Екатерина Дайс о "малой" традиции европейской культуры. Семья в зеркале Мэри Поппинс

повествование строится от лица убийцы или жертвы. Один из побочных эффектов этого отождествления состоит в том, что роман может использоваться в качестве пособия по инициации при условии, что его персонажи представляют собой архетипы инициантов и инициаторов, то есть показывают модели их поведения.

Он запирался с верными в чулане
И с ними там перегонял из колб
Соединенья всевозможной дряни.
Там звали «лилиею» серебро,
«Львом» - золото, а смесь их - связью в браке.
Полученное на огне добро,
«Царицу» мыли в холодильном баке,
В нём осаждался радужный налёт.
Людей лечили этой амальгамой,
Не проверяя, вылечился ль тот,
Кто обращался к нашему бальзаму.

«Там звали «лилиею» серебро, / «Львом» - золото, а смесь их - связью в браке». - легко узнаваемые строчки для читавших «Синхронию», где Юнг с помощью статистических методов выясняет правомерность астрологического предположения о связи солнца и луны в гороскопах 400 супружеских пар.

Лилия - так звали возлюбленную Кончиса в юности, его жену, Лилию де Сейтас, и одну из сестёр-близняшек, с которой у Николаса был роман, то есть трёх разных женщин, соответствующих трём фазам луны, трём богиням и трём алхимическим стадиям. Лилия - это отчасти Лилит, первая жена Адама, отчасти - «Верховная жрица» из колоды Таро, ассоциирующаяся с богиней Исидой .

«Теперь меня осенило, что лампу поставили за моей спиной, чтобы осветить её появление; и появление удалось ошеломляюще. Она была одета, должно быть, по светской моде 1915 года: темно синяя шёлковая вечерняя шаль поверх легкого, цвета слоновой кости с отливом платья, сужавшегося книзу и доходившего до середины икр. Тесный подол заставлял её семенить, что прибавляло ей грациозности…» Эта девушка реконструировала реальность сорокалетней давности, представая реинкарнацией Лилии - умершей невесты Мориса Кончиса .

Так являлась адептам Элевсинских мистерий Персефона - освещённая светом царица Луны. «Она протянула руку, я её пожал. Холодная, недвижная ладонь. Я коснулся призрака… о подобной прохладе вздыхаешь среди летней жары… Невероятно бледная. Похоже, совсем не бывает на воздухе». Лилию Кончис представляет как больную шизофренией. Она, как и Николас, проходит свой собственный путь на этом острове инициаций и вилле мистерий .

У Боннара много картин, где девушка находится в ванной - окутанная пеной, как Афродита, или стоит перед зеркалом, любуясь своим отражением, подобно Психее. Как правило, его моделью была жена Марта. Она изображена и на картине «Обнаженная в ванне» (1941-46), которую Боннар начал писать за год до смерти Марты и продолжал работать над ней в течение пяти лет, закончив за год до собственной смерти .

Срок написания картины и её содержание соответствуют тому примерному описанию, которое даёт нам Фаулз. Марта Боннар, проводившая в ванной по несколько часов в день, что некоторые искусствоведы считают признаком её душевного заболевания (Марта страдала от паранойи) - прообраз Алисон, которая залезает в ванну Николаса, едва успев с ним познакомиться. Вторая описанная Фаулзом картина, с девушкой, стоящей спиной к зрителю, - возможно, «Обнажённая перед зеркалом» (1931) .

В ней ощущается преемственность как с картиной импрессионистки Берты Моризо «Психея» , так и с гравюрой графа Ф. Толстого к поэме И. Богдановича «Душенька», стихотворному пересказу мифа об Амуре и Психее .

Вечная женственность, проступающая на картинах Боннара - отсюда, из истории о том, как смертная девушка стала богиней. Биография художника-аристократа, взявшего в жёны девушку из простой семьи, перекликается с предъявляемой нам биографией Николаса, одного из «правящих 100 тысяч», как он говорит о себе, снизошедшего подобно греческому богу к простой австралийке со смешным акцентом и пренебрегшего утончённой Лилией. В конечном счёте на его выбор влияют не социальные условности, которые он отбросил вместе с уже ненужной Персоной, а мифы и архетипы, оказывающиеся важнее. В конечном счёте, все тексты Фаулза об этом - о том, что мифология побеждает. И даже в романе «Коллекционер» , который можно понимать и как детектив о киднеппинге, и как пересказ древнего мифа об Аиде и Персефоне, и как историю о злом маге и «бабочке, душе, Психее».

Блондинка Миранда, похищенная Клеггом, сравнивается им с бабочкой, Pale Clouded Yellow (Желтушка луговая), принадлежащей к семейству пиерид .

Интересно, что пиериды - одно из обозначений Муз. Умирая в подземелье, замученная коллекционером бабочек, решившим перейти на девушек, Миранда становится символом Анимы, Психеи и Персефоны.

В своей классической работе «Об архетипах коллективного бессознательного» Карл Густав Юнг пишет следующее: «Откуда у нас смелость называть этот эльфический дух «Анимой»? Ведь «Анимой» называют душу, обозначая тем самым нечто чудесное и бессмертное. Однако так было не всегда. Не нужно забывать, что это догматическое представление о душе, целью которого является уловление и заклятие чего-то необычайно самодеятельного и жизненного. Немецкое слово «душа», Seele, через свою готическую форму Saiwalo состоит в близком родстве с греческим aiolos, что означает «подвижный», «переливчатый» - нечто вроде бабочки (греческое psyhe), перелетающий с цветка на цветок, живущей медом и любовью».

Юнг наделяет бабочку свойством жить с помощью мёда и любви. Учитывая это свойство, мы можем истолковать и значение имён персонажей романа «Маг» - друга и наперсника Николаса - Димитриадиса по прозвищу «Мели» (медок) и Алисон Келли, составляющих андрогинную пару, помогающую Эрфе найти смысл жизни. Алисон и Мели обладают именами, восходящими через мёд к Аниме/бабочке/душе Юнга. Имя девушки отсылает к цветку Alysson maritime, обладающему ярко выраженным медовым ароматом, распространяющимся на метры вокруг, а Мели звучит по-гречески как «медок».

Как нам представляется, появление мифа об Амуре и Психее в романе «Коллекционер» и наделение главной героини этого романа чертами бабочки, ценимой похитителем, восходит к процитированному нами выше абзацу из работы «Об архетипах коллективного бессознательного» .

У К.-Г. Юнга мы находим и истоки образа Николаса, позволяющие сопоставить трёх персонажей Фаулза - Николаса, Алисон и Лилию с тремя древними архетипами - Адама, Евы и Лилит.

В предисловии к роману «Маг» Фаулз пишет: «В фамилии, которую я ему придумал, есть скрытый каламбур. Ребенком я выговаривал буквы th как «ф», и Эрфе на самом деле означает Earth, Земля…» Николас неоднократно повторяет, что закончил Оксфорд, и несколько раз говорит, что пришел к Кончису всего лишь за стаканом воды. Кончис является настоящим учителем Николаса, при этом Кончис учился у Юнга.

В “Misterium Conjunctionis” Юнг пишет об Адаме следующее: «в интерпретации хаггады его имя выводится из слова адамах, земля». Здесь мы видим параллель с фамилией Николаса Эрфе, лично для Фаулза означавшей «землю». Юнг также приводит одну из английских загадок XIV века, восходящую к англосаксонскому «Диалогу между Сатурном и Соломоном». Она звучит так:

«Вопрос магистра из Оксфорда его ученику: Из чего был создан Адам? - Из восьми вещей: первая - земля, вторая огонь, третья - ветер, четвертая - туман, пятая - воздух, при помощи которого он может говорить и думать, шестая - роса, которой он потеет, седьмая - вода, которую он жаждет, восьмая - соль, благодаря которой слезы Адама солоны.

Если Николас уподобляется Адаму: «тут, как и на большинстве пляжей Фраксоса, возникало пленительное ощущение, что ты - первый оказавшийся здесь человек… самый первый человек на Земле», то Алисон исполняет роль Евы (по Юнгу архетип Анимы означает жизнь во всех её проявлениях, а имя Ева означает «жизнь»), Лилии по созвучию достаётся роль Лилит. Всё это достаточно условно, ведь, как сказал Кончис: «Она не настоящая Лилия… Но и не играет роль Лилии».

В каком-то смысле поэтика Фаулза сравнима со знаменитой картиной Рене Магритта «Это не трубка», на которой изображена трубка .

Когда мы вживаемся в мастерски сплетённую ткань его текстов и начинаем ассоциировать себя с персонажами, то в какой-то момент понимаем, что это написано не про нас. Настоящую суть произведений мастера составляют мастерски перетасованные архетипы, те самые карты Таро, которые лежат у него не по порядку, а прихотливо разбросаны, образуя новые смыслы. Но когда мы доходим до этой мысли, оказывается, что эти тексты и их инициационный потенциал начинают работать в нашей жизни. Незаметно для самих себя мы понимаем, что прошли инициацию благодаря тексту Фаулза. Это Лилия, и это - не Лилия. В пространстве мифа, где такое утверждение возможно, не работает формальная логика с её истинностью и ложностью утверждений. Персонажи Фаулза - это Маг, Анима и Персона, это просто герои, и это каждый из нас.

