Графиня де монсоро краткое содержание романа. Исторические персонажи "графини де монсоро" александра дюма

В последнее воскресенье Масленицы 1578 года, после народного гулянья, когда на парижских улицах затихало шумное дневное веселье, в роскошном дворце, только что возведенном на берегу Сены, почти напротив Лувра, для прославленного семейства Монморанси, которое, породнившись с королевским домом, по образу жизни не уступало принцам, начиналось пышное празднество. Сие семейное торжество, последовавшее за общественными увеселениями, было устроено по случаю бракосочетания Франсуа д’Эпине де Сен-Люка, наперсника и любимца короля Генриха III, с Жанной де Коссе-Бриссак, дочерью маршала де Коссе-Бриссака.

Свадебный обед был дан в Лувре, и король, который с величайшей неохотой согласился на этот брак, явился к столу с мрачным выражением лица, совершенно неподобающим для такого случая. Да и наряд короля находился в полном соответствии с его лицом: Генрих был облачен в темно-коричневый костюм, тот самый, в котором его написал Клуэ на картине, изображающей свадьбу Жуаеза. При виде этого угрюмого величия, этого короля, похожего на свой собственный призрак, гости цепенели от страха, и особенно сильно сжималось сердце у юной новобрачной, на которую король всякий раз, когда он удостаивал ее взгляда, взирал с явным неодобрением.

Однако насупленные в разгаре брачного пира брови короля, казалось, ни у кого не вызывали удивления; все знали, что причина кроется в одной из тех дворцовых тайн, что лучше обходить стороной, как подводные рифы, столкновение с которыми грозит неминуемым кораблекрушением.

Едва дождавшись окончания обеда, король порывисто вскочил, и всем гостям волей-неволей пришлось последовать его примеру; поднялись даже те, кто шепотом высказывал желание еще побыть за пиршественным столом.

Тогда Сен-Люк, долгим взглядом посмотрев в глаза жены, словно желая почерпнуть в них мужество, приблизился к своему господину.

– Государь, – сказал он, – не соблаговолит ли ваше величество послушать нынче вечером скрипки и украсить своим присутствием бал, который я хочу дать в вашу честь во дворце Монморанси?

Генрих III повернулся к новобрачному со смешанным чувством гнева и досады, но Сен-Люк склонился перед ним так низко, на лице его было написано такое смирение, а в голосе звучала такая мольба, что король смягчился.

– Да, сударь, – ответил он, – мы приедем, хотя вы совсем не заслуживаете подобного доказательства нашей благосклонности.

Тогда бывшая девица де Бриссак, отныне госпожа де Сен-Люк, почтительно поблагодарила короля, но Генрих повернулся к новобрачной спиной, не пожелав ей ответить.

– Чем вы провинились перед королем, господин де Сен-Люк? – спросила Жанна у своего мужа.

– Моя дорогая, я все расскажу вам потом, когда эта грозовая туча рассеется.

– А она рассеется?

– Должна, – ответил Сен-Люк.

Новобрачная еще не освоилась с положением законной супруги и не решилась настаивать; она запрятала любопытство в глубокие тайники сердца и дала себе слово продолжить разговор в другую, более благоприятную минуту, когда она сможет продиктовать свои условия Сен-Люку, не опасаясь, что он их отвергнет.

Сен-Люк пригласил на бал всех, кто числился в его друзьях или в друзьях короля. Кроме того, он разослал приглашения принцам и фаворитам принцев, начиная с приближенных нашего старого знакомца, герцога Алансонского, которого восшествие на королевский престол Генриха III сделало герцогом Анжуйским. Но герцог не счел нужным появиться на свадебном обеде в Лувре и, по всей видимости, не собирался присутствовать на свадебном балу во дворце Монморанси.

Короля Наваррского и его супруги в Париже не было, они, как это известно читателям нашего предыдущего романа, спаслись бегством в Беарн и там возглавили войска гугенотов, оказывавшие открытое сопротивление королю. Герцог Анжуйский, по своему всегдашнему обыкновению, тоже ходил в недовольных, но недовольство его было скрытым и незаметным; герцог неизменно старался держаться в задних рядах, выталкивая вперед тех дворян из своего окружения, кого не отрезвила ужасная судьба Ла Моля и де Коконнаса, чья казнь, несомненно, еще жива в памяти наших читателей.

Само собой разумеется, приверженцы герцога и сторонники короля пребывали в состоянии дурного мира: не менее двух-трех раз в месяц между ними завязывались дуэли, и только в редчайших случаях дело обходилось без убитых или по меньшей мере без тяжелораненых. Что до Екатерины Медичи, то самое заветное желание королевы-матери исполнилось – ее любимый сын достиг трона, о котором она так мечтала для него, а вернее сказать, для самой себя; теперь она царствовала, прикрываясь его именем, всем своим видом и поведением выказывая, что в сем бренном мире занята только заботами о своем здоровье и ничто другое ее не беспокоит.

Сен-Люк, встревоженный не сулящим ничего доброго отсутствием короля и принцев, пытался успокоить своего тестя, который по той же причине был огорчен до глубины души. Убежденный, как, впрочем, и весь двор, в том, что короля Генриха и Сен-Люка связывают тесные дружеские узы, маршал рассчитывал породниться с источником благодеяний, и – вот тебе на! – все вышло наоборот: его дочь сочеталась браком с ходячим воплощением королевской немилости. Сен-Люк всячески пытался внушить старику уверенность, которой сам не испытывал, а его друзья – Можирон, Шомберг и Келюс, разодетые в пух и прах, неестественно прямые в своих великолепных камзолах, с огромными брыжами, на которых голова покоилась, как на блюде, шуточками и ироническими соболезнованиями лишь подливали масла в огонь.

– Э! Бог мой! Наш бедный друг, – соболезновал Сен-Люку Жак де Леви, граф де Келюс, – я полагаю, на этот раз ты действительно пропал. Король на тебя сердится потому, что ты пренебрег его советами, а герцог Анжуйский, – потому, что ты не выказал должного почтения к его носу.

– Ну нет, – возразил Сен-Люк, – ошибаешься, Келюс, король не пришел потому, что отправился на богомолье в Мининский монастырь, что в Венсенском лесу, а герцог Анжуйский – потому, что влюбился в какую-нибудь даму, которую я, как на грех, обошел приглашением.

– Рассказывай, – возразил Можирон. – Видел, какую мину скорчил король на обеде? А ведь у человека, который раздумывает, не взять ли ему посох да и не пойти ли на богомолье, и выражение лица бывает умиленное. Ну а герцог Анжуйский? Пусть ему помешали прийти какие-то личные дела, как ты утверждаешь, но куда же делись его анжуйцы, где хотя бы один из них? Оглянись вокруг – полнейшая пустота, даже бахвал Бюсси не соизволил явиться.

– Ах, господа, – сказал маршал де Бриссак, сокрушенно качая головой, – как все это смахивает на опалу. Господи боже мой! Неужто его величество разгневался на наш дом, всегда такой преданный короне?

И старый царедворец скорбно воздел руки горе.

Молодые люди смотрели на Сен-Люка, заливаясь смехом; их веселое настроение отнюдь не успокаивало старого маршала, а лишь усугубляло его отчаяние.

Юная новобрачная, задумчивая и сосредоточенная, мучилась тем же вопросом, что и ее отец, – чем мог Сен-Люк прогневать короля?

Сам Сен-Люк, конечно, знал, в чем он провинился, именно потому он и волновался больше всех.

Вдруг у одной из дверей залы возвестили о прибытии короля.

– Ах! – воскликнул просиявший маршал. – Теперь мне уже ничего не страшно; для полного счастья мне не хватает только услышать о прибытии герцога Анжуйского.

Романы Александра Дюма - страстная любовь моего отрочества, переходящая в одержимость. Читала его книги взахлеб, а главные герои становились моими кумирами. Я даже работу начинала писать в МАН по романам Дюма, но до ума так и не довела. Да и сейчас, достав иногда с полки том, могу вчитаться и напрочь забыть о времени. Легкая и энергичная проза Дюма затягивает.

"Графиня де Монсоро " - вторая часть трилогии о религиозных войнах и восшествии на престол Генриха IV стоит второй в моем личном рейтинге романов Дюма, сразу после "Графа Монте-Кристо ". Остальные части трилогии - "Королева Марго " и "Сорок пять " мне понравились значительно меньше. А вот "Графиня де Монсоро" - это настоящий восторг.

