Что такое базаровщина и обломовщина. Что такое «обломовщина»? В чем ее суть? В чем смысл «Сна Обломова»

Антон Павлович Чехов
МУЖИКИ
Лакей при московской гостинице "Славянский Базар", Николай Чикильдеев, заболел. У него онемели ноги и изменилась походка, так что однажды, идя по коридору, он споткнулся и упал вместе с подносом, на котором была ветчина с горошком. Пришлось оставить место. Какие были деньги, свои и женины, он пролечил, кормиться было уже не на что, стало скучно без дела, и он решил, что, должно быть, надо ехать к себе домой, в деревню. Дома и хворать легче, и жить дешевле; и недаром говорится: дома стены помогают.
Приехал он в свое Жуково под вечер. В воспоминаниях детства родное гнездо представлялось ему светлым, уютным, удобным, теперь же, войдя в избу, он даже испугался: так было темно, тесно и нечисто. Приехавшие с ним жена Ольга и дочь Саша с недоумением поглядывали на большую неопрятную печь, занимавшую чуть ли не пол-избы, темную от копоти и мух. Сколько мух! Печь покосилась, бревна в стенах лежали криво, и казалось, что изба сию минуту развалится. В переднем углу, возле икон, были наклеены бутылочные ярлыки и обрывки газетной бумаги -это вместо картин. Бедность, бедность! Из взрослых никого не было дома, все жали. На печи сидела девочка лет восьми, белоголовая, немытая, равнодушная; она даже не взглянула на вошедших. Внизу терлась о рогач белая кошка.
- Кис, кис! - поманила ее Саша. - Кис!
- Она у нас не слышит, - сказала девочка. - Оглохла.
- Отчего?
- Так. Побили.
Николай и Ольга с первого взгляда поняли, какая тут жизнь, но ничего не сказали друг другу; молча свалили узлы и вышли на улицу молча. Их изба была третья с краю и казалась самою бедною, самою старою на вид; вторая не лучше, зато у крайней -железная крыша и занавески на окнах. Эта изба, неогороженная стояла особняком и в ней был трактир. Избы шли в один ряд, и вся деревушка, тихая и задумчивая, с глядевшими из дворов ивами, бузиной и рябиной, имела приятный вид.
За крестьянскими усадьбами начинался спуск к реке, крутой и обрывистый, так что в глине, там и сям, обнажились громадные камни. По скату, около этих камней и ям, вырытых гончарами, вились тропинки, целыми кучами были навалены черепки битой посуды, то бурые, то красные, а там внизу расстилался широкий, ровный, ярко-зеленый луг, уже скошенный, на котором теперь гуляло крестьянское стадо. Река была в версте от деревни, извилистая, с чудесными кудрявыми берегами, за нею опять широкий луг, стадо, длинные вереницы белых гусей, потом так же, как на этой стороне, крутой подъем на гору, а вверху, на горе, село с пятиглавою церковью и немного поодаль господский дом.
- Хорошо у вас здесь! - сказала Ольга, крестясь на церковь. Раздолье, господи!
Как раз в это время ударили ко всенощной (был канун воскресенья). Две маленькие девочки, которые внизу тащили ведро с водой, оглянулись на церковь, чтобы послушать звон.
- Об эту пору в "Славянском Базаре" обеды... -проговорил Николай мечтательно.
Сидя на краю обрыва, Николай и Ольга видели, как заходило солнце, как небо, золотое и багровое, отражалось в реке, в окнах храма и во всем воздухе, нежном, покойном, невыразимо-чистом, какого никогда не бывает в Москве. А когда солнце село, с блеяньем и ревом прошло стадо, прилетели с той стороны гуси, - и все смолкло, тихий свет погас в воздухе и стала быстро надвигаться вечерняя темнота.
Между тем вернулись старики, отец и мать Николая, тощие, сгорбленные, беззубые, оба одного роста. Пришли и бабы - невестки, Марья и Фекла, работавшие за рекой у помещика. У Марьи, жены брата Кирьяка, было шестеро детей, у Феклы, жены брата Дениса, ушедшего в солдаты, - двое; и когда Николай, войдя в избу, увидел все семейство, все эти большие и маленькие тела, которые шевелились на полатях, в люльках и во всех углах, и когда увидел, с какою жадностью старик и бабы ели черный хлеб, макая его в воду, то сообразил, что напрасно он сюда приехал, больной, без денег да еще с семьей, -напрасно!
- А где брат Кирьяк? - спросил он, когда поздоровались.
- У купца в сторожах живет, - ответил отец, - в лесу. Мужик бы ничего, да заливает шибко.
- Не добычик! - проговорила старуха слезливо. - Мужики наши горькие, не в дом несут, а из дому. И Кирьяк пьет, и старик тоже, греха таить нечего, знает в трактир дорогу. Прогневалась царица небесная.
По случаю гостей поставили самовар. От чая пахло рыбой, сахар был огрызанный и серый, по хлебу и посуде сновали тараканы; было противно пить, и разговор был противный - все о нужде да о болезнях. Но не успели выпить и по чашке, как со двора донесся громкий, протяжный пьяный крик:
- Ма-арья!
- Похоже, Кирьяк идет, - сказал старик, -легок на помине.
Все притихли. И немного погодя, опять тот же крик, грубый и протяжный, точно из-под земли:
- Ма-арья!
Марья, старшая невестка, побледнела, прижалась к печи, и как-то странно было видеть на лице у этой широкоплечей, сильной, некрасивой женщины выражение испуга. Ее дочь, та самая девочка, которая сидела на печи и казалась равнодушною, вдруг громко заплакала.
- А ты чего, холера? - крикнула на нее Фекла, красивая баба, тоже сильная и широкая в плечах.
Небось, не убьет!
От старика Николай узнал, что Марья боялась жить в лесу с Кирьяком и что он, когда бывал пьян, приходил всякий раз за ней и при этом шумел и бил ее без пощады.
- Ма-арья! - раздался крик у самой двери.
- Вступитесь Христа ради, родименькие, -залепетала Марья, дыша так, точно ее опускали в очень холодную воду, - вступитесь, родименькие...
Заплакали все дети, сколько их было в избе, и, глядя на них, Саша тоже заплакала. Послышался пьяный кашель, и в избу вошел высокий чернобородый мужик в зимней шапке и оттого, что при тусклом свете лампочки не было видно его лица, - страшный. Это был Кирьяк. Подойдя к жене, он размахнулся и ударил ее кулаком по лицу, она же не издала ни звука, ошеломленная ударом, и только присела, и тотчас же у нее из носа пошла кровь.
- Экой срам-то, срам, - бормотал старик, полезая на печь, - при гостях-то! Грех какой!
А старуха сидела молча, сгорбившись, и о чем-то думала; Фекла качала люльку... Видимо, сознавая себя страшным и довольный этим, Кирьяк схватил Марью за руку, потащил ее к двери и зарычал зверем, чтобы казаться еще страшнее, но в это время вдруг увидел гостей и остановился.
- А, приехали... - проговорил он, выпуская жену. - Родной братец с семейством...
Он помолился на образ, пошатываясь, широко раскрывая свои пьяные, красные глаза, и продолжал:
- Братец с семейством приехали в родительский дом... из Москвы, значит. Первопрестольный, значит, град Москва, матерь городов... Извините...
Он опустился на скамью около самовара и стал пить чай, громко хлебая из блюдечка, при общем молчании... Выпил чашек десять, потом склонился на скамью и захрапел.
Стали ложиться спать. Николая, как больного, положили на печи со стариком; Саша легла на полу, а Ольга пошла с бабами в сарай.
- И-и, касатка, - говорила она, ложась на сене рядом с Марьей, слезами горю не поможешь! Терпи и все тут. В писании сказано: аще кто ударит тебя в правую щеку, подставь ему левую... И-и, касатка!
Потом она вполголоса, нараспев, рассказывала про Москву, про свою жизнь, как она служила горничной в меблированных комнатах.
- А в Москве дома большие, каменные, -говорила она, - церквей много-много, сорок сороков, касатка, а в домах всё господа, да такие красивые, да такие приличные!
Марья сказала, что она никогда не бывала не только в Москве, но даже в своем уездном городе; она была неграмотна, не знала никаких молитв, не знала даже "Отче наш". Она и другая невестка, Фекла, которая теперь сидела поодаль и слушала, -обе были крайне неразвиты и ничего не могли понять. Обе не любили своих мужей; Марья боялась Кирьяка, и когда он оставался с нею, то она тряслась от страха и возле него всякий раз угорала, так как от него сильно пахло водкой и табаком. А Фекла, на вопрос, не скучно ли ей без мужа, ответила с досадой;
- А ну его!
Поговорили и затихли...
Было прохладно, и около сарая во все горло кричал петух, мешая спать. Когда синеватый, утренний свет уже пробивался во все щели, Фекла потихоньку встала и вышла, и потом слышно было, как она побежала куда-то, стуча босыми ногами.
II
Ольга пошла в церковь и взяла с собою Марью. Когда они спускались по тропинке к лугу, обеим было весело. Ольге нравилось раздолье, а Марья чувствовала в невестке близкого, родного человека. Восходило солнце. Низко над лугом носился сонный ястреб, река была пасмурна, бродил туман кое-где, но по ту сторону на горе уже протянулась полоса света, церковь сияла, и в господском саду неистово кричали грачи.
- Старик ничего, - рассказывала Марья, - а бабка строгая, дерется все. Своего хлеба хватило до масленой, покупаем муку в трактире, - ну, она серчает; много, говорит, едите.
- И-и, касатка! Терпи и все тут. Сказано: приидите все труждающие и обремененные.
Ольга говорила степенно, нараспев, и походка у нее была, как у богомолки, быстрая и суетливая. Она каждый день читала евангелие, читала вслух, по-дьячковски, и многого не понимала, но святые слова трогали ее до слез, и такие слова, как "аще" и "дондеже", она произносила со сладким замиранием сердца. Она верила в бога, в божью матерь, в угодников; верила, что нельзя обижать никого на свете - ни простых людей, ни немцев, ни цыган, ни евреев, и что горе даже тем, кто не жалеет животных; верила, что так написано в святых книгах, и потому, когда она произносила слова из писания, даже непонятные, то лицо у нее становилось жалостливым, умиленным и светлым.
- Ты откуда родом? - спросила Марья.
- Я владимирская. А только я взята в Москву уже давно, восьми годочков.
Подошли к реке. На той стороне у самой воды стояла какая-то женщина и раздевалась.
- Это наша Фекла, - узнала Марья, - за реку на барский двор ходила. К приказчикам. Озорная и ругательная - страсть!
Фекла, чернобровая, с распущенными волосами, молодая еще и крепкая, как девушка, бросилась с берега и застучала по воде ногами, и во все стороны от нее пошли волны.
- Озорная - страсть! - повторила Марья.
Через реку были положены шаткие бревенчатые лавы, и как раз под ними, в чистой, прозрачной воде, ходили стаи широколобых голавлей. На зеленых кустах, которые смотрелись в воду, сверкала роса. Повеяло теплотой, стало отрадно. Какое прекрасное утро! И, вероятно, какая была бы прекрасная жизнь на этом свете, если бы не нужда, ужасная, безысходная нужда, от которой нигде не спрячешься! Стоило теперь только оглянуться на деревню, как живо вспомнилось все вчерашнее - и очарование счастья, какое чудилось кругом, исчезло в одно мгновение.
Пришли в церковь. Марья остановилась у входа и не посмела идти дальше. И сесть не посмела, хотя к обедне заблаговестили только в девятом часу. Так и стояла все время.
Когда читали евангелие, народ вдруг задвигался, давая дорогу помещичьей семье; вошли две девушки в белых платьях, в широкополых шляпах, и с ними полный, розовый мальчик в матросском костюме. Их появление растрогало Ольгу; она с первого взгляда решила, что это - порядочные, образованные и красивые люди. Марья же глядела на них исподлобья, угрюмо, уныло, как будто это вошли не люди, а чудовища, которые могли бы раздавить ее, если б она не посторонилась.
А когда дьякон возглашал что-нибудь басом, то ей всякий раз чудился крик: "Ма-арья!" - и она вздрагивала.
III
В деревне узнали о приезде гостей, и уже после обедни в избу набралось много народа. Пришли и Леонычевы, и Матвеичевы, и Ильичовы узнать про своих родственников, служивших в Москве. Всех жуковских ребят, которые знали грамоте, отвозили в Москву и отдавали там только в официанты и коридорные (как из села, что по ту сторону, отдавали только в булочники), и так повелось давно, еще в крепостное право, когда какой-то Лука Иваныч, жуковский крестьянин, теперь уже легендарный, служивший буфетчиком в одном из московских клубов, принимал к себе на службу только своих земляков, а эти, входя в силу, выписывали своих родственников и определяли их в трактиры и рестораны; и с того времени деревня Жуково иначе уже не называлась у окрестных жителей, как Хамская или Холуевка. Николая отвезли в Москву, когда ему было одиннадцать лет, и определял его на место Иван Макарыч, из семьи Матвеичевых, служивший тогда капельдинером в саду "Эрмитаж". И теперь, обращаясь к Матвеичевым, Николай говорил наставительно;
- Иван Макарыч - мой благодетель, и я обязан за него бога молить денно и нощно, так как я через него стал хорошим человеком.
- Батюшка ты мой, - проговорила слезливо высокая старуха, сестра Ивана Макарыча, - и ничего про них, голубчика, не слыхать.
- Зимой служил он у Омона, а в нынешний сезон, был слух, где-то за городом, в садах... Постарел! Прежде, случалось, летним делом, приносил домой рублей по десять в день, а теперь повсеместно дела стали тихие, мается старичок.
