Даниил андреев. Жизнь и биография даниила андреева

Андреев Даниил Леонидович (1906-1959), русский поэт, прозаик.

Родился 20 октября (2 ноября) 1906 в Берлине, сын писателя Л. Н. Андреева. Мать умерла при родах, ребёнка воспитывали бабушка и тётя. Атмосфера дома, в котором бывали известные писатели и деятели искусства (И. А. Бунин, М. Горький, А. Н. Скрябин, Ф. И. Шаляпин…), оказала существенное влияние на духовное формирование Дани-Даниила. Он рано начал писать стихи и прозу.

По окончании средней школы и Высших литературных курсов Андреев работал художником-оформителем. Продолжал писать стихи и прозу, не имея возможности печататься.

Главной темой романа «Странники ночи» (1937) стала новая религия, объединяющая все мировые религии. Андреев назвал её «Розой Мира».

В годы Великой Отечественной войны Андреев работал над поэмами «Янтари» и «Германцы» (не завершены). В 1942 был призван в армию, участвовал в боевых действиях под Ленинградом. В конце войны был демобилизован и работал художником-оформителем в московском Музее связи.

В 1946 в соавторстве с С. Матвеевым опубликовал книгу «Значительные исследования горной Средней Азии». Работа над книгой о русских путешественниках в Африке была прервана в 1947 арестом Андреева и его жены. Андреев был обвинен в подготовке террористического акта и осуждён на 25 лет тюрьмы.

Отбывал заключение во Владимирской тюрьме. Его здоровье было подорвано, но творческий дух оставался крепок. Вместе с соседями по «академической» камере, историком Л. Раковым и физиологом В. Париным, написал книгу Новейший Плутарх. Иллюстрированный биографический словарь воображаемых знаменитых деятелей всех стран и времен от А до Я (опубл. в 1991). В тюрьме Андреев написал и главные произведения своей жизни - книги «Русские боги» (1955, опубл. в 1993), «Железная мистерия» (1956, опубл. в 1999) и «Роза Мира» (1958, опубл. в 1991). В этих произведениях воплощена его религиозно-философская система мироздания.

Андреев писал, что имена носителей темных и светлых сил (Гагтунгр, Яросвет, Навна и др.), названия слоев мироздания (Энроф, Шаданакар) были услышаны им во время трансцендентальных странствий по иным мирам. Мистические откровения описаны Андреевым с помощью выразительных метафор, необычного ритмического строя и новоизобретенных слов. Поэт объяснял необходимость словотворчества следующим образом: «В словах испытанных - уют, / Но в старые меха не льют / Вина младого. / Понятьям новым - новый знак / Обязан дать поэт и маг. / Искатель слова» (Не ради звонкой красоты... 1955).

Книгу «Русские боги», в которой отражены основные события русской истории, Андреев называл поэтическим ансамблем. Она включает в себя поэмы, поэтические симфонии и стихотворные циклы. Одна из главных поэм, входящих в книгу, - «Ленинградский апокалипсис». Андреев определял метод, которым она написана, как «сквозящий реализм», подчеркивая таким образом, что сквозь картины действительности проступают образы иных миров.

В «Железной мистерии» описана борьба светлых и темных сил в истории России и шире - во всех слоях мироздания. В «Розе Мира» Андреев написал метаисторию русской культуры, в том числе творимую А. С. Пушкиным, М. Ю. Лермонтовым, Н. В. Гоголем, Л. Н. Толстым и др. художниками, которых он называл вестниками. Андреев считал, что создание единой общечеловеческой религии - «Розы Мира» - является единственной альтернативой апокалипсису.

Освобождение писателя из тюрьмы оставалось невозможным в течение нескольких лет после смерти Сталина и 20-го съезда партии, т. к. Андреев подал в комиссию по пересмотру дел заявление, в котором написал: «Я никого не собирался убивать, в этой части прошу мое дело пересмотреть.

Но пока в Советском Союзе не будет свободы совести, свободы слова и свободы печати, прошу не считать меня полностью советским человеком». Он был освобожден в 1957. Выйдя из тюрьмы, Андреев продолжал работать над «Розой Мира», занимался поэтическими переводами. В соавторстве с З. Рахим перевел с японского произведения Р. Хаяси.

Умер Даниил Леонидович 30 марта 1959 года. 3 апреля состоялось отпевание Андреева в храме Ризоположения на Шаболовке (отпевал протоиерей Николай Голубцов) и похороны на Новодевичьем кладбище - рядом с могилой матери.

Ни одно произведение Даниил Леонидович не было издано при жизни.

В 2003 году по заказу вдовы писателя Аллы Андреевой композитор Алексей Курбатов написал музыку к поэме Даниила Андреева «Ленинградский Апокалипсис».

Первоисточник: aphorisme.ru

Из выступления Аллы Андреевой
10 марта 1989 года в московском Доме Архитектора

А. А. Андреева: На Высших литературных курсах с Даниилом Леонидовичем учились поэты Арсений Тарковский, Мария Петровых. Начав литературную работу, он понял: то, что он пишет, напечатано не будет никогда. Поэтому он освоил скромную профессию художника-шрифтовика. С 1937 года, кроме стихов, он писал роман «Странники ночи», перед отправкой на фронт закопал рукопись романа в землю. В 1945 году он выкопал полуистлевшую рукопись и начал работу над романом сначала. Мы познакомились с ним в 1937 году, в брак вступили в 1945-м. В апреле 1947 года нас арестовали. Роман «Странники ночи» для НКВД был готовым заговором. Все, кто читал роман или хотя бы слышал о нем, были посажены. «Роза мира» целиком создана во Владимирской тюрьме, она датируется 1950-1958 годами.

Вопрос: Как удалось в тюремных условиях сохранить «Розу мира»?

А. А. Андреева: Даниил Леонидович записывал ее на листках. Листки иногда отбирались во время «шмонов». Но все в камере участвовали в спасении листков, даже японцы и китайцы, которые прочесть их не могли. Кстати, в этой же камере сидели такие интересные люди, как Шульгин и академик Парин. Сейчас много пишут о сталинских тюрьмах и лагерях. А ведь было и светлое - это хорошие люди, которые есть везде. Подумайте: люди спасали записи только потому, что другой человек пишет стихи, которые они прочесть не в силах! А потом начальником тюрьмы стал Давид Иванович Крот, и он дал Андрееву бумагу, чернила, позволил писать. А с 1955 года нам разрешили переписываться, и Даниил Леонидович, чтобы использовать еще один шанс сохранить стихи, посылал их мне на открытках. Открытки были исписаны вдоль, поперек и по диагонали. Надзиратели ничего не могли разобрать, махали рукой и отдавали мне. А я отбывала заключение в мордовском лагере, рисовала декорации.

Освободилась я в 1956 году, по комиссии, на год раньше Даниила Леонидовича, и сразу поехала во Владимир, на свидание с ним в тюрьму. Сидела я, напротив - он, а рядом надзирательница млела от умиления: люди девять лет не виделись. И он под столом передал мне тетрадочку. Почему его освободили позже, чем меня? Он написал в комиссию по реабилитации, что он никакой не террорист, но до тех пор, пока в Советском Союзе нет свободы совести и свободы слова, просит не считать его полностью советским человеком. Единственное, что комиссия смогла сделать, прочитав такое заявление,- это скостить срок с 25 лет до 10, их он и досиживал до 1957 года. Я поехала в тюрьму и попросила вещи Даниила Леонидовича. И произошло чудо: начальник тюрьмы Крот отдал мне его рукописи. Мне принесли мешок. В нем все было перемешано: тетрадки, трусы, листки, какое-то тряпье и снова тетрадки! «Роза Мира» вся была написана на клочках, книгу он составил уже потом. И я повезла рукопись в другой город, к знакомой машинистке, не каждой это можно было доверить. Она печатала на работе: лежал текст, который она печатала по должности, а сверху - листок рукописи «Розы Мира». Если кто входил, она мгновенно его прятала.

Вопрос: Это не первый вечер творчества Даниила Андреева. Сколько же их было всего?

А. А. Андреева: Много! Начались они год назад в Париже. Я поехала туда к племяннику Даниила Леонидовича и там впервые выступила с чтением его стихов. Потом были вечера в ДК им. Серафимовича, ДК «Серп и молот», ДК «Красный Октябрь», в группе «Русская духовная поэзия» - всех уж не помню!

…В стихах Даниила Андреева - страшная насыщенность смыслом, такая, что в каждом стихотворении словно бы целых три. Сейчас в поэзии нет такой густоты - мелкотемье: берут фактик и накручивают вокруг него с три короба (показывает рукой, как накручивают)…

Вопрос: Не пора ли организовать сбор средств для издания «Розы мира» целиком?

А. А. Андреева: Это, может быть, придется сделать, но чуть позже. Пока мы заняты тем, что тщательно выверяем текст книги. За время хождения в «Самиздате» в ней произошли чудовищные искажения. Когда мне показали, что сейчас ходит по Москве, я пришла в ужас!

Вопрос: Скажите, идеи Даниила Андреева и Николая Рериха перекликаются? Более того - не совпадают ли один к одному?

А. А. Андреева: Мы тогда не знали книг Рериха. Перекличка всегда есть. А вот что «один к одному» - с этим категорически несогласна. Мне говорили, что последователи Николая Рериха отрицательно относятся к «Розе мира».

Вопрос: Правда ли, что «Роза мира» - всего лишь конгломерат религий?

А. А. Андреева: Неправда. Это теософия - конгломерат религий, а «Роза мира» - глубоко самостоятельное и оригинальное произведение. Этим она и отличается от теософии. Ведь Даниила Леонидовича как затягивали в теософию! А такие две уважаемые дамы, как Е. А. Бальмонт и О. Н. Анненкова, уговаривали его вступить в антропософское общество. Он вежливо, но твердо отказался. Конечно, в «Розе мира» есть вещи неортодоксальные. Но этого совсем немного. Он рыцарски относился к женщинам - отсюда идея Мировой Женственности. Есть места, где он, безусловно, ошибался. Есть и неудачные слова, есть мужская жажда пророчества утопий. Да, да, мы, женщины, знаем, что есть у мужчин такая черта. Ведь он же человек, причем даже не духовное лицо. Но вот свидетельство сидевшего с ним Василия Ивановича Парина: впечатление, что он не пишет, а записывает, быстро-быстро. А ведь писал-то он нередко стихами!

