Доходный дом О. Н

Архив: №41. 11.10.2013
МОСКОВСКИЕ БАРАНКИ И ОДЕССКИЕ БУБЛИКИ

КТО НАПИСАЛ «12 СТУЛЬЕВ»

Я это сделал не в интересах истины, а в интересах правды.
«Золотой телёнок»

Разоблачение талантливой мистификации всегда вызывает интерес; если к тому же это мистификация вокруг достаточно известного художественного произведения – интерес оказывается общим. Что же говорить о том, какой взрыв интереса вызовет предлагаемая здесь информация: романы «12 стульев» и «Золотой телёнок» на самом деле написаны Булгаковым?! Предвижу первую реакцию большинства читателей: да ладно, это хорошая шутка, но не морочьте нам голову!

Должен признаться, что, пусть не так категорично, но всё же недоверчиво отреагировал и я на звонок Ирины Амлински, автора книги «12 стульев от Михаила Булгакова» (Берлин, 2013). Хотя степень моего скепсиса была достаточно высокой, я более или менее подготовлен к восприятию даже столь неожиданной информации, будучи хорошо знаком с литературными мистификациями Шекспира, Стерна, Пушкина. Кроме того, я знаю, что и Булгаков был гениальным мистификатором и что его литературные мистификации до сих пор прочтены лишь единичными читателями, а их исследования А.Н. Барковым и П.Б. Маслаком практически не освоены нашим литературоведением. Но эти два огромных романа?..
Разумеется, дело не только в объёме – хотя и в объёме тоже. Скрыть такую грандиозную мистификацию непросто. Но это только первое, что приходит на ум; стоит предположить, что и в самом деле имела место литературная мистификация, как сразу же возникает множество вопросов:
Зачем эта мистификация понадобилась Булгакову? Кто принимал в ней участие, кроме Булгакова, Ильфа и Петрова? Откуда взялся стиль «12 стульев» (в дальнейшем, говоря о «12 стульях» я буду подразумевать оба романа), так отличающийся от стиля вещей Ильфа и Петрова, написанных до этого романа? Откуда взялся Остап Бендер и другие главные герои? Каким образом удалось Булгакову написать «12 стульев» и «Золотого телёнка» в разные годы так, что это не было замечено женой (Л.Е. Белозёрской)? Или она была посвящена в мистификацию и, наравне с Петровым и Ильфом, честно промолчала до самой смерти? Как быть с воспоминаниями о том, что Ильф и Петров писали «12 стульев» вечерами и ночи напролёт? И, наконец, как согласовать мировоззрение участвовавших в мистификации писателей? Булгаков был непримиримым антисоветчиком и в этом смысле никогда себе не изменял, а Ильф и Петров были вполне советскими писателями – и в этом вроде бы тоже были неизменны. Между тем, при всей сущностной антисоветскости этих двух романов, в них присутствует и некий советский элемент, для Булгакова совершенно неприемлемый.
Правда, на последний вопрос мне ответить было достаточно просто, поскольку я знаю, какими приёмами пользовался Булгаков-мистификатор, чтобы сказать, что думал, и не быть обвинённым в «белогвардейщине», – но и без этого вопросов, требовавших ответа, хватало. Я предложил Амлински прислать книгу.
По мере вчитывания мой скепсис стал таять с опережающей чтение быстротой. Огромное количество приведённых Амлински цитат со следами участия в текстах Булгакова заставили меня признать: у этих романов было как минимум три автора, а не два. Но и здесь я сам же нашёл контраргумент: да, это так, но ведь они работали – и как раз в то время – в одной редакции (московской газеты «Гудок»), можно сказать, сидели за одним столом, без конца перебрасывались шутками и остротами, делились замыслами. К тому же Булгаков был человеком щедрым, он многое мог подарить – и, вероятно, дарил.
Но многое – это не всё. А из книги Амлински выходило, что эти тексты не могли быть написаны ни в подобном соавторстве, ни в каком бы то ни было ещё. Она «пропахала» все произведения Булгакова (в том числе – редакции глав, не вошедших в окончательный текст «Мастера и Маргариты», «12 стульев» и «Золотого телёнка»), все произведения Ильфа и Петрова и все воспоминания о них – обо всех троих. Проанализировав тексты по множеству «сечений», она обнаружила, что в этих двух романах имеют место поразительно похожие по структуре и словарю описания сходных сцен, имеющихся и в произведениях Булгакова, написанных до описываемых романов (сцены вербовки на военное сопротивление, сцены убийства, сцены потопа в квартире, описания многоквартирного дома, одалживания одежды и т.д. и т.п.); что главные образы «12 стульев» перекочевали туда из прежних произведений Булгакова; что стиль прозы романов – тот же, что и в написанных Булгаковым до и после произведениях; и что дилогия буквально пропитана фактами из его биографии и случаями из его жизни, его привычками и пристрастиями, приметами обликов и характеров его друзей и знакомых и маршрутами его передвижений. Причём всё это таким образом использовано и включено в плоть прозы, что речи о совместной работе над ней идти не может. Так вместе не пишут. Так мог писать только сам Михаил Булгаков. Но не Ильф и Петров.
Но в таком случае нам следует отвлечься от этих хотя и множественных, но частностей и попытаться ответить на вопросы, заданные в начале статьи. И начинать следует, конечно же, со стиля. Амлински, например, приводит две фразы – из «12 стульев» и «Мастера и Маргариты»:
«В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошёл молодой человек лет двадцати восьми». («12 стульев»)
«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…» («Мастер и Маргарита»)
Да, действительно, музыка, ритм этих двух фраз практически совпадает – но по одной фразе судить нельзя, даже понимая, что такое совпадение не может быть случайным. А вот если продолжить этот начатый Амлински анализ ритма прозы «12 стульев» и «Мастера», то нетрудно убедиться, что и вокруг этих фраз в тех же местах обоих романов ритм – с небольшими вариациями – тот же.
Но сюда прекрасно ложится и ещё одна фраза – из романа «Золотой телёнок», – которой, как и в двух предыдущих случаях, повествователь впервые знакомит читателя с новым героем:
«Человек без шляпы, в серых парусиновых брюках, кожаных сандалиях, надетых по-монашески на босу ногу, и белой сорочке без воротничка, пригнув голову, вышел из низенькой калитки дома номер шестнадцать».
Более того, в прозе и «Мастера», и «12 стульев» постоянно имеют место аналогичные по звучанию, «длинные» периоды, перемежающиеся короткими фразами, и ритмическая основа её в обоих случаях идентична. (Разумеется, речь идёт о прозе повествования, а не о диалогах.) Но ритм прозы индивидуален, если не заимствован. Мне могут возразить: «Мастер и Маргарита» написан после «12 стульев». Тем более! Если мы признаем это поразительное ритмическое сходство, но не согласимся с тем, что «12 стульев» написаны Булгаковым, нам придётся признать Булгакова эпигоном Ильфа и Петрова! И, наконец, Ильф и Петров во всех своих произведениях до «12 стульев» и «Золотого телёнка» писали совершенно другим, «рубленым» стилем, характерным даже не столько именно для них, сколько вообще для советской прозы 1920-х – короткими предложениями (пресловутый «метельный» стиль»).
Перейдём к главному герою.

