Дмитрий Озерков: «Мы пытаемся доказать, что музей — живой. Познакомьтесь с куратором эрмитажа, отстоявшим чучела фабра перед милоновым

Дмитрий Озерков - российский искусствовед, куратор, заведующий Отделом современного искусства Государственного Эрмитажа, руководитель Проекта «Эрмитаж 20/21» (2007—настоящее время), хранитель французской гравюры XV—XVIII вв. Государственного Эрмитажа (1999—настоящее время).

Родился в Ленинграде. Занимался в Эрмитаже у Д. А. Мачинского. Учился в Санкт-Петербургском государственном университете, г. Санкт-Петербург (1998, история искусства, руководитель — И. Д. Чечот). Стажировался в Берлине, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Иерусалиме, Вильямстауне, Фрибуре.

Кандидат философских наук (специальность — «Эстетика»), Санкт-Петербургский государственный университет, г. Санкт-Петербург (2003, научный руководитель — доктор философских наук, проф. Е. Н. Устюгова).

Преподаватель Европейского Университета в Санкт-Петербурге (2005—2007), Университета Культуры (2003—2004), Института Pro Arte. Куратор выставок по классическому и современному искусству в Государственном Эрмитаже, среди которых «Воспитание Амура» (2006) и «Джейк и Динос Чепмены: Конец веселья» (2012).

Курировал выставку Государственного Эрмитажа на 54-й Венецианской биеннале изобразительного искусства «Дмитрий Пригов: Дмитрий Пригов» (2011). Комиссар выставки «Манифеста 10» (2014). Пропагандист современного искусства. Автор многочисленный статей по эстетике, искусствознанию, философии искусства.

Как ученый написал ряд ключевых работ, посвященных истории коллекции гравюр Эрмитажа. Обнаружил каталог библиотеки Екатерины II

Как общественный деятель успешно руководит противоречивым проектом «Эрмитаж 20/21», важным эпизодом в развитии которого стало проведение выставки «Манифеста 10», воспринятой многими как этапное событие культурной ориентации на Запад в условиях однозначного нацинально-патриотического курса современной культурной политики России.

Врачи называют это осенним обострением. Я же смотрю на это со своей музейной позиции: если ты делаешь хорошую выставку, но о ней никто не пишет, значит ее не обязательно было делать. Благодаря выставке Фабра мы стали говорить о проблеме защиты животных, о свободе художника и о том, как старое искусство показывать с новым. Я действительно рад, что общество обсуждает искусство, а не новый айфон.

А вас необходимость убеждать общество в праве на существование современного искусства не отвлекает? Все эти разговоры с прессой, хештег в инстаграме . Или это новая реальность, в которой куратор должен постоянно защищать свою позицию, вместо того чтобы тратить это время на пятилетние планы?

Ответ на ваш вопрос - в сфере разделения публичного и непубличного, это личный выбор каждого. Я не очень публичный человек, но вынужден иметь фейсбук и инстаграм .

Инсталляция «Карнавал мертвых дворняг» на выставке «Ян Фабр: Рыцарь отчаяния - воин красоты»

© Сергей Коньков/ТАСС

Давайте поговорим о Фабре. Он у вас разбросан по Главному штабу и Зимнему дворцу. Во всех своих интервью вы утверждаете, что выставочное пространство накладывает новые смыслы, преображает экспонаты. Можно ли сказать, что в Главном штабе вы показываете Фабра, а в Зимнем дворце все-таки другой акцент: вы демонстрируете работы классиков, но с помощью Фабра?

Мы позвали Яна Фабра в Эрмитаж, чтобы он предложил свой собственный проект. Никакого диктата в работе с художниками у нас нет, и спорить мы начинаем, только если они предлагают сделать что-то невозможное. Для Фабра важна энтомология - жуки и бабочки присутствуют во многих его проектах. И два крыла Эрмитажа он увидел как два крыла бабочки, пришпиленной колонной к Дворцовой площади. С этой темы все началось, и она стала доминантой - так мы и решили, что делаем две экспозиции.

