Что такое литературная традиция. Традиции русской литературы

Введение

Петербург - город необычный. И точной дате своего рождения (1703 г.), и месту, где он был основан (финские болота - не традиционное место для постройки русских городов; все древние столицы - Киев, Переяславль, Москва - стоят на высоких берегах реки, на холмах), и целями, которые преследовал Петр Великий, в разгар войны со шведами закладывая новую столицу на границе империи, и, наконец, самому имени своего державного основателя обязан город своей дальнейшей необычной судьбой.

Город, созданный вопреки законам природы, наперекор стихиям, воспринимался как явление чудесное, сверхъестественное, и создан он был человеком, к которому не применимы мерки обычного человеческого существования - Петром Великим. «Град Петров» поражал воображение прежде всего сказочною быстротою и планомерностью его создания. На фоне других европейских столиц, выраставших постепенно и стихийно, Петербург воспринимался как город «умышленный», «вымышленный», «вытащенный» (Мережковский) из земли. Современникам и наследникам славы Петровой Петербург предстал как воплощение дерзкого вызова, брошенного сразу в нескольких направлениях:

Петербург был построен на границе как вызов врагам России;

Город стал новой столицей Российской империи: в противоположность старой - Москве; выстроенный почти на границе, Петербург был вызовом естественному течению истории, т.к. был основан вдали от хозяйственного и культурного центра страны;

И, наконец, город на берегах Невы стал вызовом стихиям природы.

Вот почему с самой колыбели петербургская история сплелась с петербургской мифологией, в которой главное место принадлежало не только самому городу, но и его основателю. Мифология города развивалась в двух основных направлениях. Петербург воспринимался как некое живое существо, которое было вызвано к жизни сверхъестественными силами. Но добры или злы были эти силы?

С одной стороны, считалось, что силы эти носили божественный характер, ибо создать город вопреки законам природы под силу лишь божеству. С Петербургом связывались представления о славе Отечества; а затем, после смерти Петра, традиция обожествила основателя северной столицы, придав ему сверхъестественные черты. Ведь простому смертному не под силу было бы сразиться с природой и победить ее. Одна из легенд об основании Петербурга принадлежит Одоевскому:

«Стали строить город, но что положат камень, то всосет болото; много уже кашей навалили, скалу на скалу, бревно на бревно, но болото все в себя принимает и наверху земли одно топь остается. Между тем царь Петр состроил корабль, оглянулся: смотрит, нет его города. «Ничего вы не умеете делать», - сказал он своим людям и с сим словом начал поднимать скалу за скалою и ковать на воздухе. Так выстроил целый город и опустил его на землю». Характерно, что эта легенда, хоть и принадлежит литературной традиции, рассказана как народное предание, былина, хотя в крестьянской простонародной среде облик Петербурга и его основателя воспринимался совсем по-другому.

Вторая линия в изображении Петербурга традиционно связывается с народными сказаниями. Но это лишь часть легенд, больше распространенных в старообрядческой среде, ибо и в народном сознании образ Петра Первого был в достаточной степени противоречив, да и город его виделся по-разному. Но в старообрядческой устной традиции Петербург - город, подрывающий традиционный и освященный религиозным сознанием строй жизни - являлся воплощением «антихристова царства». Появление его на русской земле знаменовало близость конца света. Те же антибожеские, антинародные злые силы, что породили чудовищный город, низвергнут его в прародимый хаос.

И как только исчезнет этот нерусский город - порожденный волей Петра - Антихриста - так вернется на Русь истинная вера и праведная жизнь.

В 1845 г. Белинский писал: «О Петербурге привыкли думать, как о городе, построенном даже не на болоте, а чуть ли не на воздухе. Многие не шутя уверяют, что это город без исторической святыни, без преданий, без связи с родной страной, город, построенный на сваях и на расчете». В чем-то закономерным, хотя и немного необычным, кажется выражение народного мнения представителем разночинной демократии. Хотя, с другой стороны, к этому времени (середина XIX в.) Петербург и в литературной традиции стал восприниматься как город противоестественный, небожеский.

Часто Петербург сравнивают с Римом. Но если в литературе «град Петров» - «вечный Рим», бессмертный город, то в народной мифологии он - «обреченный Рим» - Константинополь. Однако, как бы ни смотрели на Петербург: как на город, продемонстрировавший победу разума над стихиям или как на извращение естественного порядка, правильного течения событий - город, основанный в устье реки, на берегу моря, и той, и другой традицией - воспринимался как оппозиция естественному, т.е. идеальный искусственный город.

Петербург, как великий город, оказывался не результатом полной победы культуры над стихиями природы, а местом, где из года в год, из века в век царствует двоевластие природы и культуры. В петербургском мифе именно эта борьба становится главным показателем пограничного существования города / Петербург находится словно между молотом и наковальней - между не до конца побежденной стихией и созданным руками человеческими заграждением ей - каменными набережными, дамбами. Петербург - у края бездны, на грани «этого» и «потустороннего» миров, в нем властвуют призрачность и фантастичность явлений.

Но то, что в другом городе было бы чудом, здесь, в Петербурге - закономерность.

Надо сказать, что образ Петербурга - призрачного, фантасмагорического города сложился в русской литературной традиции не с момента основания города. Весь ХVIII в. российские пииты восхваляли Северную Пальмиру и ее великого основателя. Петербург был воплощением гармонии, молодым городом, чье величие в полной мере раскроется лишь в будущем, но который прекрасен уже сегодня. Начало этой традиции положил Сумароков:

«Возведен его рукою

От нептуновых свирепств

Град, убежище покою.

Безопасный бурных бедств,

Где над чистою водою.

Брег над чистою Невою Александров держит храм».

(«Ода на победу Петра I»)

Петр Великий, укротитель стихий, являлся и повелителем мира.

Эту же традицию восхваления прекрасной новой столицы и трудов Петра Первого продолжили Ломоносов и Державин. Северная Пальмира не была легендой, в ней не существовало борьбы города со стихией. Наоборот, красота Петербурга - в гармоничном сочетании природы и искусства.

Начало XIX в. не принесло значительных изменений в эту традицию. Так, в 1818 г. Вяземский писал:

«Я вижу град Петров чудесный, величавый,

По манию царя воздвигнутый из блат,

Наследный памятник его могучей славы,

Потомками его украшенный стократ.

Искусство здесь везде вело с природой брань

И торжество свое везде знаменовало.

Могущество ума мятеж стихий смиряло,

Чей повелительный, назло природе, глас

Содвинул и повлек из дикия пустыни

Громады вечных скал, чтоб разостлать твердыни

По берегам твоим рек северных глава,

Великолепная и светлая Нева...

Державный труд Петра и ум Екатерины

Труд медленный веков свершили в век единый».

Первым, кто уловил мотив борьбы природы и человеческого творчества, продолжающейся в Петербурге и поныне, был Батюшков, но и ему осталась неведома трагическая сила и глубина этой борьбы, т.к. поэт был увлечен жизнью города, возникшего из гармоничного сочетания природы и человеческого гения.

Не было, пожалуй, такого писателя в русской литературе, который бы ничего не сказал о Петербурге. Поэтому вряд ли возможно осветить в одной работе вое, связанное с этим городом.

В развитии «петербургской темы» в литературе XIX - начала XX вв. можно выделить основные вехи: петербургский цикл А.С. Пушкина, «Петербургские повести» Н.В. Гоголя, Петербург в произведениях Ф.М. Достоевского, и, как завершение петербургской темы, роман А.Белого «Петербург», где в преломленном свете и переосмысленном виде отразились все предыдущие произведения о «граде Петровом».

Даже в творчестве этих писателей Петербург предстает многокрасочным, освещенным с разных сторон городом. В данной работе ставилась задача рассмотрения литературной традиции, в которой Петербург предстает как город как бы находящийся на границе двух миров - реального и фантастического,- город призрачный, необыкновенный.

А.С. Пушкин был первым, кто в «Пиковой даме» и «Медном всаднике» создал образ фантасмагорического города, отойдя от традиции ХVIII в. - восхваления «града Петрова» и его державного основателя. Наиболее подробно этот Петербург и то место, которое он занимает в творчестве Пушкина, рассмотрены в статье Ходасевича «Петербургские повести Пушкина» и работе А. Белого «Ритм, как диалектика».

О «Петербургских повестях» Гоголя также писалось немало. Но именно фантастическая, а не социальная сторона событий рассматривается в книге О.Г. Дилакторской «Фантастическое в «Петербургских повестях» Гоголя». Также большое внимание этому вопросу уделил Губарев в своей работе «Петербургские повести» Гоголя».

Ф.М. Достоевского часто по праву называют «творцом образа Петербурга», но это - Петербург «подполья», город бедности и нищеты, хотя в произведениях Достоевского изредка появляется и другой город - «волшебная греза», призрачная сказка, сон. Такой Петербург мы видим в повести «Слабое сердце» (которая почти дословно повторяет «Петербургские сновидения в стихах и прозе») и в романе «Подросток». Наиболее интересное рассмотрение призрачного города Достоевского и его связи с гоголевской традицией можно найти в работе А. Белого «Мастерство Гоголя».

«Серебряный век» российской словесности дал множество прекрасных произведений о «граде Петра», продолжающих «петербургскую тему» в литературе, но, пожалуй, никто лучше А. Белого не соединил и не переосмыслил все, что писалось о Петербурге - городе-призраке. В «Петербурге» А. Белого можно встретиться и с героями А.С. Пушкина (конечно, изменившимися за столетие), и с гоголевскими персонажами, а сам образ города часто навеян писателю Достоевским. Подробно и обстоятельно все эти сюжетные переплетения, внутренние цитаты и заимствования разобраны в работе Д.Долгополова «А. Белый и его роман «Петербург».