«Последовательно, из произведения в произведение (Булгакова – В.К.), мы встречаем образ Остапа Бендера, – пишет Амлински. – Это ловкий, авантюрный, неглупый, обаятельный и симпатичный жулик, …не лишённый актёрских способностей, достаточно эрудированный, способный к месту сказать пару французских, реже – немецких слов, быстро принимающий решения в затруднительных ситуациях, карточный игрок, балагур, находящий со всеми общий язык, старающийся взять от жизни по максимуму и владеющий способностью подчинять своему влиянию разных людей, …который приживается в любой среде и меняет от произведения к произведению лишь фамилию и имя, оставаясь верным своему создателю Булгакову, – тогда как образа героя, схожего с Остапом нет ни в одном произведении Ильфа и Петрова. Близнецы-братья Остапа – Аметистов (пьеса «Зойкина квартира»), рождённый до Бендера, и Жорж Милославский (пьеса «Иван Васильевич»), созданный после Остапа». И, как она показывает в дальнейшем, в большой степени – Чарнота из пьесы «Бег», а В.Лосев, кроме Аметистова и Милославского, включает в эту галерею ещё и Коровьева из «Мастера и Маргариты».
Интересно, что, независимо от Амлински, практически те же черты сходства между Остапом Бендером и Аметистовым выявил и изложил в Интернете в статье «12 стульев из «Зойкиной квартиры» А.Б.Левин. Я не сомневаюсь в том, что исследовательница и сама обнаружила то, что заметил и описал Левин (она знакома с этой публикацией и ссылается на неё), но дело здесь не в том, «кто первый кукарекнул». Важно, что, в случае состоявшейся литературной мистификации и сложившейся в связи с этим непростой литературоведческой ситуацией, Амлински приобрела неожиданного и наблюдательного союзника (полностью текст его статьи можно найти по адресу).
«Приведённые… многочисленные совпадения исключают, как мне кажется, их случайность, – пишет Левин. – Если принять, что каждое из отмеченных совпадений независимо от остальных, а вероятность каждого (заведомо завышенная) составляет одну вторую, то вероятность их одновременного появления в дилогии лежит между одной миллионной и одной десятимиллионной. Всех русских романов во много тысяч раз меньше, чем нужно для случайного появления такой последовательности совпадений. В то же время установить причины возникновения каждого из этих совпадений через полвека после смерти всех трёх авторов вряд ли возможно».
Замечательно, что Левин применяет в рассуждении вероятностный подход: в самом деле, с учётом и множества других сходств, которые обнаружены Амлински, случайность такого количества совпадений столь ничтожно мала, что просто не может быть принята во внимание. Вместе с тем вызывает возражение последнее предложение процитированного здесь абзаца из его статьи, никак не следующее из предыдущего. Именно очевидная неслучайность этих совпадений и должна была рано или поздно заставить кого-нибудь заняться расследованием их причины, невзирая на «срок давности». Таким исследователем и стала Ирина Амлински.
Итак, похоже, действительно имела место литературная мистификация, и автором «12 стульев» и «Золотого телёнка» был Михаил Булгаков. В связи с этим нам предстоит ответить на главный вопрос: кому и зачем понадобилась эта мистификация. Но прежде чем отвечать на него, следует задать другой: а не оставил ли нам Булгаков какого-нибудь намёка, какого-нибудь «ключика», который помог бы нам на этот вопрос ответить? Ведь зная Булгакова, мы понимаем, что он просто не мог не дать нам такой подсказки, если он и в самом деле осуществил эту мистификацию. Похоже, Амлински этот ключик нашла:
«Самое интересное послание будущим читателям, – пишет Амлински, – автор оставил в начале повествования романа «12 стульев», в котором он называет причину «передачи» своего таланта и авторства Ильфу и Петрову»:
«…Лазурная вывеска «Одесская бубличная артель – Московские баранки». На вывеске был изображён молодой человек в галстуке и коротких французских брюках. Он держал в одной, вывернутой наизнанку руке сказочный рог изобилия, из которого лавиной валили охряные московские баранки, выдававшиеся по нужде и за одесские бублики. При этом молодой человек сладострастно улыбался».
Расшифруем булгаковское послание. «Одесская бубличная артель» – фельетонисты-одесситы Катаев, Ильф и Петров; «Московские баранки» – фельетонист Булгаков, который любил стильно одеваться. «Сказочный рог изобилия» характеризует булгаковскую скоропись: он легко и быстро писал фельетоны – а «12 стульев» и является, по существу, большим фельетоном, или, точнее, романом в фельетонах. «Вывернутая наизнанку рука» (как необычно, странно сказано, привлекая к сказанному внимание!) – булгаковский мистификационный приём скрытнописи, когда роль повествователя передаётся антагонисту. В нашем случае Булгаков делает повествователем некого советского фельетониста, который и произносит в «12 стульях» слова: «Сокровище осталось. Оно было сохранено и даже увеличилось. Его можно было потрогать руками, но нельзя было унести. Оно перешло на службу другим людям»; а в «Золотом телёнке» скажет: «Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями». Немудрено, что Ильф и Петров без каких-либо опасений поставили на обложку свои имена.
«Московские баранки, выдававшиеся по нужде и за одесские бублики»: Булгаков пошёл на вынужденную мистификацию, согласившись выдать свой роман за написанный Ильфом и Петровым. «Молодой человек сладострастно улыбался» – ну, что ж, опубликовав этот роман-фельетон, нашпигованный антисоветскими высказываниями – пусть и из уст «отрицательных» персонажей, – Булгаков вполне мог улыбнуться и сладострастно. Здесь уместно процитировать запись из дневника Е.С. Булгаковой от 15 сентября 1936 года: «Сегодня утром М.А. подал письмо Аркадьеву, в котором отказывается от службы в Театре и от работы над «Виндзорскими». Кроме того – заявление в дирекцию. Поехали в Театр, оставили письмо курьерше.[...] М.А. говорил мне, что это письмо в МХАТ он написал «с каким-то даже сладострастием».
Теперь мы можем попытаться реконструировать эту мистификацию, заодно ответив и на те вопросы, которые пока остались неотвеченными.
Из того, что общеизвестно о «возникновении замысла» и его осуществлении, кроме Ильфа и Петрова не вызывает сомнения участие в этой мистификации Валентина Катаева. Но его роль может быть оценена только с пониманием того, зачем вообще эта мистификация была затеяна и осуществлена. Ведь Булгаков в тот момент жил безбедно: начиная с 1926 года, его прозу перестали печатать, но его пьесы шли во множестве театров, за один 1927 год он заработал более 28.000 рублей; он купил и обставил квартиру и впервые в жизни добился комфорта, который ему был так необходим для спокойного писательского труда. Стало быть, роман был написан не для денег.
В то же время увидеть своё имя на опубликованной прозе Булгаков уже не рассчитывал. С одной стороны, лютая ненависть к нему советской критики, а с другой – вызовы в ГПУ и беседы там по поводу «Роковых яиц» и «Дьяволиады», обыск и изъятие дневника и рукописи «Собачьего сердца» – всё свидетельствовало, что надежды на публикацию прозы нет. Так зачем же он взялся за этот роман-фельетон – притом что прежде он жаловался на необходимость писать фельетоны, которые отнимали у него силы и время, и, как мы теперь понимаем, заведомо зная (с первых строк романа), что он может быть опубликован только под чужим именем?
Логика подводит нас к единственно возможному ответу. Булгаков написал этот роман под заказ той организации, в руках которой находилась в тот момент его судьба, – заказ ГПУ. Это было соглашение, в котором условием с его стороны было обещание оставить его в покое. А со стороны противника? – Его согласие написать советскую прозу. Его остросатирическое перо намеревались использовать в развернувшейся в это время борьбе с троцкизмом. Булгаков знал, что ему по плечу написать эту прозу так, что придраться к нему будет невозможно и что все поймут её, как хотелось бы им её понять.
Как мистификатор Булгаков, искусству мистификации учившийся у Пушкина, о своих тайных ходах никогда никому не рассказывал. Свидетельство этому – «Белая гвардия» (1923), где он сделал повествователем своего антипода (в жизни – В.Б.Шкловского; см. об этом работу П.Б.Маслака «Образ рассказчика в «Белой гвардии»), – что переворачивало идеологические знаки в романе и защищало автора от обвинений в белогвардейщине. В «переговорах» и с ГПУ, и с Булгаковым посредником стал Катаев. Он же убедил Ильфа и Петрова, что, с одной стороны (со стороны ГПУ), мистификация ничем им не грозит, а с другой – может сделать имя; при этом они делали доброе дело, выручая Булгакова.
Булгаков, поистине свято относившийся к любимым женщинам, тем не менее их способности хранить тайну не доверял. Писал он легко и быстро, главным образом по ночам, а потому и ни одна из жён Булгакова ни сном ни духом не ведали о его литературных мистификациях. Амлински считает, что «12 стульев» Булгаков написал в июле – сентябре 1827 года, что хорошо согласуется с выкладками М.П.Одесского и Д.М.Фельдмана о том, что уже в октябре началась редподготовка публикации в журнале. Что же касается воспоминаний Ильфа и Петрова о том, как они писали «12 стульев», то иными их воспоминания быть и не могли: все участники мистификации, как могли и умели, вводили в заблуждение окружающих и прочих современников.
Разумеется, само участие в мистификации поставило их в сложное положение, особенно Ильфа, который ещё долгое время чувствовал себя не в своей тарелке. Дочь Ильфа, А.И. Ильф вспоминала: «Петрову запомнилось поразительное признание соавтора: «Меня всегда преследовала мысль, что я делаю что-то не то, что я самозванец. В глубине души у меня всегда гнездилась боязнь, что мне вдруг скажут: «Послушайте, какой вы к чёрту писатель: занимались бы каким-нибудь другим делом!»
Тем не менее Ильф и Петров не проронили ни звука и тайну сохранили. Более того, им пришлось теперь оправдывать взятые на себя обязательства. По этой причине после публикации «12 стульев» с ведома Булгакова они и стали использовать в своих рассказах и фельетонах булгаковские мотивы, детали и образы, как из опубликованной редакции романа, так и из оставшихся неопубликованными глав (а впоследствии – и из «Золотого телёнка») – вплоть до специально для них написанных Булгаковым рассказов, тем самым вводя в заблуждение и будущих исследователей их творчества. Именно с 1927 года в записной книжке Ильфа появляются записи, в дальнейшем укрепившие его авторитет как бесспорно талантливого соавтора романов.
Обе стороны (Булгаков и ГПУ) пришли к согласию в том, что книга в этой ситуации не может выйти под истинным авторским именем, которое стало красной тряпкой для советской критики. Для реализации проекта было предложено приемлемое для обеих сторон имя Катаева, который и осуществил дальнейшую «сцепку». И если принять эту версию, становится понятным поведение Катаева: он был посредником в этих переговорах и, в конечном счёте, участником мистификации.
Результат оказался удачным для всех. Вот почему Булгакову после выхода «12 стульев» вернули рукопись и дневник и ГПУ оставило его в покое. Но прозе его уже не суждено было быть опубликованной при его жизни. Советская критика и без ГПУ сделала для этого всё возможное.
Остался последний вопрос: почему эту мистификацию проглядело литературоведение? На этот вопрос сегодня ответ уже очевиден. Нашим литературоведением недооценён гений и Пушкина, и Булгакова, как писателей-мистификаторов. Проблема повествователя в их романах у нас практически не рассматривалась – в противном случае мы бы уже давно догадались, как именно и Пушкин, и Булгаков использовали возможность передачи этой роли своему антагонисту. Эту задачу впервые решил А.Н.Барков в его двух основных трудах «Мастер и Маргарита. Альтернативное прочтение» (1994) и «Прогулки с Евгением Онегиным» (1998), но обе книги академическим литературоведением замалчиваются.
Я не строю иллюзий по поводу признания этой мистификации литературоведами. Однако даже в случае их вынужденного согласия с изложенным в книге Амлински нам предстоит упорядочить уже имеющиеся знания о процессе создания и публикации «12 стульев» и «Золотого телёнка» и попытаться найти дополнительные сведения, проливающие свет на причину, по которой Булгаков выдавал московские баранки за одесские бублики, – или предложить какую-то иную версию событий того времени, которая смогла бы объяснить все эти необъяснимые в рамках существующей теории авторства этих романов «совпадения». В любом случае проблема потребует обсуждения.

Владимир КОЗАРОВЕЦКИЙ

Музей-квартира А. Б. Гольденвейзера, одного из крупнейших музыкантов первой половины ХХ столетия, пианиста, композитора, педагога, музыкального и общественного деятеля, народного артиста СССР, ректора Московской консерватории, была создана по решению Совета Министров СССР 26 января 1955 года. Музей создавался при непосредственном участии Александра Борисовича и принял своих первых посетителей в 1959 году. Первое время Александр Борисович сам проводил экскурсии, а после его смерти в 1961 г. руководителем музея стала его ученица, помощница и супруга Е. И. Гольденвейзер (1911−1998). Музей-квартира А. Б. Гольденвейзера сегодня, по сути, представляет собой «музей в музее» – единый мемориальный, фондово-экспозиционный, научно-исследовательский, музыкально-просветительный и справочно-методический комплекс. Помещение музея поделено на две зоны – мемориальную и камерный музыкальный салон. В мемориальном отделе ведется просветительская и экскурсионная работа, в музыкальном салоне проходят встречи с учениками А. Б. Гольденвейзера, концерты фортепианной, вокальной и инструментальной музыки, а также вечера видео- и звукозаписи. В музее проводятся научные чтения, методические семинары, консультации и рецензирование научных работ по музыкальной тематике, имеется возможность для работы исследователей и ученых. В экспозиции много внимания уделено более чем полувековой педагогической деятельности Гольденвейзера. Широко известны имена его учеников: С. Фейнберг, Г. Гинзбург, А. Каплан, Л. Сосина, Т. Николаева, Д. Паперно, Г. Гродберг и многие другие. Предметом постоянной заботы Александра Борисовича было детское музыкальное образование. Центральная музыкальная школа в Москве, выросшая на основе Особой детской группы, организованной в начале 1930-х годов, в значительной степени обязана своим созданием А. Б. Гольденвейзеру. В музее хранятся, изучаются и демонстрируются архив А. Б. Гольденвейзера, его библиотека, многочисленные коллекции, ценные мемориальные предметы. Основой собрания Гольденвейзера являются рукописи, книги, ноты и письма, представляющие большую научную и документально-историческую ценность. А обширное собрание живописи, графики и скульптуры говорит о его тонком художественном вкусе. В фотоархиве музыканта – снимки с автографами Н. А. Римского-Корсакова, С. И. Танеева, С. В. Рахманинова, Н. К. Метнера, М. А. Чехова, К. С. Станиславского. Особый интерес представляют фотографии в Ясной Поляне с Л. Н. Толстым, которые были сделаны Софьей Андреевной Толстой. Собрание концертных и театральных программ отражает музыкальную жизнь Москвы с 1886 по 1961 годы. Множество мемориальных предметов создают в музее-квартире атмосферу уюта и эффект присутствия самого хозяина. Среди них – два рояля фирмы C. Bechstein, мебель начала ХХ века, личные вещи Л. Н. Толстого, с которым А. Б. Гольденвейзера связывали почти 16 лет дружбы. Коллекция Музея-квартиры А. Б. Гольденвейзера представляет огромную ценность не только для исследователей творчества выдающегося музыканта, но и для простых любителей музыки, а также для всех интересующихся историей русской музыкальной культуры.

