Аршак тер маркарьян колхоз красный октябрь. Аршак тер-маркарьян пережитое

Арша́к Арсе́нович Тер-Маркарья́н (род. ) - русский советский поэт .

Биография

Я люблю и уважаю Арашака Тер-Mаркарьяна и как поэта, и как человека. Он был замечательным, заботливым и грамотным редактором отдела поэзии в "Литросии", жаль, что ушел на отдых… А как он читает стихи, как рассказывает… Заслушаешься… А как он верен ушедшему другу - великому поэту Борису Примерову. Такая чистота и верность - редкое явление в нашей литературе…

Награды и почётные звания

• Премия Ленинского комсомола
• Международная премия «Дружба» (Республика Болгария)
• Медаль «К 100-летию М. А. Шолохова»
• Золотая медаль Константина Симонова
• Медаль «200 лет со дня рождения М. Ю. Лермонтова»

Напишите отзыв о статье "Тер-Маркарьян, Аршак Арсенович"

Примечания

Ссылки

• в каталоге «Библус»
• в энциклопедии фонда «Хайазг»
• на сайте журнала «Меценат и Мир»
• Минералов Ю. И. // Литературная Россия , № 11, 19 марта 2004
• // Завтра , № 11 (172), 18 марта 1997.
• // Московский литератор , № 416

Отрывок, характеризующий Тер-Маркарьян, Аршак Арсенович

– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.

Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.

Симон Тер-Петросян

Сталин. Мой товарищ и наставник

От редакции

Незадолго до своей трагической гибели в июле 1922 года Симон Аршакович Тер-Петросян, известный под партийной кличкой «Камо», передал для редактирования своему другу Ираклию Георгиевичу Капанадзе, бывшему преподавателю русского языка и литературы Третьей тифлисской мужской гимназии, рукопись книги воспоминаний о Иосифе Виссарионовиче Сталине, земляке, наставнике и товарище по революционной борьбе. Камо не очень хорошо владел русским языком (когда-то Сталин был его репетитором по этому предмету) и понимал, что его воспоминания, написанные на русском, нуждаются в профессиональной редактуре. По плану Камо его воспоминания о Сталине должны были стать своеобразным подарком к 45-летию Сталина, но этому плану не суждено было осуществиться. После гибели Камо рукопись и отредактированный ее вариант остались у Капанадзе. Можно только предполагать, почему Капанадзе не передал ее вдове Камо или в какое-то из издательств для публикации. Вероятнее всего, Камо просил не передавать отредактированного варианта никому, кроме него самого, и Капанадзе не считал себя вправе как-то распоряжаться рукописью. Рукопись и ее отредактированный вариант после смерти Ираклия Капанадзе в 1974 году вместе со всем его архивом перешли к дальней родственнице Тинатин Давидовне Майсурадзе (своих детей у Ираклия Георгиевича не было). В 70-е и тем более в 80-е годы в СССР не было возможности для публикации воспоминаний о Иосифе Виссарионовиче Сталине. Если в 70-е его роль в истории СССР и всего мира просто замалчивалась, то в 80-е, на волне так называемой «гласности», имя вождя всячески очернялось. После развала СССР в Грузии сложилась обстановка, в которой также не могло быть речи о публикации воспоминаний Камо. В городе Гори, на родине Сталина и Камо, был закрыт музей Камо, звучали требования о закрытии музея Сталина, а в Тбилиси неизвестные вандалы дважды оскверняли могилу Камо в Пушкинском сквере, что вынудило родственников Камо перенести его прах на Вакийское кладбище и захоронить его рядом с могилой родной сестры Джаваир Аршаковны Хухулашвили (Тер-Петросян).

Ценный архив мог погибнуть на чердаке дома, в котором жила Тинатин Майсурадзе, умершая в 2013 году, если бы не группа местных энтузиастов-историков, собирающая материалы о старом Тифлисе. Найдя воспоминания Камо, они пытались опубликовать их в Грузии, но ни одно из современных грузинских издательств не проявило интереса к этой поистине бесценной хронике революционной эпохи, следствием чего стала публикация воспоминаний в нашем издательстве. Как говорится, нет худа без добра.

Мы выражаем глубокую признательность Мамуке Гелашвили и Николозу Беридзе за то, что они спасли от гибели и сделали достоянием общественности воспоминания Камо. Ценность этих воспоминаний в том, что они касаются юных лет Сталина, наименее освещенного периода его жизни, и в том, что автором их является не просто современник вождя, а его друг и соратник по революционной борьбе, пламенный революционер, которого Владимир Ильич Ленин называл человеком «совершенно исключительной преданности, отваги и энергии».

Предисловие

По совету Максима Горького некоторое время назад я начал писать автобиографию. Писатель из меня никудышный, но Горький убедил меня в том, что это не важно – для истории важны факты, а не красивые фразы. Я начал писать, но очень скоро бросил это дело. Не от лени, а потому что понял, что сначала я должен рассказать о моем старшем товарище, человеке, который открыл мне глаза и привел меня в революцию – о Иосифе Сталине. Скоро ему исполнится 45 лет – круглая, хоть и не совсем, дата. Я решил убить одним выстрелом двух зайцев – сделать подарок моему товарищу и рассказать о том, что он сделал для революции. Сам он никогда о себе не рассказывает, никогда не хвастает тем, что он сделал для дела революции и продолжает делать. Не такой у него характер, но из-за человеческой скромности не должна страдать историческая правда. Некоторые другие революционеры, называющие сейчас себя «ближайшими соратниками Ильича», не сделали для революции и сотой доли того, что сделал Сталин. Но они на виду, их имена и портреты печатаются в газетах каждый день, а о Сталине вспоминают редко и немного. Он и сам не считает, что делает что-то особенное, и не любит похвал в свой адрес. Никогда не забуду, как он отчитал меня, когда я сказал, что Ленин – мозг революции, а Сталин – ее руки. «Революция делается руками народа, а не отдельных личностей», – ответил на это Сталин и потребовал, чтобы я больше не говорил «такой чуши». Я знаю, что революция делается руками народа, но я хотел сказать о том, что организаторский талант Сталина принес делу революции столько же пользы, что и гений Ленина.

Кроме большой исторической цели, есть у меня и маленькая личная цель. Хочется сделать моему товарищу и учителю хороший подарок к его юбилею. Предвкушаю, как он удивится, когда увидит книгу о себе, написанную мною, не только его соратником, но и земляком, человеком, который знал его с детских лет. Придется мне вспомнить правила конспирации, чтобы мой подарок оказался сюрпризом, о нем до поры до времени никто знать не должен. В первую очередь – сам Сталин. Чего доброго, он потребует от меня бросить это «пустое занятие» и заняться «настоящим делом». Мысленно отвечаю ему: «Нет, Иосиф, это совсем не пустое, а очень нужное и важное занятие, ведь сам ты о себе никогда ничего не расскажешь. Люди, которые до революции один раз организовали стачку, теперь считаются «видными революционерами» и «близкими соратниками Ильича», а о твоих заслугах толком никто не знает». После Октября стало хорошо видно, кто с какой целью примкнул к делу революции. Оказалось, что среди товарищей есть и такие, кто руководствовался сугубо личными мотивами. Понимая, что победа коммунизма неизбежна, они заранее позаботились о своей карьере: вступили в партию, старались быть ближе к Ленину, изображали кипучую деятельность. Сталин никогда не думал о личном и никогда не притворялся. Да и как мог думать о личном человек, который много раз смотрел в глаза смерти? Он не раз рисковал жизнью ради общего дела, но относился к этому легко и просто, как купцы относились к издержкам, которых невозможно избежать, разным утрускам. Если без этого в деле не обойтись, то стоит ли вообще обращать на это внимание? Главное – сделать дело, принести пользу партии, революции и народу. Я сейчас не стану касаться того, какую пользу делу революции принес Сталин. Я напишу об этом подробно. Ради этой цели и задуман мой труд. В предисловии я просто хочу подчеркнуть разницу между Сталиным и многими из тех, кого сейчас называют «ближайшими соратниками» Ленина без реального на то права. Соратник – это тот, кто борется наравне, плечом к плечу, на равных. Моя совесть не позволяет мне назвать себя соратником Ильича, но я с полным правом могу назваться соратником Сталина. И я горжусь этим.

Можно сказать, что я дважды познакомился со Сталиным. Первое наше знакомство произошло в детстве. Иосиф на четыре года старше меня и, кроме того, держался всегда очень серьезно, поэтому я воспринимал его как взрослого. Во время второго знакомства я увидел революционного деятеля, человека, способного повести за собой массы. Это произошло весной 1901 года во время первомайской демонстрации в Тифлисе. Иосиф выступал перед рабочими, большинство которых было много старше его, но все они слушали его с таким вниманием, как будто он был старшим. В тот день мой товарищ открылся мне с новой, удивительной стороны. Столько лет прошло, а впечатления этого майского дня свежи в моей памяти так, будто все было только вчера. Но начну я свой рассказ не с этого дня, а с нашего детства в Гори. Чтобы понять человека, надо знать, где он родился и вырос.