В детстве я мечтала жить в XVI веке, чтобы храбрый Бюсси был влюблен в меня, а не в эту пресную Диану, мечтала хоть одним глазком увидеть блестящего остроумца Шико. Да и вообще весь этот быт позднего Средневековья казался мне неимоверно привлекательным.

"История - это гвоздь, на который я вешаю свои романы ", - говорил Дюма. И второй краеугольный камень его творчества базировался на постулате "Малые причины порождают большие последствия" . Отдала Анна Австрийская подвески Бэкингему, и если б не храбрый гасконец, развязалась бы жестокая война между Англией и Францией; хотел Бюсси быть рядом с Дианой, и развернул новый виток противоборства между католиками и гугенотами.

На самом деле, все герои, которых Дюма описывает в "Графине де Монсоро" существовали на самом деле. Действительно, во второй половине XVI века Париж сотрясали многочисленные любовные похождения и яростные дуэли блестящего поэта, задиры и авантюриста Луи де Клермона графа де Бюсси.

Действительно, в это же время главный ловчий и камергер герцога Анжуйского Шарль де Шамб граф де Монсоро был женат на даме, послужившей прототипом для Дианы де Меридор, только звали ее Франсуаза.

И конечно их любовь с Бюсси не была столь возвышенной и романтичной. Встретились они в Анжере, где оба томились от провинциальной скуки, и от нечего делать завели интрижку, о которой, конечно, и узнал граф де Монсоро. Убийство Бюсси Дюма описал довольно точно, не упомянув лишь о том, что сама Франсуаза под нажимом мужа написала Бюсси записку, заманывая его в расставленную ловушку. Когда же окрыленный Бюсси пришел на свидание, Монсоро во главе 10-ти слуг набросился на любовника жены. Четырех из нападающих Бюсси убил, пока не был заколот кинжалом Монсоро.

После этой неприятной истории карьера Монсоро лишь пошла в гору, с Франсуазой они продолжали жить душа в душу, и родили еще шестерых детей.

Совершенно исторический персонаж и обаяшка Шико - шут короля Генриха III, который, как и многие шуты, отличался острым умом, прозорливостью, хитростью и, как ни странно, верностью.

Ну, о том, что Дюма вовсе не придумал всех своих королей и герцогов, об этом и говорить не стоит. Если бы все авторы, пишущие "исторические романы", так кропотливо и серьезно подходили бы к изучению эпохи, о которой они пишут, цены б им всем не было в базарный день.

Что же происходило во Франции во второй половине 1570-х годов?
Тридцать первого мая 1574 года умер Карл IX. Узнав об этом, будущий король Генрих III мчится из Кракова в Париж, сбежав от своих подданных. За королем гонится польский дворцовый маршал Тенчинский, но Генриху удается ускользнуть от «верного слуги», он благополучно прибывает во Францию, а 13 февраля 1575 года коронуется в Реймсе.
«Политическое наследство», доставшееся Генриху от брата, могло бы озадачить и человека с более сильным характером, гораздо более искушенного в политической борьбе, чем новоиспеченный король: борьба между католиками и протестантами была в самом разгаре. Генрих же менее всего был способен примирить партии и восстановить порядок в стране. В лице последнего Валуа мы имеем превосходный образец представителя вырождающейся династии.
Непосредственно за Варфоломеевской ночью последовало несколько войн. Гугеноты засели в ряде городов и сражались отчаянно. Ла-Рошель королевским войскам, несмотря на множество приступов, взять так и не удалось. Наконец, устав от непрерывных сражений, стороны в 1576 году подписали мирный договор. Король согласился на все требования гугенотов: им была предоставлена свобода вероисповедания повсюду, кроме Парижа, переданы восемь крепостей, возвращены конфискованные имения. Гугенотским вождям, Конде и Данвилю, было разрешено губернаторствовать в ряде провинций, где они становились как бы маленькими королями. Самое главное было в том, что королю пришлось допустить существование политической организации гугенотов — протестантской конфедерации. Кроме того, королевский эдикт сообщал, что беспорядки и крайние проявления жестокости, имевшие место в Париже 24 августа 1572 года и в других городах в последующие дни, произошли вопреки желанию короля и к его крайнему неудовольствию, а потому его величество (якобы выражая сокровенное желание покойного брата) полностью восстанавливает доброе имя всех погибших гугенотских вождей. В результате уступок Генриха протестанты получили возможность образовать чуть ли не государство со своей армией и администрацией.
Успехи протестантов заставили и противную сторону подумать о защите своих интересов на случай полного бессилия центральной власти, которая оказалась неспособной разрешить спор в пользу большинства, то есть католиков. Так, в том же 1576 году под руководством Гизов возникла Католическая лига. Как и организация протестантов, она объединяла представителей верхних и нижних слоев общества. Генрих Гиз распространил воззвание, в котором Лига предлагала полностью восстановить Божьи законы, возобновить богослужение только по обрядам святой римской церкви, а кроме того, возвратить сеньорам и провинциям феодальные права и вольности. Принадлежность к Лиге была объявлена обязательной для всех католиков; они должны были беспрекословно повиноваться Гизу и обязывались отдать за него жизнь. Генрих Гиз стал кумиром католиков, как дворян, так и буржуа, которые видели в нем символ единства страны.
Лигисты действовали решительно, и король скоро начал опасаться их гораздо больше, чем гугенотов, которые все-таки были более или менее удовлетворены (даже королевский брат, герцог Алансонский, в последнюю минуту ставший на их сторону, получил Анжу, Турень и Берри). В этой обстановке он решается на ход, ставший, пожалуй, его самым значительным политическим маневром: он решается возглавить Лигу и стать большим католиком, чем сам Гиз. 1 января 1577 года король объявил, что не признает никакой религии, кроме католической. В ответ на это гугеноты, возглавленные Генрихом Наваррским, еще в феврале 1576 года бежавшим из Парижа, начали новую войну. Их поддерживали шведский и датский короли, английская королева и немецкие князья. Военные действия сопровождались неслыханными грабежами и насилиями: солдаты, превратившиеся в разнузданных бандитов, не щадили ни своих, ни чужих. В сентябре 1577 года обессиленные противники заключили мир на три года. Чтобы обезопасить себя, король запретил все религиозные организации — как католические, так и протестантские. Однако главные проблемы оставались нерешенными, и колеблющееся равновесие сулило лишь недолгую передышку.
Таков исторический фон, на котором развертывается действие «Графини де Монсоро». Следует сказать, что Дюма вольно обошелся с хронологией, поместив в 1578 год события, происшедшие годом раньше. Это объясняется особенностями взгляда Дюма на историю вообще и обстоятельствами создания романа.
В своем творчестве писатель придерживался так называемой «теории малых причин», полагая, что дворцовые интриги, заговоры и т. п. вызывают громадные исторические последствия. Логика такого взгляда заставляла его видеть вершителей истории в совершенно незначительных по своему положению, но ловких и изобретательных людях, каков, например, королевский шут Шико. С точки зрения Дюма, именно Шико спасает короля от козней лигистов, а Францию от неизбежной новой войны. Пристрастие, которое писатель питал к смелым и находчивым людям, самостоятельно «делающим историю», отчасти объясняется его представлением об описываемой эпохе как о переходном, «смутном» времени. В XVI-XVII веках во Франции на смену прежнему феодально-рыцарскому кодексу чести и верности приходит новая, буржуазно-индивидуалистическая мораль, мораль человека, заботящегося прежде всего о своей личной выгоде. Любимые герои Дюма уже не всегда могут вести себя честно и прямо. Чтобы добиться своего, им часто приходится пускаться на хитрость, а то и обманывать (вспомним проделки д’Артаньяна). В «Графине де Монсоро» некоторые черты этого индивидуализма проявляются в Шико; хитрить приходится даже «верному рыцарю» Бюсси. Любовная история Бюсси и Дианы де Меридор тесно переплетается в романе с политическими событиями. Однако французский исследователь Париго заметил, что Дюма рассматривает историю «как декорацию, на фоне которой развивается страсть».
Читатель, конечно, согласится с тем, что в романе Шико занимает по меньшей мере столь же важное место, как Бюсси и графиня де Монсоро. И в самом деле, Антуан д’Англерэ (таково было настоящее имя Шико), храбрый и веселый гасконский дворянин, больше всех подходил для того, чтобы стать «вершителем истории», действующим в романе. Именно ему писатель уготовил роль спасителя короля и Франции от козней лигистов. Остроумием, смелостью, умением не теряться в самых сложных ситуациях Шико напоминает своего знаменитого земляка д’Артаньяна. По иронии судьбы Генрих, из которого вышел бы превосходный шут, был королем, а Шико, которому роль короля удавалась гораздо лучше, чем его незадачливому господину,— шутом. Шико был не только шутом, но и офицером. В 1574 году он исполнял обязанности «лейтенанта его величества в замке Лош», а служа Генриху IV, Шико сопровождал его во всех походах. В смерти Шико, как и в его жизни, тесно переплелись шутовство и истинное геройство. В 1592 году при осаде Руана он взял в плен графа де Шалиньи и задумал подарить своего пленника Генриху IV. Войдя вместе с графом, он театрально крикнул королю: «Взгляни-ка, что я тебе дарю!» Де Шалиньи, придя в ярость от такого обращения, ударил Шико по голове эфесом шпаги, которую ему непредусмотрительно оставили. Через несколько часов Шико умер.
Роман, написанный в 1846 году, выходил в виде отдельных публикаций в газете. Необходимость все время держать читателей в напряжении также обуславливала преобладание авантюрного, приключенческого элемента над фактически-историческим. Как создатель приключенческого романа, Дюма восхищает богатством и смелостью своей фантазии, но вместе с тем следует отметить, что сюжетно-историческая часть его произведений почти всегда заимствована из мемуаров и хроник. Не служит исключением и «Графиня де Монсоро». Почти все действующие лица романа упоминаются в мемуарах современника описываемых событий Пьера де Бурдейля Брантома (1535-1614). Дюма лишь по-иному расставил их, кое-что изменил, кое-что прибавил. Что же нам известно о них?
Франсуа де Бальзак, сеньор д’Антрагэ (1541-1613), в описываемое время выступал против короля на стороне Гизов. Жак де Леви, граф де Келюс (1554-1578), был, как и в романе, фаворитом Генриха III и погиб на дуэли, где вместе с Можироном и Ливаро дрался против Антрагэ, Рибейрака и Шомберга. Келюс умер на руках у короля, который сочинил в его честь эпитафию, начинавшуюся словами: «Он принял смерть, но не бесчестье...» Зато Гаспар де Шомберг, граф де Нантейль (1544-1599), благополучно прожил после дуэли еще 20 лет, исполняя дипломатические поручения французских королей в Германии. Жан-Луи де Ногарэ де ла Валетт, герцог д’Эпернон (1554-1642), который не участвовал в дуэли совсем по другим причинам, чем это описано у Дюма, был галантным и храбрым гасконским дворянином, фаворитом Генриха III, как и превосходный фехтовальщик Франсуа д’Эпине де Сен-Люк, барон де Кревкер (1554-1597). Последний, впрочем, пользовался милостью и при Генрихе IV — он был губернатором Бретани. Знаменитый Луи де Клермон, граф де Бюсси д’Амбуаз (1549-1579), фаворит герцога Анжуйского, в 1576 году был губернатором провинции Анжу, незадолго перед этим подаренной герцогу. Имеются сведения, что он сменил Ла Моля как возлюбленный Маргариты Наваррской. Бюсси погиб на следующий год после знаменитой дуэли от руки Шарля де Шамбе, графа де Монсоро, жена которого была любовницей Бюсси.
Из того, что мы узнали, видно, каким образом Дюма вплетал исторические факты в захватывающее действие. Разумеется, он не всегда точен при описании событий. Но как писатель он на высоте каждый миг.