Оригинал взят у amlinski_irina в «12 СТУЛЬЕВ ОТ МИХАИЛА БУЛГАКОВА». Книга вторая

«12 СТУЛЬЕВ ОТ МИХАИЛА БУЛГАКОВА». Книга вторая

«Станемте свободными мыслителями и
привыкнем анализировать самостоятельно»
Папюс

Глава 2. РОМАНЫ «12 СТУЛЬЕВ» И «ЗОЛОТОЙ ТЕЛЕНОК»

Связь романов «12 стульев» и «Золотой теленок» с Булгаковым и его произведениями, написанными до возникновения идеи «12 стульев», была показана в предыдущей книге «12 стульев от Михаила Булгакова», но скорбное молчание ильфо- и булгаковедов, длящееся вот уже три года, заставили меня заново покопаться в стульях. Занятие оказалось не напрасным: под обивкой каждого стула оказался недооцененный материал.
Но прежде, чем приступить к рассмотрению этого материала, мне хотелось бы обозначить вектор и метод поиска доказательств. А для этого призову в союзники академика Д.С. Лихачева, советского и российского филолога, культуролога, искусствоведа, автора фундаментальных трудов по истории русской литературы. Имею ввиду его работу «Еще раз о точности литературоведения» (Русская литература, №1, 1981 г.), в которой Дмитрий Сергеевич разбирает образ Остапа Бендера:

« <…> в доказательстве частных решений огромную роль играют наблюдения над "мелочами" и "частностями" . Именно эти "частности" оказываются обычно наиболее достоверными свидетельствами .
Приведу такой пример. В изучении творчества Ильфа и Петрова исследователей особенно занимал вопрос: откуда сложился образ Остапа Бендера? Кто были его литературными предшественниками? Высказывалось много предположений. Однако истинного "предшественника" Остапа Бендера легко узнать по "мелочам"; это Аметистов в пьесе Михаила Булгакова "Зойкина квартира".
Дело не только в том, что оба героя - дельцы, нахалы, прожектеры, но в том еще, что оба стремятся устроить свое благополучие с помощью женщин, оба в прошлом провинциальные актеры и не брезгуют шулерством, у обоих нет багажа, оба имеют что-то зеленое в своем костюме, оба испытывают недостаток в белье, у обоих своеобразная манера говорить - отрывочная и афористичная, у обоих поразительная самоуверенность и т.д., и т.п.
Остап Бендер, как образ, явно зависит от Аметистова , но последний, в свою очередь, зависит от образа Джингля в "Пиквикском клубе" Диккенса. И опять-таки "выдают" и доказывают эту зависимость "мелочи".
Аметистов и Джингль в прошлом мелкие актеры, занимались шулерством. Оба легко двигаются и танцуют. У обоих отрывочная речь. У обоих якобы пропал багаж в дороге. У Аметистова - на железной дороге, в поезде, у Джингля - на корабле ("тюки", "ящики"). У обоих зеленая одежда с чужого плеча. У обоих нет носков на ногах. Оба стремятся воспользоваться расположением женщин для своего материального благополучия. Таким образом, бесспорному решению вопроса о "литературной генеалогии" образа Остапа Бендера способствуют не главные, "генеральные" черты их характера, а "мелочи", которые не могут явиться результатом случайного совпадения, а свидетельствуют о прямом заимствовании ».

А теперь, дорогой читатель, зададимся вопросом: каким образом могли изучить Ильф и Петров образ Аметистова из «Зойкиной квартиры», если текст этой пьесы на русском языке впервые был опубликован в США в «Новом журнале» в 1969-1970 годах, на немецком - в 1929 году, а советский читатель впервые ознакомился с текстом в 1982 году? Может, Ильф и Петров впитывали черты образа Аметистова, посещая постановки «Зойкиной квартиры» (премьера состоялась 28 октября 1926 года в Театре имени Вахтангова)? Ничуть не бывало, читатель. Театр, равно как и булгаковская пьеса, их нисколько не интересовали. Они не посещали театров в принципе. Этой информацией горделиво делился брат Петрова - Валентин Катаев в своей книге воспоминаний со скромным названием «Алмазный мой венец»:

«Он (Булгаков - прим. И. А. ) был несколько старше всех нас, персонажей этого моего сочинения, тогдашних гудковцев, и выгодно отличался от нас тем, что был человеком положительным, семейным, с принципами, в то время как мы были самой отчаянной богемой, нигилистами, решительно отрицали все, что имело хоть какую-нибудь связь с дореволюционным миром, начиная с передвижников и кончая Художественным театром, который мы презирали до такой степени, что, приехав в Москву, не только в нем ни разу не побывали, но даже понятия не имели, где он находится, на какой улице».

И еще. Исследователи литературы 20-30 годов, включая ильфо- и булгаковедов, в своих работах разными словами повторяют одну и ту же мысль: Булгаков в редакции газеты «Гудок» обогащался темами , «витавшими в то время» в воздухе. Не верь этому, читатель. Тему можно позаимствовать, но мелочи и частности, не влияющие существенно на образ героя и на развитие сюжета, - заимствовать абсолютно бессмысленно: они интересны лишь самому автору.

Вернемся к роману «12 стульев», а точнее - к истокам его возникновения: не к общепринятой сказке, как Валентин Катаев дарит идею «12 стульев» своему брату Петрову и другу Ильфу, - сказке, которая ничего не объясняет, в том числе и щедрости дарящего, - а к тому, что хоть как-то объясняет этот жест. На момент «подарка» у Катаева в послужном списке писателя не было ничего, кроме кучки фельетонов и повести «Растратчики». Его щедрость необъяснима и нелогична, если не принять как гипотезу иное объяснение: у дарящего оставалось нечто большее, чем «Стулья», и это нечто позволило ему сделать такой широкий жест. Такие, как Катаев, последнее не отдают.
К истории с Катаевым мы еще вернемся, а теперь я готова показать, что булгаковский черновой вариант романа о дьяволе уже существовал в 1926 году и проходил «обкатку» в романе «12 стульев», как на уровне образов героев, так и на уровне идеи.

В отличие от четких, ясных дат, фиксирующих начало и окончание работы над произведениями у Булгакова, даты создания и окончания «ильфо-петровских» романов по сей день не определены. Я напомню, что черновиков романов - не существует . Есть беловик, написанный рукой Петрова, и машинописный экземпляр с незначительной правкой. Правда есть «Записные книжки» Ильфа, но и с ними, мягко говоря, не все обстоит однозначно. Дело в том, что удачные фразы, бендеровские тезисы и сентенции, отточенные до афоризмов, вносились Ильфом в «Записные книжки» параллельно с работой над романом . На это обратила внимание исследователь ильфо-петровского творчества, текстолог и литературовед Лидия Марковна Яновская в исследовании «Почему вы пишете смешно?»:

«По сути, только теперь, осенью 1927 г., начал складываться вполне определенный жанр его записных книжек. Любопытно, что выражения вроде «Дым курчавый, как цветная капуста», «Железные когти крючников» или надпись на набережной «Чаль за кольца, решетку береги, стены не касайся», использованные в романе в одной из «волжских» глав, появились в записях только теперь, во время работы. В период же поездки по Волге на тиражном пароходе (в 1925 году - И.А. ) такого рода записи Ильф еще не делал».

Внести ясность в определение сроков написания не смогли даже Фельдман и Одесский, подарившие читателям полные версии «12 стульев» и «Золотого теленка», и в предисловии к этому изданию написавшие следующее:

«Неясно, в частности, когда роман был начат, когда закончен, что конкретно мешало соавторам быстрее работать. Есть архивные материалы, есть публикации, но свидетельства противоречивы».

Хотя это сказано ими относительно «Золотого теленка», но и в отношении «12 стульев» дело обстоит не яснее. Об этом говорится еще в одном отрывке из Одесского и Фельдмана:

«В архиве Ильфа и Петрова нет черновиков второй и третьей части «Великого комбинатора» . Но это не значит, что они и не существовали: черновиков «Двенадцати стульев» тоже ведь практически нет . Есть лишь последний беловой автограф романа , который и перепечатывали на машинке. Ситуация с «Золотым теленком» аналогична: сохранился только последний беловой автограф второй и третьей части ».

Разберемся, читатель, с авторством и временем написания романов самостоятельно.
В первую очередь обратим внимание на авторские временные метки, вплетенные в ткань произведения. Временная авторская метка - подсказка, говорящая читателю как минимум о годе написания текста. С сюжетным течением времени в романе «12 стульев» - все просто: есть авторская метка в начале повествования - «В пятницу 15 апреля 1927 года» - и метка окончания романа, когда был зарезан главный герой («в дождливый день конца октября»). А вот чтобы определить истинное время работы над первым романом, придется заглянуть во второй.

В «Золотом теленке» первая авторская подсказка, свидетельствующая о времени работы над романом, так ювелирно встроена в текст, что проступает на поверхность лишь при его многократном прочтении. Мы обнаруживаем ее в главе ХIII «Васисуалий Лоханкин и его роль в русской революции» во время дискуссии Варвары Лоханкиной с Митричем, в момент обсуждения «квартирного вопроса», возникшего из-за дележа комнаты отсутствующего летчика Севрюгова:

«- Да вы поймите! - кипятилась Варвара, поднося к носу камергера газетный лист. - Вот статья. Видите? “Среди торосов и айсбергов”.
- Айсберги! - говорил Митрич насмешливо. - Это мы понять можем. Десять лет как жизни нет . Все Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи».

От каких же событий ведет отсчет Митрич? Если вести отсчет 10-ти лет, исходя из ильфо-петровской датировки работы над «Золотым теленком» (1929-1931 годы), то получится, что Митрич сетует на события, происшедшие либо в 1919-м, либо 1920-21-м, после которых прекратилось нормальное течение его жизни. Но таких событий нет. На единственное событие, коренным образом изменившее его жизнь, недвусмысленно указывается и авторской отсылкой к прошлому Митрича, когда он был в чине камергера двора его императорского величества и величался Александром Дмитриевичем Суховейко. Чина, положения в обществе, он лишился в одночасье, став никем, просто Митричем.

Митрич, равно как и Булгаков, ведет отсчет от событий 1917 года, ведь именно с них - по словам Преображенского - и началась вся эта канитель под названием «социальная революция»:

«- Не угодно ли - калошная стойка. С 1903 года я живу в этом доме. И вот, в течение этого времени, до апреля 1917 года не было ни одного случая, подчеркиваю красным карандашом - ни одного !.. чтобы из нашего парадного внизу при общей незапертой двери пропала бы хоть одна пара калош. Заметьте, здесь двенадцать квартир, у меня прием. В апреле 17-го года в один прекрасный день пропали все калоши, в том числе две пары моих, три палки, пальто и самовар у швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила свое существование».

Прибавим к семнадцатому году десять лет и получим 1927-й , в котором настоящий автор уже работал над следующим романом об Остапе Бендере!

Почему же Ильф и Петров, которые сообщают, что работали над романом с 29 по 31 годы, не привели реплику Митрича о десяти годах в соответсвие с другими временными метками? («- Как вам не стыдно, Васисуалий Андреич, - сказал заскучавший Птибурдуков, - даже просто глупо. Ну, подумайте, что вы делаете? На втором году пятилетки ...» (Первая пятилетка началась 1 октября 1928 г.) ; смычка на «Турксибе» (последний костыль был вбит 28 апреля 1930 года).

Ассистент профессора Преображенского - доктор Борменталь - подсказывает нам, что «годы показаны неправильно». Почему Ильф и Петров не согласовали эту метку с другими временными метками?
Ответ прост: НЕ УСПЕЛИ детально ознакомиться с «собственным» текстом. Поэтому и не исправили.

Теперь посмотрим на роман о великом комбинаторе с позиции Михаила Булгакова.
Документовед и историк Виктор Лосев в работе «Фантастический роман о дьяволе» пишет следующее:

«К сожалению, не сохранились точные сведения о времени начала работы над романом (из материалов ОГПУ видно, что Булгаков уже в 1926 году осмысливал основные идеи романа, собирал материал и делал черновые наброски ), но примерные сроки написания сочинения известны - это вторая половина 1928 года , то есть то время, когда в прессе и в бюрократических учреждениях разгорелись споры о «Беге» (любимой пьесе писателя) и когда травля писателя приобрела характер чудовищного издевательства и глумления».

