Эссе о людях. Читать онлайн "основания девятнадцатого столетия"

Чемберлен, Хьюстон Стюарт

(Chamberlain), (1855–1927), английский писатель, социолог, философ, предтеча нацистской идеологии. Родился 9 сентября 1855 в Саусси, Гемпшир, Англия, в семье британского адмирала. Изучал естественные науки в Женеве, эстетику и философию в Дрездене. Стал ревностным поклонником Рихарда Вагнера. Женившись на дочери композитора, Еве Вагнер, Чемберлен в 1908 поселился в Байрейте, сделавшись куда большим фанатиком всего немецкого, нежели сами немцы. Во время 1-й мировой войны публиковал в немецкой прессе многочисленные антибританские статьи, получив за это на родине прозвище "английский перевертыш". Идеологические концепции Чемберлена позднее нашли продолжение в теориях Гитлера, изложенных в "Майн кампф". Умер Чемберлен 9 января 1927.

Основная работа Чемберлена, принесшая ему скандальную известность, "Основы XIX века" ("Die Grundlagen des neunzehnten Jahrhunderts") вышла в Мюнхене в 1899. Рационалистическая трактовка Чемберленом европейской истории объяснялась негативным отношением автора к христианству в целом, аристократическим презрением к массам и излишне романтизированным восприятием немцев как нации, предназначенной править миром. Поставив перед собой задачу раскрыть основы, на которых покоился XIX век, Чемберлен писал, что европейская культура явилась результатом слияния пяти компонентов: искусства, литературы и философии Древней Греции; юридической системы и формы государственного управления Древнего Рима; христианства в его протестантском варианте; возрождающегося созидательного тевтонского духа; и отталкивающе-разрушительного влияния евреев и иудаизма в целом.

В 1-м томе своей книги Чемберлен рассматривает события до 1200 г., наследие античного мира. С эллинизмом наступил небывалый расцвет человеческого интеллекта, - пишет Чемберлен. - Греки творили всюду - в языке, религии, политике, философии, науке, истории, географии. Вершиной этого созидательного духа стал Гомер. Но в наследии эллинов оказались и темные стороны: жестокие недальновидные демократии, отсутствие высокой политики, устаревшая мораль и упадок религии. Мир в долгу перед римлянами, избавившими его от семитскоарабского порабощения и позволившими "индо-тевтонской Европе стать бьющимся сердцем и мыслящим мозгом всего человечества". Греция, в отличие от Рима, по мнению Чемберлена, тяготела к Азии. Но многих сбило с толку и озадачило то обстоятельство, что несмотря на двухтысячелетнее наследие, Рим не сумел противостоять распаду на своей огромной территории. "Опыт энергичной индоевропейской расы пересмотрели и блестяще воспользовались им смешанные западно-азиатские нации, что вновь привело к уничтожению единства ее характерных особенностей".

Затем Чемберлен обратился к наследникам античности. Сразу же пришлось столкнуться, писал он, с изучение расовых проблем. Он говорил о том, что необходимо проявить смелость и предусмотрительность, чтобы благополучно проскочить "между Сциллой науки почти недосягаемого и Харибдой изменчивых и необоснованных обобщений". Рим сместил центр притяжения цивилизации в сторону Запада, неосознанно завершая акт мировой значимости. Но Рим оставил после себя невероятную мешанину различных типов и рас. Среди этого хаоса народов (Voelkerchaos) оказались и евреи - единственная раса, которой удалось сохранить чистоту крови. Силой же, противостоящей крошечной, но влиятельной еврейской нации, история избрала арийцев. "В настоящее время эти две силы евреи и арийцы, - как бы не затуманил их будущее недавний хаос, остаются друг против друга, пусть уже не как враги или друзья, но, по-прежнему, как вечные противники". "Ничто не является более убедительным, - писал Чемберлен, - чем самосознание нации. Человек, принадлежащий определенной чистой расе, никогда не потеряет этого чувства. Раса поднимает человека над собой, наделяет его необычайной, почти сверхъестественной энергией, выделяет его как индивидуума из хаотического смешения народов, собранных со всех концов света. Густая кровь, незримо текущая в жилах, принесет бурный расцвет жизни, принесет будущее". Основной секрет истории в том, что чистокровная раса становится священной. Безродный и вненациональный хаос последних дней Римской империи стал пагубным, почти фатальным обстоятельством, и именно арийцам пришлось исправлять это гибельное положение.

Во 2-м томе Чемберлен анализирует возрождение нового германского мира и борьбу величайших сил за мировое господство. В этой борьбе участвуют, по мнению Чемберлена, три, стремящихся доминировать, религиозных идеала: Восток (эллины), Север (арийцы) и Рим. На севере бывшей Римской империи арийцам удалось создать новую культуру, которая "несомненно является величайшим из всего, что было достигнуто человечеством до настоящего времени". Все, что не является арийским, - это чуждые элементы, которые необходимо изжить. Евреи сделались наследниками римского расового хаоса; арийская же раса оказалась в ответе за духовное спасение человечества. Все достижения науки, промышленности, политэкономии и искусства стимулировались и двигались вперед арийцами. Таким образом, XIX век опирался на прочный арийский фундамент.

