Христиане – это такие особенные «немцы. С чего бы это
И свет во тьме светит.
И тьма не объяла его.
Жизнь писателя иногда бывает так же интересна и непредсказуема, как роман. Ну если не роман, то хотя бы рассказ. Я только что закончил книгу о вологодских губернаторах, правивших Вологодской губернией со времен Екатерининской реформы до 1917 года, и, довольный законченной работой, приехал в Москву, где мне неожиданно предложили написать книгу о Дмитрии Донском. Писатели от века не слишком избалованы заказами, а в нынешние времена в особенности. Чаще всего они пишут, что им интересно, а потом ходят и с нервными переживаниями пристраивают свою рукопись. А тут ничего пристраивать не надо, только пиши. Я, конечно, с радостью согласился. Да что тут говорить: лестно писать о народном герое, имя которого народ помнит седьмое столетие.
Взволнованный, я вышел из редакции. Остановился и оцепенел на крыльце. Волна оторопи, какого-то ужаса окатила меня.
Надо мной и вокруг меня шумела Москва, катились ряды машин, куда-то шли беспечные, не отягощённые никакими думами и впопыхах данными обещаниями люди.
«Боже мой, – громоздились в голове моей панические мысли. – Что я наделал? Ведь я ничего не знаю о Дмитрии Донском, кроме того, что он победил Мамая, а потом пережил трагедию нашествия Тохтамыша, когда улицы Москвы не в переносном, а в буквальном смысле были залиты кровью. Кругом дымились развалины любимой столицы, на укрепление и украшение которой он отдал столько труда, а князь ходил по лепёшкам застывшей крови, среди неубранных трупов и рыдал. И ведь наверняка о Дмитрии и о той эпохе написаны горы книг, я же ничего, ничегошеньки не знаю!»
Никогда я не думал и не мечтал писать что-либо о Дмитрии Донском. Писательские мои интересы лежат в современной жизни, только иногда углубляясь в близкий и знакомый век XIX (там Пушкин, Лермонтов и Гоголь). Но XIV век был так далёк от меня, да и я от него тоже. Для меня он был как неведомый Великий океан для Магеллана. Отправляясь в плавание, угрюмый Фернан что-то слышал об океане, но так смутно, глухо… Таким же неведомым, таинственным был для меня XIV век.
Вернуться и отказаться я не мог. «Русские в плен не сдаются», – хорохорился я потом перед друзьями в Вологде. Это – во-первых. Во-вторых, взялся за гуж…И, в-третьих, интересно же, что из всего этого получится.
Вечером того же дня я уезжал домой. За окном привычно мелькали подмосковные станции. Вот и Лавра: колокольня с причудливой золотой раковиной на верхушке – дань манерного XVIII века, большие главы Успенского собора, режущий своим силуэтом надвигающиеся сумерки, как корабль, Сергиевский храм и совсем незаметный, невидимый из вагона, скромный Троицкий собор, где почивают драгоценные мощи всея России чудотворца преподобного Сергия.
Нередко бывал я тут – и на службах, и на братских молебнах, в академической библиотеке, в издательском отделе. Бывал я в Лавре не раз, но сегодня что-то иное, более тёплое и сердечное почувствовал я к святой обители. Ведь сюда, когда это был совсем малый монастырёк и всё тут было деревянным: и ограда, и церкви, и сама келья великого игумена, – сюда в раздумьях, сомнениях и тревоге прибыл за советом и благословением на смертный бой князь Дмитрий Иванович, ещё не Донской. Прискакал он сюда с небольшой дружиной, а уехал с пополнением: двух иноков дал ему мудрый настоятель, бывалых во времена оны бойцов: Пересвета и Ослябю.
Вагон слегка покачивается, в памяти всплывают хрестоматийные (не из «Родной речи» ли?) картины М. Авилова «Поединок Пересвета и Челубея», А. Бубнова «Утро на Куликовом поле», в стуке колёс выпеваются щемящие строки:
За вечереющим окошком перед душевным взором моим в густеющих сумерках словно поредела и раздёрнулась туманная завеса, отделяющая ясный день от дня померкшего, настоящее от пережитого, и вот…
И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: «Остри свой меч,
Чтоб недаром биться с татарвою,
За святое дело мёртвым лечь!»
…Загремели бубны, тулумбасы, завизжали дудки, свирели. От монгольских рядов отделилась тень. Выехал ханский батыр помериться силой да удалью с русским витязем. Долго ждал он ответа на свой вызов. Переглядывались русские храбрецы друг с другом, но ратный строй их оставался недвижим. Громаден и ужасен монгол. Если бы не был он тут воочию, не поверить бы, что такие люди рождаются на земле.
Да, такой многих срубит в бою. Заплачут матери по убитым им сынам и на Клязьме-реке, и в Коломне, и далёком заволжском Белозерье.
Яр и злобен рослый конь под монголом, под стать седоку. Выше и шире грудью обычных лошадей. Косит конь кровавым оком, роет каменным копытом землю, щерит жёлтые зубы-лопаты.
А монгол топчет конём поле Куликово, изрыгает брань, насмешки, хулит Господа и Пречистую Матерь Его.
Тогда-то дрогнул передний ряд русской рати и неспешным проездом направился к богохульнику русский поединщик. Полностью снаряжённый для боя, в правой руке держал он крепкое и длинное оглоблистое копьё. Лишь одно выделяло его среди всех: когда он тронул коня на врага, из-под шлема зареяло на ветру чёрное крыло монашеской мантии. С того дня пролетело немало времени, но и до сего дня историки и писатели рядят и судят, как выехал Пересвет на поединок: в боевом доспехе со шлемом-шишаком на голове или в одной монашеской одежде: в подряснике с крестом на груди и куколе на голове? Надо полагать, что выехал он всё же в доспехе. Лично ему победа была не нужна, как иноку, ему было безразлично, победит он или погибнет. Но как воин в прошлом, он прекрасно понимал значение поединка перед битвой. И хотя всё войско его видеть не могло, для воинов на краю правого и левого крыла он был крошечной, едва различимой фигуркой, но весть об исходе поединка мигом облетит всё войско. Он обязан сделать всё, чтобы победить. Велика сила молитвы, необорима вера в Божию справедливость. Но, если оратай будет только молиться, соха сама не пойдёт по полю, и поле останется невспаханным. Господь содействует трудящемуся и воюющему, а не бездельному.
Кто же собрал это войско, привёл сюда, расставил полки, определил командирам и каждому воину цель? Кто он, где? Вот он стоит, не в пламенно-красном княжеском плаще, не в позолоченной, украшенной накладными бляхами из золота и серебра кольчуге, голову его не венчает сверкающий на солнце позолотой шлем. Простая воинская кольчуга облегает его могучие, необъятные плечи, простой шлем надет на голову, от всего княжеского ратного прибора при нём только его надёжный спутник, верный товарищ боёв и схваток, беспощадный булатный меч.
Решение встать в общий строй пришло внезапно. Когда войска сойдутся, всякие команды потеряют смысл. Ещё никогда на Руси не ополчалось столько воинов. А когда все они закричат, сам себя не услышишь. Его место тут, среди всех. Уповать остаётся на милость Божию, на стойкость ратников и воевод, да на мудрость ратоборца Боброка. Да чтоб рука не устала…
Кто-то вошёл в купе, громко заговорил, видение помутнело и исчезло.