У меня, равно как и у тебя, читатель, нет доступа к материалам подобного рода. Приходится верить Лосеву на слово. Но у меня есть убеждение, что в 1926 году уже существовал черновик романа о дьяволе и его постигла та же судьба, что и дневники Булгакова: взятые сотрудниками известной организации во время обыска в мае 1926, они были возвращены Булгакову во второй половине 1929-го и лично им сожжены. Но не тут-то было! Дневники, хоть и не полностью, но были «восстановлены из пепла» и опубликованы в 90-е годы. «Рукописи не горят», - дал понять потомкам запрещенный писатель, имея в виду сохранность каждого его слова, обеспеченную сотрудниками ЧК-ОГПУ-ГПУ-КГБ.

Поскольку у меня нет прямых доказательств того, что черновик существовал и Булгаков уже работал над романом о дьяволе, но есть твердое убеждение в этом, воспользуемся, как это практикуется в суде, косвенными уликами и вынесем вердикт «по совокупности».

Разбирая косвенные улики, мы будем руководствоваться аксиомой: каждый предмет отбрасывает свою тень, следовательно, у каждой тени имеется свой предмет. Для этого нужен только свет. Мы включим свет и увидим, как некоторые персонажи романа о дьяволе чудесным образом играют на сцене романа «12 стульев».

Должна тебя предупредить, читатель, что черновиков Булгакова я в руках не держала, а работала лишь с опубликованными текстами. Единственный текст, на который я не буду ссылаться в своем расследовании, это редакция романа о дьяволе, «восстановленная» Мариэттой Чудаковой, - уникальным на сегодняшний день специалистом на земном шаре, позволившим себе домыслить и дописать текст, вырезанный из тетради и уничтоженный Михаилом Афанасьевичем.

Итак, «"Черный маг", "Копыто инженера" - Черновики романа. Тетрадь 1 и 2. 1928-1929 гг.» и «12 стульев». Сравнивать мы будем следующих героев:

Роман «12 стульев»:
Остап Бендер
Ипполит Матвеевич Воробьянинов
его теща - Клавдия Петухова

«Черный маг»:
Иешуа Га-Ноцри
Левий Матвей
Клавдия Прокула - жена Понтия Пилата

Сначала мы рассмотрим пару женских персонажей: тещу Воробьянинова и жену Понтия Пилата. Первое, что привлекает внимание, это то, что обе героини - Клавдии, "вторые имена" которых начинаются на букву «П».

Клавдии П - Клавдия П етухова, Клавдия П рокула

2. Обеим Клавдиям накануне трагедии снятся тревожные сны, при этом обе во сне страдают .

3. «Элементная база» снов обеих Клавдий схожа : обе видят во сне людей, обе отмечают незначительную деталь - волосы: «кудрявую голову » видит Прокула, о «распущенных волосах » говорит Петухова.

«- Супруга его превосходительства Клавдия Прокула велела передать его превосходительству супругу, что всю ночь она не спала , видела три раза во сне лицо кудрявого арестанта - это самое, - проговорил адъютант на ухо Пилату, - и умоляет супруга отпустить арестанта без вреда». («Черный маг»)

«Клавдия Ивановна продолжала:
- Я видела покойную Мари с распущенными волосами и в золотом кушаке. <…> Я очень встревожена ! Боюсь, не случилось бы чего !» («12 стульев»)

Булгаков «убивает» Клавдию Петухову поздним вечером пятницы 15 апреля 1927 года, что соответствует 13-му нисана, а в субботу 16 апреля/14 нисана - наступает канун Песаха. Только с оглядкой на Клавдию Прокулу, видящую пророческий сон, становится понятна причина тревожного сна Клавдии Петуховой. А ее фраза «Боюсь, не случилось бы чего!» относится к событиям, развивающимся параллельно в романе о дьяволе. Поздним вечером 13 нисана умирает Клавдия Петухова, а уже через несколько часов: «В белом плаще с кровавым подбоем шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана...» - в булгаковский роман будет входить Понтий Пилат.

4. Обе «Клавдии П» - глупые, и к ним относятся с пренебрежением :

«Ипполит Матвеевич не любил свою тещу. Клавдия Ивановна была глупа , и ее преклонный возраст не позволял надеяться на то, что она когда-нибудь поумнеет».

«Ипполит Матвеевич поглядел на тещу сверху вниз. Его рост доходил до 185 сантиметров. С такой высоты ему легко и удобно было относиться к теще Клавдии Ивановне с некоторым пренебрежением ». («12 стульев»)

«- Передайте ее превосходительству супруге Клавдии Прокуле , - ответил вслух прокуратор, - что она дура . С арестованным поступят строго по закону. Если он виноват, то накажут, а если невиновен - отпустят на свободу». («Черный маг»)

Интересно, что о жене Пилата Клавдии Прокуле, некоторыми церквами причисленной к лику святых, не так уж много сведений. НО! Ни один источник, не говорит о ее глупости , Булгаков же выставляет Клавдию дурой , сохраняя при этом за ней право видеть вещие, предостерегающие сны .

В Евангелии от Матфея (27: 19) читаем:

«Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него ».

Иоанн Златоуст:

«После доказательств, заключавшихся в делах, не маловажная вещь была и сон. Но почему же не сам Пилат видит его? Или потому, что жена была более достойна его , или потому, что если бы видел он, то не поверил бы ему, и даже, быть может, не сказал бы о нем. Поэтому так и устрояется, что видит этот сон жена, чтобы это сделалось известным для всех. И не просто видит она сон; но и страдает много , чтобы муж, хотя из сострадания к жене, помедлил совершать убийство».

«От пушечных звуков голоса Клавдии Ивановны дрожала чугунная лампа с ядром, дробью и пыльными стеклянными цацками.
- Я очень встревожена! Боюсь, не случилось бы чего!
Последние слова были произнесены с такой силой, что каре волос на голове Ипполита Матвеевича колыхнулось в разные стороны. <…> Голос у нее был такой силы и густоты, что ему позавидовал бы Ричард Львиное Сердце , от крика которого, как известно, приседали кони».

«Кесарь император будет недоволен, если я начну ходить по полям! Черт возьми! - неожиданно крикнул Пилат страшным эскадронным голосом ». («Копыто инженера». Тетрадь вторая. 1928-1929 год)

Смысл этих второстепенных сцен и деталей, на первый взгляд никак не работающих на сюжет романа «12 стульев», становится понятен лишь при сопоставлении со сценами из произведений Булгакова, подписанных его именем: это своего рода ключи-пазлы, сигналящие о параллельно писанных текстах, а обе героини рождены одной фантазией, причем Клавдия Петухова выступает отражением Клавдии Прокулы.

Разберем следующую пару героев - Ипполит Матвеевич и Левий Матвей - и убедимся, что Ипполит Матвеевич - это пародийно обыгранный Левий Матвей.

1. Звучание имени Левий Матвей и имени Ипполит Матвеевич схоже при произнесении вслух .

Ле вий Матвей - Ипполи т Матвеевич

Разбирая булгаковские персонажи на уровне «именного материала», следует помнить, что тексты Булгакова лучше читать не глазами, а вслух. Из воспоминаний сотрудника «Гудка» Михаила Штиха:

«Однажды Август Потоцкий влетел к нам в комнату не на шутку рассерженный.
- Ребята, вы сук-кины дети! - объявил он со своей обычной прямотой. - Ловите блох чёрт знает где, а что у вас под носом происходит, не видите.
- А что у нас происходит под носом, Август? - спросили мы.
- Посмотрите, как ваш друг Михаил Булгаков подписывает уже второй фельетон!
Посмотрели: "Г.П. Ухов". Ну и что ж тут такого?
- Нет, вы не глазом, вы вслух прочтите !
Прочитали вслух... Мамочки мои! "Гепеухов"!»

2. Ипполит Матвеевич - до встречи с Бендером служит регистратор ом в ЗАГСе. Что вносится в регистрационную книгу? Имена, фамилии и цифры , обозначающие дату либо рождения, либо смерти, либо брака.

Левий Матвей - сборщик податей до встречи с Иешуа. Каковы обязанности сборщика податей, помимо сбора денег? Запись (фиксация) имен, фамилий, цифр (сумм и дат) .

3. Оба - Ипполит Матвеевич и Левий Матвей пользуются записными книжками. О записной книжке Ипполита Матвеевича мы узнаем из диалога в дворницкой бывшего воробьяниновского особняка в Старгороде:

«Ипполит Матвеевич покраснел еще больше, вынул маленький блокнотик и каллиграфически записал: "25/IV-27 г. выдано т. Бендеру р. - 8" ».

4. Оба - Ипполит Матвеевич и Левий Матвей - после встречи с незнакомцами - Остапом Бендером и Иешуа - подчиняются их воле и становятся их спутниками. Более того, они обретают своих Учителей и становятся их единственными учениками .

5. Левий Матвей крадет нож, чтобы убить Учителя из благих намерений, ибо, по его мнению, он не должен мучительно умирать на кресте. В советских реалиях события и мысли отражаются, как в кривом зеркале: Ипполит Матвеевич бритвой убивает своего Учителя, чтобы овладеть сокровищем единолично.

6. Но дело даже не только в том, что Ипполит Матвеевич и Левий Матвей совпадают на уровне деталей. Они еще являются носителями одной и той же авторской мысли, разыгрывая ее в сценах произведений: вся путаница происходит оттого, что люди не могут адекватно воспринимать, анализировать и передавать информацию. Иешуа ужасается тому, что записывает за ним Левий Матвей, жалуясь Пилату, что «свидетели все до ужаса перепутали, что я говорил». Именно этот тезис обыгрывается и в диалоге Ипполита Матвеевича с владельцами похоронного бюро «Нимфа». Предварительно мы вспомним, что рассказала о своем сне теща Ипполита Матвеевича, а что запомнилось ему:

«- Я видела покойную Мари с распущенными волосами и в золотом кушаке».

Воробьянинов по-своему передает содержание сна:

«- Здорова, здорова, - ответил Ипполит Матвеевич, - что ей делается. Сегодня золотую девушку видела, распущенную . Такое ей было видение во сне».

«Элементная база» сна - одна и та же, но его смысл становится другим. Упоминанием Марии с распущенными волосами во сне тещи автор сигнализирует нам о Марии Магдалине, которая традиционно изображается с распущенными волосами и непокрытой головой. В то же время Воробьянинов, переиначивая сновидение о покойной жене, говорит о «распущенной девушке», перебрасывая таким образом мостик в параллельно пишущееся произведение - роман о дьяволе. Этот прием - намек в одном произведении на другое - Булгаков использовал неоднократно. Позже мы поговорим и об этом.

Добавлю, что супружеская пара - Ипполит Матвеевич Воробьянинов и его жена Мария в романе «12 стульев» сложилась не случайно: о паре Левий Матвей и Мария мы читаем в выписке из «Истории евреев с древних веков до настоящего времени» Греца (в 12 томах!!!), сделанной рукой Булгакова во время работы над черновой редакцией романа о дьяволе. К сожалению, саму выписку дано было видеть только исследователю В.И.Лосеву, который и цитирует ее в комментариях к 4 тому восьмитомного собрания сочинений Булгакова (С-Пб, 2002). За это ему - огромное спасибо. Читаем:

«Левий Матвей и Мария . Так же последователем был богатый мытарь, которого источники называют то Матфеем, то Леви и в доме которого Иешуа постоянно жил и вернулся с товарищами из самого презренного класса. К его последователям принадлежали и женщины сомнительной репутации, из которых наиболее известна Мария Магдалина <…>».