А. Столяров

Часть первая

Глава I
Свадьба Сен-Люка

В последнее воскресенье Масленицы 1578 года, после народного гулянья, когда на парижских улицах затихало шумное дневное веселье, в роскошном дворце, только что возведенном на берегу Сены, почти напротив Лувра, для прославленного семейства Монморанси, которое, породнившись с королевским домом, по образу жизни не уступало принцам, начиналось пышное празднество. Сие семейное торжество, последовавшее за общественными увеселениями, было устроено по случаю бракосочетания Франсуа д’Эпине де Сен-Люка, наперсника и любимца короля Генриха III, с Жанной де Коссе-Бриссак, дочерью маршала де Коссе-Бриссака.

Свадебный обед был дан в Лувре, и король, который с величайшей неохотой согласился на этот брак, явился к столу с мрачным выражением лица, совершенно неподобающим для такого случая. Да и наряд короля находился в полном соответствии с его лицом: Генрих был облачен в темно-коричневый костюм, тот самый, в котором его написал Клуэ на картине, изображающей свадьбу Жуаеза. При виде этого угрюмого величия, этого короля, похожего на свой собственный призрак, гости цепенели от страха, и особенно сильно сжималось сердце у юной новобрачной, на которую король всякий раз, когда он удостаивал ее взгляда, взирал с явным неодобрением.

Однако насупленные в разгаре брачного пира брови короля, казалось, ни у кого не вызывали удивления; все знали, что причина кроется в одной из тех дворцовых тайн, что лучше обходить стороной, как подводные рифы, столкновение с которыми грозит неминуемым кораблекрушением.

Едва дождавшись окончания обеда, король порывисто вскочил, и всем гостям волей-неволей пришлось последовать его примеру; поднялись даже те, кто шепотом высказывал желание еще побыть за пиршественным столом.

Тогда Сен-Люк, долгим взглядом посмотрев в глаза жены, словно желая почерпнуть в них мужество, приблизился к своему господину.

– Государь, – сказал он, – не соблаговолит ли ваше величество послушать нынче вечером скрипки и украсить своим присутствием бал, который я хочу дать в вашу честь во дворце Монморанси?

Генрих III повернулся к новобрачному со смешанным чувством гнева и досады, но Сен-Люк склонился перед ним так низко, на лице его было написано такое смирение, а в голосе звучала такая мольба, что король смягчился.

– Да, сударь, – ответил он, – мы приедем, хотя вы совсем не заслуживаете подобного доказательства нашей благосклонности.

Тогда бывшая девица де Бриссак, отныне госпожа де Сен-Люк, почтительно поблагодарила короля, но Генрих повернулся к новобрачной спиной, не пожелав ей ответить.

– Чем вы провинились перед королем, господин де Сен-Люк? – спросила Жанна у своего мужа.

– Моя дорогая, я все расскажу вам потом, когда эта грозовая туча рассеется.

– А она рассеется?

– Должна, – ответил Сен-Люк.

Новобрачная еще не освоилась с положением законной супруги и не решилась настаивать; она запрятала любопытство в глубокие тайники сердца и дала себе слово продолжить разговор в другую, более благоприятную минуту, когда она сможет продиктовать свои условия Сен-Люку, не опасаясь, что он их отвергнет.

Сен-Люк пригласил на бал всех, кто числился в его друзьях или в друзьях короля. Кроме того, он разослал приглашения принцам и фаворитам принцев, начиная с приближенных нашего старого знакомца, герцога Алансонского, которого восшествие на королевский престол Генриха III сделало герцогом Анжуйским. Но герцог не счел нужным появиться на свадебном обеде в Лувре и, по всей видимости, не собирался присутствовать на свадебном балу во дворце Монморанси.

Короля Наваррского и его супруги в Париже не было, они, как это известно читателям нашего предыдущего романа, спаслись бегством в Беарн и там возглавили войска гугенотов, оказывавшие открытое сопротивление королю. Герцог Анжуйский, по своему всегдашнему обыкновению, тоже ходил в недовольных, но недовольство его было скрытым и незаметным; герцог неизменно старался держаться в задних рядах, выталкивая вперед тех дворян из своего окружения, кого не отрезвила ужасная судьба Ла Моля и де Коконнаса, чья казнь, несомненно, еще жива в памяти наших читателей.

Само собой разумеется, приверженцы герцога и сторонники короля пребывали в состоянии дурного мира: не менее двух-трех раз в месяц между ними завязывались дуэли, и только в редчайших случаях дело обходилось без убитых или по меньшей мере без тяжелораненых. Что до Екатерины Медичи, то самое заветное желание королевы-матери исполнилось – ее любимый сын достиг трона, о котором она так мечтала для него, а вернее сказать, для самой себя; теперь она царствовала, прикрываясь его именем, всем своим видом и поведением выказывая, что в сем бренном мире занята только заботами о своем здоровье и ничто другое ее не беспокоит.