Вагонная жизнь самовольно вломилась в мои думы пустыми разговорами, несносным вагонным радио, звяканьем чайных стаканов. И всё же успел я подумать, что в прежней России был хороший обычай добавлять к фамилии человека, свершившего великое дело, название той местности, где это произошло. Обычай хороший, да кто сейчас помнит, кроме преподавателей кафедр истории, что Г.А. Потёмкин ещё и князь Таврический, полководец И.И. Дибич именовался Забалканским, усмиритель поляков И.Ф. Паскевич – Эриванским и Варшавским, и даже народного любимца никто не величает Суворовым-Рымникским. А ведь были ещё: П.А. Румянцев-Задунайский, А.Г. Орлов-Чесменский, Н.Н. Муравьёв-Амурский и Н.Н. Муравьёв-Карский и много других славных сынов России.
И только два человека сохранили на века это почётное прибавление, только эти двое живут в душе народа как Александр Невский и Дмитрий Донской.
Я приехал в Вологду и сразу же пошёл в областную библиотеку. Я заново перечитал «Магеллана» С. Цвейга, пытаясь найти ключик к древности. Ведь век Дмитрия и век Фернана не так уж далеко отстоят на лестнице великих деяний, по которой прошло человечество. Я снова вникал в удивительную магию эпиграфа к «Магеллану»: Navigare necesse est, vivere non est necesse…
Я пустился в плавание по океану под именем XIV век, я открывал новые для себя острова и архипелаги, маяками, путеводными указателями в этом плавании были для меня наши великие русские историки С.М. Соловьёв и В.О. Ключевский, советские – М.Н. Тихомиров и Л.В. Черепнин, Б.А. Рыбаков и В.В. Каргалов, В.А. Кучкин и И.Б. Греков. Я видел, как богата и как – увы! увы! – постыдно незнакома нам своя родная история.
Не раз я просыпался посреди ночи, и тот московский ужас опять окатывал меня, вновь немой вопрос «За что ты взялся?» вставал передо мной как огненные буквы.
Не раз я вспоминал бессмертное Navigare necesse est… и понимал, что изречение это приложимо к любой человеческой жизни. Долг перед Отечеством, перед народом превыше всего для каждого человека. Для писателя этот девиз я сформулировал так: «Книги писать необходимо» – далее по тексту.
Так кем же был этот герой, полководец, народный заступник, верный супруг и любящий отец? Как жил этот человек, лучи жизни которого освещают нам сквозь мрак веков нашу будничную, непамятливую к великим людям жизнь? Если «Христос и вчера и сегодня тот же» (Евр. 13: 8), так и святые Его живут среди нас, просто мы не помним (или плохо помним) о них, отгораживаемся делами, бесплодной суетой. А Дмитрий Донской, вроде бы странно даже говорить это, не только забыт, но ещё и оболган. «Как это забыт, – возразят мне, – мы помним его, это он победил Мамая на Куликовом поле, это он…» И далее наступает молчание. Потому что на этом наши знания о Дмитрии Донском заканчиваются. Прямо скажем, не густо. А именно за этим человеком на Куликово поле пришла Русь, а с поля ушла Россия. Умытая кровью, израненная, стенающая, но Россия. Россия победившая, ликующая… Этот человек создал первый каменный Кремль, он дважды отстраивал Москву, своими свершениями он положил один из крепчайших краеугольных камней в прочный фундамент нашего государства, благодаря чему оно и стоит, как несокрушимый утёс, вопреки всем войнам и революциям.
Нам никогда не достичь вершин деяний благоверного князя, никогда не подняться на ту высоту, на которую поднялся он, но мы должны знать о нём больше трех-четырёх строчек в школьном учебнике. И не о нём одном, если мы хотим выжить и сохраниться как великий народ.
Глава первая
Рождение и детство
Того же лета родися
князю Ивану Ивановичю сын Дмитрей,
месяца Октября в 12 день.Никоновская летопись
12 октября 1350 года в Великом княжестве Московском произошло великое событие, впрочем, счастливо всколыхнувшее только одну семью. Тогда не было ещё ни газет, ни телеграфа, и по проводам во все концы России не побежали торопливые строчки о благополучном разрешении от бремени августейшей супруги Государя императора, великого князя Московского, Финляндского и прочее.
На дворе стоял не XIX железный век, когда все события, происходившие в царствующем доме (свадьбы, рождения, кончины), вскоре становились известными десяткам миллионов людей.
По правде говоря, и России как таковой ещё и не существовало. От Белого моря до причерноморских степей и от Пскова до Уральских предгорий разместилось несколько крупных русских княжеств, множество мелких и две республики. Этому лоскутному одеялу ещё только предстояло стать Россией.
Одним из тех, кто сделает для возникновения России необычайно много, был родившийся у звенигородского князя Ивана Ивановича и супруги его княгини Александры Васильевны младенец. Его назвали в честь великого православного святого воина Дмитрия Солунского, в ту пору почитавшегося наравне с Георгием Победоносцем.
Святой воин Дмитрий Солунский особо прославился при отражении иноземных войск, напавших на его родной город Солунь (Фессалоники).
Младенец, лежавший в колыбельке в княжеском тереме, конечно, не знал, что в будущем и он станет великим князем, военачальником, полководцем, который посвятит свою недолгую жизнь борьбе с иноземным врагом, угнетавшим родную землю. Не знал он и того, что имя его станет символом воинской доблести и полководческого искусства русского народа. Его имя вспомнит в смертельный час опасности патриарший Местоблюститель митрополит Сергий, а 7 ноября 1941 года его имя назовёт глава государства, того государства, в котором долгое время слово «святой» бралось в кавычки.
Великая всенародная слава веет над уютной колыбелькой. Слава не фальшивая, купленная, слава-однодневка, а слава настоящая, заслуженная. Прочная, вековая.
Имя его со временем прозвучит на всю тогдашнюю Россию и ближнюю ойкумену. Более того, это имя будет звучать в России из века в век, оно станет одним из самых почитаемых русскими людьми имён.
Имя князя вспомнит в 1480 году его праправнук великий князь Иван III, давший на берегу Угры решительный отпор хану Ахмату, царь Иван Васильевич Грозный почти через двести лет самого героического деяния князя назовёт его Донским.
Это имя будет парить орлом над победным русским воинством в последнем походе на Казань, оно незримо будет витать над ратями Минина и Пожарского, над полями Полтавы и Бородина.
А в 1980 году тысячи и тысячи людей сойдутся и съедутся на Куликово поле, чтобы помянуть снова и снова имя великого князя и полководца, шестьсот лет назад сделавшего первый шаг из неволи к свободе.
Когда-то, когда-то всё это будет!
А в октябре 1350 года ни отец, ни мать новорождённого дитяти не могли и мечтать о какой-то всенародной, вселенской славе своего сына.
Неоткуда было ожидать её, эту славу. Ни с какой стороны не могла она светить младенцу. Ведь родилось возлюбленное чадо в семье третьего сына великого князя Ивана, прозванного Калитой.
Московским княжеством правил в ту пору старший сын Калиты Симеон. Иван же Иванович был всего-навсего удельным звенигородским князем. Доля отца ожидала и Дмитрия, обычная доля быть подручным у великого князя; верным, храбрым, исполнительным соратником, помощником. Но не более того.
