Изображение сеятеля в фильме 12 стульев.

Романы Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок" были опубликованы более 80 лет назад. За это время в России произошло множество деноминаций, денежных реформ и других случаев сравнительно честного отъема денег у населения, так что рубль Остапа Бендера и современный рубль — это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВ

Обменник архивариуса Коробейникова

Действие романа "12 стульев" происходит в 1927 году. Кроме рубля с его колебаниями существует другая денежная единица, сумевшая пережить все эти годы:

"Зажмурившись от запаха нафталина, который внезапно ударил из сундучка, отец Федор, разрывая кружевца и прошвы, вынул из капора тяжелую полотняную колбаску. Колбаска содержала в себе двадцать золотых десяток — все, что осталось от коммерческих авантюр отца Федора".

Червонец. Первая устойчивая советская валюта. Золотые монеты с изображением сеятеля были отчеканены в 1923 году, в конце эпохи Брежнева их стали выпускать снова. Забавно, но официально золотые червонцы являются сейчас законным платежным средством на территории Российской Федерации. Хотя трудно представить гражданина, пожелавшего расплатиться золотой монетой весом 8,6 г за товар ценой десять рублей.

Возможно, в "колбаске" отца Федора были не советские монеты с сеятелем, а золотые десятирублевки царского времени с портретом Николая II. Но это ничего не меняет. Советские и царские золотые червонцы отличаются только рисунком, а по весу и размеру одинаковы.

В 1925 году один червонец был приравнен к десяти рублям. То есть теоретически "колбаска" отца Федора — это 200 рублей. Но архивариус Варфоломей Коробейников, продавая отцу Федору ложную информацию о местонахождении стульев, так не считает:

"-- А это ничего, что я золотыми десятками? — заторопился отец Федор, разрывая подкладку пиджака.

— По курсу приму. По девять с половиной. Сегодняшний курс".

С одной стороны, архивариус жульничает. Но лишь слегка, так как в тот исторический момент действительно приходилось немного переплачивать при обмене золотых монет на бумажные деньги. По причине удобства при хранении и при операциях с крупными суммами. Если нужно, например, заплатить или отложить на черный день 10 тыс. рублей, одна тоненькая пачка банкнот по 25 червонцев (именно такие предпочитал подпольный миллионер Корейко) явно предпочтительнее мешка с 8,6 кг золота.

Но давайте считать по официальному курсу. Десятирублевая золотая монета — это десять рублей, привычных Остапу Бендеру. Сколько золотой червонец стоит сейчас, выяснить проще простого. В монете 7,742 г химически чистого золота. Учетная цена золота, установленная ЦБ РФ на 11 декабря,— 2385,54 рубля за грамм. По цене золота десятирублевая монета стоит 18 468 рублей 85 копеек. Округлим до 18 500 рублей. Вот и определился наш обменный курс. Один рубль Остапа Бендера равен 1850 современным рублям.

Теперь откроем книгу и проверим, что получилось. Итак, со стороны деревни Чмаровки в Старгород входит Остап Бендер. Мальчишка-попрошайка клянчит: "Дядя, дай 185 рублей!" На рынке Остап продает астролябию слесарю за 5500 рублей. Ипполит Матвеевич, скромный работник провинциально загса, получает около 76 тыс. рублей на две недели отпуска. А дворник Тихон, рассказавший Остапу про барина, напивается на 1850 рублей.

Нет, здесь явно что-то не то. Тихон, может быть, столько бы и выпил, да кто ж ему столько даст? Курс явно завышен. Придется искать другой способ пересчета.

Портреты президентов в белых буклях

Валюта в "12 стульях" и "Золотом теленке" упоминается постоянно.

Вот лишь несколько примеров: "Раздавленный инфляцией, Корейко решил покупать валюту, но валюты в обращении не было, если не считать фальшивых американских долларов. Они, правда, стоили дороже, чем настоящие, но только в России, и прибыли это не могло принести никакой"; "Где же валюта? — придирчиво спросил великий комбинатор.— Где мексиканские доллары, турецкие лиры, где фунты, рупии, пезеты, центавосы, румынские леи, где лимитрофные латы и злотые? Дайте хоть часть валютой"; "Великий комбинатор готовился всю зиму. Он покупал североамериканские доллары с портретами президентов в белых буклях".

В 1927 году (время действия "12 стульев") официальный обменный курс составлял 1,95 рубля за доллар. В 1930-м (время действия "Золотого теленка") — 1,94 рубля за доллар. Калькулятор инфляции на сайте Министерства труда США приравнивает $1 1927 года к $13,67 2015 года, а $1 1930 года — к современным $14,24. И наконец, курс ЦБ РФ на 11 декабря — $69,2151 за рубль.

Пересчитываем. Рубль 1927 года равен 7,01 современного доллара, то есть 485 рублям и 21 копейке. Рубль 1930 года — это $7,3 наших дней, 508 рублей 5 копеек. Для простоты установим усредненный и округленный курс обмена — один рубль Остапа Бендера равен 500 современным рублям.

Проверим еще раз по книгам. Средство для окраски волос "Титаник" (радикальный черный цвет, контрабандный товар) — 1560 рублей. Мастер Безенчук готов уступить Ипполиту Матвеевичу Воробьянинову гроб за 16 тыс. рублей. Коля Калачов, занимаясь копированием на кальку в чертежном бюро "Техносила", в самые удачные месяцы зарабатывал не больше 20 тыс. Слесарь Полесов подряжается ремонтировать железные ворота дома N5 за 10 875 рублей. Ипполит Матвеевич, желая обольстить Лизу Калачову, ведет ее в столовую МСПО "Прага" ("лучшее место в Москве, как говорил ему Бендер"). Посмотрим на цены в карточке, то есть в меню. Однако! Телячьи котлеты — 1125 рублей, филе — 1125, водка — 2500 рублей (большой графин).

Пересчет через доллары выглядит гораздо правдоподобнее, чем через золото, но некоторые моменты все-таки настораживают. Уже упомянутый мальчик-попрошайка, желавший получить 50 рублей (а ключ от квартиры, где деньги лежат, ему не нужен?). И дворник Тихон, напившийся в долларовом эквиваленте на 500 рублей.

Пробуем еще один способ пересчета денег.

Индекс дворника Тихона

В свое время журнал The Economist создал "индекс биг-мака", чтобы узнать, какие валюты недооценены, а какие переоценены. Смысл индекса был в том, что покупательная способность национальной валюты оценивалась исходя из цены бутерброда с котлетой в соответствующей стране.

Попробуем и мы найти общий знаменатель для 1927-1930 годов и нашего времени. И дворник Тихон нам в этом поможет. Чтобы напиться, дворнику должно было хватить поллитра самой дешевой и некачественной водки. Минимальная розничная цена бутылки водки, установленная Росалкогольрегулированием с 1 февраля 2015 года,— 185 рублей. Таким и будет индекс дворника Тихона: 1 к 185. Ровно в десять раз ниже, чем по курсу золота.