Через всю книгу Чемберлена проходят красной нитью две основные темы: арийцы - как творцы и носители цивилизации, и евреи - как негативная расовая сила, разрушительный и вырождающийся фактор истории. Идеализируя чистокровных арийцев, Чемберлен рассматривал их как единственную опору мирового развития. Завоевавшие гибнущую Римскую империю здоровые и мужественные дети природы арийцы, возродили западную цивилизацию и привнесли в нее неведомое ранее представление о свободе.

Как противоположность созидательному гению арийцев Чемберлен выдвигал грубую цивилизацию евреев, которые, по его мнению, были чужаками, грозившими в XIX веке занять непропорционально значительное место в жизни Германии. Евреи заслуживали приговора, но не с позиций низкой ненависти или подозрительности, а с позиций недосягаемых высот арийского превосходства. Почти все выдающиеся и истинно свободные люди, писал Чемберлен, от Тиберия до Бисмарка, рассматривали присутствие евреев в своей среде как социальную и политическую опасность. Чемберлен называет рождение Христа наиболее важной датой в истории человечества. "Ни войны, ни смены династий, ни природные катаклизмы, ни открытия не обладают и долей той значимости, которая могла бы сравниться с короткой земной жизнью Галилеянина". Но для всех должно быть очевидным, писал он, что Христос не был евреем, в нем не было ни капли еврейской крови, а называвшие его евреем, были просто невежественными или лицемерными людьми.

"Основы" Чемберлена стали необычайно популярны в Германии после того, как император Вильгельм II назвал его работу монографией величайшей важности. Критики взахлеб восхваляли книгу за блестящее высочайшее красноречие, огромную эрудицию и необычайную проницательность автора. В Англии же эта книга подверглась яростным нападкам: ее либо высмеивали, либо поносили резкой бранью. Чемберлена называли "уличным проповедником, облачавшимся то в тогу римского оратора, то в рясу христианского священника". О его работе говорили, что это "похмельная отрыжка пьяного сапожника". Работу Чемберлена расценивали не больше не меньше как "ловкий синтез Шопенгауэра и Гобино, отражающий более грубое и наглое утверждение мистического родства арийцев и Божественного провидения".

Американские приверженцы нордической школы провозгласили Чемберлена величайшим зодчим нордической теории, на что Теодор Рузвельт возразил, что теория Чемберлена исходит из глупой ненависти и что его "блестящие ляпсусы для нормального человека выглядят безусловным сумасшествием, отражением ненормальной психики… Ему нравится Давид, и на этом основании он тотчас делает его арийцем. Ему нравятся Микеланджело, Данте или Леонардо да Винчи, и он тут же сообщает, что они - арийцы. Он не любит Наполеона и потому утверждает, что Наполеон - истинный представитель безрасового хаоса".

Расовые теории Гитлера, изложенные в "Майн кампф", во многом исходят из произвольных положений «Основ» Чемберлена. Хотя Гитлер нигде не упоминает его имени, и скорее всего не знакомился с его монографией, поскольку вряд ли был в состоянии проникнуть в хитросплетения метафизики автора, вполне вероятно, что он впитал теорию Чемберлена опосредованно. Так или иначе, тезисы о превосходстве арийской расы и "еврейской опасности", выраженные в более простой и грубой форме, стали лейтмотивом "Майн кампф".

Чемберлен Х.С. Основания девятнадцатого столетия / Вступ. ст. Ю.Н. Солонина; пер. Е.Б. Колесниковой. – В 2 т. – СПб.: Русский Миръ, 2012. – Т. 1. – 688 с.; Т. 2 – 479 с.

Есть книги с настолько устойчивой репутацией, что мы судим о них, не читая. Есть слова, которые мы употребляем, не задумываясь о том, что они означают. Если первое сочетается со вторым – то мы крепко забронированы от всякой возможности понимания.

Примером подобного рода являются «Основания…» Чемберлена – всем известно, что это один из ключевых текстов в интеллектуальной истории нацизма, все знают, что это одна из главных книг расовой теории, упоминаемая обычно следом за Гобино. Каждый образованный человек, прочитавший пару-тройку книг по истории нацизма и какую-нибудь биографию Гитлера, напр., Иоахима Феста или Алана Буллока, знает о преклонении фюрера перед Чемберленом – причём двойственным, во-первых, как перед ключевой фигурой в байретском движении, и во-вторых, как автора пресловутых «Оснований…»

Чуть поднапрягши память – вспомнится знаменитое посещение Гитлером Чемберлена, когда последний дал фюреру свое духовное благословение – и затем похороны Чемберлена в 1927 г., на которые приехал Гитлер, проводившиеся по нацистскому сценарию: «перед катафалком несли огромную свастику. Над процессией реяли чёрные флаги, а вокруг гроба шли бравые штурмовики. Они же обеспечивали и охрану шествия» (т. 1, стр. 175 – 176).

В этих расхожих и готовых образах всё верно – равно как и расхожие рассуждения о фашизме и нацизме во многом воспроизводят uzus’ы, функционировавшие еще в 1920-е – 1930-е гг. Однако, как и в случае с расхожими словами о «фашизме» и «нацизме», разговор утрачивает всякую конкретность – и тем самым смысл, отсылающий к обозначенному предмету разговора. Ведь когда сейчас мы говорим о «фашизме», то, как правило, мы говорим о чём угодно, кроме как о самом историческом феномене, обозначаемом данным термином, и речь наша много говорит о наших эмоциональных оценках, о том месте в интеллектуальной политической диспозиции современности, которое мы занимаем или стремимся занять – но никак не о прошлом, с которым формально должны вроде бы соотносится наши слова.