Старухи и бабы глядели на ноги Николая, обутые в валенки, и на его бледное лицо и говорили печально:
- Не добычик ты, Николай Осипыч, не добычик! Где уж!
И все ласкали Сашу. Ей уже минуло десять лет, но она была мала ростом, очень худа, и на вид ей можно было дать лет семь, не больше. Среди других девочек, загоревших, дурно остриженных, одетых в длинные полинялые рубахи, она, беленькая, с большими, темными глазами, с красною ленточкой в волосах, казалась забавною, точно это был зверек, которого поймали в поле и принесли в избу.
- Она у меня и читать может! - похвалилась
Ольга, нежно глядя на свою дочь. - Почитай, детка! - сказала она, доставая из узла евангелие. - Ты почитай, а православные послушают.
Евангелие было старое, тяжелое, в кожаном переплете, с захватанными краями, и от него запахло так, будто в избу вошли монахи. Саша подняла брови и начала громко, нараспев:
- "Отшедшим же им, се ангел господень... во сне явися Иосифу, глаголя: "востав пойми отроча и матерь его...""
- Отроча и матерь его, - повторила Ольга и вся раскраснелась от волнения.
- "И бежи во Египет... и буди тамо, дондеже реку ти..."
При слове "дондеже" Ольга не удержалась и заплакала. На нее глядя, всхлипнула Марья, потом сестра Ивана Макарыча. Старик закашлялся и засуетился, чтобы дать внучке гостинца, но ничего не нашел и только махнул рукой. И когда чтение кончилось, соседи разошлись по домам, растроганные и очень довольные Ольгой и Сашей.
По случаю праздника семья оставалась весь день дома. Старуха, которую и муж, и невестки, и внуки, все одинаково называли бабкой, старалась все делать сама; сама топила печь и ставила самовар, сама даже ходила наполдень и потом роптала, что ее замучили работой. И все она беспокоилась, как бы кто не съел лишнего куска, как бы старик и невестки не сидели без работы. То слышалось ей, что гуси трактирщика идут задами на ее огород, и она выбегала из избы с длинною палкой и потом с полчаса пронзительно кричала около своей капусты, дряблой и тощей, как она сама; то ей казалось, что ворона подбирается к цыплятам, и она с бранью бросалась на ворону. Сердилась и ворчала она от утра до вечера и часто поднимала такой крик, что на улице останавливались прохожие.
Со своим стариком она обращалась не ласково, обзывала его то лежебокой, то холерой. Это был неосновательный, ненадежный мужик, и, быть может, если бы она не понукала его постоянно, то он не работал бы вовсе, а только сидел бы на печи да разговаривал. Он подолгу рассказывал сыну про каких-то своих врагов, жаловался на обиды, которые он будто бы терпел каждый день от соседей, и было скучно его слушать.
- Да, - рассказывал он, взявшись за бока. - Да...
После Воздвижения через неделю продал я сено по тридцать копеек за пуд, добровольно... Да... Хорошо... Только это, значит, везу я утром сено добровольно, никого не трогаю; в недобрый час, гляжу - выходит из трактира староста Антип Седельников. "Куда везешь, такой-сякой?" - и меня по уху.
А у Кирьяка мучительно болела голова с похмелья, и ему было стыдно перед братом.
- Водка-то что делает. Ах, ты, боже мой! -бормотал он, встряхивая своею больною головой.
Уж вы, братец и сестрица, простите Христа ради, сам не рад.
По случаю праздника купили в трактире селедку и варили похлебку из селедочной головки. В полдень все сели пить чай и пили его долго, до пота, и, казалось, распухли от чая, и уже после этого стали есть похлебку, все из одного горшка. А селедку бабка спрятала.
Вечером гончар на обрыве жег горшки. Внизу на лугу девушки водили хоровод и пели. Играли на гармонике. И на заречной стороне тоже горела одна печь и пели девушки, и издали это пение казалось стройным и нежным. В трактире и около шумели мужики; они пели пьяными голосами, все врозь, и бранились так, что Ольга только вздрагивала и говорила:
- Ах, батюшки!..
Ее удивляло, что брань слышалась непрерывно и что громче и дольше всех бранились старики, которым пора уже умирать. А дети и девушки слушали эту брань и нисколько не смущались, и видно было, что они привыкли к ней с колыбели.
Миновала полночь, уже потухли печи здесь и на той стороне, а внизу на лугу и в трактире всё еще гуляли. Старик и Кирьяк, пьяные, взявшись за руки, толкая друг друга плечами, подошли к сараю, где лежали Ольга и Марья.
- Оставь, - убеждал старик, - оставь... Она баба смирная... Грех...
- Ма-арья! - крикнул Кирьяк.
- Оставь... Грех... Она баба ничего.
Оба постояли с минуту около сарая и пошли.
- Лю-эблю я цветы полевы-и! - запел вдруг старик высоким, пронзительным тенором. - Лю-эблю по лугам собирать!
Потом сплюнул, нехорошо выбранился и пошел в избу.
IV
Бабка поставила Сашу около своего огорода и приказала ей стеречь, чтобы не зашли гуси. Был жаркий августовский день. Гуси трактирщика могли пробраться к огороду задами, но они теперь были заняты делом, подбирали овес около трактира, мирно разговаривая, и только гусак поднимал высоко голову, как бы желая посмотреть, не идет ли старуха с палкой; другие гуси могли прийти снизу, но эти теперь паслись далеко за рекой, протянувшись по лугу длинной белой гирляндой. Саша постояла немного, соскучилась и, видя, что гуси не идут, отошла к обрыву.
Там она увидала старшую дочь Марьи, Мотьку, которая стояла неподвижно на громадном камне и глядела на церковь. Марья рожала тринадцать раз, но осталось у нее только шестеро и все - девочки, ни одного мальчика, и старшей было восемь лет. Мотька, босая, в длинной рубахе, стояла на припеке, солнце жгло ей прямо в темя, но она не замечала этого и точно окаменела. Саша стала с нею рядом и сказала, глядя на церковь:
- В церкви бог живет. У людей горят лампы да свечи, а у бога лампадки красненькие, зелененькие, синенькие, как глазочки. Ночью бог ходит по церкви, и с ним пресвятая богородица и Николай-угодничек - туп, туп, туп... А сторожу страшно, страшно! И-и, касатка, - добавила она, подражая своей матери. - А когда будет светопредставление, то все церкви унесутся на небо.
- С ко-ло-ко-ла-ми? - спросила Мотька басом, растягивая каждый слог.
- С колоколами. А когда светопредставление, добрые пойдут в рай, а сердитые будут гореть в огне вечно и неугасимо, касатка. Моей маме и тоже Марье бог скажет: вы никого не обижали и за это идите направо, в рай; а Кирьяку и бабке скажет: а вы идите налево, в огонь. И кто скоромное ел, того тоже в огонь.
Она посмотрела вверх на небо, широко раскрыв глаза, и сказала:
- Гляди на небо, не мигай, - ангелов видать. Мотька тоже стала смотреть на небо, и минута прошла в молчании.
- Видишь? - спросила Саша.
- Не видать, - проговорила Мотька басом.
- А я вижу. Маленькие ангелочки летают по небу и крылышками - мельк, мельк, будто комарики.
Мотька подумала немного, глядя в землю, и спросила:
- Бабка будет гореть?
- Будет, касатка.
От камня до самого низа шел ровный, отлогий скат, покрытый мягкою зеленою травой, которую хотелось рукой потрогать или полежать на ней. Саша легла и скатилась вниз. Мотька с серьезным, строгим лицом, отдуваясь, тоже легла и скатилась, и при этом у нее рубаха задралась до плеч.
- Как мне стало смешно! - сказала Саша в восторге.
Они обе пошли наверх, чтобы скатиться еще раз, но в это время послышался знакомый визгливый голос. О, как это ужасно! Бабка, беззубая, костлявая, горбатая, с короткими седыми волосами, которые развевались по ветру, длинною палкой гнала от огорода гусей и кричала:
- Всю капусту потолкли, окаянные, чтоб вам переколеть, трижды анафемы, язвы, нет на вас погибели!
Она увидела девочек, бросила палку, подняла хворостину и, схвативши Сашу за шею пальцами, сухими и твердыми, как рогульки, стала ее сечь. Саша плакала от боли и страха, а в это время гусак, переваливаясь с ноги на ногу и вытянув шею, подошел к старухе и прошипел что-то, и когда он вернулся к своему стаду, то все гусыни одобрительно приветствовали его: го-го-го! Потом бабка принялась сечь Мотьку, и при этом у Мотьки опять задралась рубаха. Испытывая отчаяние, громко плача, Саша пошла к избе, чтобы пожаловаться; за нею шла Мотька, которая тоже плакала, но басом, не вытирая слез, и лицо ее было уже так мокро, как будто она обмакнула его в воду.
- Батюшки мои! - изумилась Ольга, когда обе они вошли в избу. - Царица небесная!
Саша начала рассказывать, и в это время с пронзительным криком и с бранью вошла бабка, рассердилась Фекла, и в избе стало шумно.
- Ничего, ничего! - утешала Ольга, бледная, расстроенная, гладя Сашу по голове. - Она -бабушка, на нее грех сердиться. Ничего, детка.
Николай, который был уже измучен этим постоянным криком, голодом, угаром, смрадом, который уже ненавидел и презирал бедность, которому было стыдно перед женой и дочерью за своих отца и мать, свесил с печи ноги и проговорил раздраженно, плачущим голосом, обращаясь к матери:
- Вы не можете ее бить! Вы не имеете никакого полного права ее бить!
- Ну, околеваешь там на печке, ледащий! -крикнула на него Фекла со злобой. - Принесла вас сюда нелегкая, дармоедов!
И Саша, и Мотька, и все девочки, сколько их было, забились на печи в угол, за спиной Николая, и оттуда слушали все это молча, со страхом, и слышно было, как стучали их маленькие сердца. Когда в семье есть больной, который болеет уже давно и безнадежно, то бывают такие тяжкие минуты, когда все близкие робко, тайно, в глубине души желают его смерти; и только одни дети боятся смерти родного человека и при мысли о ней всегда испытывают ужас. И теперь девочки, притаив дыхание, с печальным выражением на лицах, смотрели на Николая и думали о том, что он скоро умрет, и им хотелось плакать и сказать ему что-нибудь ласковое, жалостное.
Он прижимался к Ольге, точно ища у нее защиты, и говорил ей тихо, дрожащим голосом:
- Оля, милая, не могу я больше тут. Силы моей нет. Ради бога, ради Христа небесного, напиши ты своей сестрице Клавдии Абрамовне, пусть продает и закладывает все, что есть у ней, пусть высылает денег, мы уедем отсюда. О, господи, - продолжал он с тоской, - хоть бы одним глазом на Москву взглянуть! Хоть бы она приснилась мне, матушка!
А когда наступил вечер и в избе потемнело, то стало так тоскливо, что трудно было выговорить слово. Сердитая бабка намочила ржаных корок в чашке и сосала их долго, целый час. Марья, подоив корову, принесла ведро с молоком и поставила на скамью; потом бабка переливала из ведра в кувшины, тоже долго, не спеша, видимо довольная, что теперь, в Успеньев пост, никто не станет есть молока и оно все останется цело. И только немножко чуть-чуть, она отлила в блюдечко для ребенка Феклы. Когда она и Марья понесли кувшины на погребицу, Мотька вдруг встрепенулась, сползла с печи и, подойдя к скамье, где стояла деревянная чашка с корками, плеснула в нее молока из блюдечка.
Бабка, вернувшись в избу, принялась опять за свои корки, а Саша и Мотька, сидя на печи, смотрели на нее, и им было приятно, что она оскоромилась и теперь уж наверное пойдет в ад. Они утешились и легли спать, и Саша, засыпая, воображала страшный суд: горела большая печь, вроде гончарной, и нечистый дух с рогами, как у коровы, весь черный, гнал бабку в огонь длинною палкой, как давеча она сама гнала гусей.
V
На Успенье, в одиннадцатом часу вечера, девушки и парни, гулявшие внизу на лугу, вдруг подняли крик и визг и побежали по направлению к деревне; и те, которые сидели наверху, на краю обрыва, в первую минуту никак не могли понять, отчего это.
- Пожар! Пожар! - раздался внизу отчаянный крик. - Горим!
Те, которые сидели наверху, оглянулись, и им представилась страшная, необыкновенная картина. На одной из крайних изб, на соломенной крыше стоял огненный, в сажень вышиною, столб, который клубился и сыпал от себя во все стороны искры, точно фонтан бил. И тотчас же загорелась вся крыша ярким пламенем и послышался треск огня.
Свет луны померк, и уже вся деревня была охвачена красным, дрожащим светом; по земле ходили черные тени, пахло гарью; и те, которые бежали снизу, все запыхались, не могли говорить от дрожи, толкались, падали и, с непривычки к яркому свету, плохо видели и не узнавали друг друга. Было страшно. Особенно было страшно то, что над огнем, в дыму, летали голуби и в трактире, где еще не знали о пожаре, продолжали петь и играть на гармонике, как ни в чем не бывало.
- Дядя Семен горит! - крикнул кто-то громким, грубым голосом.
Марья металась около своей избы, плача, ломая руки, стуча зубами, хотя пожар был далеко, на другом краю; вышел Николай в валенках, повыбегали дети в рубашонках. Около избы десятского забили в чугунную доску. Бем, бем, бем... понеслось по воздуху, и от этого частого, неугомонного звона щемило за сердце и становилось холодно. Старые бабы стояли с образами. Из дворов выгоняли на улицу овец, телят и коров, выносили сундуки, овчины, кадки. Вороной жеребец, которого не пускали в табун, так как он лягал и ранил лошадей, пущенный на волю, топоча, со ржаньем, пробежал по деревне раз и другой и вдруг остановился около телеги и стал бить ее задними ногами.

