Дракула брэм стокер читать полностью. Письмо от Харкера
Annotation
Валентин Григорьевич Распутин - русский прозаик, произведения которого стали классикой отечественной литературы, писатель редкого художественного дара. Его язык - живой, точный и яркий, драгоценный инструмент, с помощью которого Распутин творит музыку родной земли и своего народа, наделяя лучших своих героев способностью ощущать «бесконечную, яростную благодать» мироздания, «все сияние и все движение мира, всю его необъяснимую красоту и страсть...».
Повести и рассказы
ДЕНЬГИ ДЛЯ МАРИИ
ПОСЛЕДНИЙ СРОК
ЖИВИ И ПОМНИ
ПРОЩАНИЕ С МАТЕРОЙ
ДОЧЬ ИВАНА, МАТЬ ИВАНА
Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Рассказы
МАМА КУДА-ТО УШЛА
РУДОЛЬФИО
ВАСИЛИЙ И ВАСИЛИСА
ВНИЗ И ВВЕРХ ПО ТЕЧЕНИЮ
УРОКИ ФРАНЦУЗСКОГО
ЧТО ПЕРЕДАТЬ ВОРОНЕ?
ВЕК ЖИВИ - ВЕК ЛЮБИ
«НЕ МОГУ-У…»
ТЕТКА УЛИТА
В БОЛЬНИЦЕ
В ТУ ЖЕ ЗЕМЛЮ
ЖЕНСКИЙ РАЗГОВОР
НЕЖДАННО-НЕГАДАННО
НОВАЯ ПРОФЕССИЯ
НА РОДИНЕ
В НЕПОГОДУ
Повести и рассказы
Распутин Валентин
Повести
ДЕНЬГИ ДЛЯ МАРИИ
Кузьма проснулся оттого, что машина на повороте ослепила окна фарами и в комнате стало совсем светло.
Свет, покачиваясь, ощупал потолок, спустился но стене вниз, свернул вправо и исчез. Через минуту умолкла и машина, стало опять темно и тихо, и теперь, в полной темноте и тишине, казалось, что это был какой-то тайный знак.
Кузьма поднялся и закурил. Он сидел на табуретке у окна, смотрел сквозь стекло на улицу и попыхивал папиросой, словно и сам кому-то подавал сигналы. Затягиваясь, он видел в окне свое усталое, осунувшееся за последние дни лицо, которое затем сразу же исчезало, и уже не было ничего, кроме бесконечно глубокой темноты, – ни одного огонька или звука. Кузьма подумал о снеге: наверное, к утру соберется и пойдет, пойдет, пойдет – как благодать.
Потом он лег опять рядом с Марией и уснул. Ему приснилось, что он едет на той самой машине, которая его разбудила. Фары не светят, и машина идет в полном мраке. Но затем они вдруг вспыхивают и освещают дом, возле которого машина останавливается. Кузьма выходит из кабины и стучит в окно.
– Что вам надо? – спрашивают его изнутри.
– Деньги для Марии, – отвечает он.
Ему выносят деньги, и машина идет дальше, опять в полной темноте. Но как только на ее пути попадается дом, в котором есть деньги, срабатывает какое-то неизвестное ему устройство, и фары загораются. Он снова стучит в окно, и его снова спрашивают:
– Что вам надо?
– Деньги для Марии.
Он просыпается во второй раз.
Темнота. Все еще ночь, по-прежнему кругом ни огонька и ни звука, и среди этого мрака и безмолвия с трудом верится, что ничего не случится, и в свой час придет рассвет, и наступит утро.
Кузьма лежит и думает, сна больше нет. Откуда-то сверху, как неожиданный дождь, падают свистящие звуки реактивного самолета и сразу же стихают, удаляясь вслед за самолетом. Опять тишина, но теперь она кажется обманчивой, словно вот-вот должно что-то произойти. И это ощущение тревоги проходит не сразу.
