Фонвизин художник картины. Волшебная акварель артура фонвизина
Портрет Галины Стрелецкой в возрасте 5-лет работы АРТУРА ФОНВИЗИНА.
В новый альбом, посвященный творчеству АРТУРА ФОВИЗИНА, который должен появится в продаже в апреле месяце этого года, включины воспоминания ГАЛИНЫ. С её согласия размещаю этот текст в качестве АНОНСА.
ГалинаСтрелецкая
АРТУР ФОНВИЗИН,МАМА,БАБУШКАИЯ
В 1948 году Алла Михайловна Белякова познакомилась с Фонвизиным и уговорила преподавать акварель группе архитекторов.
Алла Белякова стала «самой любимой ученицей», а моя мама, Елена Чаус, «самой старательной ученицей». Так называл их мастер.
Занятия акварелью проходили у нас дома, в коммуналке на Гоголевском бульваре. Особенно запомнилось мне первое занятие. Дамы пришли, одетые, как в театр,и так волновались, будто ждали принца из сказки. И вот он вошел, пожилой дядя с веселыми смеющимися глазами, пританцовывающей походкой подошел к дамам (среди которых была и моя бабушка, Галина Кронидовна Чаус), огляделся, увидел меня, пятилетнюю девочку с огромным бантом, подошел и сказал (не гладя по головке, чего я не терпела): «О! какие локоны! Надо написать».
В тот же день Артур Владимирович написал первый мой портрет. Вокруг стояла благоговейная тишина, все почему-то замерли, а мастер, работая, что-то напевал, непонятное мне.
Только позже, когда Артур Владимирович писал мой второй портрет у нас на даче в Лианозове, а мне было уже десять, я поняла, что он пел. То была песенка из любимой им сказки Гофмана «Цахес, по прозванию Циннобер»: «Как пошли бы тебе эти локоны, когда бы ты не был таким мерзким уродом».
Я наблюдала за движениями рук мастера, которые напоминали мне полет птиц. А взгляд был очень проницательный, завораживающий и таинственный. Виртуозное прикосновение кисти создавали мой облик: сначала глаза, потом появилась голова и солнечный луч в волосах, затем букет полевых цветов в руках… Фон осуществлялся большими цветовыми потоками краски, объединяющими весь портрет. Образ получался воздушным, нежным, и совсем не сентиментальным. Но самое интересное, что это опять была я!
А как Артур Владимирович писал маму! Прозрачно, тонко, и сразу улавливалась чуть заметная ее добрая улыбка. Этот портрет, подаренный маме Артуром Владимировичем, очень нравился ему самому, и часто, хитро улыбаясь, он говорил: «Лена! Отдайте его мне». И, так же улыбаясь, мама отвечала: «Никогда, маэстро!».
Бабушкин портрет Артур Владимирович писал на даче, когда жил у нас почти весь июнь. И я была очень огорчена, почему же нет цветка в волосах на бабушкином портрете!
На занятиях с Фонвизиным дамы писали портреты и натюрморты, которые перед этим долго создавал маэстро, как всегда пританцовывая и напевая. Я крутилась рядом, и все мне казалось какой-то бессмыслицей - вазочка так или вазочка эдак. Какая разница!
Придумывая композиции, Артур Владимирович творил, как волшебник и фокусник. Предметы для натюрмортов собирались по всей квартире, многие имели известное происхождение: Гарднер, Кузнецов, Мейсен… И это были не просто уроки акварели, но и познание мира искусства. Помню, как Артур Владимирович рассказывал о мастере Гольбейне, художнике классической стадии немецкого Возрождения.
На занятиях обычно «присутствовал»патефон. Крутили пластинки - чаще романсы, любимые Артуром Владимировичем:
Отвори потихоньку калитку
И войди в тихий садик, как тень.
Не забудь, потемнее накидку,
Кружева на головку надень.
И это было замечательно!
После занятий бабушка Галина Кронидовна затапливала знаменитую нашу изразцовую печь, сервировала стол, ставила чай, пирог с вязигой, пирожки с мясом, с капустой, варенья и все во главе с Фонвизиным садились за стол. В печи трещали дрова, отсвечивали малахитовые изразцы. И все это отражалось в зеркале. Артур Владимирович как-то преображался и открывался другой его талант - рассказчика. Впрочем, рассказчиков было двое: Фонвизин и моя бабушка. Артур Владимирович с юмором рассказывал о своей жизни и учебе в Мюнхене, бабушка о великом Устюге, где родилась, об учебе на высших женских курсах в Петербурге.
Артуру Владимировичу очень нравилось у нас на даче в Лианозове. В саду было много цветов, самых разных: сирень, пионы, колокольчики, анютины глазки. Фонвизину очень нравилась сирень, о чем он также выражал свои чувства:
Пока еще не отцвели сирени,
Сладкое дыханье их волнует грудь
Иной раз хочется пасть на колени.
