Г бочаров ты не умрешь читать онлайн. Виктория самойловна токарева все нормально, все хорошо

Примчался вихрь сырой,
Он с юга жар и влагу нес.
Он тучи гнал перед собой,
Как гонит волк овец иль коз.
Подмел равнины, с мерзлых вод
Сорвал враждебный жизни лед.

И на горах растаял снег,
Разливом залило поля.
Река, забыв свой мирный бег,
Помчалась, яростно бурля.
И, словно щепки, глыбы льда
Крутила шумная вода.

Громадным черным горбылем
Вздымался мост над глубиной.
И жил таможенник на нем:
С дочуркой маленькой, с женой
В хибарке коротал свой век.
"Беги, несчастный человек!"

Это был последний неприятельский выстрел. Канонада стихла. Слышнее стали крики людей. И что было особенно удивительно - раздавались голоса уток. Истомленные неволей в тесной клетке на корабле, эти птицы очутившись на просторе, крякали с какой-то особенной радостью, не подходящей к этим жутким минутам гибели людей. Вода, приносившая всем страдания и мучения, была для уток родной стихией.
... А кругом, выбиваясь из сил и дрожа от холода, люди прощались друг с другом, молились богу, проклинали свою судьбу. Сильные и крепкие моряки, легко держась на воде, помогали спасаться товарищам и передавали им более надежные средства для плавания. Некоторые неунывающие люди даже и в эти страшные минуты сохраняли присутствие духа, шутили, смеялись над своим бедственным положением. Один из матросов плавал с папироской за ухом.
- Братцы, нет ли у кого спички закурить? - спрашивая он матросов с такой мольбой, как будто от этого зависело его спасение.
Из воды вдруг высунулись босые ноги. Сгибаясь в коленях, они дрыгали, как будто делали гимнастические упражнения. Первым подплыл к ним машинист Григорий Скопов. Он без труда выправил потерявшего равновесие человека. Это оказался опрокинувшийся вниз головой кочегар Семен Минеев, у которого спасательный нагрудник был подвязан слишком низко. Вместе они поплыли дальше.
Только через два часа подошли два японских крейсера : "Ивате" и "Якумо". Спустив шлюпки, они приступили к спасанию людей. К этому времени пловцов разнесло волнами в разные стороны, далеко от места затопления «Ушакова». Пока подбирали из воды людей, стемнело. Последних пловцов, еле живых и окоченевших, искали уже лучами прожекторов. Этим несчастным в темноте было тяжелее, чем на броненосце в боях. Там снаряд мог пролететь и мимо, а здесь они уже захлебывались в холодной пучине моря. Каждому хотелось, чтобы именно на него скорей упал луч прожектора, а луч скользил по сторонам, оставляя многих незамеченными. Ужасала мысль, что они не попадут на шлюпку.
Спасение закончилось в полной темноте около девяти часов вечера. Из четырехсот сорока двух человек всего экипажа «Ушакова» на оба крейсера попало живыми триста тридцать девять человек. Среди них не было доблестного командира. Он остался в море и умер как герой.

Борис Бочаров

Ты что же бабушке наябедничал на меня? – спрашивает дед своего внука.
- Дедушка, но ты ведь курил? – в свою очередь переспрашивает внук.
- Курил, и что? Я же взрослый.
- Взрослый, а хуже маленького…, тебе доктор, что сказал, будешь курить – умрёшь. А я не хочу, что б ты умирал, мне тебя жалко.
- А бабушку не жалко? Ты же её расстроил, а у неё сердце больное. Видишь, пошла капли пить. Ты думал, она сейчас как задаст мне, и я испугаюсь так, что курить сразу и брошу, да?
- Да, ты угадал. Ты же доктора не слушаешься, а меня подавно…, сколько я тебе говорил, что курить тебе запретили, а с тебя как с гуся вода, всё куришь и куришь…, а бабушку ты боишься. Боишься ведь, правда?
- Никого я уже не боюсь. Просто не хочу причинять ей боли. Она переживает за всех нас – за тебя, за твоих родителей, теперь вот за моё здоровье, а своё не бережёт. Расстраивается по всяким пустякам, а потом за сердце хватается.
- Дедушка, не кури, тогда никто расстраиваться не будет.
- А ты не будь энкэвэдэшником…
- А кто такой энкэвэдэшник?
- Это такой человек, у которого всякие ябеды в почёте, да и сам он на них похож.
- А он курит?
- Еще как курит, но больше прикурить даёт и папиросами угощает, - рассмеялся дед. Потом он погладил внука по голове, ласково потрепал его за кудряшки и стал оправдываться:
- Тебе бабушка говорила, наверное, что я добрый, непутёвый и последнюю рубашку с себя готов отдать совсем чужому человеку?
- Да, было такое, - ответил внук.
- Ну, так вот, в каждом человеке всегда есть доброе начало и злое. Если доброго начала больше, то в целом этот человек хороший, потому что добрый. Если в нём больше зла, то этот человек злой. Но может быть и так, что того и другого поровну. Тогда получается, что этот человек никакой, и в каждом конкретном случае поступки его будут нести то, что в нём самом победит – добро или зло. Мне моё добро уже стало вредить, вот поэтому я добавляю немного яду, как бы разбавляю добро злом. Никотин ведь это яд, вам, наверное, в школе уже объясняли. Вот я этого зла чуть-чуть и добавляю.
- Дед, все ты выдумываешь…, я не такой маленький, что бы меня обманывать такими сказками.
- Ну, хорошо. Курить я пока не брошу. Это единственное удовольствие, которое у меня осталось в жизни. Да и жить-то осталось…, но обещаю тебе, что папиросами буду себя ограничивать. Сегодня 20 штук в день, через месяц - 19, через два - 18 и так далее, понимаешь меня, надеюсь. А придёт время - и совсем брошу.
- Дедушка, а когда это время придёт, ну…, тогда, когда ты совсем курить бросишь?
- Когда, когда…, заладил..., вот почую, что помирать пора, и брошу…, тогда и курить не захочется.
- Нет, дедушка, не помирай…, тогда уж лучше кури, только живи, я бабушке больше ничего про тебя не скажу.
- Вот те и н-а-а, – проворчал, улыбаясь, дед, - а говорят, что стар да млад, по-мужски договориться не смогут.
Прошло несколько лет. Внук подрос и превратился в смышленого старшеклассника, а дед его еще больше постарел, и болеть стал чаще. Особенно мучил его кашель, приступы которого просто изводили и не давали уснуть по ночам. В одну из таких ночей внук как-то заходит в его комнату и спрашивает:
- Дедуль, что совсем плохо?
- Да, как-то не очень…видать, вот она пора и пришла…, уже и курить бросил, а кашель всё давит и давит, дышать совсем нечем, - ответил дед и печально усмехнулся.
- Дедуль, может воды…, таблетку какую-нибудь от кашля…, я мигом. Только не умирай…, подожди, я сейчас бабулю разбужу.
- Не надо, она и не спит, скоро сама пришмыгает…, лучше присядь и послушай. Ты, не переживай за меня..., мне умирать не страшно …, а потом, я всегда буду с тобой рядом, хочешь ты этого или нет…. Особенно тогда, когда задумаешь что-то совершить, и не дай тебе Бог, плохое... Я буду наблюдать за тобой "оттуда"…, и удерживать от дурного, и помогать в добром…, ты сам это почувствуешь, а теперь иди, мне надо побыть одному.
- Хорошо, дедуль. Только давай об этом пока не будем, а лучше попытайся уснуть, - произнес внук и, поправив одеяло, потихонечку вышел из комнаты.
А утром деда не стало. Потом прошли годы и десятилетия, и внук сам стал дедом. Вот только ни один из трёх внуков ему не может сказать: «Дедушка, не кури». Младшие говорить пока не научились, а старшему внуку - это и вовсе не к чему, так как дед ещё после армии сам курить бросил. Говорит, что знак ему подал дед его..., якобы "оттуда", чтобы жить долго и не расстраивать внуков. А вообще-то и вы бросайте, ничего в этой дурной привычке хорошего нет, а польза для здоровья большая, да и расстраивать никого не надо - ни родных..., ни близких.

Москва, май 2009.

Рецензии

В дидактическом плане ты убедителен - бросайте курить!!
А меня задело другое: умейте любить дедов!!
Как же ты хорошо это передал..
Санькин (сын) дед курил до 82. бабушка до 80...Причём до последних дней Беломорканал. Когда отец лежал в больнице, я рыскала по городу в поисках этих папирос..Я понимала это его последняя радость.Врачи мне разрешали..
И тот и другой бросали недели за две до смерти..И становилось страшно...
Ни я, ни брат никогда не курили. А сын увы! курит...
Когда очень прошу..ответ один: помнишь, как бабушка тебя просила о последней затяжке...
Боря! Ты, конечно, прав, абсолютно прав. Но если бы разум мог разрулить все наши пороки.
Давай зачётку: отл. Д.ИВАН,
Очень понравился рассказ.
Повезло-то как мне сегодня.
Всё в яблочко!!
Пока.

Бочаров Олег

Олег Бочаров

Разговор соседок на скамейке АО Кукеp и Кукеp Клокс Изготовляйтед пpедлагает Hi-End модели ГАСТЕЛЛО ГЛАВHОЕ СОБЫТИЕ, ТОЧHЕЕ СОБИТИЕ XX ВЕКА, ОЧЕHЬ ГРУСТHАЯ ИСТОРИЯ Еще одна моя статья, котоpуя я наваял только-что. КАК МЫ В ПОДВАЛ ХОДИМШИСЬ И ПОЧТИ В ЖИВЫХ ОСТАМШИСЬ ПОПСА КАК КОHЕЧHЫЙ ПРОДУКТ ЦИВИЛИЗАЦИИ В общем, я уже почти месяц маюсь без вдохновения... FAQed BOCHAROF! Все фидо голосует за Феду ПОВЕСТЬ О МАЛЬЧИШЕ-КИБАЛЬЧИШЕ И КАРЛСОHЕ По просьбе некрослушателей, повторяю краткую биографию Аси Калясиной Hашел свою старую заметку для какой-то газеты Shit Parade - III Subj: Щит-парады старые А это творение моих студенческих дофидошных лет. SHIT PARADE 5 Pennywise РЕБЗЯ КАК КОНЕЧНЫЙ ПРОДУКТ ЦИВИЛИЗАЦИИ РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ ГОСПОДИНА ЭНДОКРИНОЛОГА СЦЕHАРИЙ ФИЛЬМА УЖАСОВ СМЕРТЬ В КАБИНЕТЕ ВРАЧА ПАРОЧКА СЛОВ О КОНЦЕ СВЕТА О ТОМ, ПОЧЕМУ НЕПРИЛИЧНО ЕСТЬ АПЕЛЬСИНЫ В ПУБЛИЧНОМ БОРЬБА С ХРАПОМ ОХОТА НА СКАУТОВ В УСЛОВИЯХ ЧЕРНОЗЕМЬЯ О СЕКСЕ В СТРАНАХ ТРЕТЬЕГО МИРА ДАВHИШHЕЕ ТВОРЧЕСТВО ТРЕЗВОГО БОЧАРОВА: О ВРЕДЕ СУХАРЕЙ О ДЕВСТВЕННОСТИ КАК ИЗГОHЯТЬ ДЬЯВОЛА РАССКАЗ НАПИСАННЫЙ ДЛЯ ДЕТЕЙ ПОДПИСЧИКОВ ФИДОНЕТА ДРЕВО ДОБРА РАСПУСКАЕТ ПЛОДЫ, ПИЩЕВОЙ БИЗНЕС ВДУМЧИВАЯ ОХОТА НА ФИФОХУЗОВ ИЗ НЕОКОНЧЕННОГО Я - ФИДОШHИК (pимейк) ИЗ СТАРОГО (ДО ФИДОШНЫЙ ПЕРИОД) СОДЕРЖАНИЕ ТЕЛЕСЕРИАЛА "БОГАТЫЕ ТОЖЕ ПЛАЧУТ" О ТОМ, КАК ЖЕНЩИНЫ ЛЮБЯТ ЭПИЛЯТОРЫ С УСИКАМИ БЕТХОВЕН ВЕРСУС ФРАНКЕНШТЕЙН РЕЗНЯ В КРОВАВЫХ ПРЕРИЯХ БРЯНЩИНЫ ЖИЗНЬ ЦЕРКОВНАЯ, ЖИЗНЬ ЗАГАДОЧНАЯ: КАК ГОТОВИТЬ ГЛИHТВЕЙH Пpодолжаю публиковать повесть пpо незадачливого сисопа и дpугих... БЕССТРАШНЫЕ И ОЧЕНЬ СТРАШНЫЕ ПОКОРИТЕЛИ КОСМОСА ЗАРИСОВКА ИЗ ЖИЗНИ КОМПЬЮТЕРЩИКА-МОДЕМЩИКА ОДИН В ПОЛЕ ВОИН ПРАВИЛА ПОЛЬЗОВАHИЯ КОМПЬЮТЕРОМ САГА О ХРАБРОМ БОГАТЫРЕ И НАВОЗЕ КУЛЬТУРА, БЛЯХА-МУХА ШТИРЛИЦ. БЕДНЯГА, В КОТОРЫЙ РАЗ УЖЕ? Моя новая статья для ROCK CITY. For PUNX only!! Бред в рабоечее время КАК МЫ В ГЕЛЕHДЖИК ПОЕХАМШИ И БЕЗ ЕДИHОГО ТРУПА ОБРАТHО ПРИЕХАМШИ КАК ЗАHЯТЬСЯ СЕКСОМ (пособие для начинающих и ни разу не кончивших) Как пpавильно чесать свои яйца? Свежая гадость THE ALMOST BEST OF OLEG BOCHAROFF