На пресс-конференции, посвященной московскому , вы отмечали, что в столице физически нет пространств, чтобы показывать современное искусство. Все, чем Москва сейчас располагает, - это маленькие комнатки ну и площадка перед «Гаражом». Сейчас в городе строят аж пять музеев - V-A-C на «Красном Октябре», расширяют Третьяковку и Пушкинский, собираются возводить ГЦСИ на Ходынке и ваш Эрмитаж на ЗИЛе. Изменится ли от этого ситуация?

Мне действительно кажется, что пространство задает тон, и удивительно, что в Москве нет подходящих залов. В Эрмитаже пространство - не просто размер залов и цвет стен. Это еще и дух старой коллекции, тема царского дворца, тема революции. Весь этот контекст накладывается на шедевры внутри, и этим Эрмитаж, конечно же, уникален. Мы построим филиал в Москве, но ничего такого там не будет.

Проект филиала Эрмитажа на территории ЗИЛа

- А чем вообще ваша работа как куратора проектов современного искусства Эрмитажа будет отличаться в Москве?

Москва - очень прямой город, который требует окрасить любое высказывание в яркие тона, объяснить, на какой ты стороне. А в Петербурге можно размышлять, не высказывая идей, писать текст, не публикуя. В этом суть Петербурга, а Москва хочет всегда четких заявлений - большими буквами, - и оттого приходится делать что-то радикальнее, мимо тонкого публика может пройти мимо. Так нам кажется, но, может быть, мы ошибаемся.

Как ни странно, в Москве многого нет - и пока я, скажем так, собираю заявки, спрашиваю представителей вашей культурной жизни о том, что интересно было бы показать в столице. В любом случае мы обязательно будем привозить и петербургских художников. Это в некотором смысле наша миссия.

Дмитрий Озерков на выставке Фабра

© Валерий Зубаров

А можете сформулировать, какая идея стоит за программой «Эрмитаж 20/21», в рамках которой музей формирует и экспонирует свою коллекцию современного искусства?

Эрмитаж всегда собирал современное искусство - все классическое искусство когда-то было современным. Екатерина, Николай Первый, Павел Первый - все они покупали работы современников. Живописец Серов, который очень популярен сейчас, писал Николая Второго в Зимнем дворце. Диалог с современным искусством для Эрмитажа никогда не прекращался, и уже в конце 1920-х годов была создана отдельная комната современного искусства. Потом, когда расформировывали ГМНЗИ, московские музеи, находившиеся ближе к власти, побоялись взять большие скандальные холсты. А хранители Эрмитажа принимали их на свой страх и риск. Так в Эрмитаже появился, например, «Танец» Матисса. В 1990-х показали Уорхола, потом Поллока.

Когда меня пригласили возглавить проект «Эрмитаж 20/21», я предложил прописать четкую стратегию: показывать фотографии после живописи, а потом, например, текстиль. Главное правило - чтобы следующая выставка отличалась от предыдущей. Фабр идет после «Реализмов», которые были совершенно прямолинейные и сухие, а Фабр - барочный проект. Мы делаем выставки с постоянной сменой декораций, ведь Эрмитаж - как большой театр.

Если раньше музей был академическим пространством, где объяснялось, что есть формации, есть надстройки над ними - искусство Древнего Египта, Нового времени, современное, - то сейчас музей понимается иначе. Сегодняшний музей - это собрание шедевров, место красивое, великое и важное. Разные экспонаты могут быть не связаны друг с другом: на потолке зала Ван Дейка, например, написан герб императорской России - это часть истории места. Гениальность Фабра в том, что он интерьер музея прочитал как сцену, увидел в этом великую и бесконечно пышную декорацию и сыграл в нее очень умно и по-разному. Но вскоре Фабр уйдет, выставка закроется, и в залах все будет по-старому.

Фабр увидел Эрмитаж как бабочку, писатель и хранитель отдела гравюры Эрмитажа Аркадий Ипполитов говорит, что это ковчег, который сохраняет все. А как его воспринимаете вы?