(АВТОГРАФ АЛЛЫ АЛЕКСАНДРОВНЫ!)

…Мнения разных священников о «Розе Мира» различны. Всё зависит от широты взглядов, от степени терпимости. У Даниила Леонидовича был духовный отец - священник Николай Голубцов из Ризположенской церкви в Шаболовке. В этой церкви о. Николай нас и обвенчал в начале 1958 года. Он проник в больницу, где Даниил Леонидович умирал, исповедал и причастил его. Он же его отпел после кончины. У о. Николая претензий к «Розе Мира» не было. На вечере творчества Даниила Андреева в ДК имени Серафимовича о. Валентин Дронов из Данилова монастыря хорошо отзывался обо всем наследии Андреева. Он считает, что «Роза мира» - православная книга, так как главная её идея - Мировой Логос, - заключила Алла Александровна.

Писателя и поэта Даниила Андреева часто называют не только литератором, но и мистиком, философом, пророком и даже учителем. Нелегкая биография Даниила Леонидовича повлияла и на его творчество, заставив Андреева задуматься не только о событиях текущего момента, но и о вопросах мироустройства, кармы, наказания и возмездия за поступки. Несмотря на загадочность и спорность некоторых произведений писателя, его книги и дневники буквально разобраны на цитаты и до сих пор интересны читателям.

Детство и юность

Даниил Андреев родился в семье писателя и его жены Александры 2 ноября 1906 года. Родители мальчика на тот момент жили в Берлине. Спустя несколько дней после рождения сына Александра Андреева умерла. Женщина слегла с послеродовой горячкой и так и не смогла оправиться.

Убитый горем супруг ожесточился против новорожденного сына, посчитав, что ребенок виноват в смерти его любимой женщины. Тогда бабушке маленького Даниила пришлось забрать внука из дома отца, так мальчик переехал в Москву. Ребенка приютила родная тетка, сестра матери.

Злоключения мальчика на этом не закончились. Даниил Андреев рос болезненным ребенком, постоянно простужался, подхватывал инфекции. Когда мальчику едва исполнилось шесть лет, он заболел дифтерией. Сам Даниил оправился - молодой организм сумел побороть болезнь. А вот бабушка Андреева, заразившаяся дифтерией от него, умерла.

Несмотря на столь юный возраст, мальчик тяжело переживал смерть любимой бабушки. Даниил начал винить себя в бедах, происходящих с семьей, в смертях матери и бабушки. Дошло до того, что мальчик твердо решил покончить с собой, чтобы наказать себя за гибель родных, а также чтобы поскорее встретиться с ними на небесах. Даниила спасли в последний момент, буквально перед прыжком с моста - ребенок хотел утопиться.

Подобные переживания не могли не сказаться на характере Даниила Андреева, он рос скрытным и замкнутым, однако чутко реагировал на происходящее вокруг. Тетка старалась окружить племянника теплом и заботой, чтобы мальчик поскорее забыл о случившихся несчастьях.

Отчасти ей это удалось - став постарше, Даниил заинтересовался искусством и поэзией. Мальчик увлекся театром, а также начал сочинять собственные стихи, поэмы и рассказы.

В 1915-м родилось стихотворение «Сад». Тогда же мальчик сочинил фантастические рассказы о жизни животных и насекомых, которые, к сожалению, не сохранились. Также известно, что в то время Даниил Андреев работал над романом-эпопеей о путешествиях на другие планеты. Писательский талант был очевиден, поэтому позднее Андреев поступил в литературно-художественный институт.

Литература

Дальнейшая судьба Даниила Андреева сложилась не менее трагично. Окончив институт, он устроился работать художником-шрифтовиком. Андреев не оставлял литературу, продолжая писать, однако понимал, что его произведения вряд ли понравятся новому советскому правительству. Особенно писателя занимала тема некой общей религии, которая должна объединить умы людей. Он даже дал название этой религии - Роза мира. Так же позднее он назвал и главное произведение в своей жизни.

В начале 1930-х писатель работал в одном из московских изданий правщиком, но вскоре ушел оттуда. Параллельно Андреев постоянно писал стихи, однако многие произведения тех лет оказались уничтоженными. Кроме того, остались неоконченными его учение в области философии «Контуры предварительной доктрины» и цикл стихотворений «Предгорья».

После анонимного доноса писателя арестовали. Обвинения оказались абсурдными - якобы Андреев организовал террористическую группу и вел антисоветскую агитацию. Тем не менее, приговор был зачитан - 25 лет тюрьмы.

В заключении писатель не переставал работать над новыми произведениями. Так появляются «Русские октавы», «Железная мистерия», а также поэмы «Немереча», «Гибель Грозного», «Рух», стихотворение «Василий Блаженный», долго остававшиеся в списке неизданного.

В камере написаны и «Ленинградский Апокалипсис», книга новелл «Новейший Плутарх». И, конечно, начата работа над главным произведением - «Розой мира».

Писателя освободили только в 1957 году, тогда же Андреев был реабилитирован. Почти до конца жизни Даниил Леонидович продолжал дописывать части книги «Роза мира». Этот сборник трактатов и философских рассуждений включил в себя и огромный пласт материала об исторических событиях. Андреев рассуждает о и о , о произведениях русских гениев - , и других писателей и поэтов, которых автор считал пророками и предсказателями.

Кроме того, Андреев выстроил целую теорию «русской метакультуры», считая русских сверхнародом, который и стоит у истоков Розы мира. История нации и так называемой «души России», по мнению Даниила Андреева, начинается с Демиурга Яросвета, которому противопоставлены жрурги - демоны, мешающие светлому замыслу Демиурга.

Есть в «Розе мира» и рассуждения о предсказаниях Елены Блаватской, о первоначальной женственности, воплощенной в - первой грешнице и родоначальнице ангелов. Писатель не обошел стороной и вопросы зарождения религии, по-своему интерпретировав события жизни и поступок . Также в произведении поднимаются проблемы веры и религии, национальности и высшего предназначения.

Личная жизнь

Первой супругой писателя стала Александра Гублер, с которой Андреев познакомился еще на литературных курсах. В 1926 году возлюбленные поженились, однако семья оказалась не крепкой: молодые люди так и не смогли ужиться вместе и в 1927 году официально развелись.

Дальнейшая личная жизнь Даниила Андреева оказалась связана с Аллой Александровной (девичья фамилия - Бружес), ставшей женой писателя в 1945 году. Женщине пришлось пройти через арест супруга и собственное тюремное заключение, однако Алла Андреева до последних дней поддерживала возлюбленного. Детей у писателя не было.

Смерть

Тюремное заключение не лучшим образом сказалось на здоровье писателя: Даниил Андреев перенес несколько сердечных приступов, а также постоянно простужался, неоднократно лежал в постели с тяжелыми пневмониями.

Тем не менее, продолжал работать над «Розой мира», которую окончил за несколько месяцев до смерти. 30 марта 1959-го Даниила Андреева не стало. Могила, где похоронен писатель, находится рядом с последним пристанищем его матери на московском Новодевичьем кладбище.

К сожалению, не все произведения Даниила Андреева, написанные им за годы жизни, дошли до современного читателя. Многое было уничтожено или утеряно. Кроме того, остались и неоконченные труды, например, «Дневник Сатаны», который писатель так и не успел завершить.

Документальный фильм «Даниил Андреев. Орлионтана»

К столетию со дня рождения писателя был снят документальный фильм о его судьбе, получивший название «Даниил Андреев. Орлионтана», а в 2014-м в деревне Чухраи (Брянская область) открыли музей, посвященный жизни и творчеству писателя.

Библиография

• «Ранью заревою»
• «Русские Боги»
• «Железная мистерия»
• «Новейший Плутарх»
• «Роза мира»

А.А. Андреева

Жизнь Даниила Андреева,

рассказанная его женой

В давние времена - они кажутся давними

по тому объему событий, что легли между нами и

ними, - биографию начинали с перечисления предков.

Вероятно, это внимательное всматривание в земные истоки личности имеет смысл.

Отец Даниила Андреева - известный русский писатель Леонид Николаевич Андреев, родился на Орловщине, на той удивительной русской земле, которая была родиной стольких - прекрасных и разных - русских писателей. По семейному преданию, отец Леонида Андреева был внебрачным сыном орловского помещика Карпова (имя пока неизвестно) и дворовой девушки Глафиры. Барин выдал девушку за крепостного сапожника Андреева - отсюда фамилия. Мать Леонида Николаевича, Анастасия Николаевна, - осиротевшая дочка разорившегося польского шляхтича Пацковского.

Матерью Даниила была Александра Михайловна Велигорская, по отцу - полька. Фамилия Велигорские - русифицированная форма родового имени одной из ветвей графов Виельгорских (правильнее - Виельгурских), лишенных титула и состояния за участие в восстании 1863 года. По женской линии Александра Михайловна - украинка. Ее мать, бабушка Даниила, - Евфросинья Варфоломеевна Шевченко. Фамилия Шевченко, вообще очень распространенная на Украине, не совпадение, а родство с Тарасом: Варфоломей Шевченко был его троюродным братом, свояком и побратимом.

Все эти родовые нити и сплелись 2 ноября 1906 года (нов. стиль) в существе, появившемся на свет в Берлине: это был второй сын Леонида Николаевича и Александры Михайловны, названный матерью Даниилом.

