Художественные особенности творчества гончарова. Значение Гончарова в русской литературе
3. Роман "Обломов"
1. Характеристика творчества И.А. Гончарова
Иван Александрович Гончаров (1812-1891) является выдающимся классиком русской литературы второй половины XIX в. Гончаров создавал свои произведения на основе живых впечатлений от провинциальной жизни в г. Симбирске, учебы в Москве, государственной службы. Тесное сотрудничество с В. Г. Белинским также оказало влияние на Гончарова.
К ранним произведениям Гончарова принадлежат следующие:
✓ повести "Лихая болесть", "Счастливая ошибка", "Нимфодора Ивановна";
✓ очерк "Иван Савич Поджабрин".
Наиболее значимыми и известными являются следующие романы Гончарова:
✓ "Обыкновенная история" (1846);
✓ "Обломов" (1849-1859);
✓ "Обрыв" (1876).
Гончаров написал множество литературных критических статей, в которых анализировал творчество и своих современников, и предшественников. Известны следующие критические статьи Гончарова :
✓ "Мильон терзаний" (1872), посвященная комедии Грибоедова "Горе от ума" и включающая в себя следующие мысли о данной комедии:
Живость и актуальность, а также индивидуальность и непохожесть на другие комедии;
Правдивое воссоздание картины московских нравов времен Грибоедова;
Передача сатиры, живого языка, морали;
Яркая обрисовка живых типов Фамусова, Молчалина, Скалозуба;
Анализ образа и характера главного героя — Чацкого: он положительно умен (в чем сомневался Пушкин, анализируя этого героя); у него есть душа, и как личность он превосходит и пушкинского Онегина и лермонтовского Печорина; является выразителем новой эпохи, а не бездеятельным мальчишкой и "лишним человеком"; выполняет функцию борца, обличителя всего старого и отжившего (в отличие от Онегина и Печорина);
✓ "Опять "Гамлет" на русской сцене", повествующая о постановке пьес Шекспира на русской сцене;
✓ работы, посвященные анализу творчества А.Н. Островского: "Отзыв о драме "Гроза" Островского" (1860) и "Материалы, заготовленные для критической статьи об Островском" (1874);
✓ "Лучше поздно, чем никогда" (1879), посвященная собственному роману "Обрыв", где он широко осмыслил развитие своих идей и образов от раннего наброска до позднего состоявшегося романа и указал на связь всех трех романов, которая заключается в том, что каждый из героев — Петр Адулаев, Штольц и Тушин — является выразителем важных тенденций общественного развития в России;
✓ " Заметки о личности Белинского" (1873—1874).
К поздним художественным произведениям Гончарова относятся следующие:
✓ "Слуги дворцового времени" (о жизни дворовых людей);
✓ "Поездка по Волге";
✓ очерк "Литературный вечер" (критика антидемократического творчества и дилетантства в литературе);
✓ "Май месяц в Петербурге" (изображение своего дома).
2. Роман "Обыкновенная история"
Роман Обыкновенная история" (1846) является первым крупным произведением Гончарова. Этот роман можно охарактеризовать следующим образом:
✓ действие охватывает временной отрезок с 1830 по 1843 г., т. е. около 14 лет, что позволило автору воссоздать широкую картину реальности русской жизни 30—40-х гг.;
✓ показаны различные слои общества: чиновники, мещанство, буржуазия, светское общество, деревенские помещики с патриархальным укладом жизни;
✓ центральным конфликтом выступает противостояние романтического "юноши" и буржуазной морали и людей, ее исповедующих, в частности его столкновение с собственным дядей, и в этом противостоянии, по замыслу автора, выражен конфликт и ломка всего старого в русском обществе второй половины XIX в. — старых понятий о дружбе и любви, поэзии праздности, маленькой семейной лжи и т. п.;
✓ описывает утрату романтических иллюзий центральным героем -Александром Адуевым, и эта романтичность героя рассматривается автором как бесполезная, ненужная и мешающая полезному существованию вещь;
✓ показывает "обыкновенность", типичность для того времени эволюции натуры главного героя, в которой отражаются настроения и характеры многих молодых людей того времени;
✓ раскрывает причины праздности и пустой романтичности героя, которые кроются в первую очередь в его окружении и воспитании: барской обеспеченности, неприученности к труду, обеспеченности, готовности людей вокруг него выполнять в любую минут все его прихоти;
Художественное своеобразие романа "Обыкновенная история" заключается в следующем:
✓ последовательность передачи "обыкновенности" истории героя — его превращения из бесплотного романтика в дельца — через построение романа, которое имеет следующие особенности:
Две части, в каждой из которых присутствует шесть глав и эпилог;
Описание в эпилоге женитьбы героя без любви, но со строгим расчетом;
Сопоставление племянника (главного героя) с дядей, черты которого и появляются у главного героя в конце романа;
Реализация закона симметрии и контраста;
Единая интрига в обеих частях романа;
✓ чистый, ясный и гибкий язык изложения, что усиливает ценность произведения.
Роман "Обыкновенная история" имеет важное общественное и литературное значение , которое заключается в следующем:
✓ наносит удар по романтизму, провинциальной мечтательности и буржуазной делецкой морали, которая не принимает в расчет человеческие качества и душу;
✓ обозначает ведущие тенденции и правила жизни современного автору общества;
✓ рисует портрет типичного молодого человека того времени — "героя времени";
✓ показывает правдивые картины реальности тог о времени;
✓ утверждает принцип реализма в отображении действительности;
✓ демонстрирует основной принцип автора - реалистичное, объективное отношение к своему герою;
✓ вносит вклад в развитие жанра социально-психологического романа;
✓ злободневно по своему содержанию и поднимает один из важнейших вопросов человеческого существования: как и для чего надо жить.
3. Роман "Обломов"
Роман "Обломов" - второй по счету - Гончаров создавал в течение почти 10 лет (1849—1859), и это произведение принесло автору широкую известность. Центральное место в романе отводится образу и судьбе главного героя — Ильи Ильича Обломова, и этому подчинены все сюжетные мотивы, что делает данный роман монографическим и в этом смысле ставит его в один ряд с "Евгением Онегиным" Пушкина, "Героем нашего времени" Лермонтова и " Рудиным" Тургенева. Образ главного героя можно охарактеризовать следующим образом:
✓ использование ряда литературных и жизненных прототипов, среди которых можно выделить следующие:
. жизненные прототипы :
Козырев, Гастурин, Якубов, черты которых — леность, пассивность, отсутствие желания деятельности, бесплотная мечтательность — воплотились в образе Обломова;
. литературные прототипы :
Гоголевские персонажи: Подколесин, Манилов, Тентентников;
Персонажи самого Гончарова: Тяжеленко, Егор и Александр Одуевы;
✓ своеобразие портрета, которое заключается в следующем:
Выразительность и обобщенность черт;
Равноценность типа героя Обломова таким вечным мировым образам, как Прометей, Геракл, Гамлет, Дон Кихот, Фауст, Хлестаков;
Присутствие не только отрицательных черт (леность, пассивность, отход от жизни и стремление к покою в "раковине"), но и положительных (мягкость, душевность, совестливость);
✓ использование фамилии главного героя как его "визитной карточки", говорящей о том, что жизнь как бы "обломала" этого человека и он не сумел преодолеть собственной лени и принести какую-то пользу обществу;
✓ отражение русского национального характера в образе Обломова, на что указывает Н.А. Добролюбов, называя Обломова "коренным типом" русского характера.
Художественное своеобразие романа "Обломов"" заключается в следующем:
✓ широкая эпичность, так как события, описываемые в романе, развиваются в течение 37 лет;
✓ неторопливость, постепенность развития действия, что позволяет с большей полнотой проникнуть в суть характера главного героя и выведенного на основе его образа понятия "обломовщина", которое емко отражает все черты не только конкретного героя романа, но и целого поколения молодых людей;
✓ простота интриги;
✓ развернутость экспозиции;
✓ прием инверсии в сюжете, которая заключается в раскрытии прошлого героя не в начале повествования, а с некоторым запозданием — в 6-й и 9-й главах;
✓ контрастность в изображении главных героев (Обломов - Штольц, Ольга - Пшеницына);
✓ внутренний драматизм;
✓ обилие диалогов;
✓ моноцентричность;
✓ симметрия композиции;
✓ психологизм, позволяющий назвать данный роман социально-психологическим, и об этом свидетельствуют следующие его черты:
Продолжение и развитие гоголевских традиций:
Поиск, описание и глубокий анализ деталей характера героев;
Подробности в описании быта и бытовых ситуаций;
Сочетание объективности изложения с субъективной аналитичностью;
Широкое описание реалий российской жизни;
Широкое обобщение обломовщины;
Психологическое исследование личности угасающего человека;
Освещение явления и предмета с каждой стороны, подробность;
✓ своеобразие языка, которое заключается в следующем:
Чистота, легкость и простота, обеспечиваемые введением в текст пословиц, метких сравнений, эпитетов;
Индивидуализированность речи каждого из героев, основанная на их характерах, социальном положении, нравах и т. п.
Биографии писателей- классиков не менее интересны, чем их книги. Сколько интересных фактов, непридуманных событий стоят за строками о жизни того или иного писателя. Писатель предстает прежде всего как обычный человек со своими проблемами, горестями или радостями.
Изучая жизнь И. А. Гончарова, я вдруг столкнулась с одним крайне интересным фактом – обвинением им в плагиате И. С. Тургенева. История, едва не закончившаяся дуэлью. Согласитесь, неприятное событие, задевающее писательскую честь. По словам И. А. Гончарова, некоторые образы его романа «Обрыв» продолжают жить в романах тургеневских, где характеры их раскрываются более подробно, где ими совершаются поступки, которые в «Обрыве» они не совершали, но могли бы совершить.
Цель моей работы -попытка осмысления сути конфликта двух известных писателей путем сравнения спорных моментов текстов произведений.
Материалом для исследования стали романы И. А. Гончарова «Обрыв», И. С. Тургенева «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети».
Литературное недоразумение
Эпизод из жизни И. С. Тургенева и И. А. Гончарова- литературное недоразумение- не заслуживал бы особого внимания, если бы не авторитетные имена обоих участников этого конфликта. Ещё нужно отметить, что история этого конфликта запечатлена в воспоминаниях И. А. Гончарова, а у И. С. Тургенева в его воспоминаниях такого эпизода нет, так как он предпочёл о нем не вспоминать, а И. А. Гончаров как «пострадавшая сторона» забыть о нём не смог.
Об этой необыкновенной истории рассказывает сам И. А. Гончаров.
«Ещё с 1855 года я стал замечать какое-то усиленное внимание ко мне со стороны Тургенева. Он часто искал бесед со мной, казалось, дорожил моими мнениями, прислушивался внимательно к моему разговору. Мне это было, конечно, не неприятно, и я не скупился на откровенность во всём, особенно в своих литературных замыслах. Я взял – да ни с того ни с сего вдруг и открыл ему не только весь план будущего своего романа («Обрыв»), но и пересказал все подробности, все готовые у меня на клочках программы сцены, детали, решительно всё, всё.
Всё это я рассказывал, как рассказывают сны, с увлечением, едва поспевая говорить, то рисуя картины Волги, обрывов, свиданий Веры в лунные ночи на дне обрыва и в саду, сцены её с Волоховым, с Райским и т. д. , и т. д. , сам наслаждаясь и гордясь своим богатством и спеша отдать на поверку тонкого, критического ума.
Тургенев слушал, будто замер, не шевелясь. Но я заметил громадное впечатление, сделанное на него рассказом.
Однажды осенью, кажется, в тот же год, как я готовился печатать «Обломова», Тургенев приехал из деревни, или из-за границы – не помню, и привёз новую повесть: «Дворянское гнездо», для «Современника».
Все готовились слушать эту повесть, но он сказывался больным (бронхит) и говорил, что читать сам не может. Взялся читать её П. В. Анненков. Назначили день. Я слышал, что Тургенев приглашает к себе обедать человек восемь или девять и потом послушать повесть. Мне он ни слова не сказал, ни об обеде, ни о чтении: я обедать не пошёл, а после обеда отправился, так как мы все, без церемонии, ходили друг к другу, то я нисколько не счёл нескромным прийти вечером к чтению.
Что же я услышал? То, что за три года я пересказал Тургеневу – именно сжатый, но довольно полный очерк «Обрыва».
Основанием повести взята была глава о предках Райского, – и по этой канве выбраны и набросаны были лучшие места, но сжато, вкратце; извлечён был весь сок романа, дистиллирован и предложен в сделанном, обработанном, очищенном виде.
Я остался и сказал Тургеневу прямо, что прослушанная мною повесть есть не что иное, как слепок с моего романа. Как он побелел мгновенно, как заметался: «Как, что, что вы говорите: неправда, нет! Я брошу в печку!».