Сен-Люк, встревоженный не сулящим ничего доброго отсутствием короля и принцев, пытался успокоить своего тестя, который по той же причине был огорчен до глубины души. Убежденный, как, впрочем, и весь двор, в том, что короля Генриха и Сен-Люка связывают тесные дружеские узы, маршал рассчитывал породниться с источником благодеяний, и – вот тебе на! – все вышло наоборот: его дочь сочеталась браком с ходячим воплощением королевской немилости. Сен-Люк всячески пытался внушить старику уверенность, которой сам не испытывал, а его друзья – Можирон, Шомберг и Келюс, разодетые в пух и прах, неестественно прямые в своих великолепных камзолах, с огромными брыжами, на которых голова покоилась, как на блюде, шуточками и ироническими соболезнованиями лишь подливали масла в огонь.

– Э! Бог мой! Наш бедный друг, – соболезновал Сен-Люку Жак де Леви, граф де Келюс, – я полагаю, на этот раз ты действительно пропал. Король на тебя сердится потому, что ты пренебрег его советами, а герцог Анжуйский, – потому, что ты не выказал должного почтения к его носу.

– Ну нет, – возразил Сен-Люк, – ошибаешься, Келюс, король не пришел потому, что отправился на богомолье в Мининский монастырь, что в Венсенском лесу, а герцог Анжуйский – потому, что влюбился в какую-нибудь даму, которую я, как на грех, обошел приглашением.

– Рассказывай, – возразил Можирон. – Видел, какую мину скорчил король на обеде? А ведь у человека, который раздумывает, не взять ли ему посох да и не пойти ли на богомолье, и выражение лица бывает умиленное. Ну а герцог Анжуйский? Пусть ему помешали прийти какие-то личные дела, как ты утверждаешь, но куда же делись его анжуйцы, где хотя бы один из них? Оглянись вокруг – полнейшая пустота, даже бахвал Бюсси не соизволил явиться.

– Ах, господа, – сказал маршал де Бриссак, сокрушенно качая головой, – как все это смахивает на опалу. Господи боже мой! Неужто его величество разгневался на наш дом, всегда такой преданный короне?

И старый царедворец скорбно воздел руки горе.

Молодые люди смотрели на Сен-Люка, заливаясь смехом; их веселое настроение отнюдь не успокаивало старого маршала, а лишь усугубляло его отчаяние.

Юная новобрачная, задумчивая и сосредоточенная, мучилась тем же вопросом, что и ее отец, – чем мог Сен-Люк прогневать короля?

Сам Сен-Люк, конечно, знал, в чем он провинился, именно потому он и волновался больше всех.

Вдруг у одной из дверей залы возвестили о прибытии короля.

– Ах! – воскликнул просиявший маршал. – Теперь мне уже ничего не страшно; для полного счастья мне не хватает только услышать о прибытии герцога Анжуйского.

– А меня, – пробормотал Сен-Люк, – присутствие короля пугает больше, чем его отсутствие; он явился сюда неспроста, наверное, хочет сыграть со мной злую шутку, и герцог Анжуйский не счел нужным явиться по той же причине.

Эти невеселые мысли не помешали Сен-Люку со всех ног устремиться навстречу своему повелителю, который наконец-то расстался с мрачным коричневым одеянием и вступал в залу в колыхании перьев, блеске шелков, сиянии брильянтов.

Но в тот самый миг, когда в одной из дверей появился король Генрих III, в противоположной двери возник другой король Генрих III – полное подобие первого, точно так же одетый, обутый, причесанный, завитой, набеленный и нарумяненный. И придворные, толпой бросившиеся было навстречу первому королю, вдруг остановились, как волна, встретившая на своем пути опору моста, и, закрутившись водоворотом, отхлынули к той двери, в которую вошел королевский двойник.

Перед глазами Генриха III замелькали разинутые рты, разбегающиеся глаза, фигуры, совершавшие пируэты на одной ноге.

– Что все это значит, господа? – спросил король. Ответом был громкий взрыв хохота.

Король, вспыльчивый по натуре и в эту минуту особенно не расположенный к кротости, нахмурился, но тут сквозь толпу гостей к нему пробрался Сен-Люк.

– Государь, – сказал Сен-Люк, – там Шико, ваш шут. Он оделся точно так же, как ваше величество, и сейчас жалует дамам руку для поцелуя.

Генрих III рассмеялся. Шико пользовался при дворе последнего Валуа свободой, равной той, которой был удостоен за тридцать лет до него Трибуле при дворе Франциска I, и той, которая будет предоставлена сорок лет спустя Ланжели при дворе короля Людовика XIII.

Дело в том, что Шико был необычный шут. Прежде чем зваться Шико, он звался де Шико. Простой гасконский дворянин, он не только дерзнул вступить в любовное соревнование с герцогом Майеннским, но и не постеснялся взять верх над этим принцем крови, за что герцог, как говорили, учинил над ним расправу и Шико пришлось искать убежища у Генриха III. За покровительство, оказанное ему преемником Карла IX, он расплачивался тем, что говорил королю правду, как бы горька она ни была.

– Послушайте, мэтр Шико, – сказал Генрих, – два короля на одном балу – слишком большая честь для хозяина.

– Коли так, то дозволь мне сыграть роль короля, как сумею, а сам попробуй изобразить герцога Анжуйского. Может, тебя и в самом деле примут за него, и ты услышишь что-нибудь любопытное или даже узнаешь, пусть не то, что твой братец замышляет, но хотя бы чем он занят сейчас.

– И в самом деле, – сказал король с явным неудовольствием, – мой брат, герцог Анжуйский, отсутствует.

– Еще одна причина, почему ты должен его заменить. Решено, я буду Генрихом, а ты – Франсуа, я буду царствовать, а ты – танцевать, я выложу весь набор ужимок, подобающих королевскому величию, а ты малость поразвлечешься, бедный король.

Взгляд короля остановился на Сен-Люке.

– Ты прав, Шико. Я займусь танцами, – сказал он.

«Как я ошибался, опасаясь королевского гнева, – подумал маршал де Бриссак. – Совсем наоборот, король в редкостном расположении духа».

И он засуетился, расточая комплименты всем гостям без разбору, налево и направо, а главное, не забывая при этом похвалить и себя за то, что ему удалось подыскать дочери супруга, столь щедро осыпанного милостями его величества.

Тем временем Сен-Люк подошел к своей жене. Жанна де Бриссак не была писаной красавицей, однако она обладала прелестными черными глазками, белоснежными зубками, ослепительным цветом лица, то есть всем тем, что в совокупности принято называть очаровательной внешностью.

– Сударь, – обратилась она к мужу, поглощенная все той же мыслью, – объясните мне, чего от меня хочет король? С тех пор как он здесь, он не перестает мне улыбаться.

– Но когда мы возвращались с обеда, вы говорили совсем другое, милая Жанна. Тогда его взгляд пугал вас.

– Тогда его величество был в дурном настроении, – сказала молодая женщина, – ну а теперь…

– Теперь еще хуже, – прервал ее Сен-Люк. – Король смеется, не разжимая губ. Я предпочел бы видеть его зубы. Жанна, бедняжка моя, король приготовил для нас какой-то подлый сюрприз. О, не глядите на меня так нежно, умоляю вас, лучше всего повернитесь ко мне спиной! Смотрите, к нам весьма кстати приближается Можирон. Удержите его возле себя, приголубьте, приласкайте его.

– Знаете, сударь, – улыбнулась Жанна, – вы даете мне довольно сомнительный совет, и если я в точности ему последую, могут подумать…

– Ах! – вздохнул Сен-Люк. – Ну и пусть подумают. Просто прекрасно будет, если подумают.

И, повернувшись спиной к своей донельзя удивленной супруге, он отправился ублажать Шико, который увлеченно пыжился, изображая короля, и своими гримасами вызывал всеобщее веселье.

Тем временем Генрих, пользуясь дарованной ему свободой от королевского величия, танцевал, но, танцуя, не терял из виду Сен-Люка: то подзывал его к себе и делился пришедшей в голову остротой, которая всякий раз, независимо от того, удалась она или нет, вызывала у новобрачного приступ громкого смеха, то угощал его из своей бонбоньерки засахаренным миндалем и глазированными фруктами, которые Сен-Люк неизменно находил превосходными. Стоило Сен-Люку на минуту отлучиться из той залы, где был король, хотя бы с намерением поприветствовать гостей в других залах, как Генрих тут же отряжал за ним одного из своих родственников или придворных, и сияющий улыбками новобрачный возвращался к своему повелителю, а король, увидев своего любимца, обретал превосходное расположение духа.

Внезапно королевских ушей достиг шум настолько сильный, что его не могла заглушить общая сумятица звуков.

– Да, государь, – отозвался Сен-Люк, не показывая вида, что уразумел намек, содержащийся в этих словах, – похоже, что он с кем-то не поладил.