Детство в Гори

На первый взгляд наши семьи (моя и Иосифа) были разными. Но только по социальному положению. Я родился в семье купца, принадлежавшего к потомственному священническому роду. Иосиф родился в семье сапожника, отец которого возделывал землю в Диди-Лило. Во всем остальном наши семьи были похожи. И мой отец Аршак Тер-Петросов, и отец Иосифа Виссарион Джугашвили были жестокими домашними тиранами, пьяницами и никчемными людьми. На Кавказе издревле существует культ отца. Отцов, и вообще старших, принято уважать, слушаться их и т. д. Отцами гордятся. Когда встречаются два кавказца, они первым делом говорят друг дружке: «Я – сын такого-то». К сожалению, ни я, ни Иосиф своими отцами гордиться не могли. Мы их стыдились. Я, наверное, стыдился больше. Виссарион Джугашвили тиранил только своих домашних, а мой отец вдобавок издевался над своими работниками. У него в конторе в воздухе витали злоба и ненависть, словно какая-то черная пелена. И такая же пелена была у нас дома. Мне было одиннадцать лет, когда я впервые заступился за мать. Отец ударил меня, а затем потребовал, чтобы я в знак прощения поцеловал ему руку. Я прокусил ему руку до крови. То была моя первая победа в борьбе за справедливость.

ОДНОФАМИЛИЦА

Исключённый за плагиат из Союза писателей ростовский стихотворец Евгений Рябцев (кстати, лет сорок назад я помог ему с публикацией в молодёжной газете, когда он ревностно служил комсомольским инструктором) пописывал слабенькие вирши.
"Пусть лучше, - думал я тогда, - "шнурки" (так называли за глаза занимаемую им должность) колдуют над листком бумаги, чем шпарят по шпаргалке с трибун казённые речи!.."
Он-то и пригласил меня в своё издательство "Литфонд", чтобы одарить вышедшим фолиантом "Культура XXI века". В офисе собрались сотрудники, обмывавшие это значительное событие. Я не смог отказаться от выпивки. И едва поднял рюмочку, как услышал от женщины, сидящей напротив:
- Тер-Маркарьян, вы будете всю жизнь рассказывать о том, что сидели со мной рядом…
Я родился полвека назад в этом городе и знал психологию и самовлюблённость местных литераторов. Но от такой беззастенчивой наглости, честное слово, растерялся.
- Как ваша фамилия? - спросил я вальяжную даму.
- Цыбина! - с вызовом и гордостью произнесла она и повторила, отчеканивая по слогам: - Цы-би-на!
- Уважаемая, надеюсь, не ваш родственник мой друг, большой русский поэт Владимир Цыбин, который обессмертил эту фамилию своими поэтическими книгами. И вам, чтобы прославиться, видимо, нужно поменять фамилию. Двух знаменитостей однофамильцев в истории литературы не существует! - сказал я оторопевшей графоманке и пошёл к выходу…

ИЗБРАННИКИ БОГА

МУЖСКОЙ РЕСУРС

Мы не виделись целую вечность и сидели на лавочке в заводском парке "Ростсельмаша". С добродушным ликом сказочного Колобка Иван Лесной, сверкая бесстыжими синими глазами, по-кавказски жадно посматривал в сторону молодаек.
- Посмотри, Аршак Арсенович, какая красавица! - сладострастно улыбался, поглаживая руки, словно натягивал хирургические резиновые перчатки. - Разве в столице есть такие шедевры, а? - вызывал меня на откровенность, - знаешь, верю народной мудрости: седина в бороду, бес в ребро. Не могу устоять, хотя перевалило за семьдесят. Эх, сколько я закопал на фронте безусых мальчишек, не познавших вкуса любви!.. Радуюсь, что Боженька великодушно относится к моей особе. Подвернётся этакая казачка - не упущу! - и кивнул вихрастой головой на проходящую стройную девицу.
- Иван Николаевич, а жена как реагирует на твоё удалое поведение? - спросил я, решив закрыть амурную тему.
- Нет, нет! - затараторил приятель, моргая стыдливо ресницами. - До встречи. Я пошёл домой. - И, не оглядываясь, бодро засеменил в тёмный переулок.
"Молодец, - подумал я, - настоящий мужик".
Через год мы вновь свиделись на том же месте.
- А, земляк… Привет, привет! Как дела? Как живётся тебе в Златоглавой? - как горохом, засыпал меня вопросами.
Я отвечал… Иван Николаевич, как будто не слушал. Почему-то настороженно оглядывался. И неожиданно, глядя на свежую майскую траву, стыдливо, с грустью поделился сокровенной тайной: - Мне в январе 80 годков накапает. Сознаюсь тебе: уже не тянет на "подвиг". Видно, закончился ресурс…

БЛАЖЕННЫЙ

В станицу Вёшенскую на Шолоховский фестиваль прикатили большой делегацией из столицы. И на горе, что ли, среди тысячи людей повстречал земляка - стихотворца Николая Никонова, который с немецкой педантичностью присылал в редакцию свои слабые вирши.
Увидев меня в окружении известных московских литераторов Валерия Ганичева, Владимира Гусева, Феликса Чуева, искренне обрадовался.
- Привет, Аршак! Здравствуй, дорогой Феликс! - выкрикивал Николай, потряхивая поэтическими кудрями. - Братцы, пойдёмте со мной. Тут рядышком живёт мой родственник. У него есть лодка. Покатаемся по Дону-батюшке, съездим на песчаный остров…
Жара стояла градусов под тридцать. И жаждущие прохлады гости сразу согласились. Стоит ли истекать потом на узких улочках, где от народу тесно, как в консервной банке.
Я, как бывший моряк, смочив водой уключины, сел за вёсла.
Мой давний знакомец не унимался. Чтобы произвести впечатление на признанных мэтров, вёл себя по-свойски, почти на равных. Наверное, мои товарищи по перу подумали, что это местная литературная фигура. И Николай представился:
- Я поэт. А вот Аршак Арсенович меня не печатает.
- Как? Ты не публикуешь хорошего человека? - подразумевая бескорыстную помощь в катании по реке. - Не думал, что ты, Аршак, кладёшь под сукно произведения друзей. - И уже с укоризной продолжил: - Не ведал за тобой такого греха! Дай Коле "зелёную улицу".
По правде, мне надоели такие рассуждения. И я попросил:
- Коля, прочти, пожалуйста, пару стихов.
И началось! Глаза его из-под очков засияли, и он с вдохновением, размахивая такт руками, задекламировал.
Через минуту лица москвичей потускнели. Я безостановочно грёб против течения, а Коля без запинки читал, читал, читал… Мои товарищи совершенно сникли, но остановить Никонова уже было невозможно.
Неожиданно образовалась пауза, И я строго спросил:
- Дорогой Коля, у тебя какая группа инвалидности?
По-собачьи преданным, блаженным взглядом зафиксировав всю компанию, он молча показал два пальца. Поняли: вторая группа…И всё стало ясно.

ЛАУРЕАТСКАЯ МЕДАЛЬ

После торжественных речей у памятника Александру Пушкину в городе Владикавказе большую группу писателей, поэтов, журналистов, приехавших с разных концов России, президент Республики Северная Осетия - Алания Александр Сергеевич Дзасохов (тёзка великого поэта) пригласил в ресторан гостиницы, из окон которой, как стайка мальчуганов после школьных занятий, стремительно и шумно неслись воды Терека.
Кавказское застолье - это отработанный веками сценарий, где главной персоной является тамада. Он один ведает, кому, когда предоставлять слово. Я сидел спокойно, зная, что по обычаю каждый скажет свой тост.
Напротив, ясно беспокоясь, расположился Анатолий Парпара. Было заметно: он внимательно вслушивается в речи, не принимая знаменитую араку. Тост за тостом. Рюмочка за рюмочкой. И когда до него дошла очередь, медленно приподнялся и, вытащив из бокового кармана пиджака золотую медаль лауреата Госпремии России, успел прикрепить её к лацкану. Затем произнёс несколько фраз и прочитал к месту стихотворение.
Зал зааплодировал.
Анатолий, довольный, тут же открепил награду. Для вежливости посидел ещё немного и отправился в номер. Почему он так поступил, я не решился спросить. Может быть, потому, что, как сейчас модно говорить, встреча была "без галстуков"?