Отсюда – необыкновенная ценность обращения к первоисточникам. Если мы боимся подобных текстов (достаточно вспомнить истерические реакции на переводы Юнгера, Шмитта, Фрайера), то тем самым мы не защищаем себя от того феномена, который нас пугает – напротив, оставаясь неизвестным, он остаётся неопознанным в нашем интеллектуальном пространстве: нацизм для нас, например, выступает в обличие расхожих образов, не узнаваемый в иной аранжировке – он оказывается в нашем сознании стилем, а не явлением. Запрещая себе говорить и думать – или требуя, чтобы всякая мысль сопровождалась бесконечным рядом спасительных оговорок и заверений в осуждении «нацизма», «фашизма» и т.д., мы демонстрируем табуированные слова и закреплённые практики должного речевого поведения, не осознавая (или, скорее, не давая себе осознать – избавляя себя от сложности проблемы), что то самое явление, от которого мы стремимся дистанцироваться, не допустить и т.п., может существовать в ином обличии.

Для начала – текст Чемберлена представляется удивительно знакомым, неиндивидуальным, являя собой типичный образчик высоколобой эссеистики уже подступающей эдвардианской эпохи, эпохи Вильгельма II и последнего корпуса Хофбурга, строительство которого завершится как раз за несколько лет до конца Австро-Венгрии. Стилистически – это кофе «Мария Терезия», сладковато-горькое, пьянящее, целое кофейное сооружение, которым возможно наслаждаться лишь в атмосфере венского блаженства – эпохи декаданса, когда всем понятно, что «так дальше продолжаться не может», но пока это продолжается – это прекрасно, и в первую очередь для тех, кто провозглашает неизбежность катастрофы.

Правильное понимание требует определиться с жанром работы: «Основания…» – это огромное, более чем тысячестраничное эссе, а позиция автора – позиция дилетанта, поскольку охватить такой круг вопросов и создать историческую панораму более чем двух тысячелетий невозможно с претензией на профессионализм. Задача для него – не описать детали, а обозначить общие контуры, создать общую панораму, причём из перспективы настоящего:

«Моя цель не летопись прошлого, но освещение настоящего» (т. 2, стр. 203).

Это не история – это поиск оснований современности, где прошлое используется для прояснения настоящего, в свою очередь делающего понятным прошлое, которое переосмысляется сквозь призму того, что считается его результатами.

Чемберлен получил великолепное естественнонаучное образование, был автором ценной работы по физиологии растений и близко общался с целым рядом выдающихся биологов своего времени – его представления о физической антропологии отнюдь не странные рассуждения маргинала, а скорее попытка вольного теоретизирования в духе эпохи, с её расхожими представлениями о пластичности человеческой природы, об ускоренности культурного, социального в биологическом, причём понимании, не лишённом известной гибкости.

В отличие от предшествующих расистских теорий, Чемберлен мыслит расу не как нечто, существующее изначальное («чистая раса»), которое в последующей истории либо разлагается, либо сохраняется в своей «чистоте» (а точнее, поскольку ничто не может сохраняться вечно, лишь разлагается с меньшей скоростью), но как то, что возникает и исчезает:

«С ограниченной, неверной точки зрения Гобино это не имеет значения, так как мы только быстрее или медленнее погибаем. Ещё более ошибаются те, кто, казалось бы, возражают ему, но при этом делают то же самое гипотетическое предположение о первоначальной чистой расе. Но кто изучил, как в действительности возникает благородная раса, знает, что она может вновь возникнуть в любое мгновение, это зависит от нас. Здесь наша высокая обязанность перед природой » [выд. нами. – А.Т.] (т. 1, стр. 420 – 421).

«Раса» в понимании Чемберлена не предполагает даже с необходимостью кровное родство – он склонен принимать данную гипотезу, однако сопровождая её следующими оговорками:

«Я даже не постулирую кровное родство, я не забываю о нём, но слишком хорошо сознаю необычайную запутанность этой проблемы, слишком чётко вижу, что истинный прогресс науки здесь преимущественно заключался в раскрытии нашего невежества и недопустимости всех предыдущих гипотез, чтобы захотеть сейчас, где замолкает каждый настоящий учёный, продолжать строить новые воздушные замки. Мы столкнулись с родственным духом, родственным настроем, родственным телосложением, этого достаточно. У нас в руках нечто определённое, а так как это не определение, а нечто, состоящее из живых людей, то я и отсылаю к этим людям, к истинным кельтам, германцам и славянам, чтобы понять, что такое “германское”» (т. 1, стр. 557 – 558).