Даниил Леонидович всегда был - даже до странности - равнодушен к своему происхождению, никогда не пытался проводить какие-либо генеалогические изыскания. То, что изложено здесь - результат исследования (почти расследования) сотрудников Орловского Литературного музея и киевлянки Ольги Васильевны Ройцыной, жены троюродного брата Даниила Анатолия Мефодьевича Левицкого.

Грозно и ясно встала над колыбелькой новорожденного сама Судьба.

Двадцатишестилетняя, совершенно здоровая, любимая мужем Шурочка умерла вскоре после рождения второго сына от того, что тогда называлось "послеродовой горячкой". Во многих воспоминаниях современников остался ее милый, светлый облик; осталось и описание того, какой трагедией была ее смерть для Леонида Николаевича. Иногда он предстает просто обезумевшим от горя. Новорожденного - причину смерти жены - он не мог видеть. Казалось, что ребенок обречен. Но в Берлин из Москвы приехала старшая сестра Александры Михайловны, Елизавета Михайловна Доброва. Она увезла в Москву осиротевшее существо, в котором едва теплилась жизнь, и ребенок обрел чудесную семью. Эту семью иначе как родной нельзя и называть. До шести лет им неотрывно занимлась мать Елизаветы и Александры, Бусинька, Евфросинья Варфоломеевша Шевченко. Волевая и властная, она пользовалась безоговорочным искренним уважением всех окружающих - близких и дальних.

Пожалуй, в современном нашем Вавилоне, с башнями, которые падают задолго до середины стройки, уже почти неразличимы облики прежних городов. А ведь каждый город имел свой неповторимый духовный облик, ложившийся печатью и на жителей его: тверичанин отличался от петербуржца, москвичи были иными, чем орловцы.

Детству и юности Даниила Андреева сопутствовала Москва.

Кремль, входя в который ребенок в любое время года снимал головной убор, невзирая на вопли няньки: он знал, что в Кремль иначе входить нельзя.

Храм Христа Спасителя. Напрасно спорить о его архитектурном совершенстве или несовершенстве - это был символ Москвы, и образ Белого Храма над излучиной реки неотделим от творчества Андреева.

Очень типичная для прежней Москвы семья Добровых жила в Малом Левшинском переулке. До шестидесятых годов там стоял двухэтажный домик, ничем не примечательный. Был он очень стар, пережил еще пожар Москвы в дни Наполеона. Такие дома в Москве так и назывались: донаполеоновские.

Добровы занимали весь первый этаж, а кухня и всякие подсобные помещения были в подвале, куда вела крутая и узкая лестница.

Входная дверь была прямо с переулка - большая, высокая, с медной дощечкой: "Доктор Филипп Александрович Добров". Войдя в дом, надо было подняться по нескольким широким деревянным ступеням, а встречало всех входящих огромное, во всю стену, очень красивое зеркало. Дальше большая, белая со стеклами, дверь вела налево, в переднюю. Направо из передней была дверь в кабинет Филиппа Александровича, в котором позже жил его сын, Александр Филиппович, потом это была комната Даниила Леонидовича, а еще позже - наша с ним, любимая, которая в книге "Русские боги" осталась в названии одной из глав: "Из маленькой комнаты".

Дверь налево из передней вела в зал. Его я уже застала разделенным занавесками на несколько клетушек, в которых ютилось все старшее поколение семьи: Филипп Александрович, Елизавета Михайловна и еще одна сестра - Екатерина Михайловна, по мужу Митрофанова.

Это произошло после революции, когда весь русский традиционный и отвечающий человеческим потребностям быт был изуродован "уплотнениями" и "коммуналками", не принесшими счастья никому, изуродовавшими не меньшее количество человеческих судеб, чем война, тюрьмы и лагеря.

А в счастливом детстве Даниила зал играл большую роль. Дом Добровых был патриархальным московским домом, а значит - хлебосольным и открытым. Открытым для очень большого количества самых разных, самых несогласных друг с другом людей, которых объединял интеллектуальный уровень, широта интересов и уважение друг к другу.

Соседней с залом комнатой в прежние времена была спальня Филиппа Александровича и Елизаветы Михайловны, и у двери, разделявшей эти две комнаты, точнее - у замочной скважины - торчал маленький Даниил, разглядывая и Шаляпина, и Бунина, и Скрябина, и актеров Художественного театра, и Горького, и многих, многих еще гостей Добровых.

Даниил не только любил Добровых - их любили все, - не только воспринимал эту семью как родную, но говорил много раз: "Как хорошо, что я рос у Добровых, а не у отца".

Детская комната Даниила располагалась дальше по коридору, ведущему из передней в глубину квартиры. Ее я уже не застала, только по его рассказам знаю, что вдоль всей комнаты, на уровне детского роста, висели нарисованные им портреты правителей выдуманной династии - отголосок поразившего детскую душу впечатления от "галереи царей" в Кремле: на потолке этой галереи были выложены мозаикой замечательные портреты Великих князей и Царей Московских.

Писать он начал очень рано, еще в детстве. Писал стихи и прозу: огромную эпопею, где действие разворачивалось в межпланетном пространстве. Планеты были не те, что нам известны, а все выдуманы. Они обладали собственными религиозными культами, естественно, основанными на сведениях, вычитанных из детского изложения греческих мифов, но с очень симпатичным собственным добавлением: кроме полагающихся по традиции богов Верховных, богов войны и богинь любви, там был еще и им придуманный бог Веселья.

До школы Даниил учился дома. У него был учитель - к стыду своему, забыла его имя - очевидно, умный человек и талантливый педагог. Живой и шаловливый мальчишка, по уговору с этим учителем, смирял свой характер за две воскресных награды: если он всю неделю вел себя "хорошо" (вероятно, это понятие было очень растяжимым), то в воскресенье учитель рисовал ему еще одну букву индийского алфавита и вез его по Москве новым (для него) маршрутом трамвая.

Зная, какое веселое, ласковое детство было у этого избалованного, доброго, изобретательно-шаловливого мальчугана, удивительно звучит следующий рассказ.

Евфросинья Варфоломеевна, Бусинька, умерла, когда любимому внуку было шесть лет. Внук заболел дифтеритом, бабушка, ухаживавшая за ним, схватила тот же дифтерит. Внук выздоровел, бабушка умерла.

Выздоравливающий ребенок не видел ни ее смерти, ни похорон. Не знали, как ему об этом сказать.

Александра Филипповна, старшая дочь Добровых, взяла на себя трудное дело. Она стала рассказывать ребенку, что Бусинька в больнице, выздоравливает, но соскучилась по своей дочке, его маме. Для того, чтобы с ней увидаться, надо умереть, но Бусинька беспокоится, как Даня к этому отнесется.

Постепенно старания Александры Филипповны привели к тому, что мальчик написал бабушке письмо, в котором отпустил ее к дочери, в рай.

Но тоска по бабушке, желание увидать незнакомую мать и сложившееся в детской душе представление о смерти, как дороги в Рай, привели к неожиданному результату. Летом после разлуки с Бусинькой Добровы и Даниил жили на Черной речке, где был дом Леонида Андреева (но не в этом доме), и мальчика поймали на мосту через речку, когда он собрался топиться - не от горя, а от страстного желания увидеть потерянных близких.

Детство сменилось отрочеством, которое совпало с революцией и разрухой. Жизнь стала трудной и голодной, каждая семья искала способы выжить. Ф.А.Добров составил какие-то необыкновенные дрожжи, очень полезные и пользовавшиеся большим спросом; они так и назывались: дрожжи доктора Доброва. По-видимому, их надо было пить, и непонятно, почему никто в семье, включая самого изобретателя, не сохранил рецепта...

Дрожжи, сообразно с заказами, по всей Москве разносили дети: Даня и Таня, его подруга с трехлетнего возраста, соученица по школе и друг до конца жизни, Татьяна Ивановна Оловяншникова, по мужу Морозова. Начав с этих деловых походов, Даниил потом всю юность бродил по Москве один, зачастую с вечера до утра.

Добровы были православной семьей. В доме праздновали все церковные праздники, соблюдали посты; но не было в них никакой нетерпимости: все, соприкасающиеся с этой семьей, были свободны в своих убеждениях, высказываниях и даже сомнениях. Одним из близких друзей дома была актриса Художественного театра, Надежда Сергеевна Бутова. Из ее ролей я знаю только роль матери Ставрогина в "Бесах". Вот она и открыла пятнадцатилетнему Даниилу глубину и духовную красоту православной обрядности, что он помнил с благодарностью всю жизнь.

Но религиозным он был не по воспитанию, не по традиции, а по всему складу своей личности.

* * *

Учился он в частной гимназии, которую окончил уже как советскую школу. Гимназия была основана Евгенией Альбертовной Репман и Верой Федоровной Федоровой. Помещалась она в Мерзляковском переулке и так и называлась - "Репмановская".

Даниил очень любил гимназию и, по-видимому, было за что любить. Об атмосфере, необычной для учебного заведения, говорит такой факт. После революции Евгения Альбертовна жила в Судаке, в Крыму. Больная, с парализованными ногами, она не имела средств к существованию. Поэтому бывшие ученики гимназии, окончившие ее в двадцатых годах, ежемесячно собирали для нее деньги. Так продолжалось до начала войны; большую роль в сборе этих денег играл Даниил.

Я думаю, что его мечта о создании особой школы - мечта всей жизни, нашедшая отражение в "Розе Мира" (воспитание человека облагороженного образа), - какими-то своими душевными истоками коренится в своеобразной атмосфере этой школы.

Эта мечта - создание школы для этически одаренных детей; не юных художников, биологов или вундеркиндов-музыкантов, а детей, обладающих особыми, именно этическими душевными качествами*.

* Насколько я знаю из рассказа Даниила, среди всевозможных затей двадцатых годов была похожая на эту. Известна судьба троих, связанных с чем-то вроде такой группы: один из них утонул, спасая тонущего; второй ушел в пещерный монастырь на Кавказе; третий заменил матери сына, ушедшего в монахи.