МУЗЫКАЛЬНЫЙ СЛУХ ОЛЕГА ДМИТРИЕВА

Даже не верится сейчас, какие благословенные были времена! В Пёстрый зал ЦДЛ (не то что ныне) можно было совершенно спокойно забегать, чтобы развеяться после изнурительной работы за письменным столом, встретиться с друзьями и с удовольствием заказать "фронтовые" сто грамм, закусить не обшлагом рукава, а свежим салатиком с бутербродами и заглянцевать кофейком, имея в кошельке всего-навсего зелёную трёшку.
В тот день мы сидели втроём - улыбающийся Владимир Цыбин, разочарованный семейными неурядицами Боря Примеров и я. В зале одни с выражением громко читали новые стихи, другие шумно спорили… Мы вполголоса обсуждали проблему, что выше: проза, которая выходила огромными "кирпичами" у литчиновников, или поэзия, издаваемая тонкими брошюрами? И я, доказывая преимущество высокого стиля изящной словесности, продекламировал стихотворение, которое запомнил из коллективного сборника студентов МГУ:

Сидели двое у окна.
И каждый думал о своём.
Ей казалось, что она одна,
А ему казалось, что вдвоём!

Вот вам пример, когда в четверостишье можно выразить любовную трагедию! Прозаик сочинил бы большой рассказ, а тут в малой форме - печаль и боль юноши и железная бескомпромиссность молодой особы, влюблённой, видимо, в кого-то, - промолвил я, щеголяя своими познаниями.
Едва закончил фразу, как услышал из угла зала голос вставшего в полный рост Олега Дмитриева:
- Аршак, а ты неверно процитировал вторую строку!
Я обомлел. Сквозь шум стаканов и хмельные голоса за тридцать метров поэт распознал и подкорректировал неточность. Вот это да! Таким музыкальным слухом мог обладать великий Паганини!

ПОЭТИЧЕСКИЙ ВРАЧ

Строгий дежурный позвонил с вахты:
- Аршак Арсенович, к вам пытается прорваться ваша землячка. Можно?
В конце рабочего дня, устав от газетных полос, честное слово, общаться ни с кем не хотелось. Но принципиальный патриотизм не позволил сделать отлуп. Тем более мелодичный голос с мягким украинским гаканьем незнакомой дамы подействовал успокоительно.
- Выпишите, пожалуйста, пропуск, раз женщина проездом.
Через пару минут в проёме кабинетной двери появилась солидная, "донских кровей" казачка. Улыбаясь, промолвила:
- Я - Анна Белозерцева из Гуково. Привезла вам письмо от Николая Николаевича Никонова и сувенир.
Она протянула полиэтиленовый пакет с рыбой.
- Спасибо, но я объелся водными деликатесами в Морфлоте!
- Нет, нет, возьмите! - по-пингвиньи замахала пухлыми руками. - Не повезу же обратно домой. Угостите друзей-товарищей…
И осторожно положила пакет на шахматный столик.
- Извините, Анна, вы по какому вопросу?
- Да, вот, пишу стихи. Посмотрите. Возможно, напечатаете.
Прочитав мятую ученическую тетрадку с полуграмотными строками, даже и близко не напоминающими "высокий штиль", вернул рукопись.
- Знаете, вам надо ознакомиться с теорией литературы. Иначе усилия - сизифов труд!..
Обиженно скривив накрашенные губы, она прервала мою назидательную фразу и уже с вызовом бросила:
- Я поэт. Меня "районка" публикует в каждом номере! - Я не успел ещё вставить слово, как автор продолжила: - Конечно, мне не хватает грамотёшки. Ведь я, кроме всего, врач. Лечи людей молитвами!
- Это как? А если перелом или серьёзная болезнь?
- Всё лечится! Я прихожу к страждущим на голодный желудок. Зажигаю свечи и обращаюсь к Богу. Любую травму могу залечить!
- Извините, а почему натощак идёте?
- Я забираю чужую боль в себя! А потом очищаюсь святой водой. И уже ем плотно…
- Выходит, врачеванием зарабатываете на жизнь?
- Не только едой расплачиваются больные, но кто сколько сможет, даёт на пропитание, - с гордостью ответила.
Напоследок сверкнув антрацитовыми глазами, она удалилась по длинному коридору, тяжело стуча стоптанными каблучками. Уже навсегда.

КРИК О ПОМОЩИ

Этой женщине из донской столицы - Ростова-на-Дону по имени Надежда Толстопят померещилось, что она похожа на героиню из моего короткого рассказа. Поэтому она прислала письмо, в котором с болью поведала о трагической судьбе своей двенадцатилетней дочурки, лежащей в онкологической больнице. На конверте размашисто, чтобы обратить внимание, написано: "Крик о помощи". Меня до глубины души тронули строки матери, дённо и нощно дежурившей у изголовья кроватки страдающего от болезни чада. А вот стихи не произвели никакого впечатления, словно отполированная утюгом ворсистая ткань
Я решил позвонить, чтобы поддержать заботливую родительницу, деликатно намекнув, что её поэзия не пройдёт сито редакции.
Автор обиделась: "Я вам докажу ещё: творю не хуже вас".
Недавно я побывал в далёком городе. И пригласил даму в гости к сестре, где остановился на пару дней. Стол был накрыт, когда по ступенькам крыльца поднялась симпатичная пышноволосая особа с тортом. Мы выпила по рюмочке… И я проводил её до троллейбусной остановки.
- Аршак Арсенович, я разошлась с мужем, - сказала на прощание. - Осталась одна… - почему-то мучительно выдавила, печально улыбаясь. - А писать я буду. Никто меня не остановит, даже вы, - уже строго добавила, растворяясь в майском сумраке, как давнее послание выцветшими чернилами.
"Бог тебе в помощь", - подумал я, возвращаясь к своим истокам.

ЗАПИСКИ ЗАВЕДУЮЩЕГО ОТДЕЛОМ

Аршак Арсенович, адыгейский поэт вам оставил рукопись. Обещал зайти завтра. Грозился угостить деревенским сыром, - дал информацию наш сотрудник, молодой критик Илья Колодяжный. Через день объявился осеребрённый годами Хазрет Панеж с увесистым целлофановым пакетом.
- Через несколько месяцев у меня семидесятилетие. Хочу издать книгу стихов, - словно советуясь, объяснил автор.
- Я ознакомился с переводами. Чувствуется, это старые вещи, давно написанные. Ваши соавторы - переводчики чересчур небрежно (можно даже сказать круче - вопиюще!) отнеслись к вашему творчеству. Кроме того, тематика посвящений певцам и актёрам прошлых лет (конечно, хорошо, что вы любите вокал и театр) не отвечает сегодняшнему времени. Поэтому подборка стихов не состоится, извините, пожалуйста, за правду…
Посетитель мрачно посмотрел на пакет, лежащий возле ног. Небрежно засунул рукопись в бортовой карман и, не попрощавшись, ушёл.
- Ну что, Аршак Арсенович, - заглянув в мой кабинет, спросил Илья, - отведали адыгейского сыра?
- К горести, я не крыловская лиса, которая обманула ворону…

Я разговаривал по телефону с важным чиновником. Боковым зрением успел запечатлеть солидного мужчину, влетевшего, как назло, ураганом в кабинет. Я жестом показал на стул и, прикрыв трубку ладонью, шёпотом произнёс:
- Присаживайтесь, пожалуйста.
Человек, вытирая платочком испарину со лба, явно торопился. Несколько раз нервно привставал.
- Вы по какому вопросу?
- Аршак Арсенович, - вкрадчиво произнес имя и отчество, - я с вами говорил по телефону три года назад! Вы что, не узнаёте меня?
- Извините, нет! У меня же не видеотелефон.
- Ах так! - обиженно воскликнул неожиданный гость и. резко встав, растворился в дверном проёме.