Текст Чемберлена интересен тем, что позволяет отчётливо видеть, как из консервативных и романтических представлений вырастает расовая теория. Ведь по существу всякая попытка придать расизму Чемберлена биологическую конкретику терпит неудачу – он слишком хороший биолог, чтобы придать особенное значение тем или иным конкретным критериям физической антропологии, чтобы пытаться установить прямую связь, напр., между формой черепа и расовой принадлежностью – там, где он воспроизводит подобные антропологические рассуждения, он неизменно сопровождает их оговорками, для него задача состоит не в поиске воображаемой чистой расы прошлого, вычленении её из современного «расового хаоса», но, напротив, в том, чтобы зафиксировать реально существующее, по его мнению, единство «германцев» – данное как очевидный исторический факт, и уже затем переосмыслить его биологически. Биологическое играет роль субстанциального носителя традиции, исторического единства – того, что способно вывести существование за пределы индивидуальных целей и смыслов:

«Для человеческого рода нельзя не учитывать того обстоятельства, что здесь главную роль играет моральное и умственное. Поэтому для людей нехватка органической расовой связи означает прежде всего отсутствие связи моральной и умственной. Кто происходит из ниоткуда, уходит в никуда. Отдельная жизнь слишком коротка, чтобы иметь перед глазами цель и достичь её. Жизнь целого народа была бы слишком короткой, если бы расовое единство не создавало свой определённый, ограниченный характер, если бы чрезмерный расцвет многосторонних талантов не объединялись единством рода, что ведёт к постепенному вызреванию, к постепенному созданию в определённом направлении, в результате чего одарённейший индивидуум живёт для надындивидуальной цели. <..> …Мы учимся понимать, что бы мы ни думали о causa finalis бытия, человеческий индивидуум не как отдельный индивидуум, не как заменяемый винтик, а только как честь органического целого, как часть особенного рода может выполнять свое высочайшее назначение» (т. 1, стр. 423, 424).

Раса становится телом истории: «в отдельном душа может возобладать над происхождением, здесь побеждает идея, но для массы – нет», и Чемберлен сочувственно цитирует Поля де Лагарда: «немецкое заключается не в происхождении, но в состоянии души» (т. 1, стр. 559), но вне расы это останется индивидуальным действием, частным случаем – тогда как раса придаёт этому действию плотность, оно выводит его за пределы единичного поступка или решения – через неё оно опознается, становится историческим. Таков для Чемберлена Августин (т.1, стр. 416 – 419) – его гениальность остается фактом его частной биографии, то, что было воспринято его временем – скорее противоположно сути его учения, только там, где он уклоняется от самого себя, он обретает влияние на современников. И, напротив, там, где есть раса, там из индивидуальных, зачастую безымянных действий, вырастает общий смысл – больший, чем тот, что осознаётся кем бы то ни было из его деятелей, поскольку индивидуальные усилия не растрачиваются, не погашаются взаимно, но направлены к одной, общей, надындивидуальной цели.

История, на взгляд Чемберлена, предстаёт как история становления и распада рас – их формирования, выражения расового типа – и последующего смешения. И в этом плане показательно его отношение к евреям: они для него не объект ненависти, но враг, причём враг, вызывающий уважение («хорошо видеть перед собой врага, заслуживающего уважения, в противном случае ненависть или пренебрежение могут легко омрачить суждение», – т. 1, стр. 592) – в отличие от другого врага, «хаоса народов», не имеющего своего специфического лица и выражения. Евреи становятся тем самым «идеальным врагом», на которого, по мысли Чемберлена, должны походить германцы: они воплощают собой идеальный расовый принцип и проблема в том, что тем самым они «естественным образом» оказываются врагами германцев:

«Если евреи были для нас губительным соседством, то справедливость требует признать, что они действовали согласно природе своих инстинктов и своих дарований, при этом они являют достойный восхищения пример верности самим себе, своей нации, вере своих отцов. Соблазнителями и предателями были не они, а мы. Мы сами были преступными пособниками евреев, так было и так есть ещё и сегодня. Мы предали то, что считает святым самый жалкий житель гетто, – чистоту унаследованной крови, так было раньше и так сегодня больше, чем когда-либо» (т. 1, стр. 444 – 445).

Однако если проблема германцев в том, что они не являются тем, кем являются евреи – то главным, субстанциальным врагом для Чемберлена оказывается «хаос народов», воплощением которого служит католичество, «Римская церковь». Она несёт в себе наследие Римской империи – той чистой формы, которое утратило всякое содержание, всякую творческую определённость: если борьба с евреями для Чемберлена это борьба между равными противниками, то борьба с католичеством – борьба с тем, кто отвергает сам расовый принцип. В целом все эти рассуждения по типу весьма сходны с построениями Льва Гумилёва – «Римская церковь» Чемберлена по описанию почти тождественна «химере» Гумилёва, возникающие и исчезающие в истории расы – как следствия «пассионарных толчков» и т.д.

Впрочем, стоит подчеркнуть, что обсуждение идей Чемберлена неизбежно искажает перспективу, в которой создавалась сама работа – если мы понятным образом акцентируем его «расовые идеи», в силу последующего значения и частоте ссылок на них, то для Чемберлена раса – это способ «конечного объяснения» той исторической реальности, которая ему предстоит. В самом тексте «Оснований…» рассуждениям о расах отведено сравнительно немного места – куда важнее для самого автора очертить те основные смыслы, которые лежат в основах XIX века и должны определять будущее развитие, самосознание «германцев» (под которыми Чемберлен понимает кельтов, германцев и славян).

Чемберлен был не глубоким, но чутким мыслителем – схватывая новые идеи своего времени, сочетая и перенося в новые сферы интеллектуальные наработки разных предметных областей. При этом он позволяет себе не додумывать подхватываемые им тезисы, так, например, излагая идею о несоизмеримости культур, о невозможности для одной культуры проникнуть в содержание другой, поскольку каждая их них имеет «строго индивидуальный характер» 1 – мысль, которую позже подхватит и разовьет Шпенглер; – Чемберлен не делает из этого никаких выводов, которые отразились бы на других положениях его работы, это так и остаётся частной зарисовкой, равно как эскизом, который послужит картине, созданной Шпенглером, остаётся блистательный очерк по истории математики (т. 2, стр. 212 – 214).