Для меня Эрмитаж - это империя. Каждая империя стремится захватить море, и Эрмитаж тоже строится вокруг площади, которая чем-то напоминает море, и захватывает близлежащие здания - своеобразные колонии. Это империя не в смысле доминирования, но в смысле распространения собственного языка, собственного фильтра культуры. Благодаря последнему мы можем спокойно говорить о разных вещах, никого не оскорбляя: о России, о военных министерствах, о революции, о древнерусской культуре и о современном искусстве. Но как только кто-нибудь в очередной раз намеренно снимает эту линзу, происходит как раз оскорбление чувств.

- Какие у вас вообще амбиции?

Я счастливый человек: всю жизнь делаю только то, что мне интересно и не гонюсь за количеством проектов. Мы делаем всего 3–4 выставки в год, посвященные современному искусству, притом что Эрмитаж открывает в среднем выставку в неделю.

В год 100-летия октябрьских событий Эрмитаж покажет проект о революции и Эйзенштейне. А пока TANR расспросила заведующего отделом современного искусства Дмитрия Озеркова о том, как музей прошел 2016 год

Заведующий отделом современного искусства Государственного Эрмитажа Дмитрий Озерков во время церемонии награждения в ЦСК «Гараж». Фото ИТАР-ТАСС/Станислав Красильников

За последний год Государственный Эрмитаж стал одним из основных источников громких скандалов в Петербурге. Не проходит и недели, чтобы события внутри или около самого крупного музея России не попали в горячую десятку новостей. И почти все они связаны с современным искусством: Эрмитаж обвиняли в оскорблении чувств верующих, в жестоком обращении с животными, в том, что он не то показывает, не тому учит, что больше ориентирован на Запад, а про «скрепы» забывает. Дмитрий Озерков , заведующий отделом современного искусства Государственного Эрмитажа, рассказал о планах на юбилейный для России и всего мира год.

Рабочий тащит пулемет…

Дмитрий, следующий год — год 100-летия штурма Зимнего дворца, то есть Эрмитажа, где сейчас расположена главная экспозиция музея. Такое единство времени и места дает простор для фантазии. Что думаете делать? Будете снова брать Зимний штурмом?

Для нас смысл этого юбилейного года — в том, что все говорят про революцию, а мы живем в тех залах, где она свершилась. Эрмитаж — Зимний дворец — это еще и место, где создан миф о революции. Комната Временного правительства, лестница, по которой бежали матросы, Керенский — все это происходило у нас, для нас это среда обитания. В этих залах Эйзенштейн снимал свой фильм «Октябрь» и творил очень важный для нашей истории и всего советского искусства историко-культурный миф. Арка Главного штаба, шедевр архитектуры Росси , тоже стала частью этого фильма-мифа, а мы в этом фильме живем и создаем в нем современное искусство. Сейчас уже проработаны детали проекта, связанного с Эйзенштейном, с его мифом о революции, с попыткой понять, что в фильме было реальным, а что — легендой. Ведь режиссер сам тоже был революционером: в построении кадра, в монтаже, в использовании звука. Мы об этом постараемся рассказать.

Подготовка к эвакуации собрания итальянской живописи Эрмитажа. 1917 г. Фото Алексея Поповского Государственный Эрмитаж

Это будет живое действие или статичная выставка?

Большой выставочный проект с действием, презентациями, показами, дискуссиями. Второй проект юбилейного года — фотография. Мы хотим представить двух братьев Хенкиных , один из которых в первой трети XX века жил в Ленинграде, другой — в Берлине. Но это не знаменитые актеры Владимир и Виктор Хенкины , а их дальние родственники Евгений и Яков . Они фотографировали Берлин и Ленинград такими, какими те были в 1930-е годы. Братья снимали параллельную реальность, это их диалог о времени и о себе, им удалось запечатлеть установление репрессивного режима и в Германии, и в Советском Союзе. Снимков несколько тысяч, они никогда не выставлялись и нигде не печатались, они хранятся в одном частном архиве в Европе. Мы покажем и Берлин, и Ленинград. После Эрмитажа выставка поедет в Германию. Возможно, и в другие страны, потому что этот диалог сейчас очень важен для всей Европы. Третье событие — Ансельм Кифер , и это тоже будет очень важная выставка. Мы попросили Кифера сделать специально для Эрмитажа особый проект…

Провокации будут?