Более привычно начинают выглядеть цены столовой "Прага" — 415 рублей за горячее мясное блюдо, 925 рублей за водку, общая сумма счета — 1700 рублей. Проезд в трамвае — 18,5 рубля. Участие в сеансе одновременной игры в шахматы с гроссмейстером Бендером — 92,5. Билеты в пятигорский Провал — 18,5 (дети и красноармейцы бесплатно). Отпускные Ипполита Матвеевича за две недели — 7585. Астролябия (сама меряет, было бы что мерять) — 555 рублей.

Проверим цены на роскошь. То есть не роскошь, а средство передвижения. Адам Козлевич после двух лет работы в одном из московских гаражей "купил по случаю такой старый автомобиль, что появление его на рынке можно было объяснить только ликвидацией автомобильного музея. Редкий экспонат был продан Козлевичу за..." За 35 150 рублей. Цена не просто низкая, а запредельно низкая. Сотрудники газеты "Станок", решившие создать автоклуб, оперируют более крупными суммами. Покупка машины на "автокладбище" и ее последующий ремонт должны им обойтись в 185 тыс. современных рублей.

Васисуалий Лоханкин предлагает Бендеру снять комнату в Вороньей слободке за 9250 рублей в месяц. Ну не 25 тысяч же (особенно с учетом соседей, которые ввели телесные наказания) и уж никак не 92 500 рублей!

Мизерное официальное жалованье Александра Ивановича Корейко — 8510 рублей в месяц, всего лишь. Да, мизерное. 23 тыс. в месяц (по курсу доллара) уже сложнее назвать мизерными. А про 85 100 рублей (пересчет через золото) тем более так не скажешь.

Инженер Щукин на заводе "Элетролюстра" получал, если пользоваться индексом дворника Тихона, 37 тыс. рублей в месяц ("Мрак!", с точки зрения Эллочки Людоедки). По долларовому курсу выйдет уже 100 тыс. в месяц ("Шутите!"), в пересчете через золото — 370 тыс. ("Ого!"). Шура Балаганов в должности уполномоченного по копытам получает вдвое меньше инженера Щукина, но это вдвое больше официальной зарплаты Корейко.

На фоне окладов госслужащих неплохо смотрятся заработки творческих работников. У Феофана Копытто музей должен купить картину овсом за 22 200 современных рублей. Другая картина, "Большевики пишут письмо Чемберлену", аналогичная репинской "Запорожцы пишут письмо султану", если бы Бендер ее все-таки написал, могла бы обогатить его на 74 тыс. рублей. За сценарий фильма "Шея" Бендер просит 166 500 рублей, но получает от Супругова втрое меньше. И даже за "Торжественный комплект", с помощью которого журналисты могли создавать произведения различного жанра о Турксибе, Остап Бендер получает 4625 рублей.

Но, разумеется, наибольшую прибыль приносят аферы. Создав "Союз меча и орала", то есть прочитав перед правильно подобранной целевой аудиторией лекцию о защите детей, Остап Бендер разом заработал 92 500 рублей.

Гостиный гарнитур и блюдечко с голубой каемочкой

Выяснив, что индекс дворника Тихона наилучшим образом отражает покупательную способность рубля во времена Остапа Бендера, мы можем перевести в современные деньги две главные суммы из романов о великом комбинаторе:

"-- Три нитки жемчуга... Хорошо помню. Две по сорок бусин, а одна большая — в сто десять. Брильянтовый кулон... Клавдия Ивановна говорила, что четыре тысячи стоит, старинной работы... Дальше шли кольца: не обручальные кольца, толстые, глупые и дешевые, а тонкие, легкие, с впаянными в них чистыми, умытыми брильянтами; тяжелые, ослепительные подвески, кидающие на маленькое женское ухо разноцветный огонь: браслеты в виде змей с изумрудной чешуей; фермуар, на который ушел урожай с пятисот десятин; жемчужное колье, которое было бы по плечу только знаменитой опереточной примадонне; венцом всему была сорокатысячная диадема".

Все это стоит (Ипполит Матвеевич помнил дореволюционную оценку, Бендер пересчитал сумму на цены 1927 года, а мы переведем в современные деньги) 27,75 млн рублей. И все это теща Ипполита Матвеевича спрятала в стул работы мастера Гамбса: "В стул, на котором неизвестно кто сидит?!"

В "Золотом теленке" Остап, недооценивший партнера по первому предприятию, нацелился на более крупную сумму.

Состояние подпольного миллионера Корейко — "чемодан, в котором лежали не брюки "Столетие Одессы", не бледная курица и не какие-нибудь "Задачи комсомола в деревне", а десять миллионов рублей в иностранной валюте и советских денежных знаках". Корейко в наши дни был бы рублевым миллиардером и долларовым мультимиллионером. В его чемодане лежало 1,85 млрд рублей, то есть $26,7 млн (курс 11 декабря). До списка "Форбса" далековато, конечно, но на жизнь хватило бы.

Остап Бендер получил десятую часть этой суммы — $2,67 млн. Но графа Монте-Кристо из него, увы, не вышло. Придется переквалифицироваться в управдомы.

Двенадцать стульев: текст:

Глава 36. Изгнание из рая

Между тем как одни герои романа были убеждены в том, что время терпит, а другие полагали, что время не ждет, время шло обычным своим порядком. За пыльным московским маем пришел пыльный июнь, в уездном городе N автомобиль Г-1, повредившись на ухабе, стоял уже две недели на углу Старопанской площади и улицы имени тов. Губернского, время от времени заволакивая окрестность отчаянным дымом. Из Старгородского допра выходили поодиночке сконфуженные участники заговора «Меча и орала» — у них была взята подписка о невыезде. Вдова Грицацуева (знойная женщина, мечта поэта) возвратилась к своему бакалейному делу и была оштрафована на пятнадцать рублей за то, что не вывесила на видном месте прейскурант цен на мыло, перец, синьку и прочие мелочные товары. Забывчивость, простительная женщине с боль шим сердцем!

За день до суда, назначенного на двадцать первое июня, кассир Асокин пришел к Агафону Шахову, сел на диван и заплакал. Писатель в купальном халате полулежал в кресле и курил самокрутку.

— Пропал я, Агафон Васильевич, — сказал кассир, — засудят меня теперь.

— Как же это тебя угораздило? — наставительно спросил Шахов.

— Из-за вас пропал, Агафон Васильевич.

— А я тут при чем, интересно знать?

— Смутили меня, товарищ Шахов. Клеветы про меня написали. Никогда я таким не был.

— Чего же тебе, дура, надо от меня?

— Ничего не надо. Только через вашу книгу я пропал. Завтра судить будут. А главное — место потерял. Куда теперь приткнешься?

— Неужели же моя книга так подействовала?

— Подействовала, Агафон Васильевич. Прямо так подействовала, что и сам не знаю, как случилось все.

— Замечательно! — воскликнул писатель.

Он был польщен. Никогда еще не видел он так ясно воздействия художественного слова на интеллект читателя. Жалко было лишь, что этот показательный случай останется неизвестным критике и читательской массе. Агафон запустил пальцы в свою котлетообразную бородку и задумался. Асокин выбирал слезу из глаза темным носовым платком.

