Как постепенно усиливается разочарование карла какие. Характеристика героев по произведению шиллера «разбойники»

Карл Моор — типичный штюрмерский герой, «бурный гений», одиночка, решившийся на бунт против всего общества. С гневом клеймит он свой постыдный век: «Пропади он пропадом, этот хилый век кастратов, спо­собный только пережевывать подвиги былых времен». Карл Моор оклеветан с помощью подложных писем своим собственным братом Францем. Доведен­ный до отчаяния, Карл становится атаманом разбойников и начинает борьбу против ненавистного ему порядка, пытается в одиночку восстановить справедливость. Его идеал — республиканские Греция и Рим, исполненные гражданской доблести герои Плутарха.

Однако натура Карла Моора полна контрастов, внутренних противоречий. Эмоциональное берет в нем верх над рациональным: на открытый протест его толкает про­клятие отца. С крахом семейной гармонии для него рушится гармония всего мира, он готов обратить свою ненависть против всего рода человеческого: «О, я хо­тел бы отравить океан, чтобы из всех источников лю­ди выпивали смерть!» Шиллер показывает, как посте­пенно нарастает конфликт Карла с самим собой и с ос­тальными разбойниками. Карл не грабит, он мстит. Но постепенно герой с ужасом осознает, что жертвами его мести (пусть лишь от рук его подопечных) невольно становятся и невиновные: «Но детоубийство? Убийст­во женщин? Убийство больных? О, как тяжко гнетут меня эти злодеяния!» Став невольной причиной смер­ти отца, в отчаянии убив возлюбленную Амалию фон Эдельрейх, Карл в финале решает добровольно сдаться властям. Герой отрекается не от самой идеи справедливости, а от избранного им пути. Шиллер развенчивает индивидуалистический бунт, показывает его бесперспективность.

ФОТО Getty Images

Почему одни люди добиваются успеха, несмотря на все трудности и неблагоприятные обстоятельства, а другие только мечтают об этом, но удача каждый раз словно обходит их стороной? Сегодня многие психологи считают, что наша судьба зависит от ментальных установок, которые становятся привычками и управляют нашей жизнью. Некоторые установки становятся тормозом на пути нашего развития и заставляют нас разочароваться в жизни даже тогда, когда у нас есть все причины быть счастливыми.

1. Не прощать других

Многие люди ставят знак равенства между «прощать» и «забывать». Но это неверно. Если мы пытаемся сделать вид, что ничего не произошло, мы лишь проглатываем свои переживания, загоняем их вглубь себя. По-настоящему простить означает освободиться от чувства обиды. Принять то, что случилось, но разрешить себе двигаться дальше. Сказать себе: «Да, мне было больно, но я не позволю чувству мести и желанию что-то доказать обидчику управлять мной». Прощение вовсе не отменяет тот факт, что кто-то поступил с вами несправедливо. Это лишь позволяет вам больше не страдать из-за этого.

2. Не прощать себя

Еще важнее – не застревать на ошибках, которые вы делаете. Сожаления, чувство унижения, стыда и вины из-за одной ошибки может преследовать нас годами. И последующие негативные мысли, стресс и пессимистические установки могут сформировать у вас негативный взгляд на мир – и все из-за чувства, что вы недостойны хорошего отношения к себе. На самом деле умение прощать себя помогает даже тем, кто находится в состоянии депрессии. Если вас преследуют мысли о прошлых ошибках, начните замечать и анализировать их: когда они проявляются сильнее? какие чувства они приносят с собой? что заставляет их уйти? Если вы тратите время на бесконечную войну со своими мыслями, постарайтесь проложить путь наружу с помощью разума. Задача в том, чтобы научиться принимать эти мысли без того, чтобы соглашаться с ними: «Снова эта мысль о том, что я была жестока по отношению к своим родителям. Привет, мысль. Да, я знаю, что ты здесь. Но ты не можешь достать меня сейчас, у меня есть дела поважнее – решить, что я буду есть на обед».