Разговор соседок на скамейке: - Я не знаю никого, кто сильней бы любил животных, как Клава - она топит своих котят только в теплой воде.

Главврач при обходе спрашивает сестру: - Какая утренняя температура больного из семнадцатой палаты? - Я точно не знаю, доктор... - Что значит не знаю - это Ваша обязанность! - Дело в том, что ночью его от нас перевели... - Куда? - В морг.

Что, Гриша умер? - Да, еще вчера. - То-то я смотрю он в гробу лежит!

Психиатр говорит своей знакомой: - Как поживает Ваш муж? - Доктор, но я не замужем. - Да, значит Ваш муж холостяк.

В начале года учительница знакомится с учениками. Спрашивает у одного из них: -Как твоя фамилия? -Штирлиц. -Ты что, смеешься надо мной? Бегом за родителями! Приходит отец. Учительница жалуется: -Что же это такое? Я спрашиваю фамилию вашего сына, а он отвечает: "Штирлиц"! Отец сконфуженно: -Стесняется он. Борманы мы...

Две санитарки разговаривают в роддоме: - Кто это там так громко плачет? Hе та ли тройня, что родилась сегодня ночью? - Hет, это их отец в коридоре.

Игоpь Гyбеpман на cвоем вечеpе pаccказал cлyчай пpоизшедший в дейcтвительноcти, пpоcто анекдот: В анкете для отъезжающих в CША на поcтоянное меcто жительcтва еcть пyнкт о половой пpинадлежноcти лица, задаетcя он по-англицки- SEX. Бyдyщий эмигpант(БЭ) из маленького гоpодка под БАКУ на него ответил- 2 pаза в неделю. Работник поcольcтва: ВЫ должны здеcь отметить-мyжчина или женщина. БЭ: Это мне- безpазлично!

Звонок по телефону: - Ало, Изя еще дома? - Дома, дома, а венки уже вынесли.

В военном гоpодке женщина сообщает соседке: - Вчеpа кто-то весь огоpод вытоптал. - Может пpапоpщики? - Да ну, какие пpапоpщики, следы-то человеческие.

Пpивозят в больницу покалеченного мужика. Доктоp: Фамилия? Мужик: Иванов. Доктоp: Женат? Мужик: Hе, это я под машину попал.

Два дитя в садике после Hового Года: - А мне на Hовый Год подаpили машинку такую pадиоупpавляемую на кнопочках, а еще pужье такое пульками стpеляет, и еще коpобку конфет и и еще много чего... А тебе что подаpили? - Воздушный шаpик... - И все??? - Hу не у всех же pак кpови...

У кандидата спрашивают: -Почему вы решили балотироваться? -Да вы посмотрите, что творится! Власть погрязла в роскоши, коррупции, безделье! -А, так вы хотите со всем этим бороться? -Hу что вы! Я хочу во всем этом участвовать!

Изобpел, значит, один ученый аппаpат, пpевpащающий двух негpов в одного белого и начал всех желающих пеpеделывать: всех вpоде пеpеделал, но остался один негp, котоpому не хватило паpы. Думал негp, думал (хочется ведь белым стать:) и pешил гоpиллу себе в паpу взять. Hу ладно, ученый согласился его с гоpиллой смешать и посмотpеть, что же получится (наука тpебует жеpтв). Итак, пpопустили их чеpез аппаpат, и достали из него какое-то стpанное создание с белой кожей, то тут, то там покpытой волосами.. Ученый - в шоке. Подходит он к созданию, тpогает волосы на гpуди и пpоизносит: (Уч.): Какой интеpесный волосяной покpов! (Соз): Вах, слюшай, нэ тpогай, да!

Два друга каждую субботу заходили в бар и отдыхали за рюмкой виски от повседневных забот. Hо однажды одному из приятелей пришлось на долгое время уехать в другой город. Чтобы не нарушать традицию, друзья договорились в определенное время каждый в своем городе заходить в ближайший бар и выпивать рюмочку. В первую же субботу уехавший друг (УЕ) зашел в бар и заявил бармену: - Две рюмки виски, пожайлуста! Бармен удивился: - Может быть, я буду наливать по одной? - Hет, суть в том, что я пью одну за себя, а вторую за друга, который сейчас в другом городе делает тоже самое. Прошло несколько месяцев. (УЕ) заходит в бар и говорит бармену: - Сегодня мне только одну рюмку, Билли. - Как, неужели ваш друг умер? - Hет, просто я бросил пить.

Мужик приходит к гадалке. Та смотрит на его ладонь: - Какой ужас! Ваша жена умрет через два дня! - Знаю, знаю, а меня-то поймают?

Заставляют значится десантников в армии в самолет погружаться, типа прыжки тренировочные, все люди как люди а один перед прапором ломаться начинает: -Hе полечу, суеверные страхи... Hу прапору разумеется пофигу запихал он его и взлетели бойцы. Пришло время прыгать - народ не задумываясь вниз кидается, а суеверный (C) опять уперся: -Hе полечу! Прапор (П) его и спрашивает: П: Ты чего это командира не слушаешь су$а, БЫСТРО ПРЫГАЙ!!! C: Hе могу тов.прапорщик, мне сон приснился, а внем моя покойная бабушка сказала, что мой парашут сегодня не раскроется, что хотите делайте а прыгать не буду... П: Ах ты сукин сын, давай быстро свой парашут, а мой забери себе!!! Все так и происходит, солдат прыгает затем дергает за кольцо... парашут благополучно раскрывается, успокоившись солдат начинает рассматривать землю, как вдруг мимо него пролетает прапор, отчаянно дергая за кольцо и истошно вопя: П: Будь проклята твоя бабушка!!!

События и процессы в художественно-публицистическом тексте, так же как и в художественном, могут излагаться с соблюдением и нарушением хронологии. Построение событийной стороны текста зависит также от того, сколько и каких событий он отражает.

А . ТЕКСТЫ С ОДНИМ МНОГОЭПИЗОДНЫМ СОБЫТИЕМ. Это тексты без метасобытия или, напротив, тексты, в которых единственным является событие с субъектом-журналистом (напомним, что это не метасобытие: журналист здесь является участником события, а не исследователем события с другим субъектом).

А.1. ТЕКСТЫ С СОХРАНЕНИЕМ ХРОНОЛОГИИ . Вот очерк И.С.Соколова-Микито ва «Спасание корабля» (1934 г. Собр. соч. М.-Л., 1965. Т. 2. С. 413-429) о том, как спасали севший на мель ледокол «Малыгин» - в условиях полярной зимы и ночи, при отрицательной (минус три- четыре градуса) температуре соленой морской воды (последнее отмечается потому, что в операции принимали участие водолазы). Событие делится на несколько эпизодов, последовательность которых в тексте соответствует развитию действия: спуск водолазов под воду; откачка воды из трюмов ледокола; рейд за хлебом; поход автора в прибрежный поселок; снятие ледокола с мели; ледокол на буксире; поздравления в «Правде». Совершенно естественно, что при описании этой операции автор использует средства, позволяющие привлечь внимание читателя к течению времени события:

Каждый день в трюмах, на палубе «Малыгина» трещат мотопомпы; Говорит начальник экспедиции Крылов: - Денька через три попробуем взять на полную откачку, сделаем первую пробу; День и ночь, ночь и день не сходит с мерзлой палубы мертвого корабля Фотий Крылов; День и ночь, ночь и день кипит работа; В течение одиннадцати дней неотрывно, из часа в час на затопленном корабле продолжались подготовительные к подъему работы; Утром двадцать четвертого марта, в решающий день , пишущий эти строки был на берегу; Это было в одиннадцать утра, за час до полной приливной воды . Чудо рук человеческих совершилось: мертвый «Малыгин» ожил; Около двенадцати ночи «Руслан» отдал буксир; Я успел взглянуть на часы: было без четверти двенадцать. Почти полночь. Снятый с камней, медленно двигался спасенный людьми обледенелый корабль; В радиограмме на имя правительства руководители экспедиции сообщили в тот же день: «… Сегодня мы счастливы рапортовать о следующем: 24 марта, в 23 часа 45 минут, за 15 минут до окончания срока, данного правительством, «Малыгин» был поднят, всплыл и отправлен в Баренцбург».

Как показывает материал, и при нейтральном размещении эпизодов текст дает возможность подчеркнуть течение времени. В данном случае это и повторы, и прямая речь героев, и документы, фиксирующие время. Приведенные фрагменты свидетельствуют о том, что автор очень внимателен к временным характеристикам события.

А.2. ТЕКСТЫ С НАРУШЕНИЕМ ХРОНОЛОГИЧЕСКОЙ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ ЭПИЗОДОВ . Нередко в однособытийном тексте журналист использует нарушение хронологии, что делается с разными целями и разными способами.

А.2.1. Монтажное введение инверсии . Монтажное введение инверсии состоит в том, что нарушение хронологии не обосновывается эксплицитно: в тексте заканчивается или прерывается один эпизод и вводится другой, нарушающий хронологию. Например, с помощью монтажа вводится ретроспекция (то есть обращение к прошлому эпизоду) в очерке Г.Бочарова «Выход один: жизнь»:

Дается эпизод вынужденной посадки самолета из-за лопнувшего бензобака. Анохин выходит к железной дороге:

Ждать пришлось долго. Но вот и поезд. «Везет», - подумал Анохин. Подняв обе руки, он ступил на середину полотна и стал ждать, что будет.

