Город в котором жил алексей писемский. Алексей феофилактович писемский биография

В 50-е годы не остались незамеченными критикой «Очерки из крестьянского быта» Алексея Феофилактовича Писемского - «Питерщик», явившийся первым рассказом из этой серии и опубликованный в «Москвитянине» в 1852 году, затем последовавший за ним «Леший» (1853) и «Плотничья артель» (1855). Тематически к циклу примыкали рассказы «Старая барыня» (1857) и «Батька» (1862).

Алексей Феофилактович Писемский - 11 (23).III. 1821, деревня Раменье Чухломского уезда Костромской губернии - 21.I (1)II.1881, Москва. Прозаик, драматург родился в небогатой дворянской семье, с 1834 по 1840 год учился в Костромской гимназии. В 1840 году поступил на математическое отделение Московского университета. В студенческие годы он увлекается произведениями Гоголя, статьями Белинского. Критикой его имя было поставлено в один ряд с именами Тургенева, Гончарова, Островского. Он вошел в литературу в период господства в ней натуральной школы. Писемский был близок к кружку Островского, молодой редакции «Москвитянина». В 1856 году принимал участие в литературно-этнографической экспедиции. Он посетил Астрахань, исследовал быт населения побережья Каспийского моря. Результатом поездки явились напечатанные в 1857 году в «Морском сборнике» очерки «Астрахань», «Бирючья коса», «Баку» и другие.

Вершиной творчества Писемского 50-х годов считается антикрепостнический роман «Тысяча душ» и народная драма «Горькая судьбина». В этот период его произведения носят следы плодотворного влияния реалистической школы Гоголя.

Уже на первый из рассказов А.Ф. Писемского («Питерщик») откликнулись в начале 1853 года «Отечественные записки» и «Современник», которые в дальнейшем неоднократно возвращались к оценке рассказов и в целом очерков из крестьянского быта, вышедших в 1856 году отдельным изданием. Рецензенты подчеркивали особое умение Писемского «живо и быстро обрисовывать перед читателем какой-нибудь характер», отмечали, что талант писателя особенно ярок в небольших физиологических очерках, видели в Писемском одного из лучших знатоков простонародного быта. «Прочитав его рассказ («Леший». - А.Ф.), вы чувствуете, что побывали в деревне, говорили с мужиками и очень хорошо с ними познакомились» 1 . Критика верно улавливала в произведениях Писемского знание народной жизни, умение документально точно отразить быт крестьян. В очерках дана широкая картина крепостной деревни, обнаруживаются черты этнографизма в описаниях народных обычаев, деревенских развлечений, свадебных обрядов, даже сами названия мест, где разворачивается действие, не вымышлены, а взяты из жизни.

Писемский документально исследует жизнь народа. «Очерки из крестьянского быта» носят во многом этнографический характер, включая два обязательных элемента очерков подобного типа - этнографию и фольклор. Для Писемского характерно, как и для Даля, соотнесение этнографического материала с точными географическими объектами изображения. Так, в рассказе «Питерщик» дано точное описание Чухломского уезда Костромской губернии. Автор замечает: «Чухломской уезд резко отличается от других, - это вы замечаете, въехавши в первую его деревню». Писемский наблюдает особенности деревенского зодчества: большие дома, «изукрашенные разными разностями: узорными размалеванными карнизами, узорными подоконниками, какими-то маленькими балкончиками, разрисованными ставнями и воротами» 2 . Писатель подчеркивает местный колорит, рисует детали костюма бедных и богатых, обращает внимание на лица крестьян, стоящих в церкви. Автор подробно описывает жилище питерщика, заостряя внимание на убранстве его комнаты: полоски французских, русских обоев, потолок, расписанный букетами, красного дерева киот с образами и стол, на котором были нарисованы тарелки. Языковая крестьянская стихия также вторгается в очерк. Речи крестьян полны пословиц и поговорок («Старый, что малый», - говорит питерщик). Приводит писатель и описание деревни глазами приезжего. В рассказе множество сведений этнографического характера.

В «Очерках из крестьянского быта» Писемский приводит также крестьянские суеверия как средства характеристики народного мировоззрения. Бытовые суеверия воспринимаются писателем как показатель народного миросозерцания, а народная поэзия - как степень развития народной культуры. Это находит отражение в рассказе «Леший», но в нем в отличие от Тургенева, поэтизирующего народные представления крестьянских детей («Бежин луг»), писатель подчеркивает губительную силу крестьянских суеверий и предрассудков, порожденных условиями деревенского быта. Не обошел Писемский в своем творчестве и народные образы колдуна и знахарки («Плотничья артель»). Писатель включает в рассказ сведения о приемах колдовства, описания различных действий колдуна, наговоров, использование специальных трав, умывание росой на дворе. Такой колдун из деревни Печуры, прозванный в народе «печерский старичище», «седой и старый, бородища нечесаная, волосищи на голове, как овин, нос красный, голос сиплый». В народном трезвом реалистическом представлении он выглядел плутом, «плутом в народе обзывался». Однако суеверия крестьян, боязнь неведомой силы были сильнее реальности: «коли свадьба… за беспременно звали его да угощали, а то навек жениха не человеком сделает» 3 .

В рассказе есть образ деревенской знахарки Федосьи. Она в представлении крестьян носительница зла и изображена с непременными атрибутами знахарства: с четырьмя коробками трав, «с камушками разными, с землей тоже всякой из-под следов человеческих».

В очерке «Плотничья артель» Писемский широко использует фольклор. Начиная с описания деревенской природы, он как бы сразу вводит читателя в мир простой русской жизни, да и сам автор, члены его семьи являются непосредственными участниками действия. Вслед за лирической картиной весны, пришедшей на смену зиме, Писемский изображает картину гуляния деревенской молодежи. «Гульбища эти по нашим местам нельзя сказать чтоб были одушевлены: бабы и девки больше стоят, переглядываются друг с другом, и долго-долго собираясь и передумывая, станут, наконец, в хоровод и запоют бессмертную: “Как по морю, как по морю…”» 4 . Тонкий, все подмечающий наблюдатель, Писемский фиксирует все детали хоровода… «Одна из девок, надев на голову фуражку, представит парня, убившего лебедя, а другая - красну девицу, которая подбирает перья убитого лебедя дружку на подушечку, или разделясь на два города, ходят друг другу навстречу и поют: одни: “А мы просо сеяли-сеяли”, другие - “А мы просо вытопчем, вытопчем”» 5 . Писатель реалистически воссоздает крестьянский быт с его обыденными мелочами и неназойливыми подробностями. В рассказе дана целая галерея мастеровых-плотников, каждый из них - своеобразный индивидуальный характер. С образом Сергеича Писемский связывает фольклорную струю рассказа, отмечая, что этот «благообразный» старик говорит особым народным языком, переполненным народными поговорками и прибаутками. Сергеич, в прошлом «дружка из дружек», передает пытливому барину разнообразные свадебные приговоры и обряды, начиная с момента сватовства до прощальных тостов за свадебным столом. «Сговоры, государь мой милостивый, - отвечал Сергеич, кажется очень довольный моим вопросом, - начинаются, ежели дружка делом правит по порядку» 6 . Речь Сергеича рифмованная, как пишет Писемский, он говорит «всклад»: «Нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет, да!»; «Пора бы не бревна катать, а лыко драть, да на печке лежать - да!».

Сергеич - подлинный носитель обрядовой народной поэзии. Он сам намекает на свое родство с ней. На вопрос автора: «Отчего это ты все всклад говоришь?» - он отвечает: «Такая уж моя речь; где и язык-то набил - на то не помню; с хороводов, да песен, видно, дело пошло; но и тоже, грешным делом, дружиничал по свадьбам» 7 .

Ему знакомы все свадебные обряды, все они даны в духе народной поэтики, а сам дружка выступает как талантливый исполнитель и импровизатор народного творчества. Автор отмечает, что Сергеич был в душе мастер по свадебному делу и что он некоторые приговоры сам был способен сочинять. Народна его фразеология: «У вас, хозяин, есть товар, а у нас есть купец; товар ваш покажите, а купца нашего посмотрите»; «Красная девица, дайте знать, как вас звать?»; «Господи, помилуй нас. Добрый молодец, как вас звать?». Здесь мы наблюдаем исконно фольклорные поэтические средства: добрый молодец, красна девица. Дружка знает и передает автору, как невеста «обвывает свой девичий век»: «…не лес к сырой земле клонится, добрые люди богу молятся. Не стречай-ка ты, родимый батюшка, своих дорогих гостей, моих разлучников; сажай-ка за стол под окошечко свата-сватьюшку, дружку-засыльничка ко светцу, ко присветничку; не сдавайся, родимый батюшка, на слова их на ласковые, на поклоны низкие, на стакан пива пьяного, на чару зелена вина; не отдавай меня, родимый батюшка, из теплых рук в холодные, ко чужому отцу, к матери» 8 . Эти свадебные причитания созвучны поэтике народных плачей. Поэтические образы народной поэзии: добрые кони, чистое поле, путь-дороженька, синее небо под звездами, черные облака - все эти элементы устного народного творчества наполняют приговоры дружки, соскочившего с коней и бегущего к невестиной избе под окошко. «Стоят наши добрые кони во чистом поле, при пути, при дороженьке, под синими небесами, под чистыми под звездами, под черными облаками; нет ли у вас на дворе, сват и сватьюшка, местечка про наших коней?» 9 . Дружка по сеням идет, молитву творит и себе приговор говорит: «Идет дружка лесенкой кленовой, листиком калиновым, берется друженька за скобочку полужоную» 10 . И снова в рассказе присутствуют элементы народной стихии, которой так мастерски умел пользоваться Писемский. В воспроизведении мужицкого говора героя он достигал, по замечанию Венгерова, совершенства. «Сам я, сватушка, двери на петли поведу, без аминя не войду». Шутки и каламбуры характерны для его народной речи: «Скок через порог, насилу ножки переволок!» Сам Сергеич замечает: «…чтобы с шутки начать, да и дело кончать» 11 .

Так при помощи фольклорных средств создает Писемский характер крестьянского героя - талантливого выразителя народного духа, носителя народной культуры. Образ дружки - это сквозной образ многих этнографических очерков и рассказов в литературном процессе времени (Григорович, Писемский, Максимов).

Метка, образна и подлинно народна и речь Петра, другого члена плотничьей артели. Его внешний облик говорит сам за себя: «Уставщик Петруха был мужик высокого роста, сухой, со строгим выражением в глазах». Петруха - порченый, как он сам себя называет. История его жизни позволяет Писемскому наполнить рассказ множеством народных поверий о колдунах, порче и тому подобных вещах. Однако истинная драма Петра обусловлена неоднородностью крестьянской общины, к изображению которой Писемский обратился одним из первых. Писатель наглядно показывает, что все члены артели фактически находятся в кабале у Пузича - жадного до денег, но никчемного работника. Так и Петр, вышедший почти нищим из раздела, попадает в зависимость от Пузича, а затем в порыве ненависти убивает его. Сам Петр, кажется, давно смирился со своей судьбой. «Давно уж, видно, мне дорога туда сказана!» - отвечает он на вопрос рассказчика. Несмотря на то что Пузич убит Петром в порыве справедливого возмездия за издевательство над беззащитным Матюшкой, крестьяне, видевшие это, осуждают убийцу. Осуждает поступок Петра и Сергеич: «За то его, батюшка, Бог наказал, что родителя мало почитал. Тогда бы стерпел - теперь бы слюбилось» 12 .

Картины крестьянской жизни у Писемского ярки и многообразны. В их изображении писатель сливается с устным народным творчеством.