Чемберлен предпочитает создавать наброски – стремясь выстроить не целостную конструкцию, не очередную систему, а скорее как дилетант, с кем (в итальянском смысле) он себя соотносит, представить очерк понимания современности из истории, где важнее не отдельные положения, а возникающее ощущение целого, каждая конечная формулировка которого будет ложной, как попытка придать окончательные границы тому, что находится в становлении; в этой ситуации, по Чемберлену, важнее пояснить динамику, наметить «силовые линии», то, что служит пониманию настоящего – и для чего обращение к любому материалу, от учения о расах и скрещивании до рассуждений о музыке – лишь пример, более или менее показательный.

Знакомство со знаковым текстом своего времени, одним из ключевых текстов формирующего нацизма важно в двух отношениях: во-первых, «Основания… – не книга какого-нибудь чудака и маргинала, напротив, она совершенно типична для своего времени, будучи ярким образчиком интеллектуальной прозы рубежа веков, достаточно оригинальным, но именно настолько, насколько это и требуется для того, чтобы привлечь внимание «образованной публики». Рассуждения о расах, о биологических основаниях истории – не мысли одиночки, а расхожее представление того времени (достаточно вспомнить хотя бы Тэна с его расами как движущими силами в истории искусства или рассуждения Дарвина в «Происхождении человека и половом отборе», когда он сомневался, будет ли «негр» биологически ближе к высшим обезьянам или к англосаксу).

Успех Чемберлена связан с тем, насколько эффектно он соединяет распространенные естественнонаучные представления с традициями культуро-философских рассуждений, объединяя идеи, распространённые в культуре того времени, в единую картину – значительная часть аудитории разделяла эти идеи по отдельности, отсюда сила впечатления, произведённая их объединением.

Во-вторых, и это куда более важный вывод, нацизм, который нередко принято интерпретировать в идеологическом плане как результат творчества «полузнаек», просвещенчески объясняя недостатком интеллектуальной культуры, исторически имеет вполне респектабельную родословную – «Основания…» Чемберлена вплетены как в историю нацизма, так и в родословную, напр., последующей философии культуры или социологии знания (кстати, Шелер также любил отсылать к расовым основаниям разных типов мышления).

Иное дело, что респектабельные сейчас учения не любят вспоминать о таких деталях генеалогии. Но это в очередной раз подтверждает правоту тезиса Хоркхаймера и Адорно о неправомочности толковать нацизм как «сбой», историческую случайность, вызванную уникальными обстоятельствами – нацизм с его идеологией оказывается глубоко укоренным в самом центре европейской культурной традиции. Стигматизируя те или иные имена, создавая вычищенную схему интеллектуальной истории прошлого, мы сводим тот же «нацизм» до «казуса», события в прошлом, которое преодолено «правильным пониманием в настоящем». Табуируя подобного рода тексты, мы защищаем себя от того, что в действительности как раз не представляет опасности – от буквального повторения прошлого. Но прошлое не повторяется как таковое – табуируя темы и слова, мы реагируем на проявления, не добираясь до сути, даём оценки, опережающие понимание – и тем самым рискуем встретиться с тем, от чего бежим, лишь поменявшим своё обличье.

____________________________

1. «Одна культура может уничтожить другую, но не проникнуть в неё. Если мы начнём наши исторические труды с Египта или, согласно новейшим открытиям, с Вавилона и проследим хронологическое развитие человечества, то воздвигнем полностью искусственное здание. Потому что египетская культура, например, это полностью замкнутая индивидуальная сущность, о которой мы можем судить не более, чем о муравьином государстве» (т. 2, стр. 152).

Houston Stewart Chamberlain

ОСНОВАНИЯ ДЕВЯТНАДЦАТОГО СТОЛЕТИЯ

Перевод с немецкого: Е.Б. Колесниковой

Санкт–Петербург "Русский Миръ" 2012

УДК 1 (091):2–1(257+26+27) ББК 87.3:86.2 4 42

Чемберлен X. С. Основания девятнадцатого столетия / Пер. Е. Б. Колесниковой. - В 2 т. Т. I. - СПб.: «Русский Миръ», 2012. - 688 с.

ISBN 978–5–904088–15–6

ISBN 978–5–904088–16–3 (т. I)

Появление книги X. С. Чемберлена в свое время - в конце XIX ве­ка - произвело сенсацию. Одни восприняли ее как своего рода Еванге­лие, дающее ответ на духовные и культурно–исторические вопросы общества, другие - как свидетельство глубочайшего упадка европей­ского гуманизма и культуры. Образчиком этого упадка как раз и явилось сочинение Чемберлена, попытавшегося объяснить законы социально–культурного развития с позиций расового учения, в нем достиг своего апофеоза культ германизма как высшей формы культуры.

Тревожные симптомы тех эксцессов, которые поражали европейское общество столетие тому назад, обнаруживаются вновь, и для понимания их сущности и природы мы вынуждены обращаться к такого рода рари­тетам.