Отношения с Тургеневым стали у нас натянуты.
Мы сухо продолжали видеться. «Дворянское гнездо» вышло в свет и сделало огромный эффект, разом поставив автора на высокий пьедестал. «Вот и я – лев! Вот и обо мне заговорили!» - вырывались у него самодовольные фразы даже при мне!
Мы продолжали, говорю я, видеться с Тургеневым, но более или менее холодно. Однако посещали друг друга, и вот однажды он сказал мне, что он намерен написать повесть, и рассказал содержание Это было продолжение той же темы из «Обрыва»: именно дальнейшая судьба, драма Веры. Я заметил ему, конечно, что понимаю его замысел – мало-помалу вытаскать всё содержание из «Райского», разбить на эпизоды, поступив как в «Дворянском гнезде», т. е. изменив обстановку, перенеся в другое место действие, назвав иначе лица, несколько перепутав их, но оставив тот же сюжет, те же характеры, те же психологические мотивы, и шаг за шагом идти по моим следам! Оно и то, да не то!
А между тем цель достигнута – вот какая: когда-то я ещё соберусь заканчивать роман, а он уже опередил меня, и тогда выйдет так, что не он, а я, так сказать, иду по его следам, подражаю ему!
Между тем до того времени вышли его повести «Отцы и дети» и «Дым». Потом уже, долго спустя, прочёл я их обе и увидел, что и содержание, и мотивы, и характеры первой почерпнуты всё из того же колодезя, из «Обрыва».
Его претензия: помешать мне и моей репутации, и сделать из себя первенствующую фигуру в русской литературе и распространить себя за границей.
Та же какая-нибудь Вера или Марфенька, тот же Райский или Волохов послужат ему раз десять, благодаря его таланту и изворотливости. Недаром Белинский сказал однажды при нём про меня: «Другому его романа («Обыкновенная история») стало на десять повестей, а он всё в одну рамку уместил!».
И Тургенев буквально исполнил это, наделав из «Обрыва» «Дворянское гнездо», «Отцы и дети», «Накануне» - возвращаясь не только к содержанию, к повторению характеров, но даже к плану его!»
Особенность творческой манеры И. А. Гончарова
Под влиянием каких же обстоятельств возник конфликт Гончарова с Тургеневым? Чтобы понять это, надо вдумчиво вглядеться во внутреннюю жизнь Гончарова.
Особенностью, свойственной творчеству Гончарова, была выношенность его произведений, благодаря которой «Обломов» и «Обрыв» - в особенности второй - писались долгие годы и появлялись сначала в виде отдельных, имевших целостный характер отрывков. Так, «Обломову» за несколько лет предшествовал «Сон Обломова», а «Обрыву» - тоже за много лет - «Софья Николаевна Беловодова». Гончаров точно следовал рецепту замечательного художника-живописца Федотова: «В деле искусства надо дать себе настояться; художник-наблюдатель - то же, что бутыль с наливкой: вино есть, ягоды есть - нужно только уметь разлить вовремя». Медлительному, но творческому духу Гончарова была несвойственна лихорадочная потребность высказаться по возможности немедленно, и этим в значительной степени объясняется гораздо меньший успех романа «Обрыв» сравнительно с двумя первыми его романами: русская жизнь опередила медлительную отзывчивость художника. Ему было свойственно страдальчески переживать тяжелые муки рождения своих произведений. Он часто сомневался в себе, падал духом, бросал написанное и принимался за то же произведение снова, то не доверяя своим силам, то пугаясь разгара своей фантазии.
К условиям творчества Гончарова, кроме его медлительности, относилась и тяжесть самого труда как орудия творчества. Сомнения автора касались не только существа его произведений, но и самой формы в ее мельчайших подробностях. Это доказывают его авторские корректуры. В них вставлялись и исключались обширные места, по нескольку раз переделывалось какое-либо выражение, переставлялись слова, поэтому рабочая сторона творчества доставалась ему тяжело. «Я служу искусству, как запряженный вол»,- писал он Тургеневу
Поэтому Гончаров и был поистине сокрушен, когда увидел, что Тургенев, которого он считал замечательным художником -миниатюристом, мастером только небольших повестей и рассказов, вдруг стал создавать с невероятной быстротой романы, в которых как бы опередил Гончарова и в разработке определенных тем и образов русской дореформенной жизни.
В январском номере «Русского вестника» 1860 года был опубликован новый роман Тургенева «Накануне». Взглянув на него уже предубежденными глазами, Гончаров вновь нашел несколько схожих положений и лиц, что-то общее в идее художника Шубина и его Райского, несколько мотивов, совпадающих с программой своего романа. Потрясенный открытием, он на этот раз выступил с гласными обвинениями Тургенева в плагиате. Тургенев вынужден был дать делу официальный ход, потребовал третейского суда, в противном случае угрожая дуэлью.
«Третейский суд»
Третейский суд в составе П. В. Анненкова, А. В. Дружинина и С. С. Дудышкина, состоявшийся 29 марта 1860 года в квартире Гончарова, решил, что «произведения Тургенева и Гончарова, как возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях». Это, конечно, была примирительная формулировка.
Гончаров удовлетворился ею, но Тургенев не признал ее справедливой. Выслушав постановление третейского суда, он заявил, что после всего случившегося находит нужным навсегда прекратить всякие дружеские отношения с Гончаровым.
Все же Тургенев согласился уничтожить две главы в романе «Накануне».
Внешнее примирение И. С. Тургенева и И. А. Гончарова состоялось спустя четыре года, возобновилась переписка, но утратилась доверительность, хотя писатели продолжали внимательно следить за творчеством друг друга.
После смерти Тургенева Гончаров в отзывах стал отдавать ему справедливость: «Тургенев. воспел, т. е. описал русскую природу и деревенский быт в небольших картинах и очерках («Записки охотника»), как никто!», а в 1887 году, говоря о «безбрежном, неисчерпаемом океане поэзии», писал, что в него надо «чутко всматриваться, вслушиваться с замирающим сердцем. заключать точные приметы поэзии в стих или прозу (это все равно: стоит вспомнить тургеневские стихотворения в прозе)».
«Необыкновенная история»: романы как предмет спора
После знакомства с историей взаимоотношений И. С. Тургенева и И. А. Гончарова, которые характеризуются как «литературное недоразумение», я решила сравнить романы этих писателей, чтобы проверить обоснованность претензий и обид И. А. Гончарова. Для этого я прочитала романы И. А. Гончарова «Обрыв», И. С. Тургенева «Отцы и дети», «Накануне», повесть «Дворянское гнездо».
Место действия всех перечисленных произведений происходит в провинции: в «Обрыве»- городок К. на берегу Волги, в «Дворянском гнезде»- городок О. тоже на берегу Волги, «Накануне»- Кунцево под Москвой, в романе «Отцы и дети» действие разворачивается в далеких от столицы дворянских имениях.
Главный герой Борис Павлович Райский Фёдор Иванович Лаврецкий Павел Яковлевич Шубин, друг главного героя
Внешность героя Чрезвычайно живое лицо. Большой Чисто русское, краснощёкое лицо. Большой Белокурый молодой человек белый лоб, изменчивые глаза (то белый лоб, немного толстый нос, правильной задумчивые, то весёлые), гладкие формы губы, задумчивые, усталые голубые чёрные волосы глаза, белокурые вьющиеся волосы
Характер героя Изменчивая натура. Страсть для него Получил воспитание чересчур строгой, Вспыльчивый, ранимый, тонко
– это бич, которым подгоняется ненавистной тётки, затем своеобразное чувствующий природу, жаждущий жизнь воспитание отца, который обучил его счастья занятиям, достойным мужчины. Жизнь принесла ему немало горя, но он не был рождён страдальцем
Профессия героя Художник; не пробивает себе никакогоБогатый помещик, получивший своё имение от Художник-скульптор. Трудился пути трудом, в квартале прописан деда усердно, но урывками, не признавая отставным коллежским секретарём ни одного профессора. Его начали знать в Москве.
Схожесть в действиях Свидания с Верой у обрыва Свидания с Лизой в саду Ночные разговоры с другом Берсеневым
Беседы со старым другом Леонтием Жаркий спор с университетским другом
Козловым по ночам Михалевичем ночью
Как видно из приведенной выше таблицы, внешнее сходство действительно наблюдается.
И Гончаров, и Тургенев обратили свое внимание на однородные явления жизни. Возможно, что, услышав от Гончарова рассказ о художнике Райском, Тургенев заинтересовался психологией художника и ввел в свой роман «Накануне» фигуру художника Шубина. Существо же этих образов весьма различно, различна и их художественная трактовка.
«Бабушка, по воспитанию, была старого века, держала себя прямо, с «Она слыла чудачкой, нрав имела независимый, говорила всем правду свободной простотой, со сдержанным приличием в манерах в глаза
Высокая, не полная и не сухощавая, но живая старушка, с чёрными живыми Черноволосая и быстроглазая даже в старости, маленькая, глазами и доброй, грациозной улыбкой. востроносая, ходила живо, держалась прямо и говорила скоро и
До полудня она ходила в широкой белой блузе, с поясом и большими внятно, тонким и звучным голоском.
карманами, а после полудня надевала платье, а на плечи накидывала старую Она постоянно носила белый чепец и белую кофту»
На поясе и в карманах висело и лежало множество ключей, слышно её было издали.
Просить бабушка не могла своих подчиненных: это было не в её феодальной натуре. Она была в меру строга, в меру снисходительна, человеколюбива, но всё в размерах барских понятий»
Замечательные образы бабушек передают богатый национальный характер. Уклад их жизни- душевный прежде всего- если не предотвращают беды, но спасает от окончательного разочарования героев.
Отношение главного «Новый род красоты Нет в ней строгости Лаврецкий не был молодым человеком; он Инсаров говорит о ней:
героя к героине линий, белизны лба, блеска красок Но есть окончательно убедился в том, что полюбил«золотое сердце; мой ангел; ты какая-то тайна, невысказывающаяся сразу её. – свет после тьмы Я люблю тебя прелесть, в луче взгляда, в сдержанной «Она не чета той; она бы не потребоваластрастно»
грации движений» от меня постыдных жертв; она не отвлекала бы меня от моих занятий; она бы сама воодушевила меня на честный, строгий труд »
Внешность героини Глаза тёмные, точно бархатные, взгляд «Она была серьёзной; глаза её светилисьБольшие серые глаза, бездонный. Белизна лица матовая, с мягкими тихим вниманием и добротой тёмно-русая коса, тихий голос.
тенями. Волосы тёмные, с каштановым отливом Она была очень мила, сама того не зная. Выражение лица внимательное и
В каждом её движении высказывалась пугливое невольная грация; голос её звучал серебром нетронутой юности, малейшее ощущение удовольствия вызывало привлекательную улыбку на её губы»
Характер героини «В разговоре она не увлекалась, на шутку Очень сильное влияние на неё оказала Ложь не прощала «во веки отвечала лёгкой усмешкой. От смеха он няня Агафья Власьевна. «Агафья веков», слабость и глупость её
переходила к небрежному молчанию или просто рассказывает ей не сказки: мерным и сердили. Впечатления резко задумывалась. Она не любила, чтобы к ней ровным голосом рассказывает она житие ложились на её душу. Жаждала приходили в старый дом Привязанностей у пречистой девы. , говорит она Лизе, как деятельного добра. Подруг не ней, по-видимому, не было никаких, жили святые в пустынях, как спасали, имела проникать в душу к себе она не допускала Христа исповедовали. Лиза её слушала –
Занятий у неё постоянных не было. Читала и образ вездесущего, всезнающего Бога с мимоходом, на фортепиано не играла. Но какой-то сладкой силой втеснялся в её
бывали случаи, когда вдруг Вера охватываласьдушу Агафья и молиться её выучила какой-то лихорадочной деятельностью, и Училась Лиза хорошо, усидчиво. Она делала всё с изумительной быстротой. Веры нехорошо играла на фортепьяно. Читала ставало на целый вечер, иногда на целый немного; у ней не было «своих слов», но день, а завтра, точно оборвётся: опять уйдётбыли свои мысли, и шла она своей в себя – и никто не знает, что у ней на уме дорогой»
или на сердце»
Отношение главной «Райский заметил, что бабушка, щедро «Вся проникнутая чувством долга, боязньюМать никогда не мешала ей. Отец героини к другим наделяя Марфеньку замечаниями, обходила Веруоскорбить кого бы то ни было, с сердцем негодовал за «пошлое с какой-то осторожностью. добрым и кротким, она любила всех и нежничанье»
Вера о бабушке и о Марфеньке говорила никого в особенности; она любила одного покойно, почти равнодушно. Бога восторженно, робко, нежно»
Бабушка иногда жалуется, ропщет на Веру за дикость»
В читательских кругах 19 века было популярно такое понятие – «тургеневская девушка». Это героиня, отмеченная особыми душевными качествами, чаще всего единственная или самая любимая дочь в семье. Она, наделенная богатой душой, мечтающая о большой любви, ждущая своего единственного героя, чаще всего терпит разочарование, потому что ее избранник слабее духовно. К этому определению подходят самые светлые женские образы, созданные Тургеневым: Ася, Лиза Калитина, Елена Стахова, Наталья Ласунская.