Подробности раннего детства великого князя нам не известны. Как, впрочем, и многих великих людей. По ребёнку не видно, что растёт великий человек, и поэтому детство большинства таких людей остаётся в небрежении у родителей и современников. С годами всё забывается, и от детства ребёнка у родителей и родственников остаются в памяти три-четыре переиначенных им на детский лад слова, два-три эпизода, не больше. Обычая вести дневники, хранить первые рисунки детей, их забавные милые каракульки, не было, поэтому нам остаётся довольствоваться словами безымянного автора «Слова о житии Димитрия Иоанновича, царя Руськаго»:
«Воспитан же он был в благочестии и славе, с наставлениями душеполезными».
Обычно литературоведы и специалисты по древнерусской литературе объясняют такие характеристики детства великих людей как элементарной нехваткой сведений о детских годах святых угодников, так и некоим трафаретом, который выработался у древних агиографов в процессе составления житий святых. Но отчего же не допустить другое: описания детства святых потому так схожи, что у святых было именно такое детство. Ведь у простых детей детство одинаково, где бы они ни жили – в Москве, в Вологде или во Владивостоке. Кто из детей не играл в прятки, в вершки, не гонял с друзьями мяч, не сражался на палках, не воровал яблоки в соседском саду. Но есть – их очень мало – серьёзные дети. Уже в детстве они ощущают в себе цель жизни, к чему следует идти и стремиться. Они пока не могут определённо уяснить себе эту цель, высказать её словами, но уже образом поведения отличаются от других детей, они не по возрасту задумчивы, сторонятся шумных и тем паче неприличных забав. Да, таких детей мало, но святых ещё меньше, они большая редкость, как алмаз в глыбе породы. Думается, что и Дмитрий, предизбранный Богом для великой цели, был именно таким ребёнком.
Первое время младенец находился под присмотром дворовых нянюшек, исправно рос, у него пошли зубки, в урочное время он сел, пошёл крепенькими ножонками, и, быть может, как это бывает в доброй семейной жизни, счастливые родители шли рядом с ним, вслух считая его первые шажки.
Дмитрию исполнилось два с половиной года, когда в жизни его произошла решительная перемена, коренным образом изменившая всю его жизнь, о которой он по малолетству своему, конечно, не догадывался.
В ту роковую для великого князя Симеона Гордого весну на Руси объявилось моровое поветрие. Моровым поветрием, или наказанием Божиим, люди средневековой Руси называли эпидемию чумы. Эпидемии бывали столь опустошительны, что народ называл их повальными. Эти бедствия отмечены как в русских летописях, так и в хрониках западноевропейских государств. Случалось, вымирали целые селения. А города безлюдели чуть ли не наполовину, а то и больше. Как нашествия кочевников, так и эпидемии чумы приходили на русскую землю из Азии. В проклятых Богом, выжженных зноем чёрных пустынях зарождались носители этой болезни. С кочующими в поисках пищи грызунами, с караванами купцов бесшумно и невидимо чума проникала в густонаселённые местности. От морового поветрия не могли защитить ни бдительная стража, ни крепкие и высокие стены. Болезнь не щадила ни скромного жилище землепашца, ни княжеских хором. Равно умирали простые люди и знатные.
Как ни хранились, как ни береглись, отгораживаясь от поветрия строгими заставами, поветрие объявилось в Москве, и вскоре в Кремле послышались рыдания и плач. Один за другим умерли малолетние сыновья Симеона Иван и Семён. Старшему было три года, второму – год. Осиротел великокняжеский терем. Где недавно звучали детский говор и смех, теперь царила тишина, прерываемая плачем великой княгини да чтением Псалтири у гробов навеки умолкших детей. Как напишет через 400 лет поэт Гаврила Державин:
Не намного пережил детей и почерневший от горя отец. Болел великий князь недолго, и вот уже загудел на Кремлёвской звоннице похоронным звоном большой колокол, возвещая о его кончине.
Где стол был яств,
Там гроб стоит.
Результатом этих смертей было не только то, что пресеклась мужская линия князя Симеона Ивановича, но и то, что младший брат его Иван Иванович по прозванию Красный нежданно-негаданно возвысился до великого князя Московского, а сын его Дмитрий стал наследником великокняжеского престола.
Семейство переехало из Звенигорода в Москву, которая отныне стала родным городом для мальчика.
На четвёртом году жизни, иногда чуть позднее, княжеских сыновей начинали готовить к основному призванию – быть воином.
Князь на Руси должен быть прежде всего бойцом, этому уделялось самое пристальное внимание, ведь умение владеть конём, биться на мечах, стрелять из лука, метать копьё, в рукопашной схватке владеть ножом, а при случае и биться на кулаках было жизненно необходимо.
В три года княжича посадили на коня. Тогда же ему был дан в учителя кормиличич, так называли опытного дружинника, который должен был воспитать из князя воина.
Обучение было не только индивидуальным. После учёбы с кормиличичем княжич участвовал в учебных поединках. В Западной Европе для этой цели служили рыцарские турниры. Нечто подобное было и в средневековой Руси, только такие турниры именовались «игрушкой». На игрушках чаще всего бились не только учебным, но и боевым оружием. Бывали и смертельные случаи. В 1390 году на игрушке погиб кормиличич великого князя Василия Дмитриевича литовский князь Остей.
Вместе с княжичем учился ратному делу его двоюродный брат князь Владимир Андреевич. Он будет спутником Дмитрия Ивановича в военных походах, командиром Засадного полка на Куликовом поле, будет служить великому князю верой и правдой. И переживёт его на 21 год.
Княжича учили не только оружейному и кулачному бою, но и грамоте. Правда, в летописях то ли с сожалением, то ли с укоризной сообщается, что книжной грамоте князь Дмитрий Иванович был не научен.
Слово летописцу : «Аще и книгам неучен беаше добре, но духовныя книги в сердце своем имяше». (Соловьёв, 297.)
Некоторые историки трактуют этот факт как показатель неграмотности великого князя. Историк В.А. Кучкин пишёт вполне определённо: «…который, увы, не умел ни читать, ни писать». (Кучкин, 73.)
Это недоразумение. Можно быть грамотным, но не владеть письменной речью. Много ли среди государственных деятелей писателей? Раз-два и обчёлся.
В самом деле, мы можем допустить, что великий князь диктует что-либо писцу. Но великий князь, не умеющий читать, – это немыслимо для того времени. Известно, что помимо обычной переписки в государстве существует переписка секретная. И что же, великий князь должен иметь рядом с собой особо доверенного человека, без которого шагу ступить не может? Это, конечно, невероятно. Кроме того, бывают также послания сугубо личные, конфиденциальные, о содержании которых не должен знать никто, кроме адресата. А как же князь напишет или прочтёт их, будучи неграмотным?
Раскопки в Новгороде, проводимые В.Л. Яниным, показывают высокую степень грамотности среди простых новгородских горожан (самые ранние находки датируются XI веком). И что же, Дмитрий Донской был менее грамотным, чем простой новгородский мальчишка?
Старший сын великого князя должен был владеть ещё второй «профессией» – быть правителем. Но этой профессии не научишь. Мудрым правителем, достойным сыном Родины и Церкви, заботливым и взыскательным отцом своим подданным, беспощадным и жестоким к врагам воющим и милосердным к врагам поверженным, научиться нельзя, таким правителем нужно родиться.
Дмитрий Иванович Донской, как мы знаем, родился таким правителем.