........................................ .......................

The Magus, в русском переводе «Волхв». Данный перевод названия не кажется нам корректным, потому что искажает те смыслы, которые связываются с магом.

Об эзотерических корнях творчества Гессе, вдохновленного Юнгом, см. Серано М. Юнг и Гессе: герметический круг. Белград: «Синий всадник», 1993.

Морено Я. Психодрама. М., 2008. С. 16.

Там же. С. 16-17.

В другом романе Фаулза, «Коллекционер», действующие лица - похититель Фердинанд и художница Миранда, называющая его Калибаном, что в рамках системы персонажей, заданной Шекспиром, означает «чудовище».

Fowles J. The Magus. A revised version. N.Y.: Laurel, 1985. P. 66.

Юнг, К.- Г. Воспоминания, сновидения, размышления. http://lib.ru/PSIHO/JUNG/memdreamrefs.txt (10.11.2011)

Гете И.В. Фауст. М., 1960. С.139.

Фаулз Джон. Волхв. Пер. Б. Кузьминского. URL: http://lib.ru/FAULS/mag.txt

В русском переводе он стал почему-то Чарльзом Вестоном.

Юнг К.Г. Об архетипах коллективного бессознательного./ Юнг К.Г. Архетип и символ. Москва: «Renaissance», 1991. Стр.115.

Фаулз Дж. Предисловие.//Фаулз Дж. Волхв. Пер. с англ. Б.Н. Кузьминского. М.: ООО «Издательство АСТ», 2004. С. 10.

Gruenbaum. Judisch-deutsche Crestomatie, S. 180. Цит. по Юнг К.Г. Указ. соч. С.388.

Юнг К.Г. Указ. соч. С.371.

Там же. С.65.

Мифология в современной русской поэзии:
Андрей Поляков и Елена Шварц

Екатерина Дайс

В данном докладе речь пойдёт о двух полюсах современной русской поэзии - поэтессе из Санкт-Петербурга Елене Шварц и крымском поэте Андрее Полякове. Сравнивать их творчество имеет смысл и потому, что они представляют широчайший диапазон поэтических сущностей: север и юг, мужское и женское, сознательное и стихийное мистическое начала. Это два автора, давно и прочно признанные поэтическим сообществом и обладающие внутрицеховым авторитетом, чьи метафизические поиски заслуживают серьёзного внимания.

Мифология связана с архаикой, с обращением к древнему образу мышления и действия. Мифология имеет своё время - циклическое, и своё пространство - ещё не до конца изученное, не до конца известное. Мифологическое мышление ключевым образом отличается от современного, и главное его отличие в естественном приятии чудес, магии, мистики, в доверии к природным силам и в торжестве эмоций над разумом. Космос мифа синкретичен, здесь всё слито со всем, никого не удивляют постоянные превращения и метаморфозы, здесь девушка может стать деревом, а бык оказаться богом.

1
Nigredo Шварц

Елена Шварц признавалась в интервью, что «поэт - он поневоле какой-то жрец» и называла чтение стихов сакральным жертвоприношением. В её понимании сущности поэта сквозила идея К.-Г. Юнга о множественности личности, о том, что Юнг называл архетипом персоны или маски - социальной роли, которую человек играет на потребу общества. Поэт в представлении Шварц становился кем-то вроде древнего актёра-шамана, примеривающего на себя роли существ из разных миров: «…У меня было несколько масок, в стихах: "Кинфия", "Лавиния". Ни одна из них не приросла... Все как-то сошли. Иногда маска необходима для выяснения, что же есть ты сам, - в каждом живут несколько персон, и нужно время, чтобы найти, понять истинное лицо. И для этого требуется, чтобы предварительно была какая-то маска. А та всеобщая, коллективная жизнь, когда важно было понятие "круга", - она сама по себе способствовала масочности ».

Елена Шварц сама определяет своё поэтическое направление как метаморфизм, или в каком-то смысле, алхимию, постоянную трансмутацию всего и вся, единство мира через этот процесс. То есть, на наш взгляд, она наследует традиции Апулея - этого тайного алхимика эллинизма, зашифровавшего в истории четырёх испытаний Психеи четыре стадии алхимического Великого Делания . Как признавалась сама Елена Шварц: «Что до алхимии, я лично объясняю это в юнгианском смысле - что-то приходит к нам из коллективного бессознательного». Речь шла о том, что поэт в начале своего творческого пути писала тексты, проникнутые алхимической символикой, и только гораздо позднее читала алхимические трактаты и книги о Великом Ремесле - те, которые смогла достать в начале 1990-х. Но именно поэзию Шварц считала алхимией, искусством превращения себя в Философский камень. «Меня можно грубо все-таки определить христианским гностиком » - так определяла свою конфессиональную принадлежность Елена Шварц, подчёркивая, что её жизненным долгом было принести в мир хоть какую-то малую толику, хоть искру знания, или гнозиса. И она писала в своих стихах о хирурге, считавшем себя демиургом , о безумце, который вертит каменный шарик «как демиург наш шар земной », и просто о больном Демиурге .

Психическая болезнь как метафора изменённого состояния сознания, в котором возможен выход в другие миры, характерна для Шварц, чьи «Труды и дни Лавинии, монахини из ордена обрезания сердца», предваряет так называемое предисловие издателя, говорящего о том, что тексты монахини Лавинии - это «…пример спонтанного взрыва бессознательного, с которым не может справиться современное сознание. Сестра Лавиния смело, я бы даже сказал, дерзко пошла навстречу этому взрыву и поплатилась, как нам известно, за это рассудком… Мы надеемся, что эта причудливая смесь видений, фантомов, медитаций, простых признаний и непритязательных наблюдений даст пищу не только психоаналитикам, но и послужит лучшему самопознанию современного человека ». Интересно, что одно из самоопределений Шварц звучало так: «человек средневекового сознания», что можно понять именно как сознание мифологически ориентированное, исполненное алхимических и гностических смыслов.

Один из важнейших рефренных символов в поэтике Шварц - зелёный волк-ангел, вырывающий сердце героини, становящейся солнцем, огненным шаром. Например:

Подобрался ко мне потихоньку -
Выел сердце зеленый волк .

Приди, мой Ангел-Волк.
Слети, о серый мой, приди,
О сжалься, сделай милость,
Такая боль в моей груди…

Думала я - Ангел схватит
В миг последний лезвиё,
Но Тебе желанна жертва -
Сердца алое зерно .

Сам волк, называемый ангелом, одновременно претерпевает превращение во льва, но всё равно узнаваем и под этим новым обличьем. Эта тема прослеживается в нескольких стихотворениях и, естественно, напоминает нам о пушкинском «Пророке», вдохновлённом, в свою очередь, видением пророка Исайи.

«И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул …»

С другой стороны, и волк, и лев, и солнце - традиционные и довольно распространённые алхимические символы, так что прочесть стихотворения Шварц можно и в этом ключе. Так, зелёный волк встречается в книге алхимика Фулканелли «Философские обители», где речь идёт о празднике Зелёного волка, отмечавшегося в честь святой Остерберты, чьего осла съел волк. Святая, стиравшая бельё для монастыря и отвозившая его на осле, заставила волка выполнять работу своей жертвы. Однако, в легенде не объясняется, почему волк был именно зелёным, а ведь это важный для алхимии цвет, связанный с Гермесом Трисмегистом. Фулканелли подчёркивает, что «волк позеленел, когда задрал и сожрал осла. «Голодный и хищный волк» - это реагент, о котором Василий Валентин говорит в первом из своих Двенадцати ключей. Этот волк поначалу серый и никак не проявляет тот пылающий огонь, живой свет, что таится в его грубом теле. Свет проявляется, волк встречает осла… Серый волк становится зелёным и оказывается нашим тайным огнём, рождающимся Аполлоном, отцом света ».

Заметим, что героиня Шварц - именно монахиня, живущая в необычном монастыре:

Где этот монастырь - сказать пора:
Где пермские леса сплетаются с Тюрингским лесом,
Где молятся Франциску, Серафиму,
Где служат вместе ламы, будды, бесы,

Где ангел и медведь не ходят мимо,
Где во роны всех кормят и пчела, -
Он был сегодня, будет и вчера.
Каков он с виду - расскажу я тоже.

Круг огненный, змеиное кольцо,
Подвал, чердак, скалистая гора,
Корабль хлыстовский, остров Божий -
Он был сегодня, будет и вчера .

