Что написал марк твен для детей. Марк твен рассказы: юмористические
Марк Твен
Рассказ о дурном мальчике
Жил на свете дурной мальчик, которого звали Джим. Заметьте, что в книжках для воскресных школ дурных мальчиков почти всегда зовут Джеймс. Но, как это ни странно, мальчика, о котором я хочу рассказать, звали Джим.
Не было у него больной матери, умирающей от чахотки, благочестивой матери, которая рада бы успокоиться в могиле, если бы не ее горячая любовь к сыну и боязнь, что, когда она умрет и оставит его одного на земле, люди будут к нему холодны и жестоки. Большинство дурных мальчиков в книжках для воскресных школ зовутся Джеймсами, и у них есть больные матери, которые учат их молиться перед сном, убаюкивают нежной и грустной песенкой, потом целуют их и плачут, стоя на коленях у их изголовья. А с этим парнем все обстояло иначе. И звали его Джим, и у матери его не было никакой болезни – ни чахотки, ни чего-либо в таком роде. Напротив, она была женщина крепкая, дородная; притом и благочестием она не отличалась и ничуть не тревожилась за Джима. Она говорила, что, если бы он свернул себе шею, потеря была бы невелика. На сон грядущий Джим получал от нее всегда шлепки. Прежде чем отойти от его кровати, мать награждала его не поцелуем, а хорошим тумаком.
Раз этот скверный мальчишка стащил ключ от кладовой и, забравшись туда, наелся варенья, а чтобы мать не заметила недостачи, долил банку дегтем. И после этого его не охватил ужас и никакой внутренний голос не шептал ему: «Разве можно не слушаться родителей? Ведь это грех! Куда попадет дурной мальчик, который слопал варенье у своей доброй матери?» И Джим не упал на колени, и не дал обет исправиться, и не пошел затем к матери, полный радости, с легким сердцем, чтобы покаяться ей во всем и попросить прощения, после чего она благословила бы его со слезами благодарности и гордости. Нет! Так бывает в книжках со всеми дурными мальчиками, а с Джимом почему-то все было иначе. Варенье он съел и на своем нечестивом, грубом языке объявил, что это «жратва первый сорт». Потом он добавил в банку дегтю и, хохоча, сказал, что это «очень здорово» и что «старуха взбесится и взвоет», когда обнаружит это. Когда же все открылось и Джим упорно и начисто отрицал свою вину, мать больно высекла его,– и плакать пришлось ему, а не ей.
Да. удивительно странный мальчик был этот Джим: с ним все происходило не так, как с дурными мальчиками Джеймсами в книжках.
Однажды он залез на яблоню фермера Экорна, чтобы наворовать яблок. И сук не подломился, Джим не упал, не сломал себе руку, его не искусала большая собака фермера, и он потом не лежал больной много дней, не раскаялся и не исправился. Ничего подобного! Он нарвал яблок сколько хотел и благополучно слез с дерева. А для собаки он заранее припас камень и хватил ее этим камнем по голове, когда она кинулась на него. Необыкновенная история! Никогда так не бывает в нравоучительных книжках с красивыми корешками и с картинками, на которых изображены мужчины во фраках, котелках и коротких панталонах, женщины в платьях с талией под мышками и без кринолинов. Нет, ни в одной книжке для воскресных школ таких историй не найдешь.
Раз Джим украл у учителя в школе перочинный ножик, а потом, боясь, что это откроется и его высекут, сунул ножик в шапку Джорджа Уилсона, сына бедной вдовы, хорошего мальчика, самого примерного мальчика во всей деревне, который всегда слушался матери, никогда не лгал, учился охотно и до страсти любил ходить в воскресную школу. Когда ножик выпал из шапки и бедняга Джордж опустил голову и покраснел, как виноватый, а глубоко огорченный учитель обвинил в краже его и уже взмахнул розгой, собираясь опустить ее на его дрожащие плечи,– не появился внезапно среди них седовласый, совершенно неправдоподобный судья и не сказал, став в позу:
– Не трогайте этого благородного мальчика! Вот стоит трепещущий от страха преступник! Я проходил мимо вашей школы во время перемены и, никем не замеченный, видел, как была совершена кража!