Вера из гончаровского «Обрыва» продолжает ряд «тургеневских девушек», и это показывает, что не Тургенев позаимствовал у Гончарова идеи создания женских образов, а скорее Гончаров, создавая образ Веры, дополнил образы «тургеневской девушки».
Сближая мотив красоты одухотворенного женского характера с темой человеческого идеала, поручая своим героиням «разгадку» главного героя, и Тургенев, и Гончаров делали психологическим зеркалом духовные процессы развития героя.
У романов «Обрыв» Гончарова и «Отцы и дети» Тургенева есть одна общая тема – изображение героя-нигилиста, столкновение старого и нового. Романы объединяют и общие внешние события – герои приезжают в провинцию и здесь переживают изменения в своей духовной жизни.
Марк Волохов Евгений Васильевич Базаров
Вольнодумец, высланный под надзор полиции (в 40-х годах, когда роман был Нигилист задуман, нигилизм ещё не проявился). Базаров везде и во всём поступает только так, как ему хочется или как ему кажется выгодно. Ни над собой, ни вне себя он не признаёт никакого нравственного закона.
Он не верит в чувства, в настоящую, вечную любовь. Базаров признаёт только то, что можно ощупать руками, увидать глазами, положить на язык все остальные человеческие чувства он сводит на деятельность нервной системы то, что восторженные юноши называют идеалом, Базаров все это называет «романтизм», «вздор».
Испытывает любовь к Вере Любовь к Одинцовой
Герой идёт по жизни один Герой одинок
Здесь Гончаров признаёт мастерство Тургенева, его тонкий и наблюдательный ум: «Заслуга Тургенева – это очерк Базарова в «Отцах и детях». Когда писал он эту повесть, нигилизм обнаружился только в теории, нарезался, как молодой месяц – но тонкое чутьё автора угадало это явление и изобразило в законченном и полном очерке нового героя. Мне после, в 60-х годах, легче было писать фигуру Волохова с появившихся массой типов нигилизма в Петербурге и в провинции». Кстати, после выхода в свет романа «Обрыв» образ Волохова вызвал всеобщее неодобрение критики, так как задуманный в 40-х годах и воплощенный лишь в 70-х, образ не был современным.
Элементы, присутствующие в романах Тургенева Элементы, которые вычеркнул из своего романа «Обрыв» Гончаров
Родословная Лаврецкого («Дворянское гнездо») История предков Райского
Эпилог («Дворянское гнездо») «Всход новой жизни на развалинах старой»
Елена с Инсаровым уезжают вместе в Болгарию («Накануне») Вера и Волохов уезжают вдвоём в Сибирь
Одними из последних доводов И. А. Гончарова в конфликте было то, что после напечатанных романов И. С. Тургенева ему пришлось избавиться от задуманных (заметьте: не написанных, а только задуманных!) эпизодов своего романа.
Заключение
Безусловно, подобия образов, сходства в действиях героев, различные другие совпадения в романах встречаются. Но был ли плагиат на самом деле? Ведь, по сути, тургеневские романы были написаны куда раньше «Обрыва», и получается, что это Гончаров снял слепок с идей романов Тургенева.
Внимательно прочитав романы, я сделала вывод, что, безусловно, сходство в произведениях Тургенева и Гончарова присутствует. Но это лишь внешнее, поверхностное сходство.
По всему своему существу художественный талант Тургенева, его стиль и манера письма, языковые средства иные, чем у Гончарова. Тургенев и Гончаров совершенно различно изображали взятый из действительности материал, а сюжетные совпадения обусловлены сходством тех жизненных фактов, которые наблюдали романисты.
Долгое время конфликт двух замечательных романистов объяснялся даже психологическими особенностями писателей, а, точнее, личности Гончарова. Указывали на его обострённое авторское самолюбие и свойственную ему мнительность. Возникновение конфликта возлагается и на негативные нравственные качества Тургенева, который конфликтовал не только с Гончаровым, но и с Н. А. Некрасовым, с Н. А. Добролюбовым, с Л. Н. Толстым, с А. А. Фетом.
В этом ли всё дело? На мой взгляд, нет. Я думаю, что конфликт хотя и был, но основывался он не на личностных качествах двух писателей, а в их творческой задаче, поставленной перед ними развитием русской литературы. Задача эта – создание романа, отражающего всю русскую действительность 50-60-х годов. В своем творчестве великие художники, по образному замечанию общего друга писателей Льховского, пользовались по-своему одним и тем же куском мрамора.
Иван Александрович Гончаров (1812-1891 гг.), русский писатель XIX в., родился в состоятельной купеческой семье. Помимо него в семье Гончаровых было еще трое детей. После смерти отца воспитанием детей занялись мать и их крестный отец Н.Н. Трегубов, образованный человек передовых взглядов, знакомый со многими декабристами. В годы обучения в частном пансионе Гончаров приобщился к чтению книг западноевропейских и русских авторов и хорошо изучил французский и русский языки. В 1822 г. он успешно сдал экзамены в Московское коммерческое училище, но, не окончив его, поступил в Московский университет на филологическое отделение.
В годы учебы в университете Гончаров обратился к литературному творчеству. Из изучаемых предметов его больше всего привлекали теория и история литературы, изобразительное искусство, архитектура. Окончив университет, Иван Александрович поступил на службу в канцелярию симбирского губернатора, затем переехал в Петербург и занял должность переводчика в министерстве финансов. Однако служба не мешала ему заниматься литературой и поддерживать дружеские отношения с поэтами, писателями и живописцами.
Первые творческие опыты Гончарова - стихи, затем антиромантическая повесть «Лихая болесть» и повесть «Счастливая ошибка» - были опубликованы в рукописном журнале. В 1842 г. он написал очерк «Иван Савич Поджабрин», напечатанный лишь шесть лет спустя после его создания. В 1847 г. в журнале «Современник» был опубликован роман «Обыкновенная история», который вызвал восторженную оценку критики и принес автору большой успех. В основе романа столкновение двух центральных героев - Адуева-дяди и Адуева-племянника, олицетворяющих трезвый практицизм и восторженный идеализм. Каждый из героев психологически близок писателю и представляет разные проекции его душевного мира.
В романе «Обыкновенная история» писатель отрицает абстрактные обращения главного героя, Александра Адуева, к некоему «божественному духу», осуждает пустую романтику и царящую в чиновничьей среде ничтожную коммерческую деловитость, то есть то, что не обеспечено высокими идеями, необходимыми человеку. Столкновение главных героев воспринималось современниками как «страшный удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму» (В.Г. Белинский). Однако десятилетия спустя антиромантическая тема утратила свою актуальность, и следующие поколения читателей воспринимали роман как самую «обыкновенную историю» охлаждения и отрезвления человека, как вечную тему жизни.
Вершиной творчества писателя стал роман «Обломов», к созданию которого Гончаров приступил еще в 40-е гг. Прежде чем роман вышел в свет, в альманахе «Литературный сборник с иллюстрациями» появился «Сон Обломова» - отрывок из будущего произведения. «Сон Обломова» получил высокую оценку критиков, но в их суждениях прослеживались идейные разногласия. Одни считали, что отрывок обладает большой художественной ценностью, но отвергали авторскую иронию по отношению к патриархальному помещичьему укладу. Другие признавали несомненное мастерство писателя в описании сцен усадебной жизни и видели в отрывке будущего романа Гончарова творческий шаг вперед по сравнению с его предыдущими работами.
В 1852 г. Гончаров в качестве секретаря адмирала Е.В. Путятина отправился в кругосветное плавание на фрегате «Паллада». Одновременно с выполнением своих служебных обязанностей Иван Александрович собирал материал для своих новых произведений. Результатом этой работы стали путевые заметки, которые в 1855-57 гг. печатались в периодических изданиях, а в 1858 г. вышли отдельным двухтомным изданием под названием «Фрегат “Паллада”». В путевых заметках переданы впечатления автора от знакомства с британской и японской культурами, отражено мнение автора об увиденном и пережитом во время путешествия. Созданные автором картины содержат необычные ассоциации и сопоставления с жизнью России, наполнены лирическим чувством. Путевые очерки пользовались большой популярностью у русских читателей.
Вернувшись из путешествия, Гончаров поступил на службу в Петербургский цензурный комитет и принял приглашение преподавать русскую литературу наследнику престола. С этого времени отношения писателя с кругом Белинского заметно охладились. Выполняя обязанности цензора, Гончаров оказал помощь в публикации ряда лучших произведений русской литературы: «Записки охотника» И.С. Тургенева, «Тысяча душ» А.Ф. Писемского и других. С осени 1862 г. по лето 1863 г. Гончаров редактировал газету «Северная почта». Примерно с этого же времени началось его удаление от литературного мира. Идеал писателя, по его собственному признанию, составили «кусок независимого хлеба, перо и тесный кружок самых близких приятелей».
В 1859 г. был опубликован роман «Обломов», замысел которого сложился еще в 1847 г. С момента опубликования главы «Сон Обломова» читателю пришлось почти десять лет ждать появления полного текста произведения, которое сразу же завоевало огромный успех. Роман вызвал бурные споры читателей и критиков, что свидетельствовало о глубине авторского замысла. Сразу же после выхода романа в свет Добролюбов написал статью «Что такое обломовщина?», которая представляла собой беспощадный суд над главным героем, «совершенно инертным» и «апатичным» барином, ставшего символом косности крепостнической России. Некоторые критики, напротив, увидели в главном герое «самостоятельную и чистую», «нежную и любящую натуру», сознательно устранившуюся от модных веяний и сохранившую верность истинным ценностям бытия. Споры о главном герое романа продолжались вплоть до начала XX в.
Последний роман Гончарова «Обрыв», опубликованный в 1869 г., представляет новый вариант обломовщины в образе главного героя - Бориса Райского. Это произведение было задумано еще 1849 г. как роман о сложных отношениях художника и общества. Однако к началу написания писатель несколько изменил свой замысел, что было продиктовано новыми общественными проблемами. В центре романа оказалась трагическая судьба революционно настроенной молодежи, представленной в образе «нигилиста» Марка Волохова. Роман «Обрыв» вызвал неоднозначную оценку критики. Многие поставили под сомнение талант автора и отказали ему в праве суда над современной молодежью.
После выхода в свет романа «Обрыв» имя Гончарова редко появлялось в печати. В 1872 г. была написана литературно-критическая статья «Мильон терзаний», посвященная постановке на сцене комедии Грибоедова «Горе от ума». Вплоть до наших дней эта статья остается классической работой о комедии Грибоедова. Дальнейшая литературная деятельность Гончарова представлена «Записками о личности Белинского», театральными и публицистическими заметками, статьей «Гамлет», очерком «Литературный вечер» и газетными фельетонами. Итогом творческой деятельности Гончарова в 70-е гг. считается крупная критическая работа о его собственном творчестве под названием «Лучше поздно, чем никогда». В 80-е гг. вышло в свет первое собрание сочинений Гончарова. В последние годы жизни писатель, наделенный талантом тонкого наблюдателя, жил одиноко и замкнуто, сознательно сторонясь жизни и вместе с тем тяжело переживая свое положение. Он по-прежнему писал статьи и заметки, но, к сожалению, перед смертью сжег все написанное в последние годы.
Во всех своих произведениях Гончаров стремился раскрыть внутренний динамизм личности вне сюжетных событий и передать внутреннюю напряженность обыденной жизни. Писатель выступал за независимость личности, призывал к активной деятельности, одушевленной нравственными идеями: духовностью и гуманностью, свободой от социальной и моральной зависимости.
По складу своего характера Иван Александрович Гончаров далеко не похож на людей, которых рождали энергичные и деятельные 60-е годы XIX века. В его биографии много необычного для этой эпохи, в условиях 60-х годов она - сплошной парадокс. Гончарова как будто не коснулась борьба партий, не затронули различные течения бурной общественной жизни. Он родился 6(18) июня 1812 года в Симбирске, в купеческой семье. Закончив Московское коммерческое училище, а затем словесное отделение философского факультета Московского университета, он вскоре определился на чиновничью службу в Петербурге и служил честно и беспристрастно фактически всю свою жизнь. Человек медлительный и флегматичный, Гончаров и литературную известность обрел не скоро. Первый его роман "Обыкновенная история" увидел свет, когда автору было уже 35 лет. У Гончарова-художника был необычный для того времени дар - спокойствие и уравновешенность. Это отличает его от писателей середины и второй половины XIX века, одержимых (*18) духовными порывами, захваченных общественными страстями. Достоевский увлечен человеческими страданиями и поиском мировой гармонии, Толстой - жаждой истины и созданием нового вероучения, Тургенев опьянен прекрасными мгновениями быстротекущей жизни. Напряженность, сосредоточенность, импульсивность - типичные свойства писательских дарований второй половины XIX века. А у Гончарова на первом плане - трезвость, уравновешенность, простота.