ОТБИВШИЙСЯ ОТ СТАИ

Как сказочный отрок, рязанский прозаик Анатолий Овчинников - обладатель есенинской внешности, по-провинциальному стеснительный, раз в полгода навещал еженедельник "Литературная Россия", когда у руля писательской газеты стоял его земляк Эрнст Сафонов. Видимо, чтобы создать авторитет молодому ответсекретарю областных литераторов, его далеко не совершенные рассказы иногда появлялись на страницах. Казалось, перед самобытным дарованием открывались новые горизонты и блестящая карьера. И мог бы дорасти до всесоюзного литчиновника. Именно такими хваткими кадрами укреплялась столица. Но… помешала перестройка.
Жена, с которой он десять лет учился в одном классе, нашла приют у процветающего мясника. Тонкая натура художника слова не потерпела предательства. И он находил утешение в шумных застольях с коллегами по перу… Пока не грянула беда - нашли его как-то у подъезда дома с разбитым черепом.
После тяжёлой травмы я встретился с ним в селе Константиново среди местных творцов, где он, как одинокая птица, отрешённый, с потухшим взглядом, уже не узнавал никого…

КВАРТИРА НА НОВОМ АРБАТЕ

Богатырского сложения, поэт Иван Фёдоров из хутора Весёлый Ростовской области приехал в Первопрестольную, уже перешагнув 50-летний рубеж, имея огромный опыт жизни на ВЛК. Как раз в то время в прессе появилось постановление правительства, что гражданам, участвовавшим в боях под Москвой, можно получить прописку и квартиру.
Иван Филиппович решил воспользоваться предоставленной возможностью. В один из дней он появился в приёмной министра культуры Екатерины Фурцевой. Увидев толпу посетителей, осаждающих кабинет, растерялся. Поняв, что пробиться на разговор не удастся, Иван Фёдоров сделал отчаянный поступок. Подойдя к столу секретарши, бдительно охранявшей двери, бережно положил медаль "За оборону Москвы" и удостоверение со словами: "Когда надо было защищать столицу от извергов-фашистов, меня не заставляли стоять в очереди!" Вышколенная секретарша вздрогнула. Такого смелого жеста в её практике ещё не было. А Фёдоров медленно, почти величественно двинулся по длинному коридору, от волнения вытирая испарину со лба.
Уже перед выходом из казённого здания его остановил взволнованный оклик:
- Иван Филиппович! Иван Филиппович! Не уходите, пожалуйста, Екатерина Алексеевна ждёт вас!
Поэт замер. Развернулся. И, как огромный живой памятник, еле-еле втиснулся в кабинетное пространство.
- Дорогой Иван Филиппович, какая проблема заставила вас почтить меня своим появлением?
- Я живу на Маныче, в глубинке. У
меня растут две дочки, которые завершают учёбу в мединституте. Их уже распределили в сельские районы. Выходит, мы, Фёдоровы, никогда не будем жить в городе? А тут вышло постановление…
Фурцева перебила:
- Я суть вопроса поняла, Иван Филиппович. Идите с миром. Всё будет нормально, - благожелательно молвила всесильная и единственная женщина Политбюро.
И не обманула. Через полгода старшенькая уже свила гнездо в башне на Новом Арбате и оформилась на работу в Кремлёвскую больницу.
В те времена высокие чиновники держали слово!

НЕГАСИМАЯ СВЕЧА

Я приехал в Эчмиадзин и навсегда запомнил дом отца с плоской крышей, который был похож на переплёт старинного романа, забытого кем-то в жухлой траве. Рядом с верандой рукотворный бассейн с проточной родниковой водой, укрытый, как шалью, виноградными лозами. Огород с грядками помидоров и огурцов и, как страж, огромное тутовое дерево, сквозь просветы в кроне шевелились голубые лоскуты неба.
И над священным городом, как вырезанные из кости слоны, возвышались две вершины Арарата.
- Аршак-джан! - обратился старший брат Володя, - я обязан показать тебе комнату нашего деда.
И он приоткрыл дверь: на стене висело дорогое одеяние, вышитое золотыми и серебряными нитями… Две свечи на подносе освещали деревянный посох с бронзовым набалдашником, устало прислонившийся в углу, и бледно-розовую митру, осыпанную драгоценностями.
- Наш дедушка (апер) был священником, Аршак-джан, - говорил Володя, - в честь его день и ночь горит негасимая свеча…
Похожий на маленькое сердце язык пламени трепетал, борясь с густой темнотой. Живой. Горячий. Мне показалось - это была свеча жизни!

ПЕЧАЛЬНЫЙ КОНЕЦ

Я его видел мельком в молодёжной газете, где он по праву считался мэтром, но в дружном и дерзком коллективе не задержался. И виной, видимо, стали стихи, воспевающие казаков. Писать такие произведения подразумевалось вести удалой, богемный образ жизни. Ведь неспроста у вольного люда эмблемой был голый казак на пивной бочке!
Родители одарили его звучным именем - Сергей Королёв. Да и выглядел он подстать: высокий, с овальным ликом, обрамлённым, как золотой короной, вьющимися кудрями. Девушки тайно вздыхали, видя атаманистого гарного хлопца. Но донские красавицы не трогали сердце сочинителя романтических виршей. Он подружился с Бахусом и с наслаждением шлевал дешёвое алжирское вино в тени деревьев захолустного парка. Дойдя до кондиции, читал стихи обшарпанным пропойцам, которые подобострастно ловили каждое слово.
В таком кругу Сергей действительно был королём! На работу его никто не брал. Грузный, с отвисшим животом, он вальяжно восседал на лавочке, как на троне.
- Серёга, давай вздрогнем! Ты - гений! - выкрикивали они, звонко чокаясь мутными гранёными стаканами.
Брезгливо оттопырив губу, небрежно и повелительно показывал рукой в сторону киоска, посылая гонцов за очередной порцией коварного напитка.
Увидев меня, спешащего за очередным материалом, вяло процедил:
- Присоединяйся, Аршак…
- Не могу…
- Эх, какой же ты поэт, если не уважаешь благородный нектар?! - сожалеюще произнёс, пытаясь остановить взглядом.
Сердобольные коллеги, издав пару поэтических брошюр, сумели протолкнуть Серёжу Королёва в Союз писателей. На большее не хватило таланта. Было уже поздно спасать человека, которому перед тем, как предстать перед оком Всевышнего, отрезало обе ноги...

ПАМЯТЬ

Дом брата походил на ласточкино гнездо, прилепившееся на возвышенности. Прямо над обрывом в тени тутового дерева стояла железная кровать, на которой перед сном я разглядывал, как внизу, словно сверкающая сабля, железнодорожный состав медленно втискивался в плотные ножны южной ночи. И наперегонки, как мальчишки на школьной перемене, бойко мчались, осыпанные оконными огнями-блёстками, стремительные воды Куры. В бархатной тишине, обволакивая душу, звучала песня: "Тбилисо, картвели челия, Тбилисо…" Эти слова и мелодия навсегда остались во мне. В свободный день, огибая кирпичное двухэтажное здание школы, наткнулся на рекламный щит, где под стеклом свежие издания "Советского спорта", "Правды", "Литературы и жизни". Читаю стихотворение Анатолия Брагина "Русь": "Не сломали тебя, деревянную, а стальную попробуй сломай!" В ту пору мне было пятнадцать лет.
Честное слово, не ведал, что пройдёт сорок лет, и я, готовя юбилейный 1500-й номер еженедельника "Литературная Россия", вспомню, перелопатив подшивки, найду и опубликую это произведение в ряду лучших. Подлинное никогда не должно находиться в забвении.

ПЛАКАТ

Шёл 1993 год… Из окна кабинета видел, как горела Останкинская башня. Клубы дыма обволакивали её стройное бетонное тело, как разнаряженную вдову, одетую в траурное платье…
Я вспомнил: на моих глазах, когда жил в общежитии Литинститута на улице Добролюбова, она строилась, поэтому неожиданно родились строки:

Останкинская башня, как дубинка,
Орудует над нашею страной!

В те дни шло бескомпромиссное противостояние "красных" и "демократов". Четверостишие появилось на первой полосе еженедельника "Литературная Россия". И надо же: в тот же год, всматриваясь в многотысячные толпы демонстрантов, несущих флаги и транспаранты, увидел плакат, где огромными буквами красовалось моё произведение. Правда, без фамилии. Но я не обиделся. Ведь авторов народных песен тоже забывают. А слова живут!..

ДУДКА ЛЬВА КНЯЗЕВА

Две недели командировки во Владивостоке пролетели незаметно. С лёгкой грустью смотрел, стараясь запомнить навсегда голубые волны бухты Золотого рога, где на горизонте в облачной дымке, как на фотоплёнке, проступали береговые очертания острова Русского. Когда ещё судьба забросил на "краешек нашенской земли"? Телефонный звонок прервал мои сентиментальные мысли.
- Дорогой Аршак, мне сказали, что ты улетаешь завтра?
- Да.
- Сегодня жду в гости, - сказал руководитель Приморской писательской организации, бывший юнга, познавший солёный вкус океана на судах, перевозивших оружие и продовольствие из США в годы Второй мировой.
- Ну как поездка в Находку? Понравилось? - поправляя рукой похожие на седой прибой волосы, участливо интересовался Лев.
- Что ж, давай справим походную, как говорят казаки на Дону.
И мы выпили по рюмочке-другой.
Напоследок обменялись сувенирами.
- Вот тебе, Аршак, на память тростниковая дудочка, которую я приобрёл на Гавайях.
- Спасибо. Обещаю в следующий раз при встрече сыграть твою любимую песню "Варяг".
Признаюсь, этот музыкальный инструмент сопровождал меня в морских походах. Я учился извлекать из него чарующую мелодию, когда тропические ураганы швыряли, как щепку, мой корабль в Атлантике или в Индийском океане… Недавно вновь опробовал - из семи отверстий полилась печальная мелодия. Она напомнила о быстротекущем времени и тридцатилетней разлуке с Львом…

Аршак Тер-Маркарьян ЭТЮДЫ

ЗНАКОМСТВО С ЯРОСЛАВОМ СМЕЛЯКОВЫМ Мой литературный крёстный отец, прозаик Анатолий Калинин, автор знаменитого телесериала "Цыган", с которым познакомил Борис Примеров меня - десятиклассника, сказал: "Аршак, можете принести свои стихи. Завтра улетаю в Москву..."