Если семья живёт доброй, благочестивой жизнью, если родители нелицемерно любят друг друга и детей, то добрые, полезные впечатления отзываются во взрослой жизни. В 1358 году на Русь приехал татарский посол Мамат-хожа для размежевания земель между Московским и Рязанским княжествами и послал об этом известие великому князю Ивану Ивановичу. Но великий князь не пустил татарского посла в своё княжество. В чём это выразилось, в письменном послании или в устном ответе, переданном через гонца, мы не знаем, но это был первый случай открытого, гласного неповиновения ханскому послу, а в его лице и самому хану. Великого князя Ивана Ивановича летописи характеризуют как тихого, кроткого. Видимо, летописцы не до конца распознали характер князя. Конечно, об этом происшествии шли разговоры в великокняжеском тереме, и мальчик Дмитрий запомнил поступок отца.
Дмитрию исполнилось девять лет, когда в его жизни произошло второе, самое важное событие, перевернувшее всю его жизнь.
Глава вторая
Великий князь Московский
В лето 6867. Преставися благоверный,
и христолюбивый, и кроткий, и тихий, князь велики
Иван Иванович во иноцех и в схиме…Никоновская летопись
13 ноября 1359 года в возрасте 33 лет в Бозе почил, оплакиваемый женой, детьми, родственниками и боярами, великий князь московский Иван Иванович Красный и великим князем стал девятилетний Дмитрий.
Последняя, предсмертная просьба умирающего князя была обращена к митрополиту Алексию: не оставить святительским попечением княжеских сыновей Дмитрия и Ивана, особливо Дмитрия, перенявшего отцовскую власть.
В русской истории дети такого возраста не часто становились правителями государства. Первый, кто вспоминается, – царь Иван Васильевич IV, более известный как Иван Грозный. К нему власть перешла, когда ему было всего три года.
В Англии, когда умирал король, на улицах и площадях Лондона родовитая знать и простой люд кричали: Le roi est mort – vive le roi!
На Руси обходились без наигранной театральщины и неуместной торжественности: человек же умер, чему тут радоваться и что праздновать? В Москве всё происходило естественнее и проще. Усопшего великого князя отпели, тело опустили в могилу, напутствуя «вечной памятью», о здравии нового великого князя совершили молебен и велегласно провозгласили ему многолетие. Новому великому князю всего лишь месяц назад исполнилось девять лет.
В эти дни закончилось детство Дмитрия Ивановича, а оно, конечно, было. Как ни серьёзны бывают иные дети для своего возраста, но игрушки (деревянная лошадка, игрушечная сабелька) сопутствуют им в этот светлый и беззаботный период жизни.
Началась взрослая жизнь. К одной стороне этой жизни Дмитрий был подготовлен основательно, он совершенно свободно держался в седле, рубил детским мечом, без промаха посылал стрелы из детского лука в цель – уроки кормиличича не пропали даром. Теперь нужно было учиться быть правителем.
Первым наставником и советчиком был отец, однако он не успел многого передать сыну. Теперь в науке правления мальчика-князя наставляли родной дядя Василий Вельяминов, митрополит Алексий, бояре, которые искренне любили молодого князя и желали помочь ему добрым советом, не рассчитывая на почести и награды.
Писатель, переводчик и публицист Роберт Балакшин родился 25 декабря 1944 года в селе Коротыгино Грязовецкого района.
В 1952 году Роберт Балакшин пошел в школу, позже поступил в строительный техникум. «Отец видел во мне капитана, мать – врача, а я, хотя никем себя в ту пору не видел, капитаном быть не хотел. А уж врачом тем более. Благодаря тому, что мама пыталась мазать йодом и завязывать бинтом даже маломальские царапины, я получил стойкое отвращение к медицине», – пишет Балакшин в автобиографии. После окончания техникума (в 1964 году) отслужил в армии (в Латвии).
С 1965 года Роберт Балакшин стал вести дневник, куда записывал мысли, наблюдения над солдатами и офицерами, картины природы. Пытался писать первые рассказы.
В 1967 году писатель вернулся в Вологду. Поступил работать в управление культуры облисполкома инженером по охране памятников истории и культуры. В 1969 году женился, в 1970 году у него родился сын Александр. Чтобы больше зарабатывать, писателю пришлось сменить профессию. Некоторое время он работал бетонщиком на домостроительном комбинате, землекопом, каменщиком-трубокладом, дворником. В 1975 году у Роберта Балакшина родилась дочь София.
В 1968 году писатель отнес в писательскую организацию А.А. Романову свои армейские стихи: «Он прочитал и посоветовал мне писать прозу. В 1969 году в Вологду приехал В.П. Астафьев. А.А. Романов передал ему мои рассказы и Виктор Петрович стал моим наставником».
В 1971 году в газете «Красный север» был напечатан первый рассказ писателя. В 1974 году, благодаря В.П. Астафьеву, был напечатан первый рассказ в журнале «Север». Также первые рассказы появились в коллективном сборнике «Пути-дороги» (1975), затем в книге молодых писателей Вологодчины «Долги наши» (1981), публиковались в журнале «Север». Началом творческого пути стали взрослые произведения «Две недели» и «Последний патрон». Окончил филологический факультет Вологодского пединститута. В 1985 году был принят в члены Союза писателей. Публиковался в «Нашем современнике», «Москве», «Литературной России», в местных газетах.
О литературных предпочтениях писатель говорит следующее: «Люблю русскую и зарубежную оперу, русские народные и советские песни, люблю живопись русскую и зарубежную, хотя сам дара рисования лишён. Литературными учителями считаю Л.Н. Толстого и М.А. Булгакова. Люблю И. Гёте, Э. Гофмана, часто перечитываю П. Мериме, ну и, разумеется, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, Ф.И. Тютчева, А.А. Блока».
С 1998 по 2002 г. Роберт Балакшин был ответственным секретарём Вологодской писательской организации, участвовал в работе выездных секретариатов СП России.
Выпустил почти 30 книг прозы и исторической публицистики, одну книгу стихов. Лауреат Всероссийского литературного конкурса «О, русская земля» за2005 год, Государственной премии Вологодской области по литературе за 2006 год. Награждён медалью «20 лет Победы в Великой Отечественной войне», а также медалью благоверного князя Даниила Московского (с надписью «За труды во славу Святой Церкви»).
В последние годы у писателя появились произведения и для детей. С 2002 года по благословению настоятеля Сретенского Московского монастыря архимандрита Тихона (Шевкунова) занимался переложением для детей житий святых угодников Божиих на современный литературный язык. Он переложил 60 житий, которые уже вышли в двухтомнике издательства Сретенского монастыря.
Также популярностью у детей пользуется переведенная Балакшиным с нем. «Книга сказок Рихарда фон Фолькманна».
В 2014 году писатель вошел в короткий список кандидатов на присуждение Патриаршей литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.
Отдельные издания писателя:
1. Две недели. Повесть. Рассказы. – Архангельск: Сев-зап. кн. изд-во, 1984.
2. Обычные дни. Повести, рассказы. - М., Современник, 1986.
3. Светоч. Сборник статей. - М., Молодая гвардия, 1988.
4. Брат отца. Повести. – Архангельск: Сев-Зап. кн. изд-во, 1989.
5. Фолькманн, Рихард фон. Сказки (перевод с немецкого). - Вологда, 1992.
6. Александр Благословенный в Вологде. – Вологда, 1993.
7. Александр Освободитель в Вологде. – Вологда, 1993.
8. Легкие следы. Стихи. - Вологда, 1994.
9. Именослов (знаменитые люди в Вологде). - Вологда, 1994.
10. Россия – это сама жизнь. - Сретенский монастырь, 2004.
11. Человек – река. Рассказы. - Вологда, 1998.
12. Церковь Покрова на Козлене. - Вологда, 2000, 2001.
