Биография. Сэмюэль пипс "дневник" - избранное Сэмюэль пипс
Вернулось и вновь заседает; Монк со своей армией в Шотландии. Новый городской совет ведет себя наидостойнейшим образом: послал к Монку оруженосца, дабы ознакомить его со своим желанием иметь независимый и полный парламент - таковы надежды и чаянья всех. Январь 1660 года
<...> В одиночестве отправился в Гилдхолл выяснить, прибыл уже Монк или нет, и столкнулся с ним в дверях: он совещался с мэром и олдерменами. «Да благословит Бог ваше превосходительство!» - громко закричала толпа, - такого крика я прежде не слыхивал ни разу. И то сказать, я собственными глазами видел, как многие давали солдатам выпивку и деньги, кричали: «Да благословит их Бог» - и говорили в их адрес необычайно добрые слова. Когда мы шли домой, на улицах жгли праздничные костры, слышен был звон колоколов церкви Сент-Мэриле-Боу, да и других церквей тоже. Весь город, несмотря на поздний час - было без малого десять, - ликовал. Только между церковью святого Дунстана и Темпл-баром насчитал я четырнадцать костров. А на Стрэнд-бридж - еще тридцать один! На Кинг-стрит их семь или восемь; всюду огонь, дым, жарят мясо и пьют за Охвостье - насадят огузок на палку и носятся по улицам. С Мейпола на Стрэнде доносился перезвон - это мясники, прежде чем пожертвовать огузки, звенели своими ножами. На Ладгейт-хилл один поворачивал вертел с насаженным на нем огузком, а другой что было силы колотил по нему палкой. Величие и вместе с тем внезапность всего происходящего совершенно захватили мое воображение; казалось, целые улицы объяты пламенем, жарко так, что иногда нам приходилось останавливаться, ибо идти дальше было невмоготу. 11 февраля 1660 года
[Мой господин ] справился, не соглашусь ли я выйти в море в качестве его секретаря; попросил меня обдумать его предложение. Заговорил со мной и о государственных делах, сказав, что на корабле ему понадобится человек, которому он мог бы довериться, а потому предпочел бы, чтобы поехал я. Мой господин очень надеется, что король вернется, о чем он и заговорил со мной, а также о том, какую любовь питает к королю народ и Сити, чему я был несказанно рад. Все теперь открыто пьют за здоровье государя, чего раньше делать не смели, разве что за закрытыми дверями. Вторник на масленой неделе, 6 марта 1660 года
Сегодня утром мой господин показал мне Декларацию короля и его письмо двум генералам , каковое следовало сообщить флоту. В письме этом государь обещает помиловать всех, кто займет свое место в парламенте в течение ближайших сорока дней, за исключением тех, от кого сам парламент в дальнейшем откажется. <...> Писалось письмо с 4 по 14 апреля в Бреде, на двенадцатом году его правления. По получении письма мой господин созвал Военный совет, мне же продиктовал, как следует проводить голосование, после чего все военачальники собрались на корабле, в кают-компании, где я зачитал письмо и Декларацию и где после ее обсуждения состоялось голосование. Ни один из членов Совета не сказал «нет», хотя в душе, уверен, многие были против. Покончив с этим, я, вместе со своим господином и членами Военного совета, поднялся на палубу, где, изучив результаты тайного голосования, мы поинтересовались, что думают по этому поводу моряки, и все они в один голос с величайшим воодушевлением закричали: «Да хранит Бог короля Карла!» На борту корабля, 3 мая 1660 года
Сегодня мистер Эд Пикеринг сообщил мне, как обносился и обнищал и сам государь, и его окружение. Когда он впервые явился к королю от моего господина, то увидел, что одежда монарха и его свиты, даже самая лучшая, стоит никак не больше 40 шиллингов. Рассказал он мне и о том, как обрадовался государь, когда сэр Дж. Гринвилл принес ему денег; так обрадовался, что, прежде чем спрятать деньги в кошелек, подозвал принцессу, свою старшую дочь, а также герцога Йоркского посмотреть на них. На борту корабля, 16 мая 1660 года