Сказать весне: не уходи, побудь…
Артур Владимирович без конца писал бабушкин сад.И я поражалась - десятки раз пишет однии те же пионы и всегда они разные. Учил меня, как надо смотреть на цветы и подбирать их к натюрморту.Любимым его местом была дачная беседка, обвитая каприфолью с оранжевыми цветами. Здесь же его ученицы писали цветы, обсуждали свои работы и слушали критику мастера. Затем усаживались за длинным столом под древним развесистым дубом. Артур Владимирович назвал его Старый Витязь и вспоминал стихи Фета:
Вокруг тебя незримым ходом
Ползет простор твоих корней.
И в их кривые промежутки,
Гнездясь, с пригорка незабудки
Глядят смелее в даль степей.
Мама моя дружила с Натальей Осиповной, женой Артура Владимировича, очаровательной женщиной с совершенно потрясающей улыбкой. Я очень любила ходить к Фонвизиным, поздравлять маэстро с днем рождения, 30 декабря. Наталья Осиповна показывала мне изящныхмаленьких кукол, сделанных Артуром Владимировичем, как модели для иллюстраций сказок. С годами я поняла, что создавать такую живопись Артур Владимирович мог только при детском восприятии мира.
(1882/1883 – 1973)
В истории отечественного искусства XX века есть несколько имен, овеянных мифологической дымкой, и среди них одно из самых романтических — имя Артура Фонвизина, великолепного акварелиста, создававшего в своих произведениях радостный и легкий мир.
В течение долгих лет он нес свой необыкновенный дар, не изменяя ему, и все его творчество стало той нитью, которая через десятилетия соединила эпоху «Голубой розы» и искусство периода оттепели.
«Артур Фонвизин открыл новую акварель. Артур проложил ей путь на столетие вперед. Найдётся ли ещё художник такой поэтики, такой романтики красок, такого трепетного психологизма? На его картинах краски горят, мерцают, переливаются - даже чёрная и белая» — так писал о творчестве художника Александр Древин.
Девяносто один год прожил художник: узор его судьбы причудлив, особенно в первой половине пути. Жизненные перипетии напоминают романтическую повесть — с невероятными совпадениями, неожиданными поворотами, со случайностями, которые потом определяли многое.
Артур Владимирович Фонвизин (фон Визин) родился 11 января 1883 года (30 декабря 1882 года по старому стилю) в Риге, в семье лесничего немецкого происхождения.
По окончании пятого класса гимназии, в 1901 году Фонвизин поступил на учебу в Московское Училище живописи, ваяния и зодчества. Его учителями были К. Н. Горский, В. Н. Бакшеев, Н. А. Клодт.
В училище познакомился с Михаилом Ларионовым, лидером группы молодёжи, готовой «ниспровергать старое искусство». После того, как группа устроила выставку, не разрешённую начальством училища, был исключён из училища вместе с Михаилом Ларионовым и Сергеем Судейкиным.
В 1904 году переехал в Мюнхен, где продолжил обучение в мастерской Геймана и Гарднера. В 1906 году вернулся в Россию и до Первой Мировой войны был заметным участником российских выставок: «Голубая роза» (1907), «Стефанос» (1909), «Союз молодежи», первой выставки «Бубнового валета» (1910), выставок «Мишень» и «Ослиный хвост» (1910-1912 годы).
Участвовал в работе салонов «Золотого руна» и «Венок-Стефанос», вступил в художественное объединение «Мир искусства».
После начала первой мировой войны Артур Фонвизин переехал в Тамбовскую губернию, много писал с натуры, преподавал живопись. В 1918 году заведовал студией изобразительного искусства Пролеткульта в Тамбове.
В 1922 году стал членом художественного объединения «Маковец», участвовал в её выставках. В 1927 году вернулся в Москву, в 1928 году вступил в Общество московских художников и Ассоциацию художников революционной России.
В это же время перешёл к технике акварели, ставшей его призванием на всю жизнь.
Первая персональная выставка состоялась в ГМИИ им. Пушкина в 1936 году. Но уже в 1937 году, во время кампании по борьбе с формализмом в искусстве, Артур Фонвизин был причислен прессой к главарям «шайки формалистов» («три Ф»: Фальк, Фаворский, Фонвизин).
С начала сороковых и до смерти основной темой творчества художника становятся портреты театральных актрис в сценических костюмах, рисунки цирковых номеров, зарисовки из дореволюционной жизни, изображения цветов и пейзажи.
В 1943 году из-за немецкого происхождения Артур Фонвизин был выслан в Казахстан. Там были начаты циклы «Старая Караганда» и «Извозчики». С 1958 года по 1960 год художник проживал в деревне Пирогово, писал пейзажи.
Как до войны, так и после, не прекращал выставляться — персональные выставки Атура Фонвизина прошли в 1940), 1944, 1947, 1955), 1958 и 1969 годах В 1970 году получил звание заслуженного деятеля искусств РСФСР.