13. Избранное. – Вологда, 2005.
14. Прокопий. – Вологда, 2003, 2005.
15. Добрый дедушка. - Вологда, 2002, 2003, 2005.
16. Святитель Николай. – М., Сретенский монастырь, 2005.
17. Святая Мария Египетская. – М., Сретенский монастырь, 2005
18. Святые Борис и Глеб. – М., Сретенский монастырь, 2005.
19. Святые Кирилл и Мефодий. – М., Сретенский монастырь, 2006.
20. Равноапостольная Нина. – М., Сретенский монастырь, 2006.
21. Блаженная Ксения. – М., Сретенский монастырь, 2005.
22. Мученица Татиана. – М., Сретенский монастырь, 2005.
23. Сорок мучеников. – М., Сретенский монастырь, 2005.
24. Равноапостольная Ольга. – М., Сретенский монастырь, 2006.
25. Почётные граждане Вологды. – Вологда: изд-во «Книжное наследие», 2005.
26. Мой город милый. – Вологда, 2007. – 150 с.: ил.
27. И в жизнь вечную. - М., Сретенский монастырь, 2007 .
28. Жития святых для детей. – М., Сретенский монастырь, 2007.
31. Сказки Фолькманна. (целиком пока не изданы).
32. Сабля брата. – М., Сретенский монастырь, 2008.
Вы слышали о таком писателе Роберте Балакшине? Этот вопрос по моей просьбе волонтеры задавали в течение часа на автобусной остановке в центре Вологды на ул. Герцена, недалеко от дома, где приютилась писательская организация СПР.
Ответы случались разные. Некоторые отделывались шуточками, другие сердились. На три буквы никто не посылал, у нас ведь культурная столица Русского Севера. И тем не менее утвердительного ответа никто так не дал. Балакшина народ не знает. Совсем, и сильно удивляется, что такой писатель вообще существует. Тем не менее он есть.
Вот несколько строк о нашем визави из официального источника: « Писатель, переводчик и публицист Роберт Балакшин родился в селе Коротыгино Грязовецкого района. После окончания техникума в 1964 году, служил в армии, охранял заключенных.
С 1965 года Роберт Балакшин стал вести дневник, куда записывал мысли, наблюдения над солдатами и офицерами, картины природы. Пытался писать первые рассказы. В 1967 году писатель вернулся в Вологду. Поступил работать в управление культуры облисполкома инженером по охране памятников истории и культуры. Чтобы больше зарабатывать, пришлось сменить профессию. Некоторое время он работал бетонщиком на домостроительном комбинате, землекопом, каменщиком-трубокладом, дворником.
В 1968 году он отнес в писательскую организацию А.А. Романову свои армейские стихи. Тот прочитал и посоветовал автору писать прозу. (sic! ) Началом творческого пути стали взрослые произведения «Две недели» и «Последний патрон».
Окончил филологический факультет Вологодского пединститута. В 1985 году был принят в члены Союза писателей. Публиковался в «Нашем современнике», «Москве», «Литературной России», в местных газетах."
Ну и так далее, типичная биография скромного провинциального автора. Из 32 изданий, указанных в библиографии, собственно литературной прозой является менее десятка произведений, остальное- компилятивное краеведение и пересказ агиографических источников. Последнее - очень важно. Наш автор человек истинно православный, имеет церковную медаль и был в списке претендентов на премию Московской патриархии, но увы, дальше претендентов не продвинулся.
Для чего собственно я все это пишу? Факты биографии определяют личность человека. Ведь далее мы вместе с ним будем разбирать мою повесть «Наваждение» и большой очерк о Феодосии Суморине.
По просьбам братьев-писателей, я отнес две своих новых книжки в отделение СПР для общего прочтения. И вдруг узнаю, что Роберт Александрович написал на обе рецензии. Зная православную направленность позиции критика, ничего хорошего не жду, но то, что мне вручили за подписью Балакшина, выражаясь словами императора Александра Первого, сказанными при посещении Вологды в 1824 г.- «намного превзошло мои ожидания».
Итак, начинаем.
Часть первая
Повесть «Наваждение»
«Передо мной новая книжка А. Быкова. Повесть «Наваждение», имеющая подзаголовок — быль, т.е. автор заранее уверяет нас, что все написанное в повести было на самом деле, все так и происходило».
Конечно, Роберт Александрович, фабула произведения основана на материалах уголовного дела о смертоубийстве крестьянки Аленки Шиховой 1632 г. В эпиграфе приведена цитата из него и указан архивный номер, где хранится указанное дело. В деле несколько документов, показывающих ход следствия по делу Шиховой, допросы и описание следственных действий.
«Это дешевый прием, чтобы расположить читателя к себе, дескать никакого вымысла. Никакой отсебятины тут нет, все беспримесная правда»,- сообщает далее критик.
Ах вот оно как! Значит дешевые приемчики в ход пускаю, типа заискиваю перед читателем, покупаю его доверчивость получается. И от документа ни ни, что ли? Так это что же за повесть получится? Где характеры, интрига, конфликт героев? Критик об этом знает. Он же окончил филфак, но отказывает автору в самой возможности что-то домыслить, т.е. отказывает в возможно создать художественное произведение.
«Художественное произведение должно говорить само за себя, само произведение убеждает читателя в достоверности происходящего»,- с менторскими нотками излагает свою мысль критик.
Ну думаю, сейчас будет «разбор полетов», приготовился читать, что получилось в повести, что нет. И вдруг на тебе, как гром среди ясного неба: «Повесть А. Быкова меня не убедила и, хотя он и прикрывается эпиграфом, но мне думается, что все происходило не так, и вообще не происходило. Нет правды искусства и соответственно отсутствует правда жизни».
Как это не происходило? Извините, достопочтенный критик, есть уголовное дело, фактическая основа произведения, там все изложено. А что касается «так или нет», то это право автора, как увидел, так и написал, на то и повесть, а не историческая монография. Вон все трое Толстых как писали, и тут приврут и там, а в итоге- все равно- историческое полотно.
Хотелось бы конечно подробнее узнать о том, почему отсутствует «правда искусства» и что это вообще за правда такая?
Но критик пошел совсем в другую область.
Я по образованию историк, по специальности источниковед, кандидат исторических наук, автор многих статей, пяти монографий ну и так далее. «Профи», короче, и весьма ревностно отношусь, когда человек не имеющий исторического образования начинает учить специалиста истории. А Роберт Балакшин захотел поучить и, как следствие- вляпался.
«Не верю я, что в колядующих вселяется бес. По Быкову выходит, что дети, Славящие Христа, это бесы. Губельман (Ярославский) с того света аплодирует автору, до этого не додумалась вся его бесноватая рать.»
Тут надо пояснить: Емельян Ярославский (Исаак Губельман) советский партийный деятель и писатель-атеист, создатель бестселлера «Библия для верующих и неверующих», где в иронической форме, очень надо сказать грамотно, прокомментировал сюжеты Священного писания. Книга была очень популярна при Советской власти.
Но православное сознание критика вскипает при одной мысли о том, что можно как то подвергать сомнению церковные догматы. Общеизвестно, что колядки первоначально были языческой традицией, с которой церковь боролась. Именно тогда, в ночь перед Рождеством по мнению церкви нечисть ярилась больше всего. Да что я говорю! Николай Васильевич Гоголь все давно описал в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Там и черт, кстати, есть и колядовщики и ведьма Солоха и это в 19 в.