* * *

В одном классе с Даниилом училась девочка - я назову только ее имя, Галя, - которую он полюбил в детстве и любил очень много лет. Она не любила его, и всю их юность и молодость отметила печать этих сложных отношений - глубокой дружбы и неразделенной любви. Позже был период и разделенного чувства, а то, что так расплывчато называется дружбой, - глубокая душевная заинтересованность друг в друге, взаимное, лишенное всякого эгоизма желание добра, понимание, - сохранились до самой его смерти.

Галя была человеком редкого благородства, обаяния и женствености. Ей посвящен цикл стихотворений "Лунные камни".

Но я не буду этого делать. Это несвоевременно. Очень темные и опасные круги прошел он в годы своей юности. Нет, не был он ни пьяницей, ни развратником, ничто "темное" в обычном смысле этого слова не присутствовало в его жизни. В этой жизни все наиболее существенное всегда лежало в плоскости иррационального. Главная тяжесть страшных дорог, пройденных им в юности, была в плоскости нереальной. Если б не было этих темных дорог, не написал бы он многого, написанного им, - писатель пишет то, что знает своей душой; выдумывать ничего нельзя - не будет искусства в выдумке. Ко времени юности относится его первая женитьба на сокурснице по Высшим литературным курсам, на которые он поступил после окончания школы. Женитьба была странная, и он, конечно, был очень виноват перед этой женщиной, что знал и всю жизнь помнил. А она ему заплатила за зло дружбой на всю жизнь. Она же и начала, много позже, хлопоты о его освобождении, а когда я вернулась из заключения - помогала мне хлопотать о нем.

Мне хочется отметить, что всю жизнь Даниила сопровождала искренняя, преданная дружба женщин.

* * *

Выход нашел для него двоюродный брат, сын Филиппа Александровича Доброва, Александр Филиппович. Сам он, кончив Архитектурный институт, не смог стать архитектором после перенесенного энцефалита и работал художником-оформителем. Он обучил Даниила Леонидовича писанию шрифтов, это давало возможность зарабатывать на скромную жизнь.

Писать же Даниил не переставал никогда.

Необычные черты личности определили и особенности его творчества.

Ощутимое, реальное - употребляя его термин - переживание иной реальности. Таким в 15 лет было для него видение Небесного Кремля над Кремлем земным.

Ошеломляющее по своей силе и многократно испытанное переживание близости Святого Серафима в храме во время чтения Акафиста Преподобному.

Предощущение образа чудовища, связанного с сутью государства, позже понятого им и описанного.

Ощущение, почти видение демониц, властвующих над Великими городами.

Мощное, полное счастья прикосновение к тем, кого он позже назвал Стихиалями: прекрасным сущностям, духам земных стихий.

Отношение Андреева к природе нельзя назвать любовью к ней, понимая под словом "любовь" то, что обычно понимается: эстетическое любование и осознание живительности незагрязненной экологической среды.

Для него в прямом, а не в переносном смысле все кругом было живое: Земля и Небо, Ветер и Снег, Реки и Цветы.

Я помню, в какой восторг привела его признанием, что не сомневаюсь в реальном существовании домовых и дружу с ними - потому у меня дома и уютно...

Он ходил босиком всегда, когда только удавалось. Говорил, что совершенно по-разному чувствует Землю в разных местах. На мое возмущение: "Ну, Земля, это я понимаю, но что можно почувствовать на грязном городском асфальте!" - ответ последовал: "Безличное ощущение человеческой массы, очень сильное".

Все, что написано в большом его труде "Роза Мира" о природе, пережито им непосредственно, как и в тех главах книги "Русские боги", которые посвящены этой теме.

Летом он бывал и под Москвой, и в Крыму, но больше всего любил уезжать в Трубчевск. К сожалению, я не помню, как он впервые туда попал. Но, раз попав, он навек очарован этими местами. Он уходил в многодневные пешие путешествия, почти всегда один, босой, со скудным запасом немудреной еды (ел вообще мало) и курева - курильщик был заядлый. Ночевал в случайном стоге сена, в лесу на мху.

Эти путешествия откликнулись многими стихотворениями. А поэма "Немереча" - просто описание одного из таких странствий.

* * *

Мы познакомились в марте 1937 года. Познакомил нас человек, очень близкий и ему, и мне. Он по телефону вызвал Даниила на улицу. Мы подходили Малым Левшинским переулком к небольшому дому, а навстречу из двери этого дома вышел высокий, худой, стройный, несмотря на сутуловатость, человек с очень легкой и быстрой походкой. Шел сильный снег, и так я и запомнила: блоковский ночной снегопад, высокий человек со смуглым лицом и темными узкими глазами. Очень теплая рука. Так он вошел в мою жизнь, а я вошла в "Добровский дом", как все его называли.

В 1937 году этот дом был таким: "старики Добровы" - Филипп Александрович, уже оставивший работу во Второй Градской больнице и имевший небольшую частную практику; Елизавета Михайловна, по профессии акушерка, тоже уже не работающая.

Вместе с ними жила и третья из сестер Велигорских, Екатерина Михайловна. Она работала медсестрой в психиатрической больнице, считая, что душевнобольные больше всех нуждаются в заботе и доброте. Все трое, как я уже говорила, жили в большой комнате за занавесками, а передняя часть этой комнаты служила общей столовой и там же стоял рояль, на котором по вечерам играл Филипп Александрович.

Кроме "стариков" и Даниила, в третьей комнате, принадлежавшей семье, жили дочь Добровых, Александра Филипповна, и ее муж, Александр Викторович Коваленский, очень интересный человек, большого, своеобразного, какого-то "холодно-пламенного" ума. Переводчик Конопницкой, Словацкого, Ибсена, он сам был незаурядным поэтом и писателем. Не печатался. Читал написанное немногим друзьям. Все его произведения уничтожили на Лубянке - он и его жена были арестованы по нашему делу. В молодости Даниила Александр Викторович имел на него большое влияние, подчас подавляющее.

Добровы так и не отвыкли от привычки жить с открытой дверью. И была эта дверь открыта в переднюю, где проходили все жильцы квартиры и все посетители, а среди жильцов была и женщина, получившая комнату по ордеру НКВД. И потеряли они в 1937 году стольких друзей в недрах Лубянки! Перечисление погибших было в одной из глав романа "Странники ночи", которая называлась "Мартиролог". Этот роман Даниил Леонидович начал писать в 1937 году. До него работал над поэмой "Песнь о Монсальвате", в некоторой степени основанной на средневековых легендах. Эту поэму он не закончил и никогда больше к ней не возвращался.

* * *

С 1937 года, по существу, шла уже наша общая с ним жизнь, сначала как очень близких друзей, позже как мужа и жены.

Так, как жили мы, жил целый круг людей в те годы, поэтому я попытаюсь рассказать, какой была эта жизнь.

Подавляющее большинство жили в то время очень бедно. Почти все обитали в коммунальных квартирах, куда, по большей части, были насильственно впихнуты совершенно чуждые люди, несовместимые друг с другом.

Сейчас говорят, что в то время были частые снижения цен. Возможно, этого я не помню; зато хорошо помню, как мы покупали масло в количестве 100 грамм или кусочек колбасы - она действительно была очень вкусна и сортов было много, только все на цену смотрели... А в провинциальные города посылали посылки с макаронами.

Но это было лишь фоном, на котором разворачивалась настоящая жизнь. А ею, настоящей жизнью, были прекрасные концерты в Большом зале Консерватории; были встречи с друзьями - по три-четыре человека, с приглушенными (от соседей) беседами на самые, казалось бы, отвлеченные темы - для нас самые главные.

Даниил Андреев, пишущий поэму о Монсальвате, был не только понятен в захваченности этими образами, он был бесконечно дорог и необходим нам. Потому что для нас, русских - т.е. причастных российской культуре, - тема сокрытой святыни, несущей духовную помощь жаждущим этой помощи в окружающем страшном мире, была, вероятно, самой драгоценной.

Возможно, поэтому и не шла в те годы в Большом театре опера Римского-Корсакова "Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии": не только мы понимали насущность сокрытой святыни, но и те, кто разрушал храмы - явные святыни; кто преподавание истории в школах свел к тенденциозному рассказу о бунтах и революционных движениях, где за Спартаком непосредственно следовали крестьянские войны в Германии; кто выламывал кресты на могилах Владимира Соловьева, Языкова и Хомякова.

Православная Церковь, с вырванными, как языки, колоколами, совершала Литургию. Нет слов, чтобы выразить преклонение перед этим немеркнущим подвигом, он не замутится никогда никакой внешней наносной неправдой. Церковь пронесла тихий огонь свечей в руках, скованных кандалами.

А на концертах в Консерватории звучала музыка Вагнера, и там мы слышали звон колоколов Монсальвата, а в Большом театре даже шел "Лоэнгрин" - скорее всего, по недомыслию...

Не знаю, как описать ту атмосферу обессиливающего, тошнотворного страха, в которой жили мы все эти годы. Мне трудно очертить границы этого "мы" - во всяком случае, это все те, кого я знала.

Я думаю, что такого страха, в течение столь долгого времени, не испытывал никто во всей истории цивилизованного человечества. Во-первых, по количеству слоев, им охватываемых; во-вторых, потому, что для этого страха не надо было никакой причины. И конечно, по многолетней протяженности этого, калечащего души ужаса. Неправда, что 1937 год ("тридцать проклятый..." и т.д.) был самым страшным. Просто в этом году огромная змея подползла вплотную к коммунистам, вот и причина крика. А началось все с начала, с 1917 - 1918 годов.

Лично для меня ощущение этой удавки страха на горле, то ослабевающей, то затягивающейся, возникло в 1931 году - мне было 16 лет, когда арестовали моего дядю по процессу Промпартии. Полное ужаса ожидание - вот этой ночью придут за близкими! - знали все женщины. Многих, которые целыми ночами сидели, замерев в этом ожидании, или, рыдая, метались из-за получасового опоздания мужа с работы - взяли на улице! - просто уже нет в живых. А некоторые и сейчас боятся об этом рассказать.