Да у нас не бывает провокаций, потому что провокация — это когда кто-то стоит голый или что-то взрывают! А у нас — люди, которые сами решили, что оскорблены их чувства. Никто же из нас не предполагал, что на выставке Фабра животные спровоцируют кого-то на протесты, что погибшие под колесами машин на автострадах Бельгии звери станут хедлайнерами новостей.

Демонстрация на площади перед Зимним дворцом в Петрограде. Октябрь 1917 г.
Photo by Hulton Archive/Getty Images

Скрепы кусаются

Когда Эрмитаж начал активно показывать современное искусство, казалось, что Пиотровский представляет его просто потому, что это модно, это привлекает молодую аудиторию. Музей самодостаточен своей коллекцией, своей историей, и, когда началось активное внедрение самых актуальных, модных западных художников, возникло ощущение, что Эрмитаж очень хочет, «задрав штаны, бежать за комсомолом».

У меня как раз нет такого ощущения, а есть понимание, что музей, который входит в число главных музеев мира, вступив на путь представления современного искусства, достаточно смело это делает, хотя и многим рискует. Потому что сочетание традиционного и современного всегда и везде вызывает конфронтацию. Лувр в 2008 году сделал первые выставки того же Яна Фабра, и в результате отдел современного искусства там закрыли. Если у нас против выступают какие-то любители скандалов, то там противниками современного искусства в Лувре оказались реальные академики Французской академии, с именами, с регалиями. В профессиональной прессе писали очень язвительные статьи. Например, известный академик Марк Фумароли , специалист по Ренессансу. Я помню его статьи против Джеффа Кунса в Версале, против выставок современного искусства в Лувре. И во Франции победила консервативная линия — отдел современного искусства в Лувре закрыли, хотя выставки актуального искусства там проходят.

Традиционные музеи стараются не связываться с современным искусством?

Происходит борьба, и сейчас однозначно никто не скажет, нужно ли показывать современное искусство в музеях, как показывать. Об этом идет дискуссия. Потому что современное искусство или вступает в разговор со старым, или может случиться, как со старым человеком, который скажет: отстаньте от меня, уйдите. Но в этом случае музей остается неким архивом, складом. А мы пытаемся доказать, что музей — живой. Эрмитаж выбрал такой путь, он последовательно идет по нему, и в этом наш плюс.

Цесаревич Алексей Николаевич. «Портрет военного». Бумага, акварель. GARF, State Archive of the Russian Federation

Не место для дискуссий?

Вы произнесли кардинально важное слово — дискуссия. У нас в стране катастрофически не хватает мест для дискуссий. Но считаете ли вы скандалы, которые бурлят вокруг ваших выставок, особенно последний, затянувшийся скандал вокруг выставки Фабра, дискуссией?

Конечно, нет. У нас отсутствует не только поле для дискуссий — у нас отсутствует умение вести профессиональный диалог с музеем, со зрителями. Особенно после того, как закрылось несколько независимых журналов по искусству, возникших в 1990-х годах, исчезла независимая экспертная оценка. Посмотрите, на фоне этого скандала с Фабром нет ни одной публикации, которая бы разбирала, в чем суть диалога его фоторабот с работами Рубенса . Хотя там много о чем можно сказать: о появлении и исчезновении Вакха , Христа , о возникновении разных тем и сюжетов, в том числе метафизических. Но об этом никто не говорит и не пишет!

Вы до открытия его выставки не догадывались, что произойдет? Может, было бы логичнее заранее рассказать о ней, о художнике в широкой прессе?