Борына шел домой медленно, размышляя о том, что говорили войт и жена его. Им он и виду не подал, что мысль эта ему сильно понравилась. Ну, как же - ведь он человек почтенный, не мальчишка, у которого еще молоко на губах не обсохло, - не визжать же от радости, что его женить хотят!

Ночь уже укрыла землю; в темной безмолвной глубине неба серебряной росой блестели звезды. Тихо было в деревне, порой только лаяли собаки. Из-за деревьев кое-где мерцали огоньки. По временам с лугов веял влажный ветер, деревья начинали покачиваться, и тихонько шептались листья.

Борына возвращался домой не той дорогой, какой пришел: он спустился вниз к озеру и перешел на другой берег по мосту, под которым вода с бульканьем вливалась в реку и дальше с глухим шумом устремлялась на мельницу. Вода в озере была тиха и неподвижна и отливала темным блеском. Прибрежные деревья отбрасывали тень на его поверхность и словно заключали его в черную раму, а в середине озера, где было светлее, как в металлическом зеркале, отражались звезды.

Мацей и сам не знал, почему он не пошел прямо домой, а выбрал этот дальний путь. Может быть, для того, чтобы пройти мимо дома Ягны? А может, он просто испытывал потребность собраться с мыслями.

"Ведь и в самом деле не худо бы на ней жениться! А что там о ней поговаривают, так это - тьфу! - Он плюнул. - Славная девка!.."

Его пробирала дрожь, потому что от озера тянуло сыростью и холодом, а он только что вышел из жаркой избы войта.

"…A без жены пропадешь, или придется все хозяйство детям отдать, - думал он. - Здоровенная она, рослая, и красавица писаная… Вот самая лучшая корова, пала и кто его знает, что еще завтра случится? Может, и в самом деле жену подыскать? После покойницы столько всякой одежи осталось - вот и пригодилась бы… Старуха Доминикова - злющая, как собака. Ну, а мне-то что? Изба у них есть, земля есть, она у себя жить останется… В семье их трое, а земли пятнадцать моргов, значит Ягне достанется пять. И за избу ей братья выплатят и все, что полагается, дадут!.. Пять моргов… Как раз то поле, что за моим картофельным, летом они там, помнится, рожь сеяли… Пять моргов… Вместе с моими это будет… без малого тридцать пять! Здорово! - Он потер руки и поправил пояс. - У одного только мельника больше… Жулик он, обижает народ, процентами да всякими плутнями набрал столько… А в будущем году подвез бы я навозу, вспахал бы да посеял пшеницу на всем поле… И одну лошадь еще прикупить надо, да вместо Пеструхи корову… впрочем, корову-то ей мать в приданое даст".

Так размышлял Борына, рассчитывал, предавался мечтам рачительного хозяина и часто останавливался в глубоком раздумье. Мужик он был умный и поэтому все взвешивал и рылся в памяти, чтобы чего не упустить и не забыть.

"То-то заверещали бы, дьяволы, то-то заверещали бы!" - подумал он о детях, но тотчас волна силы и уверенности в себе хлынула в сердце и укрепила еще смутное и нетвердое решение.

"Земля моя, кому какое дело! А не хотят, так…" - он не докончил и остановился перед избой Ягны.

У них еще горел огонь, из открытого окна падала широкая полоса света на куст георгин, на низенькие сливовые деревья и тянулась до самого плетня и дороги.

Борына отошел в тень и заглянул в окно.

Лампочка на шестке светила тускло, но в печи, видимо, горел сильный огонь: слышен был треск хвороста, и красноватый свет заливал просторную, темную только по углам избу. Старая Доминикова, согнувшись, примостилась у печки и читала что-то вслух, а против нее, лицом к окну, сидела Ягна в одной рубашке, с засученными до плеч рукавами и выщипывала пух у гуся.