Эта жизнь, очень реально описанная, была фоном сложного действия, развертывающегося в романе "Странники ночи".

В застывшей от ужаса Москве, под неусыпным взором всех окон Лубянки, ярко освещенных всю ночь, небольшая группа друзей готовится к тому времени, когда рухнет давящая всех тирания и народу, изголодавшемуся в бескрылой и страшной эпохе, нужнее всего будет пища духовная. Каждый из этих мечтателей готовится к предстоящему по-своему. Молодой архитектор, Женя Моргенштерн, приносит чертежи храма Солнца Мира, который должен быть выстроен на Воробьевых горах. (Кстати, на том самом месте, где выстроен новый Университет.) Этот храм становится как бы символом всей группы. Венчает его крест и присуща ему еще одна эмблема: крылатое сердце в крылатом солнце.

Руководитель, индолог Леонид Федорович Глинский (дань страстной любви Даниила к Индии), был автором интересной теории чередования красных и синих эпох в истории России. Цвета - красный и синий - условны, но условность эта понятна: синий как первенствование духовного, мистического начала, красный - преобладание материального.

Может быть, самая большая потеря, связанная с гибелью романа, - Москва, жившая в нем. Это не были "описания" Москвы того времени, а именно сам живой, многоплановый, трагический город!

На первом исполнении Пятой симфонии Шостаковича в Большом зале Консерватории встретились герои романа. Мы и правда были на этом концерте. В романе как бы "описывалась" Симфония, часть за частью раскрывалось ее содержание, данное гениальным композитором через музыку. Какое счастье, что мы не были знакомы с Дмитрием Дмитриевичем! Не удалось бы ему отказаться от такой "расшифровки", потому что она была правильной и написана Пятая симфония о том, как человеческую душу давит разнуздавшаяся стихия Зла и остается душе только молитва, которой Симфония и заканчивается.

Ряд героев был развитием какой-либо стороны личности автора: индолог Глинский; поэт Олег Горбов; археолог Саша Горбов, совершенно по-андреевски влюбленный в природу. Он в начале романа возвращается из Трубчевска в Москву.

Роман, конечно, шел от традиции Достоевского, страстно любимого Даниилом Андреевым. Это не было подражанием Достоевскому, но проблемы романа были сродни проблемам романов великого писателя и по своей русскости и по причастности этих проблем к общечеловеческим - о Добре и Зле и их проявлении в мире.

Даниил всегда приходил в гости с тетрадкой стихов или с новой главой романа. Однажды он сказал мне: "Лучшее, что во мне есть, это мое творчество. Вот я и иду к друзьям со своим лучшим".

Он был очень застенчив и совершенно неспособен "блистать в обществе". Поэтому свою незаурядность мог проявить не непосредственно, а как бы отделив от себя, как это делает художник.

Война застала его за работой над "Странниками ночи". Он зарыл рукопись в землю и вернулся к стихам. Написал цикл стихотворений "Янтари", посвященный реальной женщине - ее образ косвенно отражен в романе. Работал над поэмой "Германцы", но не закончил ее - в конце 1942 года его мобилизовали.

Филипп Александрович Добров скончался за два месяца до начала войны. Елизавета Михайловна - осенью 1942 года; Екатерина Михайловна - в середине войны. Даниил, вернувшись, ее уже не застал.

По состоянию здоровья он был нестроевым рядовым. Сначала состоял при штабе формирующихся в Кубинке под Москвой воинских частей; позже, зимой 1943-го, в составе 196-й стрелковой дивизии шел ледовой трассой Ладоги в осажденный, страшный Ленинград. Но об этом написана его поэма "Ленинградский Апокалипсис", одна из глав "Русских богов", и незачем мне ее пересказывать.

После Ленинграда были Шлиссельбург и Синявино - названия, которые незабываемы для людей, переживших войну, так же как Ельня, Ярцево и много других...

* * *

Служа в похоронной команде, Даниил Леонидович хоронил убитых в братских могилах, читал над ними православные заупокойные молитвы.

Подтаскивая снаряды, надорвался и попал в медсанбат. Там его и оставили санитаром; два человека постарались сохранить ему жизнь: начальник госпиталя Александр Петрович Цаплин и врач Николай Павлович Амуров.

В последние месяцы войны из действующей армии отзывали специалистов для работы в тылу. Горком графиков, членом которого он был как художник-шрифтовик, вызвал его с фронта, и последнюю военную зиму Даниил Леонидович служил в Москве, в Музее связи, художником-оформителем.

Конечно, имея возможность бывать дома, он вернулся к работе над романом. Когда рукопись романа была извлечена из земли, оказалось, что неопытный конспиратор зарыл ее очень плохо: написана она была от руки, чернилами, и чернила расплылись.

Он начал все сначала, теперь на машинке, кстати, когда-то принадлежавшей Леониду Андрееву и случайно оставшейся в Москве. Переработанное произведение на глазах, от главы к главе, становилось значительнее.

По окончании войны близкие друзья Даниила, географы Сергей Николаевич Матвеев и его жена Мария Самойловна Калецкая, обеспокоенные нашей действительно вопиющей материальной неустроенностью, нашли для него неожиданную форму заработка. (Я, член Союза художников, не могла найти никакой работы, кроме изготовления копий.) Вместе с Сергеем Николаевичем Даниил написал небольшую книгу о русских исследователях Горной Средней Азии. Со стороны Матвеева было имя уважаемого ученого и конкретный материал; со стороны Андреева - литературная обработка этого материала. Работа не была творчеством, это было честной, искренней, научно и литературно квалифицированной популяризацией.

Тоненькая книжка вышла в Географгизе, в 1946 году последовал следующий заказ: книга о русских путешественниках в Африке. Даниил работал над этой, тоже небольшой, книжкой с горячим увлечением, хотя и разрывался между ней и романом.

Материал он разыскивал в Ленинской библиотеке. Однажды пришел сияющий и сообщил мне, что нашел сведения об африканской реке, названной именем Николая Степановича Гумилева. Что Гумилев был любимейшим поэтом Даниила Андреева, рядом с Лермонтовым, Алексеем Константиновичем Толстым и Блоком, можно не писать - это ясно из стихов, да и не могло быть иначе.

Книжка о русских путешественниках в Африке была написана, набрана и набор рассыпан. Больше я о ней ничего не знаю.

* * *

В апреле 1947 года Даниилу Леонидовичу было сделано странное предложение: лететь в Харьков вместе с двумя-тремя спутниками и прочесть там лекцию на материале своей, еще не напечатанной книги о русских путешественниках. Что это было, мы так никогда и не узнали. Скорее всего, чекистская инсценировка с самого начала.

Рано утром 21 апреля за Даниилом приехала легковая машина, в которой сидел кто-то в штатском, безличного вида, и, тоже в штатском, любезно суетившийся "устроитель". Я, стоя у дверей, проводила его. По дороге на аэродром его арестовали, а я получила из Харькова телеграмму, якобы за его подписью, о благополучном прибытии.

За мной пришли вечером 23 апреля. Обыск длился 14 часов. Конечно, взяли роман - его и искали - и все, что только было в доме рукописного или машинописного. Утром увезли и меня - тоже на легковой машине.

Для характеристики атмосферы того времени: из всех жильцов квартиры в переднюю, когда меня уводили, вышла одна, Анна Сергеевна Ломакина, сама, как и ее муж, отсидевшая, мать маленьких детей. Она подошла ко мне, поцеловала и дала немного черного хлеба и несколько кусочков сахара. Я благодарно запомнила это - так не поступали от страха.

Даниила много раз забирали на Лубянку на два-три дня в предвоенные годы: была такая система превентивных арестов на дни советских праздников. На фронте тоже был какой-то вызов, о котором он вскользь рассказал.

Позже по "делу Андреева" взяли многих родных, друзей, знакомых. Потом к нашей "преступной группе" прибавляли уже и незнакомых, просто "таких же".

Героев на следствии среди нас не было. Думаю, что хуже всех была я; правда, подписывая "статью 206", т.е. знакомясь со всеми документами в конце следствия, я не видела разницы в показаниях. Почему на фоне героических партизан, антифашистов, членов Сопротивления так слабы были многие из русских интеллигентов? Об этом не любят рассказывать.

Понятие порядочности и предательства в таких масштабах отпадают. Многие из тех, кто оговаривал на следствии себя и других (а это подчас было одно и то же), заслуживают величайшего уважения в своей остальной жизни.

Основных причин я вижу две. Страх, продолжавшийся не одно десятилетие, который заранее подтачивал волю к сопротивлению, причем именно к сопротивлению "органам". Большая часть людей, безусловно достойных имени героев, держалась героически короткое время и в экстремальных условиях, по сравнению с их обычной жизнью. У нас же нормой был именно этот выматывающий душу страх, именно он был нашей повседневной жизнью.

А вторая причина та, что мы никогда не были политическими деятелями. Есть целый комплекс черт характера, который должен быть присущ политическому деятелю - революционеру или контрреволюционеру, это все равно, - у нас его не было.

Мы были духовным противостоянием эпохе, при всей нашей слабости и беззащитности. Этим-то пртивостоянием и были страшны для всевластной тирании. Я думаю, что те, кто пронес слабые огоньки зажженных свечей сквозь бурю и непогоду, не всегда даже осознавая это, свое дело сделали.

А у меня было еще одно. Я не могла забыть, что напротив меня сидит и допрашивает меня такой же русский, как я. Это использовали, меня много раз обманули и поймали на все провокации, какие только придумали. И все же даже теперь, поняв, как недопустимо я была не права тогда, я не могу полностью отрезать "нас" от "них". Это - разные стороны одной огромной национальной трагедии, и да поможет Господь всем нам, кому дорога Россия, понять и преодолеть этот страшный узел.