То, что этот монастырь алхимический, видно из строчки «Круг огненный, змеиное кольцо», относящей читателя к известному алхимическому символу - Уроборосу, изображаемому в виде змеи, кусающей свой собственный хвост. Вороны - это птицы первой стадии алхимического Великого Делания, Nigredo, а пчёлы отсылают к улью, символизирующему в алхимии первоматерию. «...Мастера нашего искусства утверждают, что Делание есть тяжёлый Гераклов труд, когда сначала нужно ударить по камню, скале или улью (то есть по нашей первой материи) волшебным мечом тайного огня, чтобы из его, камня, недр потекла драгоценная вода», - пишет Фулканеллли. То есть, по сути дела, Шварц говорила о монастыре Nigredo (отсюда и бесы, ведь это стадия падения в бездну, ужаса, смерти и разложения), о монастыре, превращающемся в алхимическую печь-Атанор. В качестве подтверждения нашего наблюдения, обратимся к 43 стихотворению из «Трудов и дней Лавинии…», носящему подзаголовок «Огненный урок». Речь в нём идёт о том, что «Мальчишки на заднем дворе развели/ Живой огонь из ящиков и тряпок,/ И он гудел, как сердце, и сиял…» Внезапно Аббатиса бросает в этот огонь жалующуюся на жизнь Лавинию, и призывает её к терпению, приговаривая «Гори дитя, гори, старушка…» Когда же Аббатиса достаёт Лавинию из огня, то произносит совершенно алхимические слова:

«Дитя, не больно? Саламандрой
Была ты в прошлом. В настоящем
Я поменяла твою кровь
На пламень легкий и кипящий".

Речь здесь идёт о смерти и перерождении в новом качестве, о трансформации, а не действительном уничтожении. «...Освободившись от бремени тела, душа испытывает подъём и наслаждается неслыханной свободой, купаясь в несказанном свете, который доступен лишь чистым духам. Душа покидает своё земное тело лишь для того, чтобы вдохнуть жизнь в тело новое. Вчерашний старик завтра уже дитя » Эти слова Фулканелли позволяют объяснить пришёптывание Аббатисы «гори дитя, гори старушка…», а также дальнейшие события, связанные с алхимической трансмутацией:

" Я стала новой, золотой,
Звенящею, странноприимной.
Огонь трещал, а мы пошли
В обитель, напевая мирно.
Я стала крепкой, золотой…»

Стоит подчеркнуть ключевую для понимания алхимии вещь. Дело в том, что распространённое представление о ней как о предшественнице химии - заблуждение. На самом деле алхимия была предшественницей психологии (недаром её изучению уделял столько внимания К.-Г. Юнг). Так же, как в общем и различные гадания, особенно на картах Таро, в древности заменяли людям ремесло психоаналитиков. Заметим, что число главок в поэме Шварц «Труды и дни Лавинии…» - 78 - совпадает с числом карт Таро, а некоторые символы словно бы взяты из этой магической колоды. Так Шварц посвящает 66-е стихотворение «Дурачку», или безумцу, привезённому в монастырь. Между тем, Дурак - это ключевая фигура Больших Арканов Таро, смысл которой заключается в том, что инициант становится магом. Карты Таро, как и в целом гадания на картах, принято связывать с цыганами. В этом смысле строчки Шварц: «Была я пастором и магом,/ Мундир носила разных армий,/ Цыганкой...» - приобретают новый смысл. А Аббатиса становится Папессой или Верховной Жрицей, святой отшельник, демон Теофил, башня, Звезда, Луна и Солнце находят свои прообразы в картах Больших Арканов. На первый взгляд кажущаяся простой поэзия Елены Шварц заключает в себе множество эзотерических смыслов, которые ещё только предстоит разгадать. И несмотря на то, что Шварц уже давно стала культовой фигурой питерского андеграунда и признанным поэтом, она в значительной степени по-прежнему не понята и не изучена.

2
Citrinitas Полякова

Живущий в Симферополе русский поэт Андрей Поляков уже давно привлекает внимание различных исследователей постоянными отсылками к античным мифам, становящимся живой тканью его поэтической речи. Однако свою последнюю книгу он строит уже на несколько ином фундаменте, на фундаменте мифологии как алхимии.

Поляков, демонстративно эксплуатирующий несвойственные ему ранее «классические» рифмы: кровь-любовь, вещи-зловещи, небо-хлеба, дождём-подождём превращает их в подобие простейших элементов, серы, соли и ртути, лежащих в основании множества таинственных превращений. Основной стержень сборника - внутренняя алхимия, точнее, Делание в жёлтом (Citrinitas) - забытый европейскими алхимиками третий из четырёх этапов создания Философского камня.

«На сухой дороге / куст явился в Боге», пишет Поляков. Алхимия, как внешняя, превращающая неблагородные металлы в благородные, так и внутренняя, направленная на самосовершенствование человека, признаёт два пути - сухой и влажный. Данная коллизия - выбора дороги - представлена в тексте Валентина Андреэ «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца...», который можно читать и как роман, и как мистический трактат. Стихи Полякова столь же неоднозначны - с одной стороны, утончённая поэзия, с другой - свидетельство самоинициации, попытки восстановления исторически утраченного мистериального знания.

Три основные стадии алхимического процесса, называемого «Великим Деланием», - Nigredo, Albedo, Rubedo . В контексте юнгианского психоанализа, возвращающего искусство алхимии в исследовательское пространство, эти три этапа соответствовали бы депрессивности, медитативности и креативности. Наиболее изученной считается первая стадия, Делание в чёрном, ей посвящены, в частности, книги философов и психоаналитиков Юлии Кристевой «Чёрное солнце. Депрессия и меланхолия» и Стэнтона Марлана «Чёрное солнце. Алхимия и искусство темноты». И в этом смысле Nigredo Елены Шварц не только обусловлено каббалистической игрой слов “Schwartz” и «Делание в чёрном», но и простой статистикой, ведь люди, пребывающие в состоянии Nigredo, чаще воспринимают это как свою проблему, чаще обращаются за помощью к психоаналитикам или пытаются преобразовать разрушительные силы Nigredo в нечто позитивное. Я знаю одного философа, который год за годом вгоняет себя в депрессию, позволяющую ему читать книги и издавать по монографии в год. Он использует деструктивность хаоса для того, чтобы отгородиться от реальности, мешающей творчеству. Так делала и Шварц, черпая вдохновение в Nigredo, Андрей Поляков предпочитает переход от спокойной медитации к творческой активности - или Делание в Жёлтом.

Считается, что европейская алхимия идёт из Древнего Египта, и это искусство превращения свинца в золото. Но алхимия была также и в Китае, стране жёлтого императора - это «даосская алхимия», направленная преимущественно на внутренний мир человека, который в духовном смысле должен был стать «золотым». Мир Полякова - на стыке двух традиций, западной и восточной, как и Крымский полуостров, где живёт поэт - на стыке двух культур, двух ментальностей, на границе Запада и Востока, в пространстве лимитрофа.

Эпиграф же, по наблюдению Михаила Айзенберга, восходит к цитате: «Я думал и понял. Мы все это знаем,/ что действие стало бессонным Китаем...» из Александра Введенского, в своё время - китаиста, использовавшего в своём творчестве, по терминологии теоретика «чинарей» Леонида Липавского, «иероглифы » - непрямую речь духовного начала, сквозящего сквозь материю. Гностики назвали бы это голосом Плеромы, а Карл Юнг - архетипами.

Главный «иероглиф» Полякова - золото, отражающееся в жёлтых листьях осени, коже китайских персонажей, жёлто-синем оперении синицы, Золотой орде и т.д., и символизирующее результат творческого процесса. Мистическое начало, обращение к архетипам - поверх знания, вне инициации - интересный феномен, часто встречающийся в истории культуры. Когда живая традиция умирает (а сведений о сути процесса Citrinitas до нашего времени практически не дошло), возникают желающие её восстановить, и в отсутствие возможности получить тайное знание от посвящённых они проходят самоинициацию.

Истоки интереса к алхимии, присутствующего в последнее время у многих современных поэтов, следует искать в Серебряном веке, с его напряжённым вниманием к оккультизму и мистицизму. Так, откровенно гностический девиз (гностики считали мир и тело тюрьмой для духа) слышен в строках Полякова: «Я верю в Бога,/потому/считаю время за тюрьму», перекликающимися с цветаевскими «В теле как в трюме/в себе - как в тюрьме/жив, а не умер/демон во мне».

Исследовательница творчества Введенского Ирина Анастасиевич, затрагивая тему птиц в творчестве поэта, пишет: «Алхимики использовали традиционные для мифологии образы птиц в качестве символов для описания алхимического преобразования, поскольку птицы представляют собой переход от физического (земля) к метафизическому (небо) » и приводит в качестве примера в том числе и следующие строки:

«Но кто ты ласточка небес, Ты зверь или ты лес» и «летевшую синицу, глухую как кровать на небе как ресницу пришлось нам оборвать»

И так же, как для Ирины Анастасиевич мир Введенского полон алхимических птиц-символов, мы видим это в стихах Андрея Полякова, пытающегося привнести даосскую алхимию в поле русского языка и скрестить её с алхимией европейской.