— Вот что, братец, — вымолвил писатель задушевным голосом, — в чем, собственно, твое дело? Чего ты боишься? Украл? Да, украл. Украл сто рублей, поддавшись неотразимому влиянию романа Агафона Шахова «Бег волны», издательство «Васильевские четверги», тираж 10 000 экземпляров, Москва 1927 год, страниц 269, цена в папке 2 рубля 25 копеек.

— Очень понимаю-с. Так оно и было. Полагаете, Агафон Васильевич, что условно дадут?

— Ну, это уж обязательно. Только ты все как есть выкладывай. Так и так, скажи, писатель Агафон Шахов, мол, моральный мой убийца...

— Да разве ж я посмею, Агафон Васильевич, осрамить автора!..

— Срами!

— Да разве ж я вас выдам?!

— Выдавай, голубчик. Моя вина.

— Ни в жизнь на вас тень я не брошу!

— Бросай, милый, большую широколиственную тень брось! Да не забудь про порнографию рассказать, про голых девочек, про Феничку не забудь. Помнишь, как там сказано?

— Как же, Агафон Васильевич! «Пышная грудь, здоровый румянец и крепкая линия бедер»...

— Вот, вот, вот. И Эсмеральдочка. Хищные зубы, какая-то там линия бедер...

— Наташка у вас красивенькая получилась... Раз меня уволили, я вашу книжку каждый день читаю.

— И тем лучше. Почитай ее еще сегодня вечером, а завтра все выкладывай. Про меня скажи, что я деморализатор общества, скажи, что взрослому мужчине после моей книжки прямо удержу нет. Захватывающая, скажи, книжка и описаны, мол, в ней сцены невыразимой половой распущенности.

— Так и говорить?

— Так и говори. Роман Агафона Шахова «Бег волны», не забудешь? Издательство «Васильевские четверги», тираж 10 000 экземпляров, Москва 1927 год, страниц 269, цена в папке 2 рубля 25 копеек. Скажи, что, мол, во всех магазинах, киосках и на станциях железных дорог продается.

— Вы мне, Агафон Васильевич, лучше запишите, а то забуду.

Писатель опустился в кресло и набросал полную исповедь растратчика. Тут были, главным образом, бедра, несколько раз указывалась цена книги, несомненно, невысокая для такого большого количества страниц, размер тиража и адрес склада изд-ва «Васильевские четверги» — Кошков пер., дом № 21, кв. 17/а.

Обнадеженный кассир выпросил на прощание новую книгу Шахова под названием «Повесть о потерянной невинности или в борьбе с халатностью».

— Так ты иди, братец, — сказал Шахов, — и не греши больше. Нечистоплотно это.

— Так я пойду, Агафон Васильевич. Значит, вы думаете, дадут условно?

— Это от тебя зависит. Ты больше на книгу вали. Тогда и выкрутишься.

Выпроводив кассира, Шахов сделал по комнате несколько танцевальных движений и промурлыкал:

— Бейте в бубны, пусть звенят гитары...

Потом он позвонил в издательство «Васильевские четверги».

— Печатайте четвертое издание «Бега волны», печатайте, печатайте, не бойтесь!.. Это говорит вам Агафон Шахов!

Ипполит Матвеевич принял в свои трепещущие руки плоский деревянный ящичек. Остап в темноте продолжал рыться в стуле. Блеснул береговой маячок. На воду лег золотой столбик и поплыл за пароходом.

— Что за черт, — сказал Остап. — Больше ничего нет!

— Н-н-не может быть! — пролепетал Ипполит Матвеевич.

— Ну, вы тоже посмотрите!

Воробьянинов, не дыша, пал на колени и по локоть всунул руку под сиденье. Между пальцами он ощутил основание пружины. Больше ничего твердого не было. От стула шел сухой мерзкий запах потревоженной пыли.

— Нету? — спросил Остап.

Тогда Остап приподнял стул и выбросил его далеко за борт. Послышался тяжелый всплеск. Вздрагивая от ночной сырости, концессионеры в сомнении вернулись к себе в каюту.

— Так, — сказал Бендер. — Что-то мы во всяком случае нашли.

Ипполит Матвеевич достал из кармана ящичек. Воробьянинов осовело посмотрел на него.

— Давайте, давайте! Чего глаза пялите?

Ящичек открыли. На дне его лежала медная позеленевшая пластинка с надписью:

Мастеръ Гамбсъ этимъ полукресломъ начинаетъ новую партiю мебелi.

Санктъ-Петербургъ.

Надпись эту Остап прочел вслух.

— А где же бриллианты? — спросил Ипполит Матвеевич.

— Вы поразительно догадливы, дорогой охотник за табуретками, бриллиантов, как видите, нет.

— Я не могу больше! — воскликнул Воробьянинов в отчаянии. — Это выше моих сил!

На него было жалко смотреть. Отросшие слегка усы двигались, стекла пенсне были туманны. Казалось, что в отчаянии он бьет себя ушами по щекам.

— Чего вы не можете? — cпросил Остап.

— Молчи, грусть, молчи, Киса! Когда-нибудь мы посмеемся над дурацким восьмым стулом, в котором нашлась глупая дощечка. Держитесь. Тут есть еще три стула — девяносто девять шансов из ста!..

За ночь на щеке огорченного до крайности Ипполита Матвеевича выскочил вулканический прыщ. Все страдания, все неудачи, вся мука погони за бриллиантами — все это, казалось, ушло в прыщ и отливало теперь перламутром, закатной вишней и синькой.

— Это вы нарочно? — спросил Остап.

Ипполит Матвеевич конвульсивно вздохнул и, высокий, чуть согнутый, как удочка, пошел за красками. Началось изготовление транспаранта. Концессионеры трудились на верхней палубе.

И начался третий день плаванья. Начался он короткой стычкой духового оркестра со звуковым оформлением из-за места для репетиций.

После завтрака к корме, одновременно с двух сторон, направились здоровяки с медными трубами и худые рыцари эсмарховских кружек. Первым на кормовую скамью успел усесться Галкин. Вторым прибежал кларнет из духового оркестра.

— Место занято, — хмуро сказал Галкин.

— Кем занято? — зловеще спросил кларнет.

— Мною, Галкиным.

— А еще кем?

— Палкиным, Малкиным, Чалкиным и Залкиндом.

— А Елкина у вас нет? Это наше место.

С обеих сторон приблизились подкрепления. Справа сверкала медь и высились рослые духовики. Трижды опоясанный медным змеем-горынычем, стоял геликон — самая мощная машина в оркестре. Покачивалась, похожая на ухо, валторна. Тромбоны стояли в полной боевой готовности. Солнце тысячу раз отразилось в боевых доспехах.

Темно и мелко выглядело звуковое оформление. Там мигало бутылочное стекло, бледно светились клистирные кружки, и саксофон — возмутительная пародия на духовой инструмент, семенная вытяжка из настоящей духовой трубы — был жалок и походил на носогрейку.

— Клистирный батальон, — сказал задира-кларнет, — претендует на место.

