Анна старобинец facebook. Анна Старобинец: «Между сумасшествием и чудом выбираю чудо

О том, с чем ей пришлось столкнуться в Пенсионном фонде, занимаясь оформлением пенсии для своих детей по потере кормильца. Напомню, что в апреле 2017 года в Тель-Авиве умер муж Анны Старобинец, писатель Александр Гаррос.

"Я в ярости. В ярости и в тоске. Весь день провела в Хамовническом отделении ПФР (Пенсионный Фонд России). Потому что моим детям - да и мне, кстати, - полагается пенсия по потере кормильца. А пенсиями у нас ведает ПФР. А ПФР - это ад на земле.

Я подготовилась. Я в течение месяца собирала - и собрала - хренову тучу документов, список которых они мне выкатили с учетом всех наших обстоятельств. А обстоятельства, как известно, шокирующие, т.к. «кормилец» имел наглость родиться в Белоруссии, жить в Латвии и иметь латвийский паспорт, завести жену и детей в Российской Федерации, а потом еще и умереть в Израиле, и все это, соответственно, зафиксировано в документах на самых разных языках. Поэтому, помимо обычной кипы документов, необходимой в таких случаях, я еще сделала нотариальные переводы всего на свете, получила справку из Латвии о том, что там нам пенсия не полагается, и т.д. и т.п.

Я получила выписку из домовой книги. Я сделала дубликат свидетельства о рождении дочери, потому что старый побледнел, а бледные документы чиновники прочесть не в состоянии. Я сделала обоим детям чертовы СНИЛСы, потому что без СНИЛСов оформить им пенсию по потере невозможно. Весь холл отделения увешан рекламными брошюрками типа «Зачем моему ребенку СНИЛС» или там «Пять причин, по которым нужно сделать ребенку СНИЛС». В брошюрках какие-то невразумительные причины - не могут же они честно написать, что СНИЛС «моему ребенку» нужен исключительно для того, чтобы пять снулых государевых теток в нарядных шарфиках с триколором и буковками «П», «Ф» и «Р» каждый день перекладывали туда-сюда двадцать дополнительных бессмысленных бумажек и тыкали одним пальцем в клавиатуру, вводя одни и те же данные в десять разных форм (копи-пейст для слабаков).

И вот я здесь, в окошке сотрудницы ПФР Зенинковой Елены Михайловны. С горой документов. Я заполняю бесконечные анкеты, с абсолютно одинаковыми данными, во множестве экземпляров, я ставлю подписи, я даю бесчисленные обязательства вернуть Пенсионному Фонду в течение пяти дней их эту копеечку, которую они мне заплатят в связи со смертью моего мужа, если я, ни дай бог, трудоустроюсь на постоянную работу. Я пишу объяснительную, почему предоставляю дубликат свидетельства о рождении дочери, а не изначальный документ. Я пишу заявление, что хочу получать пенсии несовершеннолетних детей на свой банковский счет. Мы с Еленой Михайловной тратим целый шишкин лес бумаги, но ведь это для дела - чтобы у детей были пенсии.

А он у вас работал на территории России? - спрашивает Елена Михайловна. «Он» - это так в ПФР называется мой муж Александр Гаррос.
- Он работал в разных СМИ по контрактам.
- То есть у него был СНИЛС?
- У него не было СНИЛСа. Он был иностранцем и работал за гонорары.
- Если у него не было СНИЛСа, значит, он не делал пенсионные отчисления в пенсионный фонд, значит, он не работал на территории РФ. А это значит, что ваши дети не имеют права на страховую пенсию по потере кормильца, а только на социальную. А социальную пенсию мы вам будем перечислять только с момента принятия документов. То есть то что он у вас умер несколько месяцев назад нам не важно. За период с его смерти и до принятия нами документов вы у нас денег не получите.
- А какое отношение к моим детям, гражданам России, потерявшим отца, имеет тот факт, что их отец не имел в России права на получение пенсии?
- Потому что у него не было СНИЛСа.

Елена Михайловна погружается в изучение свидетельства о смерти. Оно на иврите. К нему подшит нотариальный перевод на английский, на латышский и на русский. В Елене Михайловне, вероятно, от такого количества языков, происходит короткое замыкание.
- Где тут написано, что он умер? - показываю. - Где тут написано, когда он умер? - опять показываю.
Но лампочки продолжают мигать. Елена Михайловна листает свидетельство о смерти моего мужа на всех языках. Пытается осилить иврит, потом латышский, мелькает какая-то радость узнавания от английского, потом, уже раз, наверное, в пятый она снова долистывает до русского варианта, но именно он почему-то вызывает у нее самое сильное неприятие:
- Этот документ я не могу принять. Тут у вас оригинал, а к нему подшит нотариальный перевод.
- И что?
- То что мы с оригиналов, если они по-русски, делаем ксерокопию, а нотариальные переводы мы забираем себе. А ваш перевод подшит к оригиналу. Мы не можем его забрать.
- Ну так сделайте ксерокопию!
- По нашим правилам ксерокопии делаются только с оригиналов. А нотариальные переводы мы забираем. Вам нужно сделать еще один перевод и нам принести.