Нет, ничего этого не было, и Джима не выпороли, и почтенный судья не прочел наставления проливающим слезы школьникам, не взял Джорджа за руку и не сказал, что такой мальчик заслуживает награды и поэтому он предлагает ему жить у него, подметать канцелярию, топить печи, быть на побегушках, колоть дрова, изучать право и помогать его жене в домашней работе, а все остальное время он сможет играть и будет получать сорок центов в месяц и благоденствовать. Нет, так бывает в книгах, а с Джимом было совсем иначе. Никакой старый хрыч судья не вмешался и не испортил все дело, и пай-мальчик Джордж получил трепку, а Джим радовался, потому что он, надо вам сказать, ненавидел примерных мальчиков. Он всегда твердил, что «терпеть не может слюнтяев». Так грубо выражался этот скверный, распущенный мальчишка!
Но самое необычайное в истории Джима это то, что он в воскресенье поехал кататься на лодке – и не утонул! А в другой раз он в воскресенье удил рыбу, но, хотя и был застигнут грозой, молния не поразила его! Да просмотрите вы хоть все книги для воскресных школ от первой до последней страницы, ройтесь в них хоть до будущего рождества – не найдете ни одного такого случая! Никогда! Вы узнаете из них, что все дурные мальчики, которые катаются в воскресенье на лодке, непременно тонут, и всех тех, кто удит рыбу в воскресенье, неизбежно застигает гроза и убивает молния. Лодки с дурными детьми всегда опрокидываются по воскресеньям, и. если дурные дети в воскресенье отправляются на рыбную ловлю, обязательно налетает гроза. Каким образом Джим уцелел, для меня остается тайной.
Джим этот был словно заговоренный,– только так и можно объяснить то, что ему все сходило с рук. Он даже угостил слона в зоологическом саду куском прессованного жевательного табака – и слон не оторвал ему голову хоботом! Он полез в буфет за мятной настойкой – и не выпил по ошибке азотной кислоты! Стащив у отца ружье, он в праздник пошел охотиться – и не отстрелил себе три или четыре пальца! Однажды, разозлившись, он ударил свою маленькую сестренку кулаком в висок, и – можете себе представить! – девочка не чахла после этого, не умерла в тяжких страданиях, с кроткими словами прощения на устах, удвоив этим муки его разбитого сердца. Нет, она бодро перенесла удар и осталась целехонька.
В конце концов Джим убежал из дому и нанялся матросом на корабль. Если верить книжкам, он должен был бы вернуться печальный, одинокий и узнать, что его близкие спят на тихом погосте, что увитый виноградом домик, где прошло его детство, давно развалился и сгнил. А Джим вернулся пьяный как стелька и сразу угодил в полицейский участок.
Так он вырос, этот Джим, женился, имел кучу детей и однажды ночью размозжил им всем головы топором. Всякими плутнями и мошенничествами он нажил состояние, и теперь он – самый гнусный и отъявленный негодяй в своей деревне – пользуется всеобщим уважением и стал одним из законодателей штата.
ТВЕН:
Читайте юмористические рассказы: Как лечить простуду, Как избавиться от
речей: Марка Твена. Сборник интересных,
коротких рассказов и небольших произведений писателя М.Твена
Марк Твен написал
большое количество коротких рассказов и произведений. Среди них есть
подлинные шедевры, которые навсегда войдут в сокровищницу твеновского
юмора. В большинстве ранних твеновских новелл выражено светлое
мироощущение. Юмористические рассказы Твена пленяют читателя веселой
шуткой, неожиданным комическим поворотом, смешной выдумкой, забавным
каламбуром. Твен пародирует газеты, сентиментальные романы и
рассказы, научные трактаты, нравоучительные книжки для воскресных школ,
речи политиканов, бюрократический язык. Иные из рассказов Твена
являются развернутыми анекдотами, в основе которых лежит игра слов,
смешная случайность и т.д.
Даже тогда, когда в своих новеллах писатель касается некоторых
отрицательных явлений жизни, он зачастую сохраняет добродушную улыбку...