"А хороша, чертовка, слов нет, хороша!" - подумал Борына.

Она по временам поднимала голову и, вслушиваясь в то, что читала мать, тяжело вздыхала. Потом опять принималась выщипывать пух. Вдруг гусь жалобно загоготал и стал с криком рваться из ее рук, хлопая крыльями так, что пух белым облаком разлетался по избе. Она его быстро успокоила и крепко зажала между колен, но он все еще тихонько и жалобно гоготал, а откуда-то из сеней или со двора ему вторили другие.

"Красавица!" - опять сказал себе Борына и торопливо отошел от окна.

Уже дойдя до своих ворот и входя во двор, он опять оглянулся на ее дом, стоявший как раз напротив, по ту сторону озера. В это мгновение оттуда, должно быть, кто-то выходил - из приотворенной двери вырвался луч света, сверкнул молнией и добежал до берега. Застучали чьи-то тяжелые шаги, заплескалась вода, - ее, видно, набирали в ведро, - а потом сквозь мрак и туман, наползавший с лугов, донеслась тихая песня:

За рекою ты, за рекою я. Как же мне целовать тебя?

Из-за леса вставал полный месяц, серебрил верхушки деревьев, сеял сквозь ветви серебро на озеро, заглядывал в окна хат. Даже собаки приумолкли, и глубокая тишина сошла на деревню и на все живое.

Борына обошел двор, заглянул в конюшню, где лошади, пофыркивая, с хрустом жевали сено, сунул голову в хлев, двери которого были для прохлады открыты настежь. Коровы лежали, пережевывая жвачку. Борына прикрыл дверь сарая и, сняв шапку, пошел в дом, вполголоса читая вечернюю молитву.

В доме все уже спали. Он тихонько разулся и сразу лег, но заснуть не мог. То жарко ему было от перины, и он высовывал из-под нее ноги, то лезли в голову разные мысли, дела, заботы…

Потом он стал думать о Ягне. Как хорошо было бы жениться: и красивая она, и домовитая, и земли у нее столько! Но опять вспоминал о детях, вспоминал толки, ходившие про Ягну, и все у него в голове путалось, и он уже не знал, как быть. Он даже приподнялся и обернулся к стоявшей рядом кровати - захотелось по старой привычке окликнуть жену и посоветоваться:

Марыся! Жениться мне на Ягне или не жениться?

Но вовремя вспомнил, что Марыся уже с весны лежит на кладбище, а на ее кровати храпит Юзька, что он осиротел и не с кем ему посоветоваться. Вздохнул тяжело, перекрестился и стал молиться за упокой души покойной Марыси и за все души, пребывающие в чистилище.

Рассвет уже побелил крыши, серым полотном завесил ночь и померкшие звезды, когда на дворе у Борыны началось движение.

Куба слез с нар и выглянул из конюшни. На земле кое-где лежала изморозь, и было еще темновато, но на востоке заря уже разгоралась и румянила верхушки заиндевевших деревьев. Блаженно потягиваясь, Куба зевнул раз-другой и пошел в хлев будить Витека. Но мальчик только на миг поднял голову и, сонно пробормотав: "Сейчас, Куба, я сейчас!", опять свернулся на своей постели.

Ладно, поспи еще маленько, бедняга, поспи! - Куба прикрыл его тулупом и заковылял дальше - нога у него была когда-то прострелена в колене, и поэтому он сильно хромал и волочил ее за собой. Умывшись у колодца, он пригладил ладонью свои спутанные, выгоревшие на солнце волосы и встал на колени у порога конюшни, чтобы помолиться.

Хозяин еще спал. Окна хаты пылали кровавыми отблесками утренней зари, с озера медленно сползал густой белесый туман и рваными клочьями рассеивался в воздухе.

Куба молился долго, перебирая четки, а глаза его все время блуждали по двору, по окнам хаты, по саду, еще земля еще была окутана мглой, по яблоням, увешанным яблоками величиной с кулак. Не прерывая молитвы, он швырнул чем-то в собачью конуру, стоявшую у самой двери конюшни, целясь в белую голову Лапы, но пес только заворчал, свернулся клубком и опять заснул.

Ты что, до самого солнца спать будешь, шельма! - Он опять швырнул чем-то в Лапу раз, другой, пока собака не вылезла из будки. Она зевнула, потянулась, завиляла хвостом, потом села рядом и принялась чесаться, наводя порядок в своей густой кудлатой шерсти.

"…И обращаю молитву мою к Тебе и Всем Святым. Аминь!"

Куба еще долго бил себя в грудь, а вставая, сказал Лапе:

Ишь ты, франт чертов, охорашивается, как баба перед свадьбой.

Выгодное отличие типов-понятий Гончарова и Тургенева от аналогичных образов, например, Н. Г. Помяловского (Молотов и Череванин) в том, что в случае с Обломовым и Базаровым эти типы «даны ‹…› нам жизнию» (Там же. С. 261); «сама мысль, которой они обязаны своим происхождением, родилась из непосредственного созерцания

общества, из проникновения, так сказать, в глубь его психологического настроения, из перехваченной тайны его существования» (Там же. С. 264).

Имея в виду «одну только нравственную их сущность, а не физическую», Анненков говорит о «поразительном сходстве» двух знаменитых героев: «…ведь известно, что между самыми противоположными, исключительными понятиями существует родственная связь» (Там же. С. 262). Более того, по логике критика, Обломов и Базаров могут быть поняты как «одно и то же лицо, только взятое в различные минуты своего развития. ‹…› Обломов, переродившийся в Базарова, должен был, конечно, измениться во внешнем виде, в образе жизни и в привычках, но зерно, из которого у одного растет непробудная душевная апатия, а у другого судорожная деятельность, не имеющая никакой нравственной опоры, заложено одно и то же в обеих натурах. Оно знакомо нам как нельзя более как плод, данный свойствами нашего образования, особенностями нашего развития. Лишь только Обломов пробудился и раскрыл свои тяжелые глаза – он должен был действовать не иначе как Базаров;1 мягкая, податливая натура его, покуда он находился в летаргическом состоянии, должна была преобразиться в грубую, животную природу Базарова: на этом условии Обломов только и мог подняться на ноги. Так точно и Базаров, не знающий на свете ничего святее запросов своей не вполне просветленной личности, есть только Обломов, которого расшевелили и который с течением непредвиденных обстоятельств принужден думать и делать что-нибудь. У них одинаковый скептицизм по отношению к жизни: как Обломову все казалось невозможностью, так Базарову все кажется несостоятельным. Где же и было нажить Обломову, в пору его невозмутимой спячки, что-либо похожее на политическую веру, на нравственное правило или научное убеждение?2 Он умер без всякого содержания; вот почему, когда

он воскрес, при иных условиях жизни, в Базарове, ему оставалось только сомневаться в достоинстве и значении всего существующего да высоко ценить свою крепкую, живучую натуру. Цель его стремлений при этом не изменилась. Новым скептицизмом своим он достигал точно такого же душевного спокойствия, такой же невозмутимой чистоты совести и твердости в правилах, какими наслаждался и тогда, когда сидел в комнатке своего домика на Петербургской стороне между женой, диким лакеем и кулебяками. Постарайтесь сквозь внешнюю, обманчивую деятельность Базарова пробиться до души его: вы увидите, что он спокоен совершенно по-обломовски; житейские страдания и духовная нужда окружающего мира ему нипочем. Он только презирает их, вместо того чтоб тихо соболезновать о них, как делал его великий предшественник. Прогресс времени! Оба они, однако же, выше бедствий, стремлений, падений и насущных требований человечества, и выше именно по причине морального своего ничтожества;1 они изобрели себе, каждый по-своему, умственное утешение, которое и ограждает их от всякого излишне скорбного чувства к ближним. Разница между ними состоит в том, что Базаров наслаждается сознанием своего превосходства над людьми с примесью злости и порывистых страстей, объясняемых преимущественно физиологическими причинами, а Обломов наслаждается этим сознанием кротко, успев подчинить свои плотские и тоже весьма живые инстинкты заведенному семейному порядку» (Там же. С. 262-263).2

И наконец, толкуемое таким образом родство Обломова и Базарова приводит Анненкова к совершенно оригинальному пониманию проблемы «отцов и детей», столь значимой для русской литературы середины XIX в.: «…отцы и дети изображены в литературе нашей не одним романом, что было бы не под силу и такому таланту, как г. Тургенев, а двумя замечательными романами, принадлежащими двум разным художникам, ошибавшимся и касательно выводов, которые могут быть сделаны из основной идеи их произведений. Г. Гончаров думал, что на смену Обломовых идет поколение практических Штольцев, между тем как настоящая смена явилась в образе Базарова; г. Тургенев думал противопоставить Базаровым великого и малого рода их менее развитых отцов и забыл, что истинный родоначальник всех Базаровых есть Обломов, уже давно показанный нашему обществу. Отцы г. Тургенева поэтому кажутся и будут казаться подставными отцами, не имеющими ни малейшей связи с своим племенем, кроме акта рождения, очень достаточного для признания духовного родства между членами ее. По крайней мере для нас слова „обломовщина” и „базаровщина” выражают одно и то же представление, одну и ту же идею, представленную талантливыми авторами с двух противоположных сторон. Это художественные антиномии. И так велико значение творческих типов, хотя бы и обязанных своим происхождением понятию, что одно призвание их открывает мгновенно длинную цепь идей и выясняет отвлеченную мысль до последних ее подробностей» (Там же. С. 263-264).

Уравнивая этих героев и в эстетическом плане (Обломов и Базаров – «понятия-типы»), и в социально-политическом («истинный родоначальник всех Базаровых есть Обломов»), Анненков, как отметил И. Н. Сухих, вступал «в необъявленный спор с Добролюбовым, говорившим об идущих на смену „обломовцам” героях „новой русской жизни”, и с Писаревым, для которого Базаров отменил Печориных и Рудиных».1

В статье «Исторические и эстетические вопросы в романе гр. Л. Н. Толстого „Война и мир”» (1868) Анненков наметил другую параллель: говоря о главных героях толстовского романа, критик первым называет «тяжелого, но

гуманно-развитого молодого Безухова, – тип, похожий на Обломова, если Обломова сделать безмерным богачом и побочным сыном одного из екатерининских орлов» (Там же. С. 356).