Пожалуй, вы и правы, но угадать реакцию не всегда удается. У нас до этого прошла выставка «Реализмы», на мой взгляд, куда более провокационная. Это был профессиональный ответ лапидарному реализму советского толка, который сейчас у нас в почете. Там были выставлены изувеченные манекены, очень жесткие работы, и я ждал более яркой негативной реакции. Фабр — он более многослойный, сложный, его работы вызывают море эмоций и интерпретаций, немногословный и легко читаемый.

Карл Кубеш. «Белый зал. Охрана А.Ф.Керенского». Из альбома «Зимний дворец в 1917 г.». Бромосеребряный отпечаток. Фото: Государственный Эрмитаж

Вы сами ответили: реализм понятен, а Фабра надо разгадывать, над ним надо думать. Это и вызывает негативную реакцию, как все незнакомое, неопределенное.

Не все так просто, и дело не только в биологических реакциях. Люди в силу простой нехватки времени, перегруженности информацией не способны переваривать длинные тексты, сложные конструкции, оценивать сложные выставки. Каждый раздел Эрмитажа требует серьезного осознания, а современный зритель ждет, уткнувшись в гаджеты, простых текстов и указаний, что хорошо, что плохо… Я провел много отдельных экскурсий по Фабру для ветеринаров, для защитников животных, для блогеров, для Сергея Шнурова — для самых разных категорий зрителей. Выяснилось, что люди просто не читают тексты, которые мы специально представляем на выставке. После экскурсий нам говорили: «Вот вы нам рассказали, а как остальные узнают об этом?» Хотя все написано в сопроводительных материалах. Но ни у кого нет времени прочитать эти два абзаца!

Миссия выполнима

Идеи выставить в Эрмитаже братьев Чепмен, Гормли, Фабра — ваши? Директор к вашему мнению прислушивается?

Идеи мои, так что можете на меня вешать все манекены, всех кошек и собак… Михаил Борисович к моему профессиональному мнению, как мне кажется, прислушивается, я ведь руковожу отделом почти десять лет. Но это не отменяет постоянного диалога, когда оценки не совпадают.

Карл Кубеш. «Кабинет императора Николая II. После штурма дворца». Из альбома «Зимний дворец в 1917 г.». Бромосеребряный отпечаток. Фото: Государственный Эрмитаж

Пиотровский разбирается в современном искусстве?

Разбирается, хотя, может, не во всех деталях, но в основных явлениях — да, конечно. В современном искусстве важно все видеть своими глазами, а Михаил Борисович, несомненно, очень много видел.

Есть ли у Эрмитажа какая-то особая миссия, особое место? Ведь музей может многое сделать и для пропаганды современного искусства, и для его развития?

Эрмитаж много и делает: у нас практически ежедневно проходят лекции в Молодежном центре, большая часть транслируется онлайн. Наша главная задача — выставлять сложное, умное искусство, что мы и делаем. А еще мы открыли двери для «Диалогов», постоянно организовываем мастер-классы ведущих современных мастеров. Недавно провели первый семинар сайнс-арта с Институтом точной механики и оптики (Университет ИТМО — ведущий вуз России в области информационных и фотонных технологий. — TANR). Для страны, для мира Эрмитаж — важнейшая сокровищница, его нужно сохранять, а сохранение сегодня — это развитие, движение…

Это со времен «Алисы в Стране чудес» известно: чтобы оставаться на месте, нужно быстро бежать.

Но для нас это не казус или курьез, для нас движение — главная составляющая ежедневной жизни. Эрмитаж постоянно развивается и сам производит новые проекты, идеи, смыслы.

Его рабочий день расписан по минутам. В течение месяца Дмитрий Озерков успевает посетить несколько стран и ответить на сотни электронных писем. Многие считают его злодеем и разрушителем классических канонов выставочной политики Государственного Эрмитажа, ведь под его руководством собираются и показываются современные арт-шедевры в главном музее города.

