей отказывает?

Несколько раз Смок нарочно заходил к Уэнтворту в час обеда. Только одно и показалось ему при этом подозрительным - та подозрительность, с какою встречал его Уэнтворт. Затем он попытался расспросить Лору Сибли.

Сырой картофель вылечил бы вас всех, - сказал он пророчице. - Я знаю, я уже не раз видел, как он целительно действует.

Глаза ее вспыхнули - в них была и вера, и злоба, и ненависть, и Смок понял, что напал на след.

Почему вы не привезли с собой на пароходе свежего картофеля? - спросил он.

Мы везли. Но в Форте Юкон мы его очень выгодно продали. У нас сколько угодно сушеного картофеля, мы знали, что он лучше сохраняется. Он даже не мерзнет.

Смок охнул от досады.

И вы весь свежий продали? - спросил он.

Да. Откуда нам было знать?

И совсем ничего не осталось? Может быть, мешок-другой случайно завалялся где-нибудь в сторонке?

Она замялась на мгновение, покачала головой, потом прибавила:

Мы ничего не находили.

А может быть, все же что-нибудь осталось? - настаивал он.

Им ведал Эймос Уэнтворт, - догадался Смок. - Прекрасно. А теперь скажите - это останется между нами, - как по-вашему, не припрятал ли где-нибудь Эймос Уэнтворт немного сырого картофеля?

Нет. Конечно, нет. Почему бы он стал прятать?

А почему бы и нет?

Она пожала плечами.

И как ни бился Смок, ему не удалось заставить ее признать, что это могло случиться.

VII

Уэнтворт - свинья, - таков был приговор Малыша, когда Смок сказал ему о своих подозрениях.

И Лора Сибли тоже, - прибавил Смок. - Она уверена, что у него есть картофель, но молчит об этом и только добивается, чтобы он поделился с нею.

А он не желает? - Малыш проклял грешный род человеческий в одной из самых блистательных своих бранных импровизаций и перевел дух. - Оба они настоящие свиньи. Пускай господь бог в наказание сгноит их в цинге - вот все, что я имею сказать по этому поводу. А сейчас я пойду и расшибу Уэнтворту башку.

Но Смок был сторонником дипломатических переговоров. В эту ночь, когда все в лагере спало и стонало во сне или, быть может, стонало, не в силах уснуть, Смок постучал у дверей неосвещенной хижины Уэнтворта.

Выслушайте меня, Уэнтворт, - сказал он. - Вот здесь, в мешке, у меня на тысячу долларов золотого песка. Я один из богатых людей в здешних краях, я могу себе это позволить. Боюсь, что у меня начинается цинга. Дайте мне одну сырую картофелину - и это золото ваше. Вот попробуйте на вес.

Смок вздрогнул от радости: Эймос Уэнтворт в темноте протянул руку и попробовал на вес мешок с золотом. Потом Смок услыхал, как Уэнтворт шарит под одеялом, и почувствовал, что в руку ему вложили уже не тяжелый мешочек, а картофелину; да, это, несомненно, была картофелина величиной с куриное яйцо и теплая оттого, что лежала у Уэнтворта под боком.

Смок не стал дожидаться утра. Они с Малышом боялись, что два самых тяжелых пациента могут умереть каждую минуту, и тотчас отправились в их хижину. В чашке они несли тысячедолларовую картофелину, истертую, размятую вместе с шелухой и приставшими к ней песчинками; и эту жидкую кашицу они по нескольку капель зараз вливали в страшные черные дыры, которые некогда были человеческими ртами. Всю долгую ночь, снова и снова сменяя друг друга, Смок и Малыш давали больным картофельный сок, втирали его в распухшие десны, в которых шатались и постукивали зубы, и заставляли несчастных тщательно глотать каждую каплю драгоценного эликсира.

Назавтра к вечеру в состоянии обоих пациентов произошла чудесная, прямо невероятная перемена. Они уже не были самыми тяжелыми больными в лагере. Через сорок восемь часов, когда была выпита последняя капля картофельного сока, оба они оказались вне опасности, хотя и далеки еще от полного выздоровления.