Немаловажно так же и то, что Булгаков с Марией поступает по-рыцарски: из «женщины сомнительной репутации» Мария становится женой дворянина Воробьянинова. Но и это не все. Чтобы не сделать ее свидетельницей нравственного падения мужа, дошедшего до убийства компаньона, автор переселяет ее в мир иной задолго до начала истории с бриллиантами. Таким образом, выбор имени для жены Воробьянинова и выбор имени и отчества для самого Воробьянинова может видится случайным, только если допустить ильфо-петровское авторство.

Перейдем к сравнению главных героев романов: Остапа Бендера и Иешуа Га-Ноцри.

1. У Иешуа в романе единственный ученик - Левий Матвей. У Остапа Бендера в романе «12 стульев» тоже один ученик - Воробьянинов. Отношения внутри этих двух пар - зеркальны. Интересно, что в «Золотом теленке» у «воскресшего» Остапа уже не один, а три ученика: Балаганов, Паниковский и Козлевич.

2. Если Иешуа - мессия, то Остап Бендер - антимессия. Иешуа - делает все ради людей, Бендер, наоборот, делает все ради себя. Иешуа видит в людях только хорошее, все люди - добрые. Бендер - в каждом находит порок и играет на нем.

3. Возраст Бендера: «в Старгород вошел молодой человек лет двадцати восьми »; в воображаемом Бендером милицейском протоколе «Труп второй принадлежит мужчине двадцати семи лет . Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка».

Возраст Иешуа в ранних редакциях: «- Сукин сын! Что ты наделал?! Ты... вы... когда-нибудь произносили слова неправды?
- Нет, - испуганно ответил Иешуа.
- Вы... ты... - Пилат шипел и тряс арестанта так, что кудрявые волосы прыгали у него на голове.
- Но, Бог мой, в двадцать пять лет такое легкомыслие!»

В окончательной: «И сейчас же с площадки сада под колонны на балкон двое легионеров ввели и поставили перед креслом прокуратора человека лет двадцати семи ».

4. Оба - странствующие философы. Не имеют родных, одиночки. Прекрасные ораторские способности, харизматичны.

5. Форма одежды - «походная», ничего лишнего.

Бендер: «В город молодой человек вошел в зеленом, узком, в талию, костюме. Его могучая шея была несколько раз обернута старым шерстяным шарфом , ноги были в лаковых штиблетах с замшевым верхом апельсинного цвета. Носков под штиблетами не было».

Иешуа: «Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон . Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной».

«Элементная база» для описания «мессии» одна и та же: элемент старой одежды и белый головной убор . На голове Бендера в «Золотом теленке» будет фуражка с белым верхом:

«Гражданин в фуражке с белым верхом , какую по большей части носят администраторы летних садов и конферансье, несомненно принадлежал к большей и лучшей части человечества».

6. Оба, Иешуа и Бендер, «являются» в романы из ниоткуда, но почти с одного и того же географического направления:
«- Откуда ты родом?
- Из города Гамалы, - ответил арестант, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере , есть город Гамала».

«В половине двенадцатого с северо-запада , со стороны деревни Чмаровки..»
При этом, Иешуа появляется в древнем городе - Ершалаиме, Бендер - в его проекции - в Старом Городе - Старгороде.

7. Коровьев, «Мастер и Маргарита»: «В опросы крови - самые сложные вопросы в мире!»
«- Кто ты по крови?» - спросил Пилат.
- Я точно не знаю, - живо ответил арестованный, - я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец …».

«И меня похоронят, Киса, пышно, с оркестром, с речами, и на памятнике моем будет
высечено: "Здесь лежит известный теплотехник и истребитель Остап-Сулейман-Берта-Мария Бендер-бей, отец которого был турецко-подданный ...», - вторит ему Остап в «12 стульях».
Поскольку действие романа «12 стульев» происходят в 1927 году, а главному герою Остапу - 27-28 лет, следовательно, год его рождения либо 1899, либо 1900-й. В эти годы Сирия была еще частью Османской (Турецкой) империи. Таким образом, сирийский отец Иешуа и турецко-подданный папа Отапа проживали в одном историко-географическом облаке и принадлежат фантазии одного автора.

Подведем итог этому небольшому расследованию: Бендер, Ипполит Матвеевич и теща Клавдия Петухова - это проекции Иешуа, Левия Матвея и Клавдии Прокулы. Их тени. А раз есть тень, то есть и предмет, отбрасывающий ее. И такой «предмет» существовал уже к моменту работы над романом «12 стульев» - черновик будущего романа о дьяволе. Ведь для того, чтобы создать окарикатуренные образы, нужно было УЖЕ ИМЕТЬ оригинал.

И последнее. При прочтении булгаковских произведений нужно помнить, читатель: у Булгакова ничего случайного не бывает! Если что-либо, даже самое незначительное, кажется нам неуместным или надуманным - это означает лишь одно: мы еще не знаем причину возникновения этого «чего-либо случайного» .

12 Стульев от Михаила Булгакова

Я это сделал не в интересах истины,

а в интересах правды .

Разоблачение талантливой мистификации всегда вызывает интерес; если к тому же это мистификация вокруг достаточно известного художественного произведения – интерес оказывается общим. Что же говорить о том, какой интерес может вызвать предлагаемая здесь информация: романы «12 стульев» и «Золотой теленок» на самом деле написаны Булгаковым?! Тем не менее, я предвижу первую реакцию большинства читателей: да ладно, это хорошая шутка, но не морочьте нам голову!

Должен признаться, что, пусть не так категорично, но все же недоверчиво отреагировал и я на звонок , автора книги «12 стульев от Михаила Булгакова» (Берлин, 2013). Хотя степень моего скепсиса была достаточно высокой, я все же был более или менее подготовлен к восприятию даже столь неожиданной информации, будучи хорошо знаком с литературными мистификациями Шекспира, Стерна, Булгакова и Пушкина (особенно – последнего). Кроме того, я знаю, что Булгаков был гениальным мистификатором и что его литературные мистификации до сих пор прочтены лишь единичными читателями, а их исследования А.Н.Барковым и П.Б.Маслаком практически не освоены нашим литературоведением. Но эти два огромных романа?..

Разумеется, дело не только в объеме – хотя и в объеме тоже. Скрыть такую грандиозную мистификацию непросто. Но это только первое, что приходит на ум; стоит предположить, что и в самом деле имела место литературная мистификация, как сразу же возникает множество вопросов:

Зачем эта мистификация понадобилась Булгакову?

Кто принимал в ней участие, кроме Булгакова, Ильфа и Петрова?

Откуда взялся стиль «12 стульев» (в дальнейшем, говоря о «12 стульях» я буду подразумевать оба романа), так отличающийся от стиля самых известных вещей Ильфа и Петрова?

Откуда взялся Остап Бендер и другие главные герои?

Каким образом удалось Булгакову написать «12 стульев» и «Золотого теленка» в разные годы так, что это не было замечено женой (Л.Е.Белозерской)? Или она была посвящена в мистификацию и, наравне с Петровым и Ильфом, честно промолчала до самой смерти?

Как быть с воспоминаниями о том, что Ильф и Петров вместе писали «12 стульев» вечерами и ночи напролет?

По поводу всего написанного Ильфом и Петровым до «12 стульев» хочется спросить: откуда вдруг взялся большой талант? И куда потом делся?

И, наконец, как согласовать мировоззрение участвовавших в мистификации писателей? Булгаков был непримиримым антисоветчиком и в этом смысле никогда себе не изменял, а Ильф и Петров были вполне советскими писателями – и в этом вроде бы тоже были неизменны. Между тем, при всей сущностной антисоветскости этих двух романов, в них присутствует и некий советский элемент, для Булгакова совершенно неприемлемый.

Правда, на последний вопрос мне ответить было достаточно просто, поскольку я знаю, какими приемами пользовался Булгаков-мистификатор, чтобы посметь сказать, что думал, и не быть обвиненным в «белогвардейщине», – но и без этого вопросов, требовавших ответа, хватало. Я предложил Амлински прислать книгу.

По мере вчитывания мой скепсис стал таять с опережающей чтение быстротой. Степень проникновения в проблему, широта охвата материала и огромное количество приведенных Амлински цитат заставили меня признать: у этих романов было как минимум три автора, а не два. Но и здесь я сам же нашел контраргумент: да, это так, но ведь они работали – и как раз в то время – в одной редакции (московской газеты «Гудок»), можно сказать, сидели за одним столом, без конца перебрасываясь шутками и остротами, делились замыслами. К тому же Булгаков был человеком щедрым, он мог подарить – и, вероятно, дарил – многое.

Но многое – это не все. А из книги Амлински выходит, что эти тексты не могли быть написаны ни в подобном соавторстве, ни в каком бы то ни было еще. Она «пропахала» все произведения Булгакова (в том числе – редакции глав, не вошедших в окончательный текст «Мастера и Маргариты», «12 стульев» и «Золотого теленка»), все произведения Ильфа и Петрова и все воспоминания о них – обо всех троих. Проанализировав тексты по множеству «сечений», она показала, что в этих двух романах имеют место поразительно похожие по структуре и словарю описания сходных сцен, имеющихся и в произведениях Булгакова, написанных до описываемых романов (сцены вербовки, сцены убийства, сцены потопа в квартире, описания многоквартирного дома, одалживания одежды и т.д.); что главные образы «12 стульев» перекочевали туда из прежних произведений Булгакова; что стиль прозы романов – тот же, что и в написанных Булгаковым до и после произведениях; и что дилогия буквально пропитана фактами из его биографии и случаями из его жизни, его привычками и пристрастиями, приметами обликов и характеров его друзей и знакомых и маршрутами его передвижений. Причем все это таким образом использовано и включено в плоть прозы, что речи о совместной работе над ней идти не может. Так вместе не пишут. Так мог писать только сам Михаил Булгаков. Но не Ильф и Петров. Судите сами. Я не отбирал приводимые Амлински примеры по степени убедительности, а просто брал их подряд из ее разбора; даты произведений везде указаны по году публикации (хотя, например, роман «12 стульев», впервые публиковавшийся с 1-го номера журнала «30 дней» за 1928 год, очевидно, дописан не позже осени 1927 года).

«Ровно в полдень запел петух в кооперативе “Плуг и молот”. Никто этому не удивился». («12 стульев», 1928)

А вот откуда этот петух попал в «12 стульев»:

«…В десять с четвертью вечера в коридоре трижды пропел петух… Человека, живущего полтора года в коридоре №50 не удивишь ничем. Не факт неожиданного появления петуха испугал меня, а то обстоятельство, что петух пел в десять часов вечера. Петух – не соловей и в довоенное время пел на рассвете». (Булгаков, «Самогонное озеро», 1923)

Вот еще пара, явно связанная единым происхождением:

«Провизор Леопольд Григорьевич, которого домашние и друзья называли Липа…». («12 стульев»)

«Я успел обойти больницу и с совершеннейшей ясностью убедился в том, что инструментарий в ней богатейший…

– Как же-с, – сладко заметил Демьян Лукич, – это все стараниями вашего предшественника Леопольда Леопольдовича. Он ведь с утра до вечера оперировал… Они его вместо Леопольд Леопольдович Липонтий Липонтьевичем звали». (Булгаков, «Полотенце с петухом», 1923)

А вот еще:

«…Ноги были в лаковых штиблетах с замшевым верхом апельсинного цвета». (12 стульев»)

– «…Он показался мне комичным, так же как и лакированные ботинки с ярко-желтым верхом…» (Вторая жена Булгакова Л.Белозерская о первой встрече с ним в 1921 году, в книге «О, мед воспоминаний», 1989)

Еще:

«Брезина – дива из парижского театра «Фоли-Бержер!» (В афише, из главы, не вошедшей в основную редакцию «12 стульев».) Там же: «На сцену медленно вышла знаменитая мадемуазель Брезина с бритыми подмышками и небесным личиком. Дива была облачена в страусовый туалет».