© Издательство «Русский Миръ», 2012

© Колесникова Е. Б. перевод, 2012

© Солонин Ю. Н., статья, 2012

© П. Палей, оформление, 2012

Физиологу,

надворному советнику, профессору, доктору ЮЛИУСУ ВИЗНЕРУ, ректору университета Вены в знак уважения и благодарности и признания определенных научных и философских убеждений посвящается

Том I

Мы принадлежим к роду, который стремится из тьмы к свету.

Общее введение

Все основывается на содержании, содержательности и дельно­сти выдвинутого принципа и на чистоте намерения.

План произведения

Поскольку работа, первая часть которой находится перед Вами, не должна состоять из беспорядочного нагромождения отдельных фрагментов, а с самого начала задумана как единое произведение, то был составлен подробный план каждой час­ти. Задачей данного общего введения является разъяснение принципа, по которому составлено все произведение. Хотя первая книга и представляет собой законченное произведение, но оно не было бы таковым, если бы не являлось отдельной частью более широкой мысли.

Эта мысль является предпосылкой «части, которая изна­чально есть целое».

Какие ограничения возлагаются на частное, когда оно встречается лицом к лицу с огромным миром фактов, - не тре­бует подробного рассмотрения. Решить такую задачу научно не представляется возможным; только художественное изо­бражение, опираясь на тайные связи между видимым и вообра­жаемым, способно (в случае удачи) создать целое из того материала, который, подобно эфиру, пронизывает мир во всех направлениях, все связывая, используя малое, только фрагмен­ты. Если это автору удалось, то труд его не был напрасным, так как необозримое стало отныне обозримым, не имевшее формы приобрело ясные очертания. Для этой цели отдельное единое по сравнению с объединением самодостаточных (selbsttuechtiger) субъектов имеет преимущество по мере того, на­сколько оно способно создать единообразную форму. Это свое единственное преимущество оно должно использовать. Искус­ство может выступать только как целое, завершенное. Наука, напротив, неизбежно является фрагментом. Искусство объе­диняет, наука разделяет. Искусство придает форму, наука расчленяет формы. Ученый стоит в известной степени на архи­медовой опоре вне мира: это его величие, его так называемая «объективность». Но это и его очевидная слабость, поскольку как только он покидает область фактических наблюдений, что­бы свести многообразный опыт к единству представлений и понятий, он оказывается висящим на тонких нитях абстракции в пустом пространстве. Напротив, творческая личность стоит в центре мира (т. е. своего мира), и куда проникает его мысль, ту­да проникает и его изобразительная сила, так как она является выражением его индивидуальности в живой взаимосвязи со средой. По этой причине его нельзя упрекнуть в «субъективно­сти», так как она является основным условием его творчества. Но в данном случае речь идет о предмете, который имеет точ­ное историческое описание. Ложь была бы смешной, произ­вол - непереносимым. Автор не сможет поговорить с Микеланджело: на этой странице, в этом камне не может быть смысла, который я не вкладываю:

In petra od in candido foglio

Che nulla ha dento, et evvi ci ch"io voglio!

Напротив, обязательное уважение к фактам должно быть его путеводной звездой. Он не может быть автором в смысле свободно творящего гения, но должен только опираться огра­ниченным разумом на методы искусства. Он обязан изобра­жать только то, что есть, а не то, что подсказывает ему фантазия. Историческая философия - пустыня, историческая фантазия - дом умалишенных. Поэтому мы должны требо­вать от автора абсолютно положительного направления ума и строгой научной добросовестности.

Прежде чем он выскажет мнение, он должен знать. Прежде чем изобразить, он должен проверить. Он не должен мнить се­бя господином, он слуга - слуга истины.

Вышеприведенных замечаний, очевидно, достаточно, что­бы получить представление об общих основах, которые были решающими при создании данной книги. Теперь из заоблач­ных высот философских рассуждений хотелось бы вернуться на землю. Если изображение имеющегося материала во всех подобных случаях является единственной задачей автора, как можно в этом особом случае что–то изобразить?

Девятнадцатое столетие! Тема кажется неисчерпаемой, она и является таковой. Ее удалось «укротить», только расширив ее рамки. Это кажется парадоксальным, но это так. Как только мы обращаем долгий и любящий взгляд на прошлое, из кото­рого, после многих страданий, вышло настоящее, как только живое чувство великих исторических фактов вызывает проти­воречивые чувства в сердце по отношению к сегодняшнему дню: страх и надежду, возмущение и восхищение, указываю­щие в будущее, создание которого должно стать нашей рабо­той и навстречу которому мы идем и для которого работаем со страстным нетерпением - необозримый девятнадцатый век сжимается до малого. У нас совсем нет времени, чтобы задер­живаться на мелочах, только великие черты мы хотим прочно и ясно иметь перед глазами, чтобы знать, кто мы и какой дорогой нам идти. Отныне перспектива для поставленной цели благо­приятна. Отныне к ней можно рискнуть приблизиться.

Основные черты произведения настолько ясны, что их нуж­но просто достоверно передать.

Основные черты моего произведения таковы. В настоящей книге я рассматриваю прошедшие восемнадцать веков нашего летоисчисления, при этом иногда бросаю взгляд и на более от­даленные времена. Но при этом речь ни в коем случае не идет об истории прошлого, скорее о том прошлом, которое живо и сейчас.