Писемский

Писемский

ПИСЕМСКИЙ Алексей Феофилактович (1820-1881) - романист и драматург. Р. в семье мелкого помещика Костромской губ. Образование закончил в Московском университете (по физико-математическому факультету). По окончании в 1844 университета поступил на государственную службу, на к-рой с перерывами находился по 1872, занимая все время незначительные должности. Литературная репутация П. установилась с конца 40-х гг. в связи с цензурным запрещением его первого романа «Виновата ли она?», посланного весной 1848 в «Отечественные записки» и появившегося в свет лишь 10 лет спустя под измененным заглавием «Боярщина». Благодаря университетским связям с кружком молодых писателей славянофильского направления (Островский, Т. И. Филиппов и др.) П. вошел в круг сотрудников «Москвитянина» (см.), где в 1850 напечатана его известная повесть «Тюфяк». В «Москвитянине» им напечатан и ряд других произведений: «Сергей Петрович Хазаров и Мари Ступицина», «Брак по страсти» (1851), «Комик» (1851), «Ипохондрик» (1852), «М-р Батманов» (1852), «Питерщик» (1852). В следующем году «Москвитянин» выпустил первое трехтомное собрание сочинений П. Обличительные тенденции его ранних произведений, сочный реалистический показ дворянского быта во всей его неприглядности, саркастическое разоблачение провинциального «печоринства», картины крепостной деревни сделали П. популярным в либерально-дворянских кругах, боровшихся с крепостническим режимом. Сотрудничества его искали «Отечественные записки» и «Современник». При сопоставлении его произведений с повестями Тургенева Д. И. Писарев напр. отдавал предпочтение П.
Предметом внимания молодого П. являлось тупое прозябание малокультурного мелкого дворянства, полунатуральное хозяйство которого гибло под натиском развивавшегося капитализма. И по темам и по способам их разработки П. пытался следовать творческим заветам Гоголя. Давая картины крепостной России, иногда достигавшие большой силы и выразительности, П. выступал как идеолог мелкого дворянства, кровно с ним связанный, болевший и страдавший за него. На рубеже 60-х гг., когда он распознал в преуспевавшей промышленной буржуазии и в революционно-демократической интеллигенции двух главных врагов своего класса, беззлобная ирония П. сменилась яростным памфлетом и злобным пасквилем. Индиферентность П. к общественным проблемам, волновавшим тогда идеологов обуржуазившегося дворянства и революционной демократии, наличие проблем, лишенных для основных борющихся классовых группировок общественной актуальности, - все это создавало мнение о «бестенденциозности» П. Появление в 1856 «Очерков из крестьянского быта», вызвавших ряд отзывов крупнейших критиков того времени, в том числе и Чернышевского, внесло известную поправку в такую трактовку П. Оценка Чернышевского определила границы приемлемого для революционной демократии П. и дала социологическую интерпретацию его «Очерков». Она имела однако неожиданные следствия: при перепечатке «Очерков» в «Полном собрании сочинений» 1861 П. устранил все те места, которые цитировал и на к-рых основывал свои выводы Чернышевский. Дальнейшее развитие лит-ой деятельности П. пошло в сторону большего расхождения, а затем и полного разрыва его с революционной демократией. Сблизившись с редактором дворянско-эстетической в то время «Библиотеки для чтения» А. В. Дружининым, войдя сперва в состав редакции, а затем взяв целиком редактуру, П. с конца пятидесятых годов все более стал обнаруживать консерватизм своего мировоззрения. Появившийся в декабрьской книжке «Библиотеки для чтения» 1861 фельетон, подписанный псевдонимом «Старая фельетонная кляча Никита Безрылов», рисовал карикатурный образ беспринципного, бесталанного либерально-буржуазного или радикального журналиста (Писемский различия между ними не делал). Резкий отзыв о Безрылове фельетонистов «Искры» и «Северной пчелы», еще более резкие ответы П. (под собственным именем и под псевдонимом), вызов его на дуэль редакторами «Искры» В. Курочкиным и Н. Степановым, отказ П. от дуэли - вся эта «безрыловская» история была внешним проявлением глубоких идеологических расхождений между Писемским и революционной демократией.
В 1863 был опубликован в катковском «Русском вестнике» роман П. «Взбаломученное море». В нем П. ожесточенно нападал на разложившуюся провинциальную администрацию (тема, развернутая П. еще в «Тысяче душ» - в одном из значительных его романов), на прожигавшее свою жизнь в кутежах и разврате дворянство. Но главный удар в романе все же был направлен по адресу революционной демократии. «Взбаломученное море» среди демократии вызвало всеобщее негодование. В течение 60-70-х гг. П. создал свои наиболее крупные по объему произведения: автобиографический роман «Люди сороковых годов» (1869), роман-памфлет «В водовороте» (1871), «Мещане» (1877), «Масоны» (1880).
Испытавший на себе, подобно большинству мелкопоместных дворян, процесс дворянского оскудения после ликвидации крепостного права, Писемский постепенно проникся реакционной идеологией и выступал противником капитализации. В рассказе «Батька» (1862) Писемский формулировал свой взгляд на капитализацию деревни таким образом: «Что такое значит богатый мужик? Наипервая бестия из всех, потому что где мужику взять: он и барину подай, и в казну, и в мир. А руки-то всего две, - значит, когда хочешь богатеть - плутуй! Если бы вот даже этот дурак Евплов не мытарничал, а кормился бы больше, как следует мужичку, землицей, не был бы там, куда угораздился». В серии пьес 70-х гг. («Ваал», «Просвещенное время», «Финансовый гений») П. дал резко отрицательную характеристику капитализма в целом.
П. - реалист, часто даже натуралист. П. дал тщательное описание внешней стороны действительности, собрал в своих произведениях большое количество фактов и событий. Но у П. нет глубокого их анализа, нет широких обобщений. На художественной методологии П. сказалось непонимание исторического развития, хотя он остро ощущал сложность складывавшихся капиталистических отношений и неизменно враждебно относился к ним.
Наличие в творчестве П. элементов социально-сатирической оценки, хотя и с неправильных позиций, давало возможность и иной интерпретации его произведений. Именно в связи с этим приобретает интерес характеристика П., сохранившаяся в письмах Чехова: «Читаю П. Это большой, большой талант... Люди П. живые, темперамент сильный». Скабичевский в своей «Истории» обвиняет его в обскурантизме и измене, «но, боже мой, - добавляет он, - из всех современных писателей я не знаю ни одного, к-рый бы был так страстно и убежденно либерален, как П. У него все попы, генералы, чиновники - сплошные мерзавцы. Никто не оплевал так старый суд и солдатчину, как он». Это сужденье нуждается однако в существенных ограничениях. В произведениях П. бесспорны разоблачительные тенденции. Но они продиктованы не идейной целеустремленностью его творчества, а, наоборот, мрачной его бесперспективностью. Последнее имело свои социально-исторические основания: это озлобленность разоряющегося и деклассирующегося мелкопоместья. Оно разорялось процессом обуржуазивания и потому ненавидело капитализм. Оно в то же самое время чувствовало гнилость крепостничества и не питало никаких иллюзий насчет возможности его реставрации. Оно боялось ужасов крестьянской революции, не понимало идеологов этой революции. Идеологические противоречия П. в значительной мере обессилили его творчество и лишили его той исторической роли, на к-рую оно в праве было бы рассчитывать по богатству своего социального содержания и по сочности своих художественных средств.Библиография:

I. Полное собрание сочинений, 8 тт., изд. А. Ф. Маркса, СПБ, 1911 (приложение к «Ниве»); Полное собрание сочинений, 8 тт., изд. т-ва Вольф, СПБ, 1912 (с матриц. изд. 1911); Избранные произведения, в одном томе, ГИХЛ, Ленинград, 1932.

II. Чернышевский Н. Г., Очерки из крестьянского быта А. Ф. П-го, «Критические статьи», СПБ, 1895 (и в «Собр. сочин.», т. III); Писарев Д. И., Стоячая вода, «Сочинения», т. I, СПБ, 1894; Его же, Писемский, Тургенев и Гончаров, там же; Его же, Женские типы в произведениях Писемского, Тургенева, Гончарова, там же; Щедрин Н., Петербургские театры, «Современник», 1863, № 11; Иванов И., А. Ф. Писемский, СПБ, 1898; Венгеров С. А., А. Ф. Писемский, СПБ, 1884 (и в «Собр. сочин.» Венгерова, т. V, СПБ, 1911); Войтоловский Л., Очерки истории русской литературы XIX и XX вв., ч. 1, изд. 3-е, Гиз, М. - Л., 1928; Берков П. и Клеман М., Литературный путь Писемского (вступит. статья в гихловском однотомнике).

III. Мезиер А. В., Русская словесность с XI по XIX ст. включительно, ч. 2, СПБ, 1902; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, М. - Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия (1917-1927), т. I, Гиз, М. - Л., 1928; Венгеров С. А., Библиография Писемского (в упомянутом т. V «Собр. сочин.» Венгерова); (Берков П.), Библиография произведений Писемского (при гихловском однотомнике).

Литературная энциклопедия. - В 11 т.; М.: издательство Коммунистической академии, Советская энциклопедия, Художественная литература . Под редакцией В. М. Фриче, А. В. Луначарского. 1929-1939 .

Пи́семский

Алексей Феофилактович (1820, по др. сведениям 1821, с. Раменье Чухломского у. Костромской губ. – 1881, Москва), русский писатель.

Происходил из старинного, но обедневшего дворянского рода. Рано увлекшись литературой, ещё в гимназии начал писать повести, подражая известным современным писателям. В 1840 г. поступил на математическое отделение философского ф-та Московского ун-та, после окончания которого в 1844 г. некоторое время служил в гражданских ведомствах Костромы и Москвы. В сер. 1840-х гг. сближается с участниками «молодой редакции» журнала «Москвитянин » – А. А. Григорьевым, А. Н. Островским и др. В «Москвитянине» выходит первое значительное произведение Писемского – повесть «Тюфяк» (1850), которая быстро принесла автору известность. В этой повести проявляются основные черты творческой манеры Писемского: стремление к максимально объективному изображению действительности и отказ от выражения авторской точки зрения. В этом его метод отличался от реализма натуральной школы , где активная позиция автора, дающего оценку описываемым событиям и персонажам, считалась обязательной. В 1850-е гг. Писемский принадлежит к числу наиболее популярных рус. прозаиков, его произведения печатаются в лучших журналах тех лет. В 1858 г. выходит наиболее известное произведение Писемского – роман «Тысяча душ». На образе центрального персонажа, Калиновича, Писемский показывает постепенную деградацию человека, отказавшегося ради денег и служебной карьеры от идеалов своей молодости. В эти же годы Писемский добивается известности и как драматург – его драма «Горькая судьбина» (1859) была удостоена Уваровской премии наряду с пьесой А. Н. Островского «Гроза». В 1860-е гг. Писемский вступает в резкий конфликт с писателями демократического лагеря, опубликовав под псевдонимом «Никита Безрылов» серию памфлетов на них. Вслед за этим он пишет «антинигилистический» роман «Взбаламученное море» (1863), в котором представители революционного движения изображены в нарочито карикатурном виде. Это в значительной степени подорвало литературную репутацию Писемского. Несмотря на то что в последующие годы он создал ряд значительных произведений, достичь былого успеха у читателей ему не удалось.

Литература и язык. Современная иллюстрированная энциклопедия. - М.: Росмэн . Под редакцией проф. Горкина А.П. 2006 .

Писемский Алексей Феофилактович (1820/21-1881), русский писатель.

Родился 11 (23) марта 1820, по другим сведениям - 11 марта 1821 в с.Раменье Чухломского уезда Костромской губ. Потомок старинного, но обнищавшего дворянского рода, единственный выживший из десяти скончавшихся в младенчестве детей, окруженный любовью и строгостью патриархальной семьи, Писемский после окончания гимназии (где впервые проявились его литературная одаренность и интерес к театру) с 1840 жил в Москве.

Быть бессмысленно добрым так же глупо, как и быть безумно строгим.

Писемский Алексей Феофилактович

Окончил математическое отделение философского факультета Московского университета (1844), в котором проникся вольнолюбивым демократическим духом («В нем всегда чувствовался московский студент сороковых годов», - писал П.Д.Боборыкин в кн. За полвека), затем около 10 лет был на государственной службе в Костроме и Москве. В «костромской» период установил связи с московскими литературными кружками и начал писательскую деятельность (роман на актуальную тему женской эмансипации Боярщина, 1846, не был опубликован; в 1848 опубликовал рассказ Нина (Эпизод из дневника моего приятеля), изложивший типичную историю превращения мечтательно-романтической девушки в приземленную мещанку).

В числе московских друзей Писемского - знакомый ему со студенческих лет А.Н.Островский, который опубликовал в «Москвитянине» повесть Писемского Тюфяк (1850), положившую начало литературной известности ее автора и определившую специфическую «физиологически» точную, фактографически бесстрастную манеру его прозы, раскрывающей в будничных картинах быта - в традициях горячо почитаемого писателем Н.В.Гоголя и И.А.Гончарова - трагизм бесцельного существования «лишних» людей, затянутых тиной повседневности. Затем последовали многочисленные повести (в т.ч. Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына.

Брак по страсти, 1851), комедии (в т.ч. Горькая судьбина, 1859) и рассказы (часто очеркового характера, как Комик, Питерщик, Ипохондрик и др.) из жизни провинции, тепло встреченные публикой и критикой, особенно радикально-демократической (Н.Г.Чернышевский, Н.А.Добролюбов, Д.И.Писарев), а также нравообличительные романы Москвич в Гарольдовом плаще (запрещен цензурой; вышел под назв. М-r Батманов) и Богатый жених (оба 1852).

В 1858 вышел роман Тысяча душ - центральное произведение Писемского, обозначившее усиление в его творчестве открыто тенденциозного, порою памфлетного начала, горько обличающего «убыль сердца» в современном обществе, зараженном антиромантическим практицизмом и на место идеала поставившем нового «идола» - комфорт. Широкий резонанс имел «антинигилистический» роман Писемского Взбаламученное море (1863), который, продолжая активную, с начала 1860-х годов антилиберальную публицистическую деятельность Писемского, демонстирует фальшь Крестьянской реформы 1861, доказывает неосновательность «шарлатанских» (и потому опасных) попыток «шестидесятников» изменить социальное устройство, высмеивает властителей дум радикальной молодежи - А.И.Герцена, Н.П.Огарева, Н.Г.Чернышевского.