Именно Белым и его романом завершилась в литературе линия призрачного, фантастического города, где наиболее реальны происходящие в нем сверхъестественные события.

Проблеме литературного Петербурга посвящено множество работ. Одной из наиболее интересных, показывающих изменение отношения писателей к Петербургу в XIX в., является работа Н.П. Анциферова «Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Быль и миф Петербурга». В 1384 г. Тартусский университет выпустил сборник статей, посвященный Петербургу и «петербургской теме» в литературе, где особого внимания заслуживают статьи В.Л. Топорова, В.М. Лотмана, Р.Д. Тименчика и др.

Большинство вышеупомянутых работ и статей посвящено литературоведческому анализу художественных произведений о Петербурге. Эстетический аспект затронут в них в меньшей степени. Потому в данной работе предпринята попытка охарактеризовать фантастический Петербург Пушкина и Гоголя, призрачный Петербург Достоевского и город-символ А.Белого с точки зрения их символического значения. Русская литературная традиция содержит богатый материал для осмысления эстетического феномена Петербурга.

Фантастический Петербург Пушкина и Гоголя

А.С. Пушкин создал свой, неповторимый образ Петербурга, который, с одной стороны, есть итог творчества писателей всего предшествующего века, а, с другой стороны, - пророчество о дальнейшей судьбе города. Пушкин, в ряде своих произведений, дал начало литературному мифу о Петербурге; эти произведения достаточно условно объединяют в цикл «петербургских повестей».

Пушкин был первым, кто увидел два Петербурга: первый - город белых ночей из «Евгения Онегина»:

«...летнею порою,

Когда прозрачно и светло

Ночное небо над Невою

И вод веселое стекло

Не отражает лик Дианы...»;

новорожденный «град Петров» из «Арапа Петра Великого»: «...новорожденную столицу, которая поднималась из болота по манию самодержавной руки. Обнаженные плотины, каналы без набережной, деревянные мосты повсюду являли недавнюю победу человеческой воли над сопротивлением стихий. Дома казались наскоро построены. Во всем городе не было ничего великолепного, кроме Невы, не украшенной еще гранитною рамою, но уже покрытой военными и торговыми судами»; прекрасный город, возникший из болот по воле Петра Первого и преображенный его наследниками:

«Город пышный, город бледный,

Дух неволи, стройный вид.

Свод небес зелено-бледный,

Скука, холод и гранит».

Так же холодно-прекрасен Петербург во вступлении к «Медному всаднику». Все эти описания северной столицы различны, но у них есть одна общая черта: в них виден прекрасный и величественный Петербург, символ победы человека над стихией, стоящий на берегах Невы, одетой в гранит, прекрасной не природной, но очеловеченной своей красотой; светлы его широкие улицы и прямые, как стрелы, проспекты белыми ночами, но холодна эта каменная красота, чужим чувствует себя в ней человек, услаждает она взоры, но не согревает душ и сердца.

Но есть и другой Петербург - город Коломны и Васильевского острова, почти пригород, - с маленькими домиками и уютными садами, город, где только и может существовать герой петербургских повестей Пушкина - маленький человек, жаждущий спокойствия и тишины. Ему чужд и не нужен блеск творения Петра, принесшего в город, вместе с усмиренной стихией возможность ее бунта, ненадежность, непрочность существования, некую фантастическую необычность бытия на грани природы и культуры. «Пусть стынут от холода души и коченеет тела его обитателей - город живет своей сверхличной жизнью, развивается на пути достижения своих великих и таинственных целей».

Именно противоборству маленького человека и его стремления отыскать свои тихий, родной уголок в холодно-прекрасной столице, и величественного, фантастического города (на чьи сторону становится иногда явно, и нечистая сила - говорят, она-то и помогла Петру построить горец на болотах) и посвящены петербургские повести Пушкина. С точки зрения В. Ходасевича‚ эти повести «могут быть связаны между собой не только гадательными и туманными особенностями петербургского воздуха», но - главным образом - совершенно определенной темой, различно трактованной, однако же ясно выраженной в заключительных словах «Уединенного домика на Васильевском»: «откуда у чертей эта охота вмешиваться в мирские дела?»

Исходя из предположения, что главной темой в петербургских повестях является борьба человека со сверхъестественными злыми силами, Ходасевич следующим образом представляет структуру петербургских повестей:

«Уединенный домик на Васильевском»

«Домик в Коломне» «Медный всадник» «Пиковая дама»

Инициатива темных сил Инициатива темных сил Инициатива человека

(Разрешение комическое) (Разрешение комическое) (Разрешение трагическое)

Мне кажется, что, несмотря на зерно подмеченные особенности взаимоотношений человека с темными силами и переплетение сюжетных ходов и мотивов, кочующих из одной повести в другую (например, как невесту Евгения, как и главную героина «Домика в Коломне», зовут Парашей; и жених Веры «Уединенный домик на Васильевском», и герой «Медного всадника» - мелкие чиновники; сходны и описания маленьких домиков и их обитательниц на Васильевском и в Коломне, и т. д.), Ходасевич не совсем прав в определении главной темы петербургских повестей. Главная тема и главный герой этих повестей - Петербург, необычный и фантастический город: но все нереальное, происходящее в нем, следует приписывать не делам сатаны, а самой природе этого города. Тот особенный «петербургский воздух», влияние которого на единство петербургских повестей не учитывает Ходасевич, и есть главное, определяющее ход событий в этих повестях, может быть, то главное, что и послужило причиной создания Пушкиным столь непохожих произведений, тем не менее, объединенных в один цикл.

Наиболее ярко образ пограничного, принадлежащего двум мирам города проявился в «Медном всаднике», хотя, читая вступление к поэме, мы можем подумать, что Пушкин здесь лишь продолжает традицию пиитов XVIII в., воспевая «град Петров»:

«…Прошло сто лет, и юный град,

Полночных стран краса и диво,

Из тьмы лесов, из топи блат,

Вознесся пышно, горделиво…

По оживленным берегам

Громады стройные теснятся

Дворцов и башен; корабли

Толпой со всех концов земли

К богатым пристаням стремятся;

В гранит оделася Нева;

Мосты повисли над водами;

Темно-зелеными садами

Ее покрылись острова…

Люблю тебя, Петра творенье!

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный…

И ясны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

Адмиралтейская игла,

И, не пуская тьму ночную

На золотые небеса,

Оша заря, сменив другую

Спешит, дав ночи полчаса...»

Эта ода Пушкина продолжает традицию поэтов ХУШ в. - традицию восхваления, обожествления Петра и созданного им города. Но Пушкин стремится не описать великолепие столицы, а показать иной, фантастический город, где могут происходить необыкновенные события - к Германну является мертвая графиня, Евгения преследует Медный всадник. Когда мы читаем об этих, казалось бы, невероятных происшествиях, противоречащих нашему реалистическому складу ума, мы не можем понять - сон ли это, безумное ли видение, а, может быть, и действительность. Ведь город, основанный на болотах, не может быть создан обычным человеком, но лишь дивным гением сверхчеловека, его «роковой волей». И основатель, передавая городу свою сверхъестественность, не мог покинуть его навсегда - в образе Медного всадника (символа Петербурга) он остался в городе, чтобы слепить за тем, что в нем происходит, чтобы усмирять непокорную стихию, время от время пытающуюся взять верх над городом, созданным против воли и законов природы.

Наводнение 1824 г., описанное Пушкиным в «Медном всаднике», было ужасно. Большая часть Петербурга была разрушена, пострадало множество зданий, особенно на окраинах. Погибло много людей. Вот что писал о наводнении Грибоедов, бывший в то время в Петербурге: «Все по сию сторону Фонтанки до Литейной и Владимирской было наводнено. Невский проспект превращен был в бруный пролив; набережные различных каналов исчезли, и все каналы соединились в одно. Столетние деревья в Летнем саду лежали грядами, исторгнутые, вверх корнями… Кашин и Поцелуев мосты были сдвинуты с места. Храповицкий (мост) отторгнут от мостовых укреплений, неспособный к проезду Бертов мост тоже исчез. Вид открыт был на Васильевский остров. Тут, в окрестности, не существовало уже нескольких сот домов: один, и то безобразная груда, в которой фундамент и крыша, все было перемешано». (Как напоминает это описание разрушенного домика картину того, что увидел бедный Евгений на месте дома своей невесты, с трудом добравшись туда, как только начала спадать вода).

Наводнение продолжалось два дня, превратив улицы - в каналы, площади - в острова или озера, а на самих островах вода смела о лица земли все, что было создано руками человеческими. «Многие заборы были повалены; с иных домов снесены крыши; на площади стояли барки, гальоты и катера; улицы были загромождены дровами, бревнами и разным хламом,- словом оказать, повсюду представлялись картины отрытого разрушения». (Каратыгин).

Таковы были последствия наводнения, лишившие бедного Евгения его единственной радости - любимой девушки. Конечно, в эти два дня погибло много народа, и не к одному человеку пришло горе, но Пушкин избрал своим героем самого обыкновенного чиновника, о котором нам известно, строго говоря, лишь его имя, все же остальные моменты жизни (служба, происхождение)‚ если и упомянуты, то вскользь; даже фамилии его мы не знаем. И вот этому маленькому человеку было суждено пробудить Медного всадника - духа-хранителя, а. может быть, злого гения Петербурга. И столкнула их между собой стихия.