(Первый случай остановки поезда в его жизни выглядел иначе…)

(Следует эпизод, когда группа железнодорожников, в которую входил и герой, остановила поезд перед разобранным участком пути.)

Продолжается прерванный эпизод:

Машинист заметил Анохина. Поезд сбавил ход… Перед станцией переспросил: «Летчик?». «Да, - ответил Анохин. _ Летчик. Сел за сопкой»… С Анохина стекало масло – летчик!

(Совсем недавно дочь президента Турции Сабиху Гёк Чен представили ему на аэродроме В Анкаре. Переспросила: «Летчик?» – «Да» – «Ну тогда поднимите меня в небо»…)

Заканчивается прерванный эпизод:

- Я привез летчика! – сказал машинист, представляя друзьям Анохина. – Еду, смотрю: летчик!

Помочь Анохину хотел каждый.

Такое ассоциативное соединение нарушающих хронологию эпизодов в этом очерке немаловажно для создания образа повествователя. Метасобытия в тексте нет, но есть метатекст с первым лицом повествователя и контактной формой общения с читателем (Назовем его имя: Анохин Сергей Николаевич. Скажем о профессии: летчик-испытатель ) Перебивы хронологии по ассоциации создают впечатление свободы изложения: в целом хронология соблюдается, но, задержавшись на каком-то слове, мысль ненадолго уходит в сторону, в памяти рассказчика всплывает еще один эпизод, потом повествование возвращается к прерванному эпизоду. Таким образом, представление о повествователе конкретизируется: это собеседник, вспоминающий о событиях, вольный в ходе мысли, которая чутко откликается на воплотившее ее слово.

Подобная компоновка эпизодов может влиять на восприятие текстового времени, задерживая его или ускоряя. В том же очерке есть такое переплетение эпизодов:

В следующее мгновение Анохин увидел, как взорвался самолет… Он думал сейчас не о самолете, а об инженере, который мог остаться в хвосте… Самым мучительным переживанием Анохина было переживание, связанное с неравенством шансов на спасение у людей, оказавшихся в одинаковом положении… Если подобное случалось в его личной практике, он делал все от него зависящее, чтобы уравнять шансы: свои и чужие… Парашют приближал его к земле. «Скоро узнаю все, - думал он. – Скорее бы».

(В 1942 году Анохин и Снятков были заняты выполнением труднейшей операции). (Следует рассказ о том, как Анохин вывозил раненых партизан, при этом оба летчика отказались от парашютов.)

Земля! В деревне он узнал: Захаров приземлился благополучно, инженер – тоже.

Казалось бы, вставной эпизод военных лет, по логике вещей, надо дать после слов «свои и чужие» как иллюстрацию к авторскому тезису, а после слов героя «Скорее бы» поместить развязку прерванного эпизода. Однако найденное автором место вставки приводит к задержке развязки (прием называется ретардацией) и тем самым к нагнетанию эмоциональной напряженности, возникающей за счет моделирования в тексте ситуации препятствия (вспомним, как мы волнуемся, когда долгое ожидание отдаляет от нас решение важного для нас вопроса).

Аналогичная компоновка может быть связана и с проспекцией, то есть с забеганием вперед, с авторским указанием на эпизод или деталь, которым в жизни героя или в развитии события еще только предстояло возникнуть. Так происходит в очерке Г.Бочарова «Ты не умрешь» (Комс. правда. 1979. 24 марта). Здесь рассказывается о спасении жизни мальчика, получившего тяжелую травму в результате оползня. Очерк однособытиен, метасобытия и даже метатекста в нем нет (речь идет о газетном, а не о книжном варианте, в последнем появляется и то и другое. Ср.: Бочаров Г. Лучшее, что человеку выпадает. М., 1982. С. 127-155). Но уже оценочная проспекция в начале изложения создает позицию закадрового комментатора, знающего событие целиком:

Они шли по узкой, освещенной солнцем тропе, вдоль реки Каратал, три мальчика и один старик… Было утро. Они выбрали подходящее место, будь оно проклято.

Это первый тревожный сигнал, предсказывающий сложную ситуацию. В конце текста последний эпизод события «операция» дробится временны ми указателями, и между его частями вклиниваются эпизоды поздние, следовавшие в действительности за операцией:

Операция шла уже больше часа.

Мальчик не знал, что происходило вокруг него в реальном мире, в мире взрослых… Ему не было также известно, чем он будет обязан Садыкову. Каким вниманием и заботой окружат его здесь, в больнице, в долгие трудные семьдесят дней и ночей…

Операция шла уже полтора часа.

Когда он придет в себя и уйдет уже из больницы, к нему придут и другие испытания – непохожие на физическую боль…

Операция шла уже два часа.

Эффект от таких вставок очень интересен. С одной стороны, читателю сообщен исход трудного дела. Казалось бы, это все равно что заглянуть в конец интригующей истории. Но цель автора вовсе не в том, чтобы заинтересовать читателя только неясностью развязки. Цель в другом – показать, как трудно было добиться такого исхода, сколько для этого понадобилось мастерства и мужества. Проспекция служит переключателем интереса с вопроса «чем кончится?» на вопрос «как достигнуто?». Вставки между частями эпизода «операция» весьма обширны, включают в себя несколько эпизодов, даже с диалогами (то, что мы процитировали, - всего лишь схема соответствующего текстового фрагмента). Читатель активно воспринимает эту информацию, осмысливает, эмоционально переживает ее и периодически наталкивается на короткие фразы типа «операция шла уже полтора часа». Возникает ощущение длительности операции, трудной борьбы за жизнь ребенка (вспомним, что говорил о впечатлении Л.С.Выготский). Не случайно отмечается, что продолжительность перцептуального времени измеряется не часами и минутами, а интенсивностью переживаний, мыслей, ощущений. Заставив читателя усвоить большую информацию в промежуток между элементами одного эпизода, автор дает возможность почувствовать протяженность этого эпизода, интенсивно ощущаемое время читателя как бы моделирует наполненное сложной работой время героев очерка.

А.2.2. Эксплицитное обоснование инверсии. Переплетение эпизодов, нарушающее хронологию, нередко водится с эксплицитным обоснованием: герой вспоминает о прошлом эпизоде, рассказывает о нем другому герою. Например, в зарисовке Е.Воробьева «”Язык” мой – враг мой» (1941 г. Огненная метель. М., 1973. С. 71-74) рассказывается о том, как разведчики добывали языка. Начинается текст с эпизода, когда язык взят, раненый разведчик Карасюк ведет его к командиру полка и отказывается передать пленного встречному ротному писарю, чтобы самому отправиться в медпункт. Автор отмечает: Карасюк не стал объяснять ротному писарю Лысову, почему он сам определился в конвоиры, а для этого у него были свои основания. И далее идет изложение этих «оснований». Оказывается, вылазка разведчиков началась еще ночью и была вполне успешной, но захваченный бежал, не зная, что наши зашли в тыл и заняли вторую линию окопов. И прытко бежал, хотя ему мешала длинная шуба с меховым воротником. Чтобы взять офицера живьем, нужно было ранить его, лучше всего – в ноги. Карасюк выстрелил, и офицер упал навзничь, взмахнув руками, словно решил в последнюю минуту сдаться в плен. «Проморгали мы языка», - сказал Жарков, подойдя к убитому… - И как тебя, Карасюк, угораздило?» – «Затмение нашло, товарищ сержант». И становится понятно, почему Карасюк боялся доверить кому-нибудь своего пленного и, с точки зрения Лысова, не осведомленного о предутренней неприятности, вел себя сейчас как неумный упрямец.

Б. МНОГОСОБЫТИЙНЫЕ ТЕКСТЫ. Тексты эти различаются в зависимости от того, есть ли в них метасобытие, а также от того, сколько событий они объединяют.

Б.1. ТЕКСТЫ С МЕТАСОБЫТИЕМ И ОДНИМ СОБЫТИЕМ (ПРОЦЕССОМ) . Тексты эти делятся на два подтипа в зависимости от «качества» метасобытия, степени его разработанности.

Б.1.1. Тексты с редуцированным метасобытием. В таких текстах метасобытие выглядит как вкрапление редких сигналов о том, что автор был на месте события, говорил с героями, видел тот или иной документ, но эти вкрапления не создают целостной картины авторских действий, в смысловом отношении они второстепенны, но, конечно, не лишены значения.

Например, в очерке Т.Тэсс «Мушкетер из восьмого “Б”» (Известия. 1972. 27 июля) событие (несколько эпизодов из жизни восьмиклассника Антона, вырвавшего страницу из классного журнала) разделено на две части: вначале рассказано об истории с журналом, потом следуют элементы метасобытия, а затем даны другие эпизоды из жизни Антона и еще раз упоминается случай с журналом. Автор в тексте предстает как повествователь, каким-то путем (не уточняется) узнавший об истории с журналом, заинтересовавшийся поступком мальчика и выяснивший нужные для объяснения происшествия обстоятельства его жизни (отметим: ничего особенного, обычная мальчишеская бравада). Но все сведения о рассказчике весьма неопределенны, в текст введены лишь результаты работы (типа: Заинтересовавшись этой историей, я начала с того, что попыталась узнать подробней, что представляет собой Антон. Я узнала…; Сказал директор школы, когда мы обсуждали с ним историю со страницей). Сама работа журналиста не показана. Однако это введение элементов метасобытия выполняет в тексте важную композиционную роль – оправдывает хронологические смещения в изложении основного события, которое подается в том порядке, в каком его узнает повествователь, а не в порядке собственного развития.

Б.1.2. Тексты с подробно разработанным метасобытием. В таких текстах присутствуют в полном смысле слова два события, соприкасающихся или переплетающихся друг с другом. Представить эффект такого переплетения помогает несколько неожиданная на первый взгляд параллель. С.Г.Бочаров пишет о «Повестях Белкина»: «Секрет… усложнения простой фабулы в повествовательной структуре заключается в том, что изображается и процесс рассказывания этой фабулы, изображается весь звучащий мир повествования от одного человека к другому; мир основного события, простая фабула погружается в мир звучащего слова, повествовательный мир» (Бочаров 1974: 156). Подобно этому в текстах рассматриваемого типа событие (процесс) погружается в беспокойный мир журналистского творчества (поисков темы, сбора фактов, предварительного их осмысления, ошибок, догадок, поправок, изложения мыслей на бумаге). Событие подается как изучаемое, а если есть метатекст, то и как излагаемое, описываемое.

Подробно разработанное метасобытие создает образ журналистской деятельности. Хорошим примером могут служить многие очерки А.Аграновского, ставящего в центр повествования не просто проблему, а ее исследование журналистом, которое проходит на глазах читателя. Рассмотрим, например, очерк «Жизнь Исаева» (Избр. М., 1980. С. 609-622. Газетное название – «Долгий след». Известия. 1972. 16 мая).