Критик Балакшин должен был изучать Гоголя в курсе русской литературы, но видимо учил плохо. А за два столетия до Гоголя, когда христианство в деревнях еще даже не утвердилось как следует, крестьянин жил в мире традиционных верований, где с точки зрения православия- колядовщики были посланниками нечистой силы. Их боялись и старались откупиться. Так рождалась традиция рождественских подарков. А уж «славить Христа» стали, когда произошла контаминация сознания населения.
Приведенные в повести подлинные старинные колядки прекрасно иллюстрируют это явление. Об этой и других метаморфозах много написано специальной этнографической литературе, но Роберт Балакшин, он как Станиславкий-не верит и все тут!
«Не верю я тому, что игумен Галактион сказал, чтобы героиню заковали в железа и приковали к стене. Это опять из губельмановской оперы о попах изуверах.»
Эх, критик, критик! А как же церковные тюрьмы, где за толстыми стенами в каменных мешках, скованные цепями умирали люди, неугодные церкви и власти. В любом среднем по величине музее обязательно есть старинные кандалы и происхождение у них, как правило, одинаковое, из церквей и монастырей. Многие монахи сами любили смирять плоть и годами гремели цепями, добровольно истязая себя во славу Господа. В повести ясно же сказано: считалось, что железа помогали изгнать из грешного тела нечистую силу. А героиню как раз и пытались избавить от Лукавого, уж как могли, все исторически достоверно, не сомневайтесь, уважаемый критик.
Уф, от исторических упреков отбился кажется, а Балакшин наконец то перешел к упреками филологическим. Их правда совсем немного:
«Автор употребляет современные слова, которых не знали жители Древней Руси: «погнали, в смысле помчались по снежному полю»-это современный молодежный жаргон. К этому же относятся слова «тушуйся», «подначивал», «успокоился».
Ну, Роберт Александрович, удивил. Так удивил. В 17 в. существовала «ямская гоньба», повинность- не поленитесь почитайте специальную литературу. И не позорьтесь больше. Глагол «гнать» и производное от него существительное «погоня» слова известные, как минимум с 14 в. упоминается практическо во всех литературных произведениях средневековья, а уж фраза «погнали поганых ворогов» так и вообще кочует от автора к автору. Кроме того сюжет «Погоня»изображающий всадника, это символ не гербе Великого княжества Литовского, как раз средневековье, он сохранился в гербе современной Литвы. Есть и еще много примеров.
Нельзя быть таким невеждой, Роберт Александрович, у вас же филологическое образование.
Другие приведенные слова тоже старинные, все есть в памятниках Московской письменности 16-17 в., а « успокоился» и «упокоился» для того времени- просто синонимы, вот так то, уважаемый критик. Все стрелы-мимо.
Ну а теперь клубничка. Недаром же на книжке есть маркировка 18+
«Сцены с раздвиганием жене колен, сцена в бане, изнасилование героини ничего кроме гадливости вызвать не могут».- пишет Р. Балакшин в рецензии. Правильно Роберт Александрович, в этом контексте они и представлены в повести, а вы бы что хотели, чтобы эти сцены вызывали чувство удовольствия, прилив энергии и сладкую истому? Вот и нет, у автора позиция однозначна, он не одобряет издевательств над героиней. Но таковы были жизненные обстоятельства, та самая правда жизни, которая нашего критика не убеждает, или все таки наоборот, раз сцены взывали у него негативную эмоцию- чувство отвращения Вы уж определитесь...
В заключении Р. Балакшин, как и положено бывшему ВВ-шнику, охранявшему зеков, решил сделать контрольный выстрел в голову по его мнению поверженному автору: « Для чего написана повесть «Наваждение»? Для того, чтобы показать, что русские люди выблядки, произошли они от казаков, от каторжников, ибо это следует из текста повести. Ничего доброго не следует из повести. Грязная повесть. Самое печальное, что в повести нет дыхания жизни, ни в одном эпизоде повесть не дышит, не живет».
Во загнул, критик! Не знаю, что и сказать. Да были такие, которые родились после казацкого разорения начала 17 в. Но ведь и в старой доброй Англии, женское население столетиями насиловалось пришлыми викингами, а какую нацию создали, кремень! И не стесняются своей истории, а тут что? Казаки те же русские люди, только разбойники, так ведь такие же казаки и Сибирь присоединили и Дальний Восток и до Китая дошли, а каторжниками вся земля сибирская возделана. Это надо знать.
Узость мышления критика, его ангажированность не позволила ему увидеть прекрасные описания природы, которые идут в унисон с чувствами героини. Не смог оценить критик и замечательные исторические этюды о тотемских святых того времени, вплетенные в повествование. Не смог или не захотел? Скорее всего второе, ведь цель этой рецензии совершенно ясна, она изложена в заключительной фразе рецензии: « Насколько автор интересен и убедителен в публицистике, настолько же он слаб и неубедителен в художественной прозе»,- завершает свой труд Балакшин, фактически ставя приговор автору, как прозаику. И все бы ничего, вот только нет в рецензии Балакшина ничего по литературной части, нет разбора произведения как такового, откуда бы следовали эти грозные выводы. Почему, да все ясно, сказать нечего!
Представляю, как обрадуются многочисленные ненавистники автора, прочитав этот текст. Вот писательская организация снова отвергла Быкова, указав ему на его графоманское место. Пусть радуются бездари, ведь им не понять что такое настоящая историческая проза, они живут штампами: «делением мира по принципу хороший-плохой, во всем евреи виноваты, только православие спасет Россию, Партия-наш рулевой, Слава КПСС и т.д.»
Я не шучу, в голове у них каша. Они не способны отделить зерна от плевел.
Впрочем, история на этом не заканчивается, ведь Роберт Александрович отрецензировал и вторую мою книжку « Страсти по Феодосию Суморину», исторический очерк о мощах, приписываемых преподобному. Об этом в следующей части.
25 декабря 2014 года известному русскому писателю из Вологды Роберту БАЛАКШИНУ исполнилось 70 лет. Писатели-вологжане поздравляют Роберта Александровича с «круглой датой» и желают много сил и здоровья для осуществления новых творческих замыслов!
Размышляя о творческом пути русского писателя Роберта Балакшина, необходимо вспомнить слова другого известнейшего в России литератора В.Н.Крупина: «В несомненной одарённости Роберта Балакшина особенно ценным является его способность соединять высокую художественность с серьёзностью научного исследования. И вместе с тем подчинённость того и другого служению Отечеству. Вот качества, позволяющие сказать: перед нами писатель, видящий в литературе не средство самоутверждения, но самоотдачу». Эти слова были произнесены в то время, когда Роберт Балакшин только-только прошёл стадию своего вхождения в русскую словесность. Но они оказались пророческими. И теперь примерно той же мыслью можно подводить основные итоги его творческой деятельности.
И всё-таки, прежде всего, надо сообщить читателю, что Роберт Александрович Балакшин – это истинный вологжанин, один из наивернейших патриотов северного славного города Вологда и всей Вологодчины. Его приверженность древнему городу и вологжанам не показная, а действенная. Десятки (а может, и не одна сотня) публикаций Р.Балакшина – это яркое постижение своей «малой родины» не только для самого литератора, но и всех его читателей. Это касается не только публицистических статей и очерков, опубликованных в периодике, но и главного дела его жизни – писательства: «…проза моя целиком городская, действие большинства моих произведений разворачивается в Вологде. Быть может, несколько странной, но в ней».