Удается отдыхать при таком напряженном графике?
С трудом. Поэтому ценен каждый день, в который я могу отвлечься от дел хотя бы ненадолго. Уехать за город, например, пообщаться с родными…

И телефон отключаешь?
Никогда. Просто не подхожу к телефону, если номер незнакомый или по каким-либо причинам мне не хочется с этим человеком общаться.

Причины должны быть вескими?
Достаточно. Я работаю в Эрмитаже, мой рабочий телефон есть в справочнике музея. По всем рабочим вопросам я доступен в рабочее время. Мой мобильный я купил и оплачиваю сам, и это мое личное пространство. Когда ко мне обращаются незнакомые мне художники с просьбой устроить свою выставку в музее, я сразу нахожу их в Интернете, уже в процессе телефонного разговора смотрю их работы и задаю вопросы, чтобы лучше понять, что художник хотел сказать… Бывает трудно часто отказывать людям, но я вовсе не числюсь в Эрмитаже истиной в последней инстанции. Для этого в музее существует специальная выставочная комиссия, которая отбирает поступившие предложения, если они до нее доходят. Моя задача — рекомендовать и комментировать. Но, к сожалению, я не всегда бываю услышан. Например, не смог убедить своих коллег в значимости привоза в Эрмитаж прекрасной выставки, которая на сегодняшний день весьма успешно проходит в московском« Гараже», — «Куба в революции». До сих пор жалею об этом.

Какая из выставок, проведенных тобой, самая любимая?
«Новояз». Эта выставка современного британского искусства заставила о себе говорить, вызвала наиболее спорные отзывы и собрала более 300 тысяч посетителей. Лучший результат по России.

Ты являешься куратором проекта« Эрмитаж 20/21». Как родилась эта идея?
Строго говоря, в идее нет ничего радикально нового. Эрмитаж экспонировал современное искусство на протяжении всей своей истории. Еще Екатерина Великая и Николай I покупали работы современников. Вчера я брал интервью у английского скульптора Энтони Гормли, выставку которого мы привозим осенью, и меня поразила его мысль о греческой скульптуре. Он сказал примерно: «То, что мы сегодня почитаем греко-римской классикой, было в свое время жутким, ужасным, нагим, эпатажным современным искусством на фоне „классических“ идеалов той эпохи». После краха СССР постепенно стало ясно, что в Эрмитаже для показа произведений современного искусства нет четкой и однозначной политики. Настало время выработать концепцию. И после многочисленных обсуждений она сформировалась и оформилась в проект« Эрмитаж 20/21». Было решено, что работы современных художников должны представлять собой как минимум два уровня чередования — по странам и по жанрам. Пока мы представили Америку, Великобританию, Россию и Францию, показали живопись, скульптуру, фотографию и текстиль. Следующим хотелось бы привезти немецкое современное искусство. А дальше дело за другими частями света, жанрами и стилями.

Как ты относишься к критике в свой адрес?
Положительно! Особенно конструктивной. Проблема в том, что ниша профессиональной арт-критики сегодня практически пустует. Все информируют о выставке, никто ее не «разбирает». В этой ситуации нам самим приходится делать работу критиков: много объясняем зрителю и предлагаем книгу отзывов для любых высказываний. Отзывов обычно много, и, как правило, зрители среди экспонатов отмечают один, особенно запомнившийся. Часто люди отмечают совершенно разные предметы.

А как относишься к обвинениям в адрес Эрмитажа, что, дескать, негоже в рамках классического музея демонстрировать различные непристойности?
Настоящее искусство всегда сложнее любой непристойности. Пристойна ли «Венера Таврическая»? Пристоен ли «Вакх» Рубенса? Скульптура Луиз Буржуа из нашего собрания непривычнее, но не непристойнее. Задача любого музея — образовывать зрителя. И Эрмитажа в том числе. Если сюда приходит зритель и среди залов с классическими произведениями искусства видит другое, современное, искусство, он начинает задумываться о его значимости, о времени, в ходе которого ранее скандальный и шокирующий экспонат постепенно становится эталоном для подражания. Российский зритель отличается от западного особой« привычкой» к современному искусству, которого в Советском Союзе как феномена не было. А на Западе эта традиция не прерывалась. Поэтому сегодня там все, кажется, с рождения знают, кто такой Херст, читают о нем в газетах и имеют собственное представление о художниках-современниках. Наши же художники из-за этого временнОго пробела в 1990-х годах много сил и времени потратили не на творчество, а на привлечение внимания к существованию современного искусства как такового в собственном лице. На эпатаж. Не так много людей знает и следит за творчеством Олега Кулика, но все слышали о его акциях, когда он голый сидел на цепи, бросаясь на зрителей, как собака.