Способ А. В. Фонвизина
Рассматриваемый способ акварельной живописи назван по имени замечательного художника Артура Владимировича Фонвизина, работавшего в удивительной, неповторимой манере. И хотя существует мнение, что Фонвизин традиционен в своих работах, его скорее всего можно отнести к тому обстоятельству, что художник не пользовался белилами, не примешивал к акварели гуашь, т. е. был традиционен в чистой акварели.
В остальном его работы носят глубоко индивидуальный характер.
Можно было бы именно по этой причине не рассматривать его способ акварельной живописи, если бы не множество последователей, а точнее подражателей среди последующих поколений художников, особенно современных молодых акварелистов.
Некоторые художники и искусствоведы считают, что Фонвизин исполнял свои акварели по влажной поверхности бумаги. Это неверно. Художник не работает на предварительно смоченной бумаге, когда он целиком зависит от капризов растекающейся по мокрой бумаге краски.
Сохранились воспоминания современников художника, его моделей, наблюдавших за работой мастера. Можно внимательно посмотреть, и не один раз, на его работы в Третьяковской галерее и на различных выставках.
А. В. Фонвизин писал на ватманских листах ГОЗНАК ручной работы с небольшой зернистостью, прикрепляя бумагу к планшету кнопками, след от которых так и остался на работах.
Похоже, автор не делал подготовительного рисунка карандашом, а начинал рисовать тоненьким кончиком кисти, намечая только незначительные контуры изображаемого, о чем свидетельствуют незаконченные работы.
В прочем, эта незаконченность скорее производит впечатление особой лаконичности, присущей его работам. Затем, набрав крупной кистью большое количество воды с краской, он мягко втирал ее в поверхность бумаги, добавляя другие цвета для получения необходимого сложного тона, т. е. получалась своеобразная палитра на самой работе. С большим мастерством художник управлял широкими цветовыми потеками с помощью кисти, чередуя темные и светлые участки, оставляя порой почти нетронутой бумагу.
Кое-где художник вносил цветовые акценты на высохшей поверхности предыдущего слоя, порой совсем незначительные, почти точки, чтобы подчеркнуть форму или цветовое пятно. В портретах чаще всего акцентируются глаза и губы.
В некоторых работах видно, как художник, взяв активный цвет, который на первый взгляд выбивается из общего тона листа, наносил на его поверхность широкий мазок трепетным движением кисти.
В поздних работах А. В. Фонвизин слегка размывал некоторые цветовые участки, сочетая их с четкими заливками, а также накладывал несколько слоев цвета друг на друга. Однако его работы не производят впечатления многослойной акварели, они сохраняют удивительную свежесть, прозрачность и светоносность.
В заключение хочется добавить следующее. Рассматривая акварели современных молодых художников, увлеченных творчеством А. В. Фонвизина, хочется верить, что они в конечном счете смогут от подражания большому мастеру, скорее формальному, подойти к глубокому осмыслению его творчества и, используя основные, принципиальные подходы художника к акварели, создают свои неповторимые работы.
Акварель – пожалуй, самая артистическая техника. Рука должна быть точна, движения виртуозны, полная сосредоточенность-проживание «сейчас» – не может ошибаться артист, идущий по канату. Наверное поэтому основной темой творчества Фонвизина стали цирк и балет, которые тоже живут в реальном масштабе времени, «сейчас» на сцене – а «потом» ничего нельзя исправить.
Нужна очень большая точность, чтобы под музыку в нужный момент лошадь прыгнула через барьер и точно приземлилась. Художник сумел приручить воду и краску - он точно знает, куда потечет каждая капля, так что даже удивительно: как можно сделать дрессированную воду?
Артур Фонвизин.
Происходил из остзейских немцев (поначалу он подписывал свои работы «фон Визен»).
Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества вместе с М. Ларионовым и С. Судейкиным. Вместе с ними был исключен оттуда за попытку «ниспровергать старое искусство».
В 1904-м году поехал учиться в Мюнхен, где подружился с Константином Зефировым.
«Голубая роза», «Бубновый валет», «Мир искусства», «Маковец» - Фонвизин был участником практически всех значительных художественных объединений в России начала 20-го века.
1937 год - персональная выставка в Государственном музее изобразительных искусств…
А в 1937-м - разгром за «формализм» (в том же году Музей становится им. Пушкина).
За что разгромили (соответственно, лишив заказов на иллюстрации) такого безобидного художника? Ни кубизма, ни экспрессионизма, никакого расчленения-анализа формы – чистая радость, свежесть и здоровье! Ведь никакой политики! А вот за аполитичность и получил. За то, что наслаждался цветом, пятном, виртуозной линией, а не «боролся за что-то» – или, наоборот, против чего-нибудь. За то, что был просто художником.