Лишь один раз Гончаров удивил современников. В 1852 году по Петербургу разнесся слух, что этот человек де-Лень - ироническое прозвище, данное ему приятелями,- собрался в кругосветное плавание. Никто не поверил, но вскоре слух подтвердился. Гончаров действительно стал участником кругосветного путешествия на парусном военном фрегате "Паллада" в качестве секретаря начальника экспедиции вице-адмирала Е. В. Путятина. Но и во время путешествия он сохранял привычки домоседа.
В Индийском океане, близ мыса Доброй Надежды, фрегат попал в шторм: "Шторм был классический, во всей форме. В течение вечера приходили раза два за мной сверху, звать посмотреть его. Рассказывали, как с одной стороны вырывающаяся из-за туч луна озаряет море и корабль, а с другой - нестерпимым блеском играет молния. Они думали, что я буду описывать эту картину. Но как на мое покойное и сухое место давно уж было три или четыре кандидата, то я и хотел досидеть тут до ночи, но не удалось...
Я посмотрел минут пять на молнию, на темноту и на волны, которые все силились перелезть к нам через борт.
Какова картина? - спросил меня капитан, ожидая восторгов и похвал.
Безобразие, беспорядок! - отвечал я, уходя весь мокрый в каюту переменить обувь и белье".
"Да и зачем оно, это дикое грандиозное? Море, например? Бог с ним! Оно наводит только грусть на человека: глядя на него, хочется плакать. Сердце смущается робостью перед необозримой пеленой вод... Горы и пропасти созданы тоже не для увеселения человека. Они грозны и страшны... они слишком живо напоминают нам бренный состав наш и держат в страхе и тоске за жизнь..."
Гончарову дорога милая его сердцу равнина, благословленная им на вечную жизнь Обломовка. "Небо там, кажется, напротив, ближе жмется к земле, но не с тем, чтобы метать сильнее стрелы, а разве только чтоб обнять ее покрепче, с любовью: оно распростерлось так невысоко над головой, (*19) как родительская надежная кровля, чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод". В гончаровском недоверии к бурным переменам и стремительным порывам заявляла о себе определенная писательская позиция. Не без основательного подозрения относился Гончаров к начавшейся в 50-60-е годы ломке всех старых устоев патриархальной России. В столкновении патриархального уклада с нарождающимся буржуазным Гончаров усматривал не только исторический прогресс, но и утрату многих вечных ценностей. Острое чувство нравственных потерь, подстерегавших человечество на путях "машинной" цивилизации, заставляло его с любовью вглядываться в то прошлое, что Россия теряла. Многое в этом прошлом Гончаров не принимал: косность и застой, страх перемен, вялость и бездействие. Но одновременно старая Россия привлекала его теплотой и сердечностью отношений между людьми, уважением к национальным традициям, гармонией ума и сердца, чувства и воли, духовным союзом человека с природой. Неужели все это обречено на слом? И нельзя ли найти более гармоничный путь прогресса, свободный от эгоизма и самодовольства, от рационализма и расчетливости? Как сделать, чтобы новое в своем развитии не отрицало старое с порога, а органически продолжало и развивало то ценное и доброе, что старое несло в себе? Эти вопросы волновали Гончарова на протяжении всей жизни и определяли существо его художественного таланта.
Художника должны интересовать в жизни устойчивые формы, не подверженные веяниям капризных общественных ветров. Дело истинного писателя - создание устойчивых типов, которые слагаются "из долгих и многих повторений или наслоений явлений и лиц". Эти наслоения "учащаются в течение времени и, наконец, устанавливаются, застывают и делаются знакомыми наблюдателю". Не в этом ли секрет загадочной, на первый взгляд, медлительности Гончарова-художника? За всю свою жизнь он написал всего лишь три романа, в которых развивал и углублял один и тот же конфликт между двумя укладами русской жизни, патриархальным и буржуазным, между героями, выращенными двумя этими укладами. Причем работа над каждым из романов занимала у Гончарова не менее десяти лет. "Обыкновенную историю" он опубликовал в 1847 году, роман "Обломов" в 1859, а "Обрыв" в 1869 году.
Верный своему идеалу, он вынужден долго и пристально всматриваться в жизнь, в ее текущие, быстро меняющиеся формы; вынужден исписать горы бумаги, заготовить массу (*20) черновиков, прежде чем в переменчивом потоке русской жизни ему не откроется нечто устойчивое, знакомое и повторяющееся. "Творчество,- утверждал Гончаров,- может являться только тогда, когда жизнь установится; с новою, нарождающеюся жизнию оно не ладит", потому что едва народившиеся явления туманны и неустойчивы. "Они еще не типы, а молодые месяцы, из которых неизвестно, что будет, во что они преобразятся и в каких чертах застынут на более или менее продолжительное время, чтобы художник мог относиться к ним как к определенным и ясным, следовательно, и доступным творчеству образам".
Уже Белинский в отклике на роман "Обыкновенная история" отметил, что в таланте Гончарова главную роль играет "изящность и тонкость кисти", "верность рисунка", преобладание художественного изображения над прямой авторской мыслью и приговором. Но классическую характеристику особенностям таланта Гончарова дал Добролюбов в статье "Что такое обломовщина?". Он подметил три характерных признака писательской манеры Гончарова. Есть писатели, которые сами берут на себя труд объяснения с читателем и на протяжении всего рассказа поучают и направляют его. Гончаров, напротив, доверяет читателю и не дает от себя никаких готовых выводов: он изображает жизнь такою, какой ее видит как художник, и не пускается в отвлеченную философию и нравоучения. Вторая особенность Гончарова заключается в умении создавать полный образ предмета. Писатель не увлекается какой-либо одной стороной его, забывая об остальных. Он "вертит предмет со всех сторон, выжидает совершения всех моментов явления".
Наконец, своеобразие Гончарова-писателя Добролюбов видит в спокойном, неторопливом повествовании, стремящемся к максимально возможной объективности, к полноте непосредственного изображения жизни. Эти три особенности в совокупности позволяют Добролюбову назвать талант Гончарова объективным талантом.
Роман "Обыкновенная история"
Первый роман Гончарова "Обыкновенная история" увидел свет на страницах журнала "Современник" в мартовском и апрельском номерах за 1847 год. В центре романа столкновение двух характеров, двух философий жизни, выпестованных на почве двух общественных укладов: патриархального, деревенского (Александр Адуев) и буржуазно-делового, столичного (его дядюшка Петр Адуев). Александр Адуев - юноша, только что закончивший университет, исполненный возвышенных на-(*21)дежд на вечную любовь, на поэтические успехи (как большинство юношей, он пишет стихи), на славу выдающегося общественного деятеля. Эти надежды зовут его из патриархальной усадьбы Грачи в Петербург. Покидая деревню, он клянется в вечной верности соседской девушке Софье, обещает дружбу до гробовой доски университетскому приятелю Поспелову.
Романтическая мечтательность Александра Адуева сродни герою романа А. С. Пушкина "Евгений Онегин" Владимиру Ленскому. Но романтизм Александра, в отличие от Ленского, вывезен не из Германии, а выращен здесь, в России. Этот романтизм питает многое. Во-первых, далекая от жизни университетская московская наука. Во-вторых, юность с ее широкими, зовущими вдаль горизонтами, с ее душевным нетерпением и максимализмом. Наконец, эта мечтательность связана с русской провинцией, со старорусским патриархальным укладом. В Александре многое идет от наивной доверчивости, свойственной провинциалу. Он готов видеть друга в каждом встречном, он привык встречать глаза людей, излучающие человеческое тепло и участие. Эти мечты наивного провинциала подвергаются суровому испытанию столичной, петербургской жизнью.
"Он вышел на улицу - суматоха, все бегут куда-то, занятые только собой, едва взглядывая на проходящих, и то разве для того, чтоб не наткнуться друг на друга. Он вспомнил про свой губернский город, где каждая встреча, с кем бы то ни было, почему-нибудь интересна... С кем ни встретишься - поклон да пару слов, а с кем и не кланяешься, так знаешь, кто он, куда и зачем идет... А здесь так взглядом и сталкивают прочь с дороги, как будто все враги между собою... Он посмотрел на домы - и ему стало еще скучнее: на него наводили тоску эти однообразные каменные громады, которые, как колоссальные гробницы, сплошною массою тянутся одна за другою".
Провинциал верит в добрые родственные чувства. Он думает, что и столичные родственники примут его с распростертыми объятиями, как принято в деревенском усадебном быту. Не будут знать, как принять его, где посадить, как угостить. А он "расцелует хозяина и хозяйку, станет говорить им ты, как будто двадцать лет знакомы: все подопьют наливочки, может быть, запоют хором песню". Но и тут молодого романтика-провинциала ждет урок. "Куда! на него едва глядят, морщатся, извиняются занятиями; если есть дело, так назначают такой час, когда не обедают и не ужинают... Хозяин пятится от объятий, смотрит на гостя как-то странно".
Именно так встречает восторженного Александра деловой петербургский дядюшка Петр Адуев. На первый взгляд он выгодно отличается от племянника отсутствием неумеренной восторженности, умением трезво и деловито смотреть на вещи. Но постепенно читатель начинает замечать в этой трезвости сухость и расчетливость, деловой эгоизм бескрылого человека. С каким-то неприятным, демоническим удовольствием Петр Адуев "отрезвляет" молодого человека. Он безжалостен к юной душе, к ее прекрасным порывам. Стихи Александра он употребляет на оклейку стен в кабинете, подаренный любимой Софьей талисман с локоном ее волос - "вещественный знак невещественных отношений" - ловко швыряет в форточку, вместо стихов предлагает перевод агрономических статей о навозе, вместо серьезной государственной деятельности определяет племянника чиновником, занятым перепискою деловых бумаг. Под влиянием дядюшки, под воздействием отрезвляющих впечатлений делового, чиновничьего Петербурга разрушаются романтические иллюзии Александра. Гибнут надежды на вечную любовь. Если в романе с Наденькой герой еще романтический влюбленный, то в истории с Юлией он уже скучающий любовник, а с Лизой - просто соблазнитель. Увядают идеалы вечной дружбы. Разбиваются вдребезги мечты о славе поэта и государственного деятеля: "Он еще мечтал все о проектах и ломал себе голову над тем, какой государственный вопрос предложат ему решить, между тем все стоял и смотрел. "Точно завод моего дяди! - решил он наконец.- Как там один мастер возьмет кусок массы, бросит ее в машину, повернет раз, два, три,- смотришь, выйдет конус, овал или полукруг; потом передает другому, тот сушит на огне, третий золотит, четвертый расписывает, и выйдет чашка, или ваза, или блюдечко. И тут: придет посторонний проситель, подаст, полусогнувшись, с жалкой улыбкой, бумагу - мастер возьмет, едва дотронется до нее пером и передаст другому, тот бросит ее в массу тысячи других бумаг... И каждый день, каждый час, и сегодня и завтра, и целый век, бюрократическая машина работает стройно, непрерывно, без отдыха, как будто нет людей,- одни колеса да пружины..."
Белинский в статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года", высоко оценивая художественные достоинства Гончарова, увидел главный пафос романа в развенчании прекраснодушного романтика. Однако смысл конфликта племянника и дядюшки более глубок. Источник несчастий Александра не только в его отвлеченной, летящей поверх прозы (*23) жизни мечтательности. В разочарованиях героя не в меньшей, если не в большей степени повинен трезвый, бездушный практицизм столичной жизни, с которой сталкивается молодой и пылкий юноша. В романтизме Александра, наряду с книжными иллюзиями и провинциальной ограниченностью, есть и другая сторона: романтична любая юность. Его максимализм, его вера в безграничные возможности человека - еще и признак молодости, неизменный во все эпохи и все времена.
Петра Адуева не упрекнешь в мечтательности, в отрыве от жизни, но и его характер подвергается в романе не менее строгому суду. Этот суд произносится устами жены Петра Адуева Елизаветы Александровны. Она говорит о "неизменной дружбе", "вечной любви", "искренних излияниях" - о тех ценностях, которых лишен Петр и о которых любил рассуждать Александр. Но теперь эти слова звучат далеко не иронически. Вина и беда дядюшки в его пренебрежении к тому, что является в жизни главным,- к духовным порывам, к цельным и гармоническим отношениям между людьми. А беда Александра оказывается не в том, что он верил в истину высоких целей жизни, а в том, что эту веру растерял.