— Сифончатые молодые люди, — презрительно заметил первый бас.

— Вы, — сказал Залкинд, стараясь подыскать наиболее обидное выражение, — вы, консерваторы от музыки!..

— Не мешайте нам репетировать!

— Это вы нам мешаете.

— Вам помешаешь! На ваших ночных посудинах чем меньше репетируешь, тем красивше выходит.

— А на ваших самоварах репетируй не репетируй, ни черта не получится.

Не придя ни к какому соглашению, обе стороны остались на месте и упрямо заиграли — каждая свое. Вниз по реке понеслись звуки, какие мог бы издать только трамвай, медленно проползающий по стеклу. Духовики исполняли военный марш Кексгольмского лейб-гвардии полка, а звуковое оформление — негрскую пляску «Антилопа у истоков Замбези». Скандал был прекращен личным вмешательством председателя тиражной комиссии.

В этот день пароход останавливался два раза. У Козьмодемьянска простояли до сумерек. Обычные операции были произведены: вступительный митинг, тираж выигрышей, выступление театра Колумба, балалаечник и танцы на берегу. Все это время концессионеры работали в поте лица. Несколько раз прибегал завхоз и, получая заверения в том, что к вечеру все будет готово, успокоенно возвращался к исполнению прямых своих обязанностей.

В одиннадцатом часу великий труд был закончен. Пятясь задом, Остап и Воробьянинов потащили транспарант к капитанскому мостику. Перед ними, воздев руки к звездам, бежал толстячок — заведующий хозяйством. Общими усилиями транспарант был привязан к поручням. Он высился над пассажирской палубой, как экран. В полчаса электротехник подвел к спине транспаранта провода и приладил внутри его три лампочки. Оставалось повернуть выключатель.

Впереди, вправо по носу, уже сквозили огоньки города Васюки.

На торжество освещения транспаранта заведующий хозяйством созвал все население парохода. Ипполит Матвеевич и великий комбинатор смотрели на собравшихся сверху, стоя по бокам темной еще скрижали.

Всякое событие на пароходе принималось плавучим учреждением близко к сердцу. Машинистки, курьеры, ответственные работники, колумбовцы и пароходная команда столпились, задрав головы, на пассажирской палубе.

— Свет! — скомандовал толстячок. Транспарант осветился.

Остап посмотрел вниз на толпу. Розоватый свет лег на лица. Зрители смеялись. Потом наступило молчание. И суровый голос снизу сказал:

— Сейчас вытурят! — шепнул Остап Ипполиту Матвеевичу.

Остап, как и всегда, был прав. На верхнюю палубу, как ястреб, вылетел толстячок.

— Ну, как транспарантик? — нахально спросил Остап. — Доходит?

— Собирайте вещи! — закричал завхоз.

— К чему такая спешка?

— Со-би-рай-те вещи! Чтоб духу вашего здесь не было!

— И как это у вас, толстячок, хорошо выходит.

— Что? А выходное пособие?

— Вы под суд пойдете! Наш начальник не любит шутить!

— Гоните его! — донесся снизу ответственный голос.

— Нет, серьезно, вам не нравится транспарант? Это в самом деле неважный транспарант? Продолжать игру не имело смысла. «Скрябин» уже пристал к Васюкам, и с парохода можно было

Видеть ошеломленные лица васюкинцев, столпившихся на пристани. В деньгах категорически было отказано. На сборы было дано пять минут. Две из них отравил только теперь спохватившийся Ник. Сестрин. Он искал пропавший стул.

— Сучья лапа! — сказал Симбиевич-Синдиевич, когда компаньоны сходили на пристань. — Поручили бы оформление транспаранта мне. Я б его так сделал, что никакой Мейерхольд за мной бы не угнался.

На пристани концессионеры остановились и посмотрели вверх. В черных небесах сиял транспарант.

— М-да, — сказал Остап, — транспарантик довольно дикий. Мизерное исполнение!

Искусство сумасшедших, пещерная живопись или рисунок, сделанный хвостом непокорного мула, по сравнению с транспарантом Остапа казались музейными ценностями. Вместо сеятеля, разбрасывающего облигации, шкодливая рука Остапа изобразила некий обрубок с сахарной головой и тонкими плетьми вместо рук.

Позади концессионеров пылал светом и гремел музыкой пароход, а впереди, на высоком берегу, был мрак уездной полночи, собачий лай и далекая гармошка.

— Резюмирую положение, — сказал Остап жизнерадостно, — пассив: ни гроша денег, три стула уезжают вниз по реке, ночевать негде и ни одного значка деткомиссии. Актив: путеводитель по Волге, издания 1926 года, пришлось позаимствовать у мосье Симбиевича в каюте. Бездефицитный баланс подвести очень трудно. Ночевать придется на пристани.

Концессионеры устроились на пристанских лавках. При свете дрянного керосинового фонаря Остап прочел из путеводителя:

«На правом высоком берегу город Васюки. Отсюда отправляются лесные материалы, смола, лыко, рогожи, а сюда привозятся предметы широкого потребления для края, отстоящего на 50 километров от железной дороги. В городе 8000 жителей, государственная картонная фабрика с 320 рабочими, маленький чугунолитейный, пивоваренный и кожевенный заводы. Из учебных заведений, кроме общеобразовательных, лесной техникум».

— Положение гораздо серьезнее, чем я предполагал, — сказал Остап. — Выколотить из васюковцев деньги представляется мне пока что неразрешимой задачей. А денег нам нужно не менее тридцати рублей. Во-первых, нам нужно питаться, и, во-вторых — нам нужно обогнать тиражную лоханку и встретиться с колумбовцами на суше — в Сталинграде.

Ипполит Матвеевич свернулся, как старый худой кот после стычки с молодым соперником — кипучим владетелем крыш, чердаков и слуховых окон.

Остап разгуливал вдоль лавок, соображая и комбинируя. К часу ночи великолепный план был готов. Бендер улегся рядом с компаньоном и заснул.

Вы читали полный текст романа Ильфа и Петрова: 12 стульев: Двенадцать стульев: полная версия, без цензуры.

Классика сатиры и юмора: тексты для чтения онлайн. .................

Наутро первым на палубе оказался репортер Персицкий. Он успел уже принять душ и посвятить десять минут гимнастическим экзерсисам. Люди еще спали, но река жила, как днем. Шли плоты - огромные поля бревен с избами на них. Маленький злой буксир, на колесном кожухе которого дугой было выписано его имя - «Повелитель бурь», тащил за собой три нефтяные баржи, связанные в ряд. Пробежал снизу быстрый почтовик «Красная Латвия». «Скрябин» обогнал землечерпательный караван и, промеряя глубину полосатеньким шестом, стал описывать дугу, заворачивая против течения. Персицкий приложился к биноклю и стал обозревать пристань.

- Бармино, - прочел он пристанскую вывеску.

На пароходе стали просыпаться. На пристань полетела гирька со шпагатом. На этой леске пристанские ребята потащили к себе толстый конец причального каната. Винты завертелись в обратную сторону. Полреки рябилось шевелящейся пеной. «Скрябин» задрожал от резких ударов винта и всем боком пристал к дебаркадеру. Было еще рано. Поэтому тираж решили начать в десять часов.