Свободу не прощают нигде, никогда и никому. Вспомним Матисса, которого примерно в это же время травила «свободная французская критика» - за то, что он пишет женщин и цветы. Вместо того, чтобы, реагируя на «бесчеловечное время», писать сюрреализм, надрыв и тоску.
Критики Фонвизина возмущались: советским людям не может нравиться такое безыдейное искусство, к тому же выполненное в легкомысленной технике акварели! Ему ставили в вину даже то, что он писал без предварительного карандашного наброска. А он не знал заранее, куда у него что пойдет. «Набирал» цвет прямо на самой работе, превращая ее в палитру – кое-где оставлял чистый лист бумаги, где-то рисовал кистью…
В 30-е годы Фонвизин был воплощением эпохи Серебряного века, удивительно задержавшимся, сохранившим своё «не от мира сего» несмотря на все жесткие реалии мира. «Мир ловил меня, но не поймал».
«Мира Искусства» - Фонвизин навсегда сохранил отрыв от реальной жизни, свойственный членам этого объединения. Подобно своему студенческому приятелю Сергею Судейкину, он превращает искусство в аристократическую игру, в чистую музыку красок..
Музыка – самое идеальное искусство. Акварели Фонвизина музыкальны по своей форме и имеют не больше отношения к действительности, чем русский романс.
Фонвизин очень любил романс - с преувеличенными страстями и томностью - и напитывал свои работы его условной атмосферой.
Александр Лабас:
«Артур Владимирович принадлежал к более старшему, чем я, поколению. Но он всегда сохранял в себе свежесть, молодость и непосредственность. Это нельзя не понять, когда видишь его прекрасные работы, большие акварельные листы, с блеском выполненные настоящим артистом. Артур Владимирович долгие годы жил и работал в стесненных условиях, но именно тогда во второй половине 30-х годов особенно был виден его творческий подъем, когда начали появляться серии превосходных больших акварельных портретов – Уланова, и вслед за ней балерины, актрисы, один портрет идет за другим и один лучше другого. Как раз за эти портреты его и разгромили, приклеили ему ярлычок формалиста».
Артур Фонвизин посвятил себя балету и цирку – искусствам, формальным по своей сути - но писал портреты живых людей. Поэтому легкий привкус формализма остается за скобками: ведь не так коротко связаны Саломея – и играющая ее артистка (которая живет в маленькой комнатке, ходит в театр на работу, гримируется, а потом снимает грим):
Впрочем, женщина всегда играет – перед зрителем, перед, зеркалом – она оттачивает свою форму, чтобы быть максимально привлекательной. И Фонвизин очень хорошо эту ее форму считывал – он пишет женщину такой, какой она сама себя мечтает видеть:
Женщины и спасли его – когда во время войны Фонвизина, как немца, выслали из Москвы в Казахстан, великие актрисы тут же добились его возвращения.
В 1944-м году художник выполняет по заказу Театра драмы (теперь Театр им. Маяковского) серию портретов артистов театра.
После войны он довольно много выставляется (для советского художника)
Уехавший в Париж Ларионов писал Фонвизину: «Акварель – это же баловство! Подумай, на что ты будешь жить?» И, надо признать, Ларионов был прав – написав за свою жизнь огромное число акварелей, Фонвизин еле сводил концы с концами.
Но всё кончилось хорошо.. В 70 лет переезжает из коммуналки в отдельную квартиру, а в 85 лет ему присваивают звание Заслуженного деятеля искусств.
Теперь без его работ не обходится ни один антикварный аукцион.
Вот воспоминания Галины Стрелецкой о послевоенных годах жизни.
Тут нет никакой важной информации, но есть атмосфера, что важнее:
«В 1948 году Алла Михайловна Белякова познакомилась с Фонвизиным и уговорила преподавать акварель группе архитекторов.
Алла Белякова стала «самой любимой ученицей», а моя мама, Елена Чаус, «самой старательной ученицей». Так называл их мастер.
Занятия акварелью проходили у нас дома, в коммуналке на Гоголевском бульваре. Особенно запомнилось мне первое занятие. Дамы пришли, одетые, как в театр, и так волновались, будто ждали принца из сказки. И вот он вошел, пожилой дядя с веселыми смеющимися глазами, пританцовывающей походкой подошел к дамам, огляделся, увидел меня, пятилетнюю девочку с огромным бантом, подошел и сказал (не гладя по головке, чего я не терпела): «О! какие локоны! Надо написать».
На занятиях с Фонвизиным дамы писали портреты и натюрморты, которые перед этим долго создавал маэстро, как всегда пританцовывая и напевая. Я крутилась рядом, и все мне казалось какой-то бессмыслицей – вазочка так или вазочка эдак. Какая разница!