Очень большую группу критических отзывов о романе и его главном герое составляют отклики, относящиеся к концу XIX в. – 1910-м гг.

Неоднозначно к образам Обломова и Штольца, как и к творчеству Гончарова в целом, относился А. П. Чехов. «Читаю Гончарова, – писал он А. С. Суворину в начале мая 1889 г., – и удивляюсь. Удивляюсь себе: за что я до сих пор считал Гончарова первоклассным писателем? Его „Обломов” совсем неважная штука. Сам Илья Ильич – утрированная фигура, не так уж крупен, чтобы из-за него стоило писать целую книгу. Обрюзглый лентяй, каких много, натура не сложная, дюжинная, мелкая; возводить сию персону в общественный тип – это дань не по чину. Я спрашиваю себя: если бы Обломов не был лентяем, то чем бы он был? И отвечаю: ничем. А коли так, то и пусть себе дрыхнет. Остальные лица мелкие, пахнут лейковщиной, взяты небрежно и наполовину сочинены. Эпохи они не характеризуют и нового ничего не дают. ‹…› Ольга сочинена и притянута за хвост. А главная беда – во всем романе холод, холод, холод… Вычеркиваю Гончарова из списка моих полубогов».1 Резкими эпистолярными суждениями Чехова о свергнутом «полубоге», романе «Обломов» и его героях, которые, как известно, не были фигурами случайными,2 все-таки не исчерпывается его отношение к творчеству Гончарова. Очевидно отражение некоторых поэтических мотивов «Сна Обломова» в повести «Степь». М. О. Меньшиков писал о героях чеховских произведений «Страх», «Скучная история», «Дуэль», «Жена»,

«Соседи»: «…слабые и дряблые русские люди, новейшие Обломовы, решительно не умеющие жить, не умеющие устраивать ни своего, ни чужого счастья при самых прекрасных внешних обстоятельствах».1

Д. С. Мережковский в статье «И. А. Гончаров (Критический этюд)», напечатанной еще при жизни романиста,2

заметил, что автор «Обломова» резко выделяется на фоне других писателей своим особым отношением к природе. Процитировав часть описания обломовского мира, где говорится о небе, которое «ближе жмется к земле», чтобы «обнять ее покрепче, с любовью», критик заметил: «Вот природа, как ни один из новых поэтов не понимает ее, – природа, лишенная тайны, ограниченная и прекрасная, какой представляли ее древние: декорация для идиллии феокритовских пастухов или, еще лучше, для счастия патриархальных помещиков» («Обломов» в критике. С. 174).

И. А. Гончаров

Вопрос 14. Общая характеристика одного из романов И. А. Гончарова: «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв».

ПЛАН ОТВЕТА

1. И. А. Гончаров о своем творчестве.

2. История создания романа «Обломов». Основная идея романа.

3. Образ И. Обломова.

4. Образ Штольца.

5. Любовь в жизни Обломова.

6. Значение романа.

1. Иван Александрович Гончаров широко известен как создатель трех романов - «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв». В конце жизни в статье «Лучше поздно, чем никогда» писатель так говорил о своем взгляде на эти произведения: «...вижу не три романа, а один. Все они связаны одной общей нитью, одной последовательной идеею - перехода от одной эпохи русской жизни, которую я переживал, к другой - и отражением их явлений в моих изображениях, портретах, сценах, мелких явлениях и т. д.». Все три романа связаны по смыслу: «обыкновенной историей» можно назвать судьбу Обломова и героев «Обрыва», в силу типичности изображаемого.

2. Остановимся на романе «Обломов». Он был начат в 1847 году, а полностью опубликован в 1859-м. Появление его совпало со временем острейшего кризиса крепостничества. Образ апатичного, неспособного к деятельности помещика, выросшего и воспитанного в патриархальной обстановке барской усадьбы, где господа жили безмятежно благодаря труду крепостных, был очень актуален для современников. Н. А. Добролюбов в своей статье «Что такое обломовщина?» (1859) дал высокую оценку роману и этому явлению. В лице Ильи Ильича Обломова показано, как среда и воспитание уродуют прекрасную натуру человека, порождая лень, апатию, безволие.

3. Первая часть романа «Обломов», включающая «Сон Обломова», посвящена описанию всех подробностей, «мелочей» бытия героя романа в его петербургской квартире - миниатюрной петербургской «Обломовке» - с Захаром, знаменитым диваном, халатом. Портрет Обломова говорит о многом в его характере: «Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока». Далее отмечает автор «выражение усталости или скуки», нездоровый цвет лица от недостатка воздуха и движения; обрюзгшее тело. Апатия Обломова доходила до того, что ему была безразлична паутина, напитанная пылью, которая лепилась в виде фестонов вокруг картин, ковры, покрытые пятнами, запыленные зеркала, «которые могли служить скорее скрижалями, для записывания на них, по пыли, каких-нибудь заметок на память».

Захар, слуга Ильи Ильича, под стать хозяину. Если дорогой восточный халат Обломова «засалился», то у Захара - постоянная прореха под мышкой, из которой торчит нижняя рубашка. Для своей нерадивости и лени он всегда находит оправдание. Разве он виноват, что «уберешь, а завтра опять пыль наберется». Сам ленивый, он благоденствовал на лени хозяина. С дивана Обломова не могут поднять даже неотложные дела: нужно ответить на письмо старосты Обломовки, переехать на новую квартиру, заплатить по счетам. Обломова навещают приятели, пытаясь соблазнить на гуляние в Петергоф, но он отговаривается тем, что ему вредна сырость, хотя на улице солнечный день. Обломов видит суету и пустоту светской жизни, понимает, как обезличивается человек, посвятивший себя карьере. Особенно умны слова, обращенные к писателю Пенкину, о назначении литературы - сострадать людям из любви к ним. Однако за этими словами, при всей их безусловной правоте, угадывается желание оправдать свою бездеятельность. Обломов и читать ленится, и писательский труд его страшит: «И все писать, все писать, как колесо, как машина, пиши завтра, послезавтра: праздник придет, лето настанет - а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!» Не только заняться каким-либо полезным делом, но даже переменить образ жизни у него не хватает воли. Не имея привычки действовать, он свои желания облекает в форму мечтаний: «Оттого он любит помечтать и ужасно боится того момента, когда мечтания придут в соприкосновение с действительностью. Тут он старается взвалить дело на кого-нибудь другого, а если нет никого, то на авось...» Гордясь своей независимостью, тем, что он «барин». Обломов в силу своей неприспособленности к жизни становится рабом чужой воли, начиная со слуги Захара и кончая жуликами, которые чуть было не присвоили его имение. И только иногда, в редкую минуту он начинает с грустью и болью понимать свое истинное положение: «А между тем он болезненно чувствовал, что в нем зарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало, может быть теперь уже умершее, или лежит оно, как золото, в недрах горы... Но глубоко и тяжело завален клад дрянью... Что-то помешало ему ринуться на поприще жизни и лететь по нему на всех парусах ума и воли... Ум и воля давно парализованы, и, кажется, безвозвратно...» Ответ на этот вопрос дан в главе «Сон Обломова». В ней рассказывается о семье Обломова, об их поместье и обычаях: «...забота о пище была первая и главная жизненная забота в Обломовке...» Труд воспринимался как наказание, посланное за грехи. У Обломова не было необходимости трудиться, так как все делали крепостные крестьяне, слуги.

Годы учения тоже не воспитали в Обломове дисциплины ума. И родители всячески спасали любимое дитя от мук учения.

4. Параллельно с Обломовым прослеживается судьба его школьного товарища Андрея Штольца, сына управляющего имением. Отец Андрея Штольца с немецкой педантичностью и последовательностью приучал его к труду, умственному и физическому, к ответственности за выполненный урок или поручение. И Обломов, и Штольц окончили Московский университет, оба направились в Петербург служить. Но уже через год Илья Ильич вышел в отставку: служба тяготила его, требовала внимания, усидчивости, трудолюбия. Деятельный Штольц заставляет «беспокоиться» русского барина Обломова, навязывает ему свои идеи. Штольц хочет пробудить Обломова от спячки: «Теперь или никогда!» Он заставляет его бывать в обществе, читать книги, посещать театры. Усилия его оказались тщетны.

5. Последняя возможность излечиться от «обломовщины» предстала перед героем в образе прекрасной русской девушки Ольги Ильинской. Любовь к ней на время воскресила Обломова. Здесь обнаружилось и «золотое сердце» Обломова, способное к сильному чувству, и его поэтичность, и чуткость, и благородство души, сказавшееся в письме к Ольге, в котором он «готов пожертвовать своим счастьем, так как не достоин ее». Но любовь требует от человека не только порывов, но и постоянного внутреннего роста, преображения души, развития ума, чувства. Любовь не принимает «сна», неподвижности. «Обломовщина» победила и на этот раз. Ольга Ильинская расстается с Обломовым. Тонкая и глубокая натура, не останавливающаяся в своем развитии, она поняла, что ее чувство обречено, не имеет перспективы: в затхлом обломовском мирке она задохнулась бы, умерла как личность. Поэтому итог жизни самого Обломова (еще задолго до смерти физической) она воспринимает как катастрофу. Ольга выходит замуж за Штольца. Союз со Штольцем - это любящая семья: «...работали вместе, обедали, ездили в поля, занимались музыкой... Только не было дремоты, уныния у них, без скуки и апатии проводили они дни». Но несмотря на идеальность Штольца, который сочетает черты дельца с высокими нравственными качествами, Ольга чувствует, что ей чего-то не хватает в жизни, ее тяготит спокойствие и безмятежность, которая сродни «обломовщине», так как она - тип русской женщины того периода, когда в России стало пробуждаться самосознание женщин, когда они почувствовали свое право на участие в общественной жизни. В финале мы наблюдаем медленное умирание Обломова в доме его жены, мещанки Агафьи Матвеевны Пшеницыной, которая создала ему «идеал нерушимого покоя жизни». Но и сама она приобрела новое человеческое существование, наполненное серьезной внутренней работой и обретшее смысл.

6. Таким образом, роман И. А. Гончарова «Обломов» можно считать не только произведением, в котором раскрывается явление «обломовщины» как национального порока, но и предостережением против засилья прагматиков, подобных Штольцу, деятелей, лишенных полета, не имеющих таланта «душевности».

дополнительные вопросы

В чем смысл «Сна Обломова»?

