Что говорили о науке лихачев философия кратко. «Образованность нельзя смешивать с интеллигентностью»: Дмитрий Лихачев о том, как научиться учиться

Культуры. Он прожил очень длинную жизнь, в которой были лишения, гонения, а также грандиозные свершения на научной ниве, признание не только на родине, но и по всему миру. Когда Дмитрия Сергеевича не стало, в один голос заговорили: он был совестью нации. И в этом высокопарном определении нет натяжки. Действительно, Лихачёв являл собой пример самоотверженного и неотступного служения Родине.

Он родился в Санкт-Петербурге, в семье инженера-электрика Сергея Михайловича Лихачёва. Жили Лихачёвы скромно, но находили возможности не отказываться от своего увлечения - регулярных посещений Мариинского театра , вернее, именно балетных спектаклей. А летом снимали дачу в Куоккале , где Дмитрий приобщился к среде артистической молодежи. В 1914 году он поступил в гимназию, впоследствии сменил несколько школ, так как система образования менялась в связи с событиями революции и Гражданской войны. В 1923 году Дмитрий поступил на этнолого-лингвистическое отделение факультета общественных наук Петроградского университета. В какой-то момент вошел в студенческий кружок под шуточным названием «Космическая академия наук». Участники этого кружка регулярно собирались, читали и обсуждали доклады друг друга. В феврале 1928-го Дмитрий Лихачёв был арестован за участие в кружке и осужден на 5 лет «за контрреволюционную деятельность». Следствие длилось полгода, после чего Лихачёв был отправлен в Соловецкий лагерь.

Опыт жизни в лагере Лихачёв назвал потом своим «вторым и главным университетом». Он сменил на Соловках несколько видов деятельности. Например, работал сотрудником Криминологического кабинета и организовывал трудовую колонию для подростков. «Из всей этой передряги я вышел с новым знанием жизни и с новым душевным состоянием , - рассказывал Дмитрий Сергеевич в интервью. - То добро, которое мне удалось сделать сотням подростков, сохранив им жизнь, да и многим другим людям, добро, полученное от самих солагерников, опыт всего виденного создали во мне какое-то очень глубоко залегшее во мне спокойствие и душевное здоровье» .

Лихачёв был освобожден досрочно, в 1932 году, причем «с красной полосой» - то есть с удостоверением о том, что он - ударник строительства Беломорско-Балтийского канала, и это удостоверение давало ему право проживать где угодно. Он вернулся в Ленинград, работал корректором в издательстве Академии наук (получить более серьезную работу мешало наличие судимости). В 1938-м стараниями руководителей Академии наук СССР с Лихачёва была снята судимость. Тогда Дмитрий Сергеевич поступил на работу в Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский Дом). В июне 1941-го защитил кандидатскую диссертацию по теме «Новгородские летописные своды XII века». Докторскую диссертацию ученый защитил после войны, в 1947-м.

Дмитрий Лихачев. 1987 год. Фотография: aif.ru

Лауреат государственной премии СССР Дмитрий Лихачёв (слева) беседует с русским советским писателем Вениамином Кавериным на VIII cъезде писателей СССР. Фотография: aif.ru

Д. С. Лихачев. Май 1967 года. Фотография: likhachev.lfond.spb.ru

Войну Лихачёвы (к тому времени Дмитрий Сергеевич был женат, у него было две дочери) пережили частично в блокадном Ленинграде . После страшной зимы 1941–1942 годов их эвакуировали в Казань. После пребывания в лагере здоровье Дмитрия Сергеевича было подорвано, и он не подлежал призыву на фронт.

Главной темой Лихачёва-ученого стала древнерусская литература . В 1950 году под его научным руководством были подготовлены к изданию в серии «Литературные памятники» Повесть временных лет и «Слово о полку Игореве» . Вокруг ученого собрался коллектив талантливых исследователей древнерусской литературы. С 1954-го года до конца жизни Дмитрий Сергеевич возглавлял сектор древнерусской литературы Пушкинского Дома. В 1953-м Лихачёв был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР. На тот момент он уже пользовался непререкаемым авторитетом среди всех ученых-славистов мира.

50-е, 60-е, 70-е годы - невероятно насыщенное для ученого время, когда вышли важнейшие его книги: «Человек в литературе Древней Руси», «Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого», «Текстология», «Поэтика древнерусской литературы», «Эпохи и стили», «Великое наследие». Лихачёв во многом открыл широкому кругу читателей древнерусскую литературу, сделал все, чтобы она «ожила», стала интересной не только специалистам-филологам.

Во второй половине 80-х и в 90-е авторитет Дмитрия Сергеевича был невероятно велик не только в академических кругах, его почитали люди самых разных профессий, политических взглядов. Он выступал как пропагандист охраны памятников - как материальных, так и нематериальных. С 1986 по 1993 год академик Лихачёв был председателем Российского фонда культуры, избирался народным депутатом Верховного совета.

В.П. Адриановой-Перетц и Д.С. Лихачев. 1967 год. Фотография: likhachev.lfond.spb.ru

Дмитрий Лихачев. Фотография: slvf.ru

Д.С. Лихачев и В.Г.Распутин. 1986 год. Фотография: likhachev.lfond.spb.ru

Дмитрий Сергеевич прожил 92 года, в течение его земного пути в России несколько раз сменились политические режимы. Он родился в Санкт-Петербурге и умер в нем же, но жил и в Петрограде, и в Ленинграде… Выдающийся ученый через все испытания пронес веру (причем его родители были из старообрядческих семей) и выдержку, всегда оставался верен своей миссии - хранить память, историю, культуру. Дмитрий Сергеевич пострадал от советской власти, но не стал диссидентом, всегда находил разумный компромисс в отношениях с вышестоящими, чтобы иметь возможность делать свое дело. Совесть его не была замарана ни одним неблаговидным поступком. Как-то он написал о своем опыте отбывания срока на Соловках: «Я понял следующее: каждый день - подарок Бога. Мне нужно жить насущным днем, быть довольным тем, что я живу еще лишний день. И быть благодарным за каждый день. Поэтому не надо бояться ничего на свете» . В жизни Дмитрия Сергеевича было много-много дней, каждый из которых он наполнял трудом по преумножению культурного богатства России.

Доктор культурологических наук, профессор А. ЗАПЕСОЦКИЙ (Санкт-Петербург).

28 ноября 2006 года исполнилось 100 лет со дня рождения Дмитрия Сергеевича Лихачева. Ученый ушел из жизни в сентябре 1999-го, и сравнительно небольшой исторической дистанции хватило для весьма основательного расширения представлений о роли и сути его научного наследия. Текущий 2006 год был объявлен в стране "Годом гуманитарных наук, культуры и образования - Годом академика Д. С. Лихачева".

Наука и жизнь // Иллюстрации

Открытие выставки трудов профессорско-преподавательского коллектива Гуманитарного университета.

Дмитрий Сергеевич на обсуждении Декларации прав культуры. Санкт-Петербург. Дворец Белосельских-Белозерских. 10 апреля 1996 года.

Во время дискуссии "Судьба российской интеллигенции".

Участники дискуссии "Судьба российской интеллигенции". Зал дворца князей Белосельских-Белозерских полон. 1996 год.

12 марта 1998 года состоялась знаменательная церемония - имя замечательного музыканта М. Л. Ростроповича было занесено на памятную доску Гуманитарного университета.

Почетные граждане Санкт-Петербурга академик Лихачев и заведующий кафедрой физического воспитания СПбГУП профессор Бобров в День библиотекаря. 27 апреля 1999 года.

Академик Лихачев и писатель Даниил Гранин во многом единомышленники.

Любопытно, но при жизни Дмитрия Сергеевича признание его вклада в науку ограничивалось литературоведением - с 1937 года основным местом работы Лихачева был Отдел древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук. Коллеги ученого по литературоведческому цеху практически сразу оценили значение таких его трудов, как "Русские летописи и их культурно -историческое значение" (1947), "Человек в литературе Древней Руси" (1958), "Текстология. На материале русской литературы X-XVII веков" (1962), "Поэтика древнерусской литературы" (1967) и другие. Наибольшее академическое признание Д. С. Лихачеву принесли исследования, связанные с памятниками письменности: "Слово о полку Игореве", "Повесть временны"х лет", "Поучения Владимира Мономаха", "Послания Ивана Грозного"...

В то же время статьи и книги академика о России - о ее культуре, истории, нравственности, интеллигенции - не подвергались сколь-нибудь серьезному научному анализу, коллеги относили их к публицистике. Как ни странно, но даже такие фундаментальные труды, как "Три основы европейской культуры и русский исторический опыт", "Культура как целостная среда", "Петровские реформы и развитие русской культуры", или лекция "Петербург в истории русской культуры", прочитанная Дмитрием Сергеевичем в нашем университете в 1993 году, не получили своевременной оценки. Более того, в 1995-1996 годах под руководством Д. С. Лихачева была разработана Декларация прав культуры - своего рода научное и нравственное завещание ученого, документ исключительного, мирового значения. А между тем некоторые исследователи его наследия до недавнего времени полагали, что в завершающее десятилетие жизненного пути академик не создал ничего значительного.