Служба на «Скрябине» начиналась, словно бы и на суше, аккуратно в девять. Никто не изменил своих привычек. Тот, кто на суше опаздывал на службу, опаздывал и здесь, хотя спал в самом же учреждении. К новому укладу походные штаты Наркомфина привыкли довольно быстро. Курьеры подметали каюты с тем же равнодушием, с каким подметали канцелярии в Москве. Уборщицы разносили чай, бегали с бумажками из регистратуры в личный стол, ничуть не удивляясь тому, что личный стол помещается на корме, а регистратура на носу. Из каюты взаимных расчетов несся кастаньетный звук счетов и скрежетанье арифмометра. Под капитанской рубкой кого-то распекали.

Великий комбинатор, обжигая босые ступни о верхнюю палубу, ходил вокруг длинной узкой полосы кумача, малюя на ней лозунг, с текстом которого он поминутно сверялся по бумажке:

«Все - на тираж. Каждый трудящийся должен иметь в кармане облигацию госзайма».

Великий комбинатор старался, но отсутствие способностей все-таки сказывалось. Надпись поползла вниз, и кусок кумача, казалось, был испорчен безнадежно. Тогда Остап, с помощью мальчика Кисы, перевернул дорожку наизнанку и снова принялся малевать. Теперь он стал осторожнее. Прежде чем наляпывать буквы, он отбил вымеленной веревочкой две параллельных линии и, тихо ругая неповинного Воробьянинова, приступил к изображению слов.

Ипполит Матвеевич добросовестно выполнял обязанности мальчика. Он сбегал вниз за горячей водой, растапливал клей, чихая, сыпал в ведерко краски и угодливо заглядывал в глаза взыскательного художника. Готовый и высушенный лозунг концессионеры снесли вниз и прикрепили к борту. Проходивший мимо капитан, человек спокойный, с обвислыми запорожскими усами, остановился и покрутил головой.

- А это уже не дело, - сказал он, - зачем гвоздями к перилам прибивать? На какие средства после вас пароход ремонтировать?

Капитан был удручен. Еще никогда на его пароходе не висели таблички «Без дела не входить» и «Приема нет», никогда на палубе не стояли пишущие машинки, никогда не играли на кружках Эсмарха, один вид которых приводил застенчивого капитана в состояние холодного негодования.

Из кают вышел заспанный кинооператор Полкан. Он долго пристраивал свой аппарат, оглядывал горизонты и, отвернувшись от толпы, уже собравшейся у пристани, накрутил метров десять с заведующего личным столом. Заведующий, для пущей натуральности, пытался непринужденно прогуливаться перед аппаратом, но Полкан этому воспротивился.

- Вы, товарищ, не выходите за рамку. Стойте на месте. И руками не шевелите, пожалуйста. Заведующий сложил руки на груди и в таком монументальном виде был заснят. После этого Полкан удалился в свою лабораторию.

Толстячок, нанявший Остапа, сбежал на берег и оттуда осмотрел работу нового художника. Буквы лозунга были разной толщины и несколько скошены в разные стороны. Толстяк подумал, что новый художник, при его самоуверенности, мог бы приложить больше стараний, но выхода не было - приходилось довольствоваться и этим.

В половине десятого на берег сошел духовой оркестр и принялся выдувать горячительные марши. На звуки музыки со всего Бармина сбежались дети, а за ними из яблоневых садов двинули мужики и бабы. Оркестр гремел до тех пор, покуда на берег не сошли члены тиражной комиссии. На берегу начался митинг. С крыльца чайной Коробкова полились первые звуки доклада о международном положении.

Колумбовцы глазели на собрание с парохода. Оттуда видны были белые платочки баб, опасливо стоявших поодаль от крыльца, недвижимая толпа мужиков, слушавших оратора, и сам оратор, время от времени взмахивавший руками. Потом заиграла музыка. Оркестр повернулся и, не переставая играть, двинулся к сходням. За ним повалила толпа.

- Одну минуту! - закричал с борта толстячок. - Сейчас, товарищи, мы будем производить тираж выигрышного займа. Присутствовать могут все. Поэтому просим всех на пароход. По окончании тиража состоится концерт. А потому просьба по окончании тиража не расходиться, а собраться на берегу и оттуда смотреть. Артисты будут играть на палубе!

Оркестр заиграл снова и, толкая друг друга, все побежали на пароход и спустились в прохладный тиражный зал. Тиражная комиссия и включенные в нее представители села Бармина разместились на эстраде. Члены комиссии сделали это с достоинством, выработанным привычкой к подобного рода церемониям. Представители же села (их было двое), в лаптях и полосатых синих рубашках, серьезно, с таким видом, как будто бы они шли молотить, направились к столу и сели с краю.

- Прошу представителя РКИ, - сказал председатель комиссии, - осмотреть печати, наложенные на тиражную машину.

Представитель РКИ нагнулся, осторожно потрогал печати рукой и заявил:

- Печати в полном порядке!

- Желающие могут удостовериться в целости печатей. После осмотра из публики был затребован ребенок.

- И вот, товарищи, ребенок на глазах у всех будет вынимать из этих шести цилиндров по одному билету. На каждом из них есть одна цифра. Все шесть цифр вместе составят цифру той облигации, которая выиграла. Сейчас, товарищи, будет производиться розыгрыш двадцатирублевых выигрышей. Имеющие облигации - пускай следят. Не имеющие - могут приобрести их тут же на пароходе.

Касса завертелась, моргая стеклянными своими окошечками. Потом остановилась. Босой мальчик с каменным лицом опускал руку поочередно в каждый цилиндр, вынимал оттуда похожие на папиросы билетные трубочки и отдавал их членам комиссии.

- Выиграла облигация номер 0703418 во всех пяти сериях.

И тиражный аппарат методически выбрасывал комбинации цифр. Касса оборачивалась, медленно останавливалась. Мальчик запускал руку, оглашались номера выигравших облигаций, барминцы внимательно смотрели и слушали, а звуковое оформление, возбужденное процессом розыгрыша, обзавелось вскладчину одной облигацией и после каждого возглашения облегченно вздыхало.

- Слава богу, не наш номер!

- Чему же вы радуетесь? - удивился Ник. Сестрин. - Ведь вы же не выиграли!

- Охота получать двадцать рублей! - кричала могучая пятерка. - На эту же облигацию можно выиграть пятьдесят тысяч. Прямой расчет.

- Вы вот что, друзья мои, - сказал режиссер, - до крупных выигрышей еще далеко, и делать вам здесь нечего. Идите готовиться к выступлению.

Прибежал на минуту Остап, убедился в том, что все обитатели парохода сидят в тиражном зале и, сказав: «Электричество плюс детская невинность - полная гарантия добропорядочности фирмы», - снова убежал на палубу.

Воробьянинов! - шепнул он. - Для вас срочное дело по художественной части. Станьте у выхода из коридора первого класса и стойте. Если кто будет подходить - пойте погромче.