В эпилоге романа герои меняются местами. Петр Адуев осознает ущербность своей жизни в тот момент, когда Александр, отбросив все романтические побуждения, становится на деловую и бескрылую дядюшкину стезю. Где же истина? Вероятно, посередине: наивна оторванная от жизни мечтательность, но страшен и деловой, расчетливый прагматизм. Буржуазная проза лишается поэзии, в ней нет места высоким духовным порывам, нет места таким ценностям жизни, как любовь, дружба, преданность, вера в высшие нравственные побуждения. Между тем в истинной прозе жизни, как ее понимает Гончаров, таятся зерна высокой поэзии.
У Александра Адуева есть в романе спутник, слуга Евсей. Что дано одному - не дано другому. Александр прекраснодушно духовен, Евсей прозаически прост. Но их связь в романе не ограничивается контрастом высокой поэзии и презренной прозы. Она выявляет еще и другое: комизм оторвавшейся от жизни высокой поэзии и скрытую поэтичность повседневной прозы. Уже в начале романа, когда Александр перед отъездом в Петербург клянется в "вечной любви" Софье, его слуга Евсей прощается с возлюбленной, ключницей Аграфеной. "Кто-то сядет на мое место?" - промолвил он, все со вздохом. "Леший!" - отрывисто от-(*24)вечала она. "Дай-то Бог! лишь бы не Прошка. А кто-то в дураки с вами станет играть?" - "Ну хоть бы и Прошка, так что ж за беда?" - со злостью заметила она. Евсей встал... "Матушка, Аграфена Ивановна!.. будет ли Прошка любить вас так, как я? Поглядите, какой он озорник: ни одной женщине проходу не даст. А я-то! э-эх! Вы у меня, что синь-порох в глазу! Если б не барская воля, так... эх!.."
Проходит много лет. Полысевший и разочарованный Александр, растерявший в Петербурге романтические надежды, вместе со слугою Евсеем возвращается в усадьбу Грачи. "Евсей, подпоясанный ремнем, весь в пыли, здоровался с дворней; она кругом обступила его. Он дарил петербургские гостинцы: кому серебряное кольцо, кому березовую табакерку. Увидя Аграфену, он остановился, как окаменелый, и смотрел на нее молча, с глупым восторгом. Она поглядела на него сбоку, исподлобья, но тотчас же невольно изменила себе: засмеялась от радости, потом заплакала было, но вдруг отвернулась в сторону и нахмурилась. "Что молчишь? - сказала она,- экой болван: и не здоровается!"
Устойчивая, неизменная привязанность существует у слуги Евсея и ключницы Аграфены. "Вечная любовь" в грубоватом, народном варианте уже налицо. Здесь дается органический синтез поэзии и жизненной прозы, утраченный миром господ, в котором проза и поэзия разошлись и стали друг к другу во враждебные отношения. Именно народная тема романа несет в себе обещание возможности их синтеза в будущем.
Цикл очерков "Фрегат "Паллада"
Итогом кругосветного плавания Гончарова явилась книга очерков "Фрегат "Паллада", в которой столкновение буржуазного и патриархального мироуклада получило дальнейшее, углубляющееся осмысление. Путь писателя лежал через Англию к многочисленным ее колониям в Тихом океане. От зрелой, промышленно развитой современной цивилизации - к наивно-восторженной патриархальной молодости человечества с ее верой в чудеса, с ее надеждами и сказочными грезами. В книге очерков Гончарова получила документальное подтверждение мысль русского поэта Е. А. Боратынского, художественно воплощенная в стихотворении 1835 года "Последний поэт":
Век шествует путем своим железным,
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы.
Возраст зрелости современной буржуазной Англии - это возраст деловитости и умного практицизма, хозяйственного освоения вещества земли. Любовное отношение к природе сменилось беспощадным покорением ее, торжеством фабрик, заводов, машин, дыма и пара. Все чудесное и таинственное вытеснилось приятным и полезным. Весь день англичанина расчислен и расписан: ни одной свободной минутки, ни одного лишнего движения - польза, выгода и экономия во всем.
Жизнь настолько запрограммирована, что действует, как машина. "Нет ни напрасного крика, ни лишнего движения, а уж о пении, о прыжке, о шалости и между детьми мало слышно. Кажется, все рассчитано, взвешено и оценено, как будто и с голоса и с мимики берут тоже пошлину, как с окон, с колесных шин". Даже непроизвольный сердечный порыв - жалости, великодушия, симпатии - англичане стараются регулировать и контролировать. "Кажется, честность, справедливость, сострадание добываются, как каменный уголь, так что в статистических таблицах можно, рядом с итогом стальных вещей, бумажных тканей, показывать, что вот таким-то законом, для той провинции или колонии, добыто столько-то правосудия, или для такого дела подбавлено в общественную массу материала для выработки тишины, смягчения нравов и т. п. Эти добродетели приложены там, где их нужно, и вертятся, как колеса, оттого они лишены теплоты и прелести".
Когда Гончаров охотно расстается с Англией - "этим всемирным рынком и с картиной суеты и движения, с колоритом дыма, угля, пара и копоти", в его воображении, по контрасту с механической жизнью англичанина, встает образ русского помещика. Он видит, как далеко в России, "в просторной комнате на трех перинах" спит человек, с головою укрывшийся от назойливых мух. Его не раз будила посланная от барыни Парашка, слуга в сапогах с гвоздями трижды входил и выходил, потрясая половицы. Солнце обжигало ему сначала темя, а потом висок. Наконец, под окнами раздался не звон механического будильника, а громкий голос деревенского петуха - и барин проснулся. Начались поиски слуги Егорки: куда-то исчез сапог и панталоны запропастились. (*26) Оказалось, что Егорка на рыбалке - послали за ним. Егорка вернулся с целой корзиной карасей, двумя сотнями раков и с дудочкой из камыша для барчонка. Нашелся сапог в углу, а панталоны висели на дровах, где их оставил впопыхах Егорка, призванный товарищами на рыбную ловлю. Барин не спеша напился чаю, позавтракал и стал изучать календарь, чтобы выяснить, какого святого нынче праздник, нет ли именинников среди соседей, коих надо поздравить. Несуетная, неспешная, совершенно свободная, ничем, кроме личных желаний, не регламентированная жизнь! Так появляется параллель между чужим и своим, и Гончаров замечает: "Мы так глубоко вросли корнями у себя дома, что, куда и как надолго бы я ни заехал, я всюду унесу почву родной Обломовки на ногах, и никакие океаны не смоют ее!" Гораздо больше говорят сердцу русского писателя нравы Востока. Он воспринимает Азию как на тысячу миль распростертую Обломовку. Особенно поражают его воображение Ликейские острова: это идиллия, брошенная среди бесконечных вод Тихого океана. Здесь живут добродетельные люди, питающиеся одними овощами, живут патриархально, "толпой выходят навстречу путешественникам, берут за руки, ведут в домы и с земными поклонами ставят перед ними избытки своих полей и садов... Что это? где мы? Среди древних пастушеских народов, в золотом веке?" Это уцелевший клочок древнего мира, как изображали его Библия и Гомер. И люди здесь красивы, полны достоинства и благородства, с развитыми понятиями о религии, об обязанностях человека, о добродетели. Они живут, как жили и две тысячи лет назад,- без перемены: просто, несложно, первобытно. И хотя такая идиллия человеку цивилизации не может не наскучить, почему-то в сердце после общения с нею появляется тоска. Пробуждается мечта о земле обетованной, зарождается укор современной цивилизации: кажется, что люди могут жить иначе, свято и безгрешно. В ту ли сторону пошел современный европейский и американский мир с его техническим прогрессом? Приведет ли человечество к блаженству упорное насилие, которое оно творит над природой и душой человека? А что если прогресс возможен на иных, более гуманных основах, не в борьбе, а в родстве и союзе с природой?
Далеко не наивны вопросы Гончарова, острота их нарастает тем более, чем драматичнее оказываются последствия разрушительного воздействия европейской цивилизации на патриархальный мир. Вторжение в Шанхай англичан Гончаров определяет как "нашествие рыжих варваров". Их (*27) бесстыдство "доходит до какого-то героизма, чуть дело коснется до сбыта товара, какой бы он ни был, хоть яд!". Культ наживы, расчета, корысти ради сытости, удобства и комфорта... Разве не унижает человека эта мизерная цель, которую европейский прогресс начертал на своих знаменах? Не простые вопросы задает Гончаров человеку. С развитием цивилизации они нисколько не смягчились. Напротив, в конце XX века они приобрели угрожающую остроту. Совершенно очевидно, что технический прогресс с его хищным отношением к природе подвел человечество к роковому рубежу: или нравственное самосовершенствование и смена технологий в общении с природой - или гибель всего живого на земле.
Роман "Обломов"
С 1847 года обдумывал Гончаров горизонты нового романа: эта дума ощутима и в очерках "Фрегат "Паллада", где он сталкивает тип делового и практичного англичанина с русским помещиком, живущим в патриархальной Обломовке. Да и в "Обыкновенной истории" такое столкновение двигало сюжет. Не случайно Гончаров однажды признался, что в "Обыкновенной истории", "Обломове" и "Обрыве" видит он не три романа, а один. Работу над "Обломовым" писатель завершил в 1858 году и опубликовал в первых четырех номерах журнала "Отечественные записки" за 1859 год.
Добролюбов о романе . "Обломов" встретил единодушное признание, но мнения о смысле романа резко разделились. Н. А. Добролюбов в статье "Что такое обломовщина?" увидел в "Обломове" кризис и распад старой крепостнической Руси. Илья Ильич Обломов - "коренной народный наш тип", символизирующий лень, бездействие и застой всей крепостнической системы отношений. Он - последний в ряду "лишних людей" - Онегиных, Печориных, Бельтовых и Рудиных. Подобно своим старшим предшественникам, Обломов заражен коренным противоречием между словом и делом, мечтательностью и практической никчемностью. Но в Обломове типичный комплекс "лишнего человека" доведен до парадокса, до логического конца, за которым - распад и гибель человека. Гончаров, по мнению Добролюбова, глубже всех своих предшественников вскрывает корни обломовского бездействия. В романе обнажается сложная взаимосвязь рабства и барства. "Ясно, что Обломов не тупая, апатическая натура,- пишет Добролюбов.- Но гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных усилий, а от других,- развила в нем апатическую неподвижность и по-(*28)вергла его в жалкое состояние нравственного рабства. Рабство это так переплетается с барством Обломова, так они взаимно проникают друг в друга и одно другим обусловливаются, что, кажется, нет ни малейшей возможности провести между ними какую-то границу... Он раб своего крепостного Захара, и трудно решить, который из них более подчиняется власти другого. По крайней мере - чего Захар не захочет, того Илья Ильич не может заставить его сделать, а чего захочет Захар, то сделает и против воли барина, и барин покорится..." Но потому и слуга Захар в известном смысле "барин" над своим господином: полная зависимость от него Обломова дает возможность и Захару спокойно спать на своей лежанке. Идеал существования Ильи Ильича - "праздность и покой" - является в такой же мере вожделенной мечтою и Захара. Оба они, господин и слуга,- дети Обломовки. "Как одна изба попала на обрыв оврага, так и висит там с незапамятных времен, стоя одной половиной на воздухе и подпираясь тремя жердями. Три-четыре поколения тихо и счастливо прожили в ней". У господского дома тоже с незапамятных времен обвалилась галерея, и крыльцо давно собирались починить, но до сих пор не починили.
"Нет, Обломовка есть наша прямая родина, ее владельцы - наши воспитатели, ее триста Захаров всегда готовы к нашим услугам,- заключает Добролюбов.- В каждом из нас сидит значительная часть Обломова, и еще рано писать нам надгробное слово". "Если я вижу теперь помещика, толкующего о правах человечества и о необходимости развития личности,- я уже с первых слов его знаю, что это Обломов. Если встречаю чиновника, жалующегося на запутанность и обременительность делопроизводства, он - Обломов. Если слышу от офицера жалобы на утомительность парадов и смелые рассуждения о бесполезности тихого шага и т. п., я не сомневаюсь, что он - Обломов. Когда я читаю в журналах либеральные выходки против злоупотреблений и радость о том, что наконец сделано то, чего мы давно надеялись и желали,- я думаю, что это все пишут из Обломовки. Когда я нахожусь в кружке образованных людей, горячо сочувствующих нуждам человечества и в течение многих лет с неуменьшающимся жаром рассказывающих все те же самые (а иногда и новые) анекдоты о взяточниках, о притеснениях, о беззакониях всякого рода,- я невольно чувствую, что я перенесен в старую Обломовку",- пишет Добролюбов.