После окончательного переезда в Москву в 1863 из Петербурга (где Писемский жил с 1857, издавая совместно с А.В.Дружининым антирадикалистский журнал «Библиотека для чтения») Писемский - один из помощников М.Н.Каткова по редактированию «Русского вестника»; вскоре, третируемый как литературный поденщик, оставляет журнал. Постепенно отходит от литературных знакомств, теряя былую общительность и остроумие, становясь замкнутым и подозрительным, лишь в семье (жена - дочь известного в 1820-1830-х годах литератора П.П.Свиньина) находя успокоение, пока жизненные удары (самоубийство старшего и психическая болезнь младшего сына) не сводят его в могилу.

В последний московский период Писемский, тем не менее, много пишет: романы о современниках Люди сороковых годов (1869), В водовороте (1871; получил высокую оценку Л.Н.Толстого), серия очерков из помещичьей жизни Русские лгуны (1865), произведения на темы русской истории 18 в. (драмы Самоуправцы, первоначальное назв. Екатерининские орлы; Поручик Гладков, обе 1867; Милославские и Нарышкины, опубл. в 1886, и др.) и начала 19 в. - роман Масоны (1880 - 1881), где лишь «вольные каменщики» - люди высоких духовных качеств - оказываются способными противостоять разрушающей власти денег.

Писемский не стремился не только внушать, но даже выработать стройную систему идеальных понятий. С этим обстоятельством Чернышевский связывал эпический характер его творчества: «...г. Писемский тем легче сохраняет спокойствие тона, что, переселившись в эту жизнь, не принес с собой рациональной теории о том, каким бы образом должна была устроиться жизнь людей в этой сфере.

Его воззрение на этот быт не подготовлено наукою». За этим утверждением критика стояла мысль об эмпиричности творчества писателя, о том, что не теории вообще, а радикальных (может быть, даже социалистических) взглядов писателю не хватает, чтобы «возмутиться» происходящим. Однако в литературном отношении объективность, спокойствие Писемского более соответствовали потребностям общества, чем эмоциональный, лирический стиль; они оказались ближе человеку эпохиломки феодальных отношений.

Чернышевский с глубоким уважением отзывался о литературной манере Писемского. «...чувство у него выражается не лирическими отступлениями, а смыслом целого произведения.

Он излагает дело с видимым бесстрастием докладчика, — но равнодушный тон докладчика вовсе не доказывает, чтобы он не желал решения в пользу той или другой стороны, напротив, весь доклад так составлен, что решение должно склониться в пользу той стороны, которая кажется правою докладчику», — писал Чернышевский, уподобляя творчество Писемского информации, докладу.

Такое сближение научного описания и художественного изображения жизни звучало вызывающе. Оно было полемически заострено против позиции литераторов, желавших видеть в Писемском «чистого художника», далекого от общественных вопросов.

Вместе с тем и критики, защищавшие независимость искусства от интересов сегодняшнего дня, чувствовали, что читатель все с большим интересом следит за особым, получившим распространение в 50-х гг., жанром «рассказов очевидца», «мемуаров из современной жизни» и что произведения этого жанра особенно ценятся за их насыщенность фактами, информацией.

П. В. Анненков говорил о существовании «очерковой школы» повести, называя ее «школой Даля» по имени известного беллетриста-бытописателя, знатока фольклора и языка — В. И. Даля. К этой школе он относил П. И. Мельникова-Печерского — автора обличительных повестей и романов из жизни купцов и крестьян Поволжья. К «школе Даля» можно было бы отнести и Писемского.

Знание народного быта в реальных, будничных его подробностях, интерес к устойчивым понятиям народа, к его верованиям и даже предрассудкам, к народной поэзии и к речи народной среды, а также описательный тон, воспроизведение фактов, а не вымыслов — все эти черты связывают Писемского со «школой Даля».

Вместе с тем значение личности рассказчика в очерках Писемского, своеобразный их автобиографизм сближали их с рассказами Тургенева, с одной стороны, и Л. Толстого — с другой, а также с автобиографической мемуарной повестью 60-х гг.

Думается, что автобиографическим планом повествования в очерке Писемского в значительной степени определяется образ идеального кокинского исправника, взволновавший критиков. Образ этот отразил либеральные иллюзии автора, но в нем сказались и реальные его наблюдения. Писемский прослужил в провинции около восьми лет.

Он не был карьеристом и брал на себя трудные и неприятные дела, добросовестно и серьезно относился к их выполнению. Честное и объективное рассмотрение дел, которые могли влиять на судьбы забитых и потерявших надежду на справедливость простых людей, не всегда было легко и безопасно для чиновника.

Писемский признал факт существования одаренныхчиновников, по большей части происходящих из демократической среды, которые в одиночку ведут борьбу с злоупотреблениями.

Не имея средств, чтобы получить университетское образование, подобные люди находят в служебных занятиях возможности для проявления своей творческой одаренности. Таков кокинский исправник, таков же и герой рассказа «Старческий грех» Ферапонтов до своего падения.

Профессиональный интерес Писемского к труду чиновника не учитывался при оценке созданных им образов, а между тем этот интерес характерен для времени, когда создавались его рассказы из народной жизни, не менее, чем тенденция всеобщего и безоговорочного обличения бюрократии.

Демократизация интеллигенции, пополнение ее рядов разночинцами — детьми духовенства, чиновников, крестьян-вольноотпущенников, мещан и т. п. — повышали значение профессии, делали труд чиновника источником существования и главным жизненным интересом.

Интерес Писемского к острым эксцессам современной жизни, к преступлениям дает основание сопоставить его с Ф. М. Достоевским. Оба писателя рассматривали преступление как продукт современной социальной действительности и порождение психологии современного человека.

Подобно герою Достоевского — идеальному следователю Порфирию Петровичу, Писемский считает, что только проникновение в душевный мир преступника, постижение владеющих им страстей может объяснить происшествие. Писемский часто рисует героев, одержимых страстью, и можно было бы сказать, что он любит людей, способных на проявление сильных чувств, если бы он так часто не изображал разгул мелких страстей.

Писемский показал в своих произведениях, как человеческая личность подпадает под влияние захватывающей ее «идеи» чина, денежного капитала, выгодной женитьбы, как любовь приносится в жертву практическим устремлениям (роман «Тысяча душ»).

Он разоблачил лживость попыток прикрыть расчет, желание «устроить» свой быт, сделать «брачную карьеру» или удовлетворить чувственность видимостью подлинного увлечения, высокой любви, страсти.

Вместе с тем он придавал огромное значение любви в жизни человека. Это чувство, коренящееся в самых глубинах человеческой природы, охватывающее личность во всех ее проявлениях, Писемский рассматривал как мощный фактор, влияющий на судьбу людей.

Придавая огромное значение физической жизни человека, видя в инстинктах, эмоциональных побуждениях, непосредственных чувствах подлинное проявление характера, он считал, что в любви человек проявляет себя наиболее искренне. Сила чувства, способность всецело отдаться страсти говорит о масштабах личности, о цельности характера.

Поэтому герои повестей Писемского, изображающих помещичью и чиновничью среду, нередко выступают как носители комического несоответствиямикроскопического эмоционального потенциала и колоссальных претензий. У героев же из народной, демократической среды за лаконичным, сдержанным выражением эмоций кроется способность к большому, всепоглощающему чувству.

В рассказе «Плотничья артель» на вопрос автора, по любви ли он женился, плотник Петр отвечает: «Почем я знаю, по любви али так. Нашел у нас, мужиков, любовь! Какая на роду написана была, на той, значит, и женился! <...> брал зазнаемо: высмотренную...». «Русский мужик не любит признаваться в нежных чувствах», — поясняет автор.

Но «нежные чувства», о которых твердят Хозаровы, Эльчаниновы, Батмановы, Бахтиаровы, по сути дела не зная их, сильно и горячо переживают не сознающиеся в них, а иногда и не сознающие их крестьяне, как например Клементий («Питерщик»), Марфуша («Леший»), Петр и Федосья («Плотничья артель»).

Сила чувства, самоотверженного и благородного, присуща и скромному чиновнику Ферапонтову, поплатившемуся честью и жизнью за свою позднюю любовь к ловкой авантюристке («Старческий грех»).

Через все повести Писемского о народе и многие другие его произведения проходят два взаимно связанных мотива. Первый мотив имеет конкретное выражение и касается сферы судопроизводства. Второй — право на суд и возмездие — охватывает все стороны жизни, отражает во многом духовное состояние социальной среды.

Так, тема сплетни, ложного общественного мнения в повестях Писемского о провинции уже является трансформированным выражением проблемы общественного суда, не опирающегося на подлинное нравственное чувство и гуманные основания.

В народной среде Писемский видит и показывает не только большие страсти цельных людей, но и мелкие страстишки или порочные вожделения, он слышит не только эпический хор народа, который осуждает своеволие и насилие (отношение народа к управляющему — «Леший», осуждение снохача — «Батька»), но и голоса зависти, сплетни, рабской угодливости, исходящие из того же крестьянского мира.

Писатель наблюдал расслоение деревни, противоречия внутри крестьянского мира, видел, что деревенская община объединяет людей разного достатка, разных характеров, разных нравственных качеств.

В его произведениях показаны суровые и несправедливые решения крестьянского мира на сходках по делам односельчан («Плотничья артель», «Горькая судьбина», роман «Взбаламученное море» — часть 1, гл. XVIII); однако еще более резки и выразительны в произведениях Писемского картины сословного суда, расправы помещиков с непокорным крестьянином.

В рассказе «Батька», написанном в самый разгар проведения реформы, Писемский рисует отрицательные последствия участияпомещика в следствии по уголовному преступлению, в котором обвиняют его крестьян.

Писемский не увлекался изображением ужасов крепостного права, как многие другие беллетристы эпохи. Помещик, который вершит суд и расправу в своем имении, очерчен в рассказе «Батька» не только без предубеждения, но даже с участием. Это человек, субъективно стремящийся к добру, честный, искренний и действующий не из прихоти.

Он хочет водворить вокруг себя нравственное благополучие, патриархальные добродетели, но уверенность в своем непререкаемом праве решать судьбы крестьян приводит его к глубоко ошибочным, вредным, даже преступным действиям.

Не считая необходимым внимательно разобраться в сложной ситуации, возникшей в крестьянской семье, и своей властью, властью помещика, утверждая право патриарха-отца распоряжаться взрослыми детьми, а затем отдавая в руки чиновников заподозренных в поджоге крепостных, он сначала делается соучастником и покровителем преступника, развратителя и клеветника, а затем — союзником жестокого и тупого чиновника, пытающего и истязающего свои жертвы.

Рассказ кончается изображением горького раскаяния властного, но желавшего добра и справедливости помещика.

Рассказ «Батька», не вошедший в сборник «Очерки из крестьянского быта», примыкал к циклу произведений, составляющих эту книгу, не только потому, что здесь изображалась народная жизнь, но и по этической его проблематике. Близки к этим произведениям и такие рассказы Писемского, как «Старческий грех» и «Старая барыня».

Во всех этих произведениях, реально изображая темные стороны жизни русского общества в крепостную эпоху, писатель ставил этический вопрос о праве на осуждение преступившей закон или нарушившей традицию личности. Этот нравственный вопрос он связывал с социально-психологической проблемой источников преступления и юридических методов ведения судебного расследования.

Своеобразие подхода Писемского к народной жизни, проявившееся в его «деревенских» очерках и рассказах, нашло свое выражение и в его драме «Горькая судьбина», одной из лучших русских пьес о крестьянстве.

Сюжетом своей драмы Писемский делает трагические, но не выходящие из ряда довольно частых происшествий события: попрание прав личности крестьянина, который безуспешно пытается отстоять свое человеческое достоинство перед помещиком и в ожесточении доходит до преступления — убийства.

Героем «Горькой судьбины» является не бедный кроткий мужичок вроде Антона-Горемыки Григоровича, а наделенный сильным характером, умный, бывалый питерщик. Ананий Яковлев — властный человек, уверенный в том, что положение, которого он достиг своим умом и добродетелью, возвышает его над другими крестьянами, дает право относиться к ним как к людям низшего сортаи что в своей семье — он хозяин и владыка.

В отличие от мятущихся натур, таких как Петр («Плотничья артель») и Клементий («Питерщик»), Ананий Яковлев уверен в непогрешимости своих убеждений, тверд и последователен, он не раздражителен, не желчен, как Петр, не суеверен, как многие крестьяне, изображенные Писемским в «Очерках», а скорее рационалистичен и склонен к резонерству.