Уже в третьем абзаце вводятся развязка процесса («жизнь Исаева») и метасобытие: Недавно мы хоронили Исаева, и он уже не слышал о себе, что был он одним из творцов космической техники, выдающимся конструктором ракетных двигателей… Я думал: самое страшное в смерти – беспамятство, молчание…Мы были знакомы с Исаевым, я знал Алексея Михайловича много лет, я должен о нем написать. И далее переплетаются рассказы героя о себе (форма «я» героя), рассказы автора о герое (форма третьего лица «он»), рассказ автора о встречах с героем (авторское «я»), метатекст. Например:

Я перелистываю свои блокноты (начиная с 1959 года), в них рассказы Исаева; позже он читал мои записи, так что в своем роде это рассказы «авторизованные» (Далее рассказ героя о начале трудовой жизни.) Я теперь понимаю, что был он в ту пору по-настоящему молод, да и главные дела его были еще впереди. А истории, которые я узнавал от него, они так и просились в повесть, в фильм. (Далее рассказ героя о том, как он пришел в авиацию.)

Повествователь наш общается с читателем, спорит с ним:

Странная жизнь. Совсем не хрестоматийная. Я уже слышу строгий голос, что тут поучительного для нашей замечательной молодежи? Научили тебя – работай. Назначили – служи. А если все станут бегать с места на место, то до чего мы вообще дойдем? Так же нельзя! И я спешу согласиться: нельзя. Но потом я начинаю думать не вообще, не о всех («все», кстати, не станут бегать с места на место), а об одном человеке, о данном, конкретном Исаеве, с его упрямством, житейской неуклюжестью, со всеми его недостатками (немалыми) и со всеми достоинствами (огромными), я думаю о нем и убеждаюсь: прав. Когда Исаев пришел в авиацию… (далее эпизоды из жизни героя, изложенные в форме третьего лица).

В телеочерках также может быть нарушение хронологии в подаче события. Например, в рассказе о Галине Волчек автор, как уже говорилось, вначале сообщает о первой своей встрече с актрисой (метасобытие), и только в середине текста обращается к детству героини:

Она родилась в очень интеллигентной семье, ее отец – Борис Израильевич Волчек. Он в молодости жил рядом с домом, где жил гениальный Шагал, которого он лично знал. Родители разошлись, когда Гале было 13 лет. Она осталась с отцом. Веру Исааковну Мамину, в свое время кончившую сценарный факультет ВГИКа, а потом работавшую в кассе театра «Современник», все знали и знали о том, что у них с Галей непростые отношения. Она очень любила своего отца. Отец был основателем операторской школы, он – классик операторского искусства. Очень скромный человек.

Это обращение к детству, к семье, в которой она росла, позволяет автору перейти к рассказу о личной жизни актрисы.

Как показывают даже эти не очень пространные фрагменты, такой текст может быть организован очень сложно. Он представляет собой переплетение голосов, постоянную смену позиций повествователя (сейчас он собеседник читателя, а через несколько абзацев уже в прошлом – собеседник героя, слушающий его рассказ, и т.п.). Таким образом, неповторим не только образ героя – неповторим сам рассказ о нем, сама форма изложения, само слово. И все это активно воздействует на эмоции и воображение адресата.

Б.2. ТЕКСТЫ С ЧИСЛОМ СОБЫТИЙ БОЛЕЕ ДВУХ . Тексты эти делятся на две группы в зависимости от того, есть ли в них метасобытие.

Б.2.1. Тексты без метасобытия. Если метасобытие отсутствует, разные события объединяются общей темой и подаются как иллюстрации к высказываемым в тексте соображениям. Очерк И.Т.Кокорева «Извозчики-лихачи и ваньки» (1849 г. Русский очерк. М., 1986. С. 474-480) уже названием своим показывает, что читателю будут описаны типы столичных извозчиков. Представлены эти типы с помощью воображаемых событий-сценок и с помощью описания их типичной «деятельности». Повествователь – закадровый комментатор. Он подмечает все самое любопытное, описывает и поясняет.

Очерк открывается внутренним диалогизированным монологом ваньки, который представляет в своем воображении сцену одной своей неудачной поездки:

Кажись, на что лучше седока: двугривенный в час, и езда не дальняя, и на водку тебе будет, коли хорошо поедешь. «Уж заслужу, сударь, - говорю я, - прокачу вашу милость, то есть так, что хоть бы на лаковых санках не стыдно». Ладно. Едем мы. Посадил я его на Плющихе, окружили мы Арбат, Тверскую, Петровку. «Стой здесь». - «Слушаю-с». – «Тебе следует за три часа, так ли?» – «Сами изволите знать, - говорю я, - не обидите нашего брата». – «А водку пьешь?» – «Грешный, - говорю, - человек, употребляю». – «Ну, сейчас вышлю деньги, и водки тебе вынесут». А сам и шмыг в трактир. Жду; эдак и с час уже прошло, а я все стою да жду. Кой прах! уж не запамятовал ли барин про меня? Дай наведаюсь. Вхожу – глядь туда, сюда – нет моего седока. «Что тебе, погонялка?» – спрашивают половые. – «Да что, мол, вот так и так, братцы». – «Ну, - говорят зубоскалы, - здесь такого и не сидело: прозевал ты, ворона, ясного сокола: барин твой, видно, жулик, улизнул задним ходом на другую улицу». Так беседует сам с собой злополучный ванька .

Далее следует пространный комментарий повествователя. Дается описание этого типа извозчиков, произносится слово в их защиту: Ранним утром, когда половине человечества – самый сладкий сон, а другой – забот полная охапка, - кто в эту пору появляется на помощь людям, созданным на правах пешего хождения по свету, и ускоряет ход их дел? – Ванька.

«Не таков извозчик-лихач», - переходит повествователь к новому предмету речи и тоже рисует несколько сценок, например:

Вон идет барин: по осанке видно, что ноги его созданы не для ходьбы, и за делом ли, за бездельем вышел он, а следует ему взять извозчика. И лишь едва кивнул он головой – мигом встрепенулась биржа, лихачи шапки долой и обступили желанного. «Куда, ваше благородие?» – «Со мной, батюшка, со старым извозчиком, я и допрежде возил вашу милость…» – «Возьмите, сударь, рысистую…» – «На иноходце прокачу, ваше сиятельство!» – «С первым, барин, со мной, с кем рядились…» _ «Возьмите меня, сударь, заслужу… у меня и сани с полостью». Оглушенный залпом этих возгласов соперничества, наемщик может зато на выбор выбирать, что более ему по вкусу – окладистую ли бороду, казистые ли сани или ретивого коня.

Далее изложение развертывается в постоянном сравнении двух типов извозчиков, например: Лихач и смотреть не хочет на нерублевого седока, а ванька не прочь ехать и за гривну меди; московского хвата разве калачом выманишь со двора в непогодь, а деревенский труженик тут-то и выручается.

Как видим, без использования авторского «я» несколько событий связываются друг с другом за счет обрисовки явления, в которое события эти включены как картинки к авторским суждениям. Если же используется авторское «я», техника объединения в тексте различных событий становится более гибкой и разнообразной.

Б.2.2. Тексты с метасобытием. Второй тип многособытийных текстов – это тексты с метасобытием.

Если в тексте использован ракурс повествователя-исследователя, то адресат имеет метасобытие, изучаемое автором событие, а другие события включаются либо потому, что о них рассказывают повествователю герои, либо потому, что повествователь сам вспоминает что-то «из другой оперы» по ассоциации. В очерке А.Аграновского «Вишневый сад» (Известия. 1973. 4 апр.) повествователь исследует событие в селе Доброалександровка Одесской области: мальчишку, воровавшего вишни в совхозном саду, бригадир Доброжан запер в ядохимикатный склад. Метасобытие разработано подробно:

Приехал я туда, мне показалось, неудачно: третий день в селе играли свадьбу; Появился Доброжан, действительно, что называется, ни в одном глазу. Был он черноволосый, плотный, краснолицый мужчина лет пятидесяти, в добротной куртке, крепких сапогах. Держался ровно, смотрел прямо, как человек, который знает свою правоту; вдвоем мы отправились в сад, чтобы поговорить без помех (в разговоре всплывают разные детали исследуемого события); Однодневный запас ядов хранился в пристройке, тому свидетели есть. Тракторист Ключко (далее его слова). Рабочая садовой бригады Розгон (далее ее слова).

В рассказах людей, с которыми разговаривает повествователь, воссоздается картина события. Журналист размышляет по поводу увиденного и услышанного и по ассоциации вспоминает еще одно событие:

Ожесточились мы, что ли? Вот случай: в санатории «Солнышко» под Ленинградом детская няня Болдырева избила до кровоподтеков девочку четырех лет. Всякому нормальному ясно, что ее близко к детям нельзя подпускать, что надо ее прежде всего из этого «Солнышка» выгнать. А Сестрорецкий народный суд, обсудив все и взвесив, постановил: шесть месяцев принудработ… по месту работы. Сам читал, черным по белому. Да что она, добрее станет, выплачивая 10 процентов зарплаты? Бедные дети!

Размышляющий повествователь волен в своем тексте по ассоциации, по логике своей мысли привлекать любые события. Говоря об очерке Н.Г Гарина-Михайловского «Жизнь и смерть», мы обратились только к одному событию, в нем изложенному, - к рассказу о докторе Константине Ивановиче Колпине. Однако автор создает не портретный, а проблемный очерк, в котором доказывает следующую мысль: Не поколения, а тот дух, который несет с собой культура, то служение общественному долгу, на которое она одна вооружает нас, те идеалы, которые несет она в себе, одни могут вдохнуть энергию и веру в жизнь. Эта мысль вытекает из рассказа о жизни доктора Колпина и влечет за собой еще одну иллюстрацию – рассказ о гибели американского полярного исследователя Георга-Вашингтона Дюлонга, начальника североамериканской экспедиции, замерзшего со своими товарищами у нас в Сибири, на пустынных берегах Оби. Если позволите, - говорит повествователь, - я вам напомню некоторые подробности этой славной смерти… И далее идет подробный рассказ об этом, завершающийся так:

Великий человек двигался до последнего мгновения. Вечно вперед. Да, вперед, но не назад, не туда, куда зовет граф Л.Н.Толстой, куда когда-то звал людей так заманчиво Жан-Жак Руссо, о котором Вольтер говорил: «Читая Руссо, так и кажется, что уже растут лапки, на которых, став на четвереньки, побежишь назад в лес… но не побежишь».

В этой форме нередко выполняются фельетоны. А мы здесь рассмотрим фельетон-рецензию В.Сухнева «Погавкай на меня, Букет!» (Литературная газета. 1981. 9 сент.). Рецензия открывается воображаемым метасобытием: повествователь-редактор отбивается от автора, пытающегося пристроить в издательство рассказ с совершенно неправдоподобным мелодраматическим сюжетом, Рассерженный отказом, незадачливый писатель идет в библиотеку и приносит редактору толстые журналы, наполненные рассказами, мало отличающимися от его собственного. Редактор читает эти рассказы – так и начинается собственно рецензия, как обычно, включающая в себя пересказы обсуждаемых произведений (для нас это те событийные элементы, которые и создают многособытийный текст). Метасобытие здесь типично фельетонное, а функция его обычная для рассматриваемой группы текстов: оно мотивирует компоновку событий, отобранных журналистом для анализа и публикации.