И еще надо сказать: все, кого брали в более поздние времена, знали, что о них заговорит какой-нибудь голос, что существуют какие-то "права человека", что родные и друзья сделают все, что будет в их силах.

В те годы брали навек. Арест значил мрак, безмолвие и муку, а мысль о близких только удесятеряла отчаяние.

Наше следствие продолжалось 19 месяцев: 13 месяцев на Лубянке, во внутренней тюрьме, и 6 - в Лефортове. Основой обвинения был антисоветский роман и стихи, которые читали или слушали несколько человек. Но этого прокурору было мало, и к обвинению была добавлена статья УК 58-8, Даниилу Леонидовичу "через 19" - подготовка террористического акта, мне и еще нескольким "через 17" - помощь в подготовке покушения. Эта галиматья - дело шло о покушении на Сталина - была основана на вполне осознанном и крайне отрицательном отношении к Сталину, которое сейчас стало почти обязательным, но было у многих всегда. Неправда, что русский народ, готовый преклоняться перед кем угодно, весь поклонился Сталину, преклонялись в основном те, кому это так или иначе было нужно.

Реалистичность романа сыграла утяжеляющую роль. О героях его допрашивали, как о живых людях, особенно об Алексее Юрьевиче Серпуховском, отличавшемся от остальной группы готовностью к действиям, а не мечтам. Именно Серпуховской не имел прообраза в окружении Андреева. Он был им почувствован, уловлен во всем трагическом мареве той жизни - его не могло не быть. Естественно, что понять процесс творчества писателя следственные органы не могли и упорно добивались - с кого списано. Тем более что, подчеркивая одновременно верную интуицию Андреева и бдительность "органов", чуть позже нас была арестована группа людей, которые могли бы быть и героями романа и нашими знакомыми. Но не были.

Долго у нас искали оружие. Его тоже не было. Судило нас ОСО-"тройка". Это значит, что никакого суда не было и однодельцы друг друга не видали. Нас по одиночке вызывали в кабинеты и "зачитывали" приговоры. Даниил Андреев, как основной, проходящий по делу (теперь это называется "паровоз"), получил 25 лет тюремного заключения. Я и еще несколько родных и друзей - по 25 лет лагерей строгого режима. Остальные - по 10 лет лагерей строгого режима.

Надо сказать, что 25-летний приговор в то время был высшей мерой. На короткое время в Союзе смертная казнь была заменена 25-летним заключением. Только поэтому мы и остались в живых. Немного раньше или немного позже мы были бы расстреляны.

После следствия Даниил Леонидович и я видели акт о сожжении романа, стихов, писем, дневников и писем Леонида Андреева маленькому сыну и Добровым, которых он очень любил. На этом "Акте" Даниил Леонидович написал - помню приблизительно: "Протестую против уничтожения романа и стихов. Прошу сохранить до моего освобождения. Письма отца прошу передать в Литературный музей". Думаю, что все погибло.

Даниил Андреев отправился во Владимирскую тюрьму. Несколько человек (в том числе и я) - в Мордовские лагеря.

Сергей Николаевич Матвеев умер в лагере от прободения язвы. Александра Филипповна Доброва умерла в лагере от рака. Александр Филиппович Добров умер от туберкулеза в Зубово-Полянском инвалидном доме, уже освободившись и не имея, куда приехать в Москве.

* * *

Может показаться странным то, что я сейчас скажу. Когда мы встретились с Даниилом и были неразлучны уже до его смерти, мы почти ничего не рассказывали друг другу о следствии и заключении. Пути мы прошли параллельные и понимали друг друга с полуслова, а рассказывать было не нужно.

Я знаю, что условия Владимирской тюрьмы были очень тяжелы. Также знаю, что там сложились крепкие дружеские отношения у многих заключенных, очень поддерживавшие их.

В разное время с Даниилом Леонидовичем были: Василий Витальевич Шульгин; академик Василий Васильевич Парин; историк Лев Львович Раков; сын генерала Кутепова; грузинский меньшевик Симон Гогиберидзе, отсидевший во Владимире 25 лет; японский "военный преступник" Танака-сан. Искусствовед Владимир Александрович Александров, освободившийся раньше всех, помог, по просьбе Даниила, разыскать и привести в порядок могилу Александры Михайловны и ее матери на Новодевичьем кладбище.

Конечно, сокамерников было за годы, проведенные в тюрьме, гораздо больше, но я не помню их имен.

Одно время камера Владимирской тюрьмы, в которой оказались вместе некоторые из перечисленных мною, получила шуточное название "академической". К ним подселили уголовников. Количества я не знаю, а "качество" легко себе представить: по уголовной статье тюремный приговор получают только настоящие преступники.

"Академическая" камера спокойно встретила пришельцев. В.В.Парин стал читать им лекции по физиологии; Л.Л.Раков - по военной истории, а Д.Л.Андреев написал краткое пособие по стихосложению и учил их писать стихи.

А еще эти трое заключенных - Парин, Раков и Андреев - написали двухтомный труд "Новейший Плутарх" - гротескные вымышленные биографии самых разнообразных деятелей. Л.Л.Раков снабдил это уникальное произведение чудесными рисунками.

А о плохом Даниил рассказывал, например, так: "Знаешь, носовые платки - великая вещь! Если один подстелить под себя, а другой - сверху, кажется, что не так холодно".

* * *

Теперь я должна попытаться написать о самом главном, о том, что является основой творчества Даниила Андреева, в том числе и истоком книги "Русские боги".

Сделать это трудно, потому что придется говорить о вещах недоказуемых. Те, для кого мир не исчерпывается видимым и осязаемым (в крайнем случае, логически доказуемым), для кого иная реальность - не меньшая реальность, чем окружающая материальная, поверят без доказательств. Если наш мир не единственный, а есть и другие, значит, между ними возможно взаимопроникновение - что же тут доказываь?

Те, для кого Вселенная ограничивается видимым, слышимым и осязаемым - не поверят.

Я говорила о моментах в жизни Даниила Леонидовича, когда в мир "этот" мощно врывался мир "иной". В тюрьме эти прорывы стали частыми, и постепенно перед ним возникла система Вселенной и категорическое требование: посвятить свой поэтический дар вести об этой системе.

Иногда такие состояния посещали его во сне, иногда на грани сна, иногда наяву. Во сне по мирам иным (из того, что он понял и сказал мне) его водили Лермонтов, Достоевский и Блок - такие, каковы они сейчас.

Так родились три его основных произведения: "Роза Мира", "Русские боги", "Железная мистерия". Они все - об одном и том же: о структуре мироздания и о пронизывающей эту структуру борьбе Добра и Зла.

Даниил Андреев не только в стихах и поэмах, но и прозаической "Розе Мира" - поэт, а не философ. Он поэт в древнем значении этого понятия, где мысль, слово, чувство, музыка (в его творчестве - музыкальность и ритмичность стихов) слиты в единое явление. Именно такому явлению древние культуры давали имя - поэт.

Весь строй его творчества, образный, а не логический, все его отношение к миру, как к становящемуся мифу - поэзия, а не философия.

Возможны ли искажения при передаче человеческим языком образов иноматериальных, понятий незнакомого нам ряда? Я думаю, что не только возможны, но неминуемы. Человеческое сознание не может не вносить привычных понятий, логических выводов, даже просто личных пристрастий и антипатий. Но, мне кажется, читая Андреева, убеждаешься в его стремлении быть, насколько хватает дара, чистым передатчиком увиденного и услышанного.

Никакой "техники", никакой "системы медитаций" у него не было. Единственным духовным упражнением была православная молитва, да еще молитва "собственными словами".

Я думаю, что инфаркт, перенесенный им в 1954 году и приведший к ранней смерти (в 1959-м), был следствием этих состояний, был платой человеческой плоти за те знания, которые ему открылись. И как ни чудовищно прозвучат мои слова, как ни бесконечно жаль, что не отпустила ему Судьба еще хоть несколько лет для работы, все же смерть - не слишком большая и, может быть, самая чистая расплата за погружение в те миры, которое выпало на его долю.

В "Розе Мира" он вводит понятие "вестник" - художник, осуществляющий в своем творчестве связь между мирами. Таким он и был.

Василий Васильевич Парин, советский академик, физиолог, атеист, очень подружившийся в тюрьме с Даниилом, с удивлением рассказывал мне: "Было такое впечатление, что он не пишет, в смысле "сочиняет", а едва успевает записывать то, что потоком на него льется".

Не писать Даниил не мог. Он говорил мне, что два года фронта были для него тяжелее десяти лет тюрьмы. Не из страха смерти - смерть в тюрьме была вполне реальна и могла оказаться более мучительной, чем на войне, - а из-за невозможности творчества.

Сначала он писал в камере на случайных клочках бумаги. При "шмонах" эти листки отбирали. Он писал снова. Вся камера участвовала в сохранении написанного, включая "военных преступников", немцев и японцев, которые, не зная языка, не знали, что помогают прятать - это была солидарность узников.

После смерти Сталина и Берии было заменено тюремное начальство. Начальником режима стал Давид Иванович Крот, облегчивший режим, разрешивший переписку, разрешивший свидание с родными. Во Владимирскую тюрьму на свидания, продолжавшиеся час или два, стала ездить моя мать, а я в Мордовском лагере стала получать открытки и письма, исписанные стихами, мельчайшим почерком, который, вероятно, вконец измучил лагерного цензора. Но письма он отдавал.

Вот тогда и были написаны черновики "Розы Мира", "Русских богов" и "Железной мистерии"; восстановлены написанные до ареста "Янтари", "Древняя память", "Лесная кровь", "Предгорья", "Лунные камни"; написан цикл стихотворений "Устье жизни". Отрывки из поэмы "Германцы", которые он вспомнил, вошли в главу "Из маленькой комнаты" книги "Русские боги".