Мы подняли якорь и, подгоняемые попутным ветром, направились обратно в Англию; всю вторую половину дня король ни минуты не сидел на месте: ходил по палубе, говорил с людьми, был энергичен и деятелен. На юте он заговорил о своем бегстве из Вустера . Я чуть не разрыдался, когда узнал, сколько злоключений выпало на его долю. Четыре дня и три ночи пришлось ему брести по колено в грязи, мерзнуть в легком зеленом сюртуке, тонких штанах и холодных башмаках, он сбил себе ноги в кровь и передвигался с большим трудом, однако же принужден был спасаться бегством от мельника и его людей, которые приняли королевскую семью за проходимцев. Государь рассказал, что хозяин харчевни, где он однажды остановился, узнал его, хотя и не видел восемь лет, - узнал, но не проговорился. За столом же с ним оказался человек, который воевал под его началом при Вустере, однако не узнал его, больше того - заставил выпить за здоровье короля, да еще заявил, что король на четыре пальца выше его. В другом месте слуги приняли государя за Круглоголового и заставили его с ними выпить. В еще одной харчевне, когда король стоял у камина, положив руки на спинку стула, хозяин подошел к нему, опустился перед ним на колени, незаметно поцеловал ему руку и сказал, что не станет допытываться, кто он, а лишь пожелает ему счастливого пути. Поведал нам король и о том, как нелегко было снарядить корабль во Францию и как ему пришлось уговаривать владельца судна не посвящать экипаж, четырех матросов и юнгу, в цель путешествия. Король так пообносился, что во Франции, в Руане, перед его отъездом, хозяин постоялого двора осматривал комнаты, где государь остановился, дабы убедиться, что он чего-нибудь не украл. На борту корабля, 23 мая 1660 года
Под утро мы подошли к Англии и приготовились сойти на берег. Король и оба герцога позавтракали на борту горохом, свининой и вареной говядиной, точно простые матросы. Я, вместе с мистером Манселлом и одним из королевских лакеев, а также с его любимой собакой (она нагадила прямо в лодку, и я подумал, что и король, и все, что ему принадлежит, ничем, в сущности, от всех нас не отличаются), сел в отдельную шлюпку и пристал к берегу в одно время с королем, которого с величайшей любовью и благоговением встретил на земле Дувра генерал Монк. Бесконечно было число встречавших, как бесконечна была обходительность горожан, пеших и конных, и представителей дворянского сословия. Явился мэр города и вручил королю свой белый жезл и герб Дувра, каковые были приняты, а затем возвращены обратно. Мэр также вручил государю от имени города весьма ценную Библию, и государь сказал, что Священное писание он любит больше всего на свете. Над королем водружен был балдахин, вступив под который он переговорил с генералом Монком и другими, после чего сел в карету и, не задерживаясь в Дувре, отбыл в направлении Кентербери. Всеобщему ликованию не было предела. 25 мая 1660 года
ПРИ ДВОРЕ
<...> Поднялся в четвертом часу утра и направился в [Вестминстерское] аббатство, где присоединился к сэру Дж. Денему, таможенному инспектору, и его людям. С большим трудом, не без помощи мистера Купера, забрался на гигантский помост, возведенный в северном конце Аббатства, где, с завидным терпением, просидел с четырех до одиннадцати, дожидаясь появления государя. С восхищением взирал оттуда на затянутые красным сукном стены Аббатства, на трон и скамеечку для ног в самом центре. Всё и вся в красном - от придворных до военных и скрипачей. Наконец, входят декан и пребендарии Вестминстера с епископами (многие в золоченых ризах), а за ними аристократия в парламентских мантиях зрелище великолепное. Следом - герцог Йоркский и король со скипетром (каковой нес мой господин, граф Сандвич), мечом и державой, а также с короной. В праздничном своем одеянии, с непокрытой головой государь очень хорош. Когда все разместились проповедь и служба, после чего у главного престола церемония коронации, каковую я, к величайшему огорчению своему, не видал. Когда на голову государя водружали корону, поднялся громкий крик. Король направился к трону, и последовали дальнейшие церемонии, как-то: принятие присяги, чтение молитвы епископом, после чего придворные (они надели шляпы, стоило только королю водрузить корону) и епископы подошли и преклонили колена. И трижды герольдмейстер подходил к трем углам помоста и объявлял, пусть тот, кто считает, что К. Стюарт не может быть королем Англии, выйдет и скажет, чем он руководствуется. Далее лорд-канцлер зачитал всеобщее помилование, а лорд Корнуолл стал разбрасывать серебряные монеты - мне, увы, ни одной подобрать не удалось. Шум стоял такой, что музыка до меня не доносилась - да и до других тоже. Мое желание справить нужду было в эти минуты столь велико, что, не дождавшись конца церемонии, я сошел с помоста и, обойдя Аббатство, направился в сторону Вестминстер-Холла: повсюду ограждения, 10 000 народу, мостовая покрыта синим сукном, на каждом шагу помосты. Протиснулся в Вестминстер-Холл: драпировки, помосты, на помостах прекрасные дамы - благолепие. А на одном из помостов, небольшом, по правую руку, - моя жена.