Старик опешил.

Что же мне петь?

Уж во всяком случае не «Боже, царя храни». Что-нибудь страстное - «Яблочко» или «Сердце красавицы». Но предупреждаю, если вы вовремя не вступите со своей арией!.. Это вам не Экспериментальный театр! Голову оторву.

Великий комбинатор, пришлепывая босыми пятками, вбежал в коридор, обшитый вишневыми панелями. На секунду большое зеркало в конце коридора отразило фигуру Бендера . Он читал табличку на двери: «Ник. Сестрин. Режиссер театра Колумба». Вслед за тем зеркало очистилось. Затем в зеркале снова появился великий комбинатор. В руке он держал стул с гнутыми ножками. Он промчался по коридору, замедлив шаги, вышел на палубу и, переглянувшись с Ипполитом Матвеевичем, понес стул наверх к рубке рулевого. В стеклянной будочке рулевого не было никого. Остап отнес стул на корму и наставительно сказал:

Стул будет стоять здесь до ночи. Я все обдумал. Здесь почти никто не бывает, кроме нас. Давайте прикроем стул плакатами, а когда стемнеет - спокойно ознакомимся с его содержимым.

Через минуту стул, заваленный фанерными листами и лоскутьями кумача, перестал быть виден. Ипполита Матвеевича снова охватила золотая лихорадка.

А почему бы не отнести его в нашу каюту? - спросил он нетерпеливо. - Мы б его вскрыли сейчас же. И если бы нашли бриллианты, то сейчас же на берег...

А если бы не нашли? Тогда что? Куда его девать? Или, может быть, отнести его назад к гражданину Сестрину и вежливо сказать: извините, мол, мы у вас стульчик украли, но, к сожалению, ничего в нем не нашли, так что, мол, получите назад в несколько испорченном виде! Так бы вы поступили?

Великий комбинатор был прав, как всегда. Ипполит Матвеевич оправился от смущения только в ту минуту, когда с палубы понеслись звуки увертюры, исполняемой на кружках Эсмарха и пивных батареях.

Тиражные операции на этот день были закончены. Зрители разместились на береговых склонах и, сверх всякого ожидания, шумно выражали свое одобрение аптечно-негритянскому ансамблю. Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд гордо поглядывали, как бы говоря: «Вот видите! А вы утверждали, что широкие массы не поймут. Искусство всегда доходит!»

Затем на импровизированной сцене колумбовцами был разыгран легкий водевиль с пеньем и танцами, содержание которого сводилось к тому, как Вавила выиграл пятьдесят тысяч рублей и что из этого вышло. Артисты, сбросившие с себя путы никсестринского конструктивизма, играли весело, танцевали энергично и пели милыми голосами. Берег был вполне удовлетворен.

Вторым номером выступил виртуоз-балалаечник. Его визитка и пробор, рассекающий волосы на две жирные половины, вызвали в зрителях недоумение и иронические возгласы. Аудитории не верилось, что франтик сумеет справиться с таким уважаемым инструментом, как балалайка.

Виртуоз сел на скамейку, расправил фалды и медленно начал венгерскую рапсодию Листа. Постепенно ускоряя ритм, виртуоз-балалаечник достиг вершин балалаечной техники. Скептики были сражены, но энтузиазма не чувствовалось. Тогда виртуоз заиграл «Барыню». Берег покрылся улыбками.

«Барыня, барыня, - вырабатывал виртуоз, - сударыня-барыня».

Балалайка пришла в движение. Она перелетела за спину артиста, и из-за спины слышалось: «Если барин при цепочке, значит, барин без часов». Она взлетала на воздух и за короткий свой полет выпускала немало труднейших вариаций.

Балалаечник бисировал до тех пор, пока у него не полопались струны.

Наступил черед Жоржетты Тираспольских. Она вывела с собой табунчик девушек в сарафанах. Концерт закончился русскими плясками.

Пока «Скрябин» готовился к дальнейшему плаванью, пока капитан переговаривался в трубу с машинным отделением и пароходные топки пылали, грея воду, духовой оркестр снова сошел на берег и, к общему удовольствию, стал играть танцы. Образовались живописные группы, полные движения. Закатывающееся солнце посылало мягкий абрикосовый свет. Наступил идеальный час для киносъемки. И действительно, оператор Полкан, позевывая, вышел из каюты. Воробьянинов, который уже свыкся с амплуа всеобщего мальчика, осторожно нес за Полканом съемочный аппарат. Полкан подошел к борту и воззрился на берег. Там на траве танцевали солдатскую польку. Парни топали босыми ногами так, будто хотели расколоть нашу планету. Девушки плыли. На террасах и съездах берега расположились зрители. Французский кинооператор из группы «Авангард» нашел бы здесь работы на трое суток. Но Полкан, скользнув по берегу крысиными глазками, сейчас же отвернулся, рысью подбежал к председателю комиссии, поставил его к белой стенке, сун ул в е го руку книгу и, попросив не шевелиться, долго вертел ручку аппарата. Потом он увел стесненного председателя на корму и снял его на фоне заката.

Закончив киносъемку, Полкан важно удалился в свою каюту и заперся.

Снова заревел гудок, и снова солнце в испуге убежало. Наступала вторая ночь. Пароход был готов к отходу.

По коридорам и лесенкам бегал Персицкий, разыскивая исчезнувшего корреспондента ТАСС. Корреспондента нигде не было. Только тогда, когда уже убирали сходни, корреспондент объявился. Он бежал вдоль берега, спотыкаясь, гремя баночками и размахивая удочкой.

- Человека забыли! - кричал он протяжно. - Человека забыли! Пришлось подождать.

- Чтоб вас черт побрал! - сказал Персицкий, когда истомленный корреспондент прибыл. - Рыбу ловили?

- Ловил.

- Где же ваши осетры, налимы и раки?

- Нет, это черт знает что! - заволновался корреспондент. - Распугали всю рыбу своими оркестрами! И даже наконец, когда одна рыба уже клюнула, заревел этот ужасный гудок, и рыба тоже убежала. Нет, товарищи, в таких условиях работать совершенно невозможно!.. Совершенно!..

Разгневанный корреспондент пошел к капитану справляться о ближайшей остановке.

- Сначала Юрино, - сказал капитан, - потом Козьмодемьянск, потом Васюки, Мариинский посад, Козловка. Потом Казань. Идем по расписанию тиражной комиссии.

Узнав то, что узнают все: сколько, приблизительно, такой пароход может стоить и как он назывался до революции, - корреспондент перешел на не менее тривиальные расспросы о волжских перекатах и мелях.

- Ну, это дело темное, - вздохнул капитан, - когда как. Каждый день дно может перемениться. На это обстановка есть.

- Какая обстановка? - удивился корреспондент.

- Маяки, буи, семафоры на берегах. Это и называется обстановкой. А главное - практика. Вот сынишка мой...

Капитан показал на двенадцатилетнего мальчугана, сидевшего у поручней и глядевшего на проплывающие берега.