Прежде всего выбор времени - осень, что сопоставимо как с Элевсинскими мистериями, проводившимися каждый год в середине сентября, главным действующим лицом которых была Персефона: «я, незримо качаясь на жёлтых и чёрных иного/ эфира волнах, подержу в голове Персефонку … пускай я крещёный но всё-таки часто мне хочется/осенью верить каким-то богиням красиво-ночным». В другом стихотворении, вероятно, имеется в виду Деметра, другая богиня Элевсина, в чью иконографию входил сноп колосьев. Согласно мифу, богиня плодородия Деметра в знак траура по ушедшей в мир Аида Персефоне, сделала так, что земля перестала приносить дары. В этом смысле название книги может быть переосмыслено как «Китайский ад», от первого значения английского слова “descent” - спуск, падение. Здесь уместно вспомнить и не произносимую автором, но легко вычитываемую аллитерацию «татары-Тартар».

Возвращение Персефоны к матери знаменуется расцветом жизни и связывается с весной, в царстве Аида она проводит только зимние месяцы. И Поляков, переосмысляя миф, пишет: «Что ли уснём и наполним изнанкою глаз/ ласточек, лёжа скользящих в чернеющем танце…/ Колос богини не колет в холодную грудь…».

А вот и ипостаси богини, соответствующие трём основным стадиям Великого Делания:

«Богини левая рука бела, как в мае облака, а правая рука - червонная рука, а третия рука - невидима пока…»

Евгений Торчинов, известный исследователь даосской алхимии, пишет о том, что «в 15-й день 8-го месяца по лунному календарю происходит традиционный китайский праздник «чжун цю» - середина осени». Этот праздник, приходящийся на полнолуние, связан с луной, о чем и говорится в стихе китайского алхимика: "В пятнадцатый день восьмой луны жаба вверху сияет. Это поистине время расцвета и полноты семени металла. Когда возникает одна линия ян, вновь к жизни придет "возвращение". Тогда не медли и не тяни: время огня наступило". То есть предчувствие осени у Полякова - это время китайского праздника Полнолуния и одновременно - Элевсинских мистерий.

Практически в каждом стихотворении этого сборника Поляков упоминает жёлтый или золотой цвета, связывая их с Китаем. Например:
«но умных ласточек небесная Москва китайским золотом вернёт мои слова».

Там же, где нет жёлтого и золотого, а таких стихов меньшинство, присутствуют либо чёрный, либо белый, либо красный цвета, причём упоминаются и во роны - птицы, связанные с Nigredo, что отмечала ещё Анастасиевич в случае с Введенским. Осень, с её мёртвыми жёлтыми листьями, становящимися словами, становится ни больше и ни меньше, чем апологией алхимической стадии Citrinitas, перехода от созерцания к стихосложению:

«Желтоватая бледность листвы прошумит по углам букварями!».

Превращая годовой цикл смены сезонов в аллегорию алхимического процесса, поэт придаёт новый смысл Nigredo (весне), Rubedo (лету), Citrinitas (осени) и Albedo (зиме).

Китай здесь сродняется с градом Китежем, а также с тем золотым городом, который расположен над небом голубым, как в оригинальном тексте Анри Волохонского «Рай», из которого Борис Гребенщиков сделал песню «Под небом голубым…» Недаром в эпиграфе к сборнику поэт говорит: «…в листьях осенних Иерусалим!» Книга Полякова насквозь пронизана золотом и лазурью - цветами небесного Иерусалима, любимым цветом русских икон. И даже мелкие китайские (или райские) яблочки играют в тексте вторым своим неназванным названием.

«На каком языке засыпая, Я не вижу с востока друзей... Что мне слов золотое незнанье? Лучше осени дальний Китай, Круглых яблок, Любви урожай».

Но не только коннотации, связанные с Раем, далёким как Китай, мы видим в этом стихотворении, но и отсылку к Афродите, греческой богине любви, которой были посвящены яблоки, ласточки и липы.

Кстати, соединение круглых яблок и дальнего Китая уже было предпринято по-русски в последнем альбоме рок-группы «Наутилус Помпилиус» «Яблокитай ». Причём, по признанию музыкантов, оно восходит к кальке слова «апельсин» с немецкого, Apfelsine. Золотоносность Китая достигает у Полякова апогея в слове «Златокитай», откровенно отсылающему к «Яблокитаю».

Таким образом и синева, и синица у Полякова связываются с Китаем через непроизносимое созвучие. Причём Китай предстаёт аналогом Рая, где вместо Евы (от евр. «жизнь») царствует Зоя («жизнь» по-древнегречески). «Зоя пришла и жила» - аллюзия на текст Введенского:

«Входит Зоя. Она раздевается, значит хочет мыться. Два купца плавают и бродят по бассейну. ЗОЯ. Купцы, вы мужчины? ДВА КУПЦА. Мы мужчины. Мы купаемся. ЗОЯ. Купцы, где мы находимся. Во что мы играем? ДВА КУПЦА. Мы находимся в бане. Мы моемся. ЗОЯ. Купцы, я буду плавать и мыться. Я буду играть на флейте. ДВА КУПЦА. Плавай. Мойся. Играй. ЗОЯ. Может быть, это ад» 22 .

Топографическая амбивалентность этой бани, куда заходит Ева-Жизнь-Зоя, не позволяет с точностью сказать, что это - ад или рай. Хотя финал предпоследней строчки («играй») указывает на последнее. Но обратим внимание на то, что Зоя делает - плавает и играет. Совсем как у Полякова («плыви в листве, /летающая птица) и повторяющаяся рифма «летай - Китай», где императив от глагола «лететь» превращается в мёртвое течение реки Леты. Причём время года, выбранное для книги - золотая осень, пора листопада, наступающая после лета. С Китаем поэт рифмует чтение, создавая два персонажа: девочку-дуру и мальчика-читая .

Но вернёмся к Зое. С мифологической точки зрения это имя связано с планетой Венерой, названной так в честь римской богини любви, соответствующей греческой Афродите. В этом свете совсем по-особому читаются строки Полякова, в которых вход танков, побуждаемый воинственностью Марса, сопрягается с поднятием брови Зои, связанной с Венерой.

Предельная сгущённость образов видна и в лучшем, пожалуй, стихотворении книги. Приведём его полностью:

«Ласточка, а в-чём ты виновата?» «Только в-том, что потеряла брата, потеряла брата-муравья!» Расплетает косы мурава, а душа: ни-в-чём не виновата, забывая маленького брата, улетая в-чёрные слова.

Душа в данном случае - это Психея из «Метаморфоз…» Апулея, занятая сложным делом. Пытаясь выполнить трудное задание Венеры - разобрать за одну ночь кучу зерна по сортам (здесь, очевидно, лежат истоки сказки о Золушке), Психея призывает на помощь муравьёв. Золушка же справляется с испытанием с помощью других волшебных помощников - голубей, символизирующих любовь и принадлежащих, как и ласточки, Венере. Золушка-Зоя, кладя бабочек на виски, показывает тем самым своё родство с Психеей, душой, бабочкой. Поляков пишет тонко и скупо, на уровне подсознания, подобно тому, как Апулей вставляет новеллу внутрь романа, внедряя то, чтó именно потеряла ласточка-Психея: брата

22) Введенский А. Потец // Введенский А. И. Всё. М.: ОГИ, 2010. С. 235-236.

Екатерина Александровна Дайс (род. 29 октября 1978) - российский культуролог, философ, критик. Занимается проблемами влияния мистериальной традиции на современную литературу и искусство, а также философией пространства, или геопоэтикой.

Биография

Родилась в Москве. Окончила факультет истории искусств и аспирантуру РГГУ. Публикуется с 2005 года. Ученица Вадима Руднева и Игоря Яковенко. Автор книг «Джон Фаулз и мистериальная традиция» (2011), «Психея и Рок. Статьи о современной культуре» (2012).

Эссе и научные статьи публиковались в журналах «Нева», «Новый мир», «Дружба народов», «Волга», «Мир психологии», газетах «Литературная Россия», «Независимая газета», интернет-изданиях «Русский журнал» , «Полит.ру», «Либеральная миссия», «Частный Корреспондент» и др.

Кандидат культурологии.

• С 2006 по 2008 директор сайта фонда «Либеральная миссия», автор колонки «С либеральной точки зрения».
• В 2007 редактор-составитель 25-й выпуска журнала "REFLECT…" (Чикаго).
• С 2008 член группы "Номинальная инициатива", куратор нового литературного цикла «Феноменология Имени» (совместно с Игорем Лёвшиным и Игорем Сидом).
• Соорганизатор Первого этно-регги фестиваля "Афро Плюс", 27-28 июня 2009.
• Соорганизатор Второй Международной конференции по геопоэтике, 25 ноября 2009.
• Создатель, куратор акционного цикла "Зодиакальные чтения", с января 2011.