…Елена Михайловна погружается в изучение моего свидетельства о браке. Снова перебирает все свидетельства о смерти на всех языках. Хмурит брови, что свидетельствует о напряженной работе мысли. Рассматривает свидетельство о рождении дочери. Потом сына. Свидетельство о рождении сына на латышском, тоже с нотариальным переводом. Елена Михайловна на минуту подвисает. Потом тычет пальцем в свидетельство дочери.
- Тут у вас Гаррос с одной «сэ». Тут написано, что отец ребенка - Александр Гаррос.
- И что?
- А тут вот, в свидетельстве о браке - с двумя «сэ»: Гарросс. И не Александр, а Александрс.
- В латышском языке ко всем мужским именам и фамилиям прибавляется «эс», - объясняю я. - Александрс, Иванс, Левс. Это их правила грамматики. При нотариальном переводе на русский «эс», как правило, убирают, потому что в русском таких правил нет. Но иногда оставляют, то есть просто копируют написание из паспорта.
Она смотрит на меня мутным взглядом:
- По документам получается, то что отец девочки и ваш муж это как бы два разных человека.
- Вы издеваетесь, да? У меня умер муж, у детей - отец, а вы мне рассказываете про разного человека.
- Я все понимаю, но тут одно сэ, а тут два, это как бы разные фамилии. И вот Александрс - это же другое имя, не Александр.
- По правилам латышского языка к именам в мужском роде прибавляется «эс», - говорю я как можно медленнее.
- Я не знаю. Я сейчас пойду к начальнице узнавать.
Елена Михайловна удаляется минут на тридцать. Возвращается окрыленная.
- Начальница сказала, то что вы должны нам предоставить справку из посольства Латвии об идентичности имени.
- Об идентичности чему?
- Об идентичности имени с «сэ», которое у него в паспорте, и имени в вашем свидетельстве о браке, которое без «сэ».
- Свидетельство о браке выдано российским ЗАГСом. Насколько я понимаю, консульство Латвии не вправе подтверждать никакие документы, выданные другими странами.
- Моя начальница сказала, то что они должны выдать такую справку.
- Я боюсь, что консульство Латвии не подчиняется вашей начальнице.
- Ничего не знаю, она сказала принести справку.

Мы идем к начальнице, руководителю клиентской службы Золотаревой Елене Павловне. Я снова рассказываю ей про особенности латвийского языка: «эс» в мужском роде. Объясняю, что консульство Латвии не будет проводить сравнительный анализ документов, выданных Латвией и российским ЗАГСом. Елена Павловна раздраженно звонит «самому главному начальнику». Самый главный говорит, что без справки из консульства Латвии об идентичности имени Александр и Александрс пенсию моим детям назначить никак невозможно.
- Поняли, да? Начальник сказал, чтобы вы взяли справку.
- А если консульство Латвии не выдаст такую справку?
- Тогда мы вам пенсию не назначим! - жизнерадостно отвечает Елена Павловна.
- Вы издеваетесь?
- Нет.
- Вы можете выдать мне бумагу с формулировкой, какой именно документ, какую именно справку, какую, я не знаю, форму вы хотите получить от консульства Латвии?
- Справку об идентичности.
- Вы можете выдать мне бумагу с запросом?
При этих словах лицо Елены Павловны вдруг светлеет.
- Запрос, - мечтательно говорит она. - Точно. Мы сделаем запрос. Сами.
- Отлично, - говорю. - У Латвийского консульства есть электронная приемная. Они довольно быстро отвечают на письма.
- Мы не пользуемся электронной почтой, - говорит начальница Елена Павловна.
- Что?
- Мы. В пенсионном фонде России. Не пользуемся. Электронной почтой, - с гордостью чеканит она. - У нас тут вообще нет интернета. Мы им не пользуемся.
- Именно в вашем отделении?
- Нет, вообще в Пенсионном фонде. Мы пользуемся только почтой России.
- В 21 веке вы не пользуетесь интернетом и электронной почтой?
- Именно так.
- То есть вы собираетесь запросить эту справку у консульства Латвии при помощи почты России?
- Да. И они по нашим правилам должны нам прислать документ тоже почтой России. Причем не позднее, чем через 90 дней, а иначе мы не примем документ.
- И пока вы будете почтой России отправлять им запрос, который они не факт, что прочтут, а потом ждать ответа по почте, который они не факт, что отправят, мои дети не будут получать эту пенсию по потере кормильца, я правильно понимаю?
- Именно так.

Возвращаемся в будку к Елене Михайловне. Я пишу заявление о несогласии с их требованиями и фотографирую его под крики:
- Фотографировать наши документы запрещено!
- Ваш документ - это лист А4, на которым я собственной рукой написала текст собственного сочинения и расписалась?
- Да!
Я подписываю еще ворох бумажек, среди которых - информирование меня на тему того, что среди документов недостает «справки с посольства об идинтичности ФИО» (орфография сохранена), которую вправе запросить ПФР либо я.
- Дайте уже мне этот запрос, я сама его отнесу в консульство, - говорю я. - А то вы годами будете развлекаться с почтой России.
- Начальница сказала вам запрос не давать.
- Почему это?
- Я не знаю, так она сказала.
- Тогда дайте мне письменный отказ в выдаче.
- Начальница сказала вам ничего не давать.