Сегодня огромный вклад Д. С. Лихачева в историю и культурологию России уже несомненен, его труды привлекают внимание философов, искусствоведов, педагогов и представите лей других отраслей науки. К сожалению, то, что до сих пор нет полного собрания сочинений академика, сдерживает полноценные исследования его творчества. И все же очевидно, что труды Лихачева обогащают широкий спектр гуманитарных наук. Анализируя научное наследие ученого, понимаешь, как по ходу занятий древнерусской литературой ему становится тесно в рамках классической филологии. Постепенно Дмитрий Сергеевич предстает перед нами ученым синтетического типа, свободно работающим практически во всех актуальных для его времени областях гуманитарного знания.

Внимание, прежде всего, привлекает яркая и целостная концепция российской истории, предложенная Лихачевым. Сегодня многие спорят о том, что представляет собой Россия: часть Европы, соединение европейского и азиатского начал (Евразию) или совершенно уникальное, самобытное явление. По Лихачеву, Россия - самая европейская часть Европы. И Дмитрий Сергеевич очень логично, конкретны ми и весьма впечатляющими примерами это обосновывает. Полемизируя с оппонентами, он пишет: "Россия имела чрезвычайно мало собственно восточного. С юга, из Византии и Болгарии пришла на Русь духовная европейская культура, а с севера - другая, языческая дружинно-княжеская военная культура - Скандинавии. Русь было бы естественнее назвать Скандовизантией, нежели Евразией".

Особое внимание Лихачева привлекают узловые, переломные моменты истории отечества, к примеру специфика XIV-XV веков, которую он определяет понятием "Предвозрождение". Ученый показывает, как в это время происходит сложение русской национальной культуры: крепнет единство русского языка, литература подчиняется теме государственного строительства, архитектура все сильнее выражает национальное своеобразие, распространение исторических знаний и интерес к родной истории возрастают до широчайших размеров и т.д.

Или иной пример - Петровские реформы. Общепринятую их трактовку как культурный переход державы из Азии в Европу, совершенный по воле ее властителя, Дмитрий Сергеевич считает одним из самых удивительных мифов, созданных самим Петром. Лихачев утверждает: к приходу Петра на царствование страна и была европейской, однако в ней назрел переход от средневековой культуры к культуре нового времени, что и осуществил великий реформатор. А между тем, чтобы провести в жизнь преобразования, государю потребовалось серьезно исказить представления о предшествующей русской истории. "Раз необходимо было большее сближение с Европой, значит, надо было утверждать, что Россия была совершенно отгорожена от Европы. Раз надо было быстрее двигаться вперед, значит, необходимо было создать миф о России костной, малоподвижной и т.д. Раз нужна была новая культура, значит, старая никуда не годилась. Как это часто случалось в русской жизни, для движения вперед требовался основательный удар по всему старому. И это удалось сделать с такою энергией, что вся семивековая русская история была отвергнута и оклеветана", - пишет Д. С. Лихачев.

Из работ академика следует, что гений Петра проявляется (чуть ли не в первую очередь) в радикальном и стремительном изменении общественного мнения: "Одна из особенностей всех действий Петра состояла в том, что он умел придавать демонстративный характер всему тому, что он делал. То, что ему бесспорно принадлежит, - это смена всей "знаковой системы" Древней Руси. Он переодел армию, он переодел народ, сменил столицу, демонстративно перенеся ее на запад, сменил церковно-славянский шрифт на гражданский". Лихачев полагает, что в основе этих действий - не капризы и самодурство царя и не проявление инстинкта подражания, а стремление ускорить происходящие явления в культуре, придать медленно происходившим процессам сознательное направление. Опираясь на историка Щербатого, он пишет, что без Петра на аналогичные реформы России понадобилось бы семь поколений. Однако реформы были закономерны, и их ход был подготовлен "всеми линиями развития русской культуры, многие из которых восходят еще к XIV веку".

Дмитрий Сергеевич не только выступает автором собственной концепции истории России. Его историзм многопланов. С одной стороны, можно говорить о нем на уровне осмысления ученым различных конкретных явлений жизни. С другой - его работы содержат достаточно материала для понимания общих закономерностей исторических процессов.

Труды ученого (особенно в период, завершающий его научную биографию) говорят о том, что Лихачев понимал историю человечества в первую очередь как историю культуры. Именно культура, по глубокому убеждению академика, составляет смысл и главную ценность существования человечества - как народов, малых этносов, так и государств. И смысл жизни на индивидуальном, личностном уровне, по Лихачеву, также обретается в культурном контексте человеческой жизнедеятельности. В этом отношении характерно выступление Д. С. Лихачева на заседании президиума Российского фонда культуры в 1992 году: "У нас нет культурной программы. Есть экономическая, военная, а вот культурной нет. Хотя культуре принадлежит первенствующее место в жизни народа и государства".

По сути, ученый предлагает культуроцентричную концепцию истории. В соответствии с нею он и отдельных исторических деятелей оценивает не по успехам в войнах и захватам территорий, а по влиянию на развитие культуры. Так, к личности и деятельности Ивана Грозного Д. С. Лихачев относится явно негативно, хотя и признает несомненные таланты царя, в том числе литературные. "Государство взяло на себя решение всех этических вопросов за своих граждан, казнило людей за отступление от этических норм всевозможного порядка. Возникла страшная этическая система Грозного… Грозный взял на себя невероятный груз ответственности. Он залил страну кровью во имя соблюдения этических норм или того, что ему казалось этическими нормами".

Именно политический террор Ивана Грозного, по убеждению Д. С. Лихачева, способствовал подавлению личного начала в художественном творчестве и стал одной из причин, воспрепятствовавших расцвету Возрождения в России.

В общем потоке культурных трансформаций академик выделяет главенствующий вопрос об историческом отборе и развитии всего самого лучшего. А лучшее для него - в высокой степени синоним гуманного. В итоге Лихачев создает подлинно гуманистическую концепцию исторического развития.

Особый интерес к культуре в сочетании с уникальной научной эрудицией позволили Дмитрию Сергеевичу оказаться на гребне междисциплинарных научных исследований в гуманитарной сфере, приведших в конце XX века к формированию новой отрасли знания - культурологии. Если с позиций современного научного знания оглянуться в прошлое, то можно сказать, что рядом с Лихачевым-филологом в конце минувшего столетия встала фигура Лихачева-культуролога, не менее значительная, не менее масштабная. Академик Лихачев - великий культуролог XX века. Никто, думаю, не постиг сути нашей культуры лучше, чем он. И именно в этом его величайшая заслуга перед страной. Взор Дмитрия Сергеевича сумел охватить культуру России в динамике ее исторического становления и развития, в ее системной целостности и в удивительной, прекрасной внутренней сложности. Рассматривая Россию в мощном потоке мирового процесса развития цивилизаций, Д. С. Лихачев неизменно отрицает любую попытку говорить о русско-славянской исключительности. В его понимании русская культура всегда была по своему типу европейской и несла в себе все три отличительные особенности, связанные с христианством: личностное начало, восприимчивость к другим культурам (универсализм) и стремление к свободе. При этом главной особенностью русской культуры является ее соборность - по мнению Лихачева, одно из специфических начал, характерных для европейской культуры. Кроме того, в числе отличительных особенностей Дмитрий Сергеевич упоминает устремленность в будущее и традиционную "неудовлетворенность собой" - важные источники всякого движения вперед. Четко определяя суть русской национальной самобытности, ученый считает, что наши национальные черты, особенности и традиции сложились под влиянием более широких культурных комплексов.

Прослеживая становление культуры Древней Руси, Лихачев считает особо важным приобщение славян к христианству. Не отрицая татаро-монгольского влияния, ученый тем не менее характеризует его как чуждое и в целом отвергнутое. Русь восприняла нашествие как катастрофу, как "вторжение потусторонних сил, нечто невиданное и непонятное". Более того, длительный период после освобождения от татаро-монголов развитие русского народа шло под знаком преодоления "темных веков ига" чуждой культуры.

Происхождение славянской культуры академик рассматривает во взаимосвязи с греко-византийским культурным пластом. В ряде своих трудов он весьма убедительно, на конкретных и впечатляющих деталях показывает, как шло это взаимное влияние, утверждая, что оно соответствовало глубинным потребностям развития русской культуры. В момент становления на общенациональном уровне (XIV-XV века) русская культура несла в себе, с одной стороны, черты уравновешенной, уверенной в себе древней культуры, опирающейся на сложную культуру старого Киева и старого Владимира, с другой - в ней явственно сказывалась органическая связь с культурой всего восточноевропейского Предвозрождения.