Вот что, - сказал Смок Уэнтворту. - У меня есть в этих краях золотоносные участки, мой вексель вам оплатят где угодно. Даю вам до пятидесяти тысяч, по пятьсот долларов за каждую картофелину. Это будет сто штук.

А золотого песку у вас больше нет? - осведомился Уэнтворт.

Мы с Малышом наскребли все, что взяли с собой. Но, честное слово, мы с ним стоим несколько миллионов.

Нет у меня никакого картофеля, - решительно заявил Уэнтворт. - Мне и самому он нужен. Только одна картофелина у меня и была, та, которую я вам отдал. Я берег ее всю зиму, боялся, что заболею. Нипочем бы ее не продал, да мне нужны деньги на дорогу. Когда река вскроется, я поеду домой.

Хоть картофельный сок и кончился, на третий день стало ясно, что те двое, которых им лечили, идут на поправку. Тем, кому сока не давали, становилось все хуже и хуже. На четвертое утро были похоронены еще три страшных тела, изуродованных болезнью. Пройдя через это испытание, Малыш сказал Смоку:

Ты пробовал на свой лад. Теперь я попробую по-своему.

И он прямиком отправился к Уэнтворту. Что произошло в хижине Уэнтворта, он рассказывать не стал. Когда он вышел оттуда, суставы его пальцев были расшиблены и ободраны, а физиономия Уэнтворта оказалась вся в синяках, и он еще долгое время держал голову как-то боком на искривленной и негнущейся шее. Нетрудно было объяснить это странное явление: на шее Уэнтворта красовались иссиня-черные отпечатки пальцев - четыре пятна по одну сторону и одно - по другую.

Затем Смок с Малышом нагрянули к Уэнтворту, вышвырнули его за дверь прямо в снег и все в хижине перевернули вверх дном. Приковыляла Лора Сибли и тоже стала лихорадочно искать.

Ничего ты не получишь, старуха, хотя бы мы откопали целую тонну, - заверил ее Малыш.

Но их постигло не меньшее разочарование, чем Лору Сибли. Они даже пол весь изрыли - и все-таки ничего не нашли.

Я бы стал его поджаривать на медленном огне, он бы у меня живо заговорил, - с полной серьезностью предложил Малыш.

Смок покачал головой.

Да ведь это убийство, - стоял на своем Малыш. - Бедняги, он же их убивает. Уж прямо взял бы топор, да и рубил бы головы - и то лучше.

Прошел еще день. Смок и Малыш неотступно следили за каждым шагом Уэнтворта. Несколько раз, едва он с ведром в руках выходил к ручью за водой, они словно невзначай направлялись к его хижине, и он поскорей возвращался, так и не набрав воды.

Картошка у него припрятана тут же в хижине, - сказал Малыш. - Это ясно, как день. Но в каком месте? Мы все перерыли. - Он поднялся и натянул рукавицы. - Я все-таки ее найду, хотя бы мне пришлось по бревнышку растащить эту паршивую лачугу.

Он посмотрел на Смока. Тот не слушал, лицо у него было напряженное, взгляд отсутствующий.

Что это с тобой? - в сердцах спросил Малыш. - Уж не собираешься ли ты подцепить цингу?

Просто я стараюсь кое-что вспомнить.

Что вспомнить?

Сам не знаю. В том-то и беда. Но это очень важно, только бы мне вспомнить.

Смотри, брат, как бы тебе не свихнуться, - сказал Малыш. - Подумай, что тогда со мной будет! Дай своим мозгам передышку. Поди помоги мне растащить ту хижину. Я бы ее поджег, да боюсь, картошка спечется.

Нашел! - выкрикнул Смок и вскочил на ноги. - Вот это я и хотел вспомнить. Где у нас бидон с керосином? Живем, Малыш! Картофель наш!

А в чем фокус?