Придумывая композиции, Артур Владимирович творил, как волшебник и фокусник. Предметы для натюрмортов собирались по всей квартире, многие имели известное происхождение: Гарднер, Кузнецов, Мейсен… И это были не просто уроки акварели, но и познание мира искусства. Помню, как Артур Владимирович рассказывал о мастере Гольбейне, художнике классической стадии немецкого Возрождения.
На занятиях обычно «присутствовал» патефон. Крутили пластинки – чаще романсы, любимые Артуром Владимировичем:
Отвори потихоньку калитку
И войди в тихий садик, как тень.
Не забудь, потемнее накидку,
Кружева на головку надень.
И это было замечательно!
После занятий бабушка Галина Кронидовна затапливала знаменитую нашу изразцовую печь, сервировала стол, ставила чай, пирог с вязигой, пирожки с мясом, с капустой, варенья и все во главе с Фонвизиным садились за стол. В печи трещали дрова, отсвечивали малахитовые изразцы. И все это отражалось в зеркале. Артур Владимирович как-то преображался и открывался другой его талант – рассказчика.
Мама моя дружила с Натальей Осиповной, женой Артура Владимировича, очаровательной женщиной с совершенно потрясающей улыбкой. Я очень любила ходить к Фонвизиным, поздравлять маэстро с днем рождения, 30 декабря. Наталья Осиповна показывала мне изящных маленьких кукол, сделанных Артуром Владимировичем, как модели для иллюстраций сказок. С годами я поняла, что создавать такую живопись Артур Владимирович мог только при детском восприятии мира.
Однажды к нам на занятие зашел Роберт Рафаилович Фальк, у которого мама с Беляковой тоже иногда занимались. Фальк увидел наши портреты работы Фонвизина и задумчиво произнес: «Акварели Артура – это же импровизация в стихах».
Я смотрю на старинную фотографию, испытывая странное волнение. Мне не пришлось увидеть Аллу Белякову при жизни. Но вот я вижу ее, только явившуюся на свет, на руках матери. Рядом отец. 1914 год. Февраль. И, будто во сне, слышу ее голос:
- Я родилась в потрясающий солнечный зимний день. В первый день Масленицы, самого веселого русского праздника…
Это она рассказывает Марии Гусевой, журналистке, посетившей Аллу Михайловну в дни ее девяностолетия. Рассказывает живо, весело, поражая ясностью ума и памяти.
- Мне повезло, уж не знаю, за какие заслуги. Будто, начиная от рождения в замечательной семье, с неба снизошло на меня благоволение. И это продолжается всю мою жизнь.
Между тем, на ее жизнь пришлись две Мировые войны, самая жестокая революция, и самая бесчеловечная из всех войн - Гражданская. Не считая сталинских репрессий, искалечивших судьбу отца, оставившего дочери родословную, абсолютно неприемлемую в советском обществе.
Алла Михайловна Белякова, в девичестве Куколь-Яснопольская, родилась еще в той России, где, казалось, все было создано для нее. Фамилия Куколь-Яснопольские записана в родословных книгах русской аристократии, существовала уже триста лет, отмечала свой юбилей наряду с царским домом Романовых.
«Аристократическая порода чувствуется в Алле Михайловне, - пишет Мария Гусева. – Прямая спина, ухоженные руки, изысканный разрез глаз, чуть брезгливая складка губ: мол, не то сейчас время. Телевизор не смотрит, прессу не читает: «Мусор!».
Отца, Михаила Николаевича, готовили к дипломатической карьере, он знал французский, китайский, японский. Учился в кадетском корпусе, где подружился с Николаем Куйбышевым, братом Валериана, и эта дружба, уже в советские годы, не раз его спасала. А все равно погиб... В Первую Мировую ушел на фронт. В революцию перешел на сторону большевиков. В Гражданскую сражался с басмачами в Туркестане, где потом в Ташкенте жила семья.
Детство и юность будущая художница провела в узбекской среде: говорила по-узбекски, любила восточные украшения, даже косы заплетала, как узбечка. С такими косичками и приехала в Москву, поступать в архитектурный. В институте, узнав о ее происхождении, даже документы не приняли. А вскоре пришла весть, что в Ташкенте отца посадили. Устроилась на ламповый завод копировщицей. Затем перешла в «Связьпроект» - чертежницей. Проектировали авиазаводы. Повысили до техника-архитектора. Направили на архитектурные курсы повышения квалификации. Но диплом не успела получить – грянула Великая Отечественная.
Возвращение в Москву из эвакуации совпало с настоящим чудом: друзья помогли устроиться в архитектурную Академию, о которой и мечтать не могла. Как с корабля на бал, попала в компанию блестяще образованных и талантливых людей. И тут с удивлением обнаружила, что привлекает всеобщее внимание. Алла Михайловна и в самом деле была очень заметна: черноволосая красавица, с лучистыми глазами, походкой балерины, в каждом движении – изящество и достоинство…
Известные архитекторы, искусствоведы, не скрывая симпатий, ввели в свой круг. Александр Георгиевич Габричевский, шутливо-серьезно окрестивший ее «солнечной энергией», так и отрекомендовал Аллу Михайловну своим друзьям, знаменитым пианистам Генриху Густавовичу Нейгаузу и Владимиру Владимировичу Софроницкому. И она окунулась в мир музыки, зазвучавшей позже в ее акварелях.