Книги

• Екатерина Дайс. Джон Фаулз и мистериальная традиция. - М.: Клуб Касталия, 2011. - 244 с. - (Юнгианская культурология). - ISBN 978-5-91146-576-6.
• Екатерина Дайс. Психея и Рок: Статьи о современной культуре. - М.: Крымский Клуб, 2012. - 360 с. - (Герменевтика). - ISBN 978-5-458-23173-2.

О ней

• Михаил Бойко. "Позитивная богооставленность. Екатерина Дайс и зашифрованные тексты" ("НГ-Ex libris", 29.12.11)
• Ольга Балла-Гертман. "Кора разламывается" ("Радио Свобода", 23.05.11)
• Игорь Сид. "Поэтика как новая антропология" ("НГ-Ex libris", 09.06.11)
• Данила Давыдов. "Цветаева и догоны" ("Книжное обозрение", №5, 2012)

Интервью

• «София, гнозис и помада Хейдиз» (Беседа Рубена Ишханяна с Екатериной Дайс для портала "Переводчики стран СНГ и Балтии", 21.05.2012)
• «Новейшее время закончилось: о тайных культурных культах, мистериальной традиции в современной культуре, рифмах френдленты и половой принадлежности Бога» (Беседа Ольги Балла с Екатериной Дайс, "Частный корреспондент", 31.01.2012)
• «Насыщенная культурная жизнь - одно из условий для развития города-курорта» (Беседа Ирины Кучминой с Екатериной Дайс, "Керченский рабочий", 25.10.2011)
• «Демиург и шоры в нашем сознании. О гностических мотивах в современной литературе» (Беседа Михаила Бойко с Екатериной Дайс, «НГ-Ex libris», 09.06.2011)
• «Делать тайное явным. О мистериальной традиции в современной литературе» (Беседа Рубена Ишханяна с Екатериной Дайс для ереванской газеты "Эфир", 09.06.2011)

October 19th, 2016 , 02:48 pm

Оказывается, тайнознание в европейской цивилизации связано, как правило, с феминной религиозной традицией.

Культуролог Игорь Яковенко называет эту подспудную тайную линию европейской культуры традицией «малой», противопоставляя её тем самым победившей («большой») традиции христианской ортодоксии 1 .

Если взглянуть на эту тайную линию с гендерной точки зрения, можно понять, что на протяжении всего времени торжества христианства в Европе именно тайная, эзотерическая традиция ратовала по крайней мере за равноправие (алхимик и его сестра), если не за приоритет (жрицы языческих культов) женской религиозности.

Тамплиеры и их Чёрные Мадонны, хлысты и их Богоматери, трубадуры и культ прекрасной дамы: во всех этих малотрадиционных орденах, сектах, движениях через особо почитаемые, ключевые женские фигуры просвечивал образ Великой богини.

В археологическом плане есть свидетельства по меньшей мере равноправного сосуществования в древности женских и мужских богов. Прежде всего здесь стоит отметить книгу Ариэля Голана «Миф и символ», в которой на обширном материале реконструирован весь спектр древних верований Европы, в том числе представления о Белом и Чёрном богах, а также о Великой богине. Святая Троица здесь биполярна: «трезубец мог служить символом как богини неба (в эпоху неолита), так и бога грозы (в эпоху бронзы) 2 ».

Антон Антипенко, реконструируя в книге «Мифология богини» античные представления о богине-матери на примере нескольких песен «Одиссеи», убедительно показывает, каким образом на всём протяжении известного хрестоматийного произведения проглядывают следы древнего инициатического культа.

По сути дела, путешествие Одиссея есть не что иное, как цепь инициаций или реинкарнаций, ведущая от одного воплощения Великой богини (Пенелопа, Цирцея, сирены, Калипсо) к другому 3 .

Мирная матриархальность земледельцев противопоставляется агрессивной экспансии скотоводов. Соответственно, и боги у них должны быть разные. Инициатический культ Деметры (земли-матери) и Персефоны — вот одна из основ европейского эзотеризма, той глубинной подкладки культуры, из которой в ХХ веке вырастают Фаулз и Эко, Павич и Памук, Пятигорский и Андрухович.

В феминистическом смысле женская религиозность (несомненно, отличающаяся от мужской уже на физиологическом уровне, ведь умеющие рождать по-другому понимают тайну жизни и смерти) веками была подавлена религиозностью мужской.

«Все бабы как бабы, а я — богиня!» — этот суггестивный слоган, встречающийся летом на майках, гораздо глубже, чем может показаться. Он вырастает из постепенного понимания того, что женщинам больше подходят женские идеалы, что женщина не обязана вести себя как Иисус, но может вести себя как Деметра.

Ряд женщин-психоаналитиков — последовательниц К.Г. Юнга (сделавшего вообще очень много для размывания границ между наукой и эзотерикой) работают над архетипами различных ипостасей Великой богини.

В частности, Джин Шинода Болен выделяет не только женскую троицу (соответствующую разным возрастам женщины, а также фазам лунного цикла), но и находит соответствия между женскими характерами и архетипами Метиды, Софии, Гекаты, Гестии, Деметры, Персефоны, Артемиды и Афины. Популярный призыв психологов, звучащий примерно как «Открой в себе богиню!», — это только верхушка айсберга грядущей женской религиозной эмансипации.

Но почему мы сейчас говорим об освобождении, раскрытии, о женском духовном реванше?

На самом деле феминная религиозная традиция лишь дремала под спудом религиозной традиции маскулинной. Она жила и сохранялась в языческих верованиях и эзотерических кружках, в картах Таро, в гностическом признании Софии как сотворца Вселенной, в легендах о Робин Гуде и Мариам, в культе Родины-матери, в ваянии снежных баб.

В низах культуры и на самом её верху феминная религиозная традиция ждала возможности вырваться наружу. В научной и писательской среде она прорывалась как любовь к пространству, как метагеография и геопоэтика.

Так, известный своими симпатиями к геопоэтике украинский писатель Юрий Андрухович задумал цикл лекций «Эрогенные зоны Европы», но вынужден был сменить название на менее эпатажное. Понимание женщины как инициационного пространства, а пространства как возлюбленной — это первый шаг на пути к осознанию своей связи с Богиней Матерью.

И дело, опять же, не в феминистках, составляющих явное меньшинство по сравнению с населением Земли. Дело в том, что маскулинная религиозная традиция с её культом силы, правды и технологий поставила этот мир на грань экологической катастрофы.

Иллюстрацией глобального сдвига является, например, фильм «Аватар». Когда творцы массовой культуры, изыскивая сюжетное начало, способное противостоять мертвящей техногенной цивилизации, обращаются фактически к образу Геи, богини земли, это значит, что в мире что-то меняется. Скрывать свои отношения с магическим, бессознательным, гибким, интуитивным становится не менее постыдным, чем отрицать свою рациональность, твёрдость и прямолинейность.

Обращение к феминной религиозной традиции — вот путь современного человека вне зависимости от его пола. Это путь, предполагающий толерантность, признание своей сексуальности, интерес к эзотерике, психологии, гомеопатии, инициационным практикам, изменённым состояниям сознания.

В этой традиции геопоэтика, понимаемая как дело богини Геи, — единственная обоснованная позиция на сегодняшний день. Основатель геопоэтики Кеннет Уайт, известный благодаря своим эссе, посвящённым единению человека и природы, говорит о необходимости новой гармонии, новой музыки и, соответственно, новых музыкальных инструментов:

«На днях я разговаривал с индеанкой... Она сказала мне, что её племени нужен был бы подобный инструмент: сначала надо было бы вырыть яму в земле, затем натянуть над нею верёвки.

В духе краснокожих я отвечал, что такой инструмент надо было бы назвать «Голос Земли»... Должен заметить: мне она понравилась тоже, ибо случалось и мне воображать себе нечто подобное 4 ». Известно, что музыкальные инструменты тесно связаны с полом.

Так, в шуточной статье «Почему тёлки не могут играть рок?» Джордж Табб 5 пишет о физиологических особенностях, связанных с извлечением звуков, доказывая, что игра на гитарах — это мужское дело.

Музыка всегда была сакральным искусством, и многие музыкальные инструменты сделаны так, что играть на них могут только правши или мужчины. Предлагая сделать инструмент, на котором могла бы играть сама Земля, К. Уайт пытается исправить этот глобальный дисбаланс, установившийся с победой мужской религии неба.

В наше время девушки хотят не только петь в церковном хоре, но и играть на органе, читать проповеди и раздавать облатки. Кроме того, они знают, что и Она — тоже женщина...

В каком-то плане мы как будто бы возвращаемся в ветхозаветные времена. Ведь, как пишет Михаэль Дорфман, «Яхве, Йегова — женское имя», а Элохим и Адонаи — «множественное число, которое по законам грамматики может включать сущности как мужского, так и женского рода 6 ».

То есть «бог» на иврите грамматически не только мужчина. Опять же, вспомним «сынов божиих, что входили к дочерям человеческим», «будете как боги» и другие «оговорки по Фрейду» из Книги Бытия.