– Подите узнайте, что там случилось, – распорядился король, – и немедленно доложите мне.

Сен-Люк отправился выполнять приказ.

И в самом деле, Шико громко кричал, в подражание королю выговаривая слова в нос:

– Я навыпускал кучу указов против расточительства, если их мало, я выпущу новые и буду их множить и множить, пока они не возымеют своего действия. Коли они недостаточно хороши, пусть их, по крайней мере, будет много. Клянусь рогом Вельзевула, моего кузена, шесть пажей, господин де Бюсси, – это слишком.

И Шико надул щеки, широко расставил ноги и подбоченился, добившись полного сходства с королем.

– Что он там болтает о Бюсси? – нахмурясь, спросил король.

Уже вернувшийся Сен-Люк хотел было ответить, но тут толпа расступилась и открыла их взорам шестерых пажей, одетых в камзолы из золотой парчи и увешанных ожерельями; на груди у каждого пажа всеми цветами радуги сиял герб его господина, вышитый драгоценными камнями. За пажами выступал красивый молодой мужчина, он высоко нес свою гордую голову и шествовал, презрительно вздернув верхнюю губу и бросая по сторонам надменные взоры. Его простая одежда из черного бархата разительно отличалась от богатых костюмов пажей.

Можирон, Шомберг и Келюс окружили короля, словно желая защитить его от опасности.

– Ах вот как, слуга здесь, а хозяина что-то не видать, – сказал Можирон, намекая на неожиданное появление Бюсси и на отсутствие герцога Анжуйского, к свите которого тот принадлежал.

– Подождем, – заметил Келюс, – перед слугой идут его собственные слуги, а главный хозяин, может быть, появится после хозяина шести первых слуг.

– Тут есть о чем тебе поразмыслить, Сен-Люк, – вмешался Шомберг, самый молодой, а посему и самый дерзкий миньон короля Генриха. – Ты заметил, что господин де Бюсси не слишком-то почтителен по отношению к тебе? Видишь – на нем черный камзол. Какого черта! Разве это наряд для свадебного бала?

– Нет, – заметил Келюс, – это траур для похорон.

– Ах, уж не его ли это похороны и не надел ли он траур по самому себе? – пробормотал Генрих.

– И при всем том, Сен-Люк, – сказал Можирон, – герцог Анжуйский не последовал за Бюсси. Неужели ты и тут попал в немилость?

Это многозначительное «и тут» кольнуло новобрачного в самое сердце.

– Ну а почему, собственно, он обязан следовать за Бюсси? – подхватил Келюс. – Неужто вы позабыли: когда его величество оказал честь господину де Бюсси и обратился к нему с вопросом, не пожелает ли он принадлежать к людям короля, то Бюсси ответил, что, уже принадлежа к дому Клермонов, он не испытывает необходимости принадлежать кому-то еще и вполне довольствуется возможностью быть хозяином самому себе, ибо уверен, что в собственной персоне обретет самого лучшего принца из всех существующих на свете.

Король сдвинул брови и закусил ус.

– И несмотря на это, – сказал Можирон, – как мне кажется, Бюсси все же поступил в свиту герцога Анжуйского.

– Ну и что же, – флегматично парировал Келюс, – значит, он счел, что герцог посильнее нашего короля.

Это замечание до глубины души задело Генриха, который всю свою жизнь по-братски ненавидел герцога Анжуйского. Поэтому, хотя король не произнес ни слова, он заметно для всех побледнел.

– Ну, ну, господа, – попытался утихомирить разгорающиеся страсти дрожащий от волнения Сен-Люк, – пощадите хоть немного моих гостей. Не портите мне день свадьбы.

Эта мольба, по-видимому, направила мысли Генриха в другое русло.

– В самом деле, не будем портить Сен-Люку день его свадьбы, господа, – сказал он, покручивая усы с лукавым видом, который не ускользнул от бедного новобрачного.

– Так что же выходит, – воскликнул Шомберг, – Бюсси нынче в союзе с Бриссаками?

– Откуда ты это взял? – спросил Можирон.

– Оттуда, что Сен-Люк стоит за него горой. Черт побери! В этом презренном мире каждый стоит только сам за себя. Я не солгу, сказав, что у нас защищают только своих родных, союзников и друзей.

– Господа, – возразил Сен-Люк, – господин де Бюсси мне не союзник, не друг, не родственник: он мой гость.

Услышав эти слова, король бросил на говорившего злобный взгляд.

– И кроме того, – поторопился исправить свой промах несчастный Сен-Люк, сраженный королевским взором, – я вовсе не собираюсь его защищать.

Бюсси, предшествуемый шестеркой пажей, с достоинством приближался к королю, намереваясь его приветствовать, но тут Шико, не стерпев, что кому-то отдают предпочтение перед его особой, закричал:

– Эй, ты, там! Бюсси! Бюсси д’Амбуаз! Луи де Клермон! Граф де Бюсси! Тебя, видать, не докличешься, пока не перечислишь всех твоих титулов. Неужто ты не видишь, где настоящий Генрих, неужто не можешь отличить короля от дурака? Тот, к которому ты так важно вышагиваешь, это Шико, мой дурак, мой шут. Он порой вытворяет такие лихие дурачества, что я со смеху помираю.

Однако Бюсси невозмутимо продолжал свой путь и, поравнявшись с Генрихом, уже хотел было склониться перед ним в поклоне, но тут король сказал:

– Разве вы не слышите, господин де Бюсси? Вас зовут.

И под громкий хохот миньонов повернулся спиной к молодому человеку.

Бюсси покраснел от гнева, но тут же взял себя в руки. Он сделал вид, будто принимает всерьез слова короля, и, словно не слыша шуточек Келюса, Шомберга и Можирона и не видя их наглых усмешек, обратился к Шико.

– Ах, простите, государь, – сказал он. – Иные короли так похожи на шутов, что ошибиться весьма нетрудно. Я надеюсь, вы извините меня за то, что я принял вашего шута за короля.

– Что такое? – протянул Генрих, поворачиваясь к Бюсси. – Что он сказал?

– Ничего, государь, – поспешил отозваться Сен-Люк, которому, по-видимому, небеса предназначили весь этот вечер быть миротворцем, – ничего, ровным счетом ничего.

– Нет, мэтр Бюсси, – изрек Шико, поднявшись на носки и надув щеки, как это делал король, желая придать себе величественный вид, – ваше поведение непростительно.

– Прошу извинить меня, государь, – смиренно молил Бюсси, – я задумался.

– О чем? Небось о своих пажах, сударь? – раздраженно спросил Шико. – Да, вы разоритесь на этих мальчишках, и, клянусь смертью Христовой, вы явно покушаетесь на наши королевские прерогативы.

– Но каким образом? – почтительно осведомился Бюсси; он понимал, что, позволив шуту занять свое место, король поставил самого себя в смешное положение. – Прошу ваше величество объясниться, и если я действительно допустил ошибку, ну что ж, я признаюсь в этом со всем смирением.

– Рядите в золотую парчу всякий сброд, – и Шико ткнул пальцем в пажей, – а вы, вы, – дворянин, полковник, отпрыск Клермонов, почти принц, наконец, вы являетесь на бал в простом черном бархате.

– Государь, – громко сказал Бюсси, поворачиваясь к миньонам короля, – я поступаю так потому, что в наше время всякий сброд наряжается как принцы, и хороший вкус требует от принцев, чтобы они отличали себя, одеваясь как всякий сброд.

И он вернул молодым миньонам, утопающим в блеске драгоценностей, усмешку не менее презрительную, чем те, которыми они награждали его минуту тому назад.

Генрих посмотрел на своих любимцев, побледневших от ярости; казалось, скажи он только слово, и они бросятся на Бюсси. Келюс, который больше других был зол на Бюсси и давно бы схватился с ним, не запрети ему этого король, положил руку на эфес шпаги.

– Уж не намекаете ли вы на меня и на моих людей? – воскликнул Шико. Узурпировав место короля, он произнес те слова, которые подобало бы произнести Генриху.

Но при этом шут встал в напыщенную героическую позу капитана Матамора и был настолько смешон, что половина зала разразилась хохотом. Другая половина молчала по очень простой причине: те, кто смеялся, смеялись над теми, кто хранил серьезный вид.

Трое друзей Бюсси, почуяв назревавшую стычку, сплотились вокруг него. Это были Шарль Бальзак д’Антрагэ – более известный под именем Антрагэ, Франсуа д’Оди, виконт де Рибейрак, и Ливаро.