Итак, событийная сторона текста предоставляет журналисту богатейшие возможности выразительного письма. Отбор реальных событий, изображение собственной деятельности, сколь угодно фантастические воображаемые действия фельетонного повествователя, хронологические смещения, монтаж эпизодов, их дробление и повтор – все это позволяет писать живо и разнообразно. При одном условии: событийные факты надо уметь собрать. Протокольно сухое перечисление биографических данных, производственных достижений, разводов и все новых и новых браков никогда не заменит яркого эпизода, который способен больше сказать о человеке, чем все его личное дело из отдела кадров. Поэтому для событийной стороны художественно-публицистического текста самое главное – добротный фактический материал. Умение собрать такой материал связано с разнообразными приемами журналистской работы – живым общением, внимательным анализом документов, с настойчивостью в выяснении нужного вопроса. И это также главный источник материала для полноценного, яркого метасобытия, которое лишь в таком случае будет не назойливым яканьем, а важным текстовым элементом, объединяющим факты и их интерпретацию и по-особому представляющим их читателю (в виде журналистской лаборатории, процесса журналистского творчества).

)

...

Фамилия, имя, отчество – Бочаров Алексей Ефимович

Год рождения – 1948

Место работы – АПН

Цель приезда – командировка

Бочаров заполнил гостиничный листок. Подал его администратору. Администратор взяла листок и паспорт, стала сверять. Бочаров ждал. Вообще-то он был не Ефимович, а Юхимович. Простодушный папаша в свое время решил, что Юхим – слишком мужицкое, неинтеллигентное имя, и записал себя в паспорте Ефим, механически превратив сына в Ефимовича. Абрам, Ефим – имена православные, но бытуют за евреями. Страна, конечно, интернациональная, но зачем брать на себя чужое? Своего хватает. Хотя, если разобраться, все нормально, все хорошо.

ГОД РОЖДЕНИЯ: 1948. Тут ни убавить, ни прибавить. Война кончилась в сорок пятом. Юхим пришел контуженный, но целый. Думал, что страна поблагодарит. Но ему сказали: «Страна тебе ничего не должна. Ты ей должен все». Юхим всю жизнь выполнял и перевыполнял план на производстве, а не заработал ни машины, ни дачи. Летом загорает на балкончике. Производство выбрало из него здоровье, годы, потом выплюнуло на нищенскую пенсию, не сказало «спасибо» и не сказало «извини». В выигрыше оказались «локтевики» – те, кто пробивался локтями. Они не ждали, что страна о них позаботится. Они сами заботились о себе. И теперь у них все есть, и детям останется. А у Юхима нет ничего, кроме имени Ефим. Единственное, что он себе урвал и сыну оставил.

МЕСТО РАБОТЫ: АПН. Агентство печати «Новости». Журналист-международник, средство массовой информации. Бочаров работает «средством» пятнадцать лет. Из них семь с половиной просидел в далекой Индии, в городе Мадрасе. Когда спрашивали: «Ну как там?» – жена отвечала: «Хорошо топят», – имея в виду пятьдесят градусов в тени.

В Мадрасе Бочаров был завбюро, здесь тоже зав. с зарплатой триста шестьдесят рублей в месяц плюс пятьдесят за язык плюс интервью, публикации – набиралось за пятьсот рублей. Кто еще у нас в стране получает такие деньги? Профессора? Замминистры?

Квартира – вся в японской технике и русском антиквариате. Красное дерево – глубокое, теплое, живое. От него веет временем. Оно как будто рассказывает о прежней жизни, прежних хозяевах – красивых праздных женщинах, благородных мужчинах. Не исключено, что на этом кресле сиживал Пушкин, писал хозяйке в альбом стихи. Когда живешь в окружении старины, то потом не можешь находиться в современных стенках из ДСП. Казалось бы, какая разница – что вокруг тебя? Главное – что в тебе. Но то, что вокруг, незаметно просачивается внутрь. И вдруг замечаешь, что твоя душа заставлена скучными ящиками из прессованных опилок.

ЦЕЛЬ ПРИЕЗДА: КОМАНДИРОВКА. Точнее сказать, он приехал в личных целях. Профессор университета Розалия Ефимовна Галесник позвонила ему в Москву и сказала, что хочет отдать свои папки. Боится, умрет – и все пропадет. Назначат, конечно, комиссию по наследию, но тяжело думать, что в ее листках будут копаться чужие равнодушные руки. Алеша Бочаров – любимый ученик. Пусть возьмет ее наследие (часть наследия), разберет, напишет книгу или диссертацию. Самоусовершенствуется и подтянет человечество до своих знаний. Дарит клад любимому ученику. Как не взять? Просто неудобно отказаться.

Розалия Ефимовна, как и он, не была настоящей Ефимовной. Ее отца звали старинным библейским именем Сруль. Стало быть: Розалия Срулевна. Но преподавать с таким отчеством – нереально. Да и жить неудобно. Любой самый серьезный человек не мог сдержать летучей улыбки. А коллеги на кафедре просто стеснялись. Розалия пошла в милицию переписать паспорт, но начальник паспортного стола отказался от подделки документа. Тогда Розалия собственноручно переправила букву «С» на «Е». К букве «р» приделала колечко с другой стороны. От «у» бритвочкой стерла ногу. И так далее до конца. Получилось «Ефимовна». Так что Бочаров и профессор Галесник пришли к одному и тому же отчеству с разных концов. Он – от православного Юхима. Она – от иудея Сруля.

Однако главное в Розалии – не то, как звали ее папу, а маниакальная тяга к Индии. Она утверждала, что жила там при первом рождении и хочет после смерти снова там родиться. А кто знает, может, она действительно там жила.

Администратор положила перед Бочаровым тяжелый ключ. Сказала:

– Седьмой этаж.

Бочаров протянул руку. Рука была в коротких волосах. Волоски вытекали из-под манжеты рубашки – на руку и даже на пальцы до сустава. Администратор домыслила себе остальное тело, поросшее волосами, как у первобытного человека. Она посмотрела ему в лицо. Наметанным глазом отметила белый крахмальный воротник, подпирающий холеные щеки. Подумала: беловоротничковый. Она без ошибки умела отличать хозяев жизни от жертв, наших от иностранцев. Все это отражается на лице, хоть и считается, что на лбу ничего не написано. Но на лбу, особенно в глазах, написано все. Наши люди, замученные социализмом, были видны прямо от дверей виноватым выражением лица.

Беловоротничковый взял ключ и отошел. Администратор проводила его глазами. Потом взяла следующий листок, протянутый следующей волосатой рукой.

«Фархад Бадалбейли Шамси-оглы», – прочитала она. Подумала: «Не имя, а песня с припевом».

Бочаров повернул ключ, вошел в номер. Номер как номер. Временное жилище. Здесь жили до тебя, теперь ты. Завтра уедешь – придет горничная, поменяет постель, проветрит, чтобы духу твоего не было. Заселится следующий. И с ним так же. Все это напоминает о бренности существования. Пришли. Пожили. Потом время сдуло. Следующий…

Недавно Бочаров посмотрел по телевидению похороны Ленина. Многие мысли поднимались в нем и многие чувства. Но одно потрясло. Все это море людей больше не живет. Это поколение ушло. Они жили, любили, страдали и умерли; в основном страдали.

Бочаров подошел к окну. Отодвинул занавеску. Гостиница стояла на площади, как на полуострове. Носовая часть гостиницы врезалась глубоко в площадь, а конец уходил в город, к домам.

Дома в этом районе старые, антикварные. Петербург. Они вполне зашарпаны, но если отреставрировать – заговорят.

Бочаров любил Ленинград. Он здесь родился, учился в университете на факультете востоковедения. Потом женился на москвичке, эмигрировал в Москву. Ленинград постепенно из «колыбели революции» превращался в оплот реакции. Тогда многие сбегали в Москву, подальше от нового Романова. Тот – Николай Второй – был царь. А этот – царек. Слова похожи, однако разные. Бочаров уехал из Ленинграда, но скучал. Черемушки, с одинаковыми белыми геометрическими коробками, напоминали галлюцинации сумасшедшего. Одинаковость угнетала, обезличивала, лишала уникальности. Ты – как все. Инкубаторский. А он – не как все. Он – это он.

Бочаров подошел к телефону. Набрал номер Розалии Ефимовны. В трубке сказали:

– Сейчас…

«Чей это голос?» – не понял Бочаров. Должно быть, соседки. Соседи несколько раз менялись за те восемьдесят девять лет, которые Розалия жила в этой квартире. Вот еще одна, из породы Юхима. Профессор с мировым именем, она знает об Индии больше, чем сами индийцы. Сделала советско-индийскую дружбу действительно дружбой, а не мероприятием. На Западе у нее были бы вилла с бассейном, свой самолет и яхта. Здесь – сидит в коммуналке, без лифта. Не может выйти на свежий воздух. Сидит – ровесница века, старая, как век.

Бочаров услышал ее голос – низкий, прокуренный. Старушка в свое время курила и даже, кажется, пила. Муж ушел от нее еще до войны. Не выдержал соперничества с Индией. Розалия говорила мужу: «Самое неинтересное в моей жизни – это ты».

Бочаров сказал, что приехал «Стрелой» и через час будет у нее.

– Ты звони, голубчик, четыре звонка. И если долго никого нет, не уходи. Это значит, я иду.

– А соседи не могут открыть? – спросил Бочаров.

– Соседи в это время на работе, – объяснила Розалия Ефимовна. – Ну а у тебя как?

– Все нормально, все хорошо, – сказал Бочаров.

– А мама как?

Бочаров замолчал, как провалился. Потом сказал:

– Мама умерла двадцать пять лет назад. Вы же были на похоронах.

– Да? – удивилась Розалия Ефимовна. – Да, да, помню… – подтвердила она.

«Плывет…» – подумал Бочаров.

– Ты приезжай, голубчик, непременно. Я приготовила тебе четыре папки по пятьсот страниц в каждой. Разберешь. Еще четыре папки я отдам своей дочке Рашмине.

«Какая дочка? – удивился Бочаров. – У нее нет детей». Потом вспомнил: она собирает вокруг себя индийских студентов, которые учатся в Ленинграде, и называет их детьми. Они ей помогают и возле нее греются. Индийцам в Ленинграде знобко и холодно после своих пятидесяти градусов в тени.

– А Попов в моей папке? – спросил Бочаров.

– В твоей, в твоей, папка номер два.

Какие-то вещи, для нее необязательные – например, жива или нет его мама, – Розалия Ефимовна путала, забывала. Но все, что касалось профессии, – помнила до мелочей.

– Не завтракайте, – предупредила Розалия Ефимовна. – Я вас накормлю.

Она любила своих студентов – прошлых и настоящих. Заряжалась от добра. Студенты отвечали ей тем же. Так отвечает земля на благодатный дождь. Ее польешь – она плодоносит.

Бочаров шел по городу. Синее небо. Яркий снег. Он любил свой Питер и под бархатным дождем, и в белые ночи. Любил, потому что привык. Это дано ему было возлюбить с детства.

Вот дом, где в молодые годы жила Крупская. К ней приходил Володя Ульянов, взбегал по ступенькам. Она ему открывала дверь. Как давно это было. А вообще – не так уж давно. Бочаров родился при жизни Сталина. 1948 год. Сталин – соратник Ленина. Ленин родился при жизни Достоевского. Достоевский застал Пушкина. Если взяться за руки, то можно дотянуться до Пушкина. Все рядом. А генерал Попов – совсем близко. История генерала Попова во второй папке у Розалии Ефимовны.

Хорошо было идти по Невскому проспекту и думать о Попове.