Пенсионный фонд Российской Федерации

(репост, наверное, не помешает - но и вряд ли поможет)"

Анна Старобинец из тех авторов, на которых с печальным постоянством лепят ярлыки и коммерческие стикеры - то ли из благоговения, то ли из невежества. «Филип Дик по-русски», «новый Гейман», «Петрушевская нового поколения», «русский Стивен Кинг» - неизбежный и беспощадный… Но раз за разом ярлыки отпадают - и остается сильная, самодостаточная литературная фигура, способная удивлять и увлекать за собой читателей. Отклеиваются стикеры - и остаются замечательные книги. «Убежище 3/9» - мрачная фантасмагория, на которую нанизаны бусинки хоррора, фольклора и прикладной эсхатологии. «Переходный возраст», «Резкое похолодание» - путешествие по темным уголкам человеческой души и биологии. «Первый отряд. Истина» - пример того, как под цветастым глупым фантиком спрятать первосортный горький шоколад. Теперь и «Живущий» - история о будущем, наступления которого никто ждет, но которое приближает каждый.

Мы побеседовали с Анной о книгах, сценариях, перспективах, маленьких детях, больших проблемах и множестве других вещей. Плоды этой беседы - несколькими пикселями ниже.

Здравствуйте, Анна!

Три года назад в интервью журналу «Rolling Stone», рассуждая о перспективах русского хоррора, вы заметили: «Материал, который предлагают это время и эта страна сейчас, максимально аморфен. Поэтому здесь очень плохо с хорошим жанровым кино и литературой… У нас не может быть хорошего фантастического триллера, потому что это западная вещь. Нам нужно изобрести какой-то вертолет, велосипед…» Как считаете, изменилось ли что-нибудь с тех пор? Приблизились ли мы хоть на шаг к этому велосипеду - не говоря уже о вертолете?.. К ужасам обращается немало начинающих авторов, но многие и по сей день предпочитают писать не про «вась, игорей и жень», а про «джонов, ников и кейт»…

Если честно, я пока не вижу никаких позитивных изменений, и, по-моему, это логично. Для того, чтобы вводить элемент фантастического или ужасного в реальную жизнь, нужно очень четко представлять себе систему координат, в которой располагается эта самая «реальная жизнь». В США и Европе такая система координат есть. У нас нет. Там можно задать некое изначальное «дано»: к примеру, что Джек (врач) и его жена Мэри (домохозяйка) с двумя своими очаровательными малышами живут в загородном доме с бассейном. Дальше произойдет нечто ужасное, из стен полезут щупальца или в подвале обнаружится призрак невинно убиенного пациента, не важно, - но мы хорошо себе представляем ту нормальную жизнь, которую ведут герои, прежде чем погрузиться в ненормальную. Что у нас? Врач и его жена живут в загородном доме, отлично. Откуда у них такой дом? Где он столько украл, этот врач? Он что, брал взятки? Или он лечит премьер-министра? Мы сразу уходим в сторону, мы должны объяснить массу неочевидных вещей… Поэтому проще писать про Джонов, чем про Вань. Вани слишком зыбки и неоднозначны.

На какой почве мог бы вырасти самобытный русский хоррор? Фольклор, история, повседневность, злоба дня?.. Михаил Елизаров («Кубики», «Мультики»), к примеру, находит нотки ужаса в перестроечной и постперестроечной действительности… Может быть, «Груз 200» Балабанова и книжки Масодова - это максимум того, что мы можем сделать в жанре?

Самобытный русский хоррор может вырасти на любой почве - это вопрос таланта и вкусовых предпочтений автора. Мне нравится скрещивать фантастический миф с повседневностью, а Балабанову нравится смаковать гнилостные процессы в масштабах страны и Истории, и то и другое страшно.

Вопреки тому, что внушили себе критики, ваше творчество нельзя свести исключительно к хоррору (и уж тем более - к «русскому Стивену Кингу»). И все же интересно было бы узнать, какие представители жанра оказали на вас наибольшее влияние - в литературе и кино (если не брать не раз упомянутых вами Геймана, Брэдбери и Булгакова, которые к «страшным» жанрам обращались не слишком часто).

Писатели: Эдгар По, Герберт Уэллс, Уильям Голдинг, Кафка, Сартр, Оруэлл, Чак Паланик, Гоголь, Достоевский, Стругацкие, Беляев. Режиссеры: Терри Гиллиам, Тим Бертон, Дэвид Финчер, Йос Стеллинг, Тарковский, etc. Не согласна насчет Геймана, Брэдбери и Булгакова - они страшные. Путешествие мертвой жены главного героя автостопом в «Американских богах» - это не только смешно, но и жутко. Ненастоящая «другая мама» с пуговицами вместо глаз в геймановской же «Коралине» чуть не довела моего ребенка до заикания. После рассказа Брэдбери «Уснувший в Армагеддоне», прочитанного в подростковом возрасте, мне снились кошмары неделю, после его же «Вельда» - дня три. От булгаковской фразы «потому что Аннушка уже пролила подсолнечное масло» мне до сих пор не по себе.

Добрая половина хоррор-классики посвящена детям: от «Кладбища домашних животных», «Сияния» и «Знамения» до «Звонка» и «Сайлент Хилла». Вы тоже не остаетесь в стороне: можно вспомнить и «Переходный возраст», и «Правила», и «Резкое похолодание», не говоря уже о «Первом отряде» с «Убежищем». Чем, на ваш взгляд, обусловлена притягательность детских образов для жанра? Существуют ли для вас как писателя какие-то табу в отношении детей, которые вы никогда не нарушите?