Несмотря на то что развитие русской культуры тогда происходило преимущественно в религиозной оболочке, ее памятники (в высших своих проявлениях) позволяют сегодня говорить о внимании к личности, человеческом достоинстве, высоком гуманизме и других чертах, определяющих принадлежность Руси к широкому, общеевропейскому культурному комплексу.

Ну и, наконец, самый широкий контекст, в котором Дмитрий Сергеевич рассматривает нашу культуру, - глобальный. Отправной точкой для анализа он избирает первое большое историческое сочинение "Повесть временны"х лет" (начало XII века). Варяги на севере, греки на берегах Черного моря, хазары, среди которых были и христиане, и иудеи, и магометане. Тесные отношения Руси с финно-угорскими и литовскими племенами, чудью, мерей, весью, ижорой, мордвой, коми-зырянами. Государство Русь и его окружение с самого начала были многонациональными. Отсюда характернейшая черта русской культуры, проходящая через всю ее тысячелетнюю историю, - вселенскость, универсализм.

Особое место в трудах Дмитрия Сергеевича Лихачева занимает культурологическое исследование Санкт-Петербурга, его выводы и здесь проливают свет на многое. Ученый выделяет характерные только для Петербурга черты, свойственные трем векам его существования. Прежде всего - органичное сочетание лучшей европейскости и лучшей русскости. По Лихачеву, уникальность Петербурга в том, что это - город общемировых культурных интересов, соединивший в себе градостроительные и культурные принципы различных европейских стран и допетровской Руси. При том суть петербургской культуры - не в похожести на Европу, а в концентрации лучших сторон русской и мировой культуры. Важной особенностью Петербурга Дмитрий Сергеевич считает "его научную связь со всем миром", что тоже превращало Петербург в "город общемировых культурных интересов". Другая существенная сторона Петербурга - академизм во всех его проявлениях, "склонность к классическому искусству, классическим формам. Это проявилось как внешне - в зодчестве, так и в существе интересов петербургских авторов, творцов, педагогов и т. д.". Академик отмечал, что в Петербурге все основные европейские и мировые стили приобретали классический характер.

Именно в Петербурге появился и получил развитие тот особый, а в ряде отношений высший "продукт" мировой культуры, называемый интеллигенцией. По мысли Лихачева, это одна из вершин развития европейской духовной традиции, явление, сформировавшееся на российской почве закономерным образом. О том, что составляет суть понятия "интеллигент", о роли российской интеллигенции шли бурные дискуссии в нашем университете. В них активно участвовал Дмитрий Сергеевич. В результате родилось определение: интеллигент - это образованный человек с обостренным чувством совестливости, обладающий к тому же интеллектуальной независимостью. "Интеллектуальная независимость является чрезвычайно важной особенностью интеллигенции. Независимость от интересов партийных, сословных, классовых, профессиональ ных, коммерческих и даже просто карьерных", - писал Дмитрий Сергеевич.

В общефилософском смысле интеллигенту свойственен особого рода индивидуализм человека общественного, сопряженного с обществом этическими императивами, в русской транскрипции - совестью. Интеллигент руководствуется интересами народа, а не власти. И в дореволюционном Петербурге интеллигенция самопроизвольно, "снизу" объединялась в "общества и сообщества", "общественные формирования", где собирались люди, объединенные специальностью, умственными или мировоззренческими интересами. Система таких неформальных и независимых от государства обществ рождала общественное мнение - орудие не менее мощное в некоторых ситуациях, чем политическая или законодательная власть. "Эти общественные объединения, - пишет Лихачев, - играли колоссальную роль, прежде всего, в формировании общественного мнения. Общественное мнение в Петербурге создавалось не в государственных учреждениях, а главным образом в этих частных кружках, объединениях, на журфиксах, на встречах ученых и т. д. Именно здесь возникала и репутация людей".

Для интеллигенции мораль как категория обоюдоострая, как синтез личного и общественного есть единственная власть, которая не лишает человека свободы, напротив, именно совесть и является истинной гарантией свободы. Соединяясь в единое целое, воля и мораль создают стержень человека - его личность. Потому-то "самое большое сопротивление злым идеям всегда оказывает личность". Формирование подобного слоя людей может быть расценено как высочайшее гуманитарное достижение России, своего рода торжество человеческого духа, лежащее в русле европейской (христианской) традиции.

Таким образом, великие начинания Петра по преодолению отсталости от Запада в сферах науки и образования завершаются безусловным и вполне очевидным успехом. Петербургская культура утверждает себя в качестве одного из высших проявлений культуры общемировой.

Декларация прав культуры, созданная группой сотрудников Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов под началом Д. С. Лихачева, стала своего рода вершиной его жизненного пути. Это послание ученого мировому сообществу, послание в будущее. Идея Декларации заключается в следующем. Современный этап развития цивилизации породил необходимость официально принять международным сообществом, правительствами государств ряд принципов и положений, необходимых для сохранения и дальнейшего развития культуры как достояния человечества.

В Декларации сформулирован новый подход к определению места и роли культуры в жизни общества. Неслучайно в ней говорится, что культура представляет главный смысл и глобальную ценность существования как народов, малых этносов, так и государств. Вне культуры их самостоятельное существование лишается смысла. Право на культуру должно стоять в одном ряду с правом на жизнь и другими правами человека. Культура - условие продолжения осмысленной жизни, человеческой истории, дальнейшего развития человечества.

В Декларации вводится понятие "гуманитарная культура", то есть культура, ориентированная на развитие созидательных начал в человеке и обществе. И это ясно: ничем не регулируемый, нецивилизованный рынок усиливает экспансию антигуманных ценностей массовой культуры. Если так будет продолжаться и дальше, мы можем стать свидетелями утраты культурой своей сущностной функции - быть гуманистическим ориентиром и критерием развития цивилизации и человека. Именно поэтому государства должны стать гарантами взращивания гуманитарной культуры, этой духовной основы и возможности развития, совершенствования человека и общества.

Интересно, что в Декларации Д. С. Лихачев дает свое, альтернативное понимание глобализации. Он видит в ней процесс, движимый в первую очередь не экономическими, а культурными интересами мирового сообщества. Глобализацию нужно осуществлять не для "золотого миллиарда" жителей отдельных стран, а для всего человечества. Ее неверно понимать только как экспансию мировых корпораций, переток кадров и сырьевых ресурсов. Человечеством должна быть выстроена концепция глобализации как гармоничного процесса мирового культурного развития.

На различных российских общественных форумах Декларация получила одобрение научной и творческой интеллигенции страны. МИД России добился отражения ряда ее положений в принятых ЮНЕСКО Декларации о культурном разнообразии (2003) и Конвенции об охране и поощрении разнообразия форм культурного самовыражения (2005). На повестке дня - работа над ее целостным принятием мировым сообществом.

Личность Дмитрия Сергеевича Лихачева - ярчайшее явление российской и мировой культуры - стала одним из символов ее величия. Профессор русских и восточноевропейских исследований университета Sussex Робин Милнер-Гулланд справедливо сказал о Лихачеве: "С подлинным интернациона лизмом своих взглядов он является наиболее убедительным адвокатом богатства тысячелетнего культурного опыта России из всех известных нашему поколению. Мы все еще долго будем пользоваться плодами его неустанной деятельности".

См. в номере на ту же тему

О науке и ненауке

Научная работа - это рост растения: сперва она ближе к почве (к материалу, к источникам), затем она поднимается до обобщений. Так с каждой работой в отдельности и так с общим путем ученого: до широких («широколиственных») обобщений он имеет право подниматься только в зрелые и пожилые годы. Мы не должны забывать, что за широкой листвой скрывается прочный ствол источников, работы над источниками. Составитель известного словаря английского языка доктор Самюэль Джонсон утверждал: «Знание бывает двух видов. Мы либо знаем предмет сами, либо знаем, где можно найти о нем сведения». Это изречение имело в английском высшем образовании огромную роль, ибо было признано, что в жизни самое необходимое знание (при наличии хороших библиотек) — второе. Поэтому экзаменационные испытания в Англии проводятся часто в библиотеках с открытым доступом к книгам.

Проверяется в письменном виде: 1) насколько хорошо учащийся умеет пользоваться литературой, справочниками, словарями; 2) насколько логично он рассуждает, доказывая свою мысль; 3) насколько хорошо он умеет излагать мысль письменно. Все англичане умеют хорошо писать письма. В стремлении проявить ученость и проницательность ученые-искусствоведы и палеографы часто преувеличивают и перенапрягают свои возможности точных атрибуций и датировок. Это выражается, например, в «точном» определении района, из которого происходит икона, не учитывающем то обстоятельство, что иконописцы постоянно переезжали из одного места в другое. Выражается это и в «точном» определении времени, к которому относится тот или иной почерк. «Первая четверть такого-то века» или «последняя четверть такого-то века». Как будто бы писец не мог работать 50 лет и более, не приноравливая свой почерк к тому или иному вступившему в моду почерку. Или как будто писец не мог учиться у старика, да еще где-либо в захолустье.