Сорокалетний, как и Бочаров, помещик – красавец, вдовец или холостяк (это надо уточнить, а впрочем, какая разница – нет, все-таки разница) – встречает в Петербурге благородную девицу, она только что окончила Бестужевские курсы, – красавица, умница, увлечена химией. Попов видит ее и с первого взгляда понимает, что его долгий поиск счастья блестяще завершен. Он женится и в качестве свадебного подарка дарит ей лабораторию. Юная жена с утра до вечера в лаборатории – опыты, эксперименты, чем там занимаются химики, что они льют в свои колбы, реторты, какие получают соединения. Кончилось все тем, что она погибла в своей лаборатории: не то взорвалась, не то сгорела, а может, то и другое. Вчера была – сегодня нет. Попов не мог смириться с этим фактом – вчера была, сегодня нет. Он слегка сошел с ума. Мозг отказывался принимать жестокую данность. Попов уехал к себе в имение – где-то в Черновцах – и на берегу реки построил мраморный корабль. Пока возводился мемориал – Попов этим жил: хлопотал, нанимал людей, сам трудился до изнеможения. Труд и идея отвлекали его от бессмысленности жизни. Корабль готов. Надо что-то делать дальше. Попов прорыл от своего дома до корабля подземный тоннель. Рыл один – с утра до вечера. По тоннелю приходил на корабль и тосковал. Пожалуй, он не сбрендил. Он любил, как сейчас говорят, по-настоящему. Многие считают: сегодня, в конце двадцатого века, нет ТАКОЙ любви. Бочаров думал иначе. Любовь во все времена одна. Люди – разные. Сейчас нет ТАКИХ людей. Итак, Попов потерял смысл жизни и мучительно искал этот смысл. Он узнал, что в Индии проживает некий мудрец, то ли святой – Вивекананда, – и поехал прямо к нему за тридевять земель. Другое было время: затосковал – строй корабль или поезжай на другой конец света. Ищи выход.

Вивекананда – выход. Его мировоззрение легло на душу Попова как озарение, как благодать. Примирило его с собой, с миром. Попов вдруг осознал, что мир – родной дом. Страны – комнаты, люди – родственники: сестры, братья, дети. Можно спокойно ходить по комнатам, видеть родные лица. Ты не одинок.

Попов вернулся в Петербург. Ему было мучительно жаль людей, которые не знают Вивекананды. Он стал переводить его на русский язык. Кое в чем Вивекананда пересекался с Толстым. Было много общего в мировоззрении этих двух великих старцев.

Революция Попова не тронула, он никому не мешал – седобородый кроткий старик, должно быть, казался тихо помешанным. Но он был нормальный человек. Просто очень много знал и, как Бог, смотрел сверху на человеческую мельтешню. Смотрел не равнодушно и не брезгливо, а с пристрастием. Хотел завещать, как детям, все, что знал и накопил. Его не слушали. Не до него.

Умер Попов своей смертью. Похоронили его возле корабля. Этот корабль и по сей день стоит на берегу маленькой речки. И могила там. Надо выяснить: где именно? Обязательно съездить.

Красивая история. Красивая жизнь. Бочарову стало чего-то жаль: может быть, юную жену Попова, погибшую в начале своего цветения, а может, себя. Мог бы он вот так, как Попов? Женился бы через год. А в Индию поехал бы заведующим пресс-центром на место Фролкина. И новую жену взял бы с собой. Она бы доллары копила. Доллар – твердая валюта. Хорошо было Попову выражать сильные чувства, когда у него имение, дворянство, наследство. На него работало не менее трех предыдущих поколений: прадед, дед, отец. А он, Бочаров, – сын Юхима. Что он мог унаследовать от отца? Страх. Перед войной Юхим боялся, что посадят. Во время войны – что убьют. После войны – опять посадят. Мало ли что придет в голову сумасшедшему вождю народов? Остался жить только потому, что был маленький незаметный человек. Обычная человеческая щепа. Но тогда и щепки летели во все стороны, поскольку – как всем известно – рубили лес для строительства коммунизма.

Бочаров в сравнении с генералом Поповым – нищ и наг. Но не в этом, не в этом дело…

Дверь открыли сразу. На пороге стояла молодая индианка в шерстяной советской кофте поверх сари. Сари и кофта сочетались странно. И именно по кофте было очевидно, как им тут неприкаянно и холодно. Она улыбнулась Бочарову застенчиво и открыто одновременно.

Розалия сидела за столом, как стог сена. Потянулась к Бочарову двумя руками, как маленькая. Старики зависимы, как дети.

Бочаров поцеловал ее в мягкую щеку. Сел к столу. Привыкал к Розалии. Она всегда казалась ему запредельно старой: и двадцать лет назад, и теперь. Кожа на лице и на руках в мелкой ряби, как будто ветер прошел по воде. Но в чем-то оставалась неизменной. Это неизменное смотрело со дна веселых глаз. Розалия с юмором стала рассказывать о своих болезнях, о том, как каждый день, садясь за стол, она торгуется со своими почками. «Я съем кусочек селедочки, то, что я люблю. А потом то, что любите вы: творожок и кашку». Почки не соглашались, но Розалия делала по-своему. Она всегда жила, как хотела.

На столе стояла еда, помещенная в розетки для варенья. Порции – кукольные. Бочаров боялся есть. Он только посмотрел: в одной розетке лежало что-то малиновое – свекла. В другой – темно-зеленое: морская капуста. Свеклу Розалия поставила для почек. А капусту для себя. Вокруг по стенам – стеллажи с книгами и папками. Материалы об индийско-русских отношениях, начиная с четырнадцатого века. Это бесценно, как, скажем, произведение искусства. Но Розалия раздает, пристраивает свои папки, как детей, чтобы не сдавать в детский дом. А в сущности, это и есть ее духовные дети, их надо пристроить, чтобы потом спокойно умереть. К фактору смерти Розалия относилась как к пересадочной станции. Доехала. Пересела. И дальше. До следующей станции. Путь бесконечен.

Освободиться от страха смерти – все равно что сбросить мучительно тесную обувь. Как легко тогда идти.

– Кто это у тебя на галстуке, раки? – спросила Розалия.

– Кони, – ответил Бочаров.

На синем шелке галстука – красные полосочки в сантиметр. Вглядишься – это не полосочки, а бегущие кони. Как только Розалия заметила?

– Ты купил его в Дели, – опознала Розалия. – Я дружила в Дели с одним врачом. У него такой же галстук, только на нем маленькие рачки. На белом фоне черные рачки. Он его никогда не снимал.

– Почему? – удивилась Рашмина, и русское «почему» так же странно не совпадало с ее смуглым личиком и красным кружком на лбу.

– Он обнаружил у себя рак желудка и сам себе сделал операцию. Никому не доверял. Сам вырезал, ассистенты зашили. Он поехал домой.

– А это возможно? – не поверил Бочаров.

– В Бомбее изобрели обезболивающее средство, которое воздействует на болевой центр, а остальной мозг работает нормально. Не то что наш наркоз. Глушит наповал.

– А почему у нас его нет? – спросил Бочаров.

– У нас много чего нет.

– А как он теперь? – спросила Рашмина.

– Наркоз или врач? – уточнила Розалия.

– Здоров. Никаких рецидивов. Только вот галстук. Все-таки сбрендил слегка.

Бочаров всматривался в Розалию, сильно подозревал: она тоже сбрендила слегка. История с врачом была вроде реальна, такое могло произойти, но где-то размывалась грань реальности, и все плыло, как мираж. Врач, сам взрезавший себя и копающийся в своих внутренностях… Молодая индианка в вигоневой кофте с чисто русским языком, полумистическая вечная Розалия. Еще немножко – и Бочаров перестанет понимать, где он: в Ленинграде, в Москве или в Индии. А может быть, он качается в «Стреле» и ему снится сон.

Розалия переключилась на Попова, как будто была с ним знакома, а может, и была. Рашмина принесла четыре папки, положенные в зеленый целлофановый пакет с надписью «Станкоимпорт».

Розалия говорила о том, что из этой истории можно сделать советско-индийское кино, поскольку индийцы обожают кино. Тогда жизнь Попова разольется широко, но мелко. Кинематограф действует вширь. Вглубь действует проза. Если копать глубже, то надо писать документальную прозу. Для русских лучше проза. Для индийцев – кино, потому что они сентиментальны, предпочитают чистое чувство.

Бочаров слушал и осознавал: Розалия может говорить только об Индии и о том, что с ней связано. Человек одной идеи. Ровесница века. Родилась в 1900 году. При ее жизни случились события: Революция, Нэп, Тридцать седьмой год, Война, Победа, Застой и Оттепель. Розалия все это знала, но события текли мимо нее, как пейзаж за окном поезда. Она была совершенно аполитична. И если бы однажды выглянула в окно и увидела, что за окном фашизм, – оказывается, мы проиграли войну с Гитлером, – то всплеснула руками и воскликнула бы: «Ах…» Не более того.

И вместе с тем Бочаров понимал: чтобы делать в жизни что-то по-настоящему, надо делать только одно. Рафаэль расписывал купола и по два года не сходил вниз. Жил на лесах. Ему туда приносили еду. Туда залезали женщины. Когда он спускался вниз, то разрезал сапоги, иначе было не снять. После этого остаются купола. После Розалии – папки. Даже если их раздать, они все равно есть. А что останется после него?

– А там еще стоят камни? – спросила Розалия.

– Где там?

– Под Мадрасом. На берегу.

– Стоят, – сказал Бочаров, хотя ничего не понял.

– А мама твоя как?

– Спасибо.

Было душно. Хотелось есть. Розалия оживлялась на глазах, а Бочаров опадал, как резиновая надувная игрушка. Ему казалось, что Розалия при большой массе имеет очень слабый заряд и как бы подпитывается Бочаровым. Она подсоединилась к нему и тихо качает энергию.

«Сейчас, – сказал он себе. – Договорит, и я уйду». Розалия снова метнулась к Попову, к жанру документальной прозы, стала перечислять документы, имеющиеся в папке, фотографии, чертеж корабля, подлинник перевода Вивекананды.

«Сейчас…» – говорил себе Бочаров и оставался сидеть, как под гипнозом. Наконец он оторвал себя от стула. Почти выдавил себя из квартиры. Но и в последнюю секунду надо было что-то говорить и обещать.

Наконец он ушел, держа в руке пакет с папками. Остановился на берегу Фонтанки. Долго дышал. Силы медленно возвращались. Казалось, он приходил в себя после обморока.

Официантка взяла заказ.

Бочаров установил закономерность: молоденькие официантки высокомерны, словно за их молодость надо доплачивать. А возрастные официантки – душевны. Как бы извинялись за жизненный стаж. Бочарову попалась высокомерная. Записала заказ, будто сделала большое одолжение.

Бочаров вздохнул. В Мадрасе он был белый сахиб – белый господин. Короля играет окружение. Окружение Бочарова, а именно: шофер Атам, повар, нянька, – постоянно напоминало, что он белый господин. Сначала Бочаров смущался, потом привык. К хорошему быстро привыкаешь. Он вдруг вспомнил про камни на берегу Индийского океана. Розалия не сбрендила. Камни действительно стояли. Под Мадрасом, где они купались, в океане было место с глубокой воронкой. Поговаривали, в ней жила акула. Против этого места поставили камни, чтобы люди не купались. Какая теплая, тугая вода в океане.

Хорошо было тогда в Мадрасе. Особенно если смотреть из сегодня. Бочаров был молод, и жена молода. Они и сейчас в расцвете, но это уже вторая молодость. А тогда была первая. За сыном ходила тихая бенгалка. Она никогда не делала ребенку замечаний. Просто ходила, и все. И сын вырос спокойный, не дерганый. Потому что его не дергали воспитанием, а просто любили. Бочаров был убежден: в начале жизни человек должен познать нерассуждающую всеобъемлющую любовь. И тогда он вырастет счастливым.