* * *

Время шло. В 1956 году начала работу хрущевская Комиссия по пересмотру дел политзаключенных.Эти комиссии работали по всем лагерям и тюрьмам. На волю вышли, я думаю, миллоны заключенных. На том лагпункте, где была я, из двух тысяч женщин к концу работы Комиссии осталось всего одиннадцать. Один из "Великих арестантских путей", железная дорога Москва - Караганда через Потьму летом 1956 года всеми поездами везла освобожденных, а вдоль путей стояли люди и приветственно махали руками этим поездам.

Меня освободили в самом конце работы и очень буднично: надзиратель вошел в барак и сказал: "Андреева, собирайся с вещами, завтра выходишь на волю".

Я и вышла, в золотеющий мордовский лес. 15 августа была в Москве, 25 августа 1956 года - на первом свидании с мужем во Владимире.

Мы увиделись в малюсенькой комнате. Он уже ждал меня, его привели раньше. Очень худой, седой, голова не была обрита, как полагалось заключенным. О радости нечего и говорить - поднял меня на руки.

Надзирательница смотрела на нас, полная искренних сентиментальных чувств, и не видела, как Даниил под столиком, нас разделявшим, передал мне четвертушку тетради со стихами, а я ее спрятала в платье.

Комиссия снизила ему срок с 25 до 10 лет. Оставалось еще восемь месяцев, но не это было страшно, а то, что при освобождении по концу срока не снималась судимость, а это значило - отказ в прописке в Москве. А он умирал, и это знали все. И он знал.

Такое решение Комиссии было вызвано его собственным заявлением, на эту Комиссию поданным. По смыслу оно было таким: "Я никого не собирался убивать, в этой части прошу мое дело пересмотреть. Но, пока в Советском Союзе не будет свободы совести, свободы слова и свободы печати, прошу не считать меня полностью советским человеком". Было ясно, что надо хлопотать об еще одном пересмотре дела, но прежде всего надо было спасти черновые рукописи, созданные в тюрьме. Поняв, что для пересмотра его привезут в Москву, мы договорились, что все рукописи он оставит в тюрьме. Узнав, что его привезли на Лубянку, я поехала во Владимир как бы на свидание. Меня привели к начальнику режима, Давиду Ивановичу, о котором я упоминала. Он сказал мне, что Даниила Леонидовича увезли в Москву, а потом отдал мне мешок с вещами, оставленный Даниилом. В автобусе, по дороге в Москву, я уже выхватывала из мешка тетради с черновиками стихов и "Розы Мира". Там была нарочитая путаница: тапочки, книжки, тетрадки, рубашка и т.д.

Детство и юность

Предвоенные годы. Война

Арест. Тюремные годы

Последние годы жизни

Биография

Детство и юность

Второй сын известного русского писателя Леонида Николаевича Андреева (1871 - 1919) и внучатой племянницы Тараса Шевченко Александры Михайловны Андреевой (урожд. Велигорской; 1881 - 1906) родился в берлинском районе Грюневальд по адресу Гербертштрассе, 26.

28 октября / 15 ноября (н.ст.) от послеродовой горячки умирает А.М. Андреева. Потрясенный отец обвиняет новорожденного сына в гибели любимой супруги, и бабушка Евфросинья Варфоломеевна Велигорская (урожд. Шевченко; 1846 - 1913) увозит мальчика в Москву, в семью другой своей дочери, Елизаветы Михайловны Добровой (урожд. Велигорской; 1868 - 1942), жены известного московского врача Филиппа Александровича Доброва. Жили в это время Добровы в доме Чулкова (№ 38), на углу Арбата и Спасопесковского переулка. Даниил много болел, его с трудом выходили. Позже Добровы поселяются в Малом Левшинском переулке.

В 6 лет от болеющего Андреева заражается дифтерией и умирает бабушка. Тем же летом на даче на Чёрной речке под Петербургом мальчика в последний момент останавливают на мосту через реку: он хотел утопиться, страстно желая поскорее увидеть вновь маму и бабушку.

Окруженный заботой и вниманием, мальчик воспитывался в семье тети как родной сын. Дом Добровых являлся одним из литературных и музыкальных центров тогдашней Москвы, в нем бывали И.А.Бунин, М.Горький (крестный отец Даниила), А.Н.Скрябин, Ф.И.Шаляпин, актеры Художественного театра и др. Под влиянием атмосферы дома мальчик рано начинает писать стихи и прозу.

Весной 1915 года появляется первое стихотворение «Сад». В этом же году пишутся первые рассказы «Путешествие насекомых» и «Жизнь допотопных животных» (не сохранились). Также в детстве, по воспоминаниям супруги А.А. Андреевой, Даниил пишет огромную эпопею, где действие разворачивается в выдуманном межпланетном пространстве. В детской на уровне своего роста мальчик рисует портреты правителей выдуманной им династии.

В сентябре 1917 года Андреев поступает в Московскую гимназию Е.А. Репман (Никитский бульвар д. 9/10), которую заканчивает в 1923 году. В 1924 году он продолжает учебу в Высшем Литературно-художественном институте им. Брюсова (Высшие государственные литературные курсы Моспрофобра). Тогда же начинается работа над романом «Грешники». В 1926 году вступает в Союз поэтов (просуществовал до 1929 года).

В 14 лет, в августе 1921 года, в одном из скверов, окружавших храм Христа Спасителя, молодому Даниилу открывается картина «Небесного Кремля». Второе событие того же порядка, выражающееся в переживании Всемирной истории как единого мистического потока, с ним происходит в Пасху 1928 года в церкви Покрова-в-Левшине.

В конце августа 1926 года Андреев женится на Александре Львовне Гублёр (псевдоним Горобова; 1907 - 1985), учившейся вместе с ним на Высших государственных литературных курсах. Венчание проходит в храме Воскресенья Словущего на Успенском вражке. Брак длится недолго и распадается к концу второго месяца. В феврале 1927 года супруги официально разводятся, и Андреев уходит с Высших государственных литературных курсов.

В 1928 году появляются поэма «Красная Москва» (не сохранилась), продолжается работа над романом «Грешники» (не сохранился), начат цикл «Катакомбы». Лето 1928 года проходит в Тарусе. Летом 1929 года вблизи городка Триполье на Украине Андреев открывает для себя существование стихиалей - духов природы: «Передо мной, не шевелясь под низвергающимся водопадом солнечного света, простиралось необозримое море подсолнечников. В ту же секунду я ощутил, что над этим великолепием как бы трепещет невидимое море какого-то ликующего, живого счастья».

Предвоенные годы. Война

В 30-е годы Андреев работает художником-шрифтовиком, пишет рекламы и надписи, посвящая основное время и силы литературной деятельности. В 1930 году начинается работа над поэмой «Солнцеворот» (не сохранилась). Летом следующего года он знакомится с М.А. Волошиным, а 29 июля 1931 года на берегах Неруссы Андреев испытывает то, что было им названо Прорывом космического сознания.

С февраля по март 1932 года Андреев работает сначала литературным правщиком, а потом зав. соцбытсектором газеты на Московском заводе «Динамо», откуда уходит по собственному желанию. Летом того же года заканчивает сборник стихов «Дневник поэта» (уничтожен автором не позднее 1933 г.). В 1933 году Андреев начинает работу над сочинением «Контуры предварительной доктрины», оставшимся незаконченным, и над циклом «Предгорья». 20 октября 1934 года посещает Коктебель, пишет стихотворение «Могила М. Волошина».

В 1935 году Андреев вступает в московский Горком художников-оформителей. 8 сентября появляется «Запев» поэмы «Песнь о Монсальвате» (полностью поэма завершается в 1938 году). В 1937 году по совету Е.П. Пешковой пишет письмо И.В. Сталину с просьбой содействовать возвращению брата В.Л. Андреева из эмиграции. Осенью 1937 года Андреев приступает к работе над романом о духовных исканиях интеллигенции в эти годы «Странники ночи», задуманном как «эпопея духа» и портрет эпохи; прерванная войной, работа была почти завершена в 1947 году.

Продолжаются, нарастая по силе и глубине, мистические переживания: в феврале 1932 года Андреев впервые наблюдает существо, впоследствии названное им третьим уицраором (демоном великодержавной государственности) России. В ноябре 1933 года в церковке во Власьевском переулке Андреев испытывает подъем в Небесную Россию, где был встречен прп. Серафимом Саровским.

В начале марта 1937 года Андреев знакомится с Аллой Александровной Ивашевой-Мусатовой (урожд. Бружес; 1915 - 2005), которая через 8 лет становится его женой. Осужденная вместе с мужем и освободившись на год раньше него, А.А. Андреева стала опорой для Андреева в последние годы заключения и в тяжелые годы после. Сохранив наследие мужа, А.А. Андреева сделала возможным публикацию его основных работ в конце ХХ века.

В конце апреля 1941 года умирает Ф. А. Добров, которого Андреев считал своим приемным отцом. В годы Великой Отечественной войны Андреев работает над поэмами «Янтари» (1942) и «Германцы» (не завершена), заканчивает цикл стихотворений «Катакомбы» (1928 - 1941). В июле 1942 года умирает Е.М. Доброва (урожд. Велигорская).

В октябре 1942 года Андреева призывают в армию. В составе 196-й Краснознаменной стрелковой дивизии по льду Ладожского озера в январе 1943 года Андреев входит в блокадный Ленинград. Состоял в похоронной команде, был санитаром, художником-оформителем. 25 июня 1945 года признается инвалидом Великой Отечественной войны 2-й группы с пенсией 300 руб.

После войны возвращается в Москву, работает художником-оформителем в Музее связи.

Арест. Тюремные годы

В начале 1947 года Андреев работает над завершением романа «Странники ночи» (остались ненаписанными две главы); обдумывает второй роман предполагаемой трилогии - «Небесный Кремль», в котором должен был воплотиться фронтовой опыт автора.