Вот увидишь, - загадочно сказал Смок. - Я всегда тебе говорил, Малыш, плохо, когда человек не знаком с художественной литературой, - она даже на Клондайке полезна. Вот сейчас мы проделаем одну штуку, о которой написано в книге. Я ее читал еще мальчишкой, и это нам очень пригодится. Идем.

Спустя несколько минут в мерцающем зеленоватом свете северного сияния они подкрались к хижине Эймоса Уэнтворта. Осторожно, бесшумно полили керосином бревенчатые стены и особенно тщательно - дверь и оконные рамы. Потом чиркнула спичка, и они смотрели, как вспыхнуло и разгорелось пламя, освещая все вокруг. Отойдя в тень, они ждали.

Из хижины выскочил Уэнтворт, дикими глазами поглядел на огонь и бросился назад. И минуты не прошло, как он снова появился на пороге; на этот раз он шел медленно, низко пригнувшись под тяжестью огромного мешка. Нетрудно было догадаться, что в этом мешке. Смок и Малыш кинулись на Уэнтворта, точно голодные волки. Они обрушились на него одновременно справа и слева. Он едва не упал, придавленный своим мешком, который Смок для верности наскоро ощупал. Уэнтворт обхватил руками колени Смока и запрокинул к нему мертвенно-бледное лицо.

Берите все! Оставьте мне дюжину, только дюжину!.. Полдюжины!.. - пронзительно завопил Уэнтворт. Он оскалил зубы и в слепом бешенстве хотел было укусить Смока за ногу, но передумал и опять стал клянчить. - Только полдюжины! - выл он. - Только полдюжины! Я сам хотел вам завтра все отдать. Да, да, завтра. Я сам собирался. Это жизнь! Это спасение! Только полдюжины!

Где другой мешок? - оборвал его Смок Беллью.

Я все съел, - ответил Уэнтворт, и ясно было, что это чистая правда. - Здесь в мешке все, что осталось. Берите все. Дайте мне только несколько штук.

Все съел! - воскликнул Малыш. - Целый мешок! А эти бедняги мрут, потому что у них нет ни единой картофелины! Вот тебе! Вот! Вот! Вот тебе! Свинья! Скотина!

Он смаху пнул Уэнтворта ногой. Первый же пинок оторвал Уэнтворта от Смока, колени которого он обнимал. Второй опрокинул его в снег. Но Малыш бил еще и еще.

Побереги пальцы, - только и сказал Смок.

Ясно, - ответил Малыш. - Я его пяткой. Увидишь, я ему все ребра переломаю. Я ему челюсть сверну. На тебе! На! Эх, жалко, что на мне мокасины, а не сапоги. Ах ты свинья!

VIII

В эту ночь в лагере никто не спал. Час за часом Смок и Малыш снова и снова обходили его обитателей, вливая животворный картофельный сок, по четверти ложки зараз, в страшные, все в язвах рты. И на следующий день, пока один спал, другой продолжал свое дело.

Смертных случаев больше не было. Самые безнадежные больные начали поправляться с поразительной быстротой. На третий день люди, которые пролежали пластом долгие недели и даже месяцы, сползли со своих коек и начали двигаться, опираясь на палки. Уже два месяца, как северный короткий день стал прибывать, и вот солнце впервые поднялось над скалистой грядой и весело заглянуло в ущелье.

Ни одной картофелины не получишь, - сказал Малыш Уэнтворту, который ныл и хныкал перед ним. - Тебя цинга и не трогала. Уплел целый мешок, теперь она тебе еще двадцать лет не страшна. Через тебя я стал лучше понимать господа бога. Я всегда удивлялся, как это он терпит сатану. А теперь понимаю. Он помиловал сатану, как я тебя помиловал. А все равно это стыд и срам, что я тебя не прикончил.

Вот мой совет, - сказал Уэнтворту Смок. - Больные очень быстро поправляются; через неделю мы с Малышом уедем, и некому будет вас от них защитить. Вот дорога. До Доусона восемнадцать дней пути.

Сматывайся отсюда, Эймос, - прибавил Малыш. - А то они скоро выздоровеют и так тебя отделают... Как я тебя отделал - это еще сущие пустяки.