Характер его предвещает в герое будущего купца, это характер человека буржуазного типа. Ананий больше всего уважает достаток, добытый личной инициативой и энергией. К помещику он относится лояльно, не думая оспаривать законом утвержденных за ним прав, но не признавая привилегий, которые закреплены за феодалом традицией, — отвергая, в частности, право господина на жен его крепостных.

Между тем понятие о «естественности» подобного права помещика еще бытует как в среде помещиков, так и среди крестьян. Уверенность в том, что сожительство помещика с женами его крестьян — заурядный и естественный случай, выражает предводитель дворянства Золотухин.

Он успокаивает Чеглова: «Ну, и узнает (Ананий Яковлев, — Л. Л.) и очень еще, вероятно, будет доволен, что господин приласкал его супругу». «Это вы бываете довольны, когда у вас берут жен кто повыше вас, а не мужики», — с негодованием возражает ему гуманный Чеглов.

Бурмистр Калистрат, служивший господам «в старые времена» и все время вспоминающий об отношениях той, недавней эпохи как о норме, наставляет Анания: «Дурак-мужик, дурак, а еще питерец, право! Господин хочет ему сделать экие милости, а он, ну-ко! ... Старым господам вы, видно, не служивали, а мы им служили... Я в твои-то года... взгляду господского немел и трепетал...».

Противопоставляя современных, потерявших страх перед господами крестьян старшему поколению крепостных, бурмистр Калистрат с досадой видит и «измельчание» помещиков. Деликатность, совестливость Чеглова, самый тот факт, что Чеглов видит в крестьянине человека, кажется ему признаком вырождения.

Калистрат и Ананий стоят на разных этических позициях. Калистрат не считает особенным грехом наживаться за счет помещика и крестьян, использовать свое положение бурмистра для собственного обогащения, но он осуждает нежелание Анания «потрафить» прихоти барина.

Ананий, напротив, не желает никаких милостей от помещика, считает низким воровством аферы бурмистра, не признает своей нравственной подчиненности господину.

Обязанность платить оброк помещику для него — государственный закон, которому он покорен как гражданин, но личная его жизнь, как ему кажется, находится под охраной церкви и государства. Он горд своей моральной чистотой, верит в нравственность своей жены, потому что она его жена и не представляется ему отдельной, независимой личностью.

Он категорически отвергает нравы, узаконенные крепостными отношениями: низкопоклонство перед господами и расчет на их материальную поддержку или на возможность «попользоваться» их добром, разврат, воспитанный рабством и опирающийся на сознание моральной безответственности раба, исполняющего волю господина.

«Теперь тоже, сколь ни велика господская власть, а все-таки им, как и другим прочим посторонним, не позволено того делать. Земля наша не бессудная: коли бы он теперича какие притеснения стал делать, я, может, и до начальства дорогу нашел, — что ж ты мне, бестия, так уж оченно на страх-то свой сворачиваешь, как бы сама того, страмовщица, не захотела!» — отвечает он Лизавете на ее попытку сослаться на принуждение со стороны господина.

Версию о «принуждении» подсказал Лизавете сам барин в благородном стремлении дать ей оправдаться в глазах мужа.

Сознавая свою позицию как новое, но единственно правильное отношение к миру, Ананий Яковлев отводит всем окружающим те роли, которые соответствуют его взглядам, и не задумывается над тем, объективны ли его оценки.

В связи Лизаветы с барином он видит только корысть и разврат со стороны женщины и превышение власти и обман со стороны Чеглова. «В высокое же званье вы залезли!» — иронически говорит он жене. «Коли на экой пакости и мерзости идет, так барин ли, холоп ли, все один и тот же черт — страм выходит! <...> може, какой-нибудь еще год дуру пообманывают, а там и прогонят, как овцу паршивую!» — говорит он об отношении барина к Лизавете.

Он не допускает, что Лизавета — его жена — может любить барина и барин ее. Между тем отношение Лизаветы к мужу и любовнику — такое же явление новой эпохи, как гордость Анания. Выданная замуж силой («в свадебных-то санях почесть что связанную везли», — говорит она), Лизавета никогда не любила мужа, это удивляет Анания, который попрекает жену тем, что, попав из бедности в достаток, она еще недовольна.

Суровый Ананий считает ниже своего достоинства говорить с женщиной о любви. В момент наибольшего душевного напряжения, объясняясь с женой и стремясь разбудить в ней чувство, он все же не говорит о любви и взывает к долгу, а не к эмоции. «Мы, теперича, господи, и все мужики женимся не по особливому какому расположенью, а все-таки, коли в церкви божией повенчаны, значит, надо жить по закону...».

А при этом он любит жену и хотел бы гордиться ею. Помещик же тем и располагает к себе Лизавету, что начинает «знакомство» с нею с разговора, длительных бесед. Так и возникает их «роман». «В позапрошлую жниву <...> барин целый день-деньской у Лизаветы с полосы не сошел, — все с ней разговаривал», — вспоминает соседка.

Ананий потрясен тем, что жена рассказала барину о своей нелюбви к мужу, об интимной стороне своих с ним отношений. Между тем ее откровенность — выражение любовного доверия,следствие образовавшейся у нее новой привычки делиться с любимым человеком (барином) своими чувствами и мыслями, сознания того, что ему интересны ее переживания и заботы.

Этот-то интерес Чеглова к ее личности, его деликатность расположил к нему Лизавету. Открыто заявленное перед посторонними ее нежелание оставаться с мужем, ее признание, что она любовница барина и желает быть с ним, возмущают Анания в такой степени, что он вершит свой мгновенный суд и расправу над неверной женой, убивая «прижитого» ею с барином младенца.

Грубость Анания по отношению к Лизавете, когда он ведет свое «следствие» над женой, выясняя обстоятельства ее измены, повторяется затем в гиперболических масштабах во время судебного следствия, которое ведут исправник и чиновник особых поручений при губернаторе, злобно третирующий крестьян, и тут эта жестокость и грубость обращается не только против Лизаветы, но и против Анания.

Трагедия любви и вины Лизаветы и Чеглова, нарушивших святыню брака и осквернивших собственное чувство, трагедия гордости и чистоты Анания Яковлева, его веры в свое право судить чужой грех, драма разобщенности крестьян, безгласности сельского мира, жестокости классового суда — все эти мотивы сплетаются в «Горькой судьбине», составляя сложную полифонию этой антикрепостнической народной драмы.

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

Алексей Феофилактович Писемский родился 11 марта 1821 года1 в небогатой усадебке Раменье Чухломского уезда Костромской губернии. Детство он провел в городе Ветлуге, где отец его, подполковник в отставке, участник войн екатерининского времени, служил городничим.

С 1834 года Писемский учился в костромской гимназии. Сведения о его детской и школьной жизни нашли широкое отражение в рассказе «Батька» и романе «Люди сороковых годов».

В 1840 году Писемский, по окончании курса костромской гимназии, поступил в Московский университет на математическое отделение философского факультета, которое окончил в 1844 году. По словам писателя, избранный им факультет сразу же отрезвил его и «стал приучать говорить только то, что сам ясно понимаешь; но этим, кажется, только и кончилось благодетельное влияние университета. Научных сведений из моего собственного факультета я приобрел немного, но зато познакомился с Шекспиром, Шиллером, Гёте, Корнелем, Расином, Жан-Жаком Руссо, Вольтером, Виктором Гюго и Жорж-Зандом, сознательно оценил русскую литературу и при окончании курса, что̀ было в 1844 году, стяжал снова славу актера: я так сыграл Подколесина..., что, по мнению тогдашних знатоков театра, был выше игравшего в то время эту роль на императорской сцене актера Щепкина. Успех этот описан мною отчасти в рассказе моем „Комик“. Но этим и кончилась моя научная и эстетическая жизнь. Впереди мне предстояло горе и необходимость служить...».

Уже будучи известным писателем и переехав в Петербург, Писемский продолжал выступать на общественных вечерах с художественным чтением и был известен образованному Петербургу как превосходный чтец.

«Очень часто, — пишет в своих воспоминаниях И. Ф. Горбунов, известный писатель, рассказчик и актер Александринского театра, — по вечерам, а иногда и днем мы отправлялись с ним <Писемским> куда-нибудь на чтение. Мы сделались известными чтецами и вошли в моду, нас приглашали в самое высшее общество.

«— Мы с тобой точно дьячки, — сказал он один раз, — нам бы попросить митрополита, чтобы разрешил стихари надеть».

Об артистических способностях Писемского и о его любви к театру, которые пробудили в нем дарование драматурга, рассказывают и другие его биографы, подчеркивая при этом, что Писемский читал по-актерски.

Окончив университет со званием действительного студента, Писемский переехал в деревню. Отец его умер, мать тяжело болела. Писемский очень недолго прожил в деревне, он вскоре поступил на мелкую чиновничью службу в костромскую палату государственных имуществ, откуда в мае 1846 года был переведен по своему прошению в московскую палату помощником столоначальника по хозяйственному отделению; здесь он прослужил до февраля 1847 года и вышел в отставку, но вскоре снова начал служить в Костроме.

Годы студенчества, трехмесячный отпуск, проведенный в Москве (осень 1845 года), и московская служба были временем первого знакомства Писемского с литературным миром. В эти годы он познакомился с молодым А. Н. Островским, слушал, как Островский читал еще по черновику первую свою комедию «Банкрут» («Свои люди — сочтемся») и с этих пор сохранил на всю жизнь близкую дружбу с великим драматургом. Узнал он в Москве и некоторых других членов будущей «молодой редакции» «Москвитянина».

«Служба слишком мало меня интересовала, — пишет Писемский в своей автобиографии 1859 года. — Бес авторства снова овладел мной и в 1846 я написал большую повесть „Боярщина“. В некоторых московских кружках она имела успех. Я бросил службу и уехал в деревню с тем, чтобы пополнить свое образование чтением и исключительно заняться литературой...».

Роман «Боярщина» (первоначальное название «Виновата ли она?»), в котором Писемский художественно правдиво показал бесправие русской женщины, был охотно принят редакцией «Отечественных записок», но запрещен цензурой. «Боярщина» долго находилась на положении запретного произведения, она была напечатана лишь в 1858 году на страницах «Библиотеки для чтения», в период ослабления цензурного гнета.

Первым опубликованным произведением Писемского был рассказ «Нина» (напечатан в июльском номере «Сына отечества» за 1848 год), но он был так исковеркан редакцией, что писатель никогда не включал его в собрание своих сочинений.

В октябре 1848 года, после женитьбы на Е. П. Свиньиной, Писемский поступил на службу младшим чиновником особых поручений при костромском губернаторе.

Будучи секретарем секретной миссии по делам раскольников, Писемский выезжал в удельные и помещичьи деревни, участвовал в уничтожении раскольничьих церквушек и молелен. Этот период жизни также нашел отражение в романе «Люди сороковых годов».

В 1853 году Писемскому было предложено редактировать неофициальную часть «Костромских губернских ведомостей», и он готов был на это согласиться, но в результате конфликта с вице-губернатором вышел в отставку и переехал в Раменье.

В течение своей жизни в Раменье и Костроме Писемский с увлечением изучал местную жизнь и не прекращал свою творческую работу. В 1853 году М. П. Погодиным изданы «Повести и рассказы» Писемского в трех томах. В это издание вошли такие известные произведения писателя, публиковавшиеся ранее в «Москвитянине», как «Тюфяк», «Питерщик», «M-r Батманов», «Ипохондрик», «Комик», «Брак по страсти». Еще до выхода отдельным изданием «Тюфяк», напечатанный в 1850 году, «Богатый жених»1 и другие вещи Писемского обратили на себя всеобщее внимание. Писемский открывал неведомую картину русской жизни. Бешметов, герой «Тюфяка», становился нарицательным именем. По свидетельству современников, уже первые повести поставили Писемского в одном ряду с лучшими писателями своего времени.

«Хорошо помню впечатление, — рассказывает в своих воспоминаниях П. В. Анненков, — произведенное на меня... первыми рассказами Писемского „Тюфяк“ (1850) и „Брак по страсти“ (1851) в „Москвитянине“... Тут била прямо в глаза русская мещанская жизнь, вышедшая на божий свет, торжествующая и как бы гордящаяся своей открытой дикостью, своим самостоятельным безобразием.

«Когда я вернулся в Петербург в конце 1851 года, там уже говорили о том, что Писемский приобретен редакциями петербургских журналов в участники и сотрудники» (Писемский, VIII, 749, 750).

Роман «Богатый жених», повести и рассказы «M-r Батманов», «Питерщик», «Комик» имели огромный успех.

Юный Добролюбов записывает в 1853 году в свой дневник: чтение «Богатого жениха» «пробудило и определило для меня давно спавшую во мне и смутно понимаемую мною мысль о необходимости труда, и показало всё безобразие, пустоту и несчастие Шамиловых. Я от души поблагодарил Писемского».

Во время своей службы в Москве и поездок туда из Костромы Писемский завязывает отношения с журналами.