Тут же, в ростовском отделении Союза писателей, я старательно написал десяток стихотворений в ученическую тетрадь и передал мэтру. И через год, кажется, в 1962 году, вышел коллективный сборник "Поэзия рабочих рук" с предисловием Ярослава Смелякова, где он отметил мои скромные школьные опыты. В ту пору я уже бродил с геолого-изыскательскими экспедициями по стране и случайно узнал о выходе книги в библиотеке курортного городка Аше, где выступал тоже один из авторов сборника - краснодарский плотник Сергей Хохлов, мозолистые руки которого были отполированы рубанком. Если бы не эта публикация, что укрепила веру в поэзию, может быть, навсегда оборвалась бы моя поэтическая орбита!

В тот благословенный день я был счастлив, как птица, отправляющаяся в свой первый полёт. Окрылённый, всю ночь гулял по берегу моря, и передо мной, казалось, открывались радужные горизонты жизни... Честное слово, не ведал, какие подводные рифы ожидают мой парусник в этом тернистом и порой безжалостном плавании...

Но рано или поздно пути-дороги сходятся! Уже после завершения учёбы в Литинституте, работая в Севастопольском объединении "Атлантика" инженером-методистом на океаническом судне "Барограф", после завершения рейса вокруг Европы я прилетел в столицу из Стамбула. По давней привычке заглянул в ЦДЛ и обнял своих друзей - Володю Цыбина, Толю Анциферова, Борю Примерова.

Мы заняли столик, чтобы отметить мой приезд. Рядом пиршествовал король московских поэтов Ярослав Смеляков. Мой друг Боря Примеров, занявший прочное место в русской литературе, подошёл к нему и что-то прошептал. Вернулся.

Пойдём, Аршак, я познакомлю тебя с живым классиком.

Не знаю, что наговорил Боря Ярославу Васильевичу, но, встав в полный рост, он пожал мне руку и, глядя в сторону, где в углу одиноко сидела Вера Инбер, скривив губы, мрачно процедил:

Вот тоже, дежурная - регулировщица поездов, но почему она держит не красный, а жёлтый флажок, кхе?..

Наше молодое застолье остановила симпатичная официантка.

Извините, дорогие писатели, ресторан закрывается!

Нехотя мои товарищи расходились по домам.

Я - в аэропорт, и через два часа меня встретит на крыльце ещё живая мама.

КВАРТИРА НА НОВОМ АРБАТЕ Богатырского сложения, поэт Иван Фёдоров из хутора Весёлый Ростовской области приехал в Первопрестольную, уже перешагнув 50-летний рубеж, имея огромный опыт жизни на ВЛК. Как раз в то время в прессе появилось постановление правительства, что гражданам, участвовавшим в боях под Москвой, можно получить прописку и квартиру.

Иван Филиппович решил воспользоваться предоставленной возможностью. В один из дней он появился в приёмной министра культуры Екатерины Фурцевой. Увидев толпу посетителей, осаждающих кабинет, растерялся. Поняв, что пробиться на разговор не удастся, Иван Фёдоров сделал отчаянный поступок. Подойдя к столу секретарши, бдительно охранявшей двери, бережно положил медаль "За оборону Москвы" и удостоверение со словами: "Когда надо было защищать столицу от извергов-фашистов, меня не заставляли стоять в очереди!" Вышколенная секретарша вздрогнула. Такого смелого жеста в её практике ещё не было. А Фёдоров медленно, почти величественно двинулся по длинному коридору, от волнения вытирая испарину со лба.

Уже перед выходом из казённого здания его остановил взволнованный оклик:

Иван Филиппович! Иван Филиппович! Не уходите, пожалуйста, Екатерина Алексеевна ждёт вас!

Поэт замер. Развернулся. И, как огромный живой памятник, еле-еле втиснулся в кабинетное пространство.

Дорогой Иван Филиппович, какая проблема заставила вас почтить меня своим появлением?

Я живу на Маныче, в глубинке. У меня растут две дочки, которые завершают учёбу в мединституте. Их уже распределили в сельские районы. Выходит, мы, Фёдоровы, никогда не будем жить в городе? А тут вышло постановление...

Фурцева перебила:

Я суть вопроса поняла, Иван Филиппович. Идите с миром. Всё будет нормально, - благожелательно молвила всесильная и единственная женщина Политбюро.

И не обманула. Через полгода старшенькая уже свила гнездо в башне на Новом Арбате и оформилась на работу в Кремлёвскую больницу.

В те времена высокие чиновники держали слово!

ПОХОРОНЫ БОРИСА МОЖАЕВА Огромного роста, бывший морской офицер Борис Можаев на всю жизнь сохранил военную выправку. Говорил спокойно, как на корабле, даже в кризисных житейских ситуациях, какие часто случаются в литературной среде, где заковыристые полунамёки имеют определённый смысл.

После Лермонтовских дней в Пятигорске мы договорились вылететь в Москву вместе, чтобы мой отчёт в еженедельнике "ЛитРоссия" о торжествах не устарел. Борис Андреевич торопился подписать очередной номер журнала "Россия", который он возглавлял. Провожал нас в аэропорт Минводы грустный Давид Кугультинов. Еле поместившись в самолётное кресло, Можаев, страдальчески сощурив умные глаза, успокаивал меня: "Ничего, Аршак, не переживай. Разберусь с текучкой, созвонимся. И я дам интервью вашей газете".

И я не тревожил его пару недель. Неожиданно раздался звонок: "Ты можешь дать телефон Владимира Бондаренко? Хочу его поздравить, а то ложусь в больницу. Приболел..."

Это был последний разговор. Потом пришла печальная весть о смерти. В малом зале ЦДЛ, где находился гроб, пришли прощаться именитые писатели. Говорили многие, но запомнились выступление критика Феликса Кузнецова и чёткое, словно математически выверенное слово Александра Солженицына, давшего высокую оценку творчеству, гражданской позиции и личности большого русского писателя.

Расстроенный, я не поехал провожать в последний земной путь Бориса Можаева. Зашёл в нижний буфет. Заказал "фронтовые" сто грамм и выпил залпом, как воду, в память мятежного человека, который "просит бури, как будто в буре есть покой"...

ПРОРОЧЕСТВО ШОЛОХОВА В белой нейлоновой рубашке и чёрном строгом костюме ко мне в номер старой гостиницы зашёл секретарь Шолохова Пётр Елизарович Чукарин. Он положил пухлую кожаную папку на круглый стол. Осторожно присел на стул и без всякой подготовки, краем глаза посмотрев, заперта ли дверь, разоткровенничался:

МУЗЫКАЛЬНЫЙ СЛУХ ОЛЕГА ДМИТРИЕВА Даже не верится сейчас, какие благословенные были времена! В Пёстрый зал ЦДЛ (не то что ныне) можно было совершенно спокойно забегать, чтобы развеяться после изнурительной работы за письменным столом, встретиться с друзьями и с удовольствием заказать "фронтовые" сто грамм, закусить не обшлагом рукава, а свежим салатиком с бутербродами и заглянцевать кофейком, имея в кошельке всего-навсего зелёную трёшку.

В тот день мы сидели втроём - улыбающийся Владимир Цыбин, разочарованный семейными неурядицами Боря Примеров и я. В зале одни с выражением громко читали новые стихи, другие шумно спорили... Мы вполголоса обсуждали проблему, что выше: проза, которая выходила огромными "кирпичами" у литчиновников, или поэзия, издаваемая тонкими брошюрами? И я, доказывая преимущество высокого стиля изящной словесности, продекламировал стихотворение, которое запомнил из коллективного сборника студентов МГУ.

Сидели двое у окна.

И каждый думал о своём.

Ей казалось, что она одна,

А ему казалось, что вдвоём!

Вот вам пример, когда в четверостишье можно выразить любовную трагедию! Прозаик сочинил бы большой рассказ, а тут в малой форме - печаль и боль юноши и железная бескомпромиссность молодой особы, влюблённой, видимо, в кого-то, - промолвил я, щеголяя своими познаниями.