Джентльмены, умоляю, выслушайте меня, - ныл Уэнтворт, - я в этих краях чужой. Я не знаю здешних обычаев. Я не знаю дороги. Позвольте мне поехать с вами. Я дам вам тысячу долларов, только позвольте мне поехать с вами.

Пожалуйста, - сказал Смок с коварной улыбкой. - Если Малыш согласен.

Кто?! Я?! - Малыш с достоинством выпрямился. - Я ничтожество. Я смиреннее последней козявки. Я червяк, букашка, лягушкин брат и мухин сын. Я не боюсь гадов и насекомых и не гнушаюсь ими - ни ползучими, ни вонючими. Но чтоб я связался с ним! Да он же хуже гада, он просто ошибка господа бога! Убирайся вон, ты! Я человек не гордый, но на тебя мне и смотреть тошно.

И Эймос Уэнтворт убрался; он ушел один, волоча сани, нагруженные запасом провизии, которой должно было хватить до самого Доусона. Едва он прошел милю по тропе, как его нагнал Малыш.

Поди сюда, - сказал Малыш. - Давай, давай. Выкладывай. Раскошеливайся.

А тысяча долларов? Непонятно? Тысяча долларов, которую Смок уплатил тебе за ту паршивую картофелину? Пошевеливайся!

И Эймос Уэнтворт протянул ему мешочек с золотом.

Чтоб тебя вонючка искусала, - напутствовал его Малыш. - Авось, ты сбесишься и издохнешь.

Ошибка господа бога

The Mistake of Creation

Другие названия: Ошибка мироздания

Джек Ло́ндон (англ. Jack London ; урождённый Джон Гри́ффит Че́йни , John Griffith Chaney ; 12 января 1876 — 22 ноября 1916) — американский писатель, социалист, общественный деятель, наиболее известен как автор приключенческих рассказов и романов.

Джек Лондон был вторым после Г. Х. Андерсена по издаваемости в СССР зарубежным писателем за 1918—1986 годы: общий тираж 956 изданий составил 77,153 млн экземпляров .

Джек Лондон родился 12 января 1876 года в Сан-Франциско . Джон Чейни, известный всему миру как Джек Лондон , скончался 22 ноября 1916 года, на 41-м году жизни.

Первый очерк Лондона « Тайфун у берегов Японии », за который он получил первую премию одной из газет Сан-Франциско, был опубликован 12 ноября 1893 года и послужил началом его литературной карьеры.

Джек Лондон поступил в Калифорнийский университет , но после 3-го семестра из-за отсутствия средств на учёбу вынужден был уйти.

Более серьёзно заниматься литературой стал в возрасте 23-х лет, после возвращения с Аляски: первые «северные» рассказы были опубликованы в 1899 году, а уже в 1900 году была издана его первая книга — сборник рассказов «Сын волка». Затем последовали следующие сборники рассказов: «Бог его отцов» (Чикаго , 1901), «Дети мороза» (Нью-Йорк , 1902), «Вера в человека» (Нью-Йорк, 1904), «Лунный лик» (Нью-Йорк, 1906), «Потерянный лик» (Нью-Йорк, 1910), а также романы «Дочь снегов» (1902), «Морской волк» (1904), «Мартин Иден» (1909), принёсшие писателю широчайшую популярность. Работал писатель очень много, по 15—17 часов в день, и написал около 40 книг за всю свою не очень длинную писательскую жизнь.

Некая «пророчица» приводит свою секту вегетарианцев на Юкон, пообещав сказочное обогащение. Они везут с собой горы консервов, становятся лагерем в темном ущелье, куда солнце и не заглядывает, бездельничают, ноют, ссорятся – и все поголовно заболевают цингой. Кроме одного человека, «завхоза» секты. От цинги спасает сырая картошка. Секта очень выгодно продала свой запас по дороге, но у завхоза явно что-то осталось, потому он и здоров. И хладнокровно смотрит, как в страшных мучениях умирают его товарищи. Этого человека интересует только золото. Смок и Малыш тоже авантюристы-золотоискатели. Но они не могут пройти мимо чужой беды.