Периода Стюартовской Реставрации .
Карьера
Сын лондонского портного, закончил столичную школу Святого Павла, а затем колледж Магдалины в Кембридже . В 1655 году женился на пятнадцатилетней Элизабет Сен-Мишель, дочери обнищавшего французского беженца-гугенота (в 1669 году она умерла). Семья начинала жизнь в бедности. Пипс поступил на службу в дом своего дальнего родственника, влиятельного военного и политика сэра Эдварда Монтегю (впоследствии 1-го графа Сэндвича), которому во многом обязан последующей карьерой. В 1660 году , в самом начале правления Карла II Пипс был назначен клерком-делопроизводителем Королевского флота , с 1665 года он - главный инспектор флотского Комитета снабжения, с 1672 года - секретарь Адмиралтейства . С 1665 - член Королевского научного общества (в -1686 годах - его президент).
Признание
«Дневник» неоднократно переиздавался как в полном, так и сокращенном виде («Большой» и «малый Пипс»), переводился на многие языки. Он стал незаменимым историческим источником и занимательным материалом для чтения на досуге, которое так любил сам его автор, бывший, среди прочего, крупным библиофилом (его библиотека также отошла колледжу Магдалины, см.: ). Увлекательность пипсовского дневника высоко оценил Роберт Льюис Стивенсон .
Личная жизнь Пипса, его отношения с женой и приключения на стороне, которые в живых подробностях также отражены в «Дневнике», стали в XX в. материалом для нескольких романов, написанных как с точки зрения главы семьи, так и с позиций его молодой супруги. В по британскому телевидению был показан многосерийный фильм «Частная жизнь Сэмюэла Пипса», в заглавной роли - англичанин Стив Куган , в роли его жены - французская актриса Лу Дуайон (см.: ).
См. также
Новейшие издания
- The diary of Samuel Pepys. 11 vols. / Robert Latham, William Matthews, eds. Berkeley: University of California Press, 1970-1983
- The illustrated Pepys: extracts from the diary/ Robert Latham, ed. London: Bell & Hyman, 1978
Публикации на русском языке
- Домой, ужинать и в постель. Из дневника/ Вступ. ст., сост. и перевод А. Ливерганта . М.: Текст , 2001; 2010.
Напишите отзыв о статье "Пипс, Сэмюэл"
Литература
- Bryant A. Samuel Pepys. New York: The Macmillan Co.; Cambridge: The University Press, 1933 (переизд. 1936, 1943, 1952, 1953, 1967, 1985)
- Ivimey A. Samuel and Elizabeth; a novel of the married life of Samuel and Elizabeth Pepys. London: Hodder and Stoughton, 1952
- Trease G. Samuel Pepys and his world. New York: Putnam, 1972
- Ollard R.L. Pepys, a biography. Oxford: Oxford University Press, 1974 (переизд. 1977, 1984, 1988, 1991, 1999)
- Spender D. The Diary of Elizabeth Pepys. London: Grafton, 1991
- George S. The journal of Mrs. Pepys: portrait of a marriage. London: Review, 1998 (переизд, 1999, 2000)
- Coote S. Samuel Pepys: a life. New York: Palgrave for St. Martin’s Press, 2001
- Tomalin C. Samuel Pepys: the unequalled self. New York: A.A. Knopf, 2002
Примечания
Отрывок, характеризующий Пипс, Сэмюэл
– Да что ж, до первого дела…– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.
Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
САМУЭЛЬ ПИПС
1. ИСТОРИЯ
РЕСТАВРАЦИЯ1
С Божьей помощью на здоровье мне в конце прошлого года жаловаться не приходилось. Я жил в Экс-Ярде; кроме жены, служанки и меня, в доме никого не было. Положение в государстве таково. Охвостье2 вернулось и вновь заседает; Монк со своей армией в Шотландии. Новый городской совет ведет себя наидостойнейшим образом: послал к Монку оруженосца, дабы ознакомить его со своим желанием иметь независимый и полный парламент - таковы надежды и чаянья всех. Январь 1660 года
<...> В одиночестве отправился в Гилдхолл выяснить, прибыл уже Монк или нет, и столкнулся с ним в дверях: он совещался с мэром и олдерменами. «Да благословит Бог ваше превосходительство!» - громко закричала толпа, - такого крика я прежде не слыхивал ни разу. И то сказать, я собственными глазами видел, как многие давали солдатам выпивку и деньги, кричали: «Да благословит их Бог» - и говорили в их адрес необычайно добрые слова. Когда мы шли домой, на улицах жгли праздничные костры, слышен был звон колоколов церкви Сент-Мэриле-Боу, да и других церквей тоже. Весь город, несмотря на поздний час - было без малого десять, - ликовал. Только между церковью святого Дунстана и Темпл-баром насчитал я четырнадцать костров. А на Стрэнд-бридж - еще тридцать один! На Кинг-стрит их семь или восемь; всюду огонь, дым, жарят мясо и пьют за Охвостье - насадят огузок на палку и носятся по улицам. С Мейпола на Стрэнде доносился перезвон - это мясники, прежде чем пожертвовать огузки, звенели своими ножами. На Ладгейт-хилл один поворачивал вертел с насаженным на нем огузком, а другой что было силы колотил по нему палкой. Величие и вместе с тем внезапность всего происходящего совершенно захватили мое воображение; казалось, целые улицы объяты пламенем, жарко так, что иногда нам приходилось останавливаться, ибо идти дальше было невмоготу. 11 февраля 1660 года
[Мой господин3] справился, не соглашусь ли я выйти в море в качестве его секретаря; попросил меня обдумать его предложение. Заговорил со мной и о государственных делах, сказав, что на корабле ему понадобится человек, которому он мог бы довериться, а потому предпочел бы, чтобы поехал я. Мой господин очень надеется, что король вернется, о чем он и заговорил со мной, а также о том, какую любовь питает к королю народ и Сити, чему я был несказанно рад. Все теперь открыто пьют за здоровье государя, чего раньше делать не смели, разве что за закрытыми дверями. Вторник на масленой неделе, 6 марта 1660 года
Сегодня утром мой господин показал мне Декларацию короля и его письмо двум генералам4, каковое следовало сообщить флоту. В письме этом государь обещает помиловать всех, кто займет свое место в парламенте в течение ближайших сорока дней, за исключением тех, от кого сам парламент в дальнейшем откажется. <...> Писалось письмо с 4 по 14 апреля в Бреде, на двенадцатом году его правления. По получении письма мой господин созвал Военный совет, мне же продиктовал, как следует проводить голосование, после чего все военачальники собрались на корабле, в кают-компании, где я зачитал письмо и Декларацию и где после ее обсуждения состоялось голосование. Ни один из членов Совета не сказал «нет», хотя в душе, уверен, многие были против. Покончив с этим, я, вместе со своим господином и членами Военного совета, поднялся на палубу, где, изучив результаты тайного голосования, мы поинтересовались, что думают по этому поводу моряки, и все они в один голос с величайшим воодушевлением закричали: «Да хранит Бог короля Карла!» На борту корабля, 3 мая 1660 года
Сегодня мистер Эд Пикеринг сообщил мне, как обносился и обнищал и сам государь, и его окружение. Когда он впервые явился к королю от моего господина, то увидел, что одежда монарха и его свиты, даже самая лучшая, стоит никак не больше 40 шиллингов. Рассказал он мне и о том, как обрадовался государь, когда сэр Дж. Гринвилл принес ему денег; так обрадовался, что, прежде чем спрятать деньги в кошелек, подозвал принцессу, свою старшую дочь, а также герцога Йоркского посмотреть на них. На борту корабля, 16 мая 1660 года