Она производила на творческих людей удивительное впечатление. Не только своей красотой. В этой женщине таилось нечто, увлекавшее раз и навсегда. Так бывает, когда в человеке счастливым образом соединяются ум, красота и талант. Как-то ее позвали на концерт Святослава Рихтера, перед концертом познакомили с маэстро. В тот вечер она была необыкновенно хороша. На ней были кораллы и черное платье в японском стиле. Увидев ее, Рихтер вдруг сложил руки на груди и весь как-то сжался. (Говорят, такова была его манера, когда его что-то особенно восхищало). Опомнившись, спросил: «Скажите, кто ваш любимый композитор?» - «Дебюсси». Рихтер никогда не играл «бисы» на своих концертах. Каково же было изумление меломанов, когда, закончив свой концерт, он поднял руку, чтобы усмирить восторженный зал, и объявил: «Дебюсси!»
Общение с большими людьми, находящими ее равной по духу и одаренности, в кратчайший срок дали ей такой уровень художественного образования, какого она не нашла бы ни в одном институте. С Аллой Михайловной занимались серьезно и увлеченно. Знаток литературы Борис Георгиевич Макеев открыл ей мир поэзии. С тех пор каждый день она запоминала по стихотворению. Ее память хранила сотни стихотворений поэтов всего мира. И когда пришло время акварели, стихи и ее картины породнились, в полном смысле этого слова.
А время акварели приближалось. Судьба готовила Алле Беляковой встречу, от которой она уже не уйдет никуда. И, словно предчувствуя это, она уже тяготилась работой в Академии, где проектировали унылые советские соцгорода. Архитектор Рашель Моисеевна Смоленская, с которой Белякова работала в одном проекте, уловила ее настроение. И как-то сказала: «Вижу, скучаете. А акварелью заняться не хотите?»
И в один прекрасный день она повела Аллу к своему другу, художнику-акварелисту Артуру Фонвизину.
Шел 1948 год. Артур Владимирович вернулся из ссылки в Казахстан, куда его, как «немца», сослали еще в начале войны. Объявленный «формалистом» в тридцать седьмом, он по-прежнему считался врагом советского искусства. Непревзойденный книжный иллюстратор не находил работы ни в одном издательстве. О выставках и закупках его картин не могло быть и речи. Жил в огромной коммуналке, в восьмиметровой комнатушке для прислуги, с женой и сыном Сережей.
«Я помню себя в этой комнатке с единственным окном, в которое глядела кирпичная стена, - рассказывал мне Сергей. – Отец писал за столиком у этого окна, бликовавшего ржавым кирпичом. Только он мог даже в таких условиях творить светоносные акварели».
Я встретился с сыном Фонвизина, работая над альбомом великого акварелиста. Увидел сотни акварелей, никому до этого неизвестных, и был совершенно потрясен. Могу представить, какое впечатление произвело это фантастическое искусство на Аллу Белякову, призванную свыше стать акварелистом и наследницей гениального мастера.
Это было, как солнечный удар. Перед ее взором, одна за другой, проходили таинственно мерцающие картины, на которых, словно из тумана воспоминаний, выплывали цирковые лошади в плюмажах с заплетенными хвостами, унося в вечность легких, как стрекозы, наездниц; сияли подернутые дымкой мечты, наполненные воздухом и солнцем, пейзажи; и цветы, цветы, цветы…
«Влюбилась в его акварели сразу, насмерть и навсегда, - вспоминала Белякова. – Решила: буду у него учиться».
Каким увидела в тот день Артура Фонвизина Алла Белякова, ставшая его любимой ученицей?.. Думаю, это ее впечатление совпадает с единственным фактическим портретом художника, который оставила нам его жена, Наталья Осиповна Фонвизина, в первый день их встречи. «Маленький, плохо одетый, большие серые глаза, в них странная смесь робости и авантюрной важности. Вдруг запел «Сюзанну». Вот из этой песенки у меня и явилось точное ощущение этого человека, каким он был и будет всегда: беспомощного, плывущего по течению, с детской радостью в душе, с немецкой наивностью и с чисто русской простотой». Наталья Осиповна не ошиблась: Фонвизин действительно всю жизнь оставался таким.