Бочаров вспомнил дом на земле – особняк, двор с подстриженной травкой. Машина «вольво» с затемненными стеклами, шофер по имени Атам. Атам – шестипалый. От корня большого пальца отходил еще один маленький недоразвитый пальчик с ноготком. Атам им не пользовался, но избавляться не хотел. Бог дал – значит, так тому и быть. Бог же лучше знает, что он делает. Однако никто не помнил, какое у Атама лицо и голос. Все смотрели только на его руку, на шестой палец. Люди по Божьему замыслу тождественны, и всякий отход от нормы – уродство или талант – поражает.

Уродство заметно. Но как выразить талант, если он спрятан, как Кощеева смерть.

После Индии Москва казалась холодной, пасмурной. Яблоки, купленные в овощных магазинах, даже отдаленно не пахли яблоками. Были безвкусны, с каким-то лекарственным привкусом, как пенициллин. Солнышко ушло за серые тучи, а из серых туч сыпанул дождь со снегом. И отношения с женой испортились, стали как магазинные яблоки.

Красивая певица взяла микрофон и запела песню из репертуара Пугачевой. Она была гораздо красивее Пугачевой и пела ненамного хуже, а вот поди ж ты… Пугачева известна на всю страну, а девушка поет в ресторане. Наверняка Пугачева устала от славы, а эта девушка жаждет ее превыше всего. Бочаров подумал, что такая же расстановка сил у него и Фролкина. Фролкин – во главе фирмы. Ему давно все надоело. Он как старый перекормленный кот, который не ловит мышей. Лень двигаться. А Бочарову сорок пять – золотое сечение, когда форма и содержание на какое-то время встречаются. В молодости отстает содержание. В старости с содержанием все в порядке, но форма… А здесь одно и другое слиты воедино. Бочаров – как конь, в котором играет каждый мускул, а его держат в стойле. Стойло, правда, комфортное. Но в хлеву.

Официантка принесла салат оливье. Бочаров подозрительно посмотрел на горку, залитую майонезом. Не ясно – что ешь и чем это для тебя кончится. Он не доверял нашему общественному питанию. Плохое мясо долго вымачивают в уксусе. Жевать вроде не сложно, но на вкус напоминает прессованные опилки.

Бочаров вспомнил, как его повар готовил курицу. Белое мясо клал на кусок поджаренной корейки. Постное куриное мясо прослаивалось жирком и копченым духом. Бочаров ел одно, а вспоминал о другом. «Так гладят, глядя в потолок, чужих и нелюбимых».

Люди танцевали в центре зала. Веселились простодушно. Бочаров любил смотреть на чужое веселье. Ему становилось чего-то жаль. Может быть, их, которые в своей жизни слаще моркови ничего не ели. Может, себя, оставшегося в четырнадцать лет сиротой. Может, их и себя – вместе, потому что чувствовал свою с ними неразрывную связь. Когда долго живешь за границей, да еще в другой культуре – чувствуешь эту самую неразрывную связь. И никакая курица на тундуре этого не заменит.

Выходит, человек – не птица. Где тепло, туда и летит. Человек – дерево. Где посадили, там ему и быть, там его корни и крона. А когда корни в одном месте, а крона в другом…

Певица окончила песню, переглянулась с пианистом. Тот закрыл крышку. Переглянуться – сколько это занимает времени: секунду, две? Но за эти две секунды Бочаров понял: любовь. Скрестились в пространстве два луча энергии. Пианист, конечно, пожиже, невзрачный мужичок, зато лидер. Не то что Бочаров – застоявшийся конь. Чему он завидовал в жизни по-настоящему – это красивой семье, где все в одном мешке: секс, дом, дело, дети, спорт, деньги, нежность, общая могила…

Певица темпераментно закричала новую песню. Пианист наотмашь лупил клавиатуру.

Они показались Бочарову навязчивыми. Он расплатился, пошел из ресторана.

Женщина-администратор странно глянула на него из своего вагончика. Бочаров замедлил шаг. Но генерал Попов незримо глянул на него, как бы наблюдая поведение своего биографа. Бочаров смутился и пошел пешком по лестнице. В сравнении с Поповым он нищ и наг, но не в этом, не в этом дело. Попов служил Богу, Царю и Отечеству. А кому служил Бочаров прошедшие двадцать лет? Брежневу и его тринадцати апостолам.

Бочаров дошел до своего номера. Настроение почему-то испортилось: то ли из-за несвежего майонеза, шибающего уксусом, то ли из-за певицы – черт его знает. Но Бочаров был не из тех, кто попадал под настроение. Он умел им управлять. Первым делом – душ. Вторым делом – сон. Бочаров влез в ванну. Потом переоделся в пижаму. Подошел к окну, задернул штору, чтобы солнце утром не расстреляло в упор его сон. И вдруг на подоконнике увидел божью коровку – настоящую, оранжевую, с черными точечками. Как она здесь оказалась? Видимо, упустила время зимней спячки и теперь у нее бессонница…

Бочаров посадил божью коровку на руку. Она стала пробираться по его волосатой руке и, вероятно, думала, что ползет среди травы. «Бедная… – испугался Бочаров. – Как же она проживет?»

Он снова оделся, вышел в коридор. За столиком против лифта сидела пожилая коридорная. Возле окна был расстелен диван, коридорная приготовилась ко сну, хотя спать им не положено.

Бочаров подошел, стараясь ступать неслышно, будто боялся спугнуть ее предстоящий нелегальный сон.

– Это их птицы едят. А они… зелень, наверное. Траву. Что же еще?

– Спасибо, – поблагодарил Бочаров.

– Вы разгадываете кроссворд? – спросила коридорная.

– Да. Спасибо.

Бочаров увидел в конце коридора фикус, и у него созрел план.

Он вернулся в номер, достал из несессера маленькие ножницы. Пробрался к фикусу и настриг от его жесткого листа зеленую лапшу. Сжимая зелень в кулаке, а кулак пряча в кармане, он вернулся в номер. Божья коровка сидела на прежнем месте и доверчиво ждала.

– Сейчас, – сказал он коровке. – Сейчас, моя хорошая…

Бочаров достал спичечный коробок. Вытряхнул спички, выстелил дно зеленью и сверху посадил божью коровку. Задвинул крышкой. Потом продырявил в крышке три дырочки и положил коробок под зажженную настольную лампу. Теперь в ее домике был воздух и свет. Божья коровка могла вполне вообразить, что она в траве под солнышком.

Устроив божью коровку, Бочаров лег спать. Совесть его была спокойна, перспективы определены. Но сон не шел. Божья коровка пустила его мысли совершенно по другим виткам. И в обратном направлении. Неожиданно вспомнилась молодость, стажировка в Дели после университета. Обезьяны, живущие на воле у стен мертвого города. У русских «давно» – это восемнадцатый век. А у индийцев «давно» – это второй век. Да и то не очень давно: у них все связано – второй век, двадцатый, тридцатый. Как вчера, сегодня, завтра… Но не в этом дело. Однажды выстроили город, вырыли колодцы. И вдруг ушла вода. Видимо, подземная река изменила свое русло. Без воды нельзя жить. Люди бросили город и ушли. Жилища со временем разрушились, превратились в груды камней, потом и камни выветрились, остались квадраты фундаментов. Стена – как стояла, так и стоит.

Перед стеной пасутся мартышки с подвижными человечьими личиками, просят у людей еду. Одни просят, а другие требуют, хватают за одежду, агрессивно скалясь. Однажды Бочаров видел задумчивую мартышку. Она кого-то поджидала у самой дороги, вглядываясь напряженно, и при этом чистила банан. Ее узенькое, низколобое, глазастое личико отражало проблему выбора: ждать или уходить. Бочаров не верил прежде в дарвиновскую теорию о происхождении человека. Ему казалось, что обезьяны – это другая ветвь эволюции, не имеющая к человеку никакого отношения. А сейчас усомнился. Дарвин, пожалуй, прав. Но при чем тут Дарвин, мартышка, мертвый город?…

В городе исчезла вода, и люди ушли. Без воды нельзя жить. А еще нельзя жить без правды. Правда – это тоже вода. А в жизни Бочарова правды нет. Значит, он живет в мертвом городе.

В чем вранье? Прежде всего в профессии. Бочаров выпускает журнал, который пропагандирует советский образ жизни за рубежом.

«…Самый привилегированный класс в нашей стране – это дети». А по детской смертности, как выяснилось, мы занимаем первое место среди цивилизованных стран. Дальше идет какая-нибудь Уганда.

«…Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет…» Старики получают нищенскую пенсию – шестьдесят рублей в месяц. Только бы не умереть с голоду. Не умереть, но и не жить.

Бочаров думает одно, пишет другое. Официально врет. И за это ему платят зарплату замминистра и дарят челночную жизнь, возможность пожить ТАМ, почувствовать себя белым господином.

За границей – тоже вранье. Копят, жмутся, жены ругаются, сплетничают. Люди собраны на маленьком пространстве, как крокодилы в террариуме, – горят низкие крокодильи страсти. Жена, человек искренний, не любила ту челночную жизнь, но горячо одобряла ее последствия. Она любила выжимать соки в соковыжималке «Мулинекс», перекручивать мясо в мясорубке «Мулинекс», складывать продукты в японский холодильник, жарить мясо на тефлоновой сковороде. Заказывать шубу по каталогу «Квели». Пить виски с черной этикеткой, хотя через какое-то время ей было все равно, чем напиваться. Жена любила последствия такой жизни, но уставала от самой жизни. Время от времени ей хотелось все разбить и разметать. Но разбивать нельзя, за этим ездили за границу. Поэтому раздраивала себя, заливала спиртом по горло, по самое темя, чтобы залить мозги, ничего не помнить. Время от времени жена впадала в запой. Приходилось ее прятать. Узнают – выселят в двадцать четыре часа. Бочарову все время казалось, что он носит шило в мешке и это шило может высунуться из мешка каждую секунду.

Однажды запой затянулся на неделю, жена приняла снотворное, чтобы отключиться, заснуть. Спирт и транквилизатор не сочетаются. Ей стало плохо. Надо было вызвать врача. Врач придет, зафиксирует алкогольное опьянение – и конец всему.

Жена смотрела на Бочарова как раненый зверь, а он стоял и плакал. Не то чтобы материальные блага были главнее, чем ее жизнь. Он плакал от своего бессилия, от невозможности ТАК жить и невозможности отменить эту жизнь. Ведь он для них старался – для жены и сына. Для них продавал душу.

Бочаров вспомнил, как обходились, выкручивались коллеги-международники. Шурик Цыганов – с легкостью. Он был жадный человек. За границей все жадные, но Шурик обладал какими-то особыми талантами по этой части. Однажды упал в голодный обморок, как первый нарком пищевой промышленности. Но тот – от честности, этот – от жадности. Он мог бы умереть за деньги. Деньги – его идея, как свобода для Спартака. Если бы ему сказали: «Шурик, на миллион и выскочи с шестнадцатого этажа». Долго бы думал. Не сразу согласился. Все же думал. И выпрыгнул. Умирают же за идею.

Юра Крюкин – тихий человек в большом чине – не любил политику, прятался от нее за хрупкую спину Марины Цветаевой. Каждый день ходил в библиотеку, заказывал нужные книги, собрал все иноязычное творчество Марины Цветаевой, включая ее переписку на немецком языке. Собрал, откомментировал – получилась большая рукопись.