Ты мечтал работать в Эрмитаже?
Работать нет, отдыхать и рассматривать искусство — да. Меня привела в Эрмитаж цепь случайностей. Я учился на кафедре истории искусств исторического факультета СПбГУ и знал, что в Эрмитаже находится лучшая научная библиотека по искусствознанию. Попасть в нее, не работая в музее, практически невозможно. Так все и началось.

Любой музей хранит свои тайны. Есть такие в Эрмитаже?
С музейными тайнами — как со знаниями: чем больше узнаешь, тем больше неизвестного открывается. Стараюсь посмотреть, прочесть и понять как можно больше из того, что меня интересует. Банально, но другого пути я пока не знаю.

Твои родители влияли на выбор будущей профессии?
Невольно да. Мой папа — архитектор, мама — экскурсовод. Конечно, с детства я слышал рассказы об истории города и архитектурные термины. И сегодня практически о каждом доме в историческом центре могу прочесть маленькую лекцию.

У тебя есть недостатки?
Мне не хватает методичности. Вот, например, все никак не могу дописать книгу об искусстве XVIII века. Она частично опубликована на немецком и на французском, теперь надо сделать единое русское издание. Нужно сесть на несколько дней, разобрать иллюстрации, перечитать текст. Но не уверен, что буду заниматься этим сегодня. Часто для работы требуется вдохновение. И я готов его ждать, потому что тогда какие-то вещи получаются интересней и лучше.

Ты все время говоришь о работе… А как насчет личной жизни?
Я не люблю тусовки. Часто получаю приглашения на различные мероприятия, но хожу на них редко. Ценю покой и тишину, поэтому иногда меняю номера телефонов и имейлов и стараюсь не тратить времени зря. У меня есть любимая девушка, с которой я обожаю проводить время наедине. Вот и все.

Ты в хорошей физической форме. Неужели, несмотря на занятость, находишь время для занятий спортом?
Стараюсь в меру сил и времени. «Хорошая физическая форма» — это такой культурный миф сегодняшнего дня. Я, скорее, за трезвый ум и твердую память, чем за какой-то конкретный мышечно-мускульный эталон. Впрочем, ничего более совершенного, чем греческая калокагатия, никто пока не придумал. В остальном же каждый волен сам выбирать, над увеличением чего работать — размера бицепсов или количества извилин!

Как ты относишься к искусству с точки зрения вложения денег?
Коллекционированием занимались всегда. Это феномен культуры, который зависит не от достатка, а от внутренней потребности. Исторически в собирательстве искусства существует три стадии. Первоначальную, стадию накопления капитала и создания тайной коллекции, которая показывается только друзьям и знакомым, мы пережили в начале 1990-х. Вторая стадия — превращение коллекции в музей. В данный момент мы находимся на этой стадии: Арт-4-ру в Москве, Новый музей и Эрарта в Петербурге. Следующим этапом, как показывает, например, история коллекционирования в Америке, должно стать попадание основных коллекций в главный музей страны, что обеспечит их владельцам билет в вечность в виде зала их имени или золотой строчки в истории музея. Так происходит на Западе. И всем от этого только хорошо. И сейчас мы этот третий период ждем и на общий здравый смысл надеемся. Никогда не возникало соблазна продвигать собственный бренд« Озерков»? Никогда. Быть частью Эрмитажа гораздо интереснее!