Мы подняли якорь и, подгоняемые попутным ветром, направились обратно в Англию; всю вторую половину дня король ни минуты не сидел на месте: ходил по палубе, говорил с людьми, был энергичен и деятелен. На юте он заговорил о своем бегстве из Вустера5. Я чуть не разрыдался, когда узнал, сколько злоключений выпало на его долю. Четыре дня и три ночи пришлось ему брести по колено в грязи, мерзнуть в легком зеленом сюртуке, тонких штанах и холодных башмаках, он сбил себе ноги в кровь и передвигался с большим трудом, однако же принужден был спасаться бегством от мельника и его людей, которые приняли королевскую семью за проходимцев. Государь рассказал, что хозяин харчевни, где он однажды остановился, узнал его, хотя и не видел восемь лет, - узнал, но не проговорился. За столом же с ним оказался человек, который воевал под его началом при Вустере, однако не узнал его, больше того - заставил выпить за здоровье короля, да еще заявил, что король на четыре пальца выше его. В другом месте слуги приняли государя за Круглоголового6 и заставили его с ними выпить. В еще одной харчевне, когда король стоял у камина, положив руки на спинку стула, хозяин подошел к нему, опустился перед ним на колени, незаметно поцеловал ему руку и сказал, что не станет допытываться, кто он, а лишь пожелает ему счастливого пути. Поведал нам король и о том, как нелегко было снарядить корабль во Францию и как ему пришлось уговаривать владельца судна не посвящать экипаж, четырех матросов и юнгу, в цель путешествия. Король так пообносился, что во Франции, в Руане, перед его отъездом, хозяин постоялого двора осматривал комнаты, где государь остановился, дабы убедиться, что он чего-нибудь не украл. На борту корабля, 23 мая 1660 года
Под утро мы подошли к Англии и приготовились сойти на берег. Король и оба герцога7 позавтракали на борту горохом, свининой и вареной говядиной, точно простые матросы. Я, вместе с мистером Манселлом и одним из королевских лакеев, а также с его любимой собакой (она нагадила прямо в лодку, и я подумал, что и король, и все, что ему принадлежит, ничем, в сущности, от всех нас не отличаются), сел в отдельную шлюпку и пристал к берегу в одно время с королем, которого с величайшей любовью и благоговением встретил на земле Дувра генерал Монк. Бесконечно было число встречавших, как бесконечна была обходительность горожан, пеших и конных, и представителей дворянского сословия. Явился мэр города и вручил королю свой белый жезл и герб Дувра, каковые были приняты, а затем возвращены обратно. Мэр также вручил государю от имени города весьма ценную Библию, и государь сказал, что Священное писание он любит больше всего на свете. Над королем водружен был балдахин, вступив под который он переговорил с генералом Монком и другими, после чего сел в карету и, не задерживаясь в Дувре, отбыл в направлении Кентербери. Всеобщему ликованию не было предела. 25 мая 1660 года
САМУЭЛЬ ПИПС
1. ИСТОРИЯ
РЕСТАВРАЦИЯ1
С Божьей помощью на здоровье мне в конце прошлого года жаловаться не приходилось. Я жил в Экс-Ярде; кроме жены, служанки и меня, в доме никого не было. Положение в государстве таково. Охвостье2 вернулось и вновь заседает; Монк со своей армией в Шотландии. Новый городской совет ведет себя наидостойнейшим образом: послал к Монку оруженосца, дабы ознакомить его со своим желанием иметь независимый и полный парламент - таковы надежды и чаянья всех. Январь 1660 года