Encyclopedia Channel Джек Лондон

ОШИБКА ГОСПОДА БОГА *

— Стой! — закричал собакам Смок и всей тяжестью налег на шест, останавливая нарты.
— Что это на тебя напало? — недовольно спросил Малыш. — Тут воды уже нет, можно ехать спокойно.
— Да, — ответил Смок. — Но ты посмотри, вправо отходит тропа. А я думал, в этих местах никто не зимует.
Собаки тотчас улеглись на снег и стали выгрызать намерзшие между пальцами льдинки. Еще пять минут назад это был не лед, а вода. Собаки провалились сквозь присыпанную снегом ледяную корку, под нею скрывалась ключевая вода, которая просочилась с берега и образовала озерко поверх трехфутовой толщи льда, сковавшей реку Нордбеска.
— Первый раз слышу, чтобы на Нордбеске был народ, — сказал Малыш, разглядывая почти незаметную тропу: прикрытая двухфутовым слоем снега, она исчезала в устье небольшого ручья, впадавшего в Нордбеску слева. — Может, они тут охотились и давным-давно укатили со всеми своими пожитками.
Не снимая рукавиц, Смок обеими руками сгреб с тропы верхний слой рыхлого снега, посмотрел, подумал, отбросил еще немного снега и снова подумал.
— Нет, — решил он наконец, — следы ведут в обоих направлениях, но в последний раз ехали туда, вверх по ручью. Не знаю, что это за люди, но сейчас они наверняка там. Больше тут никто не проезжал, пожалуй, с месяц. Почему они там застряли, хотел бы я знать?
— А я хотел бы знать, где мы сегодня остановимся на ночевку, — сказал Малыш, уныло глядя на юго-запад: небо там уже темнело, сгущались вечерние сумерки.
— Пойдем по этой тропе, по ручью, — предложил Смок. — Сухостоя и хвороста тут сколько угодно. Можно сделать привал в любую минуту.
— Привал-то, конечно, всегда можно сделать, но, если мы не хотим помереть с голоду, надо поторапливаться и никуда не сворачивать.
— Мы, наверно, что-нибудь найдем на этом ручье, — продолжал уговаривать Смок.
— Да ты только погляди, у нас еды совсем не осталось! И собаки на что похожи! — воскликнул Малыш. — Погляди только... Ну, да черт с ним, ладно! Все равно будет по-твоему.
— Да это нас и на один день не задержит, — уверял Смок. — Может, всего-то надо какую-нибудь лишнюю милю пройти.
— И из-за одной мили люди помирали, — возразил Малыш и с угрюмой покорностью покачал головой. — Что ж, пошли искать себе лиха. Подымайтесь, эй вы, хромоногие! Вставай! Эй, быстрей! Вставай!
Вожак повиновался, и упряжка устало двинулась, увязая в рыхлом снегу.
— Стой! — заорал Малыш. — Придется прокладывать тропу.
Смок вытащил из нарт лыжи, прикрепил их к мокасинам и зашагал впереди, утаптывая и приминая снег.
Это была нелегкая работа. И собаки и люди уже много дней недоедали, и силы их были на исходе. Они шли по руслу ручья, круто сбегавшего к реке, и с трудом одолевали тяжелый, непрерывный подъем. Высокие отвесные скалы с обеих сторон сходились все тесней, и скоро путники уже двигались по дну узкого ущелья. Отсвет долгих северных сумерек не проникал за высокие каменные стены, и в ущелье было почти темно.
— Настоящая западня, — сказал Малыш. — Точно лезешь в преисподнюю. Тут так и жди беды.
Смок не ответил; полчаса они молча пробивались вперед, и молчание снова нарушил Малыш.
— У меня предчувствие, — проворчал он. — Да, да, у меня предчувствие. Сказал бы я тебе, да ты слушать не станешь...
— Ну, ну, валяй, — отозвался Смок.