В 1851 году он укрепил свои отношения с так называемой «молодой редакцией» «Москвитянина».

Писемский, однако, не был правоверным последователем «молодой редакции» и печатался уже с 1851 года в «Современнике» и «Отечественных записках». Но тем не менее некоторые взгляды теоретиков «Москвитянина» оказали на него отрицательное влияние, сказавшееся, в частности, на его отношении к патриархальному крестьянству. Личное изучение последнего, общение с раскольниками нашло отражение в творчестве писателя. Мотивы нравственного самоусовершенствования, противопоставление цельного, самобытного крестьянского быта мишурности и лживости света, тунеядству людей «образованных» можно встретить во многих произведениях Писемского. Поиски нравственной правды у простого народа, у крестьянства, картины своеобразного величия поступков мужиков выступают в творчестве Писемского не без влияния на него взглядов «молодого» «Москвитянина». Писемский критикует «лишних людей» за то, что они только говорят, а не занимаются делом.

Какие же основные проблемы стали содержанием первых произведений Писемского?

«Боярщина» и тесно связанная с нею позднейшая повесть «Виновата ли она?» (1855) были посвящены теме бесправия женщины. Написаны они под большим влиянием чтения Жорж Санд. Но быт выступал в них настоящий русский, увиденный очень верно; бесправие русской женщины очерчено тонко и точно. Надо сказать, что во всем творчестве Писемского судьба женщины освещена с большим сочувствием; в повестях, посвященных нравам дворянского общества, отчетливо выступает негодование писателя по поводу бесправного положения русской женщины. Образы женщин у Писемского содержательны и разносторонни, они проходят в его творчестве сложную эволюцию — от Анны Павловны Задор-Мановской («Боярщина») до Елены Жиглинской («В водовороте»). Писемский не идеализирует женщину, он показывает и портреты обывателей-провинциалок, но никогда не забывает изобразить тяжелые крепостнические условия, коверкающие и ломающие характер женщин.

Писарев утверждал, что отношения Писемского к женщине «в высшей степени гуманны», что писатель «просто и честно относится к вопросу о женщине».

Быту провинции, тяжелому гнету крепостнических провинциальных условий, давящему светлое стремление человека, писатель посвятил немало интересных страниц. Повесть «Тюфяк», одно из первых произведений Писемского, показывает провинциальные нравы, раскрывает большое дарование Писемского. Необыкновенно выразительно рисует он персонажи «Тюфяка», и прежде всего образ Павла Бешметова. Молодой человек, вырвавшийся было из мещанской провинциальной среды, Бешметов учится в университете, кончает его и готовится к высокой профессорской деятельности. Приехав в родной город, чтобы повидаться с тяжело заболевшей матерью, он попадает под власть провинциальной среды, опускается, становится «тюфяком».

В 1852 году в «Москвитянине» был опубликован первый рассказ из серии «Очерки из крестьянского быта» — «Питерщик». Тема крепостной деревни, тяжелой доли крестьянина была уже поставлена русской литературой. Знамя борьбы с крепостным правом высоко поднял Белинский. Он требовал, чтобы писатели правдиво показывали образы крестьян.

Русские читатели познакомились уже с горькой долей Антона Горемыки, с великолепными образами Хоря и Калиныча. «Питерщик» Писемского открывал галерею других замечательных крестьянских характеров. Впервые в русской литературе писатель изображает крестьянина не в родной его деревенской среде, а в городе. С «Питерщиком» в состав «Очерков» вошли «Леший» (1853) и «Плотничья артель» (1855). Тематически к этой книге примыкают рассказы «Старая барыня» (1857) и «Батька» (1862). Писемский написал также знаменитую крестьянскую драму «Горькая судьбина» (1859).

Писемского интересует психология крепостного «мужика», конкретные черты крестьянской нравственности, моральные принципы простого народа, причины вековой устойчивости крестьянского мира. Простой русский человек, крепостной мужик наделен в его произведениях могучей творческой силой, и читатель, помимо воли, даже проводит неизбежную параллель между Клементием («Питерщик») и помещиками, известными ему по прежним произведениям Писемского. Уже по «Питерщику» видно, что в деревне много тяжелых, мрачных сторон. Но здесь же вырастает и та новая сила, за которой — будущее. Таково объективное значение картин деревни у Писемского.

Многие критики Писемского утверждали, что у этого писателя нет положительных героев. Ошибочность такого утверждения особенно убедительно обнаруживается при знакомстве с его произведениями из крестьянского быта. Мужики Писемского гордые, своевольные, умные люди. Нравственность деревни, показываемой Писемским, как правило, является активной, ведущей силой. Социальная жизнь крепостной деревни изучена писателем настолько внимательно, что в настоящее время его образами можно иллюстрировать наши исторические представления о старой деревне. Рядом с Клементием, этим талантливым русским человеком из народа, питерщиком, показан местный, «внутренний» богатей, кулак Пузич («Плотничья артель»). Это «самая отвратительная и зловредная гадина — он подл, безжалостен, льстец и наглец, не имеющий понятия ни о чем, кроме мошенничества. Все работники — в совершенной, безвыходной зависимости от этого плута, — он их просто в кабале держит; он искусно пользуется тем, когда кому из поселян понадобились деньги для какой-нибудь необходимой уплаты — дает несколько целковых взаймы, потом берет должника к себе в артель зарабатывать долг и платит ему за работу сколько сам хочет».1 И Петруха, и Сергеич, и даже глуповатый Матюшка, образы которых проникнуты сочувствием автора, выступают основными персонажами «Плотничьей артели». Они настоящие мужики, подлинные творцы жизни. Петруха — плотник-художник, организатор труда в артели, без которого и Пузич, яростно его эксплуатирующий, ничего не сделает; Сергеич — представитель славного поколения русских мастеровых людей, умеющий легко работать; Матюшка — хороший, добрый парень, который на всякой работе годится, и хоть талантами не богат, но дорог усердием, простотой, честностью.

Писемский, заботясь о жизненной правде, не боится показать, что крепостные способны на организованный протест. Исправник, приехав разбирать дело Евплова («Батька»), разъясняет за обедом помещику:

«— Красного петушка это по-ихнему называется пустить... Четвертое дело у меня этакое вот в этом году, — говорит он, едва прожевывая огромные кусищи говядины и хлеба, которые засовывал себе в рот.

«— Пятое-с, — поправил его письмоводитель» (IV, 103).

И вот, между прочим, за обедом исправник рассказывает одно из таких дел о «красном петушке»:

«— По Кузьмищеву лучше было! — подхватил исправник..., есть там Николая Гаврилыча Кабанцова мужичонки — плут и мошенник народишка... приступили они к нему, — дай он им лесу. Тот говорит, — погодите: у вас избы еще не пристоялись... Они взяли спокойнейшим манером, вынесли все свои пожитки в поле, выстроили там себе шалашики, а деревню и запалили, как огнище» (IV, 103—104).

В рассказе исправника о кузьмищевском пожаре раскрыта и другая сторона социальной действительности. Здесь показана зависимость помещика от крестьян.

«— Приезжаю я на место, — продолжал исправник; — ну и, разумеется, сейчас же все и сознались... Николай Гаврилыч прискакал ко мне, как сумасшедший... „Батюшка, говорит, пощади; ведь я лишаюсь 50-ти душ, все на каторгу идут“. Так и покрыли разбойников — показали, что деревня от власти божьей сгорела» (IV, 104).

Гордость, ум крестьян, сознание ими собственного достоинства являются в изображении Писемского теми основными чертами, которые составляют главное в характерах и Петрухи, и Климентия, и Анания Яковлева («Горькая судьбина») — лучших образцов крестьянских персонажей Писемского. Каждый из них как бы дополняет новыми чертами характер другого, создавая в целом представление о реальных людях русской деревни.

Но нельзя понимать дело только таким образом, что в представлении Писемского нравственные устои деревни незыблемы. Писемский, заглянув в крестьянскую семью, изучил противоречивые черты народной морали в условиях семьи. И писатель не мог не увидеть, что и здесь, в деревне, где человек занят трудом, где он близок к природе, где он далек от той «культуры», носителями которой являются графы Сапеги, что и здесь происходит разложение патриархального быта. Мачеха заела Петрухин век. Простую деревенскую девушку легко соблазнить часами с золотой цепочкой и казинетовым пальто («Леший»). Снохачи бытуют в крестьянских семьях, пользуясь своей властью патриархов рода («Батька»). Крепостной быт деревни порождает тяжелые семейные противоречия, и они бывают тем тяжелее, чем «образованнее» становится один из супругов («Питерщик», «Горькая судьбина»).

В 1856 году отдельным изданием вышли «Очерки крестьянского быта» Писемского. Книга была встречена единодушными похвалами в печати; некоторые критики впадали при этом в очевидные преувеличения. Так, например, А. В. Дружинин в своей статье по поводу «Очерков» прямо заявил, что Писемский своей книгой повернул на новый путь всю русскую литературу: «... г. Писемский наносит смертный удар старой повествовательной рутине, явно увлекавшей русское искусство к узкой, дидактической и во что бы ни стало мизантропической деятельности... Сильна и почтенна должна быть та литература, которой не мог сбить на ложную дорогу даже голос критика, подобного Белинскому!». Дружинину ответил Чернышевский в своей известной статье о книге крестьянских очерков Писемского, опубликованной в четвертой книге «Современника» за 1857 год. Не называя имени Дружинина и разбирая как бы «предполагаемую статью» (так как статья Дружинина сосредоточила в себе много старых и типичных для критиков Писемского ошибок). Чернышевский писал:

«По незнакомству с делом статья назначает господину Писемскому такое место в развитии русской литературы, которого он не может занимать. Каждому, знакомому с ходом русской беллетристики, известно, что никаких перемен в ее направлении г. Писемский не производил, по очень простой причине — таких перемен во все последние десять лет не было, и литература более или менее успешно шла одним путем, — тем путем, который проложил Гоголь; да и надобности в изменении направления не было, потому что избранное направление хорошо и верно. После этого иной читатель, как мы сказали, может остановиться на отрицательном выводе: „такого значения, какое приписывает ему статья, г. Писемский не имел; его произведения своим направлением не отличаются от произведений, написанных раньше его другими даровитыми писателями; стало быть, в его произведениях нет ничего особенно нового или оригинального“.

«Но такое отрицательное заключение было бы столь же ошибочно, как и рассуждения предполагаемой статьи...» (IV, 569).

Чернышевский называл роль Писемского в истории русской литературы «блистательной» и считал, что он идет по пути Гоголя, но отметил ограниченность мировоззрения Писемского.

Говоря о близости Писемского к «настоящим понятиям и желаниям... поселянина», Чернышевский констатирует, что «г. Писемский тем легче сохраняет спокойствие тона, что, переселившись в эту жизнь, не принес с собой рациональной теории о том, каким бы образом должна была устроиться жизнь людей в этой сфере. Его воззрение на этот быт не подготовлено наукою — ему известна только практика, и он так сроднился с нею, что его чувство волнуется только уклонениями от того порядка, который считается обыкновенным в этой сфере жизни, а не самым порядком..., он был бы доволен, если бы соблюдался обычай; но обычай нарушается, по его словам, так часто и таким вопиющим образом, что вы, читая со вниманием его рассказы, получаете о действительном быте понятие еще менее приятное, нежели читая рассказы, написанные людьми менее уступчивыми» (IV, 571).

Чернышевский не только вскрыл ограниченность мировоззрения Писемского, но и наметил, как мы видим, основные пути для правильного понимания роли Писемского в истории русской литературы, для плодотворного изучения особенностей его художественного метода и мировоззрения.

В «Заметках о журналах» («Современник», 1857, № 3) Чернышевский очень высоко оценил «Старую барыню» Писемского, где дан необычайно колоритный рассказ старого слуги о крепостных причудах его бывшей барыни гоф-интендантши: «„Старая барыня“ принадлежит к лучшим произведениям талантливого автора, а по художественной отделке эта повесть, бесспорно, выше всего, что доселе издано г. Писемским» (IV, 722).

К недостаткам рассказа Чернышевский относил не всегда мотивированное появление хозяйки постоялого двора Грачихи, прерывающей рассказ старика. Вмешательство ее всякий раз искусственно поддерживает рассказ. Недостаточно, по мнению Чернышевского, выявлены отношения деда к незадачливому внуку, а также не вполне отчетливо обрисован характер мужа гоф-интендантши. Но эти недостатки Чернышевский не считал существенными.

«Зато как хороша гоф-интендантша, — писал Чернышевский, — как хорош верный слуга Яков Иванов и в каком эффектном свете является он девяностосемилетним стариком, слепым, но совершенно крепким душою, „каменного сердца человеком“, с одним старым чувством, — фамильной гордостью родового слуги своею госпожою, — это фанатик челядинства; как хороша его жена, как эффектно его мужское владычество над бабою, — старость не смягчила суровости этого господства, как обыкновенно смягчает его в других супружествах простолюдинов — она и не должна смягчить его: таков закаленный правилами госпожи характер этого человека. А какая правда в самом рассказе! Как соблюден характер старины и в языке и в понятиях!» (IV, 722).