Дети почти всегда находятся в междумирье, на границе фантазии и реальности, у них еще не сформированы окончательные представления о том, что существует на самом деле, а что снится, они сами еще такие неокончательные, находящиеся в длительной стадии метаморфоза. Поскольку они изначально живут на самом краю реальности, их легче всего с этого края - в художественном смысле - столкнуть. Табу - да, существуют: детская порнография.

Пугают ли вас собственные книги? Мы вот никак не можем забыть эпизод с Полуденной из «Убежища 3/9» - кажется, такой кристальной чистоты ужаса в новой русской литературе еще не было…

Иногда пугают. Не книги, а образы, приходящие в голову для нужд той или иной книги. Но в целом у меня довольно крепкая психика.

Вы однажды признались, что считаете роман «Страж» Чарльза Маклина одним из лучших триллеров, написанных в XX веке. Концовка этой книги породила множество споров среди читателей, ведь однозначного ответа на самый главный вопрос автор так и не дал. Хотелось бы услышать вашу версию событий. Кто такой Мартин Грегори — Хранитель или псих?

Естественно, однозначного ответа и не может быть, автор предлагает читателю на выбор две опции. Другое дело - сужу не только по себе, но и по своим коллегам, - автор всегда сам болеет за какой-то один ответ в созданной им же «вилке». Лично я, когда предлагаю читателю выбрать между чудом и сумасшествием, обычно склоняюсь к версии чуда. Чисто интуитивно мне кажется, что Маклин - тоже. Чудо интереснее.

Верите ли вы в абсолютное зло? Можно ли говорить о понятиях добра и зла, не привязывая их к человеку и человечеству?

Нет, нельзя. Добро и зло - относительные понятия.

Специально для проекта «Сноб» вы написали рассказ «Икарова железа», в котором обычная бытовая история с внедрением фантэлемента получила серьезную глубину. Как сами относитесь к подобному гипотетическому «апгрейду» в виде операции? Можете представить себя на месте героини с аналогичным решением?

Хочется верить, что я в аналогичном случае не стала бы пытаться вынуть из мужчины душу. Впрочем, в ситуации экзистенциального выбора мы все иногда ведем себя как полные уроды.

Вы приняли участие в межавторском проекте «Москва Нуар» - и были одним из немногих авторов, сыгравших по всем правилам: «Автобус Милосердия» - это самый настоящий нуар, действие которого развивается в Москве. В родной город вы наведывались и до этого - в «Домоседе», «Живых», том же «Переходном возрасте»… Чем может Москва привлечь авторов хоррора и смежных жанров? Есть ли в ней тот самый «нуар», мистический флер? Если да, удалось ли кому-нибудь его передать?

Флера в Москве нет, а вот нуара хоть отбавляй. По-моему, жуткое местечко. Мне нравится Москва Андрея Рубанова в «Хлорофилии».

Текст «Первого отряда» наводит на мысль, что в процессе работы вам пришлось ознакомиться не с одной и не двумя оккультными теориями - хотя бы поверхностно. Было ли, на ваш просвещенный взгляд, в работах Мигеля Серрано и ему подобных хоть какое-то разумное зерно? Или же все эти разглагольствования о Полой Земле, гиперборейцах и т.п. - не более чем фантазии не вполне здоровых людей, в лучшем случае - неудачные метафоры? Вообще, чего больше в вашем романе - иронии или, так скажем, серьеза?

Склоняюсь к варианту не вполне здоровых людей. Мигеля Серрано читала как фантаста - весьма увлекательного, однако. Иронии и серьеза в «Первом отряде» фифти/фифти.

Как родился и развивался замысел «Живущего»? Вкладывали ли вы в текст полемику с классиками - Замятиным, Оруэллом, Диком?.. Насколько реален антиутопический сценарий, описанный в романе?

По-моему, допущение, сделанное мной в романе «Живущий», - все человечество посредством своего рода сети сливается в один живой «роящийся» организм, - в современной антиутопии смотрится очень уместно, оно просто само напрашивается. Полемики с классиками у меня нет - но да, я сознательно постаралась вписать «Живущего» в мировую традицию жанра: Оруэлл, Хаксли, Замятин.

Уже после несколько страниц «Живущего» начинаешь себя очень неприятно чувствовать в социальных сетях. Работает ли текст в двух направлениях? Не было ли у вас дискомфорта от пребывания в Интернете во время написания романа?

Если действительно было неприятно - я рада. Значит, мне удалось сделать текст достаточно эффективным. Сама я испытываю некоторый дискомфорт от пребывания в сети вне зависимости от того, пишу антиутопию или нет.

Аудио-издательство «МедиаКнига» перевело в звуковой формат роман «Убежище 3/9». Довелось ли прослушать эту замечательную, на наш взгляд, постановку? Если да, то как оцените результат?

Да, я слушала - и знаю, что многим постановка нравится. Меня в целом все тоже устраивает - однако, на мой вкус, актрисы (я именно про женские роли) в некоторых местах переигрывают, мхатовская манера исполнения не всегда хорошо сочетается с моими текстами.

Представьте, что вам нельзя больше оставаться в реальном мире, но можно перебраться в одно из ваших произведений - на выбор. Куда бы вы не согласились отправиться ни за какие коврижки? Куда бы отправились охотнее всего? Какую личину выбрали бы?

Я бы, безусловно, отправилась в одну из детских книжек, взрослые мои произведения для жизни не подходят (и пишутся вовсе не для того, чтобы создать пространство уюта, надежды и позитива). Так что я бы выбрала «Котлантиду».