3. Мыслить по принципу «все или ничего»

Удивительно, сколько нездоровых психологических состояний происходят от мышления в стиле «пан или пропал». От панического расстройства до заниженной самооценки, от перфекционизма до чувства безысходности. Черно-белое мышление по определению делает ваш взгляд на мир более однобоким. Он усиливает негативные черты, заставляя их выглядеть более значительными, чем они есть. Он заставляет вас концентрироваться на ваших ошибках, видеть в других людях и обстоятельствах только плохое. Понаблюдайте за собой: проявляется ли эта привычка в вашей повседневной жизни? Способность четко отделять черное от белого может быть полезна, когда вы отбираете одежду для стирки, но для жизни в целом она менее применима.

4. Судить других слишком строго

Если вы постоянно разочарованы и раздосадованы из-за поведения окружающих людей, это может значить, что у вас полоса невезения и вы не получаете того отношения к себе, которого вы достойны. Это также может означать, что вы выбираете не тех людей. Или, скорее всего, у вас очень жесткие стандарты, по которым вы оцениваете поведение других людей. Возможно, вы столь же требовательны и к себе. Но иногда мы критикуем других именно потому, что видим в них черты, присущие и нам, – черты, которые мы не хотим признавать. Обратите внимание, что действительно происходит, когда вы злитесь на кого-то, будь то незнакомый человек, который не пропустил вас на дороге, или ваш неряшливый сосед. Подумайте о том, насколько целостную картину вы видите? Что, если вместо того, чтобы купаться в своем раздражении, вы задумаетесь, когда в последний раз вы сами совершали похожую ошибку? И какой отклик она могла вызвать у других? Сопереживание, даже когда вы меньше всего на это настроены, может быть мощным способом побороть гнев.

5. Думать, что ничто не изменится к лучшему

Но даже умеренная вера в то, что в вашей жизни ничего не изменится к лучшему, может приносить существенный вред. Например: «мой сын никогда не сможет добиться в жизни чего-то значительного», «я никогда не смогу вылезти из долгов», «мир – ужасное место, и становится только хуже». Эти убеждения могут настолько завладеть нашим разумом, что сделают нас глухими и слепыми к тем знакам, которые свидетельствуют об обратном. Но жизнь состоит из взлетов и падений. Спад, каким бы катастрофическим он ни казался, всегда сменяется подъемом. Если мы верим, что жизнь движется только по нисходящей, мы лишаем себя радости жизни и пропускаем те дни, когда счастье стучится к нам в дверь. Представьте, насколько умиротворенно вы будете чувствовать себя, если просто поверите в то, что сегодняшние трудности – это не навсегда.

6. Верить в то, что ваша жизнь вам неподвластна

Выученная беспомощность, которую впервые описал психолог Мартин Селигман (Martin Seligman), включает убеждение, что мы не можем контролировать то, что происходит в нашей жизни, даже если на самом деле это не так. Это мировоззрение имеет прямую связь с вероятностью депрессии. Оно формируется в детстве, когда мы на самом деле не были хозяевами своей жизни и нас убеждали в нашей несамостоятельности и неспособности что-то сделать. Такой сценарий приводит к тому, что мы теряем интерес к своей жизни и не решаемся ничего в ней изменить. И чем дольше мы бездействуем, тем сильнее нас засасывает чувство безнадежности. Напротив, когда мы решаемся действовать, мы начинаем видеть возможности и плоды своих трудов.

7. Верить, что все образуется само собой

Иногда вера в то, что все «утрясется», «перемелется», «устаканится», может быть почти такой же разрушительной, как и представление о том, что этого никогда не случится. Скажем, если ваш партнер злоупотребляет алкоголем и ведет себя вызывающе, вряд ли эта ситуация изменится сама собой. Но многие люди верят в то, что в мире существует высшая справедливость и за наши страдания мы рано или поздно получим воздаяние. Надежда на то, что Мироздание пошлет нам счастье, не только грозит нам разочарованием (если этого не случится). Она ставит нас в то же беспомощное положение, когда мы не готовы слушать себя и поступать в соответствии со своими глубинными желаниями и интересами.

8. Делать слишком широкие обобщеня

Это одно из «когнитивных искажений», описанных психотерапевтом Аароном Беком (Aaron Beck). Часто оно выражается в следующем заключении: «Мне не везет в чем-то одном – значит, я неудачник». Склонность делать неоправданно широкие выводы наблюдается у тех людей, чей взгляд на мир проникнут пессимизмом. Иногда такой тип мышления даже выглядит как паранойя: «дай им палец, они руку откусят