Однако точность «определений», иногда с точностью до десятилетия, придает «вес» ученому в глазах окружающих. Мне вспоминается, как мой школьный товарищ Сережа Эйнерлинг (правнук известного издателя «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина) показал мне в самом начале 20-х годов выменянные им документы Соляной конторы XVIII века. В эти документы завертывались селедки на рынке. Они были получены им из «списанных» залежей петроградских архивов. Торговцы охотно меняли эти документы на обычную газетную бумагу — фунт на фунт. Наменял этих документов и я (тем более что жили мы на казенной квартире Первой государственной типографии — теперь «Печатный Двор», и всякой бумаги для обменов у нас было много). Меня очень интересовала красота почерков: у каждого писца — свой почерк. Были почерки суховатые, свойственные XVIII веку, а были и очень размашистые — точь-в-точь XVII век. Документы в большинстве случаев имели даты.

Когда я занимался в университете палеографией у академика Е.Ф. Карского, я принес ему часть документов и он объяснил мне наличие архаичных почерков на датированных документах середины XVIII века: документы были из городов Русского Севера. Туда «культура» доходила медленно, учителями писцов могли быть старики. А не будь дат у документов? Современные «эрудированные» палеографы непременно определили бы их «концом XVII века» или чем-то вроде этого. Разве что догадались бы проверить водяные знаки... А разве с иконами не могло быть того же самого? Сам я пишу уже лет семьдесят. За это время мой почерк менялся: стал менее разборчивым — сказывается возраст, но отнюдь не эпоха. Хотя и в Новое время почерки меняются по времени.

Академик А. С. Орлов сохранял некоторые старые начертания букв, типичные для XIX века: буква «т», например. В создании различных искусствоведческих псевдотеорий и обобщений огромную роль играет суетность исследователей: стремление «сказать свое слово», дать свое определение, название, скрыв, однако, свою зависимость от предшественников или «неприятных» им современников. Иногда искусствоведы (и литературоведы тоже) не ссылаются на своих современников, чтобы отделиться от них по соображениям группового характера или из простой человеческой неприязни. В недавно вышедшей книге лучшего нашего знатока древнерусского искусства — Г. К. Вагнера — «Канон и стиль в древнерусском искусстве» (М., 1987) есть глава «Постановка проблемы», где с замечательной объективностью и нейтральностью анализируются взгляды на стили в древнерусском искусстве различных ученых начиная с XIX века. В ней ничего не говорится о личных взаимоотношениях между искусствоведами, но, зная эти взаимоотношения, следует пожалеть — как много проигрывает теория от внетеоретических эмоций и эгоизма исследователей, стремящихся к «самоутверждению» или к умалению значения своих современников.

Кстати, существует несколько упрощенных способов создания «новых» подходов и методов в гуманитарных науках. Один из них, самый распространенный, — это объявить необходимость комплексности. Отсюда в педагогике родился в 20-е годы нелепый комплексный метод в преподавании. Комплексные подходы время от времени появлялись в искусствоведении, в литературоведении, в различных вспомогательных дисциплинах. Что скажешь против необходимости «комплексности»? А впечатление — новой игрушки в руках у ученых.

Вторичность в науке. Вторичность — явление, захлестывающее разные стороны культуры. Наука, и в частности литературоведение, также подвержена этому явлению. Ученые часто создают новые гипотезы не на основании «сырого» материала, а видоизменяя старые, уже бывшие в употреблении гипотезы и теории, со всеми приводимыми в них фактами. Это еще лучшая форма вторичности. Хуже, когда ученый пытается поставить себя выше науки и начинает, как милиционер, регулировать движение: этот прав, тот не прав, такому-то следует подправиться, а этому — не заходить слишком далеко. Раздает похвалы и шлепки, кого-то милостиво поощряет и пр. Такая вторичность особенно плоха тем, что создает ученому ложный (к счастью, недолговечный) авторитет. Всякий, кто берет в руки палку, начинает внушать невольный страх — как бы от него не попало.

Ко вторичности в науке приближается по чисто внешнему сходству историографический подход. Но историография, если она настоящая, — это не вторичная наука. Историограф науки изучает тоже сырой материал и может прийти к интересным выводам. Впрочем, и историографии в широкой мере грозит вторичность. Вторичность — вроде соединительной ткани. Она грозит разрастанием и вытеснением живых, «работающих» клеток. Блаженный Августин: «Я знаю, что это такое, только до той поры, пока меня не спросят — что же это такое!» Ученый не обязательно должен всегда отвечать на вопросы, но он безусловно должен их правильно ставить. Иногда заслуга правильной постановки вопросов может оказаться даже более важной, чем нечеткий ответ. Человек не обладает истиной, но неутомимо ее ищет. Яркое научное воображение позволяет ученому в первую очередь не столько предлагать решения, сколько выдвигать все новые и новые проблемы. Наука растет не только накоплениями утверждений, но и накоплением их опровержений.

В. И. Вернадский, известный всему миру своими научными обобщениями, писал: «Настоящей научной работой кажется опыт, анализ, измерение, новый факт, — а не обобщение». Правда, рядом он зачеркивает эту мысль, отрицает ее всеобщность, но все-таки... (Страницы автобиографии В. И. Вернадского. М., 1981, с. 286). В письмах из Америки и Канады В.И. Вернадский поражается «роскошью университетского образования», «широтой возможностей научной работы» и малыми результатами. 6 августа 1913 года он пишет из Торонто: «Крупных талантливых личностей мало. Берется всё организацией, средствами; многочисленностью работников. То, что нам показывал вчера Николь, — детский лепет, о котором странно рассуждать серьезно...» Николь — канадский ученый, профессор Кингстонского университета. Похоже, что мы вступили в тот же период развития науки, всегда берем многочисленностью, а не талантом больших в науке личностей. В 20-е годы академик Стеклов не хотел давать вакансии академика для С. Ф. Платонова и сказал между прочим: «Науки делятся на естественные и противоестественные». С.Ф. Платонов нашелся и ответил: «Науки делятся на общественные и антиобщественные».

Гёте принадлежит высказывание: «Призрак не видят вдвоем». Эта мысль может быть распространена и на одновременность создания какой-либо сложной теории двумя людьми. Однако бывают случаи, когда какое-либо открытие как бы назревает, состояние науки «позволяет» его сделать. Одновременность открытий в науке и в технике (а может быть, и стилистических и идейных решений в искусстве). В 1825 году Янош Болаи получил письмо от своего отца, предупреждавшего своего сына о необходимости скорее опубликовать свою геометрическую теорию, ибо «надо признать, что некоторые вещи имеют, так сказать, свою эпоху, в коей их в разных местах находят одновременно». В самом деле, в феврале 1826 года Н.И. Лобачевский представил доклад, в котором содержалась аналогичная теория, с новым решением проблемы V постулата Эвклида о параллельных прямых. Историки науки должны заняться специальным изучением одновременности некоторых открытий разными людьми (Попов и Маркони и пр.). В общем плане истории культуры это крайне важно.

А по поводу Лобачевского я бы прибавил еще следующее. Часто открытия делаются играя, в качестве шутливого, веселого предположения. Как кажется, Лобачевский первоначально не придавал особенно серьезного значения своему открытию. В искусстве (особенно в живописи) многое шло от эпатирования, озорства, шутки. Когда я спросил Б.В. Томашевского, правильно ли описал историю литературоведческого формализма Виктор Эрлих в своей книге на этот сюжет, Б.В. Томашевский ответил мне: «Он не заметил, что мы вначале просто хулиганили». В науке знакомое должно идти перед незнакомым. Запредельное торможение. Хирург Лев Моисеевич Дулькин рассказал мне о том, как совершенно постороннее и часто пустое явление отвлекает от главного. Профессор читал лекцию. Во время лекции ассистент вносит непонятный стеклянный экран и ставит его перед аудиторией. Потом входит снова и начинает по нему бить. Кончает и уходит. Профессор обращается к одному студенту, потом к другому, к третьему и т. д., спрашивает: «О чем я только что говорил?» Никто не знает. Глупость (экран, битье по нему) целиком отвлекла студентов от лекции. То же и в научной работе: глупые склоки, «проработки» и прочее могут целиком парализовать работу научного учреждения.