Кузьма думает: ехать или не ехать? Он думал об этом и вчера и позавчера, но тогда еще оставалось время для размышлений, и он мог не решать ничего окончательно, теперь времени больше нет. Если утром не поехать, будет поздно. Надо сейчас сказать себе: да или нет? Надо, конечно, ехать. Ехать. Хватит мучиться. Здесь ему больше просить не у кого. Утром он встанет и сразу пойдет на автобус. Он закрывает глаза – теперь можно спать. Спать, спать, спать… Кузьма пытается накрыться сном, как одеялом, уйти в него с головой, но ничего не получается. Ему кажется, он спит у костра: повернешься одним боком, холодно другому. Он спит и не спит, ему снова грезится машина, но он понимает, что ему ничего не стоит открыть сейчас глаза и окончательно очнуться. Он поворачивается на другой бок – все еще ночь, которую не приручить никакими ночными сменами.
Утро. Кузьма поднимается и заглядывает в окно: снега нет, но пасмурно, в любую минуту он может пойти. Мутный неласковый рассвет разливается неохотно, как бы через силу. Опустив голову, пробежала перед окнами собака и свернула в переулок. Людей не видно. С северной стороны вдруг бьет о стену порыв ветра и сразу же спадает. Через минуту снова удар, потом еще.
Кузьма идет на кухню и говорит Марии, которая возится у печки:
– Собери мне чего-нибудь с собой, поеду я.
– В город? – настораживается Мария.
– В город.
Мария вытирает о фартук руки и садится перед печкой, щурясь от жара, обдающего ее лицо.
– Не даст он, – говорит она.
– Ты не знаешь, где конверт с адресом? – спрашивает Кузьма.
– Где-нибудь в горнице, если живой. Ребята спят. Кузьма находит конверт и возвращается на кухню.
– Не даст он, – повторяет Мария.
Кузьма садится за стол и молча ест. Он и сам не знает, никто не знает, даст или не даст. В кухне становится жарко. О ноги Кузьмы трется кошка, и он отталкивает ее.
– Сам-то назад приедешь? – спрашивает Мария.
Он отставляет от себя тарелку и задумывается. Кошка, выгнув спину, точит в углу когти, потом опять подходит к Кузьме и жмется к его ногам. Он встает и, помолчав, не найдя, что сказать на прощанье, идет к дверям.
Он одевается и слышит, что Мария плачет. Ему пора уходить – автобус отправляется рано. А Мария пусть поплачет, если она по-другому не может.
На улице ветер – все качается, стонет, гремит.
Ветер дует автобусу в лоб, сквозь щели в окнах проникает внутрь. Автобус поворачивается к ветру боком, и стекла сразу начинают позванивать, в них бьет поднятыми с земли листьями и мелкими, как песок, невидимыми камешками. Холодно. Видно, этот ветер и принесет с собой морозы, снег, а там и до зимы недалеко, уже конец октября.
Кузьма сидит на последнем сиденье у окна. Народу в автобусе немного, свободные места есть и впереди, но ему не хочется подниматься и переходить. Он втянул голову в плечи и, нахохлившись, смотрит в окно. Там, за окном, километров двадцать подряд одно и то же: ветер, ветер, ветер – ветер в лесу, ветер в поле, ветер в деревне.
Люди в автобусе молчат – непогода сделала их угрюмыми и неразговорчивыми. Если кто и перебросится словом, то вполголоса, не понять. Даже думать не хочется. Все сидят и только хватаются за спинки передних сидений, когда подбрасывает, устраиваются поудобней – все заняты лишь тем, что едут.
На подъеме Кузьма пытается различить вой ветра и вой мотора, но они слились в одно – только вой, и все. Сразу за подъемом начинается деревня. Автобус останавливается возле колхозной конторы, но пассажиров тут нет, никто не входит. В окно Кузьме видна длинная пустая улица, по которой, как по трубе, носится ветер.
Дорогой Друг! На этой странице вы найдете подборку небольших или скорее даже совсем маленьких рассказов с глубоким душевным смыслом. Некоторые рассказы всего в 4-5 строчек, некоторые чуть больше. В каждом рассказе, каким бы коротким он ни был, открывается большая история. Одни рассказы легкие и шуточные, другие поучительные и наталкивающие на глубокие философские мысли, но все они очень и очень душевные.
Жанр короткого рассказа примечателен тем, что считанным количеством слов создается большая история, которая предполагает пораскинуть мозгами и улыбнуться, или подталкивает воображение к полету мыслей и пониманий. Прочитав всего одну эту страницу может создаться впечатление, что осилил несколько книг.