Эти фразы, в которых идея божественного не противоречит архаичному множественному числу, — мостик к пониманию бессознательного нашей культуры.

Как сформулировал философ Григорий Померанц, западная культура сложилась из еврейской религии, греческой философии и римского права 7 .

На протяжении 2000 лет, с момента оформления христианства как института, существуют разнообразные тайные течения, которые надо рассматривать не по отдельности, а в совокупности: как единую, цельную линию. О том и разговор.

Екатерина Дайс – исследователь, чья область интересов зовётся, для непривычного уха, несколько экзотически. Она – специалист по мистериальной традиции в европейской культуре и по проблемам геопоэтики (и кроме того – по современной русской и украинской литературе). В своё время она, закончив РГГУ, защитила там новаторскую диссертацию с неожиданным названием: «Малая традиция европейской культуры в творчестве Джона Фаулза» (позже диссертация легла в основу книги «Джон Фаулз и мистериальная традиция»).

Речь шла о том, как и почему в творчестве этого английского писателя – вполне массового, издававшегося миллионными тиражами – отразилась «другая», «неофициальная», «малая» линия европейской культуры, на протяжении двух тысяч лет существующая параллельно христианству. В эту традицию, которая в конечном счёте получила название мистериальной, входит разнообразнейший круг явлений от языческих движений до вполне христианских с виду орденов и сект.

На протяжении по крайней мере двух тысячелетий вопрос о гендерной идентичности Бога для европейской культуры не был актуальным. Если старшая ипостась Бога, то Отец, если младшая, то Сын, если духовная, то Святой Дух, но не Душа. Женщина могла разве что родить Бога - как, пардон за светскую параллель, в прогремевшем стихотворении белорусской поэтессы Марии Мартысевич «Роди президента». Не «стань президентом», а роди!

Сейчас исследовательская работа Екатерины состоит в том, чтобы выявлять в современной, особенно – популярной литературе следы некогда тайного, а теперь всё более явного знания: прежде всего это – отсылки к гностическим текстам, к опыту разных духовных орденов, к алхимии. Наличие этих следов, считает исследователь, не случайно и свидетельствует о глубоких переменах в культурном состоянии западного мира: мистериальная традиция, оттеснённая некогда на периферию культуры, теперь всё более смещается к её центру.

Не могла упустить возможности расспросить Екатерину о том, какими ей видятся современные культурные процессы и что они, по её мнению, означают.

– Что за путь, Екатерина, привёл вас от Фаулза – к исследованию потайной традиции западной культуры?

– Начиная работать над диссертацией о Фаулзе, я, как и все, думала, что Фаулз – постмодернист. Но он не ложился в постмодернистскую схему. И не только в неё. Я попыталась, оставаясь на постструктуралистских позициях, разобрать его сюжеты, персонажей. Оказалось: в каждом его произведении есть маг (жрец, инициатор), инициант и истинная возлюбленная героя, которая противопоставляется его ложным возлюбленным.

Это – явно не постмодернизм. Но тогда что?

Мой научный руководитель, Игорь Григорьевич Яковенко, предложил как рабочий термин название «малая традиция». Оно, конечно, очень условно. Такой термин есть в этнологии: «малой традицией» называются культурные традиции малых народов, – например, Севера. Но традиция, которая имеется в виду – совсем другое. Она и по масштабу, и по важности отнюдь не «малая» – особенно сейчас, если смотреть на процессы, начавшиеся в ХХ веке. И если она сейчас набирает обороты – что, лет через двадцать будем её переименовывать в «большую»? Точнее говорить о традиции мистериальной.

– А как бы вы назвали, в противоположность мистериальной, господствующую в культуре традицию?

– Это традиция официальная. Дело в том, что на протяжении около двух тысяч лет – с момента оформления христианства как института – существуют разнообразные тайные течения, которые надо рассматривать не по отдельности, а в совокупности: как единую, цельную линию.

Если придерживаться такого взгляда, история этого периода, особенно европейская, выглядит совершенно иначе. Предполагаемая же дробность мистериальной традиции связана с тем, что традиции официальной попросту выгодно представлять конкурента как нечто фрагментарное, несущественное и, действительно, «малое». В этом отношении со времён Иринея ничего не изменилось. Тенденция к подтасовкам та же.

Как-то на конференции «Россия и гнозис» представитель официальной традиции высказался в том смысле, что, во-первых, гностицизма по большому счёту никогда не было, а во-вторых, не надо показывать, что это какая-то единая, большая линия, тенденция, – это-де всё отдельные, маргинальные, не связанные друг с другом феномены. Смысл же как раз в том, что они друг с другом связаны. И нельзя понять тамплиеров, не поняв хлыстов, масонов, розенкрейцеров…

– Но это же всё движения в рамках официальной традиции. Что же, у официальной и мистериальной традиций – общий корень?

– По сути, да. Это синтез из одних и тех же элементов - двух разных цельностей. Эти две традиции потому и соперничают друг с другом, что очень близки, как двоюродные сёстры. Зачастую, к какой из традиций что отнести - вопрос трактовки.

Например, замечательный афоризм Фрэнсиса Бекона, «Knowledge is the power», или «Знание – сила!» можно понимать и как гностический призыв «Gnosis is the power», то есть вся сила в гнозисе - истинном знании электов. Речь идёт лишь о толковании, о переводе. Ведь у слов «gnosis», «knowledge», «знание» – в конце концов, общий индоевропейский корень

– А как проходит разделительная линия между традициями?

– Думаю, в пространстве антропологии. Им соответствуют разные типы человека. Представитель мистериальной традиции с точки зрения психологии – депрессивный тип. С точки зрения истории религии это гностик.

Главное для гностиков представление: есть два божественных начала. Одно из них – условно говоря, хорошее, но оно не вмешивается в земные дела. Другое – не то чтобы злое, но неразумное. Оно творит зло не преднамеренно, а по неумению и недомыслию. Мир – его порождение – безнадёжно и непоправимо плох. Это депрессивная картина мира.

Землю, считают они, создал несовершенный бог, Демиург, и за всё зло отвечает именно он. Так здесь решается вопрос теодицеи – основной вопрос христианства, который в нём не решён до сих пор: если Бог благ, то почему вокруг столько зла? Для гностиков здесь нет ничего странного: мир, как они считают, вообще погряз во зле – Демиург в принципе не мог сотворить ничего хорошего.

Как мы знаем, в истории не было государств, которые были бы основаны на гностической линии. Правда, в Болгарии богомилы одно время были у власти – но недолго. И не случайно. Дело в том, что это невозможно. Это уже цивилизационный вопрос: государство не может быть основано на представлении – коренном для мистериальной традиции – о том, что всё плохо и будет плохо всегда, и в этом смысле мы здесь, на земле, ничего изменить не можем. То есть, если мыслить в категориях психоаналитических, депрессивное государство невозможно. А государство, скажем, маниакально-депрессивное или параноидальное – вполне возможны.

Но две традиции – это и две разные позиции человека в бытии. Для представителей официальной традиции, а их большинство, собственное религиозное чувство и участие в религиозном таинстве в качестве человека, способного на что-то влиять, в принципе неважно.

В христианстве и в других официальных религиях экстатические чувства обращены прежде всего к священнику: он, служитель, ответствен за магию, за превращение вина в кровь, облатки – в плоть... Рядовые христиане не могут ни совершать чудес, ни вообще использовать магические состояния и способности. Им необходим посредник.

В мистериальной традиции (к этому, кажется, приближается и протестантизм в своих наиболее модернизированных формах) на отдельного человека возлагается больше религиозной ответственности. Он сам может творить обряд, крестить детей...

Вспомним конфликт между Петром и Павлом и Симоном Магом. Симон Маг летал, и его полёты притягивали большое количество зрителей. Он делал то, чего – в рамках официальной традиции – не мог делать человек: творил чудеса. Богом себя Симон Маг не называл, он был человеком – но при этом летал! И что же делают, по преданию, Пётр и Павел? – Они молятся о том, чтобы тот упал. Симон Маг падает и разбивается. По-моему, эта история очень характерна для отношений официальной и мистериальной традиций.

Я бы добавила: в алхимии человек сам преобразует материю. То есть, алхимик делает нечто совершенно невозможное с точки зрения представителя официальной традиции: он пытается сам делать дело Бога – Творца мира. По сути, он в чём-то – в том, что может быть выражено в материальной форме – становится богоподобным.

– Вы думаете, официальная традиция стала доминировать на европейском историческом и интеллектуальном пространстве в силу того, что у неё более позитивная и конструктивная жизненная установка?

– И ещё потому, что людей, которые способны принять весь ужас мира, меньше, чем тех, которые хотят думать иначе.

– Насколько я понимаю, мистериальная традиция, потерпев в известном смысле поражение, – никуда не делась, а ушла в скрытые формы существования. Вы писали, что в ХХ веке она становилась всё более значимой, проходя путь от элитарных кружков до массового читателя книжек Дэна Брауна. В каких формах она жива сейчас?