Высказывания Чернышевского о Писемском содержат много важного для понимания мировоззрения писателя середины 50-х годов.

Писемский считал себя последователем Гоголя и призывал писателей говорить читателю только правду. В 1855 году в «Отечественных записках» он напечатал статью о Гоголе «По поводу сочинения Н. В. Гоголя, найденного после его смерти: Похождения Чичикова или Мертвые души. Часть вторая». «Ты не безнравственный писатель, — говорит Писемский, — потому что, выводя и осмеивая черную сторону жизни, возбуждаешь в читателе совесть» (VII, 456—457). Писемский вслед за Белинским1 говорил, что лирические отступления не присущи таланту Гоголя и лишь мешают осмеивать черные стороны жизни. «Смотри: одновременно с тобой, — пишет далее Писемский, — действуют на умы два родственные тебе по таланту писателя — Диккенс и Теккерей. Один успокаивает себя и читателя на сладеньких, в английском духе, героинях, другой хоть, может быть, и не столь глубокий сердцеведец, но зато он всюду беспристрастно и отрицательно господствует над своими лицами и постоянно верен своему таланту. Скажи, кто из них лучше совершает свое дело!» (VII, 457).

Чернышевский в цитированной выше статье по поводу приведенных высказываний Писемского писал: «... в таланте самого г. Писемского отсутствие лиризма составляет самую резкую черту. Он редко говорит о чем-нибудь с жаром, над порывами чувства у него постоянно преобладает спокойный, так называемый эпический тон» (IV, 570). Спокойствие Писемского, по мнению Чернышевского, не есть равнодушие. «Но чувство у него выражается не лирическими отступлениями, а смыслом целого произведения. Он излагает дело с видимым бесстрастием докладчика, — но равнодушный тон докладчика вовсе не доказывает, чтобы он не желал решения в пользу той или другой стороны, напротив, весь доклад так составлен, что решение должно склониться в пользу той стороны, которая кажется правою докладчику» (IV, 571).

Писемский хорошо знает крестьянскую жизнь, но он не знает, как изменить ее. Вращавшийся среди профессиональных литераторов, Писемский гордился тем, что у него мужицкие взгляды. Работая над крестьянскими рассказами, он говорил Григоровичу: «Оставили бы, право, писать о мужиках, где вам, джентльменам, заниматься этим? Предоставьте это нам; это же наше дело, — я сам мужик!».

Ряд ярких, талантливых выступлений посвятил Писемскому Писарев, который ставил Писемского по близости к народу выше Тургенева и Гончарова. В оценке творчества Писемского он был необыкновенно последователен.

Писарев написал первую статью о Писемском («Стоячая вода») в 1861 году, когда уже были опубликованы «Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне», «Обломов», «Гроза».

«Много ли мы подвинулись вперед, — писал Писарев, — с того времени, как написан „Тюфяк“? С тех пор прошло одиннадцать лет, и много воды утекло. Открылись поезды по Московской железной дороге, открылось пароходство по Волге, возникло множество акционерных компаний, появилось в свет и упало множество журналов и газет, взят Севастополь, заключен Парижский мир, поднят крестьянский вопрос, родились воскресные школы, появились в университете женщины; а между тем, читая повесть Писемского, поневоле скажешь: знакомые все лица, да и до такой степени знакомые, что всех их можно встретить в любой губернской зале дворянского собрания, где так бесцветно, безжизненно, вяло».

Считая, что Писемский глубже всех русских писателей проник в явления современной жизни, Писарев на заре 60-х годов, в эпоху всеобщего подъема, привлекает творчество Писемского для борьбы за действительный прогресс общества, для разоблачения темных сторон действительности. Писарев справедливо подчеркивал то обстоятельство, что, «читая повести Писемского, вы никогда, ни на минуту не позабудете, где происходит действие: почва постоянно будет напоминать о себе крепким запахом, русским духом, от которого не знают куда деваться действующие лица, от которого порой и читателю становится тяжело на душе». «Читая же „Дворянское гнездо“ Тургенева, — говорил Писарев, — мы забываем почву..., следим за самостоятельным развитием честных личностей Лизы и Лаврецкого...».

Писарев в своих критических статьях о Писемском отражал тем не менее то общее мнение передовых людей 60-х годов, согласно которому творчество Писемского обогащало сознание читателей, бросало в них «искру негодования против грязных и диких сторон нашей жизни»2 и уже одним этим было застраховано от заболевания. И значительно позже, в середине 60-х годов, когда после «Взбаламученного моря» критики разных направлений стремились похоронить всё творчество Писемского, Писарев, не будучи уже прежним безапелляционным пропагандистом Писемского, в известной статье «Посмотрим!» вновь и с тех же позиций подчеркивал общественное значение «Тюфяка», «Богатого жениха» и других произведений писателя.

Переехав зимой 1854 года в Петербург, Писемский сблизился с редакцией «Современника» (главным образом с Дружининым), но печатался и в «Отечественных записках» и в «Библиотеке для чтения».

В начале 1856 года он уезжает на восемь месяцев в литературную экспедицию, организованную Морским министерством, на берега Каспийского моря для исследования быта жителей, занимающихся морским делом и рыболовством.

Побывав на Тюн-Караганском полуострове Каспийского моря, Писемский познакомился с Т. Г. Шевченко, томившимся в Ново-Петровском укреплении. Вот что писал Писемский к Шевченко в июле 1856 года из Астрахани:

«Душевно рад, что мое свидание с вами доставило вам хоть маленькое развлечение. Да подкрепит вас господь бог нести ваш крест!

«Не знаю, говорил ли я вам, по крайней мере, скажу теперь. Я видел на одном вечере человек 20 ваших земляков, которые, читая ваши стихотворения, плакали от восторга и произносили ваше имя с благоговением. Я сам писатель и больше этой заочной чести не желал бы другой славы и известности, и да послужит всё это утешением в нашей безотрадной жизни!».

Вернувшись из экспедиции и напечатав ряд очерков в «Морском сборнике», писатель работает над одним из главных своих произведений, романом «Тысяча душ», который был напечатан в «Отечественных записках» в 1858 году.

Первая половина «Тысячи душ», посвященная уездной жизни, написана с особенной яркостью и выразительностью. Нравы уездного города, расслоение провинциального общества, духовный мир его отдельных представителей развертываются широко, естественно, просто, в полнокровных образах, всё запоминается надолго. Глуха и безотрадна старая российская провинция, куда приезжает окончивший университет Калинович: взяточники, подхалимы и завистники чиновники, давно забывшие даже школьные науки; тугодумы и толстосумы купцы; живущие мелкими доходами и сплетнями домохозяева; выжившие из ума помещики и среди них прохвосты и авантюристы типа князя Раменского, стремящиеся пристроиться к барышам купцов, которые всё настойчивее теснят дворянство. Но и среди этого безотрадного провинциального мира есть простые русские люди. Такова в романе семья Годневых.

Основным содержанием «Тысячи душ» Писемский сделал общественный путь главного героя, общественную жизнь вообще, а не личные переживания. Интимная жизнь Калиновича, его любовь к Настеньке Годневой, женитьба на Полине, разрыв с ней не являются основным содержанием романа. Все эти события личной жизни подчинены главному: стремлению героя сделать карьеру, добиться видного общественного положения и материального благополучия. На этом пути Калиновичу приходится совершать ряд подлостей, приводящих его к своеобразному кризису и перерождению. В последней части романа он является уже общественным деятелем. Таким образом, не трагедия личной жизни, а крушение общественных устремлений составляет основную тему романа.

П. В. Анненков в своей большой статье о «Тысяче душ» говорит: «Может статься, что русскому искусству суждено изменить эту программу и создать новую, по которой частное событие и сфера отвлеченных вопросов права, психическая история лица и деловые интересы могут быть примирены и безразлично попадать в главные пружины романа, не нарушая тем законов свободного творчества».

Роман Писемского построен так, что личная жизнь главного героя Калиновича развертывается как деятельность преимущественно служебная. При этом и деятельность губернского правления, и уездной школы, и столичной редакции, и департамента, и других многочисленных участков общественной жизни показаны необыкновенно выразительно, составляя в целом общую картину государственного организма.

Замечателен образ главного героя. Деятельный, энергичный, Калинович не брезгует никакими средствами для достижения поставленной цели. Стремясь первоначально к личному комфорту (о чем в конце концов мечтают и Эльчаниновы, и Шамилов), он приходит в дальнейшем к собственной программе служения обществу — путем осуществления идеи государства, стоящего над сословиями, путем безупречно честной государственной службы искоренить злоупотребления, изменить нравы общества.

Художник-реалист Писемский не ставил своей целью дать сусальный портрет исправителя нравов. В своем романе писатель показал, что путь к власти, к высокому общественному положению для человека незнатного происхождения лежит через серию подлостей и преступлений. Общество охотно забывает потом эти преступления отдельного человека, если он в новом своем положении не станет пытаться вести борьбу с многочисленными преступлениями ему подобных, с преступлениями, обусловленными всей государственной системой. Но горе ему, если, поверив в призрачную идею бесстрастного государственного долга, он попытается искупить прошлые свои подлости настоящей борьбой с вековыми пороками своего класса, если он попробует всерьез исправлять государственную машину. Он сразу останется одиноким и будет смят, уничтожен своим же общественным кругом, всей той государственной машиной, которую он пробует исправить.

Калинович совершенно закономерно гибнет в неравной борьбе. Работа государственного аппарата не может быть улучшена одиночками. С одной стороны, бюрократическая среда не может вырастить свободного от социальных пороков государственного деятеля, а с другой стороны, не всегда такие деятели способны понять истинные болезни общества, истинные методы их лечения. Они неизбежно гибнут в неравной и бесплодной борьбе с традицией и рутиной.

Вывод напрашивается один: всё крепостническое государство нужно ломать до основания.

Таково объективное, общественное значение романа «Тысяча душ», полного выразительных, запоминающихся картин дореформенной русской жизни.

Показывая язвы общества, стремясь распутать клубок общественных противоречий, Писемский ставил важнейшие вопросы, будил общественную мысль. Однако в условиях цензурного террора он не мог выразить свою мысль до конца. Лишь в наши дни установлено,1 что в доцензурной редакции романа, в тринадцатой главе четвертой части, после слов Калиновича: «грустно за самое дело» первоначально следовало: «в котором, что бы не говорили, ничего не идет к лучшему и чтоб поправить машину, нечего из этого старья вынимать по одному винтику, а сразу надобно всё сломать и все части поставить новые, а пока этого нет и просвету еще ни к чему порядочному не предвидится: какая была мерзость, такая есть и будет!»

Роман «Тысяча душ» вызвал различные отклики и споры.

Дворянская журналистика отнеслась к роману резко отрицательно. Наиболее характерна в этом отношении статья М. Ф. Де-Пуле, опубликованная славянофильской «Русской беседой». Об образе Калиновича Де-Пуле здесь говорит: «После сказанного, мы надеемся, читатель согласится с нами, что о художественном значении героя нечего и говорить. Чтобы спасти его от художественного падения, автору оставалось одно средство — поставить своего героя в комическое положение, которое так сообразно с его натурою, так примирило бы читателя с непомерными ее притязаниями и с печальною ее деятельностию». Исходя из этого, в статье М. Ф. Де-Пуле делается следующий общий вывод: «При таком положении дела, не может быть и речи о свободном творчестве, а следовательно и об эстетическом наслаждении читателя».4 Сходные взгляды развил П. В. Анненков в статье «О деловом романе в нашей литературе».

Положительную оценку романа «Тысяча душ» дал Н. Г. Чернышевский в статье «Замечания на доклад о вредном направлении всей русской литературы вообще и „Военного сборника“ в особенности, составленный г. военным цензором полковником Штюрмером». Чернышевский писал: «... роман („Тысяча душ“) верно изображает действительную жизнь наших губернских городов, это решено всею русскою публикою, которая с громким одобрением приняла превосходный роман одного из первых писателей нашего времени» (V, 455).

В своей статье «Писемский, Тургенев и Гончаров» Д. И. Писарев писал: «... о таком романе, как „Тысяча душ“, нельзя говорить вскользь и между прочим. По обилию и разнообразию явлений, схваченных в этом романе, он стоит положительно выше всех произведений нашей новейшей литературы. Характер Калиновича задуман так глубоко, развитие этого характера находится в такой тесной связи со всеми важнейшими сторонами и особенностями нашей жизни, что о романе «Тысяча душ» можно написатьдесять критических статей, не исчерпавши вполне его содержания и внутреннего смысла. О таких явлениях говорить всегда кстати; говорить о них — значит говорить о жизни, а когда же обсуждение вопросов современной жизни может быть лишено интереса?».