В этой подборке много рассказов о любви и столь близкой к ней темы смерти, смысла жизни и душевном проживании каждого ее момента. Тему смерти зачастую стараются обходить стороной, а в нескольких коротких рассказах на этой странице она показана с такой оригинальной стороны, что дает возможность понять ее совсем по-новому, а значит и начать жить по-другому.
Приятного чтения и интересных душевных впечатлений!
«Рецепт женского счастья» – Станислав Севастьянов
Маша Скворцова нарядилась, накрасилась, вздохнула, решилась – и пришла в гости к Пете Силуянову. И тот угостил её чаем с изумительными пирожными. А Вика Телепенина не наряжалась, не накрашивалась, не вздыхала – и запросто явилась к Диме Селезнёву. И тот угостил её водкой с изумительной колбасой. Так что рецептов для женского счастья не счесть.
«В поисках Правды» – Роберт Томпкинс
Наконец в этой глухой, уединенной деревушке его поиски закончились. В ветхой избушке у огня сидела Правда.
Он никогда не видел более старой и уродливой женщины.
— Вы — Правда?
Старая, сморщенная карга торжественно кивнула.
— Скажите же, что я должен сообщить миру? Какую весть передать?
Старуха плюнула в огонь и ответила:
— Скажи им, что я молода и красива!
«Серебряная пуля» – Бред Д. Хопкинс
Объем продаж падал вот уже шесть кварталов подряд. Фабрика боеприпасов несла катастрофические потери и стояла на грани банкротства.
Исполнительный директор Скотт Филипс понятия не имел, в чем дело, но акционеры, наверняка, обвинят во всем его.
Он открыл ящик стола, достал револьвер, приложил дуло к виску и спустил курок.
Осечка.
«Так, займемся отделом контроля качества продукции.»
«Жила-была Любовь»
И однажды наступил Великий потоп. И Ной сказал:
«Только всякой твари — по паре! А Одиночкам — фикус!!!»
Любовь стала искать себе пару — Гордость, Богатство,
Славу, Радость, но у них уже были спутники.
И тогда пришла к ней Разлука, и сказала:
«Я тебя люблю».
Любовь быстренько прыгнула с ней в Ковчег.
Но Разлука на самом деле влюбилась в Любовь и не
захотела расстаться с ней даже на земле.
И теперь всегда за Любовью следом идет Разлука…
«Возвышенная грусть» – Станислав Севастьянов
Любовь иногда навевает возвышенную грусть. В сумерки, когда жажда любви совсем нестерпима, студент Крылов пришел к дому своей возлюбленной, студентки Кати Мошкиной из параллельной группы, и по водосточной трубе полез к ней на балкон – делать признание. По дороге он усердно повторял слова, которые ей скажет, и до того увлекся, что забыл вовремя остановиться. Так и простоял всю ночь грустный на крыше девятиэтажки, пока пожарные не сняли.
«Мать» – Владислав Панфилов
Мать была несчастна. Она похоронила мужа и сына, и внуков, и правнуков. Она помнила их маленькими и толстощекими, и седыми, и сгорбленными. Мать ощущала себя одинокой берёзкой среди выжженного временем леса. Мать молила даровать ей смерть: любую, самую мучительную. Ибо она устала жить! Но приходилось жить дальше… И единственной отрадой для матери были внуки ее внуков, такие же глазастые и пухлощекие. И она нянчилась с ними и рассказывала им всю свою жизнь, и жизнь своих детей и своих внуков… Но однажды гигантские слепящие столбы выросли вокруг матери, и она видела, как сгорали заживо ее праправнуки, и сама кричала от боли плавящейся кожи и тянула к небу иссохшие желтые руки и проклинала его за свою судьбу. Но небо ответило новым свистом разрезаемого воздуха и новыми вспышками огненной смерти. И в судорогах, заволновалась Земля, и миллионы душ вспорхнули в космос. А планета напряглась в ядерной апоплексии и разорвалась вдрызг…
Маленькая розовая фея, покачиваясь на янтарной веточке, уже в который раз щебетала своим подружкам о том, как много лет назад, пролетая на другой конец вселенной, она заметила голубовато-зеленую, сверкающую в лучах космоса небольшую планету. «Ах, она так чудесна! Ах! Она так прекрасна!» — ворковала фея. «Я весь день летала над изумрудными полями! Лазурными озерами! Серебристыми реками! Мне было так хорошо, что я решила совершить какое-нибудь доброе дело!» И я увидела мальчика, одиноко сидящего на берегу усталого пруда, и я подлетела к нему и прошептала: «Я хочу выполнить твое заветное желание! Скажи мне его!» И мальчик поднял на меня прекрасные темные глаза: «У моей мамы сегодня день рождения. Я хочу, чтобы она, несмотря ни на что, жила вечно!» «Ах, какое благородное желание! Ах, какое оно искреннее! Ах, какое оно возвышенное!» — пели маленькие феи. «Ах, как счастлива эта женщина, имеющая такого благородного сына!»