Увидев такую подготовку к враждебным действиям, Сен-Люк догадался, что Бюсси пришел по поручению герцога с целью учинить скандал или бросить кому-нибудь вызов. При этой мысли Сен-Люк вздрогнул, он почувствовал себя зажатым между двумя могущественными и распаленными гневом противниками, избравшими его дом полем сражения.

Несчастный новобрачный поспешил к Келюсу, возбужденный вид которого бросался всем в глаза, положил руку на его пальцы, сжимавшие эфес шпаги, и обратился к нему со словами увещевания:

– Бога ради, дружище, уймись. Подожди, наш час еще придет.

– Проклятие! Уймись ты сам, если можешь! – закричал Келюс. – Ведь пощечина этого наглеца задела тебя не меньше, чем меня. Кто оскорбил одного из нас, оскорбил всех нас, а кто оскорбил всех нас, оскорбил короля.

– Келюс, Келюс, – не отставал Сен-Люк, – подумай о герцоге Анжуйском, это он стоит за спиной Бюсси. Правда, его здесь нет, но тем более нам надо быть настороже, он невидим, но тем он опаснее. Надеюсь, ты не оскорбишь меня подозрением, что мне страшен слуга, а не господин?

– Дьявольщина! Да кто может быть страшен людям французского короля? Если мы подвергнемся опасности, сражаясь за короля, то король сумеет оборонить нас.

– Тебя – да, но не меня, – жалобно сказал Сен-Люк.

– Ах, пропади ты пропадом! И какого дьявола ты вздумал жениться?! Ведь ты знаешь, как ревнует король своих друзей.

«Ладно, – подумал Сен-Люк, – раз уж каждый стоит только за себя, то не будем и мы о себе забывать. Я хочу прожить спокойно хотя бы первые две недели после свадьбы, а для этого мне надо задобрить герцога Анжуйского».

И с такими мыслями он оставил Келюса и направился к Бюсси.

После своих дерзких слов Бюсси стоял с гордо поднятой головой и обводил взглядом присутствующих. Он весь ушел в слух, надеясь в ответ на брошенные им оскорбления уловить какую-нибудь дерзость по своему адресу. Но никто на него не смотрел, все хранили упорное молчание: одни опасались вызвать неодобрение короля, другие – неодобрение Бюсси.

Последний, увидев приближающегося к нему Сен-Люка, решил, что наконец-то добился своего.

– Сударь, – обратился он к хозяину дома, – по-видимому, вы желаете побеседовать со мной и, наверное, я обязан этой честью тем словам, которые я только что произнес?

– Словам, которые вы только что произнесли? – с самым простодушным видом переспросил Сен-Люк. – А что, собственно, вы произнесли? Я ничего не слышал, уверяю вас. Я просто увидел вас и обрадовался, что могу доставить себе удовольствие приветствовать столь высокого гостя и поблагодарить его за честь, оказанную моему дому.

Бюсси был человеком незаурядным во всех отношениях: смелым до безрассудства, но в то же время образованным, остроумным и прекрасно воспитанным. Зная несомненное мужество Сен-Люка, он понял, что долг гостеприимства одержал в нем верх над утонченной щепетильностью придворного. Всякому другому Бюсси не преминул бы слово в слово повторить сказанную им фразу, то есть бросить вызов в лицо, но, обезоруженный дружелюбием Сен-Люка, он отвесил ему вежливый поклон и произнес несколько любезностей.

– Эге! – сказал Генрих, увидев, что Сен-Люк разговаривает с Бюсси. – Мне кажется, мой петушок уже прокукарекал капитану. Правильно сделал, но я не хочу, чтобы его убили. Пойдите, Келюс, узнайте, в чем там дело. Впрочем, нет, у вас слишком горячий нрав. Пойдите лучше вы, Можирон.

– Что ты сказал этому фату? – спросил король, когда Сен-Люк вернулся.

– Я, государь?

– Ну да, ты.

– Я пожелал ему доброго вечера.

– Вот как! И это все? – сердито буркнул король. Сен-Люк понял, что сделал неверный шаг.

– Я пожелал ему доброго вечера, – продолжал он, – а потом сказал, что завтра поутру буду иметь удовольствие пожелать ему доброго утра.

– Хорошо. А я было усомнился в твоей смелости, удалец.

– Но, ваше королевское величество, окажите мне милость сохранить это в тайне, – подчеркнуто тихим голосом попросил Сен-Люк.

– Черт побери! Само собой, я не собираюсь тебе мешать. Хорошо бы ты избавил меня от него, но сам при этом не поцарапался.

Миньоны обменялись между собой быстрыми взглядами, но Генрих III сделал вид, что ничего не заметил.

– Ибо в конце концов, – продолжал он, – этот наглец стал совершенно невыносим.

– Да, да, – сказал Сен-Люк. – Но будьте спокойны, государь, рано или поздно на него найдется управа.

– Гм, – недоверчиво хмыкнул король, покачивая головой, – шпагой он владеет мастерски. Хорошо бы его покусала бешеная собака. Так бы мы от него отделались без всяких трудов.

И он бросил косой взгляд на Бюсси, который разгуливал по залу в сопровождении трех своих друзей, толкая или высмеивая всех, кого он считал врагами герцога Анжуйского, – само собой разумеется, что эти люди были сторонниками короля.

– Черт побери, – закричал Шико, – не смейте обижать моих любимчиков, мэтр Бюсси, а не то будь я хоть король-раскороль, но я обнажу шпагу не хуже любого шута.

– Ах, мошенник, – пробормотал Генрих, – даю слово, он прав.

– Если Шико будет продолжать свои шуточки в том же духе, я его поколочу, государь, – сказал Можирон.

– Не суйся, куда тебя не спрашивают, Можирон. Шико дворянин и весьма щепетилен в вопросах чести. К тому же колотушек заслуживает вовсе не он, здесь он отнюдь не из самых дерзких.

На этот раз намек был ясен; Келюс сделал знак д’О и д’Эпернону, которые блистали в других углах зала и не были свидетелями выходки Бюсси.

– Господа, – начал Келюс, отведя своих друзей в сторону, – давайте посоветуемся. Ну а ты, Сен-Люк, иди беседуй с королем и продолжай свое дело миротворца, по-моему, ты в нем весьма преуспел.

Сен-Люк счел это предложение разумным и отошел к королю, который о чем-то горячо спорил с Шико. Келюс увлек четырех миньонов в оконную нишу.

– Ну послушаем, зачем ты нас созвал, – сказал д’Эпернон. – Я там волочился за женой Жуаеза и предупреждаю: если ты не сообщишь что-нибудь по-настоящему важное, я тебя никогда не прощу.

– Я хочу вас предупредить, господа, – обратился Келюс к своим товарищам, – что сразу же после бала я отправляюсь на охоту.

– Отлично, – сказал д’О, – а на какого зверя?

– На кабана.

– Что это тебе взбрело в голову? Ехать охотиться в такой собачий холод! И для чего? Чтоб тебе же выпустили кишки в каком-нибудь перелеске?

– Ну и пусть! Все равно я еду.

– Нет, с Можироном и Шомбергом, мы будем охотиться для короля.

– Король изъявил желание видеть завтра на своем обеденном столе кабанью голову.

– С отложным воротником по-итальянски, – сказал Можирон, намекая на простой отложной воротничок, который носил Бюсси, в отличие от пышных брыжей миньонов.

– Так, так, – подхватил д’Эпернон. – Идет. Я участвую в деле.

– Но что случилось? – спросил д’О. – Объясните мне, я все еще ни черта не понимаю.

– Э, да оглянись вокруг, мой милый.

– Ну, оглянулся.

– Разве ты не видишь наглеца, который смеется тебе в лицо?

– Бюсси, что ли?

– Ты угадал. А не кажется ли тебе, что это и есть тот самый кабан, чья голова порадовала бы короля?

– Ты уверен, что король… – начал д’О.

– Вполне уверен, – прервал его Келюс.

– Тогда пусть будет так. На охоту! Но как мы будем охотиться?

– Устроим засаду. Засада всего надежнее.

Бюсси издали заметил, что миньоны о чем-то совещаются, и, не сомневаясь, что речь идет о нем, направился к своим противникам, на ходу перебрасываясь шуточками с друзьями.

– Присмотрись получше, Антрагэ, взгляни-ка, Рибейрак, как они там разбились на парочки. Это просто трогательно! Их можно принять за Евриала с Нисом, Дамона с Пифием, Кастора с… Но постой, куда делся Поллукс?