Это так много, и настолько необходимо точное, критиче­ское знание, чтобы судить о настоящем, что я хотел бы считать изучение этих «основ» 11–го Saeculums практически самым важным делом всего труда. Вторая книга могла бы быть полно­стью посвящена этому веку. Конечно, в такого рода произведе­нии речь могла бы идти только об основополагающих идеях, а именно эту задачу должна бы была значительно упростить и облегчить предыдущая первая книга, в которой взгляд посто­янно был нацелен на XIX век.

Было бы неплохо иметь дополнение для приблизительного определения значения века. Это возможно только в результате сравнения, основу чему также могла бы заложить первая кни­га. Таким образом, возникает предчувствие будущего - не произвольная фантазия, но, словно тень, которую отбрасывает настоящее в свете прошлого. Только в этом случае столетие могло бы совершенно пластично предстать перед нашими гла­зами - не в виде хроники или энциклопедии, но как живая рельефная картина.

Это были основные черты. Чтобы не осталось неясностей, мне хотелось бы внести некоторые уточнения. Что касается особых результатов моего метода, то, думаю, их не нужно при­водить здесь заранее, поскольку они будут действовать убеди­тельно лишь при полном изложении.

Понимать историю - значит видеть, как настоящее разви­вается из прошлого. Даже если мы сталкиваемся с чем–то необъяснимым в жизни выдающейся личности, во вновь воз­никшей индивидуальности народа, то видим его связь с про­шедшим и находим там необходимую точку соприкосновения для нашего суждения. Если мы мысленно очертим границу между XIX веком и веками, предшествовавшими ему, то сра­зу исчезает всякая возможность критического понимания. Девятнадцатый век - это не дитя более ранних веков, напротив, он есть непосредственное создание: если рассматривать с ма­тематической точки зрения, - это сумма, с психологической точки зрения - возрастная ступень. Мы унаследовали сумму знаний, умений, мыслей и т. д., мы получили в наследство определенное распределение экономических, хозяйственных сил, мы получили в наследство заблуждения и истины, пред­ставления, идеалы, суеверия.

Многое так прочно вошло в нашу плоть и кровь, что мы во­ображаем, что по–другому и не может быть, многое, что рань­ше казалось многообещающим, приходит в упадок, многое так устарело, что почти утратило связь с реальной жизнью в целом, и, в то время как корни этих новых цветов проросли в забытые века, фантастические цветы принимают за что–то неслыханно новое. Прежде всего мы получили в наследство кровь и плоть, в которых мы живем. Кто всерьез воспримет призыв «Познай самого себя», скоро поймет, что по крайней мере на 9/10 он се­бе не принадлежит. Это относится и к духу всего столетия. Да, выдающееся частное, поняв свое физическое положение и свое духовное наследие, исследует, анализирует и может дос­тичь относительной свободы. Оно осознает свою условность, и если само не может преобразиться, то может по крайней мере влиять на дальнейшее развитие. Напротив, век бессознательно движется по воле судьбы: его человеческий материал - плод исчезнувших поколений, его духовное сокровище - зерно и Spreu, золото, серебро, руда и глина - унаследовано, его тече­ния и колебания с математической неизбежностью проистека­ют из предыдущих движений. Ни сравнение, ни определение характерных признаков, особых свойств и достижений нашего столетия невозможны без знания предшествовавшего. Мы не можем сказать также что–либо о самом столетии, пока сначала не добьемся ясности о материале, из которого мы созданы фи­зически и духовно. Это, я повторяю, главное.

Исходный момент

Поскольку в своей книге я опираюсь на прошлое, я был вы­нужден составить историческую временную схему. Но в той мере, в какой моя история относится к настоящему, которое не позволяет дать определенного временного завершения, то ей не нужно определенного временем начала.

XIX век указывает не только в будущее, но и в прошлое: в обоих случаях ограничение допустимо только для удобства, но не дано в фактах. В общем введении я рассматривал 1–й год от Рождества Христова как начало нашей истории и более по­дробно обосновал эту точку зрения в вводном слове к I разде­лу. Однако, я не придерживался слепо...

Пережила очередной взлет в конце девятнадцатого века благодаря зятю великого композитора Рихарда Вагнера , Хьюстону Стюарту Чемберлену. Англичанин Чемберлен жил в Германии. Благодаря общению с Вагнером он впитал радикальные взгляда великого композитора, который читал Гобино и еще раньше усвоил распространенные в Германии антисемитские убеждения.

Хьюстон Стюарт Чемберлен, фото 1895

1. Чемберлен не сожалел об ушедшем аристократическом прошлом. Его куда больше беспокоило чистое расовое будущее, чем расовое вырождение. Важным средством сохранения чистоты расы он считал национальное государство.

2. Чемберлен был откровенным антисемитом. История в его представлении являлась борьбой между Богом в лице германо-арийских рас и Дьяволом в лице еврейской расы . Чемберлен, как и ряд немецких писателей его поколения, отрицал еврейское происхождение Иисуса Христа.

3.Чемберлен видел генетическое решение расовой проблемы. Существующие правящие, высшие расы были результатом расового смешения. Их следовало предохранять от дальнейшего вырождения и загрязнения.

4. Раса для Чемберлена имела более двойственное значение, чем для Гобино. Это понятие было более метафизическим, духовным, чем материалистическим. Умственные и нравственные характеристики были для Чемберлена важнее характеристик физических. Все эти взгляды были связаны с его представлением о врожденном потенциале и, возможно, с представлением о примате воли , провозглашённым Шопенгауэром .