<...> В одиночестве отправился в Гилдхолл выяснить, прибыл уже Монк или нет, и столкнулся с ним в дверях: он совещался с мэром и олдерменами. «Да благословит Бог ваше превосходительство!» - громко закричала толпа, - такого крика я прежде не слыхивал ни разу. И то сказать, я собственными глазами видел, как многие давали солдатам выпивку и деньги, кричали: «Да благословит их Бог» - и говорили в их адрес необычайно добрые слова. Когда мы шли домой, на улицах жгли праздничные костры, слышен был звон колоколов церкви Сент-Мэриле-Боу, да и других церквей тоже. Весь город, несмотря на поздний час - было без малого десять, - ликовал. Только между церковью святого Дунстана и Темпл-баром насчитал я четырнадцать костров. А на Стрэнд-бридж - еще тридцать один! На Кинг-стрит их семь или восемь; всюду огонь, дым, жарят мясо и пьют за Охвостье - насадят огузок на палку и носятся по улицам. С Мейпола на Стрэнде доносился перезвон - это мясники, прежде чем пожертвовать огузки, звенели своими ножами. На Ладгейт-хилл один поворачивал вертел с насаженным на нем огузком, а другой что было силы колотил по нему палкой. Величие и вместе с тем внезапность всего происходящего совершенно захватили мое воображение; казалось, целые улицы объяты пламенем, жарко так, что иногда нам приходилось останавливаться, ибо идти дальше было невмоготу. 11 февраля 1660 года
[Мой господин3] справился, не соглашусь ли я выйти в море в качестве его секретаря; попросил меня обдумать его предложение. Заговорил со мной и о государственных делах, сказав, что на корабле ему понадобится человек, которому он мог бы довериться, а потому предпочел бы, чтобы поехал я. Мой господин очень надеется, что король вернется, о чем он и заговорил со мной, а также о том, какую любовь питает к королю народ и Сити, чему я был несказанно рад. Все теперь открыто пьют за здоровье государя, чего раньше делать не смели, разве что за закрытыми дверями. Вторник на масленой неделе, 6 марта 1660 года
Сегодня утром мой господин показал мне Декларацию короля и его письмо двум генералам4, каковое следовало сообщить флоту. В письме этом государь обещает помиловать всех, кто займет свое место в парламенте в течение ближайших сорока дней, за исключением тех, от кого сам парламент в дальнейшем откажется. <...> Писалось письмо с 4 по 14 апреля в Бреде, на двенадцатом году его правления. По получении письма мой господин созвал Военный совет, мне же продиктовал, как следует проводить голосование, после чего все военачальники собрались на корабле, в кают-компании, где я зачитал письмо и Декларацию и где после ее обсуждения состоялось голосование. Ни один из членов Совета не сказал «нет», хотя в душе, уверен, многие были против. Покончив с этим, я, вместе со своим господином и членами Военного совета, поднялся на палубу, где, изучив результаты тайного голосования, мы поинтересовались, что думают по этому поводу моряки, и все они в один голос с величайшим воодушевлением закричали: «Да хранит Бог короля Карла!» На борту корабля, 3 мая 1660 года
Сегодня мистер Эд Пикеринг сообщил мне, как обносился и обнищал и сам государь, и его окружение. Когда он впервые явился к королю от моего господина, то увидел, что одежда монарха и его свиты, даже самая лучшая, стоит никак не больше 40 шиллингов. Рассказал он мне и о том, как обрадовался государь, когда сэр Дж. Гринвилл принес ему денег; так обрадовался, что, прежде чем спрятать деньги в кошелек, подозвал принцессу, свою старшую дочь, а также герцога Йоркского посмотреть на них. На борту корабля, 16 мая 1660 года
Мы подняли якорь и, подгоняемые попутным ветром, направились обратно в Англию; всю вторую половину дня король ни минуты не сидел на месте: ходил по палубе, говорил с людьми, был энергичен и деятелен. На юте он заговорил о своем бегстве из Вустера5. Я чуть не разрыдался, когда узнал, сколько злоключений выпало на его долю. Четыре дня и три ночи пришлось ему брести по колено в грязи, мерзнуть в легком зеленом сюртуке, тонких штанах и холодных башмаках, он сбил себе ноги в кровь и передвигался с большим трудом, однако же принужден был спасаться бегством от мельника и его людей, которые приняли королевскую семью за проходимцев. Государь рассказал, что хозяин харчевни, где он однажды остановился, узнал его, хотя и не видел восемь лет, - узнал, но не проговорился. За столом же с ним оказался человек, который воевал под его началом при Вустере, однако не узнал его, больше того - заставил выпить за здоровье короля, да еще заявил, что король на четыре пальца выше его. В другом месте слуги приняли государя за Круглоголового6 и заставили