«Везунчик» – Станислав Севастьянов
Он заглядывался на нее, любовался ею, трепетал при встрече: она сверкала на фоне его приземленных будней, была возвышенно прекрасна, холодна и недоступна. Как вдруг, изрядно одарив ее своим вниманием, он почувствовал, что и она, словно тая под его палящим взглядом, начала тянуться к нему. И вот, никак того не ожидая, он вступил с нею в контакт… Пришел в себя, когда медсестра меняла повязку на его голове.
«Вы везунчик, – сказала она ласково, – от таких сосулек редко кто выживает».
«Крылья»
— Я тебя не люблю, – эти слова проткнули сердце, выворачивая острыми краями внутренности, превращая их в фарш.
– Я тебя не люблю, — простые шесть слогов, всего двенадцать букв, которые нас убивают, выстреливая из уст беспощадными звуками.
— Я тебя не люблю, — нет ничего страшней, когда их произносит любимый человек. Тот, ради которого ты живёшь, ради которого делаешь всё, ради которого способен даже умереть.
— Я тебя не люблю, — в глазах темнеет. Сначала отключается периферийное зрение: тёмная пелена окутывает всё вокруг, оставляя небольшое пространство. Потом мельтешащие, переливающиеся серые точки закрывают и оставшийся участок. Темно полностью. Чувствуешь только свои слёзы, жуткую боль в груди, сжимающую лёгкие, словно прессом. Тебя сдавливает и пытаешься занять как можно меньше места в этом мире, укрыться от этих ранящих слов.
— Я тебя не люблю, — твои крылья, которые закрывали тебя и любимого в трудную минуту, начинают осыпаться уже пожелтевшими перьями, словно ноябрьские деревья под порывом осеннего ветра. Пронизывающий холод проходит сквозь тело, вымораживая душу. Из спины уже торчат только два отростка, покрытые лёгким пушком, но и он жухнет от слов, рассыпаясь в серебряную пыль.
— Я тебя не люблю, — буквы визжащей пилой впиваются в остатки крыльев, выдирая их из спины, раздирая плоть до лопаток. Кровь стекает по спине, смывая перья. Маленькие фонтанчики бьют из артерий и, кажется, что выросли новые крылья – кровавые крылья, лёгкие, воздушно-брызжущие.
— Я тебя не люблю, — крыльев больше нет. Кровь перестала идти, высохнув чёрной коркой на спине. То, что раньше называлось крыльями – теперь только едва заметные бугорки, где-то на уровне лопаток. Боли уже нет и слова остались только словами. Набором звуков, которые уже не причиняют страданий, не оставляют даже следов.
Раны затянулись. Время лечит…
Время лечит даже самые страшные раны. Всё проходит, даже долгая зима. Весна всё равно наступит, растапливая лёд в душе. Ты обнимаешь любимого, самого дорогого человека, и белоснежными крыльями обхватываешь его. Крылья всегда отрастают.