Образ воды - стихии занимает очень большое место в «Медном всаднике», и он важен не только сам по себе, как разрушающая сила взбунтовавшейся Невы, но и как связующая нить между Петром Первым и Евгением. Наводнение описано как бы с двух сторон, оно «двоится» с глазах читателя. Для Евгения бунтующая стихия - нечто ужасное, с чем человеку даже и думать невозможно совладать. Петр Первый же выстроил город на берегах Невы, мысля человеческим гением победит природу, но, превратившись из сверхчеловека, гениального императора и воина в Медного всадника, оказался способен заворожить бунтующую воду, царя над злодейкой - стихией. Сам город непоколебим, рок наводнения настигает лишь «бедные челны» ливни обывателей, которые плывут по затопленной столице вместе с гробами. И бессильный царь Александр Первый превращается лишь в тень, иллюзию, а истинным властелином города остается даже не Петр, а его всесильное воплощение - Медный всадник.

О самом Медном всаднике существует народное предание, в котором памятник воспринимается как живой, лишь до времени окаменевший царь на коне: «Когда была война со шведами, то Петр ездил на этом коне. Раз шведы поймали нашего генерала и стали с него с живого кожу драть. Донесли об этом царю, а он горячий был, сейчас же поскакал на коне, а и забыл, что кожу-то с генерала дерут на другой стороне реки, нужно Неву перескочить. Вот чтобы ловчее было скок делать, он и направил коня на этот камень, который теперь под конем, а с камня думал махнуть через Неву, и махнул бы, да Бог его спас. Как только хотел конь с камня махнуть, вдруг появилась на камне большая змеи, как будто ждала, обвилась коню в одну секунду кругом задних ног, сжала ноги, как клещами, коня ужалила - и конь ни с места, так и остался на дыбах».

Существует также легенда, что, когда конь спрыгнет с горы, то вместе с царем-Антихристом провалится в бездну и весь нечистый, нерусский город.

Но шли годы, и Медный всадник перестал быть воплощением Петра Великого, а стал «кумиром на бронзовом коне», самоценным и самовластным. Мир, в котором он царит - мир надчеловеческий; мир, где дело Петрово превращается в окаменевшее самовластье, и вера Евгения в то, что создавший этот город должен защитить его жителей, терпит крах и приводит беззащитного чиновника к безумию. Именно надежда на всемогущество государя (один из которых не может, а другой - не хочет справиться со стихиями), как выясняется, мнимое, - губит человека. У Евгения, утратившего веру в незыблемость града Петрова, нет больше в жизни ни цели, ни возможности будущего счастья. Он уже раздавлен обрушившимся на него, вместе со стихией, горем. Но горю этому должен быть виновник - а кто же он, как не тот,

«…чьей волей роковой

Под морем город был основан?»

И разве он не «властелин судьбы», что к нему обращает Евгений свои немые упреки. Ведь даже в мгновенье безумной отваги Евгений не решается высказать Медному всаднику всю боль, накопившуюся в его душе, обвинить его во всех своих страданиях. Он только решается бросить царю неопределенный упрек: «Ужо тебе…» и тут же бросается бежать.

Петр (а, точнее. Медный всадник) присутствует в поэме как непосредственное (а потому трудно постижимое) воплощение безграничной силы, возвышающейся над человеческими возможностями, интересами, чувствами, над обычным человеческим понятиям о добре и зле. И Медный всадник, и Петербург - как его творение - давят на жизнь людей, но, в то же время, и восхищают их: и в том, и в другом случае заставляют преклоняться и подчиняют своей воле. Медный всадник - это не Петр, а символ извращения смысла понятия «дела Петра». А Петербург, город, чья история неотделима от истории жизни и деятельности Петра Великого, очевиднее, чем какое-либо другое явление русской истории, предстает поэтическому сознанию Пушкина ареной столкновения нескольких великих правд, своими противоречиями и борьбой определяющих историческое движение. Именно неоднозначность оценки Пушкиным деятельности Петра Первого и создания им Петербурга и породило множественность толкований поэмы. А. Белый, например, воспринимал «Медного всадника» как «памятник, перетаскиваемый из одного смысла в другой и прикрепляемый то к одному царю, то к другому, или ставимый то одним царствованием, то другим».

Белинский считал Петра в «Медном всаднике» представителем коллективной воли в противоположность личному, индивидуальному началу - Евгению. Мережковский же, напротив, полагал, что именно Петр является выражением личного начала героизма (обожествление своего Я)‚ а Евгений - выразитель безличного, коллективной воли (отречение от своего Я в Боге).

Пока стоит Медный всадник на огромном камне посреди созданного им города, город этот будет стоять, несмотря на попытки стихий вернуть когда-то принадлежавшее им место.

В «Медном всаднике» Пушкин воспроизводит с помощью стилизаций и отсылок множество точек зрения - индивидуальных и коллективных - на Петербург. Именно огромность темы Петербурга и Петра Великого вынуждает Пушкина обратиться к такому «стереоскопическому» освещению; да и само мнение поэта о той исторической эпохе, которой начало положил Петербург, и о преобразованиях Петра не было однозначным, а потому и было сведено вместе столько разных стилей в одном произведении, и столько разных точек зрения.

Трудно определить и роль самого города в поэме, однако именно у Пушкина впервые находим мы противопоставление двух противоположно устроенных городов‚ практически не сообщающихся друг с другом: центр - окраины; «дворцовая» часть Петербурга - Коломна, Васильевский остров. Пушкин создавал свою поэму как бы на границе двух традиций в литературе - уходило в прошлое воспевание «града Петрова», в литературе появлялись изображения периферийного, «не парадного» Петербурга. После Пушкина изображение окраинного Петербурга и жизни не великих людей, но обычного, «маленького человека», затерянного в холодных пространствах северной столицы, стало доминирующей тенденцией в литературе.

Общее представление о литературном процессе. Традиции и новаторство

Завершающая глава нашей книги, посвященная литературному процессу, в методическом отношении, пожалуй, самая сложная. Дело в том, что для адекватного понимания законов литературного процесса необходимо хотя бы в общем виде представлять себе корпус литературных произведений разных эпох и культур. Тогда начинают вырисовываться и логика формирования жанров, и проекции одних культур на другие эпохи, и закономерности стилевого развития. Но начинающий филолог, разумеется, такой историко-литературной базой почти никогда не обладает, поэтому всегда есть опасность превратить разговор в чистую схоластику: студент может честно «зазубрить» какие-то сведения, но реальное, живое наполнение теоретических положений для него еще не доступно. Трудно, например, говорить об особенностях стиля барокко, если большинству читателей не известен ни один поэт этой эпохи.

С другой стороны, подробно прояснять каждое положение множеством примеров, всякий раз погружаясь в историю литературы, тоже нереально – это потребовало бы привлечения огромного материала, который выходит за пределы задач нашего пособия и с которым студент физически не сможет справиться. Поэтому найти баланс необходимого и достаточного очень нелегко.

Понимая все эти объективные сложности, мы вынуждены будем сильно схематизировать изложение, останавливаясь лишь на самых важных аспектах. Другого пути просто нет, во всяком случае, автору не известно ни одно пособие, где разные грани литературного процесса были бы освещены достаточно полно и доступно для начинающего филолога. Есть много прекрасных исследований, посвященных разным сторонам литературного процесса, но свести вместе огромный и разноречивый материал, сделать его доступным студенту младших курсов, да еще и в пределах одной главы – задача совершенно нереальная.

Поэтому предлагаемая глава – это только введение в проблематику, где кратко намечены основные вопросы, связанные с изучением литературного процесса.

Литературный процесс – понятие сложное. Сам термин появился относительно недавно, уже в XX веке, а популярность обрел еще позднее, лишь начиная с 50-х – 60-х годов. До этого обращалось внимание на какие-то отдельные стороны литературных взаимосвязей, но в своей целостности литературный процесс не осмысливался. В полном смысле слова он не осмыслен и сегодня, определены лишь основные составляющие литературного процесса, намечены возможные методологии исследования. Обобщая различные взгляды, можно сказать, что понимание литературного процесса предполагает решение нескольких научных задач:

1. Необходимо установить связи между литературой и социально-историческим процессом. Литература, разумеется, связана с историей, с жизнью общества, она ее в какой-то степени отражает, однако не является ни копией, ни зеркалом. В какие-то моменты на уровне образов и тематики происходит сближение с исторической реальностью, в какие-то, напротив, литература отдаляется от нее. Понять логику этого «притяжения-отталкивания» и найти переходные звенья, связывающие исторический и литературный процессы – задача чрезвычайно сложная и едва ли имеющая окончательное решение. В качестве такого переходного звена «от жизни к литературе» рассматривались то религиозно-символические формы, то общественные стереотипы (или, в терминологии А. А. Шахова, «общественные типы»), которые формируются в обществе в определенный период и воплощаются в искусстве ; то социально-психологическая атмосфера в обществе (в терминологии Ю. Б. Кузь­менко – «социальные эмоции»); то структура эстетического идеала, отражающая и представления о человеке, и эстетические традиции (например, такой подход характерен для работ Н. А. Ястребовой) и т. д. Концепций было очень много, однако механизм преображения исторической реальности в художественные произведения так и остается загадкой. В то же время попытки найти это переходное звено стимулируют появление интересных исследований, неожиданных и оригинальных концепций и в отечественной, и в зарубежной эстетике. Скажем, именно поиск этих звеньев, одновременно конкретно-исторических и «трансисторических» (в терминологии П. Бурдье), то есть однотипных для любого момента истории, порождает концепцию «нового историзма» – одну из самых востребованных методологий в современной западноевропейской науке. Согласно теории Пьера Бурдье , автора этой концепции, бесполезно «навязывать» истории какие-то общие законы, исходя из сегодняшней системы координат. Исходить нужно из «историчности объекта», то есть всякий раз нужно входить в исторический контекст данного произведения . И лишь сопоставляя множество таким образом полученных данных, включая историчность самого исследователя, мы можем заметить элементы общности, «преодолеть» историю . Концепция П. Бурдье сегодня популярна, но всех вопросов она , конечно, не снимает. Поиск адекватной методологии продолжается, и окончательные ответы здесь едва ли возможны.