– Прежде всего, стоит назвать массовую литературу, популярных сейчас писателей: Пелевина, Сорокина – если говорить о России; того же Фаулза с его миллионными тиражами, Джойса, Гессе, Эко, Павича, Памука…

В ХХ веке было три всплеска мистериальной традиции – возможно, это связано с общекультурными процессами. Первая волна – и на Западе, и, чуть позже, в России – была связана с Первой мировой войной и с пониманием того, что человек становится уязвим и раним. Всплеск мистицизма был сильнейший. Думаю, война с применением новых технических средств массового уничтожения – то есть, опосредованное убийство – влияет на религиозное чувство.

Прежде всего, человек начинает ощущать бОльшую ответственность за себя, за свою судьбу. Он уже не перекладывает её на кого-то другого. Говорят, что невозможна поэзия после Освенцима. Так и религия в её традиционных формах после Первой мировой оказалась невозможной.

Обратим внимание: в 60-е годы начинается много разных, общественных и научных революций. В качестве примера революций общественных можно назвать сексуальную; как пример научной – топографическую (преимущественный интерес к истории и времени уступает место интересу к географии и пространству), в западной гуманитаристике она известна как «пространственный поворот». Скажем, культурология сейчас – это очень во многом культурная география.

На первый взгляд кажется, будто эти революции друг с другом не связаны. Но всё гораздо сложнее. Я называю это «Возвращением Великой Богини». Скажем, сексуальная революция – это легитимизация женственности. Традиции проявляются в разных модусах. Социальный модус проявления официальной традиции – это угнетённое положение женщины. А в мистериальной традиции пол либо не слишком важен, либо женщины имеют некоторое преимущество.

В конце концов, можно сказать, что мистериальная традиция восходит к неолитическому культу Великой Богини, Богини земли, а официальная – это модифицированный культ Бога неба. Ведь даже «Отче наш» начинается со слов: «…иже еси на небеси». На протяжении истории вера в Бога неба и вера в Богиню земли конкурировали друг с другом. Точнее, сосуществовали. А в ХХ веке, с 60-х, религия Богини вырывается наружу.

Третья волна идёт где-то с начала 90-х. Это последний в ХХ веке всплеск мистериальной традиции. Он, похоже, окончательно её легитимизирует. Первый всплеск был, в общем-то, тайный. До 1905 года никто из тех же символистов не мог сказать, что принадлежит к другой, неправославной вере: в России действовал закон неотпадения от православия. Рождённые лютеранами или иудеями могли ими оставаться, но из православия нельзя было перейти в другую религию – до 1905 года за это грозила каторга.

То есть, Марина Цветаева не могла всем прямо сказать, что она участвовала в тайных обрядах...

– Неужели участвовала?

– По её стихам это предположить можно. А у Чехова, например, есть рассказ, который можно интерпретировать с точки зрения гностицизма: «Рыбья любовь», о том, как Карась влюбился в Сонечку. Сонечка – это очевидно гностическая София. Так вот, Чехов не мог иначе, как иносказанием, говорить о том, что он гностик.

– А он был гностиком?!

– Он был антихристианином. Нелюбовь к христианству довольно часто, хотя не обязательно, сочетается с любовью к мистицизму как к его конкуренту. Да многие русские писатели были гностиками. Например, Достоевский.

– В чём же это выразилось?

– Прежде всего – в типично гностическом мироощущении. Потом, в героинях типа Сонечки Мармеладовой – обратите внимание: снова София! Да ещё и падшая женщина, а гностическая София так и называлась – «падшим эоном». Неслучайно Симон Маг в качестве её воплощения возил с собой проститутку, выкупленную из борделя.

– А сам-то Чехов отдавал себе в этом отчёт – или неосознанно воспроизводил культурные матрицы?

– По крайней мере, знать об этом он мог. В то время в гимназиях учили латынь; о гностицизме можно было узнать из доступных источников – из антигностических сочинений отцов Церкви, Иринея Лионского; из алхимических трактатов, где гностические идеи тоже представлены.

Известно, что 18-летний Пушкин очень хотел быть принятым в масоны. Но его не взяли. Однако во многих его произведениях есть масонские символы: кинжал, «и братья меч нам отдадут»… Подробнее об этом можно прочесть в трудах Всеволода Сахарова, посвящённых масонству в русской культуре XIX века. Часто происходило так, что представители мистериальной традиции, если не могли или не хотели высказывать свои мысли откровенно, превращали их в литературу, особенно – в детскую. В результате к сознательному возрасту дети уже могли выбирать, какая из традиций им ближе.

Если где-то упоминается летающий человек – будьте уверены: это всё мистериальная традиция. «Питер Пэн», например. Или «Мэри Поппинс». Там же – летающая няня!

Памела Трэверс вообще была ученицей Гурджиева. И возмущалась, кстати, что «Мэри Поппинс» называют книжкой для детей. Судя по всему, то, что младенцы могут говорить с животными и знают язык растений, пока лежат в колыбели – не просто сказка. У Гурджиева как раз были идеи о том, что человек соответствует себе, только когда рождается, в детстве – позже он превращается в машину. И надо его из машины снова сделать человеком. Ну вот, похоже, что-то такое она и имела в виду.

Тот же Андерсен – это сплошная алхимия. Я сама удивляюсь, когда глазами исследователя эзотеризма смотрю на детские сказки: там всё настолько откровенно, что непонятно, почему у нас каждый третий не разбирается в алхимии? (Смеётся)

Мистериальная традиция ведь не зря так называется. Она идёт от древних мистерий. В них был запрет на письменное изложение – во многом связанный, наверно, и с тем, что писать и читать могли немногие; но ещё и с тем, что, будучи записанным, тайное знание могло попасть к профанам и исказиться – предполагалось, что устная передача, в смысле сохранности, более надёжна.

Вспомним Апулея и его «Метаморфозы», а заодно и его риторическую речь «Апология, или О магии», где он пытается отмести обвинения в том, что был магом. Один пример. Апулей как ритор носил при себе изображение бога Меркурия. Так вот, он проговаривается о том, что Меркурий, изготовленный специально для него, был сделан не из предписанного для таких случаев сорта дерева, а из чёрного дерева.

Чёрное дерево в мистериальной традиции – очень важный символ: он связан и с чёрными мадоннами, и с ковчегом Завета… Меркурий ведь был покровителем не только риторов, но и алхимиков. Алхимия во времена Апулея была уже известна. Показывая статуэтку как покровительницу риторов, он на самом деле, может быть, показывал другую – ту, что покровительствовала алхимикам. Просто такой статуэтки никто из присутствующих на суде никогда не видел.

Так вот, в «Метаморфозах, или Золотом осле» и в «Апологии» зашифрованы элементы мистериальной традиции. Но так, что эту запись трудно отличить от обычной риторической речи или от романа как жанра. Дошедшая до нас речь не может быть той же, что он произносил в суде – хотя бы потому, что она по времени гораздо больше, чем ему было позволено говорить. Он её дописывал.

Я подозреваю, что Апулей вставлял туда фрагменты тайного знания, которых, когда он произносил это в суде, не было – и так донёс до нас древнегреческую алхимию. О ней, кстати, писала ученица Юнга Мария-Луиза фон Франц. Вот один из древнейших примеров того, как в литературе представлена мистериальная традиция, причём такой, который точно датируется. Есть примеры и более свежие – скажем, «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца».

А в ХХ веке это уже становится на поток. То есть, трудно быть известным писателем, если ты ничего не знаешь о демиургах. На Украине Владимир Ешкилев даже издавал журнал «Плерома». Один из номеров был оформлен как антология украинской литературы, в которую вошло множество современных авторов – практически все, кто писал на Украине в конце 90-х. И этот специальный выпуск «Плеромы» был назван «Возвращение демиургов».

Я уже писала о том, что к мистериальной традиции имеет отношение культура русских рокеров – скорее авторов-исполнителей, чем слушателей, которые, как правило, не понимают, о чём в песнях поётся на самом деле.

– Но ведь мы сейчас говорим о людях ХХ века: от Фаулза до русских рокеров, которые вообще наши современники, собратья по культуре и учились в советской школе. Зачем им, сформированным официальной традицией, элементы мистериальной? Что они там ищут?

– Мы живём в неоднородном мире. В нём присутствуют, неразрывно связанные, обе эти традиции. Почему большие писатели, особенно романисты, часто обращаются к мистериальной традиции? Роман – это же, в принципе, отображение целого мира в его полноте. А в мире есть и то, и другое.

– Это – стремление восстановить целостность?

– Скорее так: некоторая, всегда существовавшая, но скрытая тенденция становится явной. Вообще-то многие люди относятся к этой традиции по собственной природе. Если традиция оказывается вне закона, они либо сами себя убеждают в том, что они не таковы, либо всё равно тихой сапой ею занимаются.