Вот что пишет сам Марк
Твен о юмористических рассказах:
"Рассказы бывают различных видов, но из них только один по-настоящему
труден — юмористический рассказ. Эффект, производимый
юмористическим рассказом, зависит от того, как он рассказывается, тогда
как воздействие комического рассказа и анекдота зависит от того, что в
нем рассказано. Юмористический рассказ может тянуться очень долго и
блуждать вокруг да около, пока это ему не прискучит, и, в конце концов,
так и не прийти ни к чему определенному; комический рассказ и анекдот
должны быть короткими и кончаться «солью»,
«изюминкой». Юмористический рассказ мягко журчит и
журчит себе, тогда как другие два должны быть подобны взрыву.
Юмористический рассказ — это в полном смысле слова
произведение искусства, искусства высокого и тонкого...
Юмористический рассказ требует полной серьезности; рассказчик старается
и вида не подать, будто у него есть хоть малейшее подозрение, что
рассказ смешной..." (Марк
Твен)
Марк Твен читать
Как
лечить простуду
Писать для развлечения публики, быть может, и похвально, но есть дело,
несравненно более достойное и благородное: писать для поучения и
назидания, для подлинной и реально ощутимой пользы человека. Именно
ради этого я и взялся за перо. Если эта статья поможет восстановить
здоровье хотя бы одному из моих страждущих братьев, если она вновь
зажжет в его потухшем взоре огонь радости и надежды, если она оживит
его застывшее сердце и оно забьется с прежней силой и бодростью
-
я буду щедро вознагражден за свои усилия, душа моя преисполнится
священного восторга, какой испытывает всякий христианин, совершивший
благой, бескорыстный поступок.
Ведя жизнь чистую и безупречную, я имею основание полагать, что ни один
знающий меня человек не пренебрежет моими советами, испугавшись, что я
намереваюсь ввести его в заблуждение. Итак, пусть читатель возьмет на
себя труд ознакомиться с изложенным в этой статье опытом лечения
простуды и затем последует моему примеру.
Когда в Вирджиния-Сити сгорела гостиница «Белый
Дом», я
лишился крова, радости, здоровья и чемодана. Утрата двух первых
упомянутых благ была не столь страшна. Не так уж трудно найти дом, где
нет матери, или сестры, или молоденькой дальней родственницы, которая
убирает за вами грязное белье и снимает с каминной полки ваши сапоги,
тем самым напоминая вам, что есть на свете люди, которые вас любят и о
вас пекутся. А к утрате радости я отнесся вполне спокойно, ибо я не
поэт и твердо знаю, что печаль надолго со мной не останется. Но
потерять великолепное здоровье и великолепнейший чемодан оказалось
действительно большим несчастьем. В день пожара я схватил жестокую
простуду, причиной чему послужило чрезмерное напряжение сил, когда я
собирался принять противопожарные меры. Пострадал я при этом напрасно,
так как мой план тушения пожара отличался такой сложностью, что мне
удалось завершить его лишь к середине следующей недели.
Как только я стал чихать, один из моих друзей сказал, чтобы я сделал себе горячую ножную ванну и лег и постель. Я так и поступил. Вскоре после этого второй мой друг посоветовал мне встать с постели и принять холодный душ. Я внял и этому совету. Не прошло и часа, как еще один мой друг заверил меня, что лучший способ лечения - «питать простуду и морить лихорадку». Я страдал и тем и другим. Я решил поэтому сперва как следует наесться, а затем уж взять лихорадку измором.
В делах подобного рода я редко ограничиваюсь полумерами, и потому поел я довольно плотно. Я удостоил своим посещением как раз впервые открытый в то утро ресторан, хозяин которого недавно приехал в наш город. Пока я закармливал свою простуду, он стоял подле меня, храня почтительное молчание, а затем осведомился, очень ли жители Вирджиния-Сити подвержены простуде. Я ответил, что, пожалуй, да. Тогда он вышел на улицу и снял вывеску.
Я направился в редакцию, но по дороге встретил еще одного закадычного приятеля, который сказал, что уж если что-нибудь может вылечить простуду, так это кварта воды с солью, принятая в теплом виде. Я усомнился, найдется ли для нее еще место, но все-таки решил попробовать. Результат был ошеломляющим. Мне показалось, что я изверг из себя даже свою бессмертную душу.