Мне неоднократно в своих выступлениях приходилось писать и говорить, что доступ к архивным материалам должен быть более открытым, свободным. Научная работа (особенно текстологическая) требует использования по той или иной теме всех рукописных источников (об этом я пишу и в двух изданиях своей книги «Текстология»). У нас же все чаще в архивохранилищах решают — эту рукопись выдать, а эту — не выдавать, и решение это зачастую произвольно. Особенно надо приучать пользоваться первоисточниками научную молодежь — а она-то все чаще оказывается стеснена в читальных залах рукописных отделов. Рукописные книги и рукописи надо выдавать почаще — от этого зависит, кстати сказать, и их сохранность. Исследователь контролирует состояние рукописей, контролирует архивиста, проверяя, так ли он «опознал» рукопись. Я мог бы привести десятки примеров, когда рукописи считались «пропавшими» в результате того, что они подолгу не попадали в руки исследователю и не отождествлялись.

Доступность источника — и рукописного документа, и книги, и редких журналов или старых газет — кардинальная проблема, от которой зависит развитие гуманитарной науки. Преграждение доступа к источникам ведет к застою, принуждая исследователя топтаться на площадке одних и тех же фактов, повторять банальности, и в конце концов отделяет его от науки. Не должно быть никаких закрытых фондов — ни архивных, ни библиотечных. Как достичь такого положения — этот вопрос должен быть обсужден широкой научной общественностью, а не решаться в ведомственных кабинетах. Свобода доступа к животворным культурным ценностям — наше общее право, право всех и каждого, и обязанность библиотек и архивов — обеспечить осуществление этого права на деле. Прослыть эрудитом проще всего, зная немного, но именно то, чего не знают другие.

Если бы мне пришлось издавать журнал (литературоведческий или культурологический), я бы сделал в нем три главных раздела: 1) статьи (обязательно краткие, сжатые — без фразеологических штампов и излишеств; в целом — не больше полулиста); 2) рецензии (отдел открывался бы общим обзором книг, вышедших за определенный промежуток времени: можно за год по темам, и состоял бы в основном в подробных разборах книг); 3) заметки и поправки (типа тех, что дает И.Г. Ямпольский в «Вопросах литературы»); это внесло бы дисциплину и чувство ответственности в авторский труд, подтянуло бы авторов.

Д.А. Гольдгаммер. Самовнушение при научных исследованиях (журнал «Научное слово», 1905, кн. X, с. 5-22). Очень интересная статья. На многих примерах она показывает давно известный факт: как результаты наблюдений и экспериментов подгоняются под выводы. Но важно в ней и ново то, что эта «подгонка» совершается часто бессознательно. Исследователь так убежден в заранее составленных им выводах, что во всем видит их подтверждение и действительно не видит ничего, что им противоречит. Хотя автор ограничивается «точными» науками, но в еще большей мере это касается ведь и гуманитарных дисциплин. В литературоведческой текстологии — это сплошь да рядом. Достаточно посмотреть работы по текстологии «Задонщины»: вариант хуже, — значит, он вторичный, вариант лучше, — значит, исправили предшествующее чтение, которое было хуже. Уже совсем не уследишь за «самовнушением» в более широких обобщениях, когда необходимо охарактеризовать особенности творчества того или иного автора.

Но самовнушение распространяется не только на творцов, но и на читателей, на зрителей, слушателей. И тут оно играет иногда положительную роль. Репутация автора или художника заставляет внимательнее относиться к их творчеству: читать, смотреть, слушать. А читатель, зритель и слушатель должны быть «искательны», внимательны, вдумчивы, особенно если это касается «трудных» творцов: Пастернака, Мандельштама, постимпрессионистов, сложных композиторов. Иногда читателю, зрителю, слушателю кажется в результате самовнушения, что он понимает. Ну и пусть кажется! В конце концов поймет или отбросит. Но без периода пытливых поисков всем трем не обойтись. Если все трое хотят совершенствовать свое познание искусства. Увеличение знаний о явлении ведет иногда к уменьшению его понимания.

В литературоведении вместо исследований все больше развиваются «наднаучные» работы: «ученый» больше всего толкует о том, кто прав, кто нет, кто на правильном пути, а кто скосил с него и пр. В инквизиции была должность «квалификатора». Квалификатор определял — что есть ересь и что ересью не является. В нау ке квалификаторы ужасны. Их много в литературоведении. Ларошфуко: «Человек всегда имеет в себе достаточно мужества, чтобы перенести несчастия других». Добавим: а ученый — неудачи чужого эксперимента или его фактическую ошибку. Б. А. Романов сказал про одного историка, увеличивавшего список своих работ обилием рецензий: «Он расплевывает свои рецензии направо и налево». Там, где нет аргументов, там есть мнения. В одной из своих рецензий Б. А. Ларин написал: «Самой сильной частью книги приходится признать ее оглавление — попытку систематизации вопросов, — разработка же их (т. е. вся книга. — Д. Л.) поверхностна и примитивна». Убийственно точно.

В начале 30-х годов, в пору «перестройки» Академии наук кто-то (не назову фамилии) читал доклад о Пушкине в Большом конференц-зале главного здания Академии наук в Ленинграде. По окончании доклада, когда все расходились, в толпе у дверей Е.В. Тарле воздел руки кверху и произнес: «Я, конечно, понимаю, что это Академия наук, но в зале все же были люди с высшим образованием». Вчера читался доклад по советской литературе в Отделении литературы и языка. Я не выдержал и ушел, а знакомым сказал: «Мы-то ко всему привыкли, но стыдно было стенографисток». Ньютон открыл закон земного тяготения, но он не строил гипотез — что это такое, чем объясняется и т. п. Ньютон об этом декларативно заявил: он сказал, что не строит гипотез о том, чего не знает. И этим он не затормозил развития науки (со слов академика В. И. Смирнова. 15.IV.1971 г.).

Прогресс — это в значительной мере дифференциация и специализация внутри некоторого «организма». Прогресс в науке — это тоже дифференциация, специализация, усложнение изучаемых вопросов, появление все новых и новых проблем. Количество поднимающихся в науке вопросов значительно обгоняет количество ответов. Следовательно, наука, позволяющая пользоваться силами природы (в широком смысле), одновременно увеличивает количество тайн бытия. Одно из самых больших удовольствий для автора — выход его книги или статьи. Но... удовольствие это падает с выходом каждой следующей книги: вторая книга — уже половина восторга от первой, третья — треть, четвертая — четверть и т. д. Чтобы сохранить это удовольствие, надо, чтобы труды были новыми, не повторялись — были как бы каждый раз «первыми». Книга должна быть «неожиданностью» — и для читателя, и для самого автора

Недостаточно быть рыбой, чтобы стать хорошим ихтиологом: это выражение можно применить к одной старой фольклористке из деревни, считавшей себя высшим авторитетом в делах народного творчества. Раздраженный пустыми социологизированиями одного литературоведа, В.А. Десницкий сказал: «Из этого Пушкину штанов не сошьешь». Резерфорд сказал: «Научная истина проходит три стадии своего признания: сперва говорят — „это абсурд“, потом — „в этом что-то есть“ и, наконец, «это давно известно!». Вся соль здесь в том, что каждое из этих суждений Резерфорд называет «признанием»! «Инверсионная система» в науке: доказательная система строится для той или иной концепции. Соответственно подбираются документы и т. д. С. Б. Веселовский писал: «Никакое глубокомыслие и никакое остроумие не могут возместить незнания фактов» (Исследования по истории опричнины. 1963, с. 11).

В. А. Десницкий (бывший семинарист) называл сотрудников Пушкинского Дома, обладающих учеными степенями, «рясофорными». Барабанный бой эрудиции: имена, названия, цитаты, библиографические сноски — нужные и ненужные. Выражение Изоргиной: «заботливые эрудиты». Анатоль Франс: «Наука непогрешима, но ученые часто ошибаются». Из «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина. Один из параграфов Устава «О нестеснении градоначальников законами» гласит: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя». Напрасно думают, что это не относится к науке. «Где, хотел бы я знать, тот тяжеловес, который в состоянии вбить в семь-восемь страничек... историю и теорию, обзоры и методы» (из статьи Марлена Кораллова). «М. А. Лифшиц по праву таланта и авторитета занял в искусствоведении милицейский пост, чтобы регулировать движение. Но поток не повернул вспять, а стал просто обходить постового...» (М. Кораллов).

«Избирательное мышление» — бедствие в науке. Ученый, согласно этому избирательному мышлению, выбирает для себя только то, что подходит для его концепции. Ученый не должен становиться пленником своих концепций. Суеверия порождаются неполным знанием, полуобразованностью. Полуобразованные люди наиболее опасны для науки: они «всё знают». А.С. Пушкин в «Наброске статьи о русской литературе»: «Уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости». Сорные идеи растут особенно быстро. «Престижные публикации» ученых: 1) для увеличения числа работ (списка работ); 2) для участия в том или ином сборнике, где появление имени ученого само по себе почетно; 3) для участия в каком-либо большом научном споре («присоединение к спору» — «и я имею в этом свое мнение»); 4) для того чтобы войти в историографию вопроса (особенно часты статьи этого рода в спорах о датировках документа); 5) для того чтобы напомнить о себе в каком-либо солидном журнале; 6) для того чтобы выказать свою эрудицию. И т. д. Все эти публикации засоряют науку.