– Поллукс женился, – ответил Антрагэ, – и наш Кастор остался без пары.

– Чем они там занимаются, по-вашему? – громко спросил Бюсси, дерзко разглядывая миньонов.

– Держу пари, – отозвался Рибейрак, – они изобретают новый крахмал для воротничков.

– Нет, господа, – улыбаясь, ответил Келюс, – мы сговариваемся отправиться на охоту.

– Шутить изволите, синьор Купидо, – сказал Бюсси, – для охоты нынче слишком холодно. У вас вся кожа потрескается.

– Не беспокойтесь, сударь, – в тон ему ответил Можирон, – у нас есть теплые перчатки, и камзолы наши подбиты мехом.

– А-а, вот это меня успокаивает, – заметил Бюсси. – Ну и когда же вы выезжаете?

– Может быть, даже нынче ночью, – сказал Шомберг.

– Никаких «может быть». Непременно нынче ночью, – поправил его Можирон.

– В таком случае я должен предупредить короля, – заявил Бюсси. – Что скажет его величество, если завтра на утреннем туалете все его любимцы будут сморкаться, чихать и кашлять?

– Не трудитесь понапрасну, сударь, – сказал Келюс, – его величеству известно, что мы собираемся охотиться.

– На жаворонков, не так ли? – насмешливо поинтересовался Бюсси, стараясь придать своему голосу как можно более презрительное звучание.

– Нет, сударь, – сказал Келюс, – не на жаворонков, а на кабана. Нам надо во что бы то ни стало раздобыть его голову.

– А зверь? – спросил д’Антрагэ.

Как же всё было на самом деле?

Замок Монсоро возвышается сегодня в некотором отдалении от берега Луары. В XV веке, в момент постройки замка, один из его фасадов выходил прямо к реке, и только в 1820 году был обустроен берег. Строительством замка занимался Жан де Камбес - один из приближенных Карла VII, который хотел таким образом контролировать различные дороги, пересекающие местность, в том числе и путь, проделываемый паломниками, отправлявшимися в аббатство Фонтевро.Персонаж, наиболее знаменитый во всей истории замка, без сомнения,Шарль де Камбес, которого обессмертил Александр Дюма-отец в своем романе "Графиня де Монсоро ". Это литературное произведение, созданное три века спустя после описываемых событий, излагает историю Шарля , его жены Франсуазы (не Дианы, как в романе) и ее любовника - сеньора де Бюсси д"Амбуаз

Луи де Клермон, сеньор де Бюсси д"Амбуаз . Родившийся в 1549-ом году, он был типичным дворянином той эпохи, отважным, гордым, жестоким и дерзким. Дюма почти ничего не исказил в его описании, только умолчал про некоторые факты, отнюдь не свидетельствующие о его благородстве, например, про то, что во время Варфоломеевской ночи, воспользовавший удачным случаем, Бюсси убил своего родственника Антуана де Клермона, с котором имел тяжбу по поводу наследства. Таким образом, спорный замок, из-за которого и была тяжба, достался Бюсси. Сначала Бюсси был на службе герцога Анжуйского, будущего короля Генриха III, даже сопровождал его в Польшу, и лишь позже перешел к его братуФрансуа. То, что Бюсси был отчаянным дуэлянтом и любовником королевы Марго, это полная правда.

Теперь — героиня. В действительности эту даму звали Франсуаза де Маридор , родилась она в 1555-ом году. В 1573-ем году она вышла замуж за Жана де Косме, однако уже в 1574-ом году овдовела, а в 1575-ом году вышла замуж вторично, за Шарле де Шамбе, графа де Монсоро. (Последний, кстати, был вовсе не стариком, родившись в 1549-ом году, он приходился ровесником Бюсси!) Ну и кончено, нельзе не упомянуть о том, что прекрасная графиня была одной из придворных дам Екатерины Медичи, того самого «Летучего эскадрона», так что на ее юную, неопытную и беззащитную девушку она никак не тянула.

А вот и место действия — замок де Монсоро, а вовсе не дом в Париже. В 1579-ом году Бюсси, по поручению Франсуа Анжуйского находящийся в провинции, встретил там прекрасную графиню, с которой к тому же был знаком по парижской светской жизни, и, воспользовавшись отсутсвием ее мужа, находящегося в Париже, закрутил с ней роман. Все б ничего, но пикантные подробности этих отношений он имел неосторжность описать в письме, посланном другу в Париж. А тот возьми и покажи письмо герцогу Франсуа, ну а тот передал его королю (кстати, никакой информации о том, что герцог тоже был неравнодушен к жене графа де Монсоро, не найдено, однако интересно, почему же он тогда передал письмо?), а Генрих III, имевший на Бюсси зуб еще из-за Марго, не упустил возможности наконец-то поквитаться с ним.
И история получила свою трагическую развязку. Монсоро вынудил супругу пригласить любовника на свидание, где вместо прекрасной дамы его ждали 15(!) вооруженных молодчиков. Сумев уложить половину, Бюсси почти спасся, но… в общем, не буду повторять этих трагических подробностей, у Дюма они описаны весьма точно.

А вот дальнейшие события развивались не так, как в романе. Франсуаза де Монсоро вовсе не стала убегать от мужа или мстить герцогу Франсуа. Она просто… помирилась с мужем, и далее продолжала жить с ним в любви и согласии. У них родилось двое сыновей и четыре дочери, Франсуаза умерла в 1620-ом году, в возрасте 65-ти лет, а супруг пережил ее меньше чем на год (с) "Графиня де Монсоро", или как все было на самом деле .

Мой любимый герой ))

ШУТ ШИКО

Шико (1540-1591) родился в Гасконии в 1540 году, на берегах Сены. Будучи южанином, он очень любил солнце. Настоящее имя - Жан-Антуан д’Анжлер.Происходил из дворянской семьи. Шико был необычный шут. Прежде чем зваться Шико, он звался де Шико (приставка «де» означала знатное происхождение).Единственный шут за всю историю Франции который носил шпагу. Да еще какую! Не уступающую самому Бюсси. В марте 1584 ему был пожалован королём аристократический титул.Шико пользовался при дворе последнего Валуа свободой, равной той,которой был удостоен за тридцать лет до него Трибуле при дворе Франциска I, и той,которая будет предоставлена сорок лет спустя Ланжели при дворе короля Людовика XIII.

Шут обладал неограниченными возможностями. Ему было позволено абсолютно все.Начиная от того что можно было улечься спать посередине зала во время королевской аудиенции и до того чтобы при людях обозвать короля дураком! Шут может сидеть на королевском троне, может стоять впереди короля, позади него, рядом,может говорить от имени короля, может передразнивать его.Вы себе это представить можете?Когда в те времена только один чей-то недобрый глаз в сторону царствуюшей особы мог повлечь гнев и наказание.

Шуту было не обязательно все время ходить с бубенчиками на голове, пестрой одежде и длинных скороходах с задернутыми носами, походить на скомороха. Тут Шико был исключением. У него был прекрасный вкус. Одевался он просто, но со вкусом, вкусом дворянина!

Основной задачей шута состояло в том что бы он веселил и развлекал короля. Шико с этим прекрасно справлялся. У него было потрясающее чувство юмора. Он мог мертвого рассмешить. От его лихих дурачеств, король порой чуть со смеху не помирал. Король его очень любил. Он был для него самым близким другом. Он доверял своему шуту дела государственной(государсвтенной!!!) важности и частенько просил о помощи или обращался за мудрым советом. Они все время были почти безотлучными. Всегда ВМЕСТЕ.Шико оберегал Генриха Валуа, как мать оберегает ребенка .

Он обладал всеми качествами которыми должен обладать человек служивший при дворе: лицемерие, наигранные улыбки, гримасы, лукавая ирония, сарказм и притворство. Он был остроумен, весел, полон задора и энергии. Он излучал свет и положительные эмоции.

Он находил общий язык с любым человеком. Даже с самым злейшим врагом короля! Он мог влиться в доверие к любому. Как к пьянице монаху так к принцу крови. Он знал практически все что происходит в королевстве и за его пределами. Он просчитывал все на несколько ходов вперед. Фактически Шико был королем Франции. В Шико была воплощена мудрость королевства!!!

Шико был прекрасным философом, он ничего не принимал близко к сердцу. Он смеялся потихоньку над неблагодарностью людей и по своему обыкновению чесал себе нос и подбородок.