Так вот, поскольку я делюсь опытом исключительно ради тех, кто страдает описываемым здесь видом расстройства здоровья, они, я убежден, поймут уместность моего стремления предостеречь их от средства, оказавшегося для меня неэффективным. Действуя согласно этому убеждению, я говорю: не принимайте теплой воды с солью. Быть может, мера эта и неплохая, но, на мой взгляд, она слишком крута. Если мне когда-нибудь случится опять схватить простуду и в моем распоряжении будут всего два лекарства - землетрясение и теплая вода с солью, - я, пожалуй, рискну и выберу землетрясение.
Когда буря в моем желудке утихла и поблизости не оказалось ни одного доброго самаритянина, я принялся за то, что ужо проделывал в начальной стадии простуды: стал снова занимать носовые платки, трубя в них носом так, что они разлетались в клочья. Но тут я случайно повстречал одну даму, только что вернувшуюся из горной местности, и эта дама рассказала, что в тех краях, где она жила, врачей было мало, и в силу необходимости ей пришлось научиться самой исцелять простейшие «домашние недуги». У нее и в самом деле, наверно, был немалый опыт, ибо на вид ей казалось лет полтораста.
Она приготовила декокт из черной патоки, крепкой водки, скипидара и множества других снадобий и накапала мне принимать его по полной рюмке через каждые четверть часа. Я принял только первую дозу, но этого оказалось достаточно. Эта одна-единственная рюмка сорвала с меня, как шелуху, все мои высокие нравственные качества и пробудила самые низкие инстинкты моей натуры. Под пагубным действием зелья в мозгу моем зародились невообразимо гнусные планы, но я был не в состоянии их осуществить: руки мои плохо меня слушались. Последовательные атаки всех верных средств, принятых от простуды, подорвали мои силы, не то я непременно стал бы грабить могилы на соседнем кладбище. Как и большинство людей, я часто испытываю низменные побуждения и соответственно поступаю. Но прежде, до того как я принял это последнее лекарство, я никогда не обнаруживал в себе столь чудовищной порочности и гордился этим. К исходу второго дня я готов был снова взяться за лечение. Я принял еще несколько верных средств от простуды и в конце концов загнал ее из носоглотки в легкие.
У меня разыгрался непрекращающийся кашель и голос упал ниже нуля. Я разговаривал громовым басом, на две октавы ниже своего обычного тона. Я засыпал ночью только после того, как доводил себя кашлем до полного изнеможения, но едва я начинал разговаривать во сне, мой хриплый бас вновь будил меня.
Дела мои с каждым днем становились все хуже и хуже. Посоветовали выпить обыкновенного джина - я выпил. Кто-то сказал, что лучше джин с патокой. Я выпил и это. Еще кто-то порекомендовал джин с луком. Я добавил к джину лук и принял все разом - джин, патоку и лук. Особого улучшения я не заметил, разве только дыхание у меня стало как у стервятника.
Я решил, что для поправки здоровья мне необходим курорт. Вместе с коллегой - репортером Уилсоном - я отправился на озеро Биглер. Я с удовлетворением вспоминаю, что путешествие наше было обставлено с достаточным блеском. Мы отправились лошадьми, и мой приятель имел при себе весь свой багаж, состоявший из двух превосходных шелковых носовых платков и дагерротипа бабушки. Мы катались на лодках, охотились, удили рыбу и танцевали целыми днями, а по ночам я лечил кашель. Действуя таким образом, я рассчитывал, что буду поправляться с каждым часом. Но болезнь моя все ухудшалась.
Мне порекомендовали окутывание мокрой простыней. До сих пор я не отказывался ни от одного лечебного средства, и мне показалось нерезонным ни с того ни с сего заупрямиться. Поэтому я согласился принять курс лечения мокрой простыней, хотя, признаться, понятия не имел, в чем его суть. В полночь надо мной проделали соответствующие манипуляции, а погода стояла морозная. Мне обнажили грудь и спину, взяли простыню (по-моему, в ней было не меньше тысячи ярдов), смочили в ледяной воде и затем стали оборачивать ее вокруг меня, пока я не стал похож на банник, какими чистили дула допотопных пушек.