Вопрос 15. Прием антитезы в романе И. А. Гончарова «Обломов».

ПЛАН ОТВЕТА

1. Антитеза - основной художественный прием в романе.

2. Антитеза в образах Обломова и Штольца:

Происхождение;

Жизнь родителей;

Воспитание;

Образование;

Детали одежды, восприятие мира, характеры, идеалы;

Духовность и рационализм;

Отношение к службе.

3. Ольга Ильинская и Агафья Матвеевна Пшеницына.

4. Значение антитезы в разрешении основных проблем романа.

1. В романе И. А. Гончарова «Обломов» выразительно использован прием антитезы, незаменимый в тех случаях, когда автор стремится отразить всю противоречивость и сложность описываемого явления. С помощью этого приема И. А. Гончаров выявляет все стороны человеческой личности своих героев: Обломова и Штольца, Ольги и Агафьи Матвеевны.

2. В Обломове и Штольце контрастирует практически все, вплоть до мельчайших деталей, начиная от происхождения и кончая стилем одежды. Но главным их различием, без сомнения, остается абсолютная несхожесть их характеров и идеалов. Все остальное - причина или следствие этого. Достаточно вспомнить сон Обломова, чтобы понять, что своей ленью и апатией он во многом обязан барскому происхождению и воспитанию. Представление о жизни складывалось у него из наблюдений за жизнью родителей, которые приучали сына к праздности и покою, считая их признаком счастья и высшей породы. Ему хочется что-то сделать самому, а домочадцы не разрешали даже налить себе воды из графина, что-то принести, поднять уроненную вещь, считая, что на труде вообще стоит клеймо рабства. «Захар, - как, бывало, нянька, - натягивает ему чулки, надевает башмаки, а Илюша, уже четырнадцатилетний мальчик, только и знает, что подставляет ему, лежа, то ту, то другую ногу; а чуть что покажется ему не так, так он поддаст Захарке ногой в нос... Потом Захарка чешет ему голову, натягивает куртку, осторожно продевая руки Ильи Ильича в рукава, чтобы не слишком беспокоить его...»

Отец Штольца, напротив, старался воспитать в сыне уважение к знаниям, привычку думать, заниматься. Он воспитывал в сыне хозяйственную цепкость, потребность в постоянной деятельности. Энергичность и предприимчивость Андрея Штольца есть следствие необходимости самому, не полагаясь ни на кого, пробивать себе дорогу в жизни. И если Штольц - суховатый рационалист, то Обломов - воплощение мягкости и кротости. И этот рационализм Штольца подчеркивает такие отрицательные черты в характере Обломова, как лень, инертность, равнодушие к жизни. Это противопоставление усиливается за счет того, что их жизненные пути постоянно пересекаются. Причем Штольц пытается вырвать своего друга Илью Ильича из лап «обломовщины», пробудить в нем все лучшие чувства: доброту, честность, искренность, благородство, - надеясь на то, что эти чувства, развившись, сделают его жизнь цельной и гармоничной.

Но незримая борьба происходит не только между характерами Штольца и Обломова. С помощью приема антитезы Гончаров практически полностью раскрывает перед читателем внутренний мир Ильи Ильича. Грезы Обломова автор противопоставляет действительности: «...а хорошо бы, если бы вот это сделалось». «Оттого он любит помечтать и ужасно боится того момента, когда мечтания придут в соприкосновение с действительностью. Тут он старается взвалить дело на кого-нибудь другого, а если нет никого, то на авось...» Его мечтания, порой детские и наивные, резко отличаются от действительности, что и стало самой большой жизненной трагедией Обломова. Его лень и апатия мешают ему воплотить в реальность хотя бы маленькую толику его грандиозных мечтаний.

Обломов как бы живет двойной жизнью: первая - это обыденная реальность, а вторая - это его сны и мечтания, в которых он представляет себя деятельным человеком, личностью, которая способна творить и действовать, невзирая ни на какие жизненные проблемы и внутренние противоречия. Но это сон, а не реальность. Илья Ильич спит, потому что во сне он видит себя тем, кем он хочет быть. Жизнь его - это сон. Только любовь к Ольге Ильинской смогла на некоторое время воскресить Обломова к жизни. Он почувствовал, что настоящее счастье заключается не в бесплодных размышлениях и мечтах, а в богатстве чувств. Чувство, вспыхнувшее между Обломовым и Ольгой, настолько романтично и сильно, что отодвигает проблему «обломовщины» на второй план. Ольге кажется, что с его ленью она очень легко справится. Настойчивость и упорство Ольги на время побеждают лень Обломова: она заставляет его читать книги и газеты, совершает с ним прогулки по окрестностям Петербурга, он посещает по ее просьбе музеи. Ольга добивается от Обломова физического движения, умственной работы.

Однако любовь не смогла захватить Илью Ильича - он не жертвует ради нее своим спокойствием. Мечта Ольги о перевоспитании разбивается о лень Обломова. Любовь показалась ему «претрудной школой жизни». Разрыв с Ольгой стал неизбежен. Но стоит заметить, что идеалы энергичного человека Обломова и Штольца в этот период резко отличаются друг от друга. В своих мечтах Обломов ставит цели высокие и благородные, в отличие от меркантильных интересов Штольца.

3. Женские образы Ольги Ильинской и Агафьи Матвеевны Пшеницьшой тоже противопоставлены в романе. Уже в их внешнем облике много непохожего: Ольга стройная, Пшеницына толстая, хотя обе по-своему привлекательны в глазах Обломова: одна - своей грацией, другая - статностью. Эти две героини противопоставлены и по своему социальному происхождению:

Ольга - дворянка, получила хорошее образование и воспитание. Агафья Матвеевна - из народа и не отличается образованностью. Эти две женщины и любят по-разному: любовь Ольги одухотворена, но несколько эгоистична (она любит в Обломове себя, свои усилия воли и духа), а любовь Пшеницьшой самозабвенна, она держится на душевной привязанности и выражается в постоянной заботе об Обломове.

4. Используя в произведении прием антитезы, автор, противопоставляя героев, заставляет читателей занять позицию одной из противопоставленных сторон, однако этот прием часто нацелен на то, чтобы помочь нам рассмотреть каждое явление объективно. Так, говоря об Обломове, мы можем осуждать его лень и апатию, но вместе с тем мы признаем детскую чистоту его души и неподдельную доброту. Можно восхищаться предприимчивостью Штольца, но не надо забывать о хитрости и изворотливости, качествах, необходимых для успеха. Умело используя прием антитезы, Гончаров оставил грядущим поколениям великолепный роман о тайнах и тонкостях человеческой души - самого сложного и загадочного явления прошлого, настоящего и будущего.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ВОПРОС

И. С. Тургенев

Вопрос 16. Образ Базарова в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети», отношение к нему автора.

ПЛАН ОТВЕТА

1. Общественно-политическая обстановка создания романа «Отцы и дети».

2. И. С. Тургенев о своем герое.

3. Базаров - «новый человек»: демократизм; суровая жизненная школа; «я работать хочу»: увлечение естественными науками; гуманизм героя; чувство собственного достоинства.

4. Нигилизм Базарова.

6. Любовь в жизни Базарова и ее влияние на взгляды героя.

7. Смерть и мировоззрение Базарова - главный смысл финала.

1. Роман «Отцы и дети» был написан И. С. Тургеневым в период революционной ситуации в России (1859- 1862) и отмены крепостного права. Писатель раскрыл в романе перелом общественного сознания России, когда дворянский либерализм вытеснялся революционно-демократической мыслью. Это размежевание общества и нашло отражение в романе в лице Базарова, разночинца-демократа («дети») и братьев Кирсановых, лучших из дворян-либералов («отцы»).

2. Сам Тургенев двойственно воспринимал созданный им образ. Он писал А. А. Фету: «Хотел ли я обругать Базарова или его превознести? Я этого сам не знаю, ибо я не знаю, люблю ли я его или ненавижу!» А в заметке по поводу «Отцов и детей» Тургенев пишет: «Базаров - мое любимое детище... Это самая симпатичная изо всех моих фигур».

3. Личность Базарова, выразителя идей революционной демократии, интересует Тургенева, ведь это герой времени, вобравший в себя отличительные черты эпохи социального перелома. Тургенев выделяет в Базарове демократизм, проявляющийся в благородной привычке к труду, которая вырабатывается с детства. С одной стороны, пример родителей, с другой - суровая жизненная школа, учеба в университете на медные гроши. Эта черта выгодно отличает его от Кирсановых и для Базарова является основным критерием оценки человека. Кирсановы - лучшие из дворян, но они ничего не делают, не умеют взяться за дело. Николай Петрович играет на виолончели, читает Пушкина. Павел Петрович тщательно следит за своей внешностью, переодевается к завтраку, обеду, ужину. Приехав к отцу, Базаров говорит: «Я работать хочу». И Тургенев постоянно. подчеркивает, что «лихорадка работы» характерна для деятельной натуры героя. Черта поколения демократов 60-х годов - увлечение естественными науками. Окончив медицинский факультет, Базаров вместо отдыха «режет лягушек», готовя себя к научной деятельности. Базаров не замыкается только в тех науках, которые имеют непосредственное отношение к медицине, а обнаруживает обширные познания и в ботанике, и в агротехнике, и в геологии. Понимая ограниченность своих возможностей вследствие плачевного состояния медицины в России, Базаров все-таки никогда не отказывает в помощи нуждающимся, не считаясь со своей занятостью: лечит и сына Фенички, и крестьян окрестных деревень, помогает отцу. И даже смерть его произошла из-за заражения при вскрытии. Гуманизм Базарова проявляется в его желании принести пользу народу, России.

Базаров - человек с большим чувством собственного достоинства, ничуть не уступает в этом отношении аристократам, а в чем-то даже их превосходит. В истории с дуэлью Базаров проявил не только здравый смысл и ум, но благородство и бесстрашие, даже способность иронизировать над собой в момент смертельной опасности. Его благородство оценил даже Павел Петрович: «Вы поступили благородно...» У Но есть вещи, которые Тургенев отрицает в своем герое, - это нигилизм Базарова в отношении природы, музыки, литературы, живописи, любви - всего того, что составляет поэзию жизни, что возвышает человека. Все, что лишено материалистического объяснения, Базаров отрицает.