Практически все ваши тексты проникнуты глубоким пессимизмом, временами переходящим в цинизм. Не опасаетесь за читателей? И насколько такие взгляды свойственны вам как человеку? Если это не слишком личный вопрос…

За читателя я не опасаюсь - мне кажется, у него сегодня столько всего развлекательно-позитивненького, что ему очень даже не помешает что-то противоположное. Цинизма я ни за собой, ни за своими текстами, если честно, не замечала. Некоторый пессимизм мне присущ, но, конечно, не в таких масштабах, как можно было бы предположить по моим книгам.

Кто вы на мировоззренческой шкале - прагматик, материалист, мистик, агностик, скептик?.. Допускаете ли возможность, что какие-то события из ваших рассказов и романов могли бы произойти в реальной жизни - хотя бы по принципу вероятности?

Я агностик и к мистицизму совсем не склонна, но на фантазию не жалуюсь. Фантастические допущения в моих текстах - это именно фантастические допущения.

Ваши книги начинают просачиваться на западный рынок - издан на английском «Переходный возраст», на Лондонской книжной ярмарке состоялась презентация «Живущего»… Каковы первые отклики? Как вы оцениваете свои перспективы?

«Переходный возраст» издан не только на английском, но еще на итальянском, польском, болгарском, а сейчас вот права купили испанцы. Права на «Живущего» уже собираются купить итальянцы и англичане. Итальянская пресса писала о «Переходном возрасте» очень тепло, в результате меня пригласили на итальянский книжный фестиваль. Британцы писали о «Переходном возрасте» мало - но, когда писали, делали это вполне комплиментарно, даже чрезмерно, где-то я прочла, что, мол, все настолько круто, что Эдгар По буквально «нервно курит за барной стойкой». Это приятно - но, что до перспектив, тут все не так просто. Западный книжный рынок - особенно англоязычный его сектор - довольно закрытый для чужаков. То есть чужаков они издают - но на правах некой «диковинки», этники, экзотики. Если в случае каких-нибудь африканцев или турков такой подход вполне уместен, продвижение русской литературы он только ограничивает. Современные русские писатели чувствуют себя частью общеевропейского культурного и социального контекста - им же предлагают маленькое литературное гетто и упорно ждут от них мишку, водку и балалайку. Причем «ждут» уже на стадии покупки прав. Скажем, «Живущего» - абсолютно интернациональный, «глобальный», не завязанный на российской географии и действительности роман - продать на Запад благодаря этой глобальности не проще, а гораздо сложнее, ведь там нет «загадочной русской души» или какой-нибудь еще клюковки. Ну а душе и клюковке (которые, конечно, тоже имеют право на существование) на западном книжном рынке полагаются крошечные тиражи и близкое к нулю продвижение. Так ситуация выглядит сегодня - однако у меня есть основания надеяться, что в ближайшем будущем она изменится. В последние пару лет интерес западных агентов и издателей к русской прозе возрос - полагаю, рано или поздно они решатся допустить нас до основного литературного потока.

У вас подрастает дочь. Разрешаете ли вы ей читать свои же рассказы ужасов? Если нет - как объясняете это? Может быть, она знает вас исключительно как детскую писательницу - автора «Котлантиды» и «Страны хороших девочек»? И что подтолкнуло вас попробовать себя в детском жанре?

Своей дочери я не разрешаю читать рассказы ужасов - ни свои, ни чужие. Точно так же, как не разрешаю ей читать книги, где есть сцены секса или насилия - просто эти тексты не рассчитаны на детскую психику. Отдельные свои рассказы я, безусловно, разрешу ей прочесть еще до наступления совершеннолетия, остальное пусть читает, когда будет достаточно взрослой. Но она знает, что я пишу не только детские книжки, а еще и страшные для взрослых. Пока что знакомство с моим страшным творчеством ограничивается рассматриванием обложек. Что до детского жанра - как я уже много раз говорила, мне показалось, что российским детям (в том числе моей Саше) сейчас не хватает современной, увлекательной и несюсюкательной детской прозы. Я написала две детских книжки, довольна результатом и собираюсь писать еще.

С «Книгой мастеров» вы вошли в индустрию кино - но, насколько нам известно, остались недовольны тем, как ваш сценарий был перенесен на экран. Планируете ли вы продолжить сотрудничество с кинематографистами? Какое из ваших произведений хотели бы увидеть экранизированным в первую очередь?

Да, «Книгой мастеров» я действительно осталась недовольна - но планирую пробовать еще. Только что я закончила работу над сценарием полного метра по своей детской книжке, называться он будет «Страна хороших деточек». Надеюсь, на этот раз фильм получится. Что же до моих желаний - я бы очень хотела увидеть экранизацию «Живущего», из него можно было бы сделать отличный фантастический фильм, но, увы, пока это просто мечта - у российского кинематографа не бывает таких бюджетов.

Как относитесь к всевозможным писательским конвентам и премиям? В планах на будущее у нас есть задумка организовать слет авторов, читателей, киноделов, игроделов, в общем всех, имеющих отношение к хоррору или пограничным жанрам. Был бы интересен вам такой вот условный «УжасКон»?