Искусственное раздувание объемов статей: 1) путем подробного и ненужного в ряде случаев изложения историографии вопроса; 2) путем искусственного увеличения библиографических сносок, включения в сноски работ, имеющих малое отношение к изучаемой проблеме; 3) путем подробного изложения пути, которым автор дошел до того или иного вывода. И т. д. Шаблон в темах научных статей: 1) статья ставит себе целью показать ограниченность той или иной концепции; 2) дополнить аргументацию по тому или иному вопросу; 3) внести историографическую поправку; 4) пересмотреть дату создания того или иного произведения, поддержав уже высказанную точку зрения, особенно если она принадлежит влиятельному ученому. И пр. Все это часто простая наукообразность, но которую трудно выявить. Известность и репутация ученого — совершенно различные явления.

Десять самооправданий плагиатора. Как оправдывается плагиат в научных работах. Во-первых, отмечу, что на плагиат решается прежде всего начальник, а не подчиненный или уж равный у равного. А оправдания следующие: 1) он (жертва) работает по моим идеям; 2) мы с ним (жертвой) работали вместе (вместе — часто означает разговор, подсказку и пр.); 3) я его (жертвы) руководитель; 4) весь институт или вся лаборатория работает, утверждает плагиатор, по «моим» идеям, по «моей» методике и пр. (а к чему, вообще говоря, сводится тогда роль научного руководителя учреждения — на то он и руководитель); 5) заимствование — общее место в науке, всем известное положение, банальность, не стоящая какой-либо сноски, отсылки и пр. Кто же этого положения не знает? 6) я на него и сослался (а сослался на второстепенное положение или в очень общей форме, не дающей читателю понять — что же взято у жертвы); 7) а он сам списал это положение у такого-то (в расчете, что проверять не станут, — особенно если ссылка сделана без точного указания источника); 8) а у меня другое (перефразировка, создание нового термина для того же понятия); 9) а у меня совсем другой материал (если материала много, положение оправдывается другими примерами, этот способ действует особенно легко); 10) положить идею молодого ученого в основу коллективного труда, возглавляемого «заслуженными именами». Вообще — бороться с индивидуальными трудами и стремиться создавать труды коллективные.

Способов обойти совесть бесконечно много. Но результат один: в науке не появляются новые крупные имена, наука хиреет, появляются «тайные труды» — тайные, чтобы не овладели ими бесталанные «организаторы науки». Наука часто мстит скептикам. Когда Вольтеру сказали, что высоко в Альпах нашли рыбий костяк, он презрительно спросил, не завтракал ли там постящийся монах. К. Честертон: «Во времена Вольтера люди не знали, какое следующее чудо удастся им разоблачить. В наши дни мы не знаем, какое следующее чудо нам придется проглотить» (из книги Честертона о Франциске Ассизском). Полузнайство в науке ужасно. Считается, что в науке могут хорошо руководить плохие ученые. Они берутся из полузнаек, ставятся в директора и заведующие и обычно направляют науку по узким тропам мелкого техницизма, которые ведут к быстрому и мимолетному успеху (или к полным провалам, когда такие полузнайки стремятся к авантюризму в науке).

Никогда нельзя полагаться на сведения одного рода, на одну аргументацию. Это хорошо может быть продемонстрировано на следующем «математическом» анекдоте. С математиком посоветовались: как обезопасить себя от появления террориста с бомбой в самолете? Ответ математика: «Возить с собой бомбу в портфеле, так как по теории вероятностей очень мало шансов на то, чтобы в самолете одновременно оказались две бомбы». Еще один вид суетности в науке: стремиться обладать «изысканными знаниями». Это возможно, и такого рода снобизм продолжает существовать, хотя и реже, чем в предшествующие столетия. Длинный язык — признак короткого ума. Самое легкодостижимое и одно из главных достоинств научного доклада (доклада как такового) — краткость. Малый прогресс в большом деле важнее большого прогресса в малом (а может быть, я не прав?). Ошибка, признанная вовремя, — не ошибка. В научном коллективе необходимы не директивы и распоряжения, а сотрудничество. И главная задача руководителя — достичь этого сотрудничества.

«Ответственный работник» — этот «термин» обычно понимается в смысле «важный», «высокопоставленный начальник», а надо понимать точно согласно значению самих слов: работник, ответственный за свои поступки, за свои распоряжения и поступки. Он не поднят над своими поступками, а подчинен им, подчинен своим обязанностям, наказуем за всякую неправду, этим работником сделанную. С ответственного работника больший спрос, чем с обычного работника. «Ответственный работник» противопоставлен обычному, а не «безответственному» работнику, ибо последний вообще не работник. Всякий работник отвечает за свою работу. Работа и работник составляют некое единство. Это особенно ясно в научном труде: ученый — это его труды, открытия. В этом он в той или иной степени бессмертен. Хорошая работа не просто сделана хорошим работником, но она сама создает хорошего работника. Работа и работник плотно связаны двухсторонней связью. Какая утонченная месть, какое злое издевательство: хвалить человека за то, в чем он явно не проявился!

Русская природа и русский характер

Я отмечал уже, как сильно воздействует русская равнина на характер русского человека. Мы часто забываем в последнее время о географическом факторе в человеческой истории. Но он существует, и никто никогда его не отрицал. Сейчас я хочу сказать о другом — о том, как, в свою очередь, воздействует человек на природу. Это не какое-нибудь открытие с моей стороны, просто я хочу поразмышлять и на эту тему. Начиная с XVIII века и ранее, с XVII века, утвердилось противопоставление человеческой культуры природе. Века эти создали миф о «естественном человеке», близком природе и потому не только не испорченном, но и необразованном. Открыто или скрытно естественным состоянием человека считалось невежество. И это не только глубоко ошибочно, это убеждение повлекло за собой представление о том, что всякое проявление культуры и цивилизации неорганично, способно испортить человека, а потому надо возвращаться к природе и стыдиться своей цивилизованности.

Это противопоставление человеческой культуры как якобы «противоестественного» явления «естественной» природе особенно утвердилось после Ж.-Ж. Руссо и сказалось в России в особых формах развившегося здесь в XIX веке своеобразного руссоизма: в народничестве, толстовских взглядах на «естественного человека» — крестьянина, противопоставляемого «образованному сословию», просто интеллигенции. Хождения в народ в буквальном и переносном смысле привели в некоторой части нашего общества в XIX и XX веках ко многим заблуждениям в отношении интеллигенции. Появилось и выражение «гнилая интеллигенция», презрение к интеллигенции якобы слабой и нерешительной. Создалось и неправильное представление об «интеллигенте» Гамлете как о человеке, постоянно колеблющемся и нерешительном. А Гамлет вовсе не слаб: он преисполнен чувства ответственности, он колеблется не по слабости, а потому что мыслит, потому что нравственно отвечает за свои поступки.

Врут про Гамлета, что он нерешителен.
Он решителен, груб и умен,
Но когда клинок занесен,
Гамлет медлит быть разрушителен
И глядит в перископ времен.
Не помедлив, стреляют злодеи
В сердце Лермонтова или Пушкина...
(Из стихотворения Д. Самойлова
«Оправдание Гамлета»)

Образованность и интеллектуальное развитие — это как раз суть, естественные состояния человека, а невежество, неинтеллигентность — состояния ненормальные для человека. Невежество или полузнайство — это почти болезнь. И доказать это легко могут физиологи. В самом деле, человеческий мозг устроен с огромным запасом. Даже народы с наиболее отсталым образованием имеют мозг «на три Оксфордских университета». Думают иначе только расисты. А всякий орган, который работает не в полную силу, оказывается в ненормальном положении, ослабевает, атрофируется, «заболевает». При этом заболевание мозга перекидывается прежде всего в нравственную область. Противопоставление природы культуре вообще не годится еще по одной причине. У природы ведь есть своя культура. Хаос вовсе не естественное состояние природы. Напротив, хаос (если только он вообще существует) — состояние природы противоестественное. В чем же выражается культура природы? Будем говорить о живой природе. Прежде всего она живет обществом, сообществом. Существуют растительные ассоциации: деревья живут не вперемешку, а известные породы совмещаются с другими, но далеко не всеми.

Сосны, например, имеют соседями определенные лишайники, мхи, грибы, кусты и т. д. Это помнит каждый грибник. Известные правила поведения свойственны не только животным (об этом знают все собаководы, кошатники, даже живущие вне природы, в городе), но и растениям. Деревья тянутся к солнцу по-разному — иногда шапками, чтобы не мешать друг другу, а иногда раскидисто, чтобы прикрывать и беречь другую породу деревьев, начинающую подрастать под их покровом. Под покровом ольхи растет сосна. Сосна вырастает, и тогда отмирает сделавшая свое дело ольха. Я наблюдал этот многолетний процесс под Ленинградом в Токсове, где во время Первой мировой войны были вырублены все сосны и сосновые леса сменились зарослями ольхи, которая затем прилелеяла под своими ветвями молоденькие сосенки. Теперь там снова сосны.