Диапазон творческих возможностей Роберта Балакшина поистине безграничен. Он – прозаик, поэт, переводчик, публицист, мемуарист, краевед, архивист, пропагандист русской истории и основ православия, полемист, эссеист, литературный критик… Бывает даже трудно представить: как это всё совмещается в его литературной практике! Но есть ведь и весомейший результат его работы – одних только книг различной тематики и содержания издано более тридцати, а ещё десятки рассказов и повестей в литературных журналах Москвы и других областей России, множество статей и очерков в краеведческих и православных изданиях, добрая сотня газетных публикаций…
Творческий потенциал, впрочем, у Р.Балакшина всегда используется в сторону его главного призвания. Писатель в своих произведениях создаёт своеобычный, характерный только для него, художественный мир. Его объёмная панорама и действующие персонажи временами могут показаться «странными» (но можно сказать – и сюрреалистическими или фантастическими), в чём искренне и признаётся сам Роберт Балакшин. Можно не сомневаться, что нередко первым поводом к созданию литературного произведения служат для него вполне заурядные события вологодской действительности. Но вот тут и проявляется особенность писательского таланта Роберта Балакшина. Он настолько «препарирует» реальную сторону жизни, что за её явными приметами и обстоятельствами читатель погружается в атмосферу какого-то нового знания об этой самой реальности. Читатель вслед за Р.Балакшиным начинает видеть нашу жизнь добросердечной и устойчивой в своих традиционных ценностях. Это важнейшее свойство прозы писателя-вологжанина.
Погружаться в художественный мир Роберта Балакшина бывает иной раз и затруднительно. Тут нужно не только желание это сделать, но и достаточно глубокие знания во многих отраслях различных наук. Прежде всего – русской истории. По-видимому, русская история –второе призвание данного писателя. Историзм его творческого мышления проявляется не только в краеведческих и исторических исследованиях, но и в самой структуре многих его литературных произведений. Он часто вводит пласты давно ушедших времёндаже в современные хроники, берёт в персонажи исторические личности. Это, конечно, не от желания блеснуть какими-то знаниями. Нет, тут забота иного плана. Она заключается в понимании писателем основы человеческого бытия: без прошлого – нет будущего! Как ни банален этот постулат в своей сути, но забвение его ведёт к разрушению не только государства, но и основ русского характера. Тут стоит вспомнить книгу «Светоч» (М., «Молодая гвардия»,1988 год), изданную тиражом 75 тысяч экземпляров, в которой Р.Балакшин настойчиво (и даже – настоятельно!) доводит эту мысль для русского читателя. Впрочем, эта же мысль является доминирующей и во многих других произведениях писателя.
Из-под пера писателя вышло много добротных, зрелых произведений, которые будут востребованы многими поколениями читателей. А это и есть главное достижение любого художника слова!
Андрей СМОЛИН, литературный критик (Вологда)
– вологодский писатель, автор многих хороших книг, член Союза писателей России, лауреат Всероссийского литературного конкурса «О, русская земля» за 2005 год, Государственной премии Вологодской области по литературе за 2006 год. Награжден медалью «20 лет Победы в Великой Отечественной войне», а также медалью благоверного князя Даниила Московского (с надписью «За труды во славу Святой Церкви») и многими другими наградами. В последние годы Роберт Александрович много пишет для детей, и особенно читателям полюбились изданные в Сретенском монастыре «Жития святых для детей» – двухтомник, содержащий 60 повествований о святых самых разных эпох и стран. Особенность этого издания – язык житий: современная, понятная нынешним детям, хорошая, живая, неспешная русская речь. Но главное внимание уделяется знакомству детей, а часто и взрослых, со святыми. А об одном святом – праведном Прокопии Великоустюжском, Христа ради юродивом, – вышла отдельная книжка.
Как можно и нужно рассказывать о жизни святых людей, насколько это трудно, чего нужно избегать, когда пишешь о святом, – об этом мы беседуем с писателем.
– Роберт Александрович, как появилась идея написать о святом Прокопии Великоустюжском?
– Я и не думал, не собирался писать – это дело все-таки очень ответственное. Одно дело – писать рассказы да повести, выдумывать сюжет «от ветра главы своея», но совсем другое дело – рассказывать о конкретных людях, тем более о святых. А получилось так: когда начала работать в России замечательная образовательная программа «Истоки», ко мне обратился Игорь Алексеевич Кузьмин с просьбой переложить для детей на современный литературный язык жития святых. Должны знать дети о русских святых? – Конечно, должны. Нужно «только» написать о них так, чтобы современные дети смогли понять, о ком и о чем идет речь: русский язык прошлых веков или церковнославянский, на которых писались жития святых несколько веков назад, уже не очень доступен им на первых порах. Я и согласился: и дело нужное, и интересно.
– Источники были такие: изданные в XIX веке на русском языке 12-томные Минеи, жития святых – потом они были переизданы, уже в наше время. Брал еще и другие источники, XVIII века, но, как обнаружил, текст везде практически один и тот же. В архивах никаких данных с той поры, когда жил праведный Прокопий, не осталось – слишком много времени прошло. Была еще одна трудность: житие святого Прокопия Устюжского во многом переписано с жития блаженного Максима Константинопольского. Встречаются одинаковые эпизоды: как он с собаками на паперти спал, сцена смерти блаженного Прокопия дословно воспроизводит ту, что в житии святого Максима, есть много и других заимствований. Я уверен, что древнее житие праведного Прокопия Устюжского существовало – оно просто до нас не дошло. Ведь главная беда наших северных деревянных городов – пожары – была не столь уж редкой. Города горели, уничтожались многие документы, памятники, причем вплоть до XX века. Было оригинальное, подлинное житие святого, но, как я считаю, с огромной долей вероятности, оно сгорело, и для его восстановления было уже использовано житие святого Максима.
И в житии, которым я пользовался и которое переложил на современный русский язык, есть все-таки детали, ниоткуда не заимствованные. Например, встреча юродивого с девочкой, будущей матерью святителя Стефана Великопермского, сидение святого на камне – кстати, камень этот сохранился до сих пор, – знаменитые три кочерги, которые он носил с собой, спасение Великого Устюга от разрушения каменной тучей по молитвам Прокопия и некоторые другие. Так что, несмотря на заимствования из другого жития, можно сказать, что память о святом в Устюге сохранялась, что и отразилось в нынешнем житии.
– Сложно ли писать о жизни святых, особенно о святых, понесших такой непростой подвиг, как юродство во Христе?
Самое главное – избегать налета этакой слащавой сказочности. Заигрывать с фольклором, давать волю фантазии, воображению – нельзя.
– Что самое трудное, когда пишешь о святых? Я переложил на современный русский язык около 60 житий святых – они были изданы в Сретенском монастыре. Самое главное, по моему твердому убеждению, – избегать налета этакой слащавой сказочности. Потому что то, что многие святые угодники творили в своей жизни, бывает очень похожим на сказку. Трудно поверить в то, что это было на самом деле, но если это было – значит, было. Поэтому очень важно не впасть в сказку, а перелагать так, чтобы чудесные события воспринимались бы естественно. Под «сказочностью» я разумею всяких кентавров, ковры-самолеты, мечи-кладенцы или шапки-невидимки и прочие атрибуты фольклора. Нужно четко различать, где сказка, интересная детям, – со своим языком, правилами и вымыслом, а где – повествование о жизни святого человека. Заигрывать с фольклором, давать волю фантазии, воображению здесь нельзя. Это не значит, конечно, что житие должно выглядеть как справка от чиновника-бюрократа: сухие биографические данные и подпись – нет, разумеется. Но и сказку надо поставить на свое место, не пуская ее в житие. Вот, избегая таких крайностей, как мне кажется, и нужно бы рассказывать о жизни святых.