Дмитрий Юрьевич Озерко́в (род. 26 января , Ленинград) - российский искусствовед, куратор, заведующий Отделом современного искусства Государственного Эрмитажа , руководитель Проекта «Эрмитаж 20/21 » (2007-настоящее время), хранитель французской гравюры XV-XVIII вв. Государственного Эрмитажа (1999-настоящее время).

Биография

Родился в Ленинграде. Занимался в Эрмитаже у Д. А. Мачинского . Учился в Санкт-Петербургском государственном университете у И. Д. Чечота . Стажировался в Берлине , Париже , Лондоне , Нью-Йорке , Иерусалиме , Вильямстауне , Фрибуре . Кандидат философских наук (специальность - «Эстетика»), Санкт-Петербургский государственный университет , ( , научный руководитель - доктор философских наук, проф. Е. Н. Устюгова).

Как общественный деятель успешно руководит противоречивым проектом «Эрмитаж 20/21 », важным эпизодом в развитии которого стало проведение выставки «Манифеста 10», воспринятой многими как этапное событие культурной ориентации на Запад в условиях национально-патриотического курса современной культурной политики России . C 2011 года входит в Топ-50 самых влиятельных лиц в российском искусстве по версии журнала «Артхроника» .

Награды

• Призер конкурса «Пропилеи» журнала Новый мир искусства в номинации «Лучший арт-критик года» (2000)

Книги и статьи

• Дмитрий Озерков. Воспитание Амура. СПб., Изд-во Государственного Эрмитажа, 2006
• Dimitri Ozerkov, Satish Padiyar. The Triumph of Eros: Art and Seduction in 18th Century France. London, Fontanka Publishers, 2007. ISBN 978-0954309572
• Dimitri Ozerkov. Catherine II et les Loges de Volpato. In: Giovanni Volpato. Les Loges de Raphaël et la Galerie du Palais Farnèse. Ed. Annie Gilet. Tours, Silvana éditoriale, 2007, p. 75-86. ISBN 97888-3660804-1
• Dimitri Ozerkov. Jakob Philipp Hackert’s Russian associates. In: Europa Arkadien. Jakob Philipp Hackert und die Imagination Europas um 1800. Hg. von Andreas Beyer, Lucas Burkart, Achatz von Müller und Gregor Vogt-Spira. Göttingen, Wallstein Verlag, 2008, p. 147-163. ISBN 978-3-8353-0308-9 (2008)
• Dimitri Ozerkov. La bibliothèque d’architecture de Catherine II. Premières observations. In: Bibliotheques d’architecture. Architectural libraries. Ed. Olga Medvedkova. Paris, INHA/Alain Baudry et Cie, 2009, p. 183-210. ISBN 978-2-35755-006-3
• Dimitri Ozerkov. Das Grafikkabinett Heinrich von Brühls. In: Bilder-Wechsel. Sächsisch-russischer Kulturtransfer im Zeitalter der Aufklärung. Hg. von Volkmar Billig u.a. Köln/Weimar/Wien, 2009, S. 151-220. ISBN 978-3412204358
• Dimitri Ozerkov, Patricia Ellis. Newspeak. British Art Now. Exhibition catalogue. London: Booth-Clibborn Editions, 2009, 124 p.
• Dimitri Ozerkov. Jeder für sich und Gott gegen alle. In: Misericordia. Exhibition catalogue. Prism, West Hollywood CA, 2010, p. 30-34.
• Dimitri Ozerkov. Anna Trofimova: Antony Gormley. Still Standing. Exhibition catalogue. London, 2011, 128 p.
• Dimitri Ozerkov and others. Dmitri Prigov: Dmitri Prigov. Exhibition catalogue for 54th Venice Biennale of Contemporary Art. Venezia, 2011, 384 p.

Статьи, доступные онлайн

Напишите отзыв о статье "Озерков, Дмитрий Юрьевич"

Примечания

Отрывок, характеризующий Озерков, Дмитрий Юрьевич

– Пг"авда, чог"т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г"остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог"ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг"а велено пг"иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.

Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября.русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.