«Костюмы нам сшили великолепные… Моя фотография в костюме из страусовых перьев… долго была выставлена на Больших бульварах». (Из книги воспоминаний Белозерской «У чужого порога», о том, как в Париже во время эмиграции она была принята в труппу мюзик-холла «Фоли-Бержер.)

И еще:

«…Ипполит Матвеевич… стал с силой отрывать толстые пальцы незнакомца от стула». («12 стульев»)

Щукин… стал палец за пальцем отгибать и отогнул их все». («Роковые яйца», 1925).

И еще:

«К обеду астролябия была продана (на базаре – В.К.) слесарю за три рубля». («12 стульев», причем Амлински показывает, что для продажи астролябии Остапу понадобился примерно час.)

«Через час я продал шинель на базаре» (Булгаков, «Записки на манжетах», 1922 – 23гг.). Е.С.Булгакова, дневник: «Жена Мандельштама вспоминала, как видела Мишу в Батуме 14 лет тому назад (то есть в 1921 году – В.К.)…, когда он бедствовал и продавал керосинку на базаре». Чарнота в пьесе «Бег» тоже торгует на базаре.

За три года до появления позеленевших усов и волос Воробьянинова в «12 стульях» в повести «Собачье сердце» (1925) у клиента профессора Преображенского волосы тоже стали зелеными.

В «12 стульях» «Отец Федор… смущенно улыбаясь… чуть было не угодил под исполкомовский автомобиль», в «Дьяволиаде» (1924) «Коротков… широко и глупо улыбаясь… чуть не попал под автомобиль»), а в «Роковых яйцах» (1925) «Персиков… чуть не попал под автомобиль на Моховой».

Куриный мор погубил 250 кур у попадьи Дроздовой («Роковые яйца», 1925), а у отца (то есть у попа) Федора в «12 стульях» мор унес 240 кроликов.

Как профессор Преображенский и его пациент в «Собачьем сердце» (1925), так и Воробьянинов в «12 стульях» любили, знали наизусть серенаду Дон Жуана «От Севильи до Гренады в тихом сумраке ночей» – и напевали ее.

«Гобелен зеленый» из булгаковского рассказа «Обмен веществ» (1924), «бледно-зеленые гобелены» из рассказа «Ханский огонь» (1924) и «гобелен с пастушками» из рассказа «Я убил» (1926) попали в «12 стульев» в виде гобелена «Пастушка», но ни один гобелен не попал в произведения Ильфа и Петрова.

Помещение, «разделенное фанерными перегородками на пять отделений» из рассказа «Трактат о жилище» (1926) в «12 стульях» превратилось в «большую комнату мезонина», которая «была разрезана фанерными перегородками на длинные ломти».

«Брат Луначарского» из «Золотых корреспонденций Ферапонта Ферапонтовича Капорцева» (1924) превратился в «Золотом теленке» в «сына лейтенанта Шмидта» вместе с сопутствующими приметами, вплоть до совпадений в суммах, выданных жуликам.

Описание огромной лужи, вышедшей из гоголевской миргородской «удивительной лужи», Булгаковым было использовано трижды: сначала в фельетоне «Шансон Д`этэ. Дождливая интродукция» (1923), затем в «12 стульях» («Взвод красноармейцев в зимних шлемах неустрашимо пересекал лужу…»), а в третий раз – в не вошедшей в окончательную редакцию романа «Золотой теленок» части главы «О том, как Паниковский нарушил конвенцию».

Излюбленные словечки и выражения Булгакова гуляют по страницам его рассказов и «12 стульев», но никогда – у Ильфа и Петрова: наречие «мгновенно», существительное «изобилие» и формы от него, выражения «обратите внимание», «я к вам по делу», «а равно (также)», «в университетах не обучались», «шиш с маслом», «сукин сын», «неприличными словами не выражаться», «рукопожатия отменяются» и т.д. и т.п.

По рассказам и фельетонам Булгакова, повестям «Роковые яйца» и «Собачье сердце», романам «Белая гвардия», «Великий канцлер» и по роману «12 стульев» расхаживают и бегают мужчины в кальсонах («подштанниках»), чего они никогда не делают в произведениях Ильфа и Петрова.

В произведениях Булгакова (роман «Белая гвардия», рассказы «Я убил», «Налет» и «В ночь на 3-е число») описания сцен убийства поразительно похожи экспрессией с описанием убийства Остапа Бендера, более того, предметное «оснащение» сцен убийств идентичны: ночь, единственный свидетель – луна, место убийства освещает фонарь (или фонарик), убийство жестокое и кровавое. Нужно ли говорить, что ничего подобного нет у Ильфа и Петрова. Точно так же не упоминают они о финском ноже, который Булгаков неоднократно использовал в своих произведениях, в том числе и преимущественно – как символ предательского удара в спину. Именно финским ножом великий комбинатор в «Золотом теленке» собирался вскрывать подпольного миллионера.

Глагол «хлынуть» в разных вариантах фраз и словосочетаний в «12 стульях» использован четырежды; Булгаков использовал его в других произведениях более 10 раз; Ильф и Петров – ни разу. «Шиш» в виде просто «шиша» и «шиша с маслом», в виде «кукиша», «фиги» или «дули» в рассказах и романах Булгакова, в том числе и в «12 стульях», употреблен более 30 (!) раз, притом что Ильф и Петров к этому слову и жесту остались абсолютно равнодушны. Допускаю, что Амлински могла ошибиться и пропустить один-два случая, поскольку в электронном виде всех текстов пока нет, – но все равно ее исследование впечатляет.

У Булгакова имеет место множество упоминаний всевозможных романсов и цитат из них – в то время как Ильф и Петров к романсам относились насмешливо и по их поводу иронизировали: между тем только в «12 стульях» и «Золотом теленке» Амлински обнаружила более 20 (!) строк или строф различных романсов, цитируемых их знатоком Булгаковым. Но романсовая тема – лишь часть вообще музыкальной; вот перечисление только голосов, попавших в произведения Булгакова и в исследуемые романы: дисканты, тенор, лирическое сопрано, колоратурное сопрано, меццо-сопрано, баритон, баритональный бас и бас – во множестве раз и в разных вариациях. То же самое – и с упоминаниями певцов и хора, с названиями опер и ариями из них, с названиями нот и инструментов. Если учесть, что ничего подобного нет в творчестве Ильфа и Петрова, то трудно представить себе соавторство, в результате которого в плоть романов органично вписались все эти музыкальные термины и детали.

Не миновал эти романы и мистический ореол, так характерный для всех произведений Булгакова. Невозможно приводить все эти цитаты, скажу лишь, что только в «12 стульях» упоминаний демонизма, чертовщины и потусторонщины – более двух с половиной десятков, в то время как «никто из персонажей Ильфа и Петрова не взлетал на карнизы, не растворялся и не отражался в зеркалах, даже в таких зарисовках, в которых невозможно обойтись без отражения».

В «12 стульях» и в других булгаковских произведениях обнаружены глубокие следы от врезавшихся в эмоциональную память Булгакова случаев из его биографии. Похоже, причиной того, что эпизод с продажей керосинки до такой степени обременил эмоциональную память Булгакова, была его врожденная деликатность и стыдливость, которые ему пришлось преодолевать во время «базарной» торговли.

Однажды у Булгакова украли чемодан, в котором, в частности – и в основном – было его белье. Видимо, ему пришлось одалживаться, что было для него чрезвычайно болезненно; по этой причине и гуляют по произведениям писателя эти темы кражи чемодана с бельем и одалживанья чужого белья и чужой одежды: украденные чемоданы и у Бендера, и у Аметистова из «Зойкиной квартиры» (1925), кафтан в «Кабале святош», костюм в «Иване Васильевиче», жилет в «12 стульях», одалживаемые кальсоны в «Днях Турбиных», – причем это последнее, видимо, так «зацепило» его, что даже фамилию главного героя «Дьяволиады» он сделал производной от этого слова, а нижнее белье стало чуть не неотвязной темой в его творчестве (чего, разумеется, нет вообще в произведениях Ильфа и Петрова). Амлински собрала поразительную подборку цитат с «кальсонами» и «подштанниками» из произведений Булгакова, включая исследуемые романы.

В другой раз его обокрали так, что, при его впечатлительности и ранимости, это осталось шрамом на всю жизнь: у него украли всю только что полученную зарплату – 400 рублей, он остался без копейки. О том, насколько сильное впечатление это на него произвело, хорошо видно по огромной подборке цитат из произведений Булгакова с использованием цифры 400 (в том числе и из «12 стульев»).

Не менее впечатляющ анализ передвижений Остапа Бендера с Воробьяниновым и отца Федора: как оказалось, все эти путешествия повторяют маршруты тех или иных переездов Булгакова в 1920 годы, вплоть до названий гостиниц, в которых он останавливался в тех же населенных пунктах, – и вплоть до катастрофы в последнем пункте – Батуме – отразившей реальную жизненную катастрофу Булгакова, который так и не смог уплыть в Константинополь.

«После демонстрации топографического, музыкального и мистического оформления, после многочисленных перекличек с творчеством Булгакова, с освещением в романах фактов из его личной жизни, – резюмирует в этой части своего расследования Амлински, – возможен лишь один вывод: основным и координирующим автором обоих романов является писатель Михаил Афанасьевич Булгаков».

Но в таком случае нам пора отвлечься от этих хотя и множественных, но частностей и попытаться ответить на главные вопросы, заданные в начале статьи. И начинать следует, конечно же, со стиля. Амлински, например, приводит две фразы – из «12 стульев» и «Мастера и Маргариты»:

«В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошел молодой человек лет двадцати восьми». («12 стульев»)

«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…» («Мастер и Маргарита»).

Да, действительно, музыка, «околдовывающий ритм» (выражение Л.Яновской) этих двух фраз практически совпадает – но по одной фразе судить нельзя, даже понимая, что такое совпадение не может быть случайным. А вот если продолжить этот начатый Амлински анализ ритма прозы «12 стульев» и «Мастера», то нетрудно убедиться, что и вокруг этих фраз в тех же местах обоих романов ритм – с небольшими вариациями – тот же. Под это сравнение хорошо подходит и еще одна фраза, которой, как и в двух предыдущих случаях, повествователь впервые знакомит читателя с новым героем:

«Человек без шляпы, в серых парусиновых брюках, кожаных сандалиях, надетых по-монашески на босу ногу, и белой сорочке без воротничка, пригнув голову, вышел из низенькой калитки дома №16». («Золотой теленок»)

Более того в прозе и «Мастера», и «12 стульев» постоянно имеют место аналогичные по звучанию, «длинные» периоды, перемежающиеся короткими фразами, и ритмическая основа ее в обоих случаях идентична. (Разумеется, речь идет о прозе повествования, а не о диалогах.) Но ритм прозы индивидуален, если не заимствован. Мне могут возразить: «Мастер и Маргарита» написан после «12 стульев». Тем более! Если мы признаем это поразительное ритмическое сходство, но не согласимся с тем, что «12 стульев» написаны Булгаковым, нам придется признать Булгакова эпигоном Ильфа и Петрова! И, наконец, Ильф и Петров во всех своих произведениях, кроме «12 стульев» и «Золотого теленка», писали совершенно другой прозой, другим, «рубленым» стилем, характерным даже не столько именно для них, сколько вообще для советской прозы 1920-х. Загляните в любое место «Одноэтажной Америки» – как правило, предложения у них короткие, а изредка становятся подлиннее только за счет его однородных членов. Мне могут возразить, что это очерковая проза, – но и в рассказах Ильф и Петров так и остались фельетонистами с тем же стилем. Что же касается словаря писателей, то он отдельного разговора и не требует: все изложение расследования Амлински пестрит словарными совпадениями из прозы Булгакова и из исследуемых романов.