Он считает прогнившим весь государственный строй России, поэтому он отрицает «все»: самодержавие, крепостное право, религию - и то, что порождено «безобразным состоянием общества»: народную нищету, бесправие, темноту, невежество, патриархальную старину, семью. Однако положительной программы Базаров не выдвигает. Когда П. П. Кирсанов говорит ему: «...Вы все разрушаете... Да ведь надобно же и строить», Базаров отвечает: «Это уже не наше дело... Сперва нужно место расчистить».

4. Когда Базаров клеймит насмешкой дутые, отвлеченные «принсипы», он побеждает. И автор разделяет его позицию. Но когда Базаров вступает в сферу утонченных переживаний, которые он никогда не принимал, от уверенности его не остается и следа. Чем труднее приходится Базарову, тем ощутимее и авторское сопереживание ему.

5. В любви к Одинцовой выразилась способность Базарова к сильному чувству и уважение к женщине, ее уму и характеру - ведь самыми заветными мыслями он делился именно с Одинцовой, наполняя свое чувство разумным содержанием.

Тургенев отражает глубокие психологические переживания героя, страстную их напряженность, цельность и силу. В любовном конфликте Базаров выглядит крупной личностью. Отвергнутый, он одерживает нравственную победу над эгоистичной женщиной, но его чувства к ней и разрыв трагичны для Базарова. Любовь к Одинцовой помогла Базарову пересмотреть свои взгляды, переосмыслить свои убеждения. У него появляется новый психологический настрой: замкнутость, самоуглубленность, тяготение к ранее чуждым ему проблемам. С болью говорит Базаров о краткости человеческого существования: «Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с основным пространством... и часть времени, которую мне удается прожить, так ничтожна перед вечностью...» Наступает сложная переоценка ценностей. Впервые Базаров теряет веру в свое будущее, но не отказывается от своих стремлений и выступает против успокоенности. Бескрайняя Русь с ее темными, грязными деревнями становится предметом его пристального внимания. Но он так и не приобретает умения «рассуждать о делах и нуждах» мужиков и только помогает в лекарской практике отца деревенскому населению. V Величие Базарова Тургенев показал во время его болезни, перед лицом смерти. В речи умирающего боль от сознания близкого неминуемого конца. Каждая реплика, обращенная к Одинцовой, - сгусток духовных страданий: «Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный» а еще топорщится. И ведь тоже думал: обломаю дед много, не умру, куда! задача есть, ведь я гигант!.. Я нужен России... Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен?» Зная, что умрет, он утешает родителей, проявляет чуткость к матери, скрывая от нее грозящую ему опасность, обращается с предсмертной просъбой к Одинцовой - позаботиться о стариках: «Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать...» Мужество и стойкость его материалистических и атеистических взглядов проявились в отказе от исповеди, когда он, уступая мольбам родителей, согласился принять причастие, но только в бессознательном состоянии, когда человек не отвечает за свои поступки. Писарев отмечал, что перед лицом смерти «Базаров становится лучше, человечнее, что является доказательством цельности, полноты и естественного богатства натуры». Не успевший реализовать себя в жизни, Базаров только перед лицом смерти избавляется от своей нетерпимости и впервые по-настоящему ощущает, что реальная жизнь гораздо шире и многообразней его представлений о ней. В этом заключается главный смысл финала. Об этом же писал сам Тургенев:

«Мне мечталась фигура сумрачная, дикая, большая, до половины выросшая из почвы, сильная, злобная, честная - все-таки обреченная на гибель, - потому что она все-таки стоит еще в преддверии будущего».

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

ПЛАН ОТВЕТА

1. Общественно-политическая обстановка в России 60-х гг.

2. Конфликт непримиримых мировоззрений:

а) П. П. Кирсанов-типичный представитель своей эпохи;

б) Евгений Базаров - разночинец-демократ.

3. Дуэль П. П. Кирсанова и Базарова; ее значение для идейных противников.

4. Духовное одиночество Базарова.

5. Переосмысление жизни Базаровым.

6. Трагизм и величие положения Базарова.

1. События, которые И. С. Тургенев описывает в романе, происходят в серединеXIX века. Это время, когда Россия переживала очередную эпоху реформ. Мысль, заключенная в заглавии романа, раскрывается очень широко, поскольку речь в нем идет не только о своеобразии различных поколений, но и о противостоянии дворянства, сходящего с исторической сцены, и демократической интеллигенции, выдвигающейся в центр общественной и духовной жизни России, представляющей ее будущее.

Философские раздумья о смене поколений, о вечном движении жизни и вечной борьбе старого и нового звучали не раз в произведениях русских писателей и до Тургенева («Горе от ума» А. С. Грибоедова). Подобные мысли и чувства, наряду со спорами о крестьянской общине, о нигилизме, об искусстве, об аристократизме, о русском народе, звучат и в романе Тургенева. Но есть еще и общечеловеческие проблемы, над которыми размышляет автор.

2. В центре романа - фигура разночинца Базарова, воплощающая тип человека новейшего поколения. «Отцы» представлены братьями Кирсановыми и родителями Базарова. Рассмотрим позиции наиболее ярких представителей непримиримых мировоззрений «отцов» и «детей» - Павла Петровича Кирсанова и Евгения Базарова.

а) Павел Петрович был типичным представителем своей эпохи и среды, в которой прошла его молодость. Он следовал «принсипам» везде и во всем, продолжая даже в деревне жить так, как он привык жить. Ему лет сорок пять, он всегда выбрит, ходит в строгом английском костюме, воротничок его рубашки всегда бел и накрахмален. Лицо правильное и чистое, но желчное. «Весь облик Павла Петровича, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большей частью исчезает после двадцати годов». По внешности и по убеждениям Павел Петрович «аристократ до мозга костей». Он сохранил неизменными свои аристократические привычки: переодевался к завтраку, обеду и ужину, пил в назначенный час «свой какао», доказывал в спорах необходимость «принсипов». Каковы же его «принсипы»? Во-первых, он придерживался тех же взглядов на государственное устройство, что и большинство дворян его времени, не переносил инакомыслия. Он любил порассуждать о русских крестьянах, но при встрече с ними нюхал носовой платок, смоченный одеколоном. Толкуя о России, о «русской идее», употреблял огромное количество иностранных слов. Он с пафосом говорит об общественном благе, о служении отечеству, но сам сидит сложа руки, удовлетворившись сытой и спокойной жизнью.

б) Павлу Петровичу противопоставлен главный герой романа - разночинец-демократ Евгений Базаров. Если Павел Петрович говорит о себе: «Мы люди старого века... без принсипов шагу ступить, дохнуть нельзя», то Базаров о себе скажет: «Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным... В теперешнее время полезнее всего отрицание, - мы отрицаем». По убеждениям Базаров нигилист, то есть «человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру», - так о нигилизме говорит Аркадий под влиянием Базарова. Политические взгляды Базарова сводятся к резкой критике существующего положения в стране. Он трезво судит о людях как о существах, соединяющих в себе потребности душевные и телесные, а нравственные различия объясняет «безобразным состоянием общества»: «Исправьте общество, и болезней не будет». В суждениях его чувствуется смелая мысль, стройная логика.

Но все, что лишено материалистического объяснения, Базаров отрицает. Если Павел Петрович - человек дворянской культуры, то Базаров - человек знания. Вечным принципам, принятым на веру, он противопоставляет реальные знания и научный эксперимент. Природу он понимает как «мастерскую», в которой человек - «работник».

3. Антагонизм воззрений Павла Петровича и Базарова раскрывается в горячих спорах между ними. Но в спорах с Базаровым Павел Петрович не может победить нигилиста, не может поколебать его нравственные устои, и тогда он прибегает к последнему средству решения конфликта - к дуэли. Базаров принимает вызов полоумного «аристократишки». Они стреляются, и Евгений ранит Кирсанова. Решить их противоречия дуэль не смогла. Автор подчеркивает нелепость поведения Павла Петровича, потому что смешно и бессмысленно полагать, что можно силой заставить молодое поколение думать так же, как и поколение «отцов». Они расстаются, но каждый из них остается при своем мнении. Правда, Павел Петрович вынужден был признать благородство Базарова, который оказал ему помощь после ранения: «Вы поступили благородно...» Нелепая дуэль помогает Базарову увидеть в противнике человека, его достоинства и недостатки. Он обнаруживает, что не так уж непреодолима пропасть между ним и Павлом Петровичем. Да и Павел Петрович разглядел и по достоинству оценил благородство Базарова.

4. Николай Кирсанов также не в силах противостоять Базарову, так как это «рыхлая» и «слабая» натура. Ему вполне достаточно в жизни Пушкина, виолончели и Фенички.

Старики Базаровы тоже не понимают своего сына. Жизнь стремительно движется вперед, и между ними и их сыном неизбежно возникает пропасть. Василий Иванович, отец Базарова, это осознает и склоняет голову перед молодежью: «Конечно, вам, господа, лучше знать; где ж нам за вами угнаться? Вы ведь нам на смену пришли».

5. Базаров в романе стоит особняком, как личность, он неизмеримо значительнее других героев. Даже Одинцова, незаурядная, умная, пытливая, красивая, но эгоистичная, не могла сравниться с ним. Она лишь помогла открыть ему в самом себе те «тайники», о которых Базаров не подозревал. Он не только страдает от любовной неудачи, но и по-новому мыслит, по-новому относится к жизни. И уже не отрицанием прошлого, а остро болезненным постижением пресекающейся жизни, отнятых целей веет от прощальных слов умирающего Базарова.

6. Своим романом «Отцы и дети» Тургенев открыл для всех эпох важный процесс смены отживающих форм сознания новыми, трудность их прорастания, мужество и самоотречение передовых людей, трагичность их положения и величие их духа.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

А. Н. Островский

Вопрос 18. Героини пьес А. Н. Островского «Гроза», «Бесприданница», «Снегурочка» (на примере одного произведения).

ПЛАН ОТВЕТА

1. Н. А. Добролюбов О творчестве А. Н. Островского.

2. Основной конфликт пьесы А. Н. Островского «Гроза».

3. Образ Катерины в пьесе «Гроза»:

Воспитание Катерины;

жизнь в доме родителей;

Жизнь в доме Кабанихи;

Трагедия Катерины.

4. Смысл названия пьесы «Гроза».