Он боготворил женщин, всем своим героиням – актрисам и балеринам, дарил портреты. Он поэтизировал женщин, обожал их, тихо и беззаветно. Алла Белякова очаровала его. Однако долго уговаривала давать ей уроки. «Целый год не решался, - рассказывала она. – В конце концов, надиктовал кучу условий: собрать кружок учеников, провожать из дома на занятия и обратно – он был ужасно близорук. Собрала кружок, оплату выхлопотала через Академию, помещение нашла в Ленинке…» Первый урок состоялся 8 марта, как подарок женщине, в которой сразу почувствовал незаурядный талант. Она все схватывала на лету. И с такой жаждой ушла в акварель, что вскоре оставила и Академию, и архитектуру. Среди стихов, для которых и теперь находила время, попалось вдруг одно, необыкновенно созвучное ее поиску себя, как художника. То было стихотворение Жака Превера «Как нарисовать птицу»:
Сперва нарисуйте клетку
С настежь открытой дверцей.
Затем нарисуйте что-нибудь
Нужное очень для птицы…
Иногда она прилетает быстро
И на жердочку в клетке садится,
Иногда же проходят годы.
Не падайте духом, ждите…
«Птица» Превера стала путеводной звездой, лейтмотивом ее творчества. Училась, писала целыми днями, пока не уходил свет, пробуя все жанры, доступные акварели. И ждала, ждала, когда прилетит «птица». (......)
«Как он учил? – вспоминала в коротких немногословных записках, ставших своего рода пособием для будущих акварелистов. – Не мочить бумагу, брать на кисть много воды, чтобы акварель текла играючи, не делать подготовительного рисунка, ибо настоящая акварель и рисунок никогда не совпадают. Рисунок – геометрия, акварель – музыка, стихи, движение! Фонвизин подарил мне чувство ритма и цвета. Учил, как ставить натюрморты. Это самое трудное. Пока не поймаешь в постановке необходимый ритм чередования цветных пятен, не состоится картина. Писать только с натуры, не изобретать всякие кляксы-мяксы».
Час ученичества… С восхищением наблюдала она фантастическое мастерство учителя. Артур Фонвизин брал в руку штук двадцать самых разных кистей и стремительно писал, выхватывая из горсти одну за другой. Его сравнивали с оркестром: «Артур Фонвизин играет на своих кистях, как на инструментах».
В свою акварель Алла входила так же трепетно, как когда-то входила в поэзию Марина Цветаева: (....) «Красною кистью рябина зажглась./Падали листья – я родилась». И написала целую серию рябин, поставив под одной из картин эти строки поэта, придав особое значение словам – «Я родилась». И хотя сама родилась в феврале, в названии картины это означало – родилась, как художник.
Отныне все, что Алла Белякова видит и чувствует, все, чем она дышит, становится акварелью. Без конца ставит натюрморты, находя все новые их формы и сочетания. Пишет яблоки, груши, виноград, арбузы… Но самое живое, самое органичное и гармоничное, самое прекрасное – цветы. (.....)
В комнатах Аллы Беляковой в десятках ваз возникали дивные букеты. В одних стояли сухие цветы, хранящие память вчерашних дней, в других – живые, ждущие кисти художника. Цветы являлись отовсюду: с дачи под Можайском, выращенные самой художницей, дары друзей… (.....)
Марина Цветаева находила в цветах связь с космосом, называла их «небесными гостями». Уверяла, что «певцом во сне открыты закон звезды и формула цветка». Под «певцом» она имела в виду поэта. Но если бы увидела картины Беляковой, возможно, поняла бы – кто тот самый «певец». «Формулу цветка» Алла Белякова открыла не во сне, а наяву.
Весь российский сад как бы заново расцвел в ее акварелях. Вот далеко не полный перечень цветов и деревьев, которые я нашел на картинах Аллы Беляковой: сирень, черемуха и рябина, васильки, колокольчики и ромашки, флоксы, пионы и гортензии, лилии, нарциссы и тюльпаны, ландыши, георгины и астры, анютины глазки, клевер, папоротник, мальвы, подсолнухи… И все чаще учитель ставил ей знаменитые «фонвизинские» отметки. Своей рукой прямо на ее картинах писал: «отметку пять поставил Артур Фонвизин». И расписывался так, будто эту картину писал и он тоже. И к ней, наконец, прилетела «птица» Жака Превера, которую она так долго ждала, не падая духом. А, дождавшись, и дальше последовала советам поэта:
Когда же прилетит к вам птица,
Тихо кистью дверцу заприте,
Осторожненько клетку сотрите.
Затем нарисуйте дерево,
Выбрав нужную ветку для птицы,
Нарисуйте листву зеленую,
Свежесть ветра и ласку солнца.
И ждите, ждите, затем,
Чтобы птица запела…
Похвалы учителя не кружили голову, но придавали смелости. И Алла Белякова принялась осваивать портрет. Сначала написала себя в новогоднюю ночь, ряженую, в клоунском колпаке. Показала учителю «Новогодний автопортрет». Фонвизин улыбнулся и вдруг, оглядев ее, смущенно сказал: «Мне нравится ваша зеленая шляпка. Хотелось бы ее написать». Она засмеялась, сняла с головы шляпку, протянула ему: «Пишите». – «Нет, вы ее наденьте. Мне кажется, она лучше получится, если я напишу ее вместе с вами».