Это суровая мера. Когда мокрая, холодная, как лед, ткань касается теплой кожи, отчаянные судороги сводят все тело - и вы ловите ртом воздух, как бывает с человеком в предсмертной агонии. Жгучий холод проник в меня до мозга костей, биение сердца прекратилось.
Я уже решил, что пришел мой конец.
Юный Уилсон вспомнил к случаю анекдот о негре, который во время обряда крещения каким-то образом выскользнул из рук пастора и чуть было не утонул. Впрочем, побарахтавшись, он в конце концов вынырнул, еле дыша и вне себя от ярости, и сразу же двинулся к берегу, выбрасывая из себя воду фонтаном, словно кит и бранясь на чем свет стоит, что вот-де из-за таких вот глупостей какой-нибудь цветной джентльмен, глядишь, и впрямь утонет!
Никогда не лечитесь мокрой простыней, никогда! Хуже этого бывает, пожалуй, лишь когда вы встречаете знакомую даму и, по причинам ей одной известным, она смотрит на вас, но не замечает, а когда замечает, то не узнает.
Но, как я уже начал рассказывать, лечение мокрой простыней не избавило меня от кашля, и тут одна моя приятельница посоветовала поставить на грудь горчичник. Я думаю, это действительно излечило бы меня, если бы не юный Уилсон. Ложась спать, я взял горчичник - великолепный горчичник, в ширину и в длину по восемнадцати дюймов, - и положил его так, чтобы он оказался под рукой, когда понадобится. Юный Уилсон ночью проголодался и…: вот вам пища для воображения.
После недельного пребывания на озере Биглер я отправился к горячим ключам Стимбоут и там, помимо паровых ванн, принял кучу самых гнусных из всех когда-либо состряпанных человеком лекарств. Они бы меня вылечили, да мне необходимо было вернуться в Вирджиния-Сити, где, несмотря на богатый ассортимент ежедневно поглощаемых мною новых снадобий, я умудрился из-за небрежности и неосторожности еще больше обострить свою болезнь.
В конце концов я решил съездить в Сан-Франциско, и в первый же день по моем приезде какая-то дама в гостинице сказала, что мне следует раз в сутки выпивать кварту виски. Приятель мой, проживавший в Сан-Франциско, посоветовал в точности то же самое. Каждый из них рекомендовал по одной кварте - вместе это составило полгаллона. Я выпивал полгаллона в сутки, и пока, как видите, жив.
Итак, движимый исключительно чувством доброжелательства, я предлагаю вниманию измученного болезнью страдальца весь тот пестрый набор средств, которые я только что испробовал сам. Пусть он проверит их на себе. Если эти средства и не вылечат - ну что ж, в самом худшем случае они лишь отправят его на тот свет.
Как
избавиться от речей
(Послеобеденная речь)
Как и многие добропорядочные люди, я произнес на своем веку немало речей. И подобно иным грешникам, то и дело давал себе слово исправиться, клятвенно обещая - обычно под Новый год - не произнести больше ни одной речи. Я убедился, что такая клятва служит довольно сносно, пока она новая; стоит ей поизноситься и обветшать от постоянного употребления, как она уже трещит по всем швам; малейшее усилие - и она лопается.