Прокопий Великоустюжский умер в 1303 году, а прославлен в лике святых он был в 1547-м на Московском Соборе, то есть через больше чем 200 лет после кончины. Естественно, что многие детали его жизни со временем забылись – сохранились только наиболее яркие, запоминающиеся факты и эпизоды, передававшиеся из поколения в поколение. А вся бытовая сторона, в которой не было ничего чудесного, сверхъестественного, она забылась.
– А как можно попытаться донести до читателя особенности внутренних переживаний святого человека?
– Внутренняя жизнь святого – очень сложная тема. Мы не должны забывать, что Прокопий был одним из первых русских юродивых. Этот тяжелейший христианский подвиг всегда не привычен народному сознанию, в любое время человек, несущий его, сталкивается со множеством трудностей. А тогда русское сознание вообще не встречалось еще с таким подвигом – это уже потом как-то «привыкли», хотя, например, блаженную Ксению Петербуржскую, жившую веками позже, тоже ждали многие испытания: и непонимание, и издевки, и многое другое. А первым юродивым Христа ради, думаю, было очень тяжело: люди воспринимали их поначалу как обыкновенных сумасшедших, дурачков. И относились к ним с недоверием. Только потом, по прошествии времени, когда люди начинали видеть разницу между юродством, то есть дуростью, глупостью, сумасшествием, и юродством ради Христа, они обращали внимание на внутреннюю жизнь святого человека. Такая способность – обращать внимание на сердце человека, видеть разницу между человеческой глупостью и юродством Христа ради – требует хорошей, честной работы человека над самим собой. Поэтому, на мой взгляд, имели под собой веские воспитательные основания церковные и государственные меры, направленные против так называемых лже-юродивых, пользовавшихся человеческим состраданием и милосердием, ну и деньгами заодно, снимая с себя всякую ответственность за поведение в обществе.
Юродство ради Христа – очень личный, сложнейший христианский подвиг, который не каждому по плечу.
Конечно, в первую очередь в глаза бросается именно внешнее поведение человека, а о внутреннем его состоянии редко кто задумывается. Тем более мало было охотников повторять подвиг юродивого Христа ради: если отец семейства, встав рано утром, вместо того, чтобы идти пахать землю или собирать урожай, начнет ходить по городу с кочергами, выкрикивая непонятные речи, то, согласитесь, тут можно говорить уже не о юродстве Христа ради, а о преступном отношении к своей семье и к обществу в целом. Юродство ради Христа – это очень личный, сложнейший христианский подвиг, который не только не каждому по плечу, но и редко кому полезен, по-моему. Отсюда и строгое церковное отношение к нему.
– Описание чудес святых не заслоняет ли призыва к христианам следовать главному в жизни, тому, чему следовали как раз сами святые, – верности Богу? Ведь чудеса – это уже второстепенное, логичное, так сказать, следствие жизни по Богу.
– Думаю, нет. В этом году мы отмечаем 700-летие со дня рождения преподобного Сергия Радонежского. Разве многочисленные его ученики, устроители Северной Фиваиды, стремились к чудесам? Вовсе нет: самым главным для них, преподобных отцов, было стремление к молитвенности их духовного отца, праведности, постничеству. Они же вовсе не претендовали на то, что, усвоив уроки Преподобного, они смогут творить чудеса – да это и не главное в их жизни. Главное чудо всегда совершается в душе, сердце человека, внешнее чудо – это иногда необходимое подспорье, но оно не всегда обязательное. Смирение – чудо. Понимает человек, что между мной, грешным, падшим, несовершенным, и святым угодником – огромная пропасть, – смею ли я надеяться на какое-нибудь там внешнее чудо? Да и зачем оно, если мне требуется чудо настоящее – преображение моей души Христом, которое поважнее внешних чудес.
– Когда вы работали над переложением жития праведного Прокопия, какой эпизод вас особенно тронул?
Это же была своего рода космическая катастрофа: большой город просто-напросто мог исчезнуть с лица земли!
– Пожалуй, горячая молитва блаженного о спасении града Устюга, когда по его заступничеству от города отошла смертоносная каменная туча и камни, просыпавшиеся из нее, уничтожили лес неподалеку от города. Это же была своего рода космическая катастрофа: большой город просто-напросто мог исчезнуть с лица земли. Кстати, как поняли и признали жители Великого Устюга, уничтожен-то он мог быть поделом – за грехи людей, проживавших в нем. Они сделали то, что сделали в свое время ниневитяне: покаялись, исправили свою жизнь. А праведный Прокопий, «великоустюжский Иона», не стал убегать в Фарсис – он всей своей жизнью в городе призывал людей к покаянию и, следовательно, к спасению.
Восхитила и сила смирения праведного человека, его терпеливость: не каждый сможет сносить издевательства и непонимание людей со смирением, не каждый сможет умерщвлять свои «уды, сущии на земли», с таким постоянством и самоотвержением. Мы-то, простые люди, испорченные комфортом, такого рвения не показываем – слабые мы люди…
– Мне кажется, есть такой феномен на севере Руси: много юродивых Христа ради, прославленных в лике святых, – этнические немцы. Грубо говоря, что ни юродивый, то немец. Русские потом уже этот подвиг «освоили». Так ли это?
Вообще верность Христу, жизнь по Евангелию всегда воспринимается внешним миром как юродство.
– Ну, тут надо принимать во внимание то, что в те давние времена у нас вообще все иностранцы немцами назывались – «немыми», по-русски говорить не умевшими. Хотя в Любеке есть православный храм во имя святого праведного Прокопия, да. По-моему, есть такой и в Гамбурге. Что касается жителей Германии, да и любой другой земли, то Христос ведь открыт всем людям – те, у кого сердце горит любовью к Нему, пусть и не всегда осознанно пока, слышат стук Бога в двери своего сердца и идут к Нему. Кто на Афон, кто – в северные пределы Руси, кто еще куда. Вообще верность Христу, жизнь по Евангелию всегда воспринимается внешним миром как юродство. Будь то мученик, святитель, преподобный, да просто настоящий христианин – он всё равно будет для этого мира «немцем». А для Бога – своим. Дай Бог, чтобы мы были такими «немцами»!
Хотите, приведу пример юродства – не Христа ради, а дурости? Приезжал тут в Вологду барон Фальц-Фейн из Германии. Так наши вологодские лизоблюды, которые вокруг него вились, преподнесли ему «подарочек»: он де, по их утверждению, – потомок Прокопия праведного – о как! Тут «изнемогает всяк глагол», как говорится: ну как мог святой Прокопий, который никогда не был женат, в юности покинувший свое отечество в XIV веке и всю жизнь проводивший в посте и подвигах в Великом Устюге на , обзавестись потомками в Германии?! Бред сивой кобылы. Образчик юродства и ревности не по разуму. Ну хоть житие бы, что ли, его прочитали предварительно – не позорились бы! Но это так – для улыбки.
Заканчивая же разговор о праведном Прокопии Великоустюжском, я бы хотел сказать, что воля Божия, любовь Христа открыты всем людям мира, и уже от каждого человека зависит, откликнется ли он на эту любовь, будет ли трудиться ради исполнения воли Бога. Пример праведного Прокопия очень красноречив: Бог открыт всем нам.