1. «Пьесами жизни» назвал Н. А. Добролюбов произведения А. Н. Островского. Пьесы Островского привлекательны не только достоверной исторической или социально-бытовой информацией, но и остротой конфликта между людьми, живущими по принципам «правды и совести», и теми, для которых погоня за богатством и положением в обществе сместила все нравственные ориентиры. Пьесы А. Н. Островского дают ответы на «вечные» вопросы жизни - о любви, смысле человеческого существования, счастья. Наиболее привлекательны в его пьесах женские образы, героини с «горячим сердцем». Для них главный смысл жизни можно определить словами Весны из пьесы «Снегурочка»: «На свете все живое должно любить».

2. Драма «Гроза» была написана Островским в 1859 году. Светел и поэтичен образ главной героини драмы Катерины. Это личность неординарная и неодноплановая. Трагический конфликт живого чувства Катерины и мертвого уклада жизни - основная сюжетная линия пьесы. «Лучом света в темном царстве» назвал Н. А. Добролюбов Катерину, так как в пьесе «Гроза» она оказалась самым бесправным и угнетенным существом, не примирившимся с деспотизмом и произволом в семье своего мужа.

3. В «Грозе» автор показывает жизнь русской купеческой семьи и положение в ней женщины. Характер Катерины сформировался в простой купеческой семье, где царила любовь и дочери предоставлялась полная свобода. В религии Катерина находила высшую правду и красоту. Ее стремление к прекрасному, доброму выражалось в молитвах, воссылаемых к Богу. Варваре она рассказывала: «В солнечный день из купола такой светлый столб вниз идет, и в этом столбе ходит дым, точно облака, и вижу я, бывало, будто ангелы в этом столбе летают и поют. А то, бывало... ночью встану... да где-нибудь в уголке и молюсь до утра. Или рано утром в сад уйду, еще только солнышко восходит, упаду на колени, молюсь и плачу». Выйдя замуж за Тихона, Катерина попадает в семью купчихи Кабановой - Кабанихи, нрав которой соответствует ее фамилии. Кабаниха пытается сохранить устои своей семьи, но «домашних заела совсем». Орудие ее власти - страх, который делает членов ее семьи безвольными и бездушными. Постоянными подозрениями, незаслуженными упреками обижает она Катерину. Ратуя за крепкую семью, за порядок в доме, она считает, что только страх является прочной основой семейных отношений, а не любовь и уважение. Трагизм положения Катерины еще и в том, что, выйдя замуж за Тихона, которого не любила, в его лице она не находит поддержки и защиты против Кабанихи, хотя всеми силами старается быть Тихону верной женой. Ее безвольный муж сам является жертвой «темного царства»: он безропотно переносит все издевательства матери, не смея протестовать. Поэтому душе Катерины тесно, тяжело, «все как будто из-под неволи». В атмосфере «жестоких нравов», лжи, притворства, страдая от одиночества, Катерина полюбила Бориса, племянника Дикого, тоже человека безвольного, не способного на решительные действия. Хотя он и стоит выше окружающих его «благодетелей», но у него не хватает смелости и характера вырваться из-под их власти. Он единственный, кто понимает Катерину, но помочь ей не в силах; он даже советует ей покориться судьбе. Любовь к Борису вызывает в ней эмоциональный подъем, страстное желание стать птицей и полететь, раскинув крылья.

4. Познав высшее счастье через земную любовь, Катерина ощутила себя грешницей. Это сознание греховности, внутреннего суда - суда совести будет преследовать ее до последних дней. Чувство любви для Катерины - это огромный несмываемый грех, потому что любовь к чужому человеку для нее, замужней женщины, есть нарушение нравственного долга. Она понимает, что катастрофа почти неизбежна. Катерина уже в начале пьесы предчувствует беду: «Я умру скоро... Что-то со мной недоброе делается, чудо какое-то!» Она всей душой хочет быть чистой и безупречной; ее нравственная требовательность к себе безгранична и бескомпромиссна. Таким образом, получается, что «Гроза» - не только трагедия любви, но и трагедия совести. Лгать и обманывать - не только кого-то, но и саму себя Катерина не умеет: «Обманывать-то я не умею, скрыть-то ничего не могу». Мрак, как при грозе, сгущается вокруг Катерины. А разразившаяся природная гроза пугает всех (кроме Кулигина) страхом возмездия за грехи. Катерина боится грозы не потому, «что убьет тебя, а то, что смерть вдруг застанет, какая ты есть, со всеми твоими грехами». И в своем покаянии она отдает себя перед всем миром на суд людской. Высокое покаяние, говорящее о величии правдивой и совестливой души, требует великодушного прощения, которого она не получает. «Жить на свете да мучиться» она не могла. Идти некуда. От себя не уйдешь. Самоубийство Катерины - акт отчаяния, когда смерть воспринимается как избавление от мук земных, которые кажутся ей страшнее ада. Финал пьесы оставляет надежду на то, что Бог будет милосерднее к ней, чем люди, за ее великое страдание, за ее грешную любовь, за ее всепрощение миру.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

ПЛАН ОТВЕТА

1. Слово о поэте.

2. Тема поэта и поэзии.

3. Тема народа и нравственного идеала.

4. Пейзажная лирика.

5. Любовная лирика.

6. Заключение.

1. «Я лиру посвятил народу своему», - с полным правом сказал о себе Н. А. Некрасов. Поэт жил в эпоху великих преобразований, когда общественно-политические реформы потребовали реформ в искусстве, в том числе и поэзии. Такой глубочайшей реформой было по своей сути творчество Н. А. Некрасова, который повернул поэзию лицом к народу, наполнив ее народным мироощущением и живым народным языком. Он один из первых, кто проложил дорогу демократической поэзии.

Тема поэта и поэзии

Самые увлечения Обломова и Базарова кажутся не более, как припадками умопомешательства, за которые они отвечать не должны, да и никогда не увлекаются они всем существом своим: мысль автора служит им балластом и придерживает к месту, откуда они поднялись. Происхождению своему от понятий знаменитые типы эти обязаны и своим поразительным сходством: ведь известно, что между самыми противоположными, исключительными понятиями существует родственная связь. На этом основании и разнородные типы, вышедшие из понятий, могут представлять, несмотря на противоположность свою, одно и то же лицо, только взятое в две различные минуты своего развития. Это именно мы видим на Обломове и Базарове. Понятно, что, проводя такую мысль, мы подразумеваем одну только нравственную их сущность, а не физическую, которая сближениям не подлежит, будучи формой, обусловливающей их личную, типическую особенность. , переродившийся в Базарова, должен был, конечно, измениться во внешнем виде, в образе жизни и в привычках, но зерно, из которого у одного растет непробудная душевная апатия, а у другого судорожная деятельность, не имеющая никакой нравственной опоры, заложено одно и то же в обеих натурах. Оно знакомо нам, как нельзя боле, как плод, данный свойствами нашего образования, особенностями нашего развития. Лишь только Обломов пробудился и раскрыл свои тяжелые глаза - он должен был действовать не иначе, как Базаров; мягкая, податливая натура его, покуда он находился в летаргическом состоянии, должна была преобразиться в грубую, животную природу Базарова; на этом условии Обломов только и мог подняться на ноги. Так точно и Базаров, не знающий на свете ничего святее запросов своей не вполне просветленной личности, - есть только Обломов, которого расшевелили и который стечением непредвиденных обстоятельств принужден думать и делать что-нибудь. У них одинаковый скептицизм по отношению к жизни; как Обломову все казалось невозможностью, так Базарову все кажется несостоятельным. Где же и было нажить Обломову, в пору его невозмутимой спячки, что-либо похожее на политическую веру, на нравственное правило или научное убеждение? Он умер без всякого содержания; вот почему, когда он воскрес, при иных условиях жизни, в Базарове - ему оставалось только сомневаться в достоинстве и значении всего существующего, да высоко ценить свою крепкую, живучую натуру. Цель его стремлений при этом не изменилась. Новым скептицизмом своим он достигал точно такого же душевного спокойствия, такой же невозмутимой чистоты совести и твердости в правилах, какими наслаждался и тогда, когда сидел в комнате своего домика на Петербургской стороне, между женою, диким лакеем и кулебяками. Постарайтесь сквозь всю внешнюю, обманчивую деятельность Базарова пробиться до души его: вы увидите, что он спокоен совершенно по-обломовски; житейские страдания и духовная нужда окружающего мира ему нипочем. Он только презирает их, вместо того, чтобы тихо соболезновать о них, как делал его великий предшественник. Прогресс времени! Оба они, однако же, выше бедствий, стремлений, падений и насущных требований человечества, и выше именно по причине морального своего ничтожества; они изобрели себе, каждый по-своему, умственное Утешение, Которое и ограждает их от всякого излишне скорбного чувства к ближним. Разница между ними состоит в том, что Базаров наслаждается сознанием своего превосходства над людьми с примесью злости и порывистых страстей, объясняемых преимущественно физиологическими причинами, а Обломов наслаждается этим сознанием кротко, успев подчинить свои плотские и тоже весьма живые инстинкты заведенному семейному порядку. Собственно говоря, отцы и дети изображены в литературе нашей не Одним Романом, что было бы не под силу и такому таланту, как г. Тургенев, а Двумя Замечательными романами, принадлежащими двум разным художникам, ошибавшимся и касательно выводов, которые могут быть сделаны из основной идеи их произведений. Г-н Гончаров думал, что на смену Обломовых идет поколение Штольцев, между тем как настоящая смена явилась в образе Базарова; г. Тургенев думал противопоставить Базаровым великого и малого рода их менее развитых отцов и забыл, что истинный родоначальник всех Базаровых есть Обломов, уже давно показанный нашему обществу. Отцы г. Тургенева поэтому кажутся и будут казаться подставными отцами, не имеющими ни малейшей связи с своим племенем, кроме акта рождения, очень достаточного, разумеется, для утверждения прав на фамилию, но мало достаточного для призн
ания духовного родства между членами ее. По крайней мере для нас слова: и базаровщина - выражают одно и то же представление, одну и ту же идею, представленную талантливыми авторами с двух противоположных сторон. Это художественные антиномии. И так велико значение творческих типов, хотя бы и обязанных своим происхождением понятию, что одно прозвание их открывает мгновенно длинную цепь идей и выясняет отвлеченную мысль до последних ее подробностей. Это лучезарное действие художественных образов свойственно и нашим замечательным близнецам - Обломову и Базарову (Фрагмент статьи «Г-н Помяловский» под условным названием (Базаров и Обломов).

Нужно скачать сочиненение? Жми и сохраняй - » Из «литературных воспоминаний» о Тургеневе . И в закладках появилось готовое сочинение.