2. Кроме «внешних» связей, то есть связей с историей, психологией и т. д., литература имеет и систему внутренних связей , то есть постоянно соотносит себя со своей собственной историей. Ни один писатель ни одной эпохи никогда не начинает писать «с чистого листа», он всегда сознательно или бессознательно учитывает опыт своих предшественников. Он пишет определенным жанром, в котором аккумулирован многовековой литературный опыт (не случайно М. М. Бахтин называл жанр «памятью литературы»), он ищет наиболее близкий себе род литературы (эпос, лирика, драма) и поневоле учитывает законы, принятые для этого рода. Наконец, он впитывает в себя множество авторских традиций, соотнося свое творчество с кем-то из предшественников. Из всего этого складываются внутренние законы развития литературного процесса, которые напрямую с социально-исторической ситуацией не соотносятся. Скажем, жанр элегического стихотворения, пронизанного грустью, а порой и трагизмом, может проявить себя в разной социоисторической ситуации, но всегда будет соотносить себя с жанром элегии – независимо от желания и воли автора.

Поэтому понятие «литературный процесс» включает в себя становление родовых, жанровых и стилевых традиций.

3. Литературный процесс можно рассматривать и еще с одной точки зрения: как процесс формирования, развития и смены художественных стилей . Тут встает целый ряд вопросов: как и почему возникают стили, какое влияние они оказывают на дальнейшее развитие культуры, как формируется и насколько важен для развития литературного процесса индивидуальный стиль, каковы стилевые доминанты определенной эпохи и т. д.

Ясно, что сколь-нибудь объемное представление о литературном процессе мы получим лишь в том случае, если будем учитывать все эти вопросы, если сами эти вопросы будут пониматься системно, взаимосвязано. На ранних стадиях освоения филологической науки эти взаимосвязи еще не ощущаются, поэтому далее разговор будет вестись более в аналитическом, чем в синтетическом ключе, сначала надо разобраться с разными компонентами литературного процесса, а уже потом, имея больший опыт, устанавливать связи между этими компонентами.

Традиция и новаторство – важнейшие составляющие литературного процесса. Нет ни одного великого произведения литературы, которое бы не было связано тысячами нитей с контекстом мировой культуры, но точно так же невозможно представить значительное эстетическое явление, не обогатившее мировую литературу чем-то своим. Поэтому традиция и новаторство – это оборотные стороны одной медали: подлинная традиция всегда предполагает новаторство, а новаторство возможно лишь на фоне традиции.

Один из наиболее известных филологов XX века М. М. Бахтин, постоянно возвращавшийся к этой проблематике, написал так: «Всякий действительно существенный шаг вперед сопровождается возвратом к началу («изначальность»), точнее, к обновлению начала. Идти вперед может только память, а не забвение. Память возвращается к началу и обновляет его. Конечно, и сами термины «вперед» и «назад» теряют в этом понимании свою замкнутую абсолютность, скорее вскрывают своим взаимодействием живую парадоксальную природу движения» .

В другой работе Бахтин создает прекрасную метафору: «Великие произведения литературы подготовляются веками, в эпоху же их создания снимаются только зрелые плоды длительного и сложного процесса созревания. Пытаясь понять и объяснить произведение только из условий его эпохи, только из условий ближайшего времени, мы никогда не проникнем в его смысловые глубины». Развивая эту мысль, автор продолжает: «Смысловые сокровища, вложенные Шекспиром в его произведения, создавались и собирались веками и даже тысячелетиями: они таились в языке, и не только в литературном, но и в таких пластах народного языка, которые до Шекспира еще не вошли в литературу, в многообразных жанрах и формах речевого общения, в формах могучей народной культуры».

Отсюда одна из центральный идей Бахтина, имеющая прямое отношение к проблеме традиции и новаторства, – идея мировой культуры как диалогического пространства , в котором разные произведения и даже разные эпохи постоянно перекликаются, дополняют и раскрывают друг друга. Античные авторы предопределяют современную культуру, но и современная эпоха позволяет открыть в гениальных творениях древности те смыслы, которые в те времена не были видны и не сознавались. Таким образом, любое новое произведение зависимо от традиции, но и парадоксальным образом произведения ушедших эпох зависят от современной культуры. Современный читатель «рожден» Шекспиром, но и Шекспир открывает ему такие свои смысловые глубины, которые ни современники гениального драматурга, ни сам он не могли почувствовать. Таким образом, время в пространстве культуры теряет столь привычную нам «линейность» (от прошлого к будущему), оно превращается в живое движение в обе стороны.

С несколько другими акцентами проблему традиции рассматривал В. В. Мусатов . По его мнению, любой художник стремится создать «индивидуальную гипотезу бытия», поэтому всякий раз он соотносит опыт предшественников со своей эпохой и своей судьбой. Поэтому традиция – это не просто «копирование» приемов, это всегда сложнейший психологический акт, когда чужой мир «проверяется» собственным опытом.

Итак, «традиция» – весьма объемное понятие, принципиальное для адекватного восприятия литературного процесса.

Пока что мы говорили о философском, общеэстетическом значении термина «традиция». На более конкретном уровне можно выделить несколько «проблемных точек», связанных с традицией и новаторством.

Во-первых , не всегда легко развести понятия «традиция», «канон», «подражание», «стилизация» ,«эпигонство» и т. д. Если с «эпигонством» мы сегодня ассоциируем «пустое подражание», ничем не обогащающее культуру (само это слово имеет негативный оттенок), то, например, с подражанием и каноном все сложнее. Далеко не всякое подражание является эпигонством, открытая ориентация на какой-то образец может приводить к значимым эстетическим результатам. Скажем, в русской лирике слово «подражание» допускается в качестве своеобразного жанрового определителя: «В подражание Корану», «В подражание Байрону» и т. д. С тем же мы сталкиваемся в многочисленных стихотворениях, начинающихся с «Из …»: «Из Гейне», «Из Гете» и т. п. Здесь возможны и вовсе интересные случаи. Например, знаменитое программное стихотворение А. С. Пушкина «Из Пиндемонти», на первый взгляд, открыто отсылает к творчеству итальянского поэта, но в реальности это мистификация, у И. Пиндемонти подобного стихотворения никогда не было. Возникает вопрос: почему Пушкин отсылает нас именно к этому имени; это случайность, «трюк» для обмана цензуры или поэт все же чувствовал какую-то внутреннюю перекличку своих строк с поэзией этого автора? Среди ученых нет единства мнений по этому вопросу. Но в любом случае именно в этом стихотворении Пушкин формулирует свое поэтическое кредо:

Иные, лучшие, мне дороги права;

Иная, лучшая, потребна мне свобода:

Зависеть от царя, зависеть от народа -

Не все ли нам равно? Бог с ними.

Никому

Отчета не давать…

В других случаях прямая ориентация на известный текст может привести к созданию подлинного авторского шедевра. Так, «маленькая трагедия» Пушкина «Пир во время чумы» – это, как известно, авторский перевод одного акта из пьесы Дж. Вилсона «Город чумы» (1816). В целом Пушкин следует за текстом Вилсона , однако две песни добавляет «от себя»: песню Мери и знаменитый «Гимн чуме»:

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья –

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

Итак, – хвала тебе, Чума,

Нам не страшна могилы тьма,

Нас не смутит твое призванье!

Бокалы пеним дружно мы

И девы-розы пьем дыханье, –

Быть может... полное Чумы!

Эти вставки радикально меняют всю картину, из не самой известной пьесы Джона Вилсона Пушкин рождает шедевр.

Однако во многих случаях произведение, написанное «в подражание», не имеет большой художественной ценности, свидетельствует о беспомощности, недостаточной одаренности автора. В конечном счете, как и всегда в творчестве, все решает талант.

Еще сложнее «развести» традицию и канон. Канон – это принятые в данной культуре и неукоснительно соблюдаемые нормы . Канон накладывает довольно жесткие ограничения на свободу авторского самовыражения, являясь таким образом «обязывающей традицией». Архаичные формы культуры, например, многие жанры фольклора, были связаны с каноном настолько, что почти не оставляли места авторским «вольностям». В этом смысле говорить об «авторстве» фольклорных текстов можно лишь метафорически, в фольклоре действует «коллективный автор». Древнее сознание не проводило границы между «известным мне» и «рожденным мною» (проще говоря, между тем, что я знаю какой-то текст и тем, что я его создал ), поэтому любой текст легко присваивался тем, кому он был знаком. Постепенно границы «своего и чужого» становились прочнее , и во многих культурах, например, в средневековой восточной поэзии или в русской иконописи, канон стал восприниматься как обязательное для автора «внешнее» условие. Но внутри канона уже проявлялось авторское видение мира. Именно поэтому, например, русская икона столь разнообразна при неукоснительном соблюдении православного канона.

В современной светской культуре канон не играет такой роли, хотя, естественно, любой художник испытывает некоторые ограничения, накладываемые сформировавшейся традицией. Однако эти ограничения уже не носят жесткого характера, а традиции культуры столь разнообразны, что предоставляют автору почти безграничные возможности.

Во-вторых , говоря о традиции, нужно помнить, что она проявляется на разных уровнях. Остановимся на этом чуть подробнее.

Традиция темы предполагает, что автор, определяя тематический спектр своего произведения, постоянно соотносит свое решение с теми, которые уже найдены культурой. Скажем, тема правды Христовой, утвержденной его страданиями и смертью, находит тысячи художественных решений, учитывающих друг друга и полемизирующих друг с другом. Достаточно вспомнить роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита», чтобы почувствовать, что автор одновременно продолжает и нарушает (или развивает) сложившуюся традицию. Не случайно многие сторонники православного канона не принимают булгаковского романа, считая его «евангелием от сатаны».