Дружинин о романе . Так сложилась и окрепла одна точка зрения на роман Гончарова "Обломов", на истоки характера главного героя. Но уже среди первых критических откликов появилась иная, противоположная оценка романа. Она принадлежит либеральному критику А. В. Дружинину, написавшему статью "Обломов", роман Гончарова". Дружинин тоже полагает, что характер Ильи Ильича отражает существенные стороны русской жизни, что "Обломова" изучил и узнал целый народ, по преимуществу богатый обломовщиною". Но, по мнению Дружинина, "напрасно многие люди с чересчур практическими стремлениями усиливаются презирать Обломова и даже звать его улиткою: весь этот строгий суд над героем показывает одну поверхностную и быстропреходящую придирчивость. Обломов любезен всем нам и стоит беспредельной любви". "Германский писатель Риль сказал где-то: горе тому политическому обществу, где нет и не может быть честных консерваторов; подражая этому афоризму, мы скажем: нехорошо той земле, где нет добрых и неспособных на зло чудаков в роде Обломова". В чем же видит Дружинин преимущества Обломова и обломовщины? "Обломовщина гадка, ежели она происходит от гнилости, безнадежности, растления и злого упорства, но ежели корень ее таится просто в незрелости общества и скептическом колебании чистых душою людей перед практической безурядицей, что бывает во всех молодых странах, то злиться на нее значит то же, что злиться на ребенка, у которого слипаются глазки посреди вечерней крикливой беседы людей взрослых..." Дружининский подход к осмыслению Обломова и обломовщины не стал популярным в XIX веке. С энтузиазмом большинством была принята добролюбовская трактовка романа. Однако, по мере того как восприятие "Обломова" углублялось, открывая читателю новые и новые грани своего содержания, дружининская статья стала привлекать внимание. Уже в советское время М. М. Пришвин записал в дневнике: "Обломов". В этом романе внутренне прославляется русская лень и внешне она же порицается изображением мертво-деятельных людей (Ольга и Штольц). Никакая "положительная" деятельность в России не может выдержать критики Обломова: его покой таит в себе запрос на высшую ценность, на такую деятельность, из-за которой стоило бы лишиться покоя. Это своего рода толстовское "неделание". Иначе и быть не может в стране, где всякая деятельность, направленная на улучшение своего существования, сопровождается чувством неправоты, и только дея-(*30)тельность, в которой личное совершенно сливается с делом для других, может быть противопоставлено обломовскому покою".
Похожая информация.
Лекция 7 ТВОРЧЕСТВО И.А. ГОНЧАРОВА. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА. РОМАН «ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ»
В русскую и мировую литературу Иван Александрович Гончаров (1812-1891) вошел одним из крупнейших создателей художественного («артистического») романа. Он - автор трех знаменитых романов - «Обыкновенная история» (1847), «Обломов» (1859) и «Обрыв» (1869). И - книги «Фрегат “Палла- да”» (отд. изд. в 1858 году), описывающей кругосветное плавание, совершенное Гончаровым в 1852-1855 годах на военном русском корабле «Паллада». Не имеющая аналогов в мировой литературе путешествий, она может быть правильно понята лишь в жанровом контексте романной «трилогии» писателя как в свою очередь роман - в данном случае «географический» (М. Бахтин).
Творчество Гончарова, в котором начальные опыты (повести «Лихая болесть», «Счастливая ошибка», очерк «Иван Савич Под- жабрин») готовят его роман, а произведения поздние (очерки «На родине», «Слуги старого века», «Литературный вечер») тематически и проблемно к нему примыкают, вообще романоцентрично, что объясняется двумя причинами.
Во-первых, здесь сказалось гончаровское понимание современной ему действительности и «современного человека». Гончаров разделял восходящее к Гегелю положение В. Белинского о том, что в европейской истории нового времени «проза жизни глубоко проникла самую поэзию жизни». И согласился бы с наблюдением немецкого философа, что прежняя «эпоха героев» сменилась «прозаическим состоянием» человеческого бытия и самого человека. Ведь признавая эту перемену, автор «Обыкновенной истории» лишь в терминах своего поколения фиксировал ту объективную атомизацию человека и общества, которой в России 1840-х годов сопровождался подспудно нарастающий кризис феодально-патриархальной общественности и сословного индивида. «Положительно <...> время сильных <...> гениев прошло...», - утверждает в одном из писем 1847 года к Полине Виардо и Тургенев, добавляя в другом послании к ней же: «...В критическое и переходное время, которое мы переживаем, <...> жизнь распылилась ; теперь уже не существует мощного всеохватывающего движения...» (курсив мой. - В.Н.).
Факт дегероизации современной действительности и нынешнего человека Гончаров многократно зафиксирует на страницах «Фрегата “Паллада”» - при этом в картинах не только буржуазномеркантильной Англии, где все подвержено интересам торговли и наживы и всюду царит дух эгоизма и человеческой специализации, но и в изображении еще недавно загадочной Африки, таинственной Малазии, почти неведомой европейцам Японии. И там, пусть меньше, чем в капиталистической Европе, все постепенно, но неуклонно, говорит писатель, «подходит под какой-то прозаический уровень». Набросает здесь Гончаров и силуэт «современного героя» - вездесущего английского купца, в смокинге и белоснежной сорочке, с тростью в руке и сигарой в зубах наблюдающего за отгрузкой колониальных товаров в портах Африки, Сингапура или восточного Китая.
Вслед за прозаизацией действительности, считает Гончаров, «изменила свою священную красоту» и поэзия (литература, искусство) нового времени. Главным литературным жанром вместо героических эпопей, трагедий и од древности и эпохи классицизма, а также возвышенных поэм романтизма явился роман как форма, наиболее отвечающая современной личности в ее отношениях с нынешним обществом, следовательно, и более других способная «охватывать жизнь и отражать человека»
Роман, говорит, развивая соответствующее мнение Белинского, Гончаров, сверх того - жанр с синтетической возможностью вбирать в себя отдельные лирические, драматические и даже дидактические компоненты. Он же полнее всего удовлетворяет и условиям художественности, как ее, опять-таки в согласии с аналогичным кодексом Белинского, понимал творен «Обломова». А она, кроме образной природы поэтической «идеи» (пафоса), типизации и психологизации характеров и ситуаций, авторского юиора, оттеняющего комическую сторону каждого изображенного лица и его жизненной позиции, предполагала объективность творца, охват им действительности в наивозможной целостности и со всеми ее определениями , наконец - присутствие в произведении поэзии («романы без поэзии - не произведения искусства»), т.е. общечеловеческого ценностного начала (уровня, элемента), гарантирующего ему непреходящий интерес и значение. Этому интересу в романе способствует и то обстоятельство, что в его рамки «укладываются большие эпизоды жизни, иногда целая жизнь, в которой, как в большой картине, всякий читатель найдет что-нибудь близкое и знакомое ему».
Названные качества романа позволяют ему наиболее эффективно исполнять «серьезную задачу», лежащую на искусстве, - без нравоучений и морализаций (ибо «романист - не моралист») «довершать воспитание и совершенствование человека», представляя ему нельстивое зеркало его слабостей, ошибок, заблуждений, а заодно и тот путь, на котором он сможет от них уберечься. В первую очередь пмс&тълю-романисту по силам выявить и убедительно воплотить и те духовно-нравственные и социальные основы, на которых могли бы сложиться новый, гармонический, человек и такое же общество.
Все эти преимущества, признаваемые Гончаровым за романом, стали второй причиной осознанной романоцентричности его творчества.
В рамках его значительное место, впрочем, занял и очерк , монографический, как «Иван Савич Поджабрин», «Поездка по Волге», «Май месяц в Петербурге», «Литературный вечер», или в составе очерковых циклов «В университете», «На родине», «Слуги старого века».
Основной предмет изображения в гончаровском очерке - «внешние условия жизни», т.е. быт и нравы традиционной, большей частью провинциальной России с характерными для нее фигурами административных или «артистических» обломовцев, мелких чиновников, старорежимных слуг и т.д. В отдельных очерках Гончарова заметна связь с приемами очеркистов «натуральной школы». Таков в особенности очерк «Май месяц в Петербурге», в «физиологической» манере воспроизводящий обычный день обитателей одного из больших столичных домов. Не столько типизация, сколько классификация персонажей в «Слугах старого века» (по какому-то групповому признаку - например, «пьющих» или «непьющих») сближает их с лицами таких очерков «Физиологии Петербурга», как «Петербургские шарманщики» Д. Григоровича или «Петербургский дворник» В. Даля.
Известная связь с литературными приемами очеркистов-«фи- зиологов» 1840-х годов есть и в ряде второстепенных лиц из гончаровских романов. Стереотипные портреты россиян, запечатленные в «Наших, списанных с натуры русскими» (1841 -1842), могли бы пополнить герой нескончаемой помещичьей тяжбы Василий Заезжалов и сентиментальная старая дева, Марья Горбатова , «до гроба» верная возлюбленному своей юности («Обыкновенная история»), визитеры Ильи Ильича в первой части «Обломова», безликий петербургский чиновник Иван Иванович Ляпов (как все, от «а» - до «я») или его велеречивый провинциальный собрат «из семинаристов» Опенкин («Обрыв») и подобные им фигуры, не превышающие в своем человеческом содержании сословную или кастовую среду, к которой принадлежат.
В целом Готаров-художник, однако, как и Тургенев, - не столько наследник, сколько принципиальный оппонент очерково-физиологической характерологии, фактически подменявшей изображаемого человека его сословным или бюрократическим положением, званием, чином и мундиром и лишавшей его самобытности и свободной воли.
Косвенно свое отношение к очерково-«физиологической» трактовке современника Гончаров выразит устами Ильи Ильича Обломова в его разговоре с модным литератором Пенкиным (намек на неумение этого «писателя» видеть людей и жизнь глубже их поверхности). «Нам нужна одна голая физиология общества ; не до песен нам теперь», - декларирует свою позицию Пенкин, умиляясь той точности, с какой очеркисты-бытописатели копируют «купца ли, чиновника, офицера, будочника» - «точно живьем и отпечатают». На что Илья Ильич, «вдруг воспламенившись», заявляет с «пылающими глазами»: «А жизни-то и нет ни в чем: нет понимания ее и сочувствия... <...>Человека , человека давайте мне! <...> Любите его, помните в нем самого себя и обращайтесь с ним, как с собой, - тогда я стану вас читать и склоню перед вами голову...» (курсив мой. - В.Н.).
«Одна подвижная сторона внешних условий жизни, так называемые нравоописательные, бытовые очерки, - писал позднее сам Гончаров, - никогда не произведут глубокого впечатления на читателя, если они не затрагивают вместе и самого человека, его психологической стороны. Я не претендую на то, что исполнил эту высшую задачу искусства, но сознаюсь, что она прежде всего входила в мои виды».
Художественная задача, поставленная перед собой Гончаровым, - увидеть под социально-бытовой оболочкой современника «самого человека» и создать на основе тех или иных жизненных наблюдений характеры с общезначимым психологическим содержанием - тем более усложнялась, что творец «Обыкновенной истории», «Обломова» и «Обрыва», как правило, строит их на весьма обычных сюжетах. Заметьте: ни один из героев его романной «трилогии» не стреляется, как Онегин, Печорин или даже тургеневский «плебей» Базаров, на дуэли, не участвует, как Андрей Болконский, в исторических сражениях и в написании российских законов, не совершает, как Родион Раскольников, преступлений против морали (принципа «не убий!»), нс готовит, как «новые люди» Чернышевского, крестьянскую революцию. Не использует Гончаров в целях художественного раскрытия своих персонажей онтологическую и выразительно-драматичную по самой ее природе ситуацию смерти или умирания героя, столь нередкие в романах Тургенева (вспомним смерть на парижских баррикадах Рудина, в Венеции - Дмитрия Инсарова, умирание Евгения Базарова, самоубийство Алексея Нежданова), в произведениях Л. Толстого (смерти матери Николеньки Иртеньева в «Детстве»; старого графа Безухова, Пети Ростова, князя Андрея Болконского в «Войне и мире»; Николая Левина и Анны Карениной в «Анне Карениной») и Ф. Достоевского (смерть-убийство старухи-процентщицы и ее сестры Лизаветы, смерть чиновника Мармеладова и его супруги Катерины Ивановны в «Преступлении и наказании» и множество смертей в романах последующих).
Во всех этих и подобных им случаях сцены смерти-умирания кладут на того или иного героя последние и решающие штрихи, окончательно оттеняющие его человеческую сущность и самую судьбу.
А у Гончарова? В «Обыкновенной истории» умирает в преклонном возрасте только мать героя, о чем сообщено всего двумя словами: «она умерла». В «Обломове» рано уходит из жизни сам заглавный герой, однако умирание его не изображается, и только спустя три года после самого события читателю сообщено, что смерть Ильи Ильича была подобна усыплению навек: «Однажды утром Агафья Матвеевна принесла, было, ему по обыкновению кофе и - застала его так же кротко покоящимся на одре смерти, как на ложе сна, только голова немного сдвинулась с подушки да рука судорожно прижата была к сердцу, где, по-видимому, сосредоточилась и остановилась кровь». В «Обрыве» вообще все действующие лица до конца произведения живы.