1591 году придворный шут Шико стал жертвой покушения при осаде Руана (город и порт на севере Франции, в 100 км от устья все той же Сены) в рамках таинственной интриги, организованной Католической Лигой. Так закончилась жизнь великого шута и славного дворянина (с) из дневника красавицу_видеть_хотите за картинку спасибо gold-a

О фильме

Есть такой жанр, который называется жанром «плаща и шпаги». Обычно это означает, что в фильме будет полный набор красавиц и красавцев на любой вкус, много любви, много интриг, красивые костюмы и почти непременно надпись в титрах «по мотивам романа Александра Дюма».

..В 1997 году вышла на телеэкраны «Графиня де Монсоро» Следует сразу отметить удачный подбор актеров на практически все главные роли, а их в сериале очень много. Великолепный Евгений Дворецкий в роли короля Генриха, совершенно потрясающий Шико - Алексей Горбунов, и конечно - несомненный успех обеспечил Александр Домогаров в роли де Бюсси. Екатерина Васильева, Юрий Беляев, Кирилл Казаков, Екатерина Стриженова, Игорь Ливанов, - все они на своих местах.

Отрывок из интервью с режиссером фильмов “Сердца трех” и “Графиня де Монсоро” Владимиром Попковым

- До меня картина уже полгода находилась в подготовительном периоде. Работал над ней приятель Жигунова, его ровесник, известный актер. А когда Сергей Викторович понял, что он “не потянет”, то позвонил мне. В его положении нужен был человек с репутацией профессионала и производственника.

Когда я приехал, многие актеры были уже утверждены. Бюсси играл актер Виктюка, я же настоял на Саше Домогарове, которого отверг предыдущий режиссер, отстоял Женю Дворжецкого, Лешу Горбунова. Хотя сыграть Шико хотели очень многие (Угольников и др.), я говорил об этой роли и с Леонидом Филатовым, но он тогда уже болел. Поначалу Жигунов был категорически против Горбунова: “Я обожаю Лешу, фильм “Груз без маркировки”, но при чем тут Шико?!” Пришлось долго убеждать его, что шут - главный идеолог, король короля...

В отличие от Сергея Жигунова, я не был поклонником Дюма даже в детстве. Как вы помните, сам по себе роман “Графиня де Монсоро” - очень рыхлый и скучный. Прочитав сценарий, я пришел в ужас: он был еще хуже. Поэтому я поставил Жигунову свои условия: мой оператор (Павел Небера), мой композитор (Олег Кива) плюс - переписываем сценарий. Он пошел на это, но потребовал не сдвигать график съемок (сценарий был закончен, когда мы уже отсняли серий десять).

И, конечно, я не был согласен с кандидатурой актрисы на главную женскую роль. Дошло до того, что я уже хотел уходить из картины. В итоге пришлось полностью поменять концепцию замысла. Мне всегда нужна внутренняя точка отсчета, которую зритель, возможно, и не уловит. Когда она найдена, все остальное - дело техники.

В данном случае я понял, почему погибли Бюсси и Монсоро: они - “лишние” люди. Бюсси - последний рыцарь Франции, а Монсоро - первый буржуа, собственник, рожденный раньше своего времени. Диана же получилась как бы ангелом смерти, ускорившим их гибель. В картине, как мне кажется, появился социальный смысл. Поэтому у нас такие прохладные сцены любви. Было снято много материала, прежде чем мне в голову пришла эта идея. Другого пути у меня не было...

Еще одна трудность - обилие в романе описаний и монологов, которые нужно было перевести в действие. Это достигалось всякими уловками: ложными интригами и намеками, поддерживающими интерес зрителя. Мы работали на износ, в экстремальных временных рамках - 200-300 полезных метров в день (в советские времена - не более 50, а в труднопостановочных картинах и того меньше). Бывали курьезные случаи, поскольку таким разгильдяям, как Дворжецкий и Горбунов (смеется), мне иногда приходилось суфлировать, стоя за камерой. Чего не скажешь о Юрии Беляеве (Монсоро), который всегда знал текст безукоризненно.

У продюсера были жесткие обязательства перед РТР, а показ уже два раза переносился. Были задействованы такие силы, что о творчестве речь уже не шла - нужно было быстрее сдать картину. Никто не рассчитывал, что съемки затянутся на три года - Жигунов вообще наивно полагал, что справимся года за полтора. Порой мне даже некогда было переснимать. В результате - некая “скороговорка” в финале, в которой я, конечно, не виноват... (с) Владимир Попков

Экранизаций Дюма не счесть. Но вот загвоздка: все они в сущности оказываются весьма далеки от Дюма вовсе не по причинам исторической точности, поскольку история, по его собственному заявлению, служила лишь вешалкой для его сюжетов. Они далеки от Дюма в том, что лишь рассказывают нам что-то из жизни тех самых исторических персонажей, о которых писал он, но в угоду кинематографическому зрелищу часто делают их плоскими и двухмерными. И то самое очарование Дюма исчезает, прячется за одной из многочисленных штор роскошных дворцов.

Снимая свой сериал, его создателям удалось то, что мало кому удается. Они поселили в нем Дюма. И дело вовсе не в дословном следовании книги, которое, как известно, чаще всего вредит хорошей экранизации, чем помогает. Кроме отлично прописанного сценария, в котором нет ни грамма лишнего, фильм удивительным образом погружает в атмосферу Дюма.

Этому помогают все мелкие и незаметные, но столь важные детали. Музыкальное сопровождение, написанное Олегом Кивой. Удивительно красивые виды дворцов и замков, как снаружи, так и внутри, где решаются государственные дела и плетутся интриги. Это те самые таверны и кривые улочки, где пируют и сражаются на дуэлях герои романа.

Настоящие таверны и улочки, а не те дешевые подделки, которые так полюбили создатели современных псевдоисторических сериалов, в которых все настолько искусственно, что диву даешься, как исторические фильмы можно приравнять к ситкомам, где условность декораций - жанровый прием, совершенно неподобающий авантюрно-приключенческому кино. Нет, в «Графине де Монсоро», даже если таверна была создана специально для съемок, то она выглядит по настоящему грязной и закопченной, а не только что собранной из пенопласта.

Но и это не главное.Главное, что удалось Попкову со товарищи - это передать тех дорогих сердцу персонажей, в которых невозможно не влюбиться. Каждый из них, даже, казалось бы, самый незначительный, обретает свое собственное место, ему положенное - и оживает. И главная заслуга, безусловно, принадлежит тем великолепным актерам, что сыграли всех без исключения действующих лиц, которых у Дюма, как известно, немало.

Перечислить всех невозможно, поскольку в фильме заняты такие замечательные актеры, как Александр Домогаров, Евгений Дворжецкий, Борис Клюев, Екатерина Васильева, Дмитрий Марьянов, Дмитрий Певцов. Из главных героев стоит отдельно выделить королевского шута Шико, сыгранного Алексеем Горбуновым, в этом фильме исполнившим, вероятно, одну из своих лучших ролей. Именно благодаря этому актеру насмешливое лицо шута в любой момент готово смениться выдержкой благородного дворянина.

И, конечно, следует непременно упомянуть брата Горанфло, роль которого столь блестяще исполнена Владимиром Долинским. Умиление, вызываемого пьяной рожей беспутного монаха, достойно самой высокой похвалы.

Владимир Долинский (о Горанфло, Шико и "Графине де Монсоро"):
Я так полюбил своего героя, что просто купался в образе! Порой мне изменяло чувство меры, и Попкову приходилось сдерживать меня. Однако он умеет охлаждать пыл актеров очень грамотно, деликатно. Вот, скажем, Де Бюсси Саши Домогарова или Шико Алеши Горбунова получились ролями-"бриллиантиками"! Попков умеет шлифовать грани...

...Прошло уже столько лет, но когда время от времени возвращаешься к любимым героям, снова переживаешь за судьбу Дианы де Монсоро и графа де Бюсси, следишь за злоключениями наивного и добросердечного Генриха Валуа, пытающегося примирить свой народ и своей слабостью подталкивающего страну к кризису, наслаждаешься хитроумными интригами благородного шута Шико, понимаешь, что после ничего подобного снято не было и вряд ли будет.

Наверное, такая неповторимость увеличивает художественную ценностью этого фильма. Но и грусть тоже навевает. Ведь понимаешь, что это последнее произведение эпохи ушедшего прочь жанра.
Пусть кино будет разным. А великий рассказчик Дюма живет и здравствует на экранах, пусть и не больших, а телевизионных, но зато в своем истинном обличье.(с)Идущий