Традиция образа (характера). Традиция образа или ее вариант, традиция характера, предполагает учет уже накопленных культурой решений относительно того или иного характера. Иногда она проявляется непосредственно, чаще всего в этом случае какой-то известный образ становится эмблематичным, оттеняет характер героя. Так, Н. С. Лесков, определяя свою героиню Катерину Львовну как «Леди Макбет Мценского уезда», сразу создает шекспировский фон, на котором героиня выглядит иначе: трагичнее и масштабнее.

В других случаях переклички видны на уровне психологии героев, их поступков, отношений. В свое время А. Д. Синявский, несколько огрубляя, так характеризовал отношения мужчины и женщины в классической русской литературе: «Женщина была в литературе пробным камнем для мужчины. Через отношения с ней обнаруживал он свою слабость и, скомпрометированный ее силой и красотой, слезал с подмостков, на которых собирался разыграть что-то героическое, и уходил, согнувшись, в небытие с позорной кличкой ненужного, никчемного, лишнего человека» .

Синявский слишком прямолинеен, но структура отношений схвачена довольно точно. И нетрудно увидеть, что эту структуру предложил русской культуре А. С. Пушкин в «Евгении Онегине», другие авторы (И. С. Тургенев, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой) так или иначе уже следовали пушкинской традиции.

Традиция жанра – одна из самых мощных в мировой культуре. Жанр представляет собой найденные и усвоенные литературой формы авторского самовыражения. Жанр фиксирует и особенности повествования, и – во многих случаях – тематику, и виды пафоса, и особенности конфликтов, и т. д. Поэтому выбранный жанр всегда является в какой-то степени обязывающим. Скажем, поэт, пишущий оду, поневоле оказывается в недрах тысячелетней традиции этого жанра. Хотя между одами М. В. Ломоносова и, например, «Одой революции» В. Маяковского огромное расстояние, многие общие черты, продиктованные традицией жанра, бросаются в глаза.

Национальная традиция связана с принятой в той или иной культуре системой ценностей: этических, эстетических, исторических и т. п. Как правило, художник впитывает мировую культуру через национальную, обратный путь практически невозможен. Русский писатель открыт мировому культурному опыту, но этот опыт преломляется через культурный опыт нации. Это хорошо отразил М. Ю. Лермонтов в юношеском стихотворении:

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он гонимый миром странник,

Но только с русскою душой.

Поэт декларирует свою открытость миру Байрона, свою близость гениальному английскому барду, но Байрон преломлен через «русскую душу». В результате мы имеем не одного из бесчисленных подражателей Байрона, а великого русского поэта, снискавшего мировую славу.

Вырастающий из недр национальной культуры поэт может стать поэтом мировым. Но, если представить себе некоего абстрактного «мирового поэта», он не сможет стать поэтом национальным. Популярное сейчас выражение «человек мира» не стоит абсолютизировать. Людьми мира не рождаются, а становятся.

Традиция художественных приемов объединяет лексические, синтаксические, ритмические, сюжетно-композиционные и т. д. приемы построения текста. Во многих случаях традиция приемов бросается в глаза, например, поэт, пишущий «лесенкой», сразу окажется в русле традиции Маяковского. В других случаях она менее узнаваема, однако любое произведение так или иначе использует уже найденные художественные приемы. Как и любая традиция, традиция приемов обогащается за счет новых находок, становясь все более сложной и многоплановой.

Стилевая традиция в каком-то смысле синтезирует все изложенные выше возможности. Стиль как раз и складывается из образно-тематического, жанрового и т. д. единства. Здесь можно говорить об авторских традициях (например, о пушкинской или некрасовской) или о традиции определенных направлений или даже эпох (например, о традициях античности в культуре классицизма, о романтической традиции в современной поэзии и т. д.). . 6, No . 16, Jun ., 1927.

Синявский А. (Абрам Терц) Что такое социалистический реализм // http://antology.igrunov.ru/authors/synyavsky/1059651903.html

Литературные традиции и вечные темы

Русская литература - это постоянно меняющееся, беспрерывно развивающееся явление. За века своего существования литература сменила множество жанров, идей и литературных направлений, постоянно приспосабливаясь под стремительно меняющийся мир.

Впрочем, есть у литературы и другая сторона - постоянство традиций. Несмотря на все перемены, в творчестве авторов одной нации всегда можно найти одни мотивы, обращения к одним и тем же источникам вдохновения или упоминания одних и тех же событий. Русская литература - не исключение.

Определение 1

Литературная традиция - преемственная связь, объединяющая последовательные литературные явления.

Большинство литературных традиций возникает в ходе литературного процесса, существует какое-то время, определяя направление движения мыслей авторов произведений этого времени, а затем исчезает, уступая место более новым веяниям. Но есть и такие, что неизменно переходят из книги в книгу, отражая самые глубинные черты нации. Очень сильно на русскую литературную традицию повлияло, к примеру, творчество А. С. Пушкина.

В определенном смысле понятие литературной традиции сходно с понятиями подражания и заимствования. Из этапа в этап в литературе могут переходить стили, виды композиции, тематика и так далее, причём часто не поодиночке, а в сочетании друг с другом.

К понятию литературной традиции относятся также так называемые «вечные темы».

Определение 2

Вечные темы - неисчерпаемые, актуальные во все времена направления мысли.

Сколько бы не появлялось вариантов раскрытия вечных тем, всегда останется место для ещё одного мнения. Меняется историческая ситуация - меняются и ответы на вечные вопросы. Разные писатели могут рассматривать одну и ту же тему под совершенно разными углами.

На самом деле, многие литературные произведения описывают один и тот же сюжет, подкорректированный так, чтобы вписываться в рамки выбранного времени.

Вечные темы в литературе можно разделить на две категории:

1. Онтологические - раскрывающие тему невозможности познания таких явлений, как космос, хаос, свет, тьма и т.д.;
2. Антропологические - неисчерпаемые вопросы, относящиеся непосредственно к человеку.

Антропологические вечные темы, в свою очередь, можно поделить на несколько категорий. Во-первых, это рассуждения об абстрактных понятия бытия - грех, гордыня, добро и зло, смерть и жизнь, смысл жизни. Во-вторых, это колоссальные исторические события - войны, революции, общественная деятельность. В-третьих, это сфера человеческих отношений: любовь, дружба, семья. В-четвертых, это сфера социальных отношений: стремление к власти, человек в обществе и так далее.

Замечание 1

В литературе чаще всего обсуждаются различные нравственные вопросы, решением которых является моральный рост человека.

Традиции русской литературы

Характерные традиции русской литературы переходили из века в век. Всегда век прошедший в каком-то смысле определял век грядущий, готовил все условия для его существования.

Первым этапом в развитии русской литературы была литература Древней Руси, которая зародилась в XI веке и просуществовала до XVII века, став фундаментом для всего русского литературного творчества. Древнерусские авторы стали пионерами в сфере русских литературных традиций.

Из древнерусской литературы в литературу XVIII - XIX веков перешла, в первую очередь, традиция любви авторов к острой социальной проблематике. Если в Древней Руси авторы критиковали нежелание князей объединять разрозненные русские земли против общего врага, что привело к долгому господству Золотой Орды, то в более поздних произведениях критика поэтов и писателей часто обращалась к царскому режиму власти.

Замечание 2

Царскую власть критиковали поэты пушкинского круга, сочувствовавшие декабристам, – М. Ю. Лермонтов, Н.А. Некрасов и многие другие.

XVIII век, называемый «русским Просвещением», стал площадкой для стремительного развития русской литературы. Авторы этой эпохи начали отказываться от части традиций, пришедших из литературы Древней Руси, и стали формировать свои собственные традиции, в дальнейшем ставшие опорой для писателей XIX века.

В XVIII веке впервые появилась идея русского национального самосознания, выраженная в произведения Михаила Васильевича Ломоносова. Эта идея в дальнейшем красной нитью прошла через литературу XIX и XX веков.

В XVIII же веке в Россию пришёл классицизм, жёсткая система канонов которого оказала большое влияние на дальнейшее развитие литературных направлений, которые так или иначе отталкивались от утверждений классицизма, пусть даже споря с ними, а не соглашаясь.

В этом же веке родилась мысль о назначении поэта и поэзии, десятилетия спустя подхваченная поэтами XIX века - в первую очередь А.С. Пушкиным и М.Ю. Лермонтовым, вдохновившимся стихотворением «Памятник» Г.Р. Державина.

Но самый значительный вклад в формирование русской литературной традиции оказал XIX век - Золотой век русской литературы, как его называют. Золотой век русской прозаической литературы составили писатели-классики - Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Достоевский, Тургенев и многие другие.

Именно в XIX веке, опираясь на традиции древнерусской литературы и литературы XVIII века, на страницах произведений появились два характерных русских типа героев - маленький человек и лишний человек. Оба типа впервые появились в произведениях А.С. Пушкина - «Станционный смотритель» и «Евгений Онегин» соответственно.

Замечание 3

От российских литературных традиций XVIII века Золотой век перенял публицистичность и любовь к сатире. Как и прежде, писатели обличали пороки и недостатки общества и современного им человека.

В произведениях XIX века своё отражение нашли и вечные проблемы: вопросы устройства бытия, жизни человека, нравственной чистоты. Писатели этой эпохи обратили внимание читателей на вс. сложность взаимоотношений человека и общества, на конфликты, которые происходят в душе каждого человека. В произведениях велись рассуждения о добре и зле, справедливости, чести, честности, назначении человека и отношениях человека и власти.

Продолжилась эта линия преемственности и на рубеже XIX и XX веков. Авторы двадцатого столетия, как и их предшественники, опирались на наследие, оставленное им литературными предками.