Роман «Тысяча душ» представляет исключительный интерес для изучения художественной манеры Писемского, для выяснения особенностей его стиля. Раскрытие характеров в действии продолжает, как и в прежних произведениях Писемского, оставаться основной чертой его стиля. Но наряду с этим в «Тысяче душ» выступает стремление к более глубокой психологической характеристике персонажей. Они даже в маленьких сценах встают законченными психологическими типами.

В «Тысяче душ», устами критика Зыкова, в лице которого Писемский изобразил Белинского, автор формулирует и свои собственные эстетические взгляды. В монологе Зыкова как бы подводится итог сказанному уже об особенностях реализма Писемского.

Калинович, чья повесть была напечатана в толстом петербургском журнале (где критическим отделом ведает талантливый и глубоко идейный литератор Зыков), приходит к тяжело больному критику, чтобы устроить свое второе произведение. Они друзья юности, и Зыков разговаривает с ним откровенно.

«Твоя повесть — очень умная вещь. И, боже мой, разве ты можешь написать что-нибудь глупое? — воскликнул Зыков. — Но послушай, — продолжал он, беря Калиновича за руку: — все эти главные лица твои — что ж это такое?..У нас и в жизни простолюдинов, и в жизни среднего сословия драма клокочет... ключом бьет под всем этим... страсти нормальны... протест правильный, законный; кто задыхается в бедности, кого невинно и постоянно оскорбляют... кто между подлецами и мерзавцами сам делается мерзавцем, — а вы всё это обходите и берете каких-то великосветских господ и рассказываете, как они страдают от странных отношений. Тьфу мне на них! Знать я их не хочу! Если они и страдают — так с жиру собаки бесятся. И наконец: лжете вы в них! Нет в них этого, потому что они неспособны на то ни по уму, ни по развитию, ни по натуришке, которая давно выродилась; а страдают, может быть, от дурного пищеварения, или оттого, что нельзя ли где захватить и цапнуть денег, или перепихнуть каким бы то ни было путем мужа в генералы, а вы им навязываете тонкие страдания!» (II, 436—437).

Развенчание этих «тонких страданий», противопоставление им бьющей ключом жизни «простолюдинов», житейских драм среднего сословия составляет основное содержание творчества Писемского. В этой же сцене с Зыковым выясняется и вопрос о направленности художественного творчества, о роли идейной вооруженности писателя. Долой чужие мысли, — говорит Зыков. Писатель мыслит образами. Он сам, своим талантом, художественным чутьем должен познать и показать основные интересы народа. Повесть Калиновича оказывается плоха еще и потому, что в ней чужая мысль — из романа Жорж Санд «Жак».

Самое главное для всякого художника, по Писемскому, это свое, а не вычитанное отношение к миру, искренность и горячая любовь к искусству. И Писемский, повторяем, глубоко верил, что он истинно объективный художник и ничьи чужие мысли не помешают ему, художнику, рассказывать правду жизни.

Мы уже знаем, что Писемский — противник лирических отступлений, противник вмешательства писателя в восприятие читателя. Истинно объективное действие развертывается перед читателем без поучений, без намеков. Но вдумчивый читатель почти всегда угадывает симпатии автора.

Образ Настеньки написан светлыми красками. С добродушной улыбкой рассказывает автор о недостатках Петра Михайловича, о смешной честности его брата капитана, о страсти Настеньки к чтению и ее провинциальной неловкости. Среди всех своих героев писатель наделяет лучшими чертами женщину. Он находит выразительные эпизоды, теплые слова для сцен, повествующих о прекрасной семье Годневой. Тем контрастнее, трагичнее соприкосновение этой семьи с окружающим ее грубым и черствым миром.

Характерен пейзаж у Писемского. Его пейзаж слит с трудовой деятельностью человека.

«Целую неделю на небе хоть бы облачко; солнце с каждым днем обнаруживает больше и больше свою теплотворную силу и припекает где-нибудь у стены точно летом. И сколько птиц появилось, и как они все ожили, откуда прилетели и все поют: токуют на своих сладострастных ассамблеях тетерева, свищет по временам соловей, кукует однообразно и печально кукушка, чирикают воробьи; там откликнется иволга, там прокричит коростель... Господи! Сколько силы, сколько страстности и в то же время сколько гармонии в этих звуках оживающего мира! Но вот снегу больше нет: лошадей, коров и овец, к большому их, сколько можно судить по наружности, удовольствию, сгоняют в поля — наступает рабочая пора; впрочем, весной работы еще ничего — не так торопят: с Христова дня по Петров пост воскресенья называются гулящими; в полях возятся только мужики; а бабы и девки еще ткут кросна и, которые из них помоложе и повеселей да посвободней в жизни, так ходят в соседние деревни или в усадьбы на гульбища; их обыкновенно сопровождают мальчишки в ситцевых рубахах и непременно с крашеным яйцом в руке. Гульбища эти по нашим местам нельзя сказать, чтоб были одушевленны: бабы и девки больше стоят, переглядываются друг с другом и, долго-долго сбираясь и передумывая, станут наконец в хоровод и запоют бессмертную: „Как по морю, как по морю“...» («Плотничья артель»; II, 4).

Подобный пейзаж типичен для Писемского.

Пьеса «Горькая судьбина», опубликованная в ноябрьской книге «Библиотеки для чтения» за 1859 год, занимает выдающееся место в русской драматургии. Это первая в русской литературе крестьянская драма, в которой бытовой конфликт становится социальным, где действуют подлинные крепостные крестьяне. О первоначальном плане окончания драмы сохранились воспоминания П. В. Анненкова. По его свидетельству, летом 1859 года, на даче, Писемский прочитал знаменитому актеру А. Е. Мартынову первые три акта драмы. «В заключение Мартынов спросил: „а как ты намерен окончить пьесу?“. Писемский отвечал: „по моему плану Ананий должен сделаться атаманом разбойничьей шайки и, явившись в деревню, убить бурмистра“. — „Нет, это не хорошо, — возразил Мартынов, — ты заставь его лучше вернуться с повинной головой и всех простить“. — Писемский был поражен верностью этой мысли и буквально последовал ей». Это свидетельство подтверждается тем обстоятельством, что в позднейшей трагедии «Бывые соколы» Писемский осуществил близкий к приведенному замысел. Крепостной ткач Егор в этом произведении убивает и своегопомещика Бакреева, и управляющего имением Цаплинова.

Помещик Чеглов-Соковин, один из главных персонажей «Горькой судьбины», — человек жалкий, лишенный каких-либо сильных чувств. По сравнению с ним Ананий Яковлев поражает силою переживаний. Даже в покаянии своем он выше своих судей, благороднее, натура его ярка и правдива.

Скабичевский, современник Писемского, говорит об ошеломляющем впечатлении от драмы. «В эпоху же появления „Горькой судьбины“ в печати и на сцене, в момент освобождения крестьян, впечатление это было еще в большей степени потрясающее. При виде Чехлова глубоко чувствовалось, что час крепостного права пробил и дальнейшее существование его действительно немыслимо».

Большое социальное значение драмы понимала и цензура, долго не допускавшая ее к постановке на сцене. После усиленных хлопот писателю удалось добиться разрешения лишь в 1863 году.

В 1860 году Писемский получил за «Горькую судьбину» премию Академии Наук. Вместе с Писемским премию получил Островский за «Грозу».

Наиболее глубокий и обстоятельный разбор «Горькой судьбины» дал в специальной статье революционный демократ М. Л. Михайлов. Общий вывод критика таков:

«Мы не знаем произведения, в котором с такою глубокой жизненной правдой были бы воспроизведены существеннейшие стороны русского общественного положения. Представить такую поражающую своей наглядной действительностью картину горьких явлений нашего быта мог только художник, весь проникнутый народною силой и сознанием этой силы.

«Когда взгляд художника на окружающую его сферу достигает такой ясности, такого высокого беспристрастия, какое проявил в последнем произведении своем г. Писемский, сердце невольно сильнее бьется надеждою, что не далека пора, когда эта „горькая судьбина“ нашего общества сменится „сознательно разумною силой“. По темным краскам картины Писемского как будто скользнул уже луч той зари, которая оденет наш народ...».

В 1857 году Писемский принял участие в редактировании журнала «Библиотека для чтения», а с ноября 1860 года он становится его единоличным редактором. Журнал, редактировавшийся в 1856 году А. В. Дружининым, теоретиком «чистого искусства», имел дурную репутацию, что существенно затруднило редакторскую деятельность Писемского. Особенно повредили журналу собственные ошибки Писемского в качестве редактора. Выступив с рядом фельетонов, написанных от имени сатирически заостренных образов «статского советника Салатушки» и «старой фельетонной клячи Никиты Безрылова», Писемский встал на путь реакции.

В 1861 году Писемский выступает в декабрьской книжке журнала с фельетоном Никиты Безрылова. В грубых и беспринципных строках фельетона содержалось издевательство над прогрессом и всяким умственнымдвижением вообще. Всё новое — ложь и мишура, — утверждал этот и последующие за ним фельетоны.

Передовой сатирический журнал «Искра», в «Хронике прогресса» (1862, № 5), дал отповедь Писемскому:

«Общество поморных (искровцы — И. М.) находится в невыразимом огорчении. Никогда еще русское печатное слово не было низводимо до такого позора, до такого поругания, до какого низвела его „Библиотека для Чтения“ в декабрьском фельетоне своем прошлого года» (стр. 65).

Писемский, повидимому, искренне не понимал, за что его ругает «Искра». Друзья Писемского пытались организовать «протест», но безуспешно. Вся эта печальная для Писемского история кончилась тем, что редактор «Искры» В. С. Курочкин вызвал его на дуэль (которая, правда, не состоялась).

Потеря общественного доверия потрясла и озлобила Писемского. Летом 1862 года он ездил за границу, виделся в Лондоне с Герценом. В написанном им в 1862—1863 годах романе «Взбаламученное море» он допустил еще бо̀льшие ошибки, что привело к резкому разрыву писателя с передовой общественностью.

В 1863 году Писемский переехал в Москву и опубликовал свой новый роман в реакционном «Русском вестнике». Демократической критикой «Взбаламученное море» было единодушно осуждено. К этому осуждению присоединился и Писарев.

В романе Писемский выступил против революции. Общая оценка молодого поколения в романе отрицательна. Многие страницы имеют памфлетный характер. В связи с этим данная в романе острая критика поместного дворянства в значительной мере была ослаблена, а потому отрицательный образ пустого и бесхарактерного либерала Бакланова не получил должного обличения.

После переезда в Москву Писемский непродолжительное время заведовал беллетристическим отделом в «Русском вестнике», но не сошелся с Катковым. В 1866 году он снова стал служить, устроившись на должность советника в московское губернское правление, и продолжал работу писателя. В 1865 году в «Отечественных записках» он публикует цикл сатирических очерков «Русские лгуны». В этом цикле, задуманном очень широко, но не осуществленном полностью, он набрасывает выразительную, сочную картину провинциальных нравов.

Писемский пишет антикрепостнические пьесы «Бывые соколы», «Птенцы последнего слета», «Самоуправцы», работает над большим автобиографическим романом «Люди сороковых годов», который был напечатан в 1869 году во второстепенном журнале «Заря». Новый роман, освещая различные стороны биографии Писемского, не является реакционным уходом в прошлое. Рисуя события недавнего прошлого, писатель критикует и современные порядки, поднимаясь до обличения всей государственной системы. В картине, нарисованной Писемским, много резких контрастов: здесь представлены и псевдовольнодумцы-помещики вроде генерала Коптина, заботящегося только о себе, или негодяи вроде Клыкова, а также сцены провинциального жорж-сандизма.

Затхлым нравам дворянской провинции писатель противопоставляет своеобразно и напряженно живущую деревню. Эта деревня живет сплоченно, тщательно скрывая от начальства свои подлинные симпатии. Следователь Вихров со своим помощником ловят бегунов, вяжут их, гонят с понятыми в деревню, бегуны буквально исчезают на глазах; их скрывают крестьяне. Эта деревня исповедует свою религию, и сломанные молельни возникаютвновь. Разбойники, убийцы оказываются здесь людьми благородными, именно с ними в Сибирь уходит простая русская женщина от «любящего» тирана супруга.

Роман «Люди сороковых годов» вскрывал многие кричащие противоречия дореформенной русской жизни и содержал страницы резкой критики.

В 1871 году Писемский публикует в журнале «Беседа» роман «В водовороте», в котором с большей объективностью и художественностью рисует новых людей. Таким новым человеком с чистой и твердой душой показана в романе Елена Жиглинская. В своем стремлении к общественному переустройству Елена допускает много ошибок. Она с беззаветностью организует помощь польским революционерам, но наталкивается на жулика и подлеца Жуквича, который выдает себя за представителя польского подполья, за «висельника 48 года».