Из ярких и драматичных проявлений человека в романной «трилогии» Гончарова детально и виртуозно живописуется только любовь («отношения обоих полов между собою»); в остальном жизнь ее героев складывается, как подчеркивал сам писатель, из «простых, несложных событий», не выходящих за пределы повседневно-бытовых.
Творца «Обломова», однако, отнюдь не радовало, когда отдельные критики и исследователи (В.П. Боткин, позднее - С.А. Венгеров), отмечая необыкновенную изобразительность его «портретов, пейзажей <...> живых копий с нравов», называли его на этом основании «первоклассным жанристом» в духе малых фламандцев или русского живописца П.А. Федотова, автора «Свежего кавалера», «Сватовства майора» и подобных полотен. «За что же тут хвалить? - отвечал на это писатель. - Разве так трудно вообще для таланта, если он есть, нагромоздить в кучу лица провинциальных старух, учителей, женщин, девиц, дворовых людей и т.п.?»
Своей подлинной заслугой в русской и мировой литературе Гончаров считал не создание характеров и ситуаций, по его выражению, «местных» и «частных» (т.е. всего лишь социально-бытового уровня и сугубо российских) - это было только начальной частью его творческого процесса, - а последующее углубление их до смысла и значения общенациональных и всечеловеческих. Решение этой творческой задачи идет у Гончарова по нескольким направлениям.
Ей служит собственно гончаровская теория художественного обобщения - типизации. Писатель, считал Гончаров, не может и не должен типизировать действительность новую, только что народившуюся, так как, пребывая в процессе брожения, она исполнена элементов и тенденций случайных, переменчивых и внешних, заслоняющих собою ее основополагающие основы. Романисту следует выждать, когда эта молодая действительность (жизнь) должным образом отстоится-отольется в многократно повторяющиеся лица, страсти, коллизии уже устойчивых видов и свойств.
Процесс подобного «отстаивания» текущей и зыбкой, а потому трудноуловимой действительности Гончаров в своей художественной практике совершал, конечно, самостоятельно - силой творческого воображения. Однако и выявление в российской жизни прежде всего тех прообразов (прототипов), тенденций и конфликтов, которые «всегда будут волновать людей и никогда не устареют», и их художественное обобщение затягивали работу Гончарова над его романами на десять (в случае с «Обломовым») и даже (в случае с «Обрывом») на двадцать лет. Зато в итоге «местные» и «частные» характеры (конфликты) преображались в те «коренные общечеловеческие», какими станут в «Обломове» его заглавный герой и Ольга Ильинская, а в «Обрыве» - художник («артистическая натура») Борис Райский, Татьяна Марковна Бережкова («Бабушка») и Вера.
Лишь в итоге долгих поисков давались Гончарову те бытовые детали, которые были способны вместить в себя уже сверхбытовой по его сути образ (характер, картину, сцену). Здесь требовался жесточайший отбор вариантов ради одного из тысячи. Один пример такого отбора - знаменитый ха,тт (а также диван, широкие туфли или праздничный пирог в Обломовке, а затем в доме Агафьи Пшеницыной) Ильи Ильича Обломова, как бы сросшийся в представлении читателей с этим героем и фиксирующий главные фазисы его эмоциональной и нравственной эволюции.
Как средство литературной характеристики деталь эта вовсе не была открытием Гончарова. Вот она в поэме И. Тургенева «Помещик» (1843), названной Белинским «физиологическим очерком в стихах»:
За чайным столиком, весной,
Под липками, часу в десятом,
Сидел помещик столбовой,
Покрытый стеганым халатом.
Он кушал молча, не спеша;
Курил, поглядывал беспечно...
И наслаждалась бесконечно Его дворянская душа.
Здесь халат - одна из стереотипных примет привольного усадебно-помещичьего быта, непосредственно-домашнего облачения провинциального русского барина. В более широкой характеристической функции халат использован в гоголевском портрете Ноздрева в сцене утренней встречи этого героя с Чичиковым. «Сам хозяин, не замедливши скоро войти, - говорит о Ноздреве повествователь «Мертвых душ», - ничего не имел у себя под халатом, кроме открытой груди, на которой росла какая-то борода. Держа в руке чубук и прихлебывая из чашки, он был очень хорош для живописца, не любящего страх господ прилизанных и завитых, подобно цирюльным вывескам, или выстриженных под гребенку». Тут халат, наброшенный Ноздревым прямо на голое тело и тем красноречиво говорящий о совершенном презрении этого «исторического» человека к каким бы то ни было приличиям, - деталь уже быта психологизированного, бросающая яркий свет на нравственную сущность ее обладателя.
А вот тот же халат в портрете Ильи Ильича Обломова: «Как шел домашний костюм Обломова к покойным чертам его и к изнеженному телу! На нем был халат из персидской материи, настоящий
восточный халат, без малейшего намека на Европу... Рукава, по неизменной азиатской моде, шли от пальцев к плечу все шире и шире. <...> Хотя халат этот и утратил свою первоначальную свежесть <...>, но все еще сохранял яркость восточной краски и прочность ткани». Из предмета утреннего облачения и психологизированного бытового атрибута обломовский халат преобразился в символ одного из коренных типов человеческого бытия - именно бытия не европейского, а азиатского, как оно понималось в середине XIX века в Европе, бытия, содержанием и целью которого явился бесконечный и неизменный покой.
Непреходящее общечеловеческое начало входило в гончаровскую «трилогию» и с каким-то онтологическим мотивом , интегрирующим бытовые в их происхождении отдельные сцены и картины в «один образ», «одно понятие» уже бытийно-яшлоло- гического смысла. Таковы мотив «тишины, неподвижности и сна», проходящий через описание всего «чудного» обломовского края и нравов обломовцев, или, напротив, мотив машины и механического существования в изображении и чиновничьего Петербурга («Обыкновенная история»), и специализированных англичан («Фрегат “Паллада”»), отчасти и образа жизни Агафьи Пшеницыной до ее любви к Обломову (вспомним сопровождающий эту женщину треск кофейной мельницы - тоже машинки).
Воплотить и акцентировать универсальную грань характеров и коллизий гончаровских романов в ее сочетании с гранью социально-бытовой помогает их контекст - архетипный (литературный и исторический), мифологический или все вместе. Вот несколько его примеров.
«Я гляжу на толпу, - говорит в разговоре с дядюшкой Петром Ивановичем Адуевым главный герой «Обыкновенной истории», - как могут глядеть только герой, поэт и возлюбленный». Имя автора этого заявления - Александр - подсказывает того героя, с кем готов сравнить себя Адуев-младший. Это - Александр Македонский (кстати, и прямо упомянутый в тексте данного романа) - знаменитый античный полководец, создавший величайшую монархию древности и уверовавший в свое божественное происхождение. Что, очевидно, созвучно Александру Адуеву, в свой черед долгое время почитающему себя человеком, вдохновленным свыше («Я думал, что в меня вложен свыше творческий дар»). Понятно, почему Македонский поставлен Адуевым-млад- шим и в один ряд с поэтом и влюбленным. Поэт, по романтической концепции, разделяемой в это время героем «Обыкновенной истории», - «небес избранник» (А. Пушкин). Сродни ему и влюбленный, ибо любовь (и дружба), по той же концепции, - также не земное, а небесное чувство, лишь сошедшее в земную юдоль или, по выражению Александра Адуева, упавшее «в земную грязь».
Активный мифологический подтекст заключен в имени дядюшки Александра - Петре Адуеве. Петр по-гречески означает камень ; Петром назвал рыбака Симона Иисус Христос, полагая, что он станет краеугольным камнем христианской церкви (веры). Своего рода камнем-держателем новой веры - именно нового «взгляда на жизнь» и жизнеповедения, свойственных не провинциальной России, а «новому порядку» Петербурга, - считает себя и Петр Иванович Адуев, желающий посвятить в эту веру и своего племянника. Апостол Петр известен и тем, что в ночь ареста Христа трижды отрекся от него. Мотив отречения звучит в изображении и Адуева-старшего. Живя в Петербурге семнадцать лет, Петр Иванович отрекся от того, что, по убеждению романиста, составляет главную ценность человеческой жизни: от любви и дружбы (их он заменил «привычкой») и от творчества.
Целый ряд сближений, аллюзий и ассоциаций с лицами фольклорными, литературными и мифологическими сопровождает образ Ильи Ильича Обломова. В числе прямо названных - Иванушка-дурачок, Галатея (из античной легенды о ваятеле Пигмалионе и созданной им скульптуре прекрасной женщины, затем богами оживленной), Илья Муромец и ветхозаветный пророк Илия, древнегреческий философ-идеалист Платон и библейские Иисус Навин, царь Балтазар (Балтазар), «старцы пустынные» (т.е. пустынники). Среди подразумеваемых - философ-киник Диоген Синопский (Диоген в бочке) и незадачливый гоголевский жених Подколесин («Женитьба»).
Общечеловеческий смысл Ольги Ильинской как положительной героини задан уже семантикой ее имени (в переводе с древнескандинавского Ольга - святая), затем упомянутой выше параллелью с Пигмалионом (в его роли Ольга выступает по отношению к апатичному Обломову), а также - с заглавной героиней оперы В. Беллини «Норма», знаменитая ария которой - Casta diva («целомудренная богиня»), исполненная Ольгой, впервые пробуждает у Ильи Ильича сердечное чувство к ней. С опорой на такие мотивы в действии названной оперы, как ветка омелы (ср. с «веткой сирени») и священная роща друидов (летняя роща войдет важным элементом и в «поэтический идеал жизни», который Обломов нарисует в начале второй части романа Андрею Штольцу), в «Обломове» будет выстроен и любовный сюжет Илья Ильич - Ольга Ильинская.
Фигура Андрея Штольца черпает обобщающий смысл в ми- фопоэтике имени героя, как в его прямом значении (Андрей по-древнегречески - мужественный), так и в намеке на апостола Андрея Первозванного - легендарного крестителя (преобразователя) и святого покровителя Руси. Возможность противоречивой оценки этого, казалось бы, безупречного человека заложена в семантике его фамилии: Штольц по-немецки означает «гордый».
К общенациональным и всечеловеческим (архетипным) характерам возводятся, благодаря разнообразному контексту, центральные персонажи романа «Обрыв». Таковы художник от природы Борис Райский, эстет-неоплатоник и вместе с тем новоявленный «энтузиаст» Чацкий (Гончаров), а также артистический вариант любвеобильного Дон Жуана; Марфенька и Вера, восходящие соответственно и к пушкинским Ольге и Татьяне Лариным, и к евангельским сестрам Лазаря - Марфе и Марии: первая накормила Иисуса Христа, став символом материальной стороны жизни, вторая - слушала его, символизируя духовную жажду. В ироническом контексте сначала с благородным разбойником Карлом Мо- ором из «Разбойников» И.Ф. Шиллера, а затем уже в прямом сближении с античными киниками (циниками), индийскими париями (отверженными, неприкасаемыми), наконец, с евангельским разбойником Вараввой и даже с ветхозаветным змием-ис- кусителем формируется образ Марка Волохова, носителя апостольского имени, но антихристианского дела.
Перечисленные и подобные им способы обобщения «частных» и «местных» в их первоначальном виде гончаровских героев и ситуаций приводили к тому, что быт в романах писателя оказывался буквально пропитан бытием, настоящее (временное) - непреходящим (вечным), внешнее - внутренним.
Этой же цели служил и контекст трех важнейших литературных архетипов, созданных западноевропейскими классиками XVI-XVIII веков. Говорим о шекспировском Гамлете, сервантесовском Дон Кихоте и гётевском Фаусте. В лекциях о творчестве Тургенева мы показывали преломление гамлетовского и донкихотского начал в героях повестей и романов автора «Дворянского гнезда». С юных лет любимым произведением Тургенева был и «Фауст» Гёте, с трагедийной любовной линией которого (Фауст - Маргарита) в известной мере перекликаются отношения главных персонажей тургеневской повести «Фауст», опубликованной, кстати сказать, в том же десятом номере «Современника» за 1856 год, что и выполненный А.Н. Струговшиковым русский перевод знаменитого творения Гёте. Определенные аллюзии на указанные сверххарактеры и их судьбы показательны и для последующей классической прозы от Н. Лескова до Л. Толстого и Ф. Достоевского.