Литературный процесс – историческое существование, функционирование и эволюция литературы как в определенную эпоху, так и на протяжении всей истории нации, страны, региона, мира.

Сдвиги в сфере художественного сознания происходят, как правило, при смене социально-экономических формаций или в периоды революционных потрясений. Основные вехи истории европейского искусства – античность, Средневековье, Возрождение (Ренессанс), Барокко, классицизм, Просвещение, романтизм, реализм. Экономический и социальный строй влияет на литературный процесс через идеологию.

Литературный процесс в каждую историческую эпоху включает в себя социально, идеологически и эстетически неоднородные (разнокачественные) литературно-художественные произведения – от высоких образцов до эпигонской, бульварной или массовой литературы. Кроме того, в него входят и формы общественного бытования произведений искусства слова: публикации, издания, литературная критика, эпистолярная литература и мемуары.

Важнейшей закономерностью литературного процесса выступает появление новых эстетических идей, новых критериев художественности, которые свидетельствуют об утверждении в истории нового класса со своими особенными эстетическими потребностями и идеалами. Однако искусство не умирает вместе с породившим его классом, т. к. содержит в себе общечеловеческое.

ТРАДИЦИЯ (лат. tradere - передавать). Термин этот в литературе применяется и по отношению к преемственной связи, объединяющей

ряд последовательных литературных явлений, и по отношению к результатам такой связи, к запасу литературных навыков. По смыслу своему традиция соприкасается с подражанием, влиянием и заимствованием (см. эти слова), отличаясь от них, однако, тем, что традиционный материал, будучи общепризнанным в данной литературн. среде, составляет часть ее художественного обихода, санкционированную обычаем, ставшую общим достоянием, - в то время, как подражание, влияние и заимствование имеют дело с материалом, лежащим вне данной среды, еще не усвоенным ею.

Новаторство в литературе (от лат. novator - новатор, инициатор нового) - нововведение, открытие новых путей, способствующих преобразованию литературных традиций. Но не всё новое в литературе является новаторством. Новаторство - это существенное изменение искусства, оно требует большого таланта и глубокого ощущения требований времени. Например, новаторским было обращение представителей сентиментализма к частной жизни человека, к миру его чувств. Великие писатели мировой литературы, такие как Гомер, Данте, Шекспир, Сервантес, Пушкин, Шевченко, были новаторами. Они смогли по-новому посмотреть на окружающую действительность, осмыслить происходящие в ней процессы и открыть для читателя новые жанры, темы, образы, средства художественной выразительности. Мировое значение, которое приобрела русская литература второй половины ХIХ века, связано прежде всего с новаторской деятельностью Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова. В начале ХХ века в русской литературе новатором выступил Максим Горький.

56. Литературные методы (направления). Проблемы художественного метода и стиля. Литературные методы (направления). Проблемы художественного метода и стиля.

Классицизм - XVIII - начало XIX века, А.Д. Кантемир, М.В. Ломоносов, А.П. Сумароков, Д.И. Фонвизин. 1)Обращение к образам и формам античного искусства.

2)Герои четко делятся на положительных и отрицательных.

3)Сюжет основан на любовном треугольнике: героиня – герой-любовник, второй любовник.

4)В конце классической комедии порок всегда наказан, а добро торжествует.

5)Принцип трех единств: времени (действие длится не более суток), места, действия.

Лит направление, зародившееся в 17 веке во Франции. В качестве образца для подражания писатели-классицисты избрали античное искусство, истолковали его по-своему. В основу классицизма положен принцип рационализма. Все должно подчиняться разуму и в государстве, и в личной жизни. Теоретиком классицизма - французский поэт Николя Буало. В классицизме устанавливались определенные творческие правила (нормы):1) Основной конфликт произведений - борьба между эгоистическим чувством и гражданскими долгом, между страстью и разумом. Долг и разум всегда побеждают.2) Действующие лица подразделялись на положительные и отрицательные. Характеры героев однолинейны(трусливы, храбры). 3) Жанры делились на высокие (ода, героическая поэма, трагедия) и низкие (басня, сатира, комедия).

В России классицизм развивался с 18 века. Русские писатели брали материал из национальной истории. В русском классицизме резче обличение пороков, больший интерес к народному языку и к народному творчеству.

Сентиментализм - XVIII - начало XIX века. Карамзин, Муравьёв.

Особое внимание – к душевному миру человека. Главным объявляется чувство, переживание простого человека, а не великие идеи. Характерные жанры – элегия, послание, роман в письмах, дневник, в которых преобладают исповедальные мотивы.

Произведения часто пишутся от первого лица. Полны лиризма и поэтичности. Наибольшее развитие сентиментализм получил в Англии (Дж. Томсон, О. Голдсмит, Дж. Крабб, Л. Стерн). В России он не получил особого развития. Самым известным русским сентиментальным произведением является «Бедная Лиза» Карамзина.

Романтизм - конец XVIII - XIX век. (К. Ф. Рылеев, В. А. Жуковский)

Наибольшее развитие - в Англии, Германии, Франции (Дж. Байрон, В. Скотт, В. Гюго, П. Мериме). В России романтизм зародился на фоне национального подъема после войны 1812 года. Ему присуща ярко выраженная социальная направленность. Он проникнут идеей гражданского служения и вольнолюбия.

Герои – яркие, исключительные личности в необычных обстоятельствах. Для романтизма характерен порыв, необычайная сложность, внутренняя глубина человеческой индивидуальности. Отрицание художественных авторитетов. Не существует никаких жанровых перегородок, стилистических разграничений. Прим.: Виктор Гюго «Собор Парижской Богоматери».

Реализм - XIX - XX век. Гончаров,Тургенев,Толстой,Достоевский

Цель: правдивое воспроизведение действительности. Признаки: 1) Художественное изображение жизни в образах, соответствующее сути явлений самой жизни.2) Реальность-средство познания человеком себя, окружающего мира.3) Реализму присуще стремление рассматривать действительность в развитии, способность обнаруживать развитие новых социальных, психологических и общественных отношений.

Модернизм

а) символизм, конец XIX в. – ХХ в.; представители: В.Я.Брюсов, К.Д. Бальмонт, А.А. Блок, А. Белый; особенности: рассмотрение искусства как орудия для постижения ирреальной сущности мира; трактовка символа как средствапостижения мирового единства; господство лиро-стихотворного начала; вера в магическую силу поэзии;музыкальная стихия как основа жизни и искусства; обновление жанров лирики; б) акмеизм: 10е годы ХХ в.; представители: Н.С. Гумилев, А.А. Ахматова, О. Мандельштам, С.М. Городецкий,М.Л. Лозинский; особенности: выступление против зыбкости символических образов;декларация конкретно-чувственного восприятия мира: борьба за чистый и «простой» поэтический язык; в)футуризм: 10е годы ХХ в., представители: В. Хлебников, В.В. Маяковский, А.Е.Крученых, И. Северянин; особенности: декларация разрыва с традиционной культурой;пересмотр языка искусства; эксперименты; гротескное смешение стилей и жанров; новообразования в лексике, синтаксисе, звукоподражание.г) Имажинизм, 1920-е, Есенин. 1) Победа образа над смыслом и идеей.2)Насыщенность словесных образов.3)

Имажинистское стихотворение могло не иметь содержания

Кошурникова Татьяна Владиславовна 2010

Т. В. Кошурникова

Традиции духовных жанров русской литературы в произведениях В.Н. Крупина

Статья посвящена традициям духовных жанров русской литературы и их продолжению в творчестве писателя В.Н. Крупина. Автор статьи усматривает в его произведениях продолжение традиций таких жанров древнерусской литературы, как житие, хождение, молитва, притча; нередко писатель использует жанровые признаки данных эпических форм. Творчество В.Н. Крупина рубежа ХХ-ХХІ веков выходит на новый уровень развития, обусловленный задачей возрождения духовных основ общества.

Ключевые слова: творчество В.Н. Крупина, жанры древнерусской литературы, житие, хождение, притча, молитва, жанровая структура произведения, топос, духовно-нравственная проблематика, авторская позиция.

Последнее десятилетие ХХ века для Владимира Крупина, как и для других писателей, ощущающих свою кровную связь с Россией, явилось временем напряженных творческих исканий, «огромной внутренней работы над собой» , обостренных раздумий о судьбе родины и русского народа.

Изменения, происходящие в творчестве писателя, не остались незамеченными. В.Г. Распутин, говоря о произведениях В.Н. Крупина, опубликованных в начале 1990-х годов, отметил «незначительный», но все же «заметный поворот» в его творчестве. В.Г. Распутин очень точно определил главное, отличающее творчество писателя рубежа веков: изменение «перспективы жизни», «порядка расположения ценностей».

В книгах Крупина на первый план выходят система христианских ценностей, утверждение православия как выражения сущности России, ее души. «Смысл жизни, - заявляет он в «Дневнике писателя», - спасти душу, одухотворить ее. Только этим мы и ценны...» . Мотивы любви, добра и зла, милосердия, ответственности за дела свои, покаяния и спасения постоянно находятся в центре внимания писателя, а литература рассматривается им как «средство и цель приведения заблудших» (и себя самого) к свету Христову» [Там же, с. 37]. Как справедливо заметил А.М. Любомудров, Крупина «позднего» периода можно отнести к числу «прозаиков и поэтов, для которых важна не просто религиозная, а именно духовная проблематика» .

Филологические

Литературоведение

Произведения Владимира Крупина рубежа веков характеризует типологическая близость таким жанрам древнерусской литературы, как житие, хождение, поучение, притча. Обращение писателя к формам повествования, в которых значение эстетического ряда снижено, а если говорить точнее - специфично, объясняется, в первую очередь, особенностями авторской концепции литературного творчества: «... писать надо о том, чему ты являешься свидетелем, свидетелем эпохи.» .