В образе Жуквича в какой-то мере проявилось отрицательное отношение к польскому восстанию, но в думах и гаданиях Жиглинской сохранена исторически верная оценка польского восстания.

Любовь Елены к богатому барину князю Григорову не может быть не отравлена различием их общественного положения и взглядов на самые важные стороны жизни. Мечтая об общественном перевороте, Елена способна сочетать свою личную жизнь с общественной, а ее друг князь Григоров, по-своему честный и благородный человек, смотрит на ее взгляды и тревоги как на очередные странности характера. Нарастает трагедия. Елена в неравной борьбе с обществом погибает и, как говорит ее приятель-резонер Миклаков: «В жизни по большей части бывает: кто идет по ее течению, тот всегда почти достигнет цветущих и счастливых берегов». А счастье заключается лишь «в некотором самодовольстве и спокойствии» (VII, 419).

У скептика-резонера Миклакова после неудачных попыток борьбы за хорошую личную жизнь остались безысходность и уныние: «Стоять... в водовороте — вовсе не наслаждение: бейся, пожалуй, сколько хочешь, с этим дурацким напором волн, — их не пересилишь; а они тебя наверняк или совсем под воду кувырнут, а если и выкинут на какой-нибудь голый утесец, так с такой разбитой ладьей, что далее идти силы нет, как и случилось это, например, со мной, да, кажется, и с вами» (VII, 419).

Елена была смелее и упорнее его. Она после тяжелых личных потрясений говорила гордо и уверенно: «Нет, я могу и хочу еще плыть!» (VII, 419).

Она продолжает борьбу и гибнет. Но художник-реалист Писемский до конца показывает ее несгибаемость, и читатель восхищается ее прекрасным мужеством. Лечащий ее пройдоха-врач рассказывает позже Миклакову:

«... В самый день смерти пришли было арестовать ее: такую, говорят, с разными заграничными революционерами переписку завела, что страсть!

«— Вот как! — проговорил с удовольствием Миклаков: ему приятно было слышать, что Елена до конца жизни осталась верна самой себе.

«— А перед смертью она причащалась или нет? — спросил он с полуулыбкою Елпидифора Мартыныча.

«— Нет-с!.. Нет! — воскликнул тот почти на всю улицу. — Вольтер-с перед смертью покаялся, а эта бабенка не хотела сделать того! — присовокупил Елпидифор Мартыныч, знаменательно поднимая перед глазами Миклакова свой указательный палец» (VII, 421—422).

Роман Писемского кончается следующими примечательными словами, мало совместимыми с недавним и полным неверием его в правдивость и искренность идущих на смену старикам новых молодых сил:

«Он <Миклаков> считал Елену за единственную женщину из всех им знаемых, которая говорила и поступала так, как думала и чувствовала!» (VII, 422).

Совершенно бесспорно, что Писемский ни в коем случае не идеализирует положительный образ Елены, он критически относится не только к ней, но и к революционерам вообще. Но общественная жизнь уже накопила огромный разносторонний материал к характеристике передовых людей. Писемский не может пройти мимо действительных фактов жизни, и Елена лучшими чертами своего характера подавляет других, также положительных, по мысли автора, персонажей романа (князь Григоров, Миклаков). Она выступает разрушителем буржуазно-дворянской морали, умным врагом современного общества, прообразом новой женщины. В этом объективном значении образа Елены сказываются, в частности, сила и значение реализма XIX века, на которые указал Горький, характеризуя беспомощность писателей-декадентов XX века, выступавших накануне революции с жалкими, лишенными черт живой действительности карикатурами на революционеров. В своих выводах Писемский показал, что только личный труд может дать независимость женщине и что для осуществления трудовой и свободной жизни женщины необходимо изменение социальных условий.

Роман «В водовороте» пользовался очень большим вниманием читателей. Некоторые считали его одним из лучших произведений Писемского.

Н. С. Лесков писал Писемскому, что он «в восторге от романа». Л. Н. Толстой тоже читал роман Писемского и чрезвычайно одобрительно о нем отзывался; он писал Писемскому: «... второй раз прочел ваш роман, и второе чтение только усилило то впечатление, о котором я говорил вам. Третья часть, которой я еще не читал тогда, — так же прекрасна, как первые главы, которые меня при первом чтении привели в восторг».

Тем не менее в журналах разных направлений о романе отзывались или очень сдержанно, или отрицательно.

Новые труды Писемского не вызывают уже почти никакого сочувствия критики, только редкие письма друзей поддерживают неустанно работающего писателя. Писемский тяжело переживает свою непопулярность, становится необыкновенно мнительным, болезненным. В 1874 году он тяжело пережил необъяснимое самоубийство любимого младшего сына Николая, едва окончившего университет. Писатель рано одряхлел, его самого мучил страх смерти.

Только на праздновании 25-летнего юбилея его творческой деятельности, который организовали московские литераторы (1875), он услышал теплые, признательные слова о своем творчестве.

Писемский работал в эти годы с трудом, но работал много. В последнее десятилетие своей жизни он пишет резкие памфлетные пьесы против финансовых дельцов, спекулянтов, купцов, чиновников высшего ранга («Ваал», «Просвещенное время», «Финансовый гений», «Подкопы»). Теме победно наступающего капитализма посвящен и роман «Мещане». В пьесе «Ваал» чрезвычайно ярко выражено отношение писателя к побеждающему капиталу.

«Клеопатра Сергеевна <жена богатого коммерсанта>... Неужели купец не может быть хорошим и честным человеком?

На слова Клеопатры Сергеевны, что купцы тоже «пользу приносят», Мирович заявляет: «Все усилия теперь лучших и честных умов направлены на то, чтобы купцов не было и чтоб отнять у капитала всякую силу! Для этих господ скоро придет их час, и с ними, вероятно, рассчитаются еще почище, чем некогда рассчитались с феодальными дворянами» (VIII, 386, 387).

Роман «Мещане» (1877) вызвал довольно пространные отзывы в печати.

Писемский показывает в своем романе столкновение старой дворянской аристократии с капитализмом. Роман его не голая схема, в нем действуют не «дворянские болваны», как утверждал Михайловский, а живые люди, за индивидуальной судьбой которых читатель следит с большим вниманием. Против Таганки и Якиманки (купеческие кварталы в старой Москве) обрушивается Писемский, потому что они готовы раздавить и раздавят запущенный, но наполненный разными культурными ценностями дом аристократа Бегушева, этого хранителя старой дворянской культуры.

Любопытно, что в образе Бегушева Писемский отразил ряд черт Герцена, вкладывая часто в уста своего героя подлинные слова и мысли Герцена, в частности, почти повторял его оценки капитализма. Читатель на материале романа Писемского видит, что в победе капитала — историческая необходимость и неизбежность. Эту сложную проблему своего времени Писемский показал художественными средствами. История любви Бегушева и Домны Осиповны осложнена и драматизирована, их разрыв наступает как закономерная неизбежность, подготовленная всеми условиями их жизни. Мещане не только купцы. Генерал Трахов и граф Хвостиков своим полным, хотя и различным приспособлением к условиям буржуазной жизни также готовят победу Таганки. Образ Бегушева, этого редкого у Писемского положительного героя-дворянина, довольно сложен. Это вовсе не рыцарь «труфельного фронта», как остроумно, но несправедливо определил его Михайловский. Значение образа Бегушева в первую очередь в постановке вопроса о культурном наследии. Образ этот Писемский отчетливо представлял себе и внешне. Его переписка с художником М. О. Микешиным об иллюстрациях к «Мещанам» дает возможность увидеть, как сам Писемский понимал фигуру Бегушева. «... В типе его, — пишет он Микешину, — когда будете набрасывать карандашом, если можете, постарайтесь сохранить [то, что я писавши сам имел в моем воображении] характер лиц Бестужева и Герцена».

Художник не мог не показать деловитость людей нового капиталистического общества, выгодно отличающую их от мечтательности и бездейственности Бегушева, который, хотя и нес в себе элементы богатства большой, старой культуры, но был способен только сильно чувствовать, но не действовать.

Роман «Мещане» представляет собой значительное художественное полотно с многообразием характеров и жизненно правдивых ситуаций. Тургенев писал Писемскому (25 апреля 1878 года): «Чтение „Мещан“ доставило мне много удовольствия..., вы сохранили ту силу, жизненность и правдивость таланта, которые особенно свойственны вам и составляют вашу литературную физиономию. Виден мастер, хоть и несколько усталый, думая о котором всё еще хочется повторить: „Вы, нынешние, нут-ка!“».

В «Масонах», последнем романе Писемского, много действующих лиц ив различных слоев общества, много событий, в том числе бурных и трагических.

Крупным богачом-откупщиком становится проходимец Тулузов, путь которого к огромному богатству проходит через весь роман. Это путь подлостей, обмана, типичный, по мнению Писемского, для любого капиталиста.

Убийца, живущий по чужому паспорту, но умеющий подлаживаться, Тулузов становится управляющим имением предводителя дворянства масона Крапчика. После смерти отца дочь Крапчика, Екатерина Петровна, выходит замуж за прожигателя жизни красавца Ченцова. В имении, куда уехали супруги, Тулузов сводит Ченцова с крестьянской женщиной, а потом выдает его жене. Ченцов бежит с любовницей в Петербург, но Тулузов настигает их. Крепостную любовницу он отнимает у Ченцова и возвращает мужу, Савелию Власову. Ченцов гибнет. Тулузов забирает всё больше власти над Екатериной Петровной и добивается при ее помощи личного дворянства, первого ордена — Владимира и становится ее мужем. Проходит время, и вот Тулузов — первый откупщик в Москве. Во время голода он заявляет генерал-губернатору, что жертвует на хлеб больше всех — триста тысяч рублей. Но деньги эти он устраивает по своим же откупам (только туда подвозят хлеб) и наживает еще больше денег.

Тулузов выходит чистым из следствия, которое ведут масоны. Почему же роман о грабежах и преступлениях во имя богатства назван «Масоны»?

Масоны — люди иной, своей веры, отличной от веры Тулузовых. Они сами творят свою веру, свои обычаи. И именно они преследуют Тулузовых.

Егор Егорыч Марфин имеет высокое масонское звание, он безукоризненно честен, неутомим в поисках правды. Его везде, даже в столице, уважают, но, в сущности, любят по-настоящему и чтут домашние да близкие, живущие в провинции, люди. Это молоденькая его жена Сусанна Николаевна, деревенский врач Сверстов, неутомимый исполнитель воли Егора Егорыча, жена Сверстова, gnädige Frau, да Антип Ильич, друг и камердинер Марфина.

Предводитель дворянства Крапчик, попавший в лапы Тулузова, товарищ Марфина, тоже масон, но собственно тогда чувствует себя масоном, когда возле него Егор Егорыч.

Вот и все действующие в романе масоны. Есть еще один новообращенный масон Аггей Никитич, он и должен был вести следствие по делу Тулузова, но любовь к молодой польке, жене аптекаря-масона, лишает его необходимой бдительности и упорства следователя, и Тулузов выходит сухим из воды.

Масоны молятся в своих домашних церквах, очень напоминающих молельни раскольников, занимаются «умным деланьем», разоблачают откупщика Тулузова. Но несмотря на то, что Сверстов открыл истинное происхождение Тулузова, а Марфин добился, чтобы злодея отправили для ведения по нему следствия на родину, где исправником служил Аггей Никитич, всё дело проваливается. Помешала успеху следствия красивая пани Вибель, которая понятия не имела, какие дела ведет ее возлюбленный исправник.

Итак, дело проваливается из-за пустяков. Ненужен стал со всеми связями и прекрасным сердцем «старый гриб» Егор Егорыч Марфин. Он едет путешествовать с Сусанной Николаевной за границу и на полпути умирает. Молодая вдова, немного поколебавшись, выходит замуж за гегельянца Терхова, еще совсем молодого человека.

В большом, несколько растянутом романе правдиво и широко развернута картина провинциальной и столичной жизни. Суровой критике подвергнуты здесь нравы крупных и мелких чиновников, дворянство, но пафос произведения, в основном, в изобличении капиталистов. Писатель ищет такую силу, которая могла бы действенно выступить против капитала. Он переносит действие романа в 30-е годы и вызывает к жизни масонскую организацию, официально закрытую царским правительством в 1822 году, пытаясь представить масонов как силу, способную покончить с капиталом и самом его зародыше.

Печатание последнего романа Писемского закончилось в № 43 «Огонька» за 1880 год, а через несколько месяцев, 21 января 1881 года, умер автор «Масонов».

В январе 1875 года, на торжественном праздновании юбилея его литературной деятельности, Писемский сам так определил главную цель своего творчества: «Единственною путеводною звездою во всех трудах моих было желание сказать моей стране, по крайнему разумению, хоть, может быть, и несколько суровую, но все-таки правду про нее самое» (I, 32).

Как уже было сказано, на своем пути Писемский не раз допускал ошибки. Но не подлежит сомнению демократизм и прогрессивность лучших произведений писателя.