И вот в прошедшую новогоднюю ночь я подкрепил свое слово, пообещав себе, что, если нарушу зарок, наложу на себя штраф, причем такой крупный, что это позволило мне продержаться до сегодняшнего дня. Хотя сейчас я снова впадаю в грех, - надеюсь, больше этого не случится, так как через десять дней сумма удваивается. Я вижу вокруг знакомые скорбные лица бедных страдальцев, ставших жертвой пагубной страсти произносить речи, - бедных собратьев по несчастью, которые, находясь в жестоких тисках этого низменного всеразрушающего порока, с годами ослабели в неравной борьбе с ним и уже не надеются на победу. К ним обращаюсь я в этой своей последней речи. Не сдавайтесь ни в коем случае, еще не все потеряно! Умоляю вас, клянитесь снова и не жалейте денег. Конечно, это относится не ко всем: есть среди вас и неисправимые - те, кто уже привык к успеху, к восхитительному опьянению, вызываемому аплодисментами, и уже не может сейчас или в будущем отказаться от своего предосудительного образа жизни. Они в совершенстве постигли тонкое искусство произносить речи и больше не испытывают мучительной застенчивости, неуверенности и боязни провала - чувств, которые одни только и способны пробудить у оратора желание исправиться. Эти люди стали мастерами своего дела после долгих наблюдений и многих неудач; теперь-то они знают, что подлинный экспромт всегда хуже и бледнее заранее придуманного; знают, что наибольший успех ожидает ту речь, которая тщательно подготовлена в тиши кабинета и отшлифована перед гипсовым бюстом, пустым креслом или любым другим ценителем, готовым сохранять спокойствие, пока оратор не добьется своего и не придаст будущему экспромту должного правдоподобия. Специалисты это умеют. Неплохо действуют вкрапленные кое-где, якобы случайно, грамматические погрешности, - часто они рассеивают подозрения скептически настроенных слушателей. Такие ошибки заранее расставляют по местам; ведь истинно случайные ошибки не помогут, они наверняка окажутся там, где не надо. Кроме того, опытный оратор оставляет кое-где пробелы, - оставляет, чтобы заполнить их подлинными экспромтами, которые подбавят в его речь естественности, не нарушив ее общего направления. На банкете, слушая других ораторов, он придумывает остроты в ответ на их замечания и методично вставляет эти остроты в пробелы для экспромтов. Когда такому специалисту предоставляют слово, он поднимается и оглядывается вокруг с видом крайнего изумления. Непосвященные не понимают, в чем тут дело, посвященным же все ясно.
Посвященные знают, что произойдет. Когда стихнут аплодисменты и топот, этот ветеран скажет: «Господин председатель, поскольку час поздний, я не хотел изменять своему решению, принятому в начале вечера: если мне вдруг дадут слово, просто подняться, поблагодарить за честь и уступить место более достойным - тем, кому есть что сказать. Но, сэр, меня, так потрясло замечание генерала Смита о падении нравственности, что…» и т. д. и т. п. И не успеете вы оглянуться, как от комплиментов генералу он незаметно переходит к своей заранее составленной речи, и вы, хоть убей, не припомните, где в когда он сумел связать их воедино. И вот он уже парит на крыльях превосходно тренированной памяти, чуть грешит против правил грамматики здесь, якобы ненарочно повторяется там, нет-нет ловко разыгрывает легкое замешательство, кое-где запинается и заикается в поисках нужного слова, отвергает одно, другое, наконец находит подходящее, единственное в своем роде, и произносит его с довольным видом человека, который вышел из затруднительного положения лишь по счастливой случайности - и даже на сотню долларов не променял бы эту случайность; и всю речь он пересыпает остротами, касающимися предыдущих выступлений. Наконец, уже опускаясь на место, он с величайшим искусством вдруг спохватывается, будто его осенило, наклоняется над столом и пускает последний фейерверк, который затмевает своим блеском звезды на небесах и заставляет всех рты разинуть от восхищения. Между тем и фейерверк и пауза - результат примерно недельной тренировки.
Таких людей, увы, не исправишь. Это еретики, самозабвенно преданные своей ереси. Оставьте их в покое. Но встречаются ораторы, которые еще поддаются исправлению. Ораторы, выступающие действительно экспромтом. Я имею в виду человека, который «не ожидал, что ему дадут слово, и не подготовился» - и тем не менее ковыляет и попискивает, полагая, что непредумышленное преступление ему не поставят в вину. То и дело он заявляет: «не смею вас дольше задерживать», поминутно повторяет: «еще одно слово и я кончаю», - но тут же вспоминает что-либо несущественное и продолжает говорить. Этот человек понятия не имеет, как долго мелет его мельница. Ему нравится ее скрип, вот он и скрипит, и слушает сам себя, и наслаждается, не замечая, как летит время; когда же наконец он садится и заглядывает в закрома, то с величайшим удивлением обнаруживает, как ничтожно мало муки намолол и как бессовестно долго ее перемалывал. Обычно выясняется, что он ничего не сказал, - открытие, неизбежное для неподготовленного оратора, которое, к несчастью, он делает последним из присутствующих.