его с ними выпить. В еще одной харчевне, когда король стоял у камина, положив руки на спинку стула, хозяин подошел к нему, опустился перед ним на колени, незаметно поцеловал ему руку и сказал, что не станет допытываться, кто он, а лишь пожелает ему счастливого пути. Поведал нам король и о том, как нелегко было снарядить корабль во Францию и как ему пришлось уговаривать владельца судна не посвящать экипаж, четырех матросов и юнгу, в цель путешествия. Король так пообносился, что во Франции, в Руане, перед его отъездом, хозяин постоялого двора осматривал комнаты, где государь остановился, дабы убедиться, что он чего-нибудь не украл. На борту корабля, 23 мая 1660 года
Под утро мы подошли к Англии и приготовились сойти на берег. Король и оба герцога7 позавтракали на борту горохом, свининой и вареной говядиной, точно простые матросы. Я, вместе с мистером Манселлом и одним из королевских лакеев, а также с его любимой собакой (она нагадила прямо в лодку, и я подумал, что и король, и все, что ему принадлежит, ничем, в сущности, от всех нас не отличаются), сел в отдельную шлюпку и пристал к берегу в одно время с королем, которого с величайшей любовью и благоговением встретил на земле Дувра генерал Монк. Бесконечно было число встречавших, как бесконечна была обходительность горожан, пеших и конных, и представителей дворянского сословия. Явился мэр города и вручил королю свой белый жезл и герб Дувра, каковые были приняты, а затем возвращены обратно. Мэр также вручил государю от имени города весьма ценную Библию, и государь сказал, что Священное писание он любит больше всего на свете. Над королем водружен был балдахин, вступив под который он переговорил с генералом Монком и другими, после чего сел в карету и, не задерживаясь в Дувре, отбыл в направлении Кентербери. Всеобщему ликованию не было предела. 25 мая 1660 года
ПРИ ДВОРЕ
<...> Поднялся в четвертом часу утра и направился в [Вестминстерское] аббатство, где присоединился к сэру Дж. Денему, таможенному инспектору, и его людям. С большим трудом, не без помощи мистера Купера, забрался на гигантский помост, возведенный в северном конце Аббатства, где, с завидным терпением, просидел с четырех до одиннадцати, дожидаясь появления государя. С восхищением взирал оттуда на затянутые красным сукном стены Аббатства, на трон и скамеечку для ног в самом центре. Всё и вся в красном - от придворных до военных и скрипачей. Наконец, входят декан и пребендарии Вестминстера с епископами (многие в золоченых ризах), а за ними аристократия в парламентских мантиях зрелище великолепное. Следом - герцог Йоркский и король со скипетром (каковой нес мой господин, граф Сандвич), мечом и державой, а также с короной. В праздничном своем одеянии, с непокрытой головой государь очень хорош. Когда все разместились проповедь и служба, после чего у главного престола церемония коронации, каковую я, к величайшему огорчению своему, не видал. Когда на голову государя водружали корону, поднялся громкий крик. Король направился к трону, и последовали дальнейшие церемонии, как-то: принятие присяги, чтение молитвы епископом, после чего придворные (они надели шляпы, стоило только королю водрузить корону) и епископы подошли и преклонили колена. И трижды герольдмейстер подходил к трем углам помоста и объявлял, пусть тот, кто считает, что К. Стюарт не может быть королем Англии, выйдет и скажет, чем он руководствуется. Далее лорд-канцлер8 зачитал всеобщее помилование, а лорд Корнуолл стал разбрасывать серебряные монеты - мне, увы, ни одной подобрать не удалось. Шум стоял такой, что музыка до меня не доносилась - да и до других тоже. Мое желание справить нужду было в эти минуты столь велико, что, не дождавшись конца церемонии, я сошел с помоста и, обойдя Аббатство, направился в сторону Вестминстер-Холла: повсюду ограждения, 10 000 народу, мостовая покрыта синим сукном, на каждом шагу помосты. Протиснулся в Вестминстер-Холл: драпировки, помосты, на помостах прекрасные дамы - благолепие. А на одном из помостов, небольшом, по правую руку, - моя жена.