Едва закончил фразу, как услышал из угла зала голос вставшего в полный рост Олега Дмитриева:

Аршак, а ты неверно процитировал вторую строку!

Я обомлел. Сквозь шум стаканов и хмельные голоса за тридцать метров поэт распознал и подкорректировал неточность. Вот это да! Таким музыкальным слухом мог обладать великий Паганини!

НЕИСТОВЫЙ ТРИБУН Такова наша писательская профессия: каждый живёт отчуждённо, замыкаясь в себе. В тусклых коридорах общежития Лининститута, идя на кухню заваривать чай, я не раз сталкивался с круглолицым, с кинжальным разрезом глаз крепышом Бронтоем Бедюровым.

Любознательного алтайца всегда можно было встретить со стопкой книг, даже в троллейбусе № 3, когда мы дружной ватагой ездили на семинары и, чтобы даром не терять время, запоём читали от остановки "Зелёный дом" до кинотеатра "Россия".

Я знал, что Бронтой писал стихи и слыл знатоком народного творчества.

После окончания литвуза я вернулся на Дон, затем устроился инженером-методистом в Севастопольское объединение "Атлантика" и ушёл в кругосветное плавание на океаническом судне "Барограф".

Прошло четверть века, и мы вновь обняли друг друга в Первопрестольной, на Цветном бульваре, в редакции еженедельника "Литературная Россия", куда он частенько захаживал уже в ранге секретаря Союза писателей России. Наши литературные дороги то расходились, то сходились на пленумах в Питере и Кронштадте, Орле или Астрахани.

И я с удовольствием слушал речи неистового Бедюрова, который умел находить слова к сердцам искушенных златоустов.

Кто такие сейчас "новые русские"? - восклицал он и сам же находил неординарный ответ: - Это татарин Ренат Махумадиев, калмык Давид Кугуль-тинов, аварец Расул Гамзатов, армянин Аршак Тер-Маркарьян... Короче говоря, те творцы, которые по-сыновьи любят нашу многонациональную Отчизну! Они и есть - новые русские.

Здорово сказано! Но, к горести, за эти годы я не увидел на книжных полках ни одного сборника Бронтоя. Жаль, если он самовыражается только на трибунах.

ДУДКА ЛЬВА КНЯЗЕВА Две недели командировки во Владивостоке пролетели незаметно. С лёгкой грустью смотрел, стараясь запомнить навсегда голубые волны бухты Золотого рога, где на горизонте в облачной дымке, как на фотоплёнке, проступали береговые очертания острова Русского. Когда ещё судьба заброси^ на "краешек нашенской земли"? Телефонный звонок прервал мои сентиментальные мысли.

Дорогой Аршак, мне сказали, что ты улетаешь завтра?

Сегодня жду в гости, - сказал руководитель Приморской писательской организации, бывший юнга, познавший солёный вкус океана на судах, перевозивших оружие и продовольствие из США в годы Второй мировой.

Ну как поездка в Находку? Понравилось? - поправляя рукой похожие на седой прибой волосы, участливо интересовался Лев.

Что ж, давай справим походную, как говорят казаки на Дону. И мы выпили по рюмочке-другой. Напоследок обменялись сувенирами.

Вот тебе, Аршак, на память тростниковая дудочка, которую я приобрёл на Гавайях.

Спасибо. Обещаю в следующий раз при встрече сыграть твою любимую песню "Варяг".

Признаюсь, этот музыкальный инструмент сопровождал меня в морских походах. Я учился извлекать из него чарующую мелодию, когда тропические ураганы швыряли, как щепку, мой корабль в Атлантике или в Индийском океане... Недавно вновь опробовал - из семи отверстий полилась печальная-мелодия. Она напомнила о быстротекущем времени и тридцатилетней разлуке с Львом...

СТИХОТВОРЕЦ И КОТ МАРКИЗ Bо времена к нему подступиться было нелегко - почти небожителем считался заведующий отделом народного журнала "Огонёк" Евгений Антош-кин. Невысокого роста, круглолицый, улыбчивый и тактичный хлопчик, который никогда не хватал манящих звёзд с неба. К счастью, обладал надёжным тылом (спокойная супруга, любящая дочь). После долгих мытарств - очаг в престижном доме. Вращаясь среди больших писателей, видимо, невольно перенимаешь и сильные, и слабые черты характера. Тут против природы не устоишь! А как не поддаться соблазну молодому и незакалённому на столь высоком посту, когда знаменитые авторы с тобой считаются и порой произносят в твой адрес медовые слова. Поэтические сборники регулярно выходили. Положительные рецензии появлялись. Безоблачная жизнь продолжалась бы до пенсии, но. . . грянула перестройка. И враз рухнула и работа, и семья!

Я гостил у него уже в однокомнатной квартире на окраине Москвы, где среди аккуратных стеллажей с подписными изданиями на компьютерном столике, как огромная лиса, вальяжно лежал камышовый кот по кличке Маркиз.

Дорогой Аршак, у меня котяра, как человек, всё понимает. Только не умеет говорить. Одни мы с ним остались на белом свете, - с печалью откровенничал поэт, ласково поглаживая пушистую шерсть, мурлыкающего от удовольствия животного.

И почему-то Евгений смотрел в окно, с высоты которого были вдалеке видны потемневшие от сумрака вершины древних елей, что уже не дадут молодые побеги наступившей весной...

ПАМЯТЬ Дом брата походил на ласточкино гнездо, прилепившееся на возвышенности. Прямо над обрывом в тени тутового дерева стояла железная кровать, на которой перед сном я разглядывал, как внизу, словно сверкающая сабля, железнодорожный состав медленно втискивался в плотные ножны южной ночи. И наперегонки, как мальчишки на школьной перемене, бойко мчались, осыпанные оконными огнями-блёстками, стремительные воды Куры. В бархатной тишине, обволакивая душу, звучала песня: "Тбилисо, картвели челия, Тбилисо..." Эти слова и мелодия навсегда остались во мне. В свободный день, огибая кирпичное двухэтажное здание школы, наткнулся на рекламный щит, где под стеклом свежие издания "Советского спорта", "Правды", "Литературы и жизни". Читаю стихотворение Анатолия Брагина "Русь": "Не сломали тебя, деревянную, а стальную попробуй сломай!" В ту пору мне было пятнадцать лет.

Честное слово, не ведал, что пройдёт сорок лет, и я, готовя юбилейный 1500-й номер еженедельника "Литературная Россия", вспомню, перелопатив подшивки, найду и опубликую это произведение в ряду лучших. Подлинное никогда не должно находиться в забвении.

МОЛОТОВ В ПЯТИГОРСКЕ Я мечтал увидеть место, где у подножья Машука в последний раз в карих очах Михаила Лермонтова отразились небесная молния и густой дымок из смертельного дула пистолета...

И такой случай представился. После победного триумфа нашей тяжелоатлетической команды во Владикавказе, предупредив ребят, я решил отстать от поезда в Минводах, откуда рукой подать до Пятигорска. Слава Богу, стояли тёплые августовские дни, настоянные на божественных запахах лавра и олеандра. Первую ночь я провёл на прогретой солнцем лавочке, обрамлённой густыми кустами, на центральной улице возле вокзала. Едва предался сну, как услышал спокойный, участливый голос:

Молодой человек, вас, что, выгнали из дома?

Нет. Я приехал, чтобы посетить место дуэли Лермонтова.

Тогда пойдёмте ко мне в гости. Завтра покажу достопримечательности нашего города.

Спасибо. Я сам разберусь.

Приятный человек медленно растворился в фиолетовом сумраке, шурша подошвами по зернистому гравию.

И когда жаркие лучи обожгли голову, я уже успел лицезреть каменный грот, где великого поэта вызвал на дуэль Мартынов, и голубое, как око Бога,

СОБАЧЬЯ ДОХА По молодости мне было начхать на свирепые уральские морозы! Чтобы не ударить лицом в грязь, я прилетел из Болгарии к тестю - знаменитому охотнику, председателю Еткульского птицесовхоза Христофору Христофоро-вичу Балько - в модном чёрном пальто с меховой подстёжкой.

Эх, зятёк, легко принарядился. На дворе минус тридцать пять! - сокрушался отец моей супруги, высокий красивый мужчина, покачивая головой. - У нас сегодня большой праздник. Ничего, сынок, - по-доброму добавил он, -одень мою доху, иначе превратишься в сосульку. И приходи на соревнование по стендовой стрельбе...

Я завернулся в огромную доху. Вышел на улицу, петляя между су фобами, которые, как будто северные медведи, подползли погреться к домашнему теплу зелёных заборов.