- Настоящий волгарь будет. Лучше меня фарватер знает. С шести лет его с собой вожу. Разговор с корреспондентом прервал заведующий хозяйством. За ним шел несколько растерянный

директор бриллиантовой концессии.

- Это наш художник, - сказал завхоз, - мы тут делаем транспарант. Так вот, нельзя ли будет прикрепить его к капитанскому мостику? Оттуда его будет видно со всех сторон.

- Ну, тогда рядом!

- Рядом - пожалуйста! Завхоз обратился к Остапу.

- А вам, товарищ художник, удобно будет сбоку от капитанского мостика?

- Удобно, - со вздохом сказал Бендер.

- Так смотрите же! С утра приступайте к работе.

Остап со страхом помышлял о завтрашнем утре. Ему предстояло вырезать в картоне фигуру сеятеля, разбрасывающего облигации. Этот художественный искус был не по плечу великому комбинатору. Если с буквами Остап кое-как справлялся, то для художественного изображения сеятеля уже не оставалось никаких ресурсов.

Так имейте в виду, - предостерегал толстяк, - с Васюков мы начинаем вечерние тиражи, и нам без транспаранта никак нельзя.

Пожалуйста, не беспокойтесь, - заявил Остап, надеясь больше не на завтрашнее утро, а на сегодняшний вечер, - транспарант будет.

После ужина, на качество которого не могли пожаловаться даже такие гурманы, как Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд, после таких разговоров на корме:

- А как будет со сверхурочными?

- Вам хорошо известно, что без разрешения инспекции труда мы не можем допустить сверхурочных.

- Простите, дорогой товарищ, наша работа протекает в условиях ударной кампании...

- А почему же вы не запаслись разрешением в Москве?

- Москва разрешит постфактум.

- Пусть тогда постфактум и работают.

- В таком случае я не отвечаю за работу комиссии.

После всех этих и иных разговоров наступила звездная ветреная ночь. Население тиражного ковчега уснуло. Львы из тиражной комиссии спали. Спали ягнята из личного стола, козлы из бухгалтерии, кролики из отдела взаимных расчетов, гиены и шакалы звукового оформления и голубицы из машинного бюро.

Не спала только одна нечистая пара. Великий комбинатор вышел из своей каюты в первом часу ночи. За ним следовала бесшумная тень верного Кисы.

- Одно из двух, - сказал Остап, - или - или.

Они поднялись на верхнюю палубу и неслышно приблизились к стулу, укрытому листами фанеры. Осторожно разобрав прикрытие, Остап поставил стул на ножки, сжав челюсти, вспорол плоскогубцами обшивку и залез рукой под сиденье.

Ветер бегал по верхней палубе. В небе легонько пошевеливались звезды. Под ногами глубоко внизу плескалась черная вода. Берегов не было видно. Ипполита Матвеевича трясло.

Письмо отца Федора, писанное им в Баку из меблированных комнат «Стоимость» жене своей в уездный город N.

Дорогая и бесценная моя Катя!

С каждым часом приближаемся мы к нашему счастью. Пишу я тебе из меблированных комнат «Стоимость», после того как побывал по всем делам. Город Баку очень большой. Здесь, говорят, добывается керосин, но туда нужно ехать на электрическом поезде, а у меня нет денег. Живописный город омывается Каспийским морем. Оно действительно очень велико по размерам. Жара здесь страшная. На одной руке ношу пальто, на другой пиджак - и то жарко. Руки преют. То и дело балуюсь чайком. А денег почти что нет. Но не беда, голубушка Катерина Александровна, скоро денег у нас будет во множестве. Побываем всюду, а потом осядем по-хорошему в Самаре подле своего заводика и наливочку будем распивать. Впрочем, ближе к делу.

По своему географическому положению и по количеству народонаселения город Баку значительно превышает город Ростов. Однако уступает городу Харькову по своему движению. Инородцев здесь множество. А особенно много здесь армяшек и персиян. Здесь, матушка моя, до Тюрции недалеко. Был я и на базаре. Очень живительное зрелище, хотя базар грязнее, чем в городе Ростове, где я так же был на базаре. И видел я много тюрецких вещей и шалей. Захотел тебе в подарок купить мусульманское покрывало, только денег не было. И подумал я, что когда мы разбогатеем (а до этого днями нужно считать), тогда и мусульманское покрывало купить можно будет.

Ох, матушка, забыл тебе написать про два страшных случая, происшедших со мною в городе Баку: 1) Уронил пиджак брата твоего булочника в Каспийское море и 2) В меня на базаре плюнул одногорбый верблюд. Эти оба происшествия меня крайне удивили. Почему власти допускают такое бесчинство над проезжими пассажирами, тем более что верблюда я не тронул, а даже сделал ему приятное - пощекотал хворостинкой в ноздре. А пиджак ловили всем обществом, еле выловили, а он возьми и окажись весь в керосине. Уж я и не знаю, что скажу брату твоему булочнику. Ты, голубка, пока что держи язык за зубами. Обедает ли еще Евстигнеев, а если нет, то почему?

Перечел письмо и увидел, что о деле ничего не успел тебе рассказать. Инженер Брунс действительно работает в Азнефти. Только в городе Баку его сейчас нету. Он уехал в двухнедельный декретный отпуск в город Батум. Семья его имеет в Батуме постоянное местожительство. Я говорил тут с людьми, и они говорят, что действительно в Батуме у Брунса вся меблировка. Живет он там на даче, на Зеленом мысу, такое там есть дачное место (дорогое, говорят). Пути отсюда до Батума - на 15 рублей с копейками. Вышли двадцать сюда телеграфом, а из Батума все тебе протелеграфирую. Распространяй по городу слухи, что я все еще нахожусь у одра тетеньки в Воронеже. Твой вечно муж Федя.

Постскриптум: Относя письмо в почтовый ящик, у меня украли в номерах «Стоимость» пальто брата твоего булочника. Я в таком горе! Хорошо, что теперь лето. Ты брату ничего не говори.

В октябре 1922 года советским правительством было принято решение об эмиссии золотых червонцев в виде монет. Вначале предполагалось выпустить несколько типов, отличных друг от друга по рисунку лицевой стороны.