Перейдем к Остапу Бендеру – и начнем с поразительно совпадающих привычек и черт характеров Аметистова из «Зойкиной квартиры» (1925) и Остапа Бендера.

1) Оба главных героя намекают на свое благородное, хотя и незаконнорожденное происхождение и при этом самозабвенно врут – это и вообще их общая черта. (Из воспоминаний о Булгакове известно, что во время репетиций «Зойкиной квартиры» Михаил Афанасьевич и первый исполнитель роли Аметистова, Рубен Николаевич Симонов, соревновались, придумывая разнообразные биографии Аметистову, пока не сошлись на том, что он незаконный сын Великого князя и кафешантанной певички).

2) Оба, и Бендер, и Аметистов, выступают в роли чьих-то двоюродных братьев.

Бендер: «Тепло теперь в Париже? Хороший город. У меня там двоюродная сестра замужем…»

Аметистов: Хамишь, Зойка… Гонишь двоюродного брата…

3) А вот какими они видятся будущим партнерам (обоим, Обольянинову и Воробьянинову, – дворянского происхождения, с весьма похожими чертами характера):

«В конце концов, без помощника трудно, – подумал Ипполит Матвеевич, – а жулик он, кажется, большой. Такой может быть полезен». («12 стульев»)

«Обольянинов (за сценой, глухо). Для этого я совершенно не гожусь. На такую должность нужен опытный прохвост». («Зойкина квартира»)

4) И Бендер, и Аметистов, оба не брезгуют одеждой с чужого плеча.

5) Оба, и Аметистов, и Бендер пересыпают свою речь французскими словами, и выражениями, …немного говорят по-немецки, оба (как и Булгаков – В.К.) не владеют английским.

6) Оба – картежники, играют в «девятку».

7) Обоим присущи пошлость и фамильярность.

8) Оба шутят, обыгрывая одни и те же выражения. Например, Аметистов заявляет, что рукопожатия отменяются, – и в конторе Бендера висели плакаты о часах приёма и вредности рукопожатий.

9) Оба мечтают о загранице в самом что ни на есть примитивном виде: море, пляж и они в белых штанах.

Интересно, что, независимо от Амлински, А.Б.Левин выявил и изложил в Интернете в статье «12 стульев из “Зойкиной квартиры”» практически те же черты сходства. Я не сомневаюсь в том, что исследовательница и сама обнаружила то, что заметил и описал Левин (она знакома с этой публикацией и ссылается на нее), но дело здесь не в том, «кто первый кукарекнул». Важно, что, в случае состоявшейся литературной мистификации и сложившейся в связи с этим непростой литературоведческой ситуации, Амлински приобрела неожиданного и наблюдательного союзника. Вот, например, черты сходства этих героев, которые отмечены Левиным и которыми список Амлински можно было бы продолжить (полностью текст его статьи можно найти по адресу

10) Как опытные мошенники, Бендер и Аметистов готовы к любым неожиданностям и поворотам судьбы: на этот случай у них всегда есть с собой все самое необходимое. Свой «джентльменский набор» (милицейская фуражка, афиша мага, четыре колоды карт с одинаковой рубашкой, пачка документов с круглыми сиреневыми печатями, благотворительные открытки иэмалевые нагрудные знаки) Остап хранит в «акушерском саквояже», а Аметистов – в замызганном чемодане (шесть колод карт, портреты вождей…, «документов полный карман»).

11) Оба с нежностью относятся к этим изделиям кожгалантереи:

«Моя правая рука, – сказал великий комбинатор, похлопывая саквояж по толстенькому колбасному боку. – Здесь всё, что может понадобиться элегантному гражданину моих лет и моего размаха». («12 стульев»)

Аметистов. Верный мой товарищ, чемодан. Опять с тобою вдвоём, но куда? («Зойкина квартира»)

12) Элементы их биографий тоже до странности похожи. Аметистов служилактёром, в милиции, в Одессе«изживал бюрократизм», оказался в тюрьме и в романе появляется после отсидки. Остап сидел в Таганскойтюрьме, не прочь выступить на сцене, пусть и виде мага, является обладателем милицейскойфуражки и, направляясь на Антилопе в Черноморск (подразумевается – вОдессу), призывает «ударитьпо разгильдяйству».

13) Оба обыгрывают одни и те же выражения.

Аметистов . Ему! Прямо в глаза. Я старый боевик, мненечеготерять, кроме цепей.

Бендер, обращаясь к Козлевичу, говорит:

«А в Арбатове вамтерятьнечего,кромезапасныхцепей».

14) Как выясняется, и у Остапа, и у Аметистова имеются «запасные» документы, причем имена и фамилии в этих фальшивых документах странным образом «перекликаются»:

«КонрадКарлович Михельсон, сорока восьми лет,член союзас тысяча девятьсот двадцать первого года, в высшей степени нравственная личность,мой хороший знакомый, кажется друг детей...». («12 стульев»)

«И скончался у меня в комнатеприятель мойЧемодановКарлПетрович,светлая личность, партийный». («Зойкина квартира»)

15) Очень похожи манеры речи Остапа и Аметистова. «Оба говорят на странной смеси макаронического русского, характерного для людей «света» дореволюционной России и советского канцеляриста, а из советского новояза выбирают одинаковые штампы».

16) Оба героя на голубом глазу декларируют свою законопослушность:

Аметистов Закон-с. Азакондля меня свят. Ничего не могу.

И великий комбинатор говорит о себе в третьем лице так же: «Заметьте себе, Остап Бендер никого не убивал. Его убивали – это было. Но сам ончист передзаконом. Я, конечно, не херувим. У меня нет крыльев, но я чту Уголовный кодекс».

Вероятно, можно найти и другие совпадения; ну, например: оба, и Бендер, и Аметистов, любят театральное обращение «в воздух», к неким гражданам-товарищам и «господам присяжным заседателям», оба блестяще владеют приемами демагогии, оба – абсолютные циники.

«Последовательно, из произведения в произведение (Булгакова – В.К.), мы встречаем образ Остапа Бендера, – пишет Амлински. – Это ловкий, авантюрный, неглупый, обаятельный и симпатичный жулик, …не лишенный актерских способностей, достаточно эрудированный, способный к месту сказать пару французских, реже – немецких слов, быстро принимающий решения в затруднительных ситуациях, карточный игрок, балагур, находящий со всеми общий язык, старающийся взять от жизни по максимуму и владеющий способностью подчинять своему влиянию разных людей, …который приживается в любой среде и меняет от произведения к произведению лишь фамилию и имя, оставаясь верным своему создателю Булгакову, – тогда как образа героя, схожего с Остапом нет ни в одном произведении Ильфа и Петрова. Близнецы-братья Остапа – Аметистов (пьеса “Зойкина квартира”), рожденный до Бендера, и Жорж Милославский (пьеса “Иван Васильевич”), созданный после Остапа». И, как она показывает в дальнейшем, в большой степени – Чарнота из пьесы «Бег», а В.Лосев, кроме Аметистова и Милославского, включает в эту галерею еще и Коровьева из «Мастера и Маргариты».

Всего вышеизложенного более чем достаточно, чтобы солидаризироваться с выводом Левина:

«Приведенные… многочисленные совпадения исключают, как мне кажется, их случайность, – пишет Левин. – Если принять, что каждое из отмеченных совпадений независимо от остальных, а вероятность каждого (заведомо завышенная) составляет одну вторую, то вероятность их одновременного появления в дилогии лежит между одной миллионной и одной десятимиллионной. Всех русских романов во много тысяч раз меньше, чем нужно для случайного появления такой последовательности совпадений».

Замечательно, что Левин применяет в рассуждении вероятностный подход: в самом деле, с учетом и множества других стилевых сходств, которые обнаружены Амлински и лишь малая часть которых нами здесь приводится, случайность такого количества совпадений столь ничтожно мала, что просто не может быть принята во внимание. Вместе с тем вызывает возражение последнее предложение процитированного здесь абзаца из его статьи, совершенно не следующее из предыдущего: «В то же время установить причины возникновения каждого из этих совпадений через полвека после смерти всех трех авторов вряд ли возможно». Именно очевидная неслучайность этих совпадений и должна была рано или поздно заставить кого-нибудь заняться расследованием их причины, невзирая на «срок давности». Таким исследователем и оказалась Ирина Амлински.

А теперь зададимся вопросом: возможно ли при таких «совпадениях» исчисляющихся сотнями, что Ильф и Петров могли быть авторами «12 стульев»? Ведь в этом случае применить к ним слово «эпигоны» было бы чересчур деликатно. В то же время возникает и другой вопрос: если Булгаков принимал какое бы то ни было участие в написании обоих романов (пусть хотя бы как соавтор!), то как они могли не упомянуть об этом участии? Ну, хоть словом, хоть полусловом? А ведь нигде никогда никто из них об этом даже не заикнулся. Не правда ли, странно?

Я не обвиняю ни Ильфа, ни Петрова в нечистоплотности или неблагодарности и предпочитаю считать, что они рисковали своей писательской репутацией, когда, при такой стилевой схожести прозы Булгакова и «12 стульев», ставили свои имена на обложку романа, мистифицируя современников и потомков. Одна из главных задач литературной мистификации – скрыть ее причину. Положение обязывало всех ее участников хранить тайну. Врать приходилось всем, направо и налево. Легко представить, как Булгаков охотно соглашался с теми, кто говорил ему, что Ильф и Петров написали замечательную книгу. Еще легче – как Ильф и Петров принимали поздравления с успехом «12 стульев». Им нельзя было даже заикнуться о каком бы то ни было участии Булгакова в создании романа – в противном случае мистификация не продержалась бы и недели. При том, что из-за лютой ненависти советской критики к Булгакову с 1926 года его публиковать перестали совсем (как потом выяснилось – до смерти), таких игр им бы не простили.

Меня могут упрекнуть в том, что я вместе с Амлински «подставляю» Ильфа, Петрова и Булгакова, что такое поведение мистификаторов противоречило бы элементарной человеческой этике. Да, это так, но следует помнить, что мистификация всегда обращена в будущее, а потому и не наносит никакого ущерба современникам мистификаторов: по этой причине литературная мистификация и допускает нарушения этики.

Итак, похоже, действительно имела место литературная мистификация, и автором «12 стульев» и «Золотого теленка» был Михаил Булгаков. В связи с этим нам предстоит ответить на главный вопрос: кому и зачем понадобилась эта мистификация. Но прежде чем отвечать на него, следует задать другой: а не оставил ли нам Булгаков какого-нибудь намека, какого-нибудь «ключика», который помог бы нам на этот вопрос ответить? Ведь зная Булгакова, мы понимаем, что он просто не мог не оставить для нас такой «зарубки», если он и в самом деле осуществил эту мистификацию. Похоже, Амлински этот ключик нашла:

«Самое интересное послание будущим читателям, – пишет она, – автор оставил в начале повествования романа “12 стульев”, в котором он называет причину “передачи” своего таланта и авторства Ильфу и Петрову»:

«С одной стороны – лазурная вывеска “Одесская бубличная артель – Московские баранки”. На вывеске был изображен молодой человек в галстуке и коротких французских брюках. Он держал в одной, вывернутой наизнанку руке сказочный рог изобилия, из которого лавиной валили охряные московские баранки, выдававшиеся по нужде и за одесские бублики. При этом молодой человек сладострастно улыбался».