Густой снег налипал на ресницы, мешая разглядеть змеистую тропку, которая хрумкала под ногами, как разбитый хрусталь...

Я медленно продвигался вперёд, отвечая на приветствия (такая традиция у жителей) сельчан, заметив, что они как-то подозрительно смотрели на меня. Наверное, у них вызвала недоумение отцовская шуба, полами которой я подметал сыпучий снег. И я шагал, поддерживая её руками, чтобы не запутаться, приближаясь к зданию, в котором располагалась судейская комната. Из распахнутой двери клубами валил пар, а выходящие люди, увидев меня, с квадратными глазами в страхе разбегались в стороны! Я растерялся. Чёрт возьми; что же случилось? автора Петров Евгений

Серые этюды Итак, молодой писатель садится за письменный стол и придвигает к себе лист бумаги. Если это писатель, а не графоман, он знает, о чем собирается писать. Он видит перед собой неясные очертания рассказа или повести, рисуются ему человеческие характеры, события,

Из книги Газета День Литературы # 107 (2005 7) автора День Литературы Газета

Григорий Миляшкин ЭТЮДЫ В БРИТАНСКИХ ТОНАХ ГРАВИТАЦИОННЫЙ КАЗУС Маленький английский городишко Вулсторп. Ранее утро. Аккуратный зеленый парк. Безлюдный и тихий - еще очень рано. На центральной аллее одиноко сидит бронзовый человек и увлеченно

Из книги Газета День Литературы # 94 (2004 6) автора День Литературы Газета

Аршак Тер-Маркарьян О БЫВШЕМ СКУПАЯ СЛЕЗА ЖИГУЛИНА Я по наивности и не догадывался, что по тем временам мой поступок можно было расценить как вызов! Черт меня дернул, наверное, на вступительном экзамене в Литинститут писать сочинение на вольную тему "Мой

Из книги Газета День Литературы # 81 (2003 5) автора День Литературы Газета

Аршак Тер-маркарьян СЛОВО ПЕРЕДРЕЕВА Со знаменитым поэтом Анатолием Передреевым, стихи которого "Окраина родная, что случилось? Околица, куда нас занесло? И города из нас не получилось. И навсегда утеряно село…" актуально звучали и цитировались в тот период,

Из книги Литературная Газета 6340 (№ 36 2011) автора Литературная Газета

Этюды в серых тонах Библиосфера Этюды в серых тонах КНИЖНЫЙ РЯД Роман Сенчин. На чёрной лестнице. – Аст/Астрель, 2011. –352?с. – 5000?экз. Роман Сенчин – писатель третьего эшелона. Он не принадлежит к числу мировых знаменитостей, «живых классиков», к которым наперегонки

Из книги Церковная старина в современной России автора Мусин Александр Евгеньевич

Из книги Новая русская доктрина: Пора расправить крылья автора Багдасаров Роман Владимирович

Из книги Карикатура. Непридуманная история автора Кротков Антон Павлович

Этюды в красных тонах В Советском Союзе Херлуфа Бидструпа знали и любили. В журнале «Крокодил», многих центральных газетах страны регулярно печатались карикатуры датского художника. Московское издательство «Искусство» выпускало миллионными тиражами альбомы с его

Аршак ТЕР-МАРКАРЬЯН

«Ростовский базар» и другие стихи

Все улетает! Ну и пусть.
И сад представится
оленем,
И сквозь кору
услышу пульс
Румяных
Яблоко биений!
Еще сине. Толпится лето
Дождем у водосточных труб…
Кропает сторож заявленье,
Чтоб
выдали ему тулуп!
И, распахнув подвал,
мгновенно
Седеют, ахнув, мудрецы:
Ведь на жилплощадь Диогена
Вселились нагло огурцы!

РЫБНЫЙ БАЗАР
Виктору Бокову

Боков ходит по базару,
Примагнитил рыбный ряд.
Озорно
блестит глазами,
Ладным бабам,
рыбам рад.
И рублевою приманкой
Рыбы всякие
лежат.

Сазаны на
прилавках.
Будто в шубах сторожа.
А торговка
словами соленными
Загребла…
Балериною селедка
Замерла!
Удивительно кося,
Освещая метры,
Чешую на карасях,
Словно двор монетный!
Все на свете трын-трава!..
Ситцевым утречком
Боков удит слова
Шуточкой, как удочкой.
Клев идет.
И очень бойко…
Для душевной прибыли
Авторучка над блокнотом
Поплавком
запрыгала!..

Шел сорок третий. У болота
Война в окопы залегла.
Как цепи вражеской пехоты,
На город наступила мгла.
И бомбы
бахали.
Белели
В сугробах декабря кресты.
Обозы.
Баржи.
Батареи.
Бараки.
Беженцы.
Бинты.
И до сих пор я слышу крики
За рубежом взрывной волны.
И надо мною, словно крылья,
Шуршат погоны старшины.
Лежу. Вокруг – яры крутые.
Охрипший окрик: «Хлопчик, цел?»
И слезы матери скупые
На обмороженном лице.
Потом подводы нас качали,
Везя куда-то под Казань.
И стали от большой печали
У мамы –
черными глаза!
Уже какой
по счету город!
Нас письма ищут –
не найдут…
Шел сорок третий…
Очень скоро
Отца их бронзы отольют!..

Третий год войны.
Снега
Вьюга закрутила…
На базаре петуха
Мать моя купила.
Объявила: «На завод
Можно и без валенок,
Но зато под Новый год –
Будет борщ наваристый!»
В нашей горнице давно
Голодно,
Не топлено.
Восемь душ. Одно окно.
Одеяло тонкое.
Так и жили.
Белых мух
Он клевал и кашу…
Инкубаторный петух –
Член семейства нашего.
На крыльце
скрипели
дни
В сапогах кирзовых…
Оставались мы одни
В комнате казенной.
Говорил ему слова,
Хвастался. Куда там!...
Мой петух,
как самовар,
На окне кудахтал.
У него был голос,
слух.
Перья ярко-красные…
Третий год войны.
Петух
Жил у нас до праздника.
Занавешивал наш дом
Сумрак,
словно шторы…
Он вставал.
Гремел ведром.
Пол
царапал
шпорами!
И в голодной тишине
Он стучался в ставенки.
Пел петух
назло
войне
На буфете стареньком.
У печи рыдала мать,
Двигала горшками.
Пел петух.
А старший брат
Нож вострил
о камень!..

Я стоял на крыльце. Галактика
Раззвездилась, в небо маня.
Из сарая петух горластый
Вышел,
шпорами чинно звеня.
Он так важно и горделиво
Опускал желтый клюв в медный таз,
Аж, малиновый гребень игриво,
Словно чуб,
прикрывал левый глаз!
Постоял средь воды в серых крагах,
Шею, вытянув в трубу…
И студеные зерна влаги
Перекатывались в зобу.
Ночь прощалась с теплыми снами,
Где-то щелкнул пудовый запор…
Он подумал.
Взмахнул крылами –
И взлетел тяжело на забор.
«Ку-каре-ку!-
Всходили злаки!
«Ку-каре-ку!» -
Проснулась река.
Очень я сожалел, что не знаю
Петушиного языка.
Шалый ветер в три пальца дунул,
Перепрыгнул через забор.
Я сказал бы ему: «Старый дурень,
Сам себе произнес приговор»..
Видел я, как хозяин вечером
Острый нож направил слегка…
Пой, красавец!
Гордись, что у певчих
Удивительно жизнь коротка!
Он, мотнув головою яркой,
Загорланил на весь колхоз,
Словно искры электросварки
Полыхал
Фиолетовый
Хвост!..