Один тип должен был отразить рабочую тематику - мастера у станка, второй - крестьянина на фоне фабричного города. Особый рисунок предлагалось сделать у червонцев, предназначенных для Закавказья. Однако утвердили всего один тип монеты. На лицевой стороне ее было помещено изображение крестьянина-сеятеля с лукошком на фоне фабричного города. На гербовой - герб РСФСР и лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Интересна история возникновения самого сюжета с «Сеятелем». Писательница Ольга Воронова, подготовившая для серии «Жизнь замечательных людей» книгу о Шадре, привела сведения о том, как этот мастер работал над скульптурами «Крестьянин» и «Сеятель».
В поисках наиболее яркого типажа Шадр приехал на Урал в деревню Прыговую Шадринского уезда, того самого, который подарил скульптору его псевдоним. Здесь ему бросился в глаза колоритный облик старого крестьянина деда Павла. Тому, как говорили, было тогда уже 115 лет. Дед часами сидел у дома на завалинке и грелся на солнце.
Скульптор устроился рядом и стал долго, пространно рассказывать старику о целях своего приезда. Дед упрямо отмалчивался. Решив, что он плохо слышит, Шадр повторил рассказ более громко. Потом, решившись, спросил, не согласится ли тот позировать ему. Тут дед встал и даже замахнулся на приезжего палкой.
- Окаянный, что ты меня улещаешь? Я на карточку-то отродясь не снимался, а ты с меня куклу стряпать хошь…
Скульптор вынужден был продолжать поиск. Наконец, выбрал мужичка «типа стрельца с картины Сурикова», лучшего сеяльщика округи. «Лукошко его вмещает два пуда зерна, - вспоминал Шадр. - Подвесив его через плечо на шею, он рыскает по полю, как собака добычу ищет, и разбрасывает зерно одновременно той или другой рукой».
Только и этого мужика уговорить не удалось. «Я не пойду, - заявил он, - чай-то не маленький».
Лишь значительно позже с помощью более дипломатичных деревенских родственников и уже не лобовой атакой, а тонким подходом удалось уговорить стать натурщиком Перфилия Петровича Калганова, бородатого крепкого мужика. С него Шадр ваял бюст «Крестьянина». Глядя на это произведение, испытываешь уважение к простому русскому земледельцу - столько душевной силы, затаенного ума, несгибаемой воли читается в его чертах.
Второго натурщика для скульптуры «Сеятель» выбрать мастеру уже было проще. Вызвался позировать Киприан Кириллович Авдеев, хитрый, работящий мужик. С Авдеева Шадр лепил поясное изображение крестьянина, вышедшего в поле с лукошком на посевную страду. К удивлению Авдеева, позировать оказалось не проще, а даже труднее, чем сеять. Крестьянин был вынужден стоять в заданной позе на солнцепеке. «Жара несусветная, - вспоминал Авдеев. - Я стою голый среди ограды на подставке. Рука на отлете затекает, а пошевелить ею нельзя. Пот градом, а он, Иванов, значит, вокруг меня танцует, и оттуда зайдет, и отсюда подойдет. А то заставит меня насыпать в лукошко песку и ходить - язви его! - вдоль ограды: рассеивать, значит».
Исследователи, высоко оценивая художественные достоинства скульптур Шадра, считают, что «Сеятель» похож на героя русских былин Микулу Селяниновича. «Не кабальным - вольным трудом связан он с землей, матерью всего живого и сущего. Взмахи его руки, - писала О. Воронова, - апофеоз свободы и силы. Да и весь образ построен по тому же принципу, по которому строили образы богатырей народные сказители».
«С одной стороны, - говорил о «Сеятеле» историк В. П. Бирюков, - это глубоко реалистическая фигура, а с другой - вовсе не простой сеятель, а целый символ всего сеющего крестьянства, священнодействующего при этом важном этапе своей работы, бодро и уверенно шагающего по пашне, с полным сознанием, что им, сеятелем, жив род людской».
Кстати, на монетах достоинством в двадцать евро-центов, выпускаемых во Франции, одна из сторон оформлена по евростандарту, установленному для всех стран, принявших новую валютную систему, а на другой изображена фигура Сеятельницы, разбрасывающей зерно. Еще раньше этот рисунок украшал почтовые марки Франции.
В наше время знаменитые скульптуры Шадра находятся в Третьяковской галерее. Сделанные с них разными художниками рисунки органически вошли в оформление многих денежных знаков и почтовых марок РСФСР.
Изображение «Сеятеля» помимо золотой монеты было помещено на купюре достоинством в три червонца образца 1924 года, на облигациях выигрышных займов (1924, 1925, 1927 годы).

К сожалению, в очень интересной работе О. Вороновой «Шадр» есть фактические неточности, которые стоит иметь в виду коллекционеру.
«В конце 1923 года, - читаем в книге, - выпускаются последние двадцатитысячные купюры с изображением «Красноармейца» и «Крестьянина». В следующем, 1924-м - пятирублевые с «Сеятелем» и «Рабочим». Потом облигации Первого, Второго, Третьего крестьянских займов. Марки, опять деньги, опять марки - ежегодно до 1931-1932 годов. Портреты шадринских крестьян публикуются повсюду, даже на обложке дешевых папирос «Смычка».
В порядке уточнения отметим, что в 1923 году вы­пущены две купюры по сюжетам скульптур Шадра - номиналом в 15 тысяч рублей с «Крестьянином» и 25 тысяч рублей с «Красноармейцем».

Купюра достоинством в пять рублей образца 1924 года несла на себе изображение работающего на пашне трактора, и «Сеятеля» на ней не было. Только в 1925 году в оборот был пущен государственный казначейский билет пятируб­левого номинала с изображением «Рабочего».

«Сеятель» Шадра стал в определенной мере символом эпохи. Он вошел и в российскую литературу.
Роман «Двенадцать стульев» И. Ильфа и Е. Петрова пользуется невероятной популярностью и поныне. Ка­ждое новое поколение читателей открывает в нем для себя что-то новое. В то же время, хотим мы того или нет, сейчас люди уже не в состоянии понимать некото­рые детали, приметы эпохи, которые страшно веселили современников Ильфа и Петрова.
Вот сцена, в которой талантливый, но «пустокарманный» Остап Бендер выступает в качестве художника на агитпароходе «Скрябин». Он начинает рисовать плакат, на котором по замыслу нужно было изобразить сеятеля, разбрасывающего облигации. Как должен был бы выглядеть плакат, нетрудно представить, зная о «Сеятеле» Шадра. А что вышло у Бендера, в романе описано так:
«Рисунок, сделанный хвостом непокорного мула, по сравнению с транспарантом Остапа показался бы музейной ценностью. Вместо сеятеля, разбрасывающего облигации, шкодливая рука Остапа изобразила некий с икорной головой и тонкими плетьми вместо рук».
Читатель-современник писателей, на которого «Сеятель» глядел со всех сторон, конечно же, взрывался смехом, когда доходил до сахарной головы, вышедшей из-под кисти великого комбинатора.
Итак, червонец «Золотой сеятель», датированный 1923 годом, стал первой металлической монетой Советской России. Сегодня он считается большой нумизматической редкостью.
Популярность «Золотого сеятеля» среди нумизматов подвигла Государственный Банк СССР на выпуск золотых новоделов, которые предназначались для продажи за границей. Для пробы в 1975 году отчеканили 250 тысяч монет. Затем в 1976 году их выпустили уже 1 миллион, в 1977 году - 2 миллиона и т.д.

Того эффекта, на который рассчитывал Госбанк, достигнуто не было. Коллекционеров привлекала не просто монета «Золотой сеятель», а именно та, что несла на себе дату «1923». Определенное количество новоделов все же было продано за рубежом за валюту, но не по коллекционной цене червонца 1923 года, а по цене золота, заключенного в монете с небольшой нумизматической надбавкой.

После ликвидации Государственного Банка СССР Банк России до сих пор реализует остатки червонцев-новоделов внутри страны.