Расшифруем булгаковское послание. «Одесская бубличная артель» – фельетонисты-одесситы Катаев, Ильф и Петров; «молодой» человек – Булгаков, который любил стильно одеваться. «Сказочный рог изобилия» характеризует булгаковскую скоропись: он легко и быстро писал фельетоны – а «12 стульев» и является, по существу, большим фельетоном, или, точнее, романом в фельетонах. «Вывернутая наизнанку рука» (как необычно, странно сказано, привлекая к сказанному внимание!) – булгаковский мистификационный прием скрытнописи, когда роль повествователя передается антагонисту. «Московские баранки, выдававшиеся по нужде и за одесские бублики» – булгаковские произведения, в случае необходимости («по нужде») выдававшиеся и за произведения одесситов. Другими словами, Булгаков пошел на вынужденную мистификацию, согласившись выдать свой роман за написанный Ильфом и Петровым. «М олодой человек сладострастно улыбался» – ну, что ж, опубликовав этот роман-фельетон, весь наперченный антисоветскими высказываниями – пусть и из уст «отрицательных» персонажей, – Булгаков вполне мог улыбнуться и сладострастно. В поддержку последнего предположения привлекаем запись из дневника Е.С. Булгаковой от 15 сентября 1936 года:

«Сегодня утром М.А. подал письмо Аркадьеву, в котором отказывается от службы в Театре и от работы над «Виндзорскими». Кроме того – заявление в дирекцию. Поехали в Театр, оставили письмо курьерше.[...] М.А. говорил мне, что это письмо в МХАТ он написал “с каким-то даже сладострастием”».

Теперь мы можем попытаться реконструировать эту мистификацию, заодно ответив и на те вопросы, которые пока остались неотвеченными. Из того, что общеизвестно о «возникновении замысла» и его осуществлении, кроме Ильфа и Петрова не вызывает сомнения участие в этой мистификации Валентина Катаева. Но его роль может быть оценена только с пониманием того, зачем вообще эта мистификация была затеяна и осуществлена. Ведь Булгаков в тот момент жил безбедно: начиная с 1926 года, его прозу перестали печатать, но его пьесы шли во множестве театров, за один 1927 год он заработал более 28.000 рублей. Он обставил квартиру и впервые в жизни добился комфорта, который ему был так необходим для спокойного писательского труда. Стало быть, роман был написан не для денег.

В то же время увидеть свое имя на опубликованной прозе Булгаков уже не рассчитывал. С одной стороны, лютая ненависть к нему советской критики, а с другой – постоянные вызовы в ГПУ, обыск и изъятие дневника и рукописи «Собачьего сердца» – все свидетельствовало, что надежды на публикацию прозы нет. Так зачем же он взялся за этот роман-фельетон – притом что жаловался на необходимость писать фельетоны, которые отнимали у него силы и время, и, как мы теперь понимаем, заведомо (с первых строк) зная, что он может быть опубликован только под чужим именем?

Логика подводит нас к единственно возможному ответу. Булгаков написал этот роман под заказ той организации, в руках которой находилась в тот момент его судьба, – заказ ГПУ. Это было соглашение, в котором условием с его стороны было обещание оставить его в покое. А со стороны противника? – Его согласие написать советскую прозу. Булгаков знал, что ему по плечу написать честную прозу так, что придраться к нему будет невозможно и что все поймут ее, как хотелось бы им ее понять.

Как мистификатор Булгаков, искусству мистификации учившийся у Пушкина, о своих тайных ходах никогда никому не рассказывал. Поистине свято относившийся к любимым женщинам, он, тем не менее, в их способность хранить тайну не верил. Писал он легко и быстро, главным образом по ночам, а потому и ни одна из жен Булгакова ни сном ни духом не ведали о его литературных мистификациях.

Свидетельство этому – «Белая гвардия» (1925), где он сделал повествователем своего антагониста (в жизни – В.Б.Шкловского; см. об этом работу П.Б.Маслака «Образ рассказчика в «Белой гвардии»), – что переворачивало идеологические знаки в романе и защищало автора от обвинений в белогвардейщине. В «12 стульях» и «Золотом теленке» Булгаков сделал повествователем некого советского фельетониста, который принимает советскую власть и свое отношение к ней подтверждает произнесением хотя бы одной верноподданнической фразы.

Такое место есть в «12 стульях»:

«Сокровище осталось. Оно было сохранено и даже увеличилось. Его можно было потрогать руками, но нельзя было унести. Оно перешло на службу другим людям».

Такое место есть и в «Золотом теленке»:

«Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями».

В «переговорах» с ГПУ обе стороны пришли к согласию в том, что книга в этой ситуации не может выйти под именем Булгакова, которое у советских критиков вызывало беспримерную злобу. Для реализации проекта было предложено приемлемое для обеих сторон имя Катаева, который и осуществил дальнейшую «сцепку». И если принять эту версию, становится понятным поведение Катаева: он был посредником в этих переговорах и, в конечном счете, участником мистификации. Он же убедил Ильфа и Петрова, что мистификация, с одной стороны (со стороны ГПУ) ничем им не грозит, а с другой – может сделать им имя; при этом они, будучи по мировоззрению вполне советскими людьми, с чистой совестью поставили свое имя на обложку романа. Полагаю, фраза Булгакова о «московских баранках, по нужде выдаваемых и за одесские бублики», о вынужденности этой мистификации была оставлена в романе с их ведома.

Амлински считает, что «12 стульев» Булгаков написал в июле-сентябре 1927 года, что хорошо согласуется с выкладками М.П.Одесского и Д.М.Фельдмана о том, что уже в октябре началась редподготовка публикации в журнале. Что же касается воспоминаний Ильфа и Петрова о том, как они вместе писали «12 стульев», то иными их воспоминания быть и не могли: все участники мистификации, как могли и умели, вводили в заблуждение окружающих и прочих современников. Разумеется, само участие в мистификации поставило их в сложное положение, особенно Ильфа, который еще долгое время чувствовал себя не в своей тарелке. Дочь Ильфа, А.И.Ильф вспоминала: «Петрову запомнилось поразительное признание соавтора: “Меня всегда преследовала мысль, что я делаю что-то не то, что я самозванец. В глубине души у меня всегда гнездилась боязнь, что мне вдруг скажут: «Послушайте, какой вы к черту писатель: занимались бы каким-нибудь другим делом!»”

Тем не менее Ильф и Петров не проронили ни звука и тайну сохранили. Более того, им пришлось теперь оправдывать взятые на себя обязательства. По этой причине после публикации «12 стульев» с ведома Булгакова они и стали использовать в своих рассказах и фельетонах булгаковские мотивы, детали и образы, как из опубликованной редакции романа, так и из оставшихся неопубликованными глав (а впоследствии – и из «Золотого теленка»), тем самым вводя в заблуждение и будущих исследователей их творчества. Именно с 1927 года в записной книжке Ильфа появляются записи, в дальнейшем укрепившие его авторитет как бесспорно талантливого соавтора романов.

Результат оказался удачным для всех. Вот почему Булгакову после выхода «12 стульев» вернули рукопись и дневник, который он сразу уничтожил, и действительно оставили в покое. Но прозе его уже не суждено было появиться на страницах советской печати. Советская критика и без ГПУ сделала для этого все возможное.

Остался последний вопрос: почему эту мистификацию проглядело наше литературоведение? На этот вопрос сегодня ответ уже очевиден. Литературоведами недооценен гений и Пушкина, и Булгакова, как писателей-мистификаторов. Проблема повествователя в их романах у нас практически не рассматривалась – в противном случае мы бы уже давно догадались, как именно и Пушкин, и Булгаков использовали возможность передачи этой роли своему антагонисту. Эту задачу впервые решил А.Н.Барков в его двух основных трудах «Роман Михаила Булгакова “Мастер и Маргарита”. Альтернативное прочтение»; М., 1994) и «Прогулки с Евгением Онегиным» (1998), но обе книги академическим литературоведением замалчиваются.

В статье о теории литературной мистификации я писал: Мистификация считается состоявшейся, когда она разгадана. Сегодня, с выходом книги Амлински, можно считать мистификацию с «12 стульями» и «Золотым теленком» состоявшейся. В связи с ней нам еще предстоит ответить на ряд вопросов, намеченных Амлински, – в частности и об авторстве некоторых произведений Ильфа и Петрова, вышедших уже после публикации этих романов. Это она обещает сделать в следующей книге.

Я не держусь иллюзий по поводу признания этой мистификации литературоведами. Однако даже в случае их вынужденного согласия с изложенным в книге Амлински нам предстоит упорядочить уже имеющиеся знания о процессе создания и публикации «12 стульев» и «Золотого теленка» и попытаться найти дополнительные сведения, проливающие свет на причину, по которой мистификаторы выдавали «московские баранки» за «одесские бублики», – или предложить какую-то иную версию событий того времени, которая смогла бы объяснить все эти необъяснимые в рамках существующей теории авторства этих романов «совпадения». В любом случае проблема потребует обсуждения.

Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Чем больше сравниваю тексты, тем сильнее захожу в тупик.
Они там все под одним одеялом спали писали одним стилем.
Вот что с этим делать? Это какой-то мем того времени или кому-то понравилось и все друг у друга списали?

Ночью я ночевал, а днем я ходил в домовое управление и
просил, чтобы меня прописали на совместное жительство. Председатель домового
управления, толстый, окрашенный в самоварную краску человек в барашковой шапке
и с барашковым же воротником , сидел, растопырив локти, и медными глазами
смотрел на дыры моего полушубка.

Барашковые шапки склонились над листом, и мгновенно их разбил паралич. По часам, что тикали на стене, могу сказать, сколько времени он продолжался. Т р и м и н у т ы. Затем председатель ожил и завел на меня угасающие глаза:
- Улья?.. - спросил он суконным голосом. Опять в молчании тикали часы.
- Иван Иваныч, - расслабленно молвил барашковый председатель , - выпиши им, друг, ордерок на совместное жительство.
(Булгаков. Воспоминания) Прекрасная метонимия, кстати!

Безусловно, он поразил тем, что оказался очень рослым; поразил тем, что из-под чела его смотрели необыкновенной силы и красоты глаза… Но это вышел, в общем, обычного советского вида, несколько усталый человек, в полушубке с барашковым воротником и в барашковой же , чуть сдвинутой назад шапке (Олеша о Маяковском. Цитирует Катаев)

Хорошо помню и я этот вечер – Ингулов в президиуме! может быть, рядом с ним и Клавдия Заремба! – и Маяковского, так прекрасно описанного Олешей. Однако я бы не сказал, что Маяковский был в полушубке с барашковым воротником и барашковой шапке. Это неточно. Я бы сказал так: на Маяковском было темно-серое, зимнее, короткое, до колен, полупальто с черным каракулевым воротником и такая же черная – но не шапка, а скорее круглая неглубокая шапочка , действительно несколько сдвинутая на затылок, открывая весь лоб и часть остриженной под машинку головы. (Катаев)

Дальнейшее еще больше поразило матушку. Отец Федор заявил, что этим же вечером должен выехать по делу, и потребовал, чтобы Катерина Александровна сбегала к брату булочнику и взяла у него на неделю пальто с барашковым воротником и коричневый утиный картуз . ("12 стульев")

Над сапогами царила зеленоватая бекеша на золотом лисьем меху. Поднятый барашковый воротник, похожий с изнанки на стеганое одеяло, защищал от мороза молодецкую харю с севастопольскими полубаками. На голове Александра Ивановича помещалась прелестная курчавая папаха. ("Золотойтелёнок") Вспомнилось из "Мастера и Маргариты": "на лице его помещались сверхъестественных размеров очки..."

Заместителя в комнате не было, а находившийся там человек в барашковой шапке отнесся к пришельцам джентльменски холодно. Куда? - спросил лентяй, начиная дрожать.
- В шахту, - повторила барашковая шапка . - На профработу. Да вы идите к самому председателю.
Председатель вызвал человека в барашковой шапке и приказал никого не пускать.
(Ильф и Петров. Рассказы) Аналогичная метонимия.