— Я тебя люблю…
«Обыкновенная яичница» – Станислав Севастьянов
«Идите, уходите все. Уж лучше как-нибудь один: замёрзну, буду нелюдим, как кочка на болоте, как сугроб. А уж когда улягусь в гроб, не смейте приходить ко мне, чтоб нарыдаться всласть себе во благо, склонившись над опавшим телом, оставленным и музой, и пером, и затрапезной, в пятнах масляных бумагой…» Написав сие, писатель-сентименталист Шерстобитов перечитал написанное раз тридцать, добавил «тесный» перед гробом и до того проникся получившимся трагизмом, что не выдержал и пустил по самому себе слезу. А потом супруга Варенька позвала его ужинать, и он приятно насытился винегретом и яичницей с колбасой. Слёзы его тем временем высохли, и он, вернувшись к тексту, сперва зачеркнул «тесный», а затем и вовсе вместо «улягусь в гроб» написал «возлягу на Парнас», из-за чего вся последующая гармония пошла прахом. «Ну и к чёрту гармонию, пойду лучше Вареньку по коленке поглажу…» Так обыкновенная яичница сохранила для благодарных потомков писателя-сентименталиста Шерстобитова.
«Судьба» – Джей Рип
Был только один выход, ибо наши жизни сплелись в слишком запутанный узел гнева и блаженства, чтобы решить все как-нибудь иначе. Доверимся жребию: орел — и мы поженимся, решка — и мы расстанемся навсегда.
Монетка была подброшена. Она звякнула, завертелась и остановилась. Орел.
Мы уставились на нее с недоумением.
Затем, в один голос, мы сказали: «Может, еще разок?»
«Сундук» – Даниил Хармс
Человек с тонкой шеей забрался в сундук, закрыл за собой крышку и начал задыхаться.
Вот – говорил, задыхаясь, человек с тонкой шеей, – я задыхаюсь в сундуке, потому что у меня тонкая шея. Крышка сундука закрыта и не пускает ко мне воздуха. Я буду задыхаться, но крышку сундука все равно не открою. Постепенно я буду умирать. Я увижу борьбу жизни и смерти. Бой произойдет неестественный, при равных шансах, потому что естественно побеждает смерть, а жизнь, обреченная на смерть, только тщетно борется с врагом, до последней минуты, не теряя напрасной надежды. В этой же борьбе, которая произойдет сейчас, жизнь будет знать способ своей победы: для этого жизни надо заставить мои руки открыть крышку сундука. Посмотрим: кто кого? Только вот ужасно пахнет нафталином. Если победит жизнь, я буду вещи в сундуке пересыпать махоркой… Вот началось: я больше не могу дышать. Я погиб, это ясно! Мне уже нет спасения! И ничего возвышенного нет в моей голове. Я задыхаюсь!…
Ой! Что же это такое? Сейчас что-то произошло, но я не могу понять, что именно. Я что-то видел или что-то слышал…
Ой! Опять что-то произошло? Боже мой! Мне нечем дышать. Я, кажется, умираю…
А это еще что такое? Почему я пою? Кажется, у меня болит шея… Но где же сундук? Почему я вижу всё, что находится у меня в комнате? Да никак я лежу на полу! А где же сундук?
Человек с тонкой шеей поднялся с пола и посмотрел кругом. Сундука нигде не было. На стульях и кровати лежали вещи, вынутые из сундука, а сундука нигде не было.
Человек с тонкой шеей сказал:
– Значит, жизнь победила смерть неизвестным для меня способом.
«Несчастная» – Дэн Эндрюс
Говорят, зло не имеет лица. Действительно, на его лице не отражалось никаких чувств. Ни проблеска сочувствия не было на нем, а ведь боль просто невыносима. Разве он не видит ужас в моих глазах и панику на моем лице? Он спокойно, можно сказать, профессионально выполнял свою грязную работу, а в конце учтиво сказал: «Прополощите рот, пожалуйста».
«Грязное белье»
Одна семейная пара переехала жить в новую квартиру. Утром, едва проснувшись, жена выглянула в окно и увидела соседку, которая развешивала на просушку выстиранное бельё.
«Посмотри, какое грязное у неё бельё» – сказала она своему мужу. Но тот читал газету и не обратил на это никакого внимания.
«Наверное, у неё плохое мыло, или она совсем не умеет стирать. Надо бы её поучить.»
И так всякий раз, когда соседка развешивала бельё, жена удивлялась тому, какое оно грязное.
В одно прекрасное утро, посмотрев в окно, она вскрикнула: «О! Сегодня бельё чистое! Наверное, научилась стирать!»
«Да нет, – сказал муж, — просто я сегодня встал пораньше и вымыл окно».