У меня нет никакого специального отношения к премиям. Хорошо, если они честные, плохо, если междусобойчики. Условный «УжасКон» - затея хорошая, но, по-моему, рискованная. В этом жанре у нас мало по-настоящему качественной литературы, так что премия может просто утонуть в потоках второсортного трэша. Если вам удастся этого избежать - я буду искренне рада.

И напоследок - несколько традиционных вопросов. Что произойдет, если закрыть четырех человек в комнате без окон с тремя табуретками, двумя мотками веревки и одним ножом?

Если закрыть надолго, полагаю, они погибнут от обезвоживания.

Над чем вы работаете сейчас? Стоит ли ждать новых жанровых экспериментов?

Я работаю над новым фантастическим сборником. Экспериментов - да, ждите)

Что бы вы посоветовали начинающим коллегам…

…и пожелали своим читателям?

Спасибо за интервью и прекрасные книги! Удачи вам!

В феврале вышла книга Анны Старобинец «Посмотри на него». Отрывки из книги опубликовали Медуза, Газета.ru, Такие дела и Наши дети. Ссылки на опубликованные фрагменты вы найдете в конце статьи. Анна описала историю из своей жизни. На позднем сроке беременности у ее плода обнаружили патологию и направили на повторное УЗИ к известному врачу в Центр им. Кулакова. Во время процедуры в кабинет вошли 15 студентов-медиков. Врач, обращаясь к студентам, показал на экран монитора, где был виден плод: «Вот, посмотрите, множественные кисты почек... С такими пороками дети не выживают». Так Анне подтвердили, что ребенок, который вовсю толкался и которого она так ждала, смертельно болен.

«То, как врач это сделал, – самое страшное, что со мной тогда случилось, – вспоминает Анна. – В России считают, что нельзя смотреть на «такого ребенка», потому что потом он «будет являться в ночных кошмарах». Это неправда. Если кто-то и должен являться мне после случившегося в кошмарах, так это пожилой и опытный московский профессор».

Этот профессор был не единственным медиком, чье отношение поразило Анну своим цинизмом. Тогда Анна приняла решение прервать беременность в другой стране, в гуманных условиях, там, где не кричат на пациенток, не унижают и не давят морально. Этой книгой она хочет рассказать не только о том, как женщина переживает потерю ребенка и какая поддержка ей при этом нужна. Она хочет показать, что в России не существует «морального кодекса», этического протокола, который позволил бы женщине, оказавшейся в беде, пережить трагедию по-человечески.

Psychologies:

Врач говорит пациентке, что ее будущий ребенок не выживет, что дальше?

Анна Старобинец:

Вариантов немного. Скорее всего, ее начнут убеждать избавиться от него и родить другого, «здоровенького», ведь «ты еще молодая». В Германии, куда я в итоге поехала рожать, выстроена система помощи пациенту в кризисной ситуации и у каждого сотрудника есть четкий протокол действий на такой случай. У нас подобной системы нет. И нет психологов, которые помогли бы женщине в этот момент осознать информацию, пережить и принять взвешенное решение.

Кстати, прерыванием беременности по медпоказаниям на позднем сроке в России занимаются только специализированные клиники. Женщина не имеет возможности выбрать подходящее ей медицинское учреждение.

Ваша книга поднимает проблему «насилия в родах», когда медики оказывают на женщину психологическое давление. До этого я слышала только о случаях, когда женщин уговаривают отказаться от родившихся детей, например, с синдромом Дауна.

Российская женщина, которая вынашивает ребенка с патологией, испытывает невероятное психологическое давление со стороны медиков, ее фактически принуждают к аборту. Об этом мне рассказывали многие женщины, и одна из них делится таким опытом в моей книге. Она пыталась настоять на своем праве доносить беременность с летальной патологией плода, родить ребенка в присутствии мужа, проститься и похоронить. В итоге она рожала дома, с огромным риском для жизни и как бы вне закона.

В Германии даже в ситуации с нежизнеспособным ребенком, не говоря уже о ребенке с тем же синдромом Дауна, женщине всегда предоставляют возможность выбора – доносить такую беременность или прервать. В случае с Дауном ей еще и предлагают посетить семьи, в которых растут дети с таким синдромом, а также ставят в известность, что есть желающие усыновить такого ребенка.

В случае пороков, несовместимых с жизнью, немке сообщают, что ее беременность будет вестись как всякая другая беременность. После родов ей и ее семье предоставят отдельную палату и возможность проститься там с малышом. По желанию вызывают священника.

В России женщине с летальными и просто тяжелыми патологиями плода сразу предлагают аборт. Такую беременность никто не хочет вести

В России такую беременность никто не хочет вести. Женщина перед выбором не стоит. Ей предлагается пройти «по этапу» на аборт. Без семьи и священников. Причем даже в случае с нелетальными, но тяжелыми патологиями модель поведения врачей обычно такая же: «Срочно иди на прерывание, потом родишь здоровенького».

Почему вы решили ехать именно в Германию?

Я хотела уехать в любую страну, где прерывания на позднем сроке осуществляются гуманно и цивилизованно. Плюс мне было важно, чтобы в этой стране у меня были друзья или родственники. В Израиле меня были готовы принять, но предупредили, что бюрократическая волокита продлится не меньше месяца. В берлинской клинике Шарите сказали, что никаких ограничений для иностранцев у них нет и что все будет быстро и гуманно. Поэтому поехали туда.