Природа по-своему «социальна». «Социальность» ее еще и в том, что она может жить рядом с человеком, соседствовать с ним, если тот, в свою очередь, социален и интеллектуален сам. Русский крестьянин своим многовековым трудом создавал красоту русской природы. Он пахал землю и тем задавал ей определенные габариты. Он клал меру своей пашне, проходя по ней с плугом. Рубежи в русской природе соразмерны труду человека и лошади, его способности пройти с лошадью за сохой или плугом, прежде чем повернуть назад, а потом снова вперед. Приглаживая землю, человек убирал в ней все резкие грани, бугры, камни. Русская природа мягкая, она ухожена крестьянином по-своему. Хождения крестьянина за плугом, сохой, бороной не только создавали «полосыньки» ржи, но ровняли границы леса, формировали его опушки, создавали плавные переходы от леса к полю, от поля к реке или озеру.

Русский пейзаж в основном формировался усилиями двух великих культур: культуры человека, смягчающего резкости природы, и культуры природы, в свою очередь смягчавшей все нарушения равновесия, которые невольно вносил в нее человек. Ландшафт создавался, с одной стороны, природой, готовой освоить и прикрыть все, что так или иначе нарушил человек, и с другой — человеком, мягчившим землю своим трудом и смягчавшим пейзаж. Обе культуры как бы поправляли друг друга и создавали ее человечность и приволье. Природа Восточно-Европейской равнины кроткая, без высоких гор, но и не бессильно плоская, с сетью рек, готовых быть «путями сообщения», и с небом, не заслоненным густыми лесами, с покатыми холмами и бесконечными, плавно обтекающими все возвышенности дорогами.

И с какой тщательностью гладил человек холмы, спуски и подъемы! Здесь опыт пахаря создавал эстетику параллельных линий — линий, идущих в унисон друг с другом и с природой, точно голоса в древнерусских песнопениях. Пахарь укладывал борозду к борозде, как причесывал, как укладывал волосок к волоску. Так лежит в избе бревно к бревну, плаха к плахе, в изгороди — жердь к жерди, а сами избы выстраиваются в ритмичный ряд над рекой или вдоль дороги — как стадо, вышедшее к водопою. Поэтому отношения природы и человека — это отношения двух культур, каждая из которых по-своему «социальна», общежительна, обладает своими «правилами поведения». И их встреча строится на своеобразных нравственных основаниях. Обе культуры — плод исторического развития, причем развитие человеческой культуры совершается под воздействием природы издавна (с тех пор, как существует человечество), а развитие природы сравнительно с ее многомиллионнолетним существованием — сравнительно недавно и не всюду под воздействием человеческой культуры.

Одна (культура природы) может существовать без другой (человеческой), а другая (человеческая) не может. Но все же в течение многих минувших веков между природой и человеком существовало равновесие. Казалось бы, оно должно было оставлять обе части равными, проходить где-то посередине. Но нет, равновесие всюду свое и всюду на какой-то своей, особой основе, со своею осью. На севере в России было больше природы, а чем ближе к степи, тем больше человека. Тот, кто бывал в Кижах, видел, вероятно, как вдоль всего острова тянется, точно хребет гигантского животного, каменная гряда. Около этого хребта бежит дорога. Этот хребет образовывался столетиями. Крестьяне освобождали свои поля от камней — валунов и булыжников — и сваливали их здесь, у дороги. Образовался ухоженный рельеф большого острова. Весь дух этого рельефа пронизан ощущением многовековья. И недаром жила здесь на острове из поколения в поколение семья сказителей былин Рябининых.

Пейзаж России на всем ее богатырском пространстве как бы пульсирует, он то разряжается и становится более природным, то сгущается в деревнях, погостах и городах, становится более человечным. В деревне и в городе продолжается тот же ритм параллельных линий, который начинается с пашни. Борозда к борозде, бревно к бревну, улица к улице. Крупные ритмические деления сочетаются с мелкими, дробными. Одно плавно переходит к другому. Город не противостоит природе. Он идет к природе через пригород. «Пригород» — это слово, как нарочно созданное, чтобы соединить представление о городе и природе. Пригород — при городе, но он и при природе. Пригород — это деревня с деревьями, с деревянными полудеревенскими домами. Он прильнул огородами и садами к стенам города, к валу и рву, но прильнул и к окружающим полям и лесам, отобрав от них немного деревьев, немного огородов, немного воды в свои пруды и колодцы. И все это в приливах и отливах скрытых и явных ритмов — грядок, улиц, домов, бревнышек, плах мостовых и мостиков.

«Письма о добром и прекрасном», в которых академик Дмитрий Лихачев размышляет о вечном и дает советы молодым, стали бестселлером еще в 1985 году и были переведены на многие языки. Издательство «Альпина Паблишер» перевыпускает сборник одного из самых известных ученых XX века. «Теории и практики» публикуют несколько писем - о том, почему карьеризм может сделать человека несчастным и невыносимым, как интеллигентность поможет жить долго и для чего человеку «бескорыстное» чтение.

Письмо одиннадцатое

Про карьеризм

Человек с первого дня своего рождения развивается. Он устремлен в будущее. Он учится, научается ставить себе новые задачи, даже не понимая этого. И как быстро он овладевает своим положением в жизни. Уже и ложку умеет держать, и первые слова произносить.

Потом отроком и юношей он тоже учится.

И уже приходит время применять свои знания, достичь того, к чему стремился. Зрелость. Надо жить настоящим…

Но разгон сохраняется, и вот вместо учения наступает для многих время овладения положением в жизни. Движение идет по инерции. Человек все время устремлен к будущему, а будущее уже не в реальных знаниях, не в овладении мастерством, а в устройстве себя в выгодном положении. Содержание, подлинное содержание утрачено. Настоящее время не наступает, все еще остается пустая устремленность в будущее. Это и есть карьеризм. Внутреннее беспокойство, делающее человека несчастным лично и нестерпимым для окружающих.

Письмо двенадцатое

Человек должен быть интеллигентен

Человек должен быть интеллигентен! А если у него профессия не требует интеллигентности? А если он не смог получить образования: так сложились обстоятельства? А если окружающая среда не позволяет? А если интеллигентность сделает его «белой вороной» среди его сослуживцев, друзей, родных, будет просто мешать его сближению с другими людьми?

Нет, нет и нет! Интеллигентность нужна при всех обстоятельствах. Она нужна и для окружающих, и для самого человека.

Это очень, очень важно, и прежде всего для того, чтобы жить счастливо и долго - да, долго! Ибо интеллигентность равна нравственному здоровью, а здоровье нужно, чтобы жить долго - не только физически, но и умственно. В одной старой книге сказано: «Чти отца своего и матерь свою, и долголетен будешь на земле». Это относится и к целому народу, и к отдельному человеку. Это мудро.

Но прежде всего определим, что такое интеллигентность, а потом, почему она связана с .

Многие думают: интеллигентный человек - это тот, который много читал, получил хорошее образование (и даже по преимуществу гуманитарное), много путешествовал, .

А между тем можно иметь все это и быть неинтеллигентным, и можно ничем этим не обладать в большой степени, а быть все-таки внутренне интеллигентным человеком.

Образованность нельзя смешивать с интеллигентностью. Образованность живет старым содержанием, интеллигентность - созданием нового и осознанием старого как нового.

Больше того… Лишите подлинно интеллигентного человека всех его знаний, образованности, лишите его самой памяти. Пусть он забыл все на свете, не будет знать классиков литературы, не будет помнить величайшие произведения искусства, забудет важнейшие исторические события, но если при всем этом он сохранит восприимчивость к интеллектуальным ценностям, любовь к приобретению знаний, интерес к истории, эстетическое чутье, сможет отличить настоящее произведение искусства от грубой «штуковины», сделанной, только чтобы удивить, если он сможет восхититься красотой природы, понять характер и индивидуальность другого человека, войти в его положение, а поняв другого человека, помочь ему, не проявит грубости, равнодушия, злорадства, зависти, а оценит другого по достоинству, если он проявит уважение к культуре прошлого, навыки воспитанного человека, ответственность в решении нравственных вопросов, богатство и точность своего языка - разговорного и письменного, - вот это и будет интеллигентный человек.

Интеллигентность не только в знаниях, а в способностях к пониманию другого. Она проявляется в тысяче и тысяче мелочей: в умении уважительно спорить, вести себя скромно за столом, в умении незаметно (именно незаметно) помочь другому, беречь природу, не мусорить вокруг себя - не мусорить окурками или руганью, дурными идеями (это тоже мусор, и еще какой!).