Крюкин не может бросить работу, его некем заменить. Оказывается, есть незаменимые. Незаменимый Крюкин мечтает стряхнуть с себя Запад и Восток, вернуться в родную Москву, а вернее, под Москву, на дачу, к деревьям, птичкам, к письменному столу. Но это можно только по выходе на пенсию. Настоящая жизнь начнется с шестидесяти.

Бочарову вдруг мучительно захотелось другой участи. Все бросить, уйти на вольные хлеба. Зачем врать индийцам, когда можно говорить правду своим. А сможет? Не разучился за двадцать лет? Это у индийцев двадцать лет – миг. А у него – половина сознательной жизни. Лучшие годы – на что потратил? На соковыжималку «Мулинекс».

Бессонница набирала силу. Мысли рвались, жевались, как советская магнитофонная пленка. Ни с того ни с сего вспомнилось, как комитетчик Боря Мамин увез жену у всех на виду. Открыл дверцу машины, сказал:

– Нина, поехали.

И она села в его машину и укатила. А все стояли во дворе и смотрели – русские и индийцы, шофер Атам и нянька – старая бенгалка, и все его бюро в полном составе. Все видели, как один белый господин увез у другого жену.

Комитетчики – каста неприкасаемых. Но в ином смысле, чем у индийцев: неприкасаемые работают в туалетах, к ним нельзя прикоснуться – противно. А к Боре Мамину нельзя – потому что нельзя.

Жена вернулась довольно быстро, через час. Хотя за час – он это знал – можно успеть многое. Жена сказала, что посидели в кафе. Никто не видел, как она вернулась, к этому времени все разошлись. Но все видели, как она уезжала. Бочарову казалось, что на него стали поглядывать иначе, чем раньше. Не в глаза, а чуть выше, на темя, где у молодых бычков зачинаются рога.

Жена обиженно таращила на Бочарова голубые глазки. Они были некрупные, но поразительно ясного, чистого тона. Сама ясность и чистота.

Потом Боря Мамин стал к ним заходить. Они даже подружились, Боря даже пытался приторочить Бочарова к своим делам, но Бочаров не стал приторачиваться. Он – средство массовой информации, и с него хватит простого вранья. Боря не настаивал. Дружбе это не повредило. Но Бочаров знал цену такой дружбе: у них могли быть самые искренние отношения, но если НАДО для дела, Боря мог в одночасье зачеркнуть и Бочарова, и его жену, и голубые глаза бы не спасли. НАДО – для таких, как Боря Мамин, – выше общепонимаемой человеческой морали. Если надо, он может мгновенно выключить прежние чувства и включить другие, как телевизионные программы. Раз! И уже другое изображение. Был концерт, стал футбол. Или ничего не стало. Какая-то неведомая Бочарову надчеловеческая или подчеловеческая мораль.

Но Мамин в отличие от Бочарова ни в чем не сомневался. Он верил в свое дело, а значит – в свою жизнь.

В спичечном коробке зашуршало. Бочаров поднял голову, прислушался. Может быть, от Бочарова шли волны бессонницы и это мешало заснуть божьей коровке. А может – коровка мешала Бочарову. Не спала, волновалась за детей и за родителей: не склевали ли их воробьи или вороны?

Бочаров посмотрел на часы. Четыре часа. Надо бы выключить лампу, но жалко коровку. Бочарову всегда кого-то жалко, только не себя. Это у него наследственное. От мамы. Бочаров положил на глаза рубашку и стал считать. На счете тридцать семь – точно знал. Его город – не мертв. В одном из колодцев есть хрустальная вода. Ее зовут Маша. О ней никто не знает, но она есть.

Маша – журналистка, молодая, коротенькая, как кочерыжка, с личиком ангела Возрождения. Умная, как мужик, и простодушная, как ребенок. Всему верит, будто вчера на свет родилась. Бочаров любит ей пожаловаться, это у них называется «булькать». Он булькает – она слушает, внемлет, сострадает до конца и душу свою подставляет, как таз. Хочешь – соверши омовение над сим сосудом. Хочешь – вытошни все, что в тебе лишнее. Примет – и будет счастлива, что тебе легче. Будет заглядывать в глаза.

Приходится, правда, удирать с работы. Опять врать: дескать, пошел на интервью или в библиотеку. Удирал, как правило, после обеда. В два часа. А вернуться домой надо в семь. Жена ждет, смотрит на часы. Если опоздаешь – не разговаривает, и духота в доме, как перед грозой. Дышать нечем. Однажды заявила: если что – отравится. У нее уже все приготовлено и спрятано в заветном месте. Бочаров отмахнулся: не говори ерунды. Но испугался. Знал – может. Войдет в запой и отравится. Назло ему, себе. Она такая. Максималистка. Ей все – или ничего. Войдет в черную спираль, откуда выход только один – в космос. И тогда – как жить? Как смотреть в глаза сыну? Поэтому лучше не опаздывать и возвращаться в семь. Чтобы попасть домой в семь, надо уйти от Маши в шесть. В пять Бочаров начинает поглядывать на часы, и настроение портится от скорой разлуки. Но с двух часов, когда едет к Маше, и до пяти три часа – ПРАВДА. Он говорит, говорит… Булькает обо всем: о том, что поменяет работу, уйдет на вольные хлеба, станет настоящим журналистом. Он обязательно вырвется из мертвого города и побежит, побежит… И ветер в лицо. Маша слушала и дышала этим новым ветром. Он накалывал ее, как стрекозу на иглу. И она трепетала и погибала. И улетали оба в ПОКОЙ – вся энергия уходит из человека, он умирает, душа высвобождается и летит. Этот полет и покой знают только что умершие люди: какое-то особое чувство освобождения, радостного растворения, слияния с космосом. Недаром индийцы обожествляют любовь.

Они лежали на самом дне Покоя. Потом она говорила: «Я люблю тебя». Он отвечал: «Я люблю тебя». Это был не диалог:

– Я люблю тебя.

– И я люблю тебя.

Это была перекличка. Позывные в космосе:

«Я люблю тебя…»

«Я люблю тебя…»

Правда. Бочаров чувствовал ее каждым своим человеческим слоем. Почему нельзя так жить всегда? Во всем. Почему он всегда чего-то боится? Врут, когда боятся. Чего? Что семья останется без средств, что друг обидится, жена отравится. Он учитывал всех, кроме себя. С этим ничего не поделаешь. Такая же была мама – жена Юхима, девушка из белорусского села. Ей казалось – все умнее ее, все больше знают. Хуже ее только кошка. И та не хуже.

Бочаров вспомнил, как умерла его мама. Хотя что значит «вспомнил». Он не забывал об этом никогда. У мамы появилась изжога. Районный врач предложил сделать рентген желудка. Мама панически боялась кабинетов и процедур, но неудобно было возразить врачу. Он может воспринять это как недоверие. Мама пришла в назначенный день. Хамоватая медсестра протянула пол-литровую банку с барием. Мама не могла пить барий, ей казалось, что это разведенный зубной порошок. Она замешкалась. Медсестра открыла рот, но в этом случае правильнее сказать – разинула хавальник, как говорит его сын. Молодежный сленг. Хавать – значит, жевать. Рот у таких людей только для пережевывания и хрюканья, как у свиней. Но свиньи – более человечны. Они не притворяются людьми.

Короче говоря, медсестра разинула хавальник на тему: больных много, а она одна, и каждый будет кочевряжиться, а она должна выдерживать за копейки. При этом глаза ее были набиты злостью, как стеклами, и волны ненависти окатывали маму.

Мама смутилась, что позволяет себе такое антиобщественное поведение. Ей стало жалко медсестру, и, чтобы не загружать собой, она поднесла банку ко рту. Мама знала, что не сможет проглотить. На какую-то секунду маму охватил ужас, она сделала глоток. И у нее случился инсульт. Два года после этого она лежала парализованная, а потом умерла.

А ведь все могло быть по-другому. Когда медсестра начала хамить, надо было плеснуть ей в рожу барием. Повернуться и уйти. Сестра пошла бы в туалет, умылась, утерлась казенным вафельным полотенцем. И через час – забыла. И мама бы жила до сих пор. И все было бы нормально, все хорошо. Но мама не могла вот так – решительно. И Бочаров – не может. И не сможет. Он вдруг понял, что не сможет, – и заплакал. Его никто не слышал, кроме божьей коровки. Бочаров плакал в подушку и звал: «Мама…»

А потом заснул в слезах, как в детстве, и ему снился странный беспокойный сон, как будто он увидел на лестнице жулье с крадеными чемоданами и впустил их в свою квартиру, чтобы скопом сдать в милицию. А жулье поселилось у него, и осталось жить, и устроило на кухне пожар. А он ничего не может сделать.

Проснулся Бочаров как всегда, в семь утра. Это было его время. Когда бы ни лег – просыпался в семь утра. Настольная лампа горела. Под ней лежал спичечный коробок.

Бочаров заглянул в коробок – он был пуст. Зеленая лапша на месте – а коровки нет. Бочаров оглядел пол, отодвинул кровать. Проверил подоконники. Заглянул в ванную.

«А была ли она? – усомнился Бочаров. Потом подумал: – А Бог с ней, была, не была – какая разница».

Он сделал жесткую гимнастику – приседал двадцать раз на подскоке. Выжимал свое тело, подскакивал и снова приседал до конца. Разрабатывал колени, накачивал ноги, давал нагрузку сердцу, возвращая телу силы и уверенность.

Нервный срыв остался в ушедших сутках. Начинался новый день, где все должно быть нормально, все хорошо.

А что плохого? Прочная семья, желанная возлюбленная, работа по специальности. О вольных хлебах – не может быть речи. В сорок пять лет он будет бегать по редакциям, как студент-стажер?…

Бочаров встал под душ: горячий, холодный. Холод жег. Он выскочил, растерся полотенцем. Увидев себя голого, подумал вдруг, что неандертал с дубьем выглядел так же и человек мало изменился за двадцать веков.

Бочаров надел свежую белую рубашку, повязал галстук. И пока выстраивал узел – придумал: можно связаться с миллионером Хаммером, предложить ему совместный советско-американский журнал. А Бочаров – во главе журнала.

Можно стать пресс-мэном, крутиться колбасой с утра до ночи, ездить в Америку, как к себе на дачу. А можно все бросить, отправить жену на работу. А самому засесть, как Юра Крюкин, и написать книгу о Попове, донести до сегодняшнего человека Вивекананду.

В тихий кабинет, один на один с Поповым, Вивеканандой. Другая жизнь. Иная участь.

Можно крутиться, крутиться, крутиться – взбить воздух до густоты – так, что ходить по воздуху. А можно осесть и замереть, лечь на дно, как подводная лодка.

Бочаров оглядел себя в зеркале: не неандертал. Современный человек. В расцвете сил. Живет в определенную эпоху, в 90-х годах двадцатого века. Каждое время предлагало своих лишних людей. Сегодня от тебя самого зависит – стать лишним или нелишним.

Бочаров вышел в коридор. Запер дверь.

Коридорная сменилась. Сидела другая женщина, не потерявшая доверия к жизни… В знак доверия ее веки были густо запорошены голубыми тенями.

Бочаров отдал ей ключ. В этот момент к коридорной подошел восточный человек в финском спортивном костюме. Дождавшись, когда Бочаров отошел к лифту, он тихо, озабоченно спросил:

– Девушка, вы, случайно, не знаете, чем питаются божьи коровки?

Виктория Самойловна Токарева Все нормально, все хорошо