«Не дождался» – Станислав Севастьянов
Это была невидаль чудного мгновения. Презрев неземные силы и собственный путь, он замер, чтобы насмотреться на нее впрок. Сначала она очень долго снимала с себя платье, провозилась с молнией; потом распустила волосы, расчесывала их, наполняя воздухом и шелковистым цветом; потом тянула с чулками, старалась не зацепить ногтями; потом медлила с розовым бельем, настолько эфирным, что даже ее утонченные пальцы показались грубыми. Наконец она разделась вся – но месяц уже глядел в другое окно.
«Богатство»
Однажды один богатый человек дал бедняку корзину, полную мусора. Бедняк ему улыбнулся и ушёл с корзиной. Вытряхнул из неё мусор, вычистил, а затем наполнил красивыми цветами. Вернулся он к богачу и вернул ему корзину.
Богач удивился и спросил: «Зачем ты мне даёшь эту корзину, наполненную красивыми цветами, если я дал тебе мусор?»
А бедняк ответил: «Каждый даёт другому то, что имеет в своём сердце.»
«Не пропадать же добру» – Станислав Севастьянов
«Сколько вы берете?» – «Шестьсот рублей за час». – «А за два часа?» – «Тысячу». Он пришел к ней, от нее сладко пахло духами и мастерством, он волновался, она трогала его за пальцы, его пальцы были непослушны, кривы и нелепы, но он сжал волю в кулак. Вернувшись домой, он сразу уселся за пианино и начал закреплять только что изученную гамму. Инструмент, старенький «Беккер», достался ему от прежних жильцов. Пальцы ныли, в ушах закладывало, сила воли крепла. Соседи колотили в стену.
«Открытки с того света» – Франко Арминио
Здесь конец зимы и конец весны примерно одинаковые. Сигналом служат первые розы. Одну розу я видела, когда меня везли на “скорой”. Я закрыла глаза, думая об этой розе. Спереди водитель и медсестра говорили о новом ресторане. Там и наешься досыта, и цены мизерные.
В какой-то момент я решил, что могу стать важным человеком. Я почувствовал, что смерть дает мне отсрочку. Тогда я с головой окунулся в жизнь, как ребенок, запустивший руку в чулок с крещенскими подарками. Потом настал и мой день. Проснись, сказала мне жена. Проснись, все повторяла она.
Стоял погожий солнечный денек. Я не хотел умирать в такой день. Я всегда думал, что умру ночью, под лай собак. Но я умер в полдень, когда по телевизору начиналось кулинарное шоу.
Говорят, чаще всего умирают на рассвете. Годами я просыпался в четыре утра, вставал и ждал, когда роковой час пройдет. Я открывал книгу или включал телевизор. Иногда выходил на улицу. Я умер в семь вечера. Ничего особенного не произошло. Мир всегда вызывал у меня смутную тревогу. И вот эта тревога внезапно прошла.
Мне было девяносто девять. Мои дети приезжали в дом престарелых лишь затем, чтобы поговорить со мной о праздновании моего столетия. Меня все это совершенно не трогало. Я не слышал их, я чувствовал только свою усталость. И хотел умереть, чтобы не чувствовать и ее. Это случилось на глазах у моей старшей дочери. Она давала мне кусочек яблока и говорила о торте с цифрой сто. Единица должна быть длинной как палка, а нули - как велосипедные колеса, говорила она.
Жена все еще жалуется на врачей, не долечивших меня. Хотя я всегда считал себя неизлечимым. Даже когда Италия победила на чемпионате мира по футболу, даже когда я женился.
К пятидесяти годам у меня было лицо человека, который может умереть с минуты на минуту. Я умер в девяносто шесть, после долгой агонии.
Чему я всегда радовался, так это рождественскому вертепу. Каждый год он получался все наряднее. Я выставлял его перед дверью нашего дома. Дверь была постоянно открыта. Единственную комнату я разделил красно-белой лентой, как при ремонте дорог. Тех, кто останавливался полюбоваться вертепом, я угощал пивом. Я подробно рассказывал о папье-маше, мускусе, овечках, волхвах, реках, замках, пастухах и пастушках, пещерах, Младенце, путеводной звезде, электропроводке. Электропроводка была моей гордостью. Я умер один в рождественскую ночь, глядя на вертеп, сверкавший всеми огнями.