Семья Лихачевых, Дмитрий - в центре, 1929 год; Дмитрий Лихачев, 1989 год, © Д. Бальтерманц

Я знал на Русском Севере крестьян, которые были по-настоящему интеллигентны. Они соблюдали удивительную чистоту в своих домах, умели ценить хорошие песни, умели рассказывать «бывальщину» (то есть то, что произошло с ними или другими), жили упорядоченным бытом, были гостеприимны и приветливы, с пониманием относились и к чужому горю, и к чужой радости.

Интеллигентность - это способность к пониманию, к восприятию, это терпимое отношение к миру и к людям.

Интеллигентность надо в себе развивать, тренировать - тренировать душевные силы, как тренируют и физические. А тренировка возможна и необходима в любых условиях.

Что тренировка физических сил способствует долголетию - это понятно. Гораздо меньше понимают, что для долголетия необходима и тренировка духовных и душевных сил.

Дело в том, что злобная и злая реакция на окружающее, грубость и непонимание других - это признак душевной и духовной слабости, человеческой неспособности жить… Толкается в переполненном автобусе - слабый и нервный человек, измотанный, неправильно на все реагирующий. Ссорится с соседями - тоже человек, не умеющий жить, глухой душевно. Эстетически невосприимчивый - тоже человек несчастный. Не умеющий понять другого человека, приписывающий ему только злые намерения, вечно обижающийся на других - это тоже человек, обедняющий свою жизнь и мешающий жить другим. Душевная слабость ведет к физической слабости. Я не врач, но я в этом убежден. Долголетний опыт меня в этом убедил.

Приветливость и доброта делают человека не только физически здоровым, но и красивым. Да, именно красивым.

Лицо человека, искажающееся злобой, становится безобразным, а движения злого человека лишены изящества - не нарочитого изящества, а природного, которое гораздо дороже.

Социальный долг человека - быть интеллигентным. Это долг и перед самим собой. Это залог его личного счастья и «ауры доброжелательности» вокруг него и к нему (то есть обращенной к нему).

Все, о чем я разговариваю с молодыми читателями в этой книге, - призыв к интеллигентности, к физическому и нравственному здоровью, к красоте здоровья. Будем долголетни, как люди и как народ! А почитание отца и матери следует понимать широко - как почитание всего нашего лучшего в прошлом, в прошлом, которое является отцом и матерью нашей современности, великой современности, принадлежать к которой - великое счастье.

Письмо двадцать второе

Любите читать!

Каждый человек обязан (я подчеркиваю - обязан) заботиться о своем интеллектуальном развитии. Это его обязанность перед обществом, в котором он живет, и перед самим собой.

Основной (но, разумеется, не единственный) способ своего интеллектуального развития - чтение.

Чтение не должно быть случайным. Это огромный расход времени, а время - величайшая ценность, которую нельзя тратить на пустяки. Читать следует по программе, разумеется не следуя ей жестко, отходя от нее там, где появляются дополнительные для читающего интересы. Однако при всех отступлениях от первоначальной программы необходимо составить для себя новую, учитывающую появившиеся новые интересы.

Чтение, для того чтобы оно было эффективным, должно интересовать читающего. Интерес к чтению вообще или по определенным отраслям культуры необходимо развивать в себе. Интерес может быть в значительной мере результатом самовоспитания.

Составлять для себя программы чтения не так уж просто, и это нужно делать, советуясь со знающими людьми, с существующими справочными пособиями разного типа.

Опасность чтения - это развитие (сознательное или бессознательное) в себе склонности к «диагональному» просмотру текстов или к различного вида скоростным методам чтения.

Скоростное чтение создает видимость знаний. Его можно допускать лишь в некоторых видах профессий, остерегаясь создания в себе привычки к скоростному чтению, оно ведет к заболеванию внимания.

Замечали ли вы, какое большое впечатление производят те произведения литературы, которые читаются в спокойной, неторопливой и несуетливой обстановке, например на отдыхе или при какой-нибудь не очень сложной и не отвлекающей внимания болезни?

«Учение тяжело, когда мы не умеем найти в нем радость. Надо формы отдыха и развлечений выбирать умные, способные чему-то научить»

«Незаинтересованное», но интересное чтение - вот что заставляет любить литературу и что расширяет кругозор человека.

Почему телевизор частично вытесняет сейчас книгу? Да потому, что телевизор заставляет вас не торопясь просмотреть какую-то передачу, сесть поудобнее, чтобы вам ничего не мешало, он вас отвлекает от забот, он вам диктует - как смотреть и что смотреть. Но постарайтесь выбирать книгу по своему вкусу, отвлекитесь на время от всего на свете тоже, сядьте с книгой поудобнее, и вы поймете, что есть много книг, без которых нельзя жить, которые важнее и интереснее, чем многие передачи. Я не говорю: перестаньте смотреть телевизор. Но я говорю: смотрите с выбором. Тратьте свое время на то, что достойно этой траты. Читайте же больше и читайте с величайшим выбором. Определите сами свой выбор, сообразуясь с тем, какую роль приобрела выбранная вами книга в истории человеческой культуры, чтобы стать классикой. Это значит, что в ней что-то существенное есть. А может быть, это существенное для культуры человечества окажется существенным и для вас?

Классическое произведение - то, которое выдержало испытание временем. С ним вы не потеряете своего времени. Но классика не может ответить на все вопросы сегодняшнего дня. Поэтому надо читать и . Не бросайтесь только на каждую модную книгу. Не будьте суетны. Суетность заставляет человека безрассудно тратить самый большой и самый драгоценный капитал, каким он обладает, - свое время.

Письмо двадцать шестое

Учитесь учиться!

Мы вступаем в век, в котором образование, знания, профессиональные навыки будут играть определяющую роль в судьбе человека. Без знаний, кстати сказать, все усложняющихся, просто нельзя будет работать, приносить пользу. Ибо , роботы. Даже вычисления будут делаться компьютерами, так же как чертежи, расчеты, отчеты, планирование и т. д. Человек будет вносить новые идеи, думать над тем, над чем не сможет думать машина. А для этого все больше нужна будет общая интеллигентность человека, его способность создавать новое и, конечно, нравственная ответственность, которую никак не сможет нести машина. Этика, простая в предшествующие века, бесконечно . Это ясно. Значит, на человека ляжет тяжелейшая и сложнейшая задача быть человеком не просто, а человеком науки, человеком нравственно отвечающим за все, что происходит в век машин и роботов. Общее образование может , человека творческого, созидателя всего нового и нравственно отвечающего за все, что будет создаваться.

Учение - вот что сейчас нужно молодому человеку с самого малого возраста. Учиться нужно всегда. До конца жизни не только учили, но и учились все крупнейшие ученые. Перестанешь учиться - не сможешь и учить. Ибо знания все растут и усложняются. Нужно при этом помнить, что самое благоприятное время для учения - молодость. Именно в молодости, в детстве, в отрочестве, в юности ум человека наиболее восприимчив. Восприимчив к изучению языков (что крайне важно), к математике, к усвоению просто знаний и развитию эстетическому, стоящему рядом с развитием нравственным и отчасти его стимулирующим.

Умейте не терять времени на пустяки, на «отдых», который иногда утомляет больше, чем самая тяжелая работа, не заполняйте свой светлый разум мутными потоками глупой и бесцельной «информации». Берегите себя для учения, для приобретения знаний и навыков, которые только в молодости вы освоите легко и быстро.

И вот тут я слышу тяжкий вздох молодого человека: какую же скучную жизнь вы предлагаете нашей молодежи! Только учиться. А где же отдых, развлечения? Что же нам, и не радоваться?

Да нет же. Приобретение навыков и знаний - это тот же спорт. Учение тяжело, когда мы не умеем найти в нем радость. Надо любить учиться и формы отдыха и развлечений выбирать умные, способные также чему-то научить, развить в нас какие-то способности, которые понадобятся в жизни.

А если не нравится учиться? Быть того не может. Значит, вы просто не открыли той радости, которую приносит ребенку, юноше, девушке приобретение знаний и навыков.

Посмотрите на маленького ребенка - с каким удовольствием он начинает учиться ходить, говорить, копаться в различных механизмах (у мальчиков), нянчить куклы (у девочек). Постарайтесь продолжить эту радость освоения нового. Это во многом зависит именно от вас самих. Не зарекайтесь: не люблю учиться! А вы попробуйте любить все предметы, какие проходите в школе. Если другим людям они нравились, то почему вам они могут не понравиться! Читайте стоящие книги, а не просто чтиво. Изучайте историю и литературу. И то и другое должен хорошо знать интеллигентный человек. Именно они дают человеку нравственный и эстетический кругозор, делают окружающий мир большим, интересным, излучающим опыт и радость. Если вам что-то не нравится в каком-либо предмете - напрягитесь и постарайтесь найти в нем источник радости - радости приобретения нового.

Учитесь любить учиться!