Он писал удивительные женские портреты. Алла поражалась точности и смелости этих его образов, моделями которых являлись знаменитые красавицы-актрисы. То была загадка. Фонвизин был робким и скромным человеком, особенно с женщинами. Но, глядя на его женские портреты, невольно думалось: так увидеть женщину мог только настоящий мужчина.
И вот он увидел ее.
За «Зеленой шляпкой» явились десятки портретов, целая галерея образов Аллы Беляковой. В ее архиве их оказалось более пятидесяти, но предполагают, что они хранятся и в частных коллекциях. Чем объяснить столь необыкновенную жажду художника – писать, не уставая, одну и ту же модель четверть века? Думаю, что, обладая потрясающей харизмой, Белякова заряжала на этих сеансах Фонвизина энергией жизни. Она не была актрисой, но на каждом сеансе удивляла его: то являлась римлянкой, то Саломеей, то вакханкой. Да и в современных костюмах демонстрировала столь разные лица и характеры, что неизменно завораживала художника. Но вот что удивительно: при таком количестве акварельных портретов я не нашел у Беляковой ни одной фотографии с Фонвизиным! Более того, я не нашел их нигде: ни у ее друзей, ни у учеников.
Говорят, Наталья Осиповна ужасно ревновала. И это не удивительно. Она помнила, каким потрясением стал для нее собственный акварельный портрет, написанный Фонвизиным в один из первых дней знакомства. Она тоже была художницей, училась у знаменитого Машкова. И, по мнению маэстро, подавала надежды. Но, увидев этот свой портрет, все свои надежды сложила к ногам Артура.
Наталья Осиповна напрасно волновалась. Чистота отношений Беляковой и Фонвизина не вызывает сомнений. Конечно, они были друг для друга больше, чем учитель и ученица. Больше, чем друзья. Она была его музой.
Данте всю жизнь воспевал Беатриче. До тех пор, пока его рука держала кисть, Артур Фонвизин писал Аллу Белякову.
Влияние Фонвизина на нее было огромным. Но именно он заметил и оценил, что она не пыталась слепо ему подражать. Искала свой почерк, свой стиль, свое отношение к акварели. Она была вся в постоянном движении, и удача шла ей навстречу.
В 1955 году в театре «Ромэн» на ее первой персональной выставке к Алле Беляковой подошел седой человек с необыкновенно живыми проницательными глазами. Это был Роберт Фальк. Она, конечно, слышала о нем. Блистательный художник, он, как и Фонвизин был зачислен официальным искусством в «формалисты». Похвалил ее работы. И вдруг предложил свою помощь, заниматься в его мастерской. С радостью согласилась. Училась у Фалька два года, переняв у него ощущение пространства, движения в живописи, Сравнивая двух своих учителей, Алла Белякова как-то заметила: «Артур Фонвизин – это сказка, порыв, вдохновение; Роберт Фальк – философия, разум».
Но в одном они сходились. Фонвизин говорил: «Музыка и поэзия – для молодых, а живопись – для взрослых». Фальк размышлял: «Глупы те родители, которые суют детей к бездарным учителям. Детям надо показывать, как прекрасен мир, водить в музеи. Захотят серьезно рисовать – начнут сами, когда повзрослеют. За картиной должен стоять духовный мир, в каждой работе нужно ощущать наследие всей мировой культуры».
Доктор искусствоведения Михаил Киселев по-своему выразил влияние этого замечательного дуэта на творчество Аллы Беляковой: «Возможно, именно Фальк помог Беляковой преодолеть могучее влияние Фонвизина, не стать только его подражателем. Обратил ее внимание на выразительность живописного пространства, создаваемого нюансировкой цвета. Неповторимый сплав этих мастеров превратил Аллу Белякову в большого художника, в живописца акварелью, что весьма редкое явление. (....)
Ее натюрморты и пейзажи поражают виртуозным владением материала. Каждый лист заряжен духовной энергией. Самые простые мотивы наполнены романтической преображенностью. Каждый мазок отмечен меткостью попадания, каждое цветовое пятно на своем месте. Очищенность палитры, благородство и глубина света, - все это переносит нас в мир гармонии, мечты, просветленной легкости бытия».
Я стою у памятника Аллы Беляковой, на которой золотом горят ее слова: «Когда я пишу акварелью цветы, стремлюсь, чтобы они были так же прекрасны, как поэзия и музыка. Хочу, чтобы все, что я напишу, было прекрасно. Это моя мечта».
Ее мечта сбылась. «Птица» поэта прилетела к ней и запела. И будет петь долго.
…И если птица поет,
Это хороший признак.
Признак, что вашей картиной
Можете вы гордиться,
И можете вашу подпись
Поставить в углу картины.
Леонид Лернер