В «Основаниях девятнадцатого столетия» Хьюстон Чемберлен писал:

Ничто не является более убедительным, чем самосознание нации. Человек, принадлежащий определенной чистой расе, никогда не потеряет этого чувства. Ангел-хранитель его происхождения всего рядом с ним. Он поддерживает его, когда он теряет опору, предостерегает, подобно Демону Сократа , от опасности сбиться с пути, вынуждает к покорности и заставляет совершать действия, на которые в силу их кажущейся невозможности он никогда не решился бы. Слабый и ошибающийся в силу своей человеческой натуры, такой человек осознает себя, и другие осознают его, по силе его характера и по тому факту, что действия его знаменуются неким простым и свойственным только ему величием, которое находит объяснение в его уникально типичных и сверхличностных качествах. Раса поднимает человека над собой, наделяет его необычайной, почти сверхъестественной энергией, выделяет его как индивидуума из хаотического смешения народов, собранных со всех концов света. И если этот человек чистого происхождения более одарен, чем те, кто его окружает, то укрепляет и возвышает его во всех отношениях сам факт принадлежности к расе, и он становится гением, высящимся над остальным человечеством, не потому что он был брошен на землю силой природы, как пылающий метеор, но потому что он устремлен к небесам, как сильное и величественное древо, питаемое тысячами и тысячами корней, – не один индивидуум, но живая сумма неисчислимых душ, стремящихся к одной цели.

С 1899 по 1914 «Основания девятнадцатого столетия» выдержали восемь изданий, были переведены на разные языки. В общей сложности было продано более 100 000 экземпляров этой книги. Кайзер Вильгельм II распространял эту книгу среди офицеров своей армии, по его приказу она находилась во всех немецких библиотеках.

Хаустон Стюарт Чемберлен (1855– 1927) – политический философ-германофил английского происхождения. С 1870 г. поселился в Германии (и в 1916 г. натурализовавшийся). Большой поклонник Вагнера и с 1908 г. его зять.

Чемберлен заимствовал многие идеи Гобино и развил их.

Ключевым мотивом в сочинениях Чемберлена было восхищение «героическим тевтонским духом». Им пропитаны и ранние его труды, посвященные Вагнеру («Заметки о Лоэнгрине», 1892; «Драма Рихарда Вагнера», 1892; биография композитора, 1895), и более поздние произведения, в которых он развил свою расистскую концепцию («Основы девятнадцатого столетия » (В 2-х т., 1899); «Арийское миросозерцание » (1913); «Раса и личность » (1925)).

Идеи Чемберлена пользовались в Германии такой широкой популярностью, что:

Во время Первой мировой войны Чемберлен прослыл «придворным антропологом кайзера»,

А при национал-социалистическом режиме обрел статус «народного мыслителя» и «провидца Третьего рейха».

Его главный труд – «Основы девятнадцатого столетия» (многократно переиздавался). Эта работа выдвинула Чемберлена в число крупнейших теоретиков расизма и антисемитизма первой половины XX в. В этой книге он попытался переписать всю европейскую историю под углом зрения ее расовой «подоплеки».

Теория Чемберлена:

Между расами существуют непреодолимые биологические и интеллектуальные различия. Биологические различия, с его точки зрения, первичны, а интеллектуальные – производны от них. Трактуя эти различия как «закон природы», он утверждал, что высшие достижения духа возможны «только при определенных расовых условиях».

На вершине расовой иерархии Чемберлен, как и Гобино, располагал «арийскую» расу, или «нордический тип» . Наиболее чистыми «арийцами» он, тоже следуя Гобино, провозглашал «тевтонцев ». Но если у Гобино под «тевтонцами» понимались древние германские племена, то Чемберлен эту категорию осовременил:

· если Гобино обнаруживал остатки «тевтонцев» во французской аристократии, то Чемберлен отождествил их с немцами;

· и, соответственно, если в версии Гобино «ариец» был среднего роста, слегка смуглым и с темными волосами, то в версии Чемберлена он превратился в «высокого белокурого долихоцефала», образ которого к тому времени был популяризован Ницше.

Считая арийскую расу единственным «творческим элементом» в истории, Чемберлен испытывал определенное затруднение в связи с тем, что многие великие творцы европейской культуры не были «высокими блондинами». Для выхода из этого затруднения он разработал собственную «рациональную антропологию», позволившую ему включить в число «подлинных тевтонцев» некоторых великих брюнетов (Данте) и «широколицых» (Лютер).

Арийцы , согласно Чемберлену, наиболее интеллектуально одарены, предрасположены к культурному творчеству. Это «раса господ», несущая культуру и цивилизацию низшим расам. Низшие расы «не приспособлены к культурной работе»; их роль в лучшем случае состоит в воспроизводстве существующей культуры, в худшем – сугубо деструктивная.

По мнению Чемберлена,расцвет всех цивилизаций определялся влиянием германских племен, а упадок – их смешением с другими расами. Так, упадок Римской империи рассматривался им как результат «расового скрещивания», а подъем культуры во времена Возрождения и Реформации – как прямое следствие «тевтонского лидерства». С этих позиций в книге «Основы девятнадцатого столетия» была расистски переосмыслена вся европейская культура.