Немецкие врачи рассказали вам, что многие женщины предпочитают родить ребенка, зная о его смертельной патологии, проститься и похоронить. А ребенка в утробе называют не «плод», как у нас, а «малыш». Не кажется ли вам, что женщинам все же проще пережить потеряю «плода», а не «малыша»?

Теперь уже не кажется. После того опыта, который был у меня в Германии. Изначально я исходила ровно из тех же общественных установок, из которых у нас исходят практически все: что ни в коем случае нельзя смотреть на мертвого младенца, иначе он будет потом всю жизнь являться в кошмарах. Что не стоит его хоронить, потому что «зачем тебе, такой молодой, детская могила».

Но о терминологический острый угол – «плод» или «малыш» – я споткнулась сразу же. Даже не острый угол, а, скорее, шип или гвоздь. Очень больно слышать, когда твоего хоть и нерожденного, но абсолютно реального для тебя, шевелящегося в тебе ребенка называют плодом. Как будто он какая-то тыква или лимон. Это не утешает, а мучает.

Что же касается остального – например, ответа на вопрос, посмотреть на него после родов или нет – моя позиция изменилась с минуса на плюс уже после самих этих родов. И я очень благодарна немецким врачам за то, что они на протяжении суток мягко, но упорно предлагали мне «посмотреть на него», напоминали, что у меня все еще есть такая возможность.

Нет никакого менталитета. Есть универсальные человеческие реакции. В Германии их изучили профессионалы – психологи, медики, – и сделали частью статистики. А у нас их не изучили и исходят из допотопных бабкиных домыслов.

Очень больно слышать, когда твоего хоть и нерожденного, но абсолютно реального для тебя, шевелящегося в тебе ребенка называют плодом. Как будто он какая-то тыква или лимон. Это не утешает, а мучает

Да, женщине легче, если она простилась с ребенком, выразила таким образом уважение и любовь к человеку, который был и которого не стало. К очень маленькому, но человеку. Не к тыкве.

Да, женщине хуже, если она отвернулась, не посмотрела, не попрощалась, ушла «поскорее забывать». Она чувствует себя виноватой. Она не находит покоя. Вот тогда-то ей и снятся кошмары. В Германии я много беседовала на эту тему со специалистами, работающими с женщинами, которые потеряли беременность или новорожденного малыша. Обратите внимание – эти потери не разделяются на тыквы и нетыквы - на «плоды» и новорожденных. Подход один и тот же.

Анна Старобинец, ее старшая дочь Саша и сын Лева

В Москве вам предоставили психолога или вы сами обращались за помощью?

В России я не нашла адекватного специалиста по потерям. Наверняка они где-то есть, но тот факт, что я, в прошлом журналист, человек, который умеет делать «ресерч», так и не нашла профессионала, способного оказать мне эту услугу, зато нашла тех, кто стремился оказать какую-то совсем другую услугу, говорит о том, что таких людей по большому счету не существует. Системно. Для сравнения: в Германии такие психологи и группы поддержки для женщин, потерявших детей, существуют просто при роддомах. Их не надо искать. К ним женщину направляют сразу же после постановки диагноза.

В Израиле студентов-медиков ежедневно учат эмпатии – правильно задавать вопросы пациенту, чтобы ненароком не задеть его чувства и не обвинить. Учат, что нельзя разговаривать с пациентом, если он испытывает боль, и т.д. Как вы считаете, можно ли изменить нашу культуру общения пациент–доктор?

Конечно, можно. На Западе, мне рассказывали, студенты-медики тренируются с актерами, изображающими пациентов, несколько часов в неделю. Для того, чтобы обучать медиков этике, нужно, чтобы в медицинской среде необходимость соблюдения этой самой этики с пациентом по умолчанию считалась чем-то естественным и правильным. В России же под медицинской этикой если что-то и понимается, то, скорее, «круговая порука» врачей, которые своих не сдают.

Мы знаем массу историй о хамстве и жестокости в роддомах и женских консультациях. Начиная с первого в жизни осмотра гинекологом, на котором девочку могут оскорбить, унизить... Как вам кажется, это особенность именно российских врачей?

Да. Это отголоски советского прошлого, в котором общество было одновременно пуританским и спартанским. Все, что связано с совокуплением и логически вытекающим из него деторождением, в государственной медицине с советских времен считается сферой непристойного, грязного, греховного, в лучшем случае вынужденного.

Поскольку мы пуритане, за грех совокупления замаравшейся женщине полагаются страдания – от половых инфекций до родов. А поскольку мы Спарта – через эти страдания надо проходить, даже не пикнув. Отсюда и классическая реплика акушерки на родах: «Под мужиком нравилось – теперь не ори».

Крики и слезы – это для слабаков. А уж генетические мутации – там более. Эмбрион с мутацией – это выбраковка, испорченный плод. Женщина, которая его носит, некачественная. В Спарте таких не любят. Сочувствие ей не положено, а положена суровая отповедь и аборт.

В понимании наших врачей эмбрион с мутацией – это выбраковка, испорченный плод. Женщина, которая его носит, – некачественная. Сочувствие ей не положено, а положена суровая отповедь и аборт

Потому что мы строгие, но справедливые: не скули, как тебе не стыдно, вытри сопли, веди правильный образ жизни – и родишь другого, здоровенького.

Женщины, вынужденные прервать беременность или пережившие замершую беременность, часто винят себя. Как справиться с болью потери?