Этого человека еще можно исправить. Так же как и его ближайшего родственника, с которым, помнится, мне приходилось встречаться, - оратора, который запасается двумя-тремя вступительными фразами, рассчитывая, что остальные посыплются на него, как манна небесная, и он подхватит их на лету. Как правило, его ждет разочарование. Нетрудно догадаться, где кончается заготовленное им вступление и начинается экспромт. Иногда такое вступление сооружается на самом банкете; оно может состоять из десятка фраз, но чаще их всего две, а еще чаще - это одно-единствснное изречение; но оно сразу же показалось таким удачным, ярким, бьющим в точку и остроумным, что создатель его, счастливец, снесший это золотое яичко, удовлетворенно кудахчет над ним, и лелеет его, и полирует, и мысленно потирает руки, представляя себе, как прекрасно все получится, хотя, конечно, лучше бы ему снести не одно яйцо, а несколько, даже полную корзину, если бы повезло; ведь он-то воображает, будто стоит ему произнести вслух свой шедевр, как раздастся такой оглушительный взрыв аплодисментов, что это вдохновит его на новые идеи, облеченные в блестящую форму, и, следовательно, речь, сказанная экспромтом, окажется безмерно прекраснее, чем любая другая, составленная заранее.
Но существуют две опасности, которые он упускает из виду: во-первых, тот исторический факт, что человеку ни за что не дадут слова, когда он на это рассчитывает, и что каждое новое выступление других ораторов все более охлаждает его пыл; во-вторых, он забывает, что немыслимо битый час сидеть и повторять про себя удачное выражение без того, чтобы оно не прискучило и постепенно не потеряло своей прелести.
Когда наконец настает его черед и он выпаливает давно взлелеенную
фразу, она звучит до того беспомощно и жалко, что всем становится
неловко, и аплодируют ему лишь из сострадания; сам же он с болью и
горечью думает, как несправедливо называть свободной страну, где
порядочному человеку даже выругаться не дозволено. И вот тут,
растерянный, обескураженный и опустошенный, он, запинаясь, переходит к
собственно экспромту, выжимает из себя две-три невероятно плоских
остроты к плюхается на место, бурча себе под нос: «Хоть бы
мне
провалиться в…» Он не уточняет, куда именно. Сосед
слева
замечает: «Вы очень хорошо начали»; сосед справа
говорит:
«Мне понравилось ваше начало»; сидящий напротив
поддакивает: «Начало действительно удачное, даже
очень»;
двое-трое других тоже бормочут что-то в этом роде. Люди считают своим
долгом облегчать таким способом страдания больного. При этом они
полагают, даже не сомневаются, что льют бальзам, хотя на самом деле
только сыплют соль на его раны.
.................................................................................
(оценок: 9
, среднее: 4,33
из 5)
Марк Твен, настоящее имя которого – Сэмюэль Ленгхорн Клеменс, родился 30 ноября 1835 года во Флориде. Фактически всё свое детство он проболел, хотя это и не странно: как сообщали газеты, только половина американцев доживала до совершеннолетия. Неизвестные болезни, бушевавшие во Флориде в те времена, уносили жизни бесчисленного количества людей…
Одним из развлечений в детстве будущего писателя было наблюдение прибытия парохода. Повзрослев, он уже не просто наблюдал за суднами, но и управлял ими. Впрочем, юный Сэмюэль был еще тем сорванцом: он воровал сладкие яблоки и арбузы, ночью охотился на опоссумов, а однажды даже скатил с холма на город большой валун (к счастью, пострадала только мастерская медника). Клеменс также, как и Том Сойер, бродил по страшной пещере – и, как его герой, однажды там заблудился и чуть не умер.
Отец Сэмюеля, Джон Клеменс, оставил семье долги и наследство в виде земельного участка. Он умер, так и не узнав, что земля, которую он считал бесценным подарком и источником богатства для своих детей, превратилась в тяжкую ношу, нести которую пришлось всем Клеменсам.