21 апреля 1947 Андреева арестовывают по 58-й статье, причиной чему послужил донос и роман «Странники ночи». 23 апреля арестовывают А.А. Андрееву. Обвиненный в создании антисоветской группы, антисоветской агитации и террористических намерениях, Андреев получает по приговору Особого совещания при МГБ СССР 25 лет тюрьмы (высшая мера наказания в СССР на тот момент) по статьям 19-58-8, 58-10 ч.2, 58-11 УК РСФСР. Вместе с ним приговариваются к заключению на срок от 10 до 25 лет в исправительно-трудовых лагерях 19 его родственников и близких друзей. Все, написанное Андреевым до ареста, уничтожается МГБ.

27 ноября 1948 года Андреева конвоируют из Лефортовской тюрьмы МГБ во Владимирскую тюрьму № 2 («Владимирский централ»).

В 1950 году Андреев завершает работу над поэмой «Немереча» (1937-1950), формируется поэтическая книга «Русские октавы». В декабре 1950 года создается поэма «Симфония городского дня». 23 декабря начинается работа над «Железной мистерией», 24 декабря - над «Розой мира».

В 1951 году Андреев работает над «Утренней ораторией», в феврале создает поэму «Гибель Грозного». В 1952 году начинает работу над первым вариантом состава книги «Русские боги» (завершена в 1953 году), создает поэму «Рух». В 1953 году Андреевым завершается работа над новеллами для книги «Новейший Плутарх. Иллюстрированный биографический словарь воображаемых знаменитых деятелей всех стран и времен от А до Я», написанной им совместно с соседями по «академической» камере, историком Л.Л. Раковым и физиологом В.В. Париным. Завершается поэма «Ленинградский Апокалипсис» (1949-1953). В октябре-ноябре 1953 года, до перевода в другую камеру, Андреев испытывает мистические переживания, которые позже назовет беспрецедентными по своей грандиозности.

10 ноября 1954 года Андреев пишет заявление на имя Председателя Совета Министров СССР Г.М. Маленкова: «Не убедившись еще в существовании в нашей стране подлинных, гарантированных демократических свобод, я и сейчас не могу встать на позицию полного и безоговорочного принятия советского строя». В конце 1954 года Андреев переносит инфаркт миокарда. В 1955 году работает над поэмами «Навна» и «У демонов возмездия». 8 февраля 1956 года в лагерной больнице умирает двоюродная сестра Андреева А.Ф. Коваленская (урожд. Доброва). 2 мая 1956 года завершается работа над «Железной мистерией» (1950-1956). 10 августа освобождают из лагеря А.А. Андрееву.

23 августа 1956 года Комиссией Президиума Верховного Совета СССР вынесено постановление: «Считать необоснованным осуждение по статьям УК 19-58-8, 58-11, снизить меру наказания до 10 лет тюремного наказания по статье 58-10, ч.2». 24 августа состоялось первое после ареста свидание Андреева с женой во Владимирской тюрьме. 17 ноября определением Верховного суда СССР постановление ОСО от 30 октября 1948 года отменено, и дело Д.Л. Андреева направлено на доследование.

23 апреля 1957 года Андреев освобождается из-под стражи (Справка № 435 от 23 апреля 1957 года). 21 июня Пленум Верховного Суда СССР пересматривает дело Д.Л.Андреева и отменяет обвинения в его адрес. 11 июля 1957 года Андреев реабилитирован.

Последние годы жизни

Летом 1957 года в д.Копаново Рязанской области тяжело болеющий пневмонией Д.Андреев после 40 с лишним лет разлуки встречается со старшим братом Вадимом. В ноябре 1957 года Андреев с женой поселяются в Москве в комнате по адресу Ащеулов переулок, д. 14/1, кв.4. 22 ноября Андреев вновь получает статус инвалида второй группы и ему назначается пенсия 347 рублей. 30 ноября в Доме инвалидов в Потьме умирает двоюродный брат Андреева А.Ф. Добров. В конце 1957 года Андреев совместно с З. Рахимом работает над переводом трех рассказов японской писательницы Фумико Хаяси (книга Ф.Хаяси «Шесть рассказов»).

12 февраля 1958 года Андреев пишет письмо в ЦК КПСС, в котором просит ознакомиться с прилагаемыми поэтическими произведениями: «Жить, не разговаривая с людьми и скрывая буквально от всех свое творчество — не только тяжело, но и невыносимо», после чего 26 февраля вызывается в ЦК.

Весной 1958 года после обострения стенокардии и атеросклероза Андреев попадает в больницу Института терапии АМН СССР. 4 июня протоиерей Николай Голубцов проводит венчание Даниила и Аллы Андреевых в Ризоположенском храме на Шаболовке, после которого они отправляются в путешествие на пароходе «Помяловский» по маршруту «Москва - Уфа - Москва». 5 июля 1958 года Андреев заканчивает одиннадцатую книгу «Розы Мира», а 12 октября - весь трактат.

В октябре 1958 года завершается работа над циклом стихотворений «Сказание о Яросвете» и поэма в прозе «Изнанка мира». В ночь на 19 октября Андреев пишет свое последнее стихотворение «Когда-то раньше в расцвете сил…», в котором молит о спасении своих рукописей. В начале ноября составляется цикл стихотворений «Святорусские духи». 14 ноября, сразу по возвращении из Горячего Ключа в Москву, Андреев помещается в больницу Института терапии АМН СССР.

23 января 1959 года А.А. Андреева получает ордер на комнату в двухкомнатной коммунальной квартире по адресу Ленинский проспект, д.82/2, кв.165, в которой Андреев проживет последние сорок дней своей жизни, постоянно терзаемый сердечными приступами.

Умер Даниил Андреев 30 марта 1959 года: «Он очень мучился до самого конца. Умер он при враче, и последние его слова были обращены к этой очень милой женщине-врачу: «Какая вы добрая!». В гробу он лежал такой ясный, молодой и красивый, как будто и не было этих мучений».

3 апреля состоялось отпевание Андреева в храме Ризоположения на Шаболовке (отпевал протоиерей Николай Голубцов) и похороны на Новодевичьем кладбище рядом с могилой матери.

Ни одно произведение Андреева не было издано при жизни.

Андреев Даниил Леонидович (1906-1959), русский поэт, прозаик.

Родился 20 октября (2 ноября) 1906 в Берлине, сын писателя Л.Н.Андреева. Мать умерла при родах, ребенка воспитывали бабушка и тетя. Атмосфера дома, в котором бывали известные писатели и деятели искусства (И.А.Бунин, М.Горький, А.Н.Скрябин, Ф.И.Шаляпин и др.), оказала существенное влияние на духовное формирование Андреева. Он рано начал писать стихи и прозу.

По окончании средней школы и Высших литературных курсов Андреев работал художником-оформителем. Продолжал писать стихи и прозу, не имея возможности печататься. Главной темой романа Странники ночи (1937) стала новая религия, объединяющая все мировые религии. Андреев назвал ее Розой Мира.

В годы Великой Отечественной войны Андреев работал над поэмами Янтари и Германцы (не завершены). В 1942 был призван в армию, участвовал в боевых действиях под Ленинградом. В конце войны был демобилизован и работал художником-оформителем в московском Музее связи.

В 1946 в соавторстве с С.Матвеевым опубликовал книгу Значительные исследования горной Средней Азии. Работа над книгой о русских путешественниках в Африке была прервана в 1947 арестом Андреева и его жены. Андреев был обвинен в подготовке террористического акта и осужден на 25 лет тюрьмы.

Отбывал заключение во Владимирской тюрьме. Его здоровье было подорвано, но творческий дух оставался крепок. Вместе с соседями по «академической» камере, историком Л.Раковым и физиологом В.Париным, написал книгу Новейший Плутарх. Иллюстрированный биографический словарь воображаемых знаменитых деятелей всех стран и времен от А до Я (опубл. в 1991). В тюрьме Андреев написал и главные произведения своей жизни - книги Русские боги (1955, опубл. в 1993), Железная мистерия (1956, опубл. в 1999) и Роза Мира (1958, опубл. в 1991). В этих произведениях воплощена его религиозно-философская система мироздания.

Андреев писал, что имена носителей темных и светлых сил (Гагтунгр, Яросвет, Навна и др.), названия слоев мироздания (Энроф, Шаданакар) были услышаны им во время трансцендентальных странствий по иным мирам. Мистические откровения описаны Андреевым с помощью выразительных метафор, необычного ритмического строя и новоизобретенных слов. Поэт объяснял необходимость словотворчества следующим образом: «В словах испытанных - уют, / Но в старые меха не льют / Вина младого. / Понятьям новым - новый знак / Обязан дать поэт и маг. / Искатель слова» (Не ради звонкой красоты..., 1955).

Книгу Русские боги, в которой отражены основные события русской истории, Андреев называл поэтическим ансамблем. Она включает в себя поэмы, поэтические симфонии и стихотворные циклы. Одна из главных поэм, входящих в книгу, - Ленинградский апокалипсис. Андреев определял метод, которым она написана, как «сквозящий реализм», подчеркивая таким образом, что сквозь картины действительности проступают образы иных миров.

В Железной мистерии описана борьба светлых и темных сил в истории России и шире - во всех слоях мироздания. В Розе Мира Андреев написал метаисторию русской культуры, в том числе творимую А.С.Пушкиным, М.Ю.Лермонтовым, Н.В.Гоголем, Л.Н.Толстым и др. художниками, которых он называл вестниками. Андреев считал, что создание единой общечеловеческой религии - Розы Мира - является единственной альтернативой апокалипсису.

Освобождение писателя из тюрьмы оставалось невозможным в течение нескольких лет после смерти Сталина и 20 съезда партии, т.к. Андреев подал в комиссию по пересмотру дел заявление, в котором написал: «Я никого не собирался убивать, в этой части прошу мое дело пересмотреть.

Но пока в Советском Союзе не будет свободы совести, свободы слова и свободы печати, прошу не считать меня полностью советским человеком». Он был освобожден в 1957. Выйдя из тюрьмы, Андреев продолжал работать над Розой Мира, занимался поэтическими переводами. В соавторстве с З.Рахим перевел с японского произведения Р.Хаяси.