Сейчас мы живём в постхристианскую, секулярную эпоху, а людям всё равно надо во что-то верить. На самом деле, я думаю, что это – эпоха переломная, в каких бы терминах мы об этом ни говорили: «Кали-юга», «эра Водолея» … Условно говоря, Новейшее время закончилось. Мы, правда, ещё не совсем это понимаем. И начался какой-то принципиально другой большой этап. Естественно, это связано с взаимодействием человека с компьютером, вообще с техническими устройствами.

– И это имеет отношение к судьбам мистериальной традиции?

– Опосредованного отношения не исключаю. Думаю, здесь во многом сыграло роль распространение интернета – с его помощью коллективное бессознательное заменяется, так сказать, «коллективным сознательным». Например, многие отмечают, и я тоже, как во френдленте независимо друг от друга подряд появляются посты на одну и ту же тему.

Появилось даже понятие «рифма френдленты». Или супруги (нынешние или бывшие) пишут посты практически одновременно, причём будучи в разных городах. Это синхрония, то есть совпадение материального и духовного планов человеческого бытия, о котором писал К.-Г. Юнг.

Кроме того, людям стало легче находить единомышленников. Может быть, мистики пошли в своеобразное наступление, потому что изменились условия существования человечества. Вот рождается один мистик на тысячу человек – и как он будет жить в мире, где нет интернета, самолётов и так далее? Он другого такого же увидит раз в год. А тут – пожалуйста: ЖЖ-сообщество, группа Вконтакте или на Facebook"е. И общайтесь себе на здоровье! – независимо от места жительства.

– А давно ли мистериальная традиция стала предметом исследования? В какой мере это вообще научно осмыслено?

– На Западе исследования эзотеризма начались довольно давно. Наука ведь следует в своём развитии за процессами, происходящими в обществе: писатели начали, учёные за ними подтягиваются. Есть авторитетные фигуры в этой области – например, Фрэнсис Йейтс. Студенты в университетах вполне могут обучаться, скажем, Таро – то есть не как магической практике, а как истории культурной формы.

Мы тут, как всегда, немного отстаём – сейчас-то уже можно представить себе спецкурс по тому же Таро, например, в МГУ, а лет 20 назад такое было совершенно невозможно.

– Кто у нас, кроме вас, ещё этим занимается? Есть ли какая-то школа, исследовательская группа, – вообще кто-то, кого вы могли бы отнести к своим единомышленникам?

– Если говорить об исследователях гностицизма, то это либо академические учёные, религиеведы, например, Евгений Афонасин из Новосибирска или Николай Шабуров из РГГУ, либо переводчики-энтузиасты, собирающиеся вокруг сетевых сообществ.

У меня есть свои любимые авторы, например, Антон Антипенко с его книгой «Мифология богини», Елена Глухова со статьями о влиянии розенкрейцерства на поэзию Серебряного века, Юрий Халтурин с исследованиями по масонскому символизму. Раньше одной из таких групп был круг авторов журнала «Волшебная гора», опосредованно выросший из эзотерического салона, располагавшегося в Южинском переулке. Есть авторы круга журнала «Дельфис», постоянные мероприятия проходят в магазине и культурном центре «Белые облака». Но это всё довольно разрозненно.

– Насколько мне известно, вы разработали новый подход к исследованию текста…

– Я вычленила сюжеты, характерные для мистериальной традиции и восходящие к тайным знаниям древности. На основании этого перечня сюжетов легче прослеживать взаимосвязи междуне связанными друг с другом, на первый взгляд, текстами и вообще понимать, о чём они. То есть, скажем, у вас есть история о Мелисенте, «Принцессе Грезе» Ростана, на поиски которой отправляется группа молодых людей. Если не сопоставлять её золотые волосы с золотым руном – непонятно, что в этом тексте происходит. А история золотого руна – история алхимическая.

– Как вы видите пути дальнейшего исследования литературы мистериальной традиции? Какие задачи предстоит решить?

– Надо для начала вообще описать историю, в частности, историю литературы. И переосмыслить всё и всех, начиная с крупных писателей и крупных исторических явлений. Некоторые вещи до сих пор непонятны, если не учитывать мистериальную сторону. Думая о волнах эзотеризма в ХХ веке, я поняла, что многие советские проекты, вообще советская история, даже некоторые детали быта – могут быть поняты и в гностическом ключе.

Например, традиционное для гностиков представление о том, что мир –тюрьма, и тело – тюрьма. Сталинские репрессии – то есть, когда достаточно много народу безвинно попадает в тюрьмы – вполне соотносятся с гностическим ощущением мира и тела как темницы. Если присмотреться, у большевиков было много общего с эзотериками – у них и символы не зря такие похожие: скажем, пятиконечная звезда - пентаграмма…

Или, например, откуда произошёл знаменитый девиз: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить»? Возможно, что от одного из толкований имени Яхве как анаграммы от фразы «Я был, есть и буду», или от фразы, начертанной на стене храма древней богини: «Я, Исида, есть всё, что было, есть или будет». Именно поэтому коммунистический девиз был таким завораживающим, что в нём Ленин уподоблялся Богу, причём в той форме, которая была привычна нашим предкам.

А советская «борьба с мещанством»? У меня были знакомые, которые выбросили на улицу бесценную отцовскую коллекцию африканских масок и скульптур: боролись с мещанством! Выкидывали столы из красного дерева… А почему они с ним боролись? Если мы находимся в рамках гностического понимания мира – они сражались со злой материей...

– У вас три основных области интересов: мистериальная традиция, геопоэтика и современная русская и украинская литература. Связаны ли они между собой?

– Думаю, да. Украинская литература меня заинтересовала в основном из-за Станиславского или Ивано-франковского феномена, прежде всего – из-за Юрия Андруховича. Он, по сути, последователь Фаулза.

Кроме Андруховича, на современной литературной карте Украины . Я вообще считаю его гностиком. Правда, гностик он, так сказать, стихийный, ибо совершенно не интересуется идеями гностицизма. Но гностиком или алхимиком можно быть, даже не понимая, что это такое. Помните: «Каждая душа по природе своей - христианка». Но бывают и души по своей природе гностические.

Герои Сергея Жадана сродни евангельским грешникам, мытарям и блудницам. Это алкоголики, наркоторговцы, бандиты, представители среднего бизнеса, проститутки, лабухи, американские проповедники, контрабандисты. От героев Жадана не ждёшь каких-то истин, и тем не менее от этих произведений невозможно оторваться. Они втягивают внутрь, и ловишь себя не столько на том, что начинаешь сочувствовать его героям (хотя они, конечно, заслуживают прежде всего жалости), сколько на том, что начинаешь ими интересоваться.

Что до геопоэтики, то она, безусловно, связана с «возвращением Великой Богини»; недаром одно из её воплощений – эллинская Гея. Это – область философии: философия пространства, которую придумал в конце 70-х Кеннет Уайт – француз шотландского происхождения, эссеист и поэт. В это время в истории культуры происходили важные вещи. Уайт однажды понял, что технократическая цивилизация ведёт мир к пропасти, и что необходима философия, которая вернула бы человека к природе.

Характерно, что на сайте Шотландского центра геопоэтики, в определении понятия «геопоэтика» звучат слова о том, что она «глубоко критична к западному образу мысли и действия, существующих последние 2500 лет», то есть, по сути дела, к (в широком смысле) христианской цивилизации.

Когда Кеннет Уайт изобрёл понятие «геопоэтика», он был в одной из экспедиций. Это слово пришло к нему как своего рода озарение. В «Альбатросовой скале» Уайт рассказывает о письме итальянского пианиста из Соединенных Штатов, где он гастролировал: «На днях я разговаривал с индеанкой... Она сказала мне, что ее племени нужен был бы подобный инструмент: сначала надо было бы вырыть яму в земле, затем натянуть над нею веревки. В духе краснокожих я отвечал, что такой инструмент надо было бы назвать «Голос Земли»... Должен заметить: мне она понравилась тоже, ибо случалось и мне воображать себе нечто подобное» , – добавляет Уайт.

А через 15 лет на Украине, независимо от Уайта, геопоэтику придумал для своих безумных проектов Игорь Сид. С 1993 года он устраивает фестивали, нацеленные на формирование новых территориальных мифов, и публикует об этом статьи и эссе. Сид – это такая, условно говоря, реинкарнация Волошина: он постоянно стремится превратить какое-нибудь пустынное место в культурное.

До Волошина Коктебель никого не интересовал – это была просто степь, где жили татары, и литераторы там смотрелись очень странно. А сейчас без литераторов Коктебель и представить себе нельзя. Волошин сделал из пустыни курорт: один человек сумел превратить место совершенно заброшенное – в осмысленное, даже в своём роде культовое. Нечто подобное Сид сейчас делает, в том числе, в Керчи - наименее известной части Крыма, проводя уже в четвёртый раз фестиваль «Боспорский форум современной культуры», он втайне надеется что-то изменить в этом пустынном с туристической точки зрения, месте.