Молодой Сэм устроился на работу в газету – сначала в «Миссурийский курьер», а позже – в издательство, принадлежавшее его брату. В 1953 году он понял, что радости ремесло журналиста-наборщика не приносит, и отправился в путешествие. Не задерживаясь на одном месте более недели, он побывал во многих американских городах. О своих путешествиях Сэм пишет небольшие очерки и отправляет их брату: таким образом семейная газета постоянно пополняется новыми материалами.
Путешествия приводят его на борт старого корабля «Поль Джонс». Здесь Клеменс становится учеником лоцмана Хорэса Биксби. Через некоторое время Сэм получил место на большом пароходе «Пенсильвании». О журналистском ремесле он не забывал, а регулярно отправлял свои тексты в нью-орлеанскую периодику.
Золотая лихорадка поразила и Клеменса: он, как и почти все в то время, отправился на поиски своего лакомого кусочка. Тщетно пытаясь сколотить состояние, Сэм вернулся к писательской работе – а немного позже на этом же участке другой человек всё же нашел заветное золото. В 27 лет Клеменс уже окончательно решил посвятить жизнь творчеству.
Псевдоним «Марк Твен» связан с его лоцманским прошлым: Mark twain дословно переводится как «отметь две» (сажени). Это – около 4 метров глубины, то есть минимальная глубина для свободного прохождения кораблей. Работая в редакции «Энтерпрайз», Сэмюэль Клеменс превращается во всем известного Марка Твена.
После неожиданного успеха одного из его рассказов, Марк решает ненадолго отдохнуть от журналистики и отправиться в поездку. В Нью-Йорке он находит свою любовь – Оливию Ленгдон, которая позже станет его главным редактором (несмотря на то, что сама обладала мещанским мировоззрением). Как говорил Твен, она редактировала не только произведения, но и его самого.
На протяжении 10 лет Марк Твен с семьей жили во многих европейских странах – Италии, Франции, Германии и Швейцарии. Начало ХХ века принесло писателю тяжелые потери: из жизни ушли трое его дочерей и жена. Сам он умер 21 апреля 1910 года – после того, как во второй раз стал свидетелем кометы Галлея (впервые она пролетала над Землей, как ни странно, в год его рождения).
Марк Твен, библиография
Все книги Марка Твена:
- 1867 — «Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса», сборник рассказов
- 1868 — «История Мэйми Грант, девочки-миссионера»
- 1869 — «Простаки за границей»
- 1871 — «Закалённые»
- 1873 — «Позолоченный век»
- 1875 — «Старые и новые очерки»
- 1875 — «Старые времена на Миссисипи»
- 1876 — « »
- 1881 — « »
- 1883 — «Жизнь на Миссисипи»
- 1884 — «
Не такой как все. Чудаковатый, но очень талантливый. Марк Твен - писатель, романы которого читают и слушают в записи во всём мире. Читайте ребенку романы Марка Твена, потому что каждая затраченная минута даст столько эмоций, сопереживаний героям, простых, но мудрых жизненных решений и их последствий, сколько не даст ни одна сказка.
Примечательные факты о Марке Твене
- Эрнест Хемингуэй говорил, что книга Марка Твена о Гекльберри Финне - книга, лучше которой не было и уже не будет.
- Настоящее имя Марка Твена - Самюэль Ленгхорн Клеменс.
- Местечко Сент-Питерсберг в романах о Томе Сойере и Гекльберри Финне выдумано Твеном по названию, но предполагается, что он имел ввиду город на реке Миссисипи, где жил ещё подростком.
О чём романы Марка Твена?
- О верности себе, своему слову.
- О ненависти к фальшивым, неискренним отношениям.
- О нежелании мириться с несправедливостью и злом.
Произведения Марка Твена во многом автобиографичные, читаются на одном дыхании. Яркие детские впечатления Марк изложил на бумаге с юмором и в тоже время всепоглощающей грустью. Вместе с героями романов Марка Твена, дети научатся дружить, мириться после ссор и никогда не предавать.
Без сомнения, Марк Твен - самый известный американский писатель в России. Откройте для себя книги автора - не пожалеете!