Рейсовый автобус
За неделю
Столько километров
Намотал,
Что подумал я:
И в самом деле
Устают
И люди и металл!
В сумраке тревожно
Светят окна.
Мне опять сегодня
Не до сна,
Вижу:
Под открытым небом
Мокнет
У него железная спина!
И, конечно,
Не моя забота,
Но немного жаль тебя,
Старик.
Ты обут в резиновые боты,
В луже у обочины
Стоишь
Как хлыстом,
Стегает небо
Молния!
Я тебе ничем
Не помогу.
Мимо пронеслись
Машины модные,
Фарами
обидно
подмигнув.
И пропали…
Спал автобус мокрый.
А дорога
Вдаль текла, текла…
Было больно очень,
Что не мог я
Дать ему
Домашнего тепла…

Стекало
солнце
нам на робы,
В глазах веселый день рябил…
Был зной такой высокой пробы –
Бери
чекань себе рубли!
А нам грузить зерно в машины –
Не пить у бочек свежий квас!..
Нам бригадир сказал: «Мужчины!
Покажем сельским людям класс!»
О грозы лета, где гремите?
Куда ушли дождем скучать?
Соль – на спине. Огородите
Меня –
и будет Баскунчак!..
Был зной такой,
что травы немо
От жажды раскрывали рты!..
Казалось, он не только небо,
А землю всю озолотил.
Всю – от былинки до деревьев,
Всю – от крыльца и до реки,
Где по тропе глухой деревни
Шли золотые старики…
Еще покуда не смеркалось,
И бронзовели горы дынь,
И роща вдалеке сверкала,
Как ювелирный магазин!
Еще на тихие ромашки
Садился
бабочкою
жар…
Как боцман в голубой тельняшке,
Закат у пристани лежал.
Но в молодом июльском звоне.
Где поднимался
терпкий пар.
Где был под стать червонным зернам
Донской
студенческий
загар,
Хороших песен не хватало.
А в остальном –
кого ругать?..
Я, как подкошенный, устало
Валился
в пышные
стога!
И видел в дальнем полусне,
Как вся земля дремала…
Река лежала на спине
И звездочка считала…

ЦЕЛИНА

Треплет шапку ветрила грубый
И швыряет песок из мглы…
Я вбиваю железные трубы
Мерзлый грунт казахстанской земли!
Ух!-
Целует металл кувалда…
Я такую работу чту!
Ух!-
И мне с большака кивает
Головой полынок за версту!..
И впервые - так захотелось
Отдохнуть в теплом доме чуток…
Бью наотмашь –
Всем юным телом,
Чтоб трубу превратить в цветок.
Степь поет, словно домра бессонная
Будит эхом орлиный рассвет…
Под рубахой – звенит приглушенно
Горсть тяжелых соленых монет…
.Мне еще далеко до пенсии –
Рукавицей стирая пот,
Я кричу бригадиру весело:
«Не геолог я – цветовод!»
Бродит ветер за дюнами волком…
Телогреечку сбросив с плеч,
Хорошо бы на желтом войлоке
Семиреченских трав прилечь!
Эти степи не знали плуга –
Табуны да верблюжьи горбы…
Бью!
Танцует земля упруго
И заходит в горло трубы!
Ветер злой выжимает слезы
И швыряет песок из мглы…
А за мною железные розы
Среди первого снега цвели!..

Гурьбой стояли вишенки,
румянясь в тишине…
Какие были вышивки
у мамы на стене!
Часы
счастливо
тикали,
И, в горнице кружа,
Тончайшей паутиною
Светились кружева.
При свете тусклой лампочки –
Нарядное жилье!
И руки,
словно ласточки,
Летали у нее.
Хотел бы жить у матери
Я вечно,
если б мог…
Чтоб детство не разматывать
Будто
клубок
дорог!
Под шаткий мостик
сгорбленный,
Как нить, издалека,
Через ушко игольное,
Продернулась
Река!..

ВЕЩАЯ ПОЛЫНЬ

Степью горчит
Оказаченный месяц,
Осеребрив моей маме виски…
Моль и другая чердачная нечисть
Драпает прочь
За четыре версты!
…Я отослал его в синем конверте –
Маленький стебель…
Дышите сполна!
Запах полыни хранит беззаветно
Сабельный посвист
И пот табуна…
Дикие тропы.
Кулацкие пули.
Солончаковый шинельный туман.
Радость и горе…
…Рядом уснули –
Женские слезы
И руки крестьян.
…Майские травы возят в корзинах.
Кладут под кровать…
Лечит полынь из станицы Каргинской-
Я отвечаю за эти слова!

САПОЖНИК

В ржавом желобе дождик булькал.
Возле тополя наискосок –
На углу, в старой диктовой будке,
При – тан – цо - вы – вал
Молоток!
Тук да тук – до вечера позднего:
Сапоги, ботинки – горой!
И – ныряли в подошвы гвоздики,
Как мальчишки с моста головой…
У сапожника - сто рук,
Очи – батины.
И подковки – тук да тук –
Разом присобачены!

(Артель «Восток» –
Шило, мыло, молоток!)

И сапожник – лез из кожи,
Приколачивая каблуки,
«Отсиделся…»
- били косо
Взглядами фронтовики…
Уходя, опрокинув маленькую, -
Вешал фартук на крюк.
И несли, качая, как маятник,
Два протеза его…
Тук..
Тук…

РОСТОВСКИЙ БАЗАР

Прилавки южные кричали,
Народ сбивали в полукруг,
Где, словно стрелы из колчана,
Выглядывал
Упрямо лук.
И сонями стеклянных бус
Свисали кисти винограда.
И грудь матросскую
Арбуз
Выпячивал.
Как на параде!
…Сквозь уксусный
Шашлычный дым,
Пропахший перцем и петрушкой,
Увидеть можно
Горы дынь,
Как горки ядер у Царь–пушки.
…Когда грабаркою из кузова
Могучий грузчик
Греб
И скреб.
Горел початок кукурузный –
Как будто мини - небоскреб!
Месяц август!-
Краски яркие-
У неба,
У земли,
У дней…
Снабдил бесплатно ты,
Как яблоками,
Румянцем утренних детей.
Дал цвет – огурчикам,
Горошинам,
Свекле…
Всем травам целины!..
Мне –
Подсказал слова хорошие,
Которым не было цены!

Мама моя,
Анаид Мкртычаевна! –
Холм оседает
В степной стороне…

Вряд ли твой след
На Кавказе отыщется,
Вот отчего
Мне печально вдвойне…

Криво свистят –
Как в ночи ятаганы –
Ветры
По колкой гуляя стерне.

Как вы сюда добежали,
Армяне?
Холм оседает
В донской стороне…

В поисках крова –
Голодные дрогли
(Память,
Она не сгорит на огне),

В спину вонзались ножами
Дороги! –
Холм оседает
В степной стороне…

ЗЕМЛЯКУ

Сколько лет нам с тобою отмерено?
Что нас ждет впереди – свет иль мрак?
Мы отчизне нужны, Юрий Мелихов,
Из станицы Мешковской казак.
Что ж не сядем на старого мерина,
Не уйдем от смертельных атак…
Постоим за себя, Юрий Мелихов,
Из станицы Мешковской казак.
На юру машет
крыльями
мельница
Журавлям вслед –
не может взлететь!..
Будто тезка Григорий Мелихов,
Что из чаши испил огнь и медь…
Переменится,
перемелется,
Солнце полю отвесит поклон…
На боку
зазвенит, Юрий Мелихов,
Саблей
выгнутой
батюшка-Дон!

ПРОЩАНИЕ

В рай ли, ад навеки будешь ввергнут,
Но об этом ведает Господь!..
Бывший ростовчанин Петр Вегин,
Жизнь не отпускала тебе льгот.
Катера у пристани кричали,
Дребезжа, трамвай по рельсам шел…
До утра стихи мы сочиняли,
На спор, накурившись анашой…
За курганом табунились ветры,
Рвали горизонта постромки,
Мы с тобою безоглядно верили
В царское величие строки!
Мы родились под одной звездою,
Что пропахла горькой резедой,
Слава Богу, встретились с тобою
Возле телеграфа, на Тверской.
Молодой.
Отчаянный.
Красивый.
Но с венком терновым на челе…
Душу навсегда отдал России.
Тело подарил чужой земле.
На погосте жаркого Лос-Анджелеса,
Под тяжелой каменной плитой
Ты лежишь, как весточка без адреса,
В той земле, найдя себе покой…
Там в глаза никто не видел снега,
Там бушует Тихий океан…
Бывший ростовчанин Петр Вегин
По фамилии Мнацаканян,
Говорят, что ты рожден в рубашке,
(Ведомо лишь Богу одному),
Только две сестры твои – двойняшки
Плачут горько, горько на Дону.

На окне огонь герани
У крыльца свирепый дог,
Уезжает сын в Германию
В славный город Дюссельдорф.
Никуда уже не денешься,
Только, помни, дорогой,
Мой отец – твой смелый дедушка
На смерть бился с немчурой.
На закат уйдет рассвет,
Дни спешат на нерест…
А по матери твой дед –
Настоящий немец!
Жизнь мчит во весь опор,
Выбирая стойбище…
Оба дедушки, Егор,
Мужики стоящие!
Дюссельдорф, Дюссельдорф,
От фонтанов брызги…
Не давайте денег в долг
Даже самим близким.
Дюссельдорф, Дюссельдорф –
Свет реклам яркий,
Поселились десять дроф
В центре зоопарка.
Дюссельдорф, Дюссельдорф,
Сколько лет лгали нам!
Наломали столько дров,
Чтоб дружить с Германией.
В мире тишь, да благодать,
Как в ночном Кувейте,
Мы не будем воевать
В двадцать первом веке.