Усложнение жанровой структуры произведений В.Н. Крупина происходит за счет внесения в них элементов построения, свойственного произведениям ярко выраженной этической направленности (житие, хождение, поучение, притча), обусловливает наличие реальной длительности происходящего, подчиняющейся внехудожественной временной логике. Ретроспекция оказывается возможной только в рамках воспоминаний героя. Писатель обращается к существующим в национальной традиции элементам мироздания, отражающимся исторически или мифологически (в сказке, былине). При этом он ищет содержательные переклички с реальным временем.

Жития святых представляют собой самый обширный отдел христианской литературы, так как христианская церковь с первых дней своего существования собирала сведения о жизни и деятельности своих членов, работающих для ее пользы и процветания. Вместе с тем в «Житиях святых» отразилась и история христианской церкви. В древнерусской литературе «житие, агиография - один из основных эпических жанров церковной словесности, расцвет которого пришелся на средние века. Объект изображения жития - подвиг веры, совершаемый историческим лицом или группой лиц (мучеников веры, церковных или государственных деятелей)» . Чаще всего подвигом веры становится вся жизнь святого, иногда в житии описывается лишь та ее часть, которая и составляет этот подвиг, или объектом изображения оказывается лишь один поступок. Отсюда два главных жанровых подвида жития: мартирий (мученичество) - описывающий мученичество и смерть святого и житие-биос - рассказывающее обо всем жизненном пути от рождения до смерти. Особый подвиг жития - патериковая новелла. Истоки житийного жанра лежат в глубокой древности: в мифе, античной биографии (Плутарх), надгробной речи, сказке, эллинистическом романе. Однако непосредственно агиографический жанр складывается под влиянием Евангелия (рассказ о земной жизни Христа) и Деяний Апостолов.

На Русь житие в южно-славянских переводах пришло из Византии вместе с принятием христианства в Х веке. Главное назначение жития -назидательное, дидактическое: жизнь и подвиги святого рассматриваются

как пример для подражания, его страдания - как знак Божественной избранности. Опираясь на Священное Писание, житие обычно ставит и с христианских позиций отвечает на центральные вопросы человеческого бытия: что предопределяет судьбу человека? Насколько он волен в своем выборе? В чем сокровенный смысл страдания? Как должно относиться к страданию?

Канон, то есть закрепленный церковной и литературной традицией образец жанра, определяет художественную структуру жития: принцип обобщения при создании облика святого, тип повествования, правила построения (композицию, набор топосов), свои словесные трафареты. За составление жития мог браться человек книжный, не только сведущий в трудах своих предшественников, обладающий литературным даром, но и могущий толковать Божественный промысел путем аналогий, главным образом, из Священного Писания.

В XVII веке средневековый жанр жития начал претерпевать значительные изменения: стало возможным написание автобиографического жития («Житие протопопа Аввакума») или сочинение жития и биографической повести («Житие Юлиании Лазаревской»). В церковной практике житие как жизнеописание подвижника - местночтимого святого или канонизированного церковью - сохраняется до нового времени («Сказание о жизни и подвигах блаженной памяти о. Серафима» - Серафима Саровского (1760-1833), канонизованного русской церковью в 1903 году). Жанровые признаки жития использовались русской литературой Х1Х и ХХ веков в произведениях Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», Л.Н. Толстого «Отец Сергий», Н.С. Лескова «Соборяне», Л.Н. Андреева «Жизнь Василия Фивейского», И. А. Бунина «Матвей Прозорливый», «Святой Евстафий», Ч. Айтматова «Плаха» и других.

В повести В.Н. Крупина «Великорецкая купель» показана история духовного развития человека. В исторической памяти жанра здесь возникает библейская идея христианских добродетелей: смирения и всепрощения. Автором передается мысль о благотворности евангельской морали. Обнаруживается попытка соединить традиции агиографической и романной литературы, осмыслить человеческую жизнь с точки зрения духовности.

В.Н. Крупин использует жанровые признаки жития в книге «Святые Русской земли» (2003). В нее писатель включил небольшой цикл паломнических очерков, озаглавив его «Святые - основатели русских монастырей». В каждом очерке даются краткое описание монастыря, история его возникновения, небольшая справка о его основателе. Завершается очерк обычно рассказом о современном состоянии монастыря, его

Филологические

Литературоведение

возрождении. Автор очерков сдержан в выражении своих чувств, мыслей, оценок, но, как и другие паломники, восхищается «необъяснимой и неизъяснимой красотой русских монастырей», ощущает «безмолвие и тишину» северной природы как особое состояние души. Он вспоминает, как были притягательны монастыри русского Севера для писателей-эмигрантов, лишенных возможности побывать на родине.

Свое понимание значения монастырей в «святом мире» православной Руси автор раскрывает следующим образом: «... каждый монастырь хранит в себе населенность многовековыми молитвами. Именно здесь очищаются наши души, и здесь мы обретаем силы для дальнейшей жизни» .

Миру, бездуховному и все более враждебному человеку писатель противопоставляет то, что было обретено Святой Русью на ее историческом пути, - «святых людей, святое слово, святые образы-образа (иконы), устремленность к святому и верность ему.» .

Следующий жанр - хождение - Полный церковно-славянский словарь трактует как исправность, целость, крепость. «Церковное хождение не оставляйте, отъ церковных собраний не уклоняйтесь» . Самым популярным апокрифом древнеславянской письменности является «Хождение Богородицы по мукам». Он составлен по греческому «Откровению Пресвятой Богородицы», темой служит описание мук грешников. Древнейший список хождений относится к Х11 веку. На первую часть оказал большое влияние ветхозаветный апокриф книги Евангелие. В свою очередь и хождение повлияло на народную поэзию, преимущественно на духовные стихи, например, «Плач земли». Между «Плачем земли» и «Хождением Богородицы по мукам» есть общее: в обоих произведениях имеется обращение к милосердию Божьему.

В древнерусской литературе хождение (хожение) - жанр, посвященный описаниям путешествий, новых мест, чужих стран (путевые записи). Хождения называли также «паломниками», «путниками», «странниками», «посольствами», «скасками». «Повесть временных лет» сохранила летописные рассказы о путешествии княгини Ольги в Царьград, о пути апостола Андрея в Киев и Новгород, предвещавшие появление жанра хождения. Он начал складываться в Древней Руси в Х-Х1 веках. Произведением, открывающим его историю и ставшим классическим образцом, стало «Хожение Даниила, Русскыя земли игумена» (Х11 век) по святым местам Сирии и Палестины. Для языка жанра хождения характерно использование элементов разговорного стиля, устного народного творчества, в нем редки метафорические образы, а сравнения конкретны (заморские объекты сравниваются с местными, хорошо знакомыми).

Историческая действительность определила этапы, по которым развивался жанр. Авторами первых русских хождений с начала Х11 века были паломники. Интерес к паломническим хождениям не ослабевал на протяжении всего Средневековья. С конца Х1У века на Руси сложилась новая разновидность хождений, авторы которых были дипломатами и купцами. Их интересовали не только христианские достопримечательности, но и события светской жизни. Хожение состоит из отдельных новелл-очерков, объединенных образом главного героя - повествователя-христиани-на .

В повести В.Н. Крупина «Крестный ход», которую сам автор называет «дорожной» повестью или «дневником Крестного хода», нетрудно заметить черты влияния публицистических жанров - репортажа, путевого очерка, интервью, беседы, а также дневника.

Так, с одной стороны, повесть в своей основе напоминает жанр древнерусской литературы - «хожение», где достоверность происходящего и эпичность повествования достигаются за счет максимального приближения к самой жизни. С другой стороны, дневниковый и очерковый стиль повести «Крестный ход» приближает ее к жанру публицистики -репортажу. Документальный характер, фактографичность повествования закрепляются точными указаниями на время и место. «Весь Крестный ход длится неделю: три дня до Великой, день там, три дня обратно. В первый день молебны с утра в трех храмах: Серафимовском, Успенском и, по дороге, в Троицком, Макарьевском. .День, в который мы вышли, был очень значителен: четверг, третье июня, день Владимирской иконы Божией Матери, день равноапостольного царя Константина и чад его князей Михаила и Федора, муромских чудотворцев» .

В повести центральным становится хронотоп дороги, который позволяет выделить систему оценок автора. М.М. Бахтин, определяя хронотоп как «существенную взаимосвязь временных и пространственных отношений, художественно освоенных в литературе» , выделил фольклорное начало хронотопа дороги: «Выход из родного дома с возвращением на родину обычно обозначает возрастные этапы жизни» [Там же, с. 271].

Применительно к данной повести можно сказать, что выход из родного дома и возвращение - доказательство духовного взросления героев. Путь крестного хода у православных - это путь созидания души, путь молитвы и просьбы об отпущении грехов.

Книга В.Н. Крупина «Незакатный свет» (2006) открывается очерками, показывающими значение национальных святынь и традиций («Далеко, в стране Иркутской», «Богом хранимая Вятка»). Книга имеет

Филологические

Литературоведение

подзаголовок «Записки паломника», который сразу же четко определяет статус автора (он не турист, а именно паломник, «верующий, богомолец, путешествующий по святым местам» ) и указывает на традицию, которой следует автор, - традицию паломнической литературы (литературы хождений), чрезвычайно популярной в Древней Руси, оттесненной на периферию литературного процесса в XIX веке и пережившей новый подъем в XX веке в творчестве писателей русского зарубежья (Б. Зайцева, И. Шмелева).