В романной «трилогии» Гончарова два первые из них наиболее важны для понимания образов Александра Адуева, Обломова и Бориса Райского; мотив фаустовский отразится в неожиданной «тоске» Ольги Ильинской, испытанной ею в ее счастливом супружестве со Штольцем, изображенном в «крымской» (часть 4, гл. VIII) главе «Обломова». Вот важное признание писателя о замысле трех героев его романов. «Скажу вам, - писал Гончаров в 1866 г. Софье Александровне Никитенко, - <...> чего никому не говорил: с той самой минуты, когда я начал писать для печати <...>, у меня был один артистический идеал: это изображение честной, доброй, симпатичной натуры, в высшей степени идеалиста, всю жизнь борющегося, ищущего правды, встречающего ложь на каждом шагу, обманывающегося и, наконец, окончательно охлаждающегося и впадающего в апатию и бессилие - от сознания слабости своей и чужой, то есть вообще человеческой натуры. <...> Но тема эта слишком обширна <...>, и при том отрицательное (т.е. критическое; - В.Н.) направление до того охватило все общество и литературу (начиная с Белинского и Гоголя), что я поддался этому направлению и вместо серьезной человеческой фигуры стал чертить частные типы, уловляя только уродливые и смешные стороны. Не только моего, но и никакого таланта не хватило бы на это. Один Шекспир создал Гамлета - да Сервантес - Дон Кихота - и эти два гиганта поглотили в себе почти все, что есть комического и трагического в человеческой природе».
«ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ»
Умение Гончарова-художника преображать «местные», «частные типы» в «коренные» национальные и всечеловеческие характеры, как «они связались с окружающей их жизнью и как последняя на них отразилась», в полной мере проявилось уже в первом «звене» его романной «трилогии».
Поясняя название произведения, Гончаров подчеркнул: под обыкновенной надо понимать не историю «несложную, незапутанную», а «так по большей части случающуюся, как написано», т.е. универсальную у возможную везде, всегда и со всяким человеком. В ее основе - извечное столкновение идеализма и практицизма как двух противоположных «взглядов на жизнь» и жизнеповедений. В романе оно «завязывается» со встречей в Петербурге приехавшего туда двадцатилетнего провинциала Александра Адуева, выпускника Московского университета и наследника деревенского поместья Грачи и его тридцатисемилетнего «дядюшки», столичного чиновника и предпринимателя Петра Ивановича Адуева. Это вместе с тем конфликт и стоящих за героями целых исторических эпох - «старорусской» (Д. Писарев) и - на нынешний западноевропейский лад, а также различных возрастов человека: молодости и зрелости.
Гончаров не берет сторону ни одного из противостоящих жиз- непониманий (эпох, возрастов), но поверяет каждое на соответствие гармонической «норме» человеческого бытия, призванной обеспечить личности целостность, цельность и творческую свободу. С этой целью позиции «племянника» и «дядюшки» сначала высвечиваются и оттеняются в романе одна другой, а затем обе поверяются реальной полнотой действительности. В результате без каких бы то ни было авторских нравоучений читатель убеждается в их полной равной односторонности.
Александр, в качестве идеалиста признающий только безусловные ценности человека, надеется обрести в Петербурге героическую дружбу в духе «баснословных» греков Ореста и Пилада, славу возвышенного (романтического) поэта и всего более «колоссальную», «вечную» любовь. Однако, испытанный отношениями с современными петербуржцами (бывшим студенческим другом, чиновникам и-сослуживцами, журнальным редактором, светскими женщинами и в особенности «дядюшкой»), все более страдает от «стычек розовых его мечтаний с действительностью» и в конечном счете терпит сокрушительное поражение и на поприще писателя, и, что для него горше всего, - в страстных «романах» с юной Наденькой Любецкой и молодой вдовой Юлией Тафаевой. В первом из них Александр слепо обожал девушку, но не сумел занять ее ум, не нашел противоядия ее женскому честолюбию и был оставлен; во втором - он сам, наскучив довлеющей лишь самой себе и взаимно ревнивой симпатией, буквально бежал от возлюбленной.
Духовно опустошенный и подавленный, он предается байроническому разочарованию в людях и мире и переживает иные негативные общечеловеческие состояния, зафиксированные отечественными и европейскими авторами: лермонтовско-печорин- скую рефлексию, полную душевную апатию с бездумным убиением времени то в обществе случайного приятеля, то как гётевский Фауст в винном погребке Ауэрбаха, среди беспечных поклонников Бахуса, наконец, - почти «совершенную одервенелость», толкнувшую Александра на пошло-донжуанскую попытку соблазнить невинную девушку, за что он расплатится «слезами стыда, бешенства на самого себя, отчаяния». И после бесплодного для его «карьеры и фортуны» восьмилетнего пребывания в столице покидает Петербург, чтобы, как евангельский блудный сын, вернуться в отчий дом - родовую усадьбу Грачи.
Так герой «Обыкновенной истории» наказан за упорное нежелание скорректировать свой идеализм прозаично-практическими требованиями и обязанностями петербургской жизни (нынешнего «века»), к чему тщетно призывал его «дядюшка» Петр Иванович.
От истинного жизнепонимания, впрочем, далек и Адуев-стар- ший, лишь в собственной характеристике во второй главе романа предстающий личностью с «поистине ренессансной широтой интересов» (Е. Красношекова). В целом этот «холодный по натуре, неспособный к великодушным движениям», хотя и «в полном смысле порядочный человек» (В. Белинский) - не положительная альтернатива Александру, а его «совершенный антипод», т.е. полярная крайность. Адуев-младший жил сердцем и воображением; Петр Иванович во всем руководствуется рассудком и «беспощадным анализом». Александр верил в свою избранность «свыше», возвышал себя над «толпой», пренебрегая упорным трудом, полагался на интуицию и талант; старший Адуев стремится быть «как все» в Петербурге, а жизненный успех основывает на «разуме, причине, опыте, повседневности». Для Адуева-младшего «не было на земле ничего святее любви»; Петр Иванович, успешно служащий в одном из министерств и владеющий с компаньонами фарфоровым заводом, смысл человеческого существования сводит к деланию дела в значении «трудиться, отличаться, богатеть».
Безраздельно предавшись «практическому направлению века», Адуев-старший засушил свою душу и обессердечил сердце, от рождения не черствое: ведь в молодости он испытал, как затем Александр, и нежную любовь, и сопровождавшие ее «искренние излияния», добывал для возлюбленной, «с опасностью для жизни и здоровья», и желтые озерные цветы. Но, достигнув зрелых лет, отринул как якобы мешающие «делу» лучшие свойства молодости:
«идеализм души и бурную жизнь сердца» (Е. Краснощекова), совершив этим, по логике романа, ничуть не меньшую, чем чуждый общественно-практическим обязанностям Александр, ошибку.
В обстановке материально роскошной, но «бесцветной и пустой жизни» душевно зачахла красавица-жена Петра Ивановича Лизавета Александровна, созданная для взаимной любви, материнского и семейного счастья, но не узнавшая их и к тридцати годам превратившаяся в утратившую волю и собственные желания человеческий автомат. В эпилоге романа одолеваем хворями, подавлен и растерян сам, дотоле уверенный в правоте своей житейской философии Адуев-старший. Жалуясь, как ранее Александр, на «коварство судьбы», задаваясь, опять же вслед за «племянником», евангельским вопросом «Что делать?», он впервые сознает, что, живя «одной головой» и «делом», он жил не полнокровной, а «деревянной» жизнью.
«Я сам погубил свою жизнь», - раскаивается Александр Адуев, догадываясь в момент прозрения о причине своих петербургских неудач. Своего рода покаяние перед собой и женой свершает в эпилоге и Петр Адуев, планируя, пожертвовав своей службой (накануне производства в тайные советники!) и продав завод, приносящий ему «до сорока тысяч чистого барыша», уехать с Лизаветой Александровной в Италию, чтобы вдвоем пожить там душою и сердцем. Читателю, увы, ясно: этот план душевного спасения- воскресения давно свыкшихся, но не любящих друг друга супругов безнадежно устарел. Однако самая готовность такого «прагматика- рационалиста» (Е. Краснощекова), как Адуев-старший, к добровольному отказу от деловой «карьеры и фортуны» на ее высшем пике становится решающим доказательством жизненной несостоятельности.
В «Обыкновенной истории» обрисована и авторская норма- истина взаимоотношения человека с современной (да и всякой иной) действительностью и индивида с людьми, хотя лишь контурно, так как положительного героя, воплотившего эту норму в своем жизнеповедении, в романе нет.
Она раскрывается в двух близких по мысли фрагментах произведения: сцене концерта немецкого музыканта, своей музыкой «рассказавшего» Александру Адуеву «всю жизнь его, горькую и обманутую», и особенно в письме героя из деревни к «тетушке» и «дядюшке», заключающее две основные части романа. В нем младший Адуев, по словам Лизаветы Александровны, наконец-то «растолковал себе жизнь», явился «прекрасен, благороден, умен».
Действительно, Александр намерен, вернувшись в Петербург, из прежнего «сумасброда <...>, мечтателя <...>, разочарованного <...>, провинциала» преобразиться в человека, «каких в Петербурге много», т.е. сделаться реалистом, не отрекаясь, однако, от лучших упований молодости: «они залог чистоты сердца, признак души благородной, расположенной к добру». Он жаждет деятельности, но не для одних чинов и материального преуспеяния, а вдохновенной «свыше предназначенной целью» духовно-нравственного совершенствования и вовсе не исключающей волнений любви, борьбы и страданий, без которых жизнь «была бы не жизнь, а сон...». Такая деятельность не разделяла бы, а органично сочетала ум с сердцем, сущее с чаемым, долг гражданина с личным счастьем, житейскую прозу с жизненной поэзией, даруя личности полноту, цельность и творческую свободу.
Кажется, Александру осталось лишь осуществить этот «образ жизни», какого бы упорства, духовных и физических усилий это ему ни стоило. Но в эпилоге романа он, ссылаясь, как прежде «дядюшка», на практический «век» («Что делать <...> - век такой. Я иду наравне с веком...»), делает своекорыстную чиновничью карьеру, а взаимной любви предпочитает богатое приданое невесты.
Столь разительная метаморфоза бывшего идеалиста, по существу переродившегося в заурядного представителя так презираемой ранее Александром «толпы», критиками и исследователями Гончарова интерпретировалась различно. В ряду недавних суждений наиболее убедительным представляется мнение В.М. Отради- на. «Приехавший во второй раз в Петербург герой, - замечает ученый, - оказался в той стадии своего развития <...>, когда на смену энтузиазму и идеализму молодости должны были прийти энтузиазм творческой личности, энтузиазм новатора в жизни... Но в герое “Обыкновенной истории” такого энтузиазма оказалось недостаточно».
В заключение несколько слов о результатах гончаровского художественного обобщения, как оно проявилось в сюжете «Обыкновенной истории». Выше констатировалась простота и несложность событий, на которых строится действие в произведениях Гончарова. Факт этот подтверждает и первый роман писателя: его герой-провинциал приезжает из родового патриархального имения в Петербург, откуда после неоправдавшихся надежд на исключительную «карьеру и фортуну» возвращается в отчий дом, там, заменив «щегольский фрак» «широким халатом», пытается постигнуть воспетую Пушкиным «поэзию серенького неба, сломанного забора, калитки, грязного пруда и трепака», но, скоро наскучив ею, вновь едет в Петербург, где, отбросив все идеальновозвышенные упования молодости, добивается чинов и выгодной женитьбы.
В рамках этого видимого сюжета в «Обыкновенной истории», однако, выстраивается иной - не бросающийся в глаза, но столь же реальный. В самом деле: в своем движении от Грачей в Петербург и в жизненных фазах, пережитых им там, Александр Адуев в сжатом виде воспроизводит, по существу, всю историю человечества в ее основных типологических «возрастах» - древнеидиллическом (античном), средневеково-рыцарском, романтическом с его начальными надеждами и порываниями к небесному идеалу, а потом - «мировой скорбью», всеохватывающей иронией и конечной апатией и скукой, наконец, в возрасте настоящем - «прозаическом» (Гегель), предлагающем своему современнику примириться с жизнью на основе лишь материально-чувственного комфорта и благополучия.
Мало этого. Рассказанная Гончаровым «обыкновенная история» способна предстать и как нынешний вариант христианской жизненной парадигмы, где начальный выход человека из мира замкнутого (Галилея у Христа; Грачи - у Александра Адуева) в мир всечеловеческий (Иерусалим у Христа; «окно в Европу» Петербург - у Александра) ради утверждения своего учения (Благая весть Христа и - «взгляд на жизнь» Александра) сменяется кратковременной людской любовью, признанием и - отторжением, гонением со стороны господствующего порядка («века»), потом ситуацией выбора (в Гефсиманском саду для Христа; в «благодати» Грачей для Александра) и в конечном счете возможностью либо воскресения для новой жизни (у Христа), или измены подлинному человеческому назначению и нравственной гибели в условиях бездуховного существования (для Александра Адуева).