В Facebook с некоторых пор есть, извините за тавтологию, закрытая группа «Сердце открыто». Там достаточно адекватная модерация, отсеивающая троллей и хамов (что для наших соцсетей редкость), и много женщин, переживших или переживающих потерю.

Кристина Клапп, главврач берлинской клиники акушерства Шарите-Вирхов, специализируется на прерываниях беременности на поздних сроках. Она убеждена, что мужчину необходимо включить в «процесс горевания», однако при этом стоит учитывать, что он быстрее оправляется после потери ребенка, а также с трудом выносит круглосуточный траур. Однако с ним легко можно договориться посвящать потерянному ребенку, скажем, пару часов в неделю.

Разговаривать в эти два часа только на эту тему мужчина способен и будет делать это честно и искренне. Таким образом, пара не окажется разъединенной. Но это все для нас, конечно, кусочек совершенно инопланетного общественного и семейного уклада. В нашем же укладе я советую женщинам слушать в первую очередь свое сердце: если сердце пока не готово «забыть и жить дальше» – значит, не надо.

Анна Старобинец и ее младший сын Лева

На форумах беременных вы столкнулись с агрессивными комментариями про «мамочек-убийц» и сравнили их с крысами в подвале.

Меня поразило тотальное отсутствие культуры эмпатии, культуры сочувствия. То есть фактически «этический протокол» отсутствует на всех уровнях. Его нет ни у врачей, ни у пациентов. Его просто не существует у общества.

Помогло ли вам рождение детей справиться с травмой и потерей ребенка?

Старшая дочь Саша уже была, когда я потеряла ребенка. Я рожала ее в России, в Люберецком роддоме, в 2004 году. Рожала платно, «по договору». На родах присутствовали моя подруга и мой бывший партнер (Саша Старший, отец Саши младшей, присутствовать не мог, он тогда жил в Латвии и все было, как теперь принято говорить, «сложно»), на время схваток нам предоставили специальную палату с душем и большим резиновым мячом.

Есть такое понятие: «пустые руки». Когда ждешь ребенка, но по какой-то причине его теряешь, ты душой и телом круглосуточно ощущаешь, что твои руки пусты, что в них нет того, что должно там быть

Все это было очень мило и либерально, единственным приветом из советского прошлого была старая уборщица с ведром и шваброй, которая дважды вламывалась в эту нашу идиллию, ожесточенно мыла под нами пол и тихо бормотала себе под нос: «Ишь чего выдумали! Нормальные люди лежа рожают». Эпидуральной анестезии в родах у меня не было, потому что, якобы, это вредно для сердца (потом знакомый врач мне рассказывал, что как раз в то время в Люберецком доме что-то не то было с анастезией – что именно «не то», я не знаю).

Когда дочь родилась, врач пытался всучить моему бывшему бойфренду ножницы и говорил, что «папочке полагается перерезать пуповину». Тот впал в ступор, но ситуацию спасла моя подруга – забрала у него ножницы и сама что-то там перерезала. После этого нам предоставили семейную палату, где мы все вчетвером – включая новорожденную – и заночевали. В целом впечатление осталось хорошее.

Младшего сына, Леву, я рожала в Латвии, в прекрасном Юрмальском роддоме, с эпидуралкой, с любимым мужем. Эти роды описаны в финале книги. И, конечно же, рождение сына очень мне помогло.

Есть такое понятие: «пустые руки». Когда ждешь ребенка, но по какой-то причине его теряешь, ты душой и телом круглосуточно ощущаешь, что твои руки пусты, что в них нет того, что должно там быть – твоего младенца. Сын заполнил собой эту пустоту, чисто физически. Но того, который был до него, я никогда не забуду. И не хочу забывать.

«Никто, никто на свете не знает, есть ли у плода душа»

В издательстве Corpus в середине февраля выходит книга Анны Старобинец «Посмотри на него». Это автобиографичная история о патологии плода, необходимости прерывания беременности на позднем сроке и рождении мертвого ребенка. Книга Старобинец - не только документальное свидетельство о российской и западной медицине, но и открытый рассказ о горе, которое принято переживать втайне. «Никто, никто на свете не знает, есть ли у плода душа».

«Горе не бесконечно, как ни кощунственно это звучит»

Одна из громких февральских книжных премьер - «Посмотри на него» писательницы и журналистки Анны Старобинец: основанный на личной истории нон-фикшн о потере нерожденного ребенка, российской и западной медицине и переживании горя. «Горе не бесконечно, как ни кощунственно это звучит».

Посмотри на него

Откровенный и страшный рассказ о том, через что приходится пройти в России, чтобы сделать аборт по медицинским показаниям на позднем сроке. Посмотри на него.

«Увидеть бейби»

Сегодня мы публикуем отрывок из книги Анны Старобинец «Посмотри на него» издательства Corpus. Речь в ней идет о важнейшей теме, о которой не принято говорить вслух – аборт на позднем сроке по медицинским показаниям. С чем приходится столкнуться женщине, переживающей эту трагедию, в нашей стране? Страх и даже неприязнь окружающих, отсутствие такта и сочувствия медицинского персонала, проблемы с профессиональной психологической помощью… «Увидеть бейби».

О герое

Анна Старобинец, писатель, журналист, сценарист. В феврале вышел ее нон-фикшн «Посмотри на него» (Corpus, 2017).

Материал подготовлен на основе книги «Посмотри на него» и беседы с Анной.