Как и другие православные паломники, В. Н. Крупин называет двигательной силой паломничества любовь к святым местам и жажду спасения («Мы стремимся к Святой земле, потому что чаем спасения»), постоянно подчеркивает свою малость, греховность и бессилие передать словами «силу впечатления от Святой Земли», «слабость и невыразительность» своего рассказа. «Молитвенность - вот слово, которое постоянно звучит в памяти на Святой Земле» .

Внутренний настрой современного паломника тот же, что и у его далеких предшественников: чувство радости и благоговения. Святая Земля увидена в очерках В.Н. Крупина глазами именно такого человека, его «сердечными очами». Отсюда - преимущественное внимание не к внешней стороне, а к «молитвенному духу», царящему в православных храмах и монастырях, к моментам внутреннего общения паломников с Богом, подробное описание ряда церковных богослужений (пасхального в Храме Воскресения, торжественного богослужения на горе Фавор в честь праздника Преображения Господня и др.). «Сердечное зрение» позволило автору-паломнику заметить «благотворные перемены» в тех, кто побывал на Святой Земле: в них возросло «чувство любви и ответственности», появилось ощущение другого человека как родного, чувство единения с людьми.

Автор очерков характеризует себя как паломника, а свой путь как православный маршрут. В путешествии он не расстается с псалтырью, перечитывает ее в дороге. Эта деталь - еще одно свидетельство устойчивости сложившихся на протяжении веков паломнических традиций. По признанию самого автора, его интересуют прежде всего христианские святыни. «Храм Божий - место нашего спасения, а монастырь - школа молитвы. Разные пути в монастырь: от горя, от одиночества или, наоборот, от счастливой благочестивой семьи, кто как, но движимы в этом пути одним - спасти душу в молитве и труде. А что такое высший труд, самый трудный? Молитва» (13, с. 54).

Параллельно изображению увиденного во время путешествия по Святой Земле в книге разворачивается другой сюжет: паломничество как

путь спасения человеческой души. Писатель стремится передать «внутреннюю работу» в душе паломника, глубину и сложность его переживаний, напряженность раздумий о Боге и человеческой жизни, показывает паломничество как важный момент в процессе созидания своей жизни в духе христианства.

С темой России связан у В.Н. Крупина и образ света - традиционный символ Христа. Вынесенный в заглавие, он становится художественной доминантой книги. По частоте употребления «свет» и семантически близкие к нему слова («свеча», «огонь» и др.) занимают одно из первых мест в тексте. В контексте всей книги эти слова приобретают символический смысл. Россия выступает здесь как живое воплощение «незакатного света» и как «податель света», щедрая душа, несущая этот свет всему миру.

Очерки В.Н. Крупина, вошедшие в книгу «Незакатный свет», представляют несомненное продолжение традиций паломнической литературы (литературы хождений). «Поездки...к святыням иркутской земли ни в коем случае не туризм. Это паломничество. И оно, по затратам, ничуть не дороже любой заграничной поездки, но благотворнее, целительнее» .

О притче Евангельской Полный православный Богословский словарь пишет следующее: «особая форма проповеди. Притча, по своему существу, вообще образная форма выражения мыслей» . Христиане под притчею подразумевали всякую форму выражения, в которой отвлеченная мысль облекалась в образ или сравнение. Позже притча развивалась в целый рассказ. Оба рода притчей встречаются уже в Ветхом Завете. «Во всех евангельских притчах заключается неисчерпаемое религиозно-нравственное богатство; некоторые из них высоко-замечательные и с литературной стороны» [Там же, с. 1909].

Литературная энциклопедия терминов и понятий дает следующее определение притчи: «Притча - эпический жанр, представляющий собой краткий назидательный рассказ в аллегорической, иносказательной форме. Действительность в притче предстает в абстрагированном виде, без хронологических и территориальных примет, отсутствует и прикрепление к конкретным историческим именам действующих лиц» . Чтобы смысл иносказания был понятен, притча обязательно включает определение аллегории. Притчу иногда называют или сближают с «параболой» за

Филологические

Литературоведение

особую композицию: мысль движется по кривой, начинаясь и заканчиваясь одним предметом, а в середине удаляясь к совсем, казалось бы, другому объекту. Смысл притчи состоит в том, что Богу предстоит Самому судить, кому быть первым, а кому последним в Царствии Небесном (Мф. 20: 1-16).

Жанр притчи известен с древнейших времен, на европейскую культуру особое воздействие оказали притчи из Библии, особенно из Нового Завета. Притча близка басне - в ХУШ веке их даже не всегда различали. Однако притча, в отличие от басни, претендует на более глубокое, общечеловеческое обобщение, тогда как басня сосредоточивается на более частных вопросах.

В древней Руси притча, как переводная, так и оригинальная, пользовалась широкой популярностью. Были известны следующие притчи: сюжетно-аллегорические, пословичные, притчи-загадки. Как вставные конструкции притчи входили во многие произведения древнерусской оригинальной и переводной литературы: в «Повесть о Варлааме и Иоа-сафе», «Повесть временных лет», «Поучение» Владимира Мономаха, «Моление» Даниила Заточника. Жанр притчи использовался писателями Х1Х века (А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Н.А. Некрасов, А.Н. Майков, Л.Н. Толстой). В ХХ веке в форме притчи стали создаваться не только рассказы (Ф. Кафка, В. Борхерт), но и пьесы (Б. Брехт, Ж.П. Сартр), и романы (А. Камю «Чума»). По-прежнему притча используется как вставное повествование в эпических вещах (В. Быков, Ч. Айтматов и другие).

Наличие острых нравственно-религиозных и других проблем в современном обществе ставит В.Н. Крупина перед необходимостью уже не столько образно показывать действительность, сколько убеждать в истине Православия. Поэтому неслучайно во многих рассказах последнего времени автор использует притчи как вставные произведения. В аллегорической форме они преподносят нравоучение читателям, представляют собой как бы образное обобщение действительности. Они говорят не о единичном, а об общем, постоянно случающемся. Притчи повествуют о «вечном». «Вечное» - это борьба добра со злом, это стремление Бога исправить людей, наказывая их за грехи или заступаясь за них по молитвам отдельных праведников.

Заключительное нравоучение - это обычно привязка произведения к владеющей литературой главной теме - истории. «Притча - это образная формулировка законов истории, законов, которыми управляется мир, попытка отразить божественный замысел. Вот почему и притчи выдумываются очень редко. Они принадлежат истории, а поэтому должны

рассказывать правду, не должны сочиняться» . Жанр притчи -традиционный. Притчи обычно переходят в русскую литературу из других литератур в составе переводных произведений.

В.Н. Крупин использует жанровые признаки притчи в рассказах последнего времени (сборник «Прошли времена, остались сроки» (2005). В рассказе «Спаси - и спасешься» автор затрагивает философскую проблему отношения человека к земле: «Из земли я пришел - и в землю уйду» . Святитель Иоанн Златоус ставил в прямую зависимость урожай на земле и нравственность людей: «Земля не выдерживает уже нашего к ней отношения» [Там же, с. 108]. В структуру рассказа писатель вводит известную притчу об Адаме и Еве: «И не выдержали искушения первые люди. Ева - от змия, а Адам - от Евы, вкусили запретного плода. И уже долгие века мы мучаемся прародительским грехом, прибавляя к нему и собственные [Там же, с. 109]. Заключительное нравоучение преподносится в аллегорической форме: «Такое впечатление, что ощутимее всего мы освобождаемся от грехов, когда работаем на земле» - и представляют собой образное обобщение действительности [Там же, с. 109]. «Теперь уже не то время, чтобы считать себя спасенным, если ты за всю жизнь посадишь хотя бы одно дерево. Одно?..» [Там же, с. 109]. В финале рассказа повторяется мотив бренности жизни, мирской суеты.

Таким образом, произведения В.Н. Крупина рубежа веков характеризует типологическая близость таким жанрам древнерусской литературы, как житие, хождение, поучение, притча, нередко писатель использует жанровые признаки данных эпических форм. Это, безусловно, связано с духовным (православным) содержанием его произведений. Творчество В.Н. Крупина рубежа веков выходит на новый уровень развития, обусловленный задачей возрождения духовных основ общества.

Библиографический список

1. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М, 1975.

2. Федор Достоевский: Дневник писателя. М., 1996. С. 35-37.

3. Крупин В.Н. Крестный ход // Москва. 1994. № 1.

4. Крупин В.Н. Незакатный свет: записки паломника. Владимир, 2006.

5. Крупин В.Н. Не согреши словом. // Завтра. 1998. № 9.

6. Крупин В.Н. Прошли времена, остались сроки // В.Н. Крупин. Рассказы последнего времени. М., 2001.

7. Крупин В.Н. Русские святые. М., 2003.

8. Литература и культура Древней Руси: Словарь-справочник / Под. ред. В.В. Кускова. М., 1994.

Филологические

9. Литературная шциклоиедия терминов и понятой / Гл. ред. и сост. Л.Н. Пшсояюкип. М.. 2001.

10. Лихачев ДС. Великое наследие. М., 1979.

11. Лкнч)мудров Л.М. Духовный реализм в литературе русскою зарубежм: 1>.К. Зайцев. И.С. Шмелев. СПб., 2003.

12. Полный православный Богословский шциклоиедический словарь. Репринтное издание: в 2 т. Т. I. СПб., 1992.

13. Полный церковно-славянский словарь: в 2 т. / Сост. священный магистр Григорий Дьяченко. М., 1998.

14. Распу ган И.Г. Такое.чалекое вчера, шкое горячее сего,1ля // Владимир Кру-нии: библжмрафический указатель лтерапры за 1992-2001 годы. Киров. 2001.

15. Скляревская Г.П. Словарь православной ку.тмуры. СПб., 2000.

16. "Гоноров В.И. Святосп. и святые в русской духовной к\льт\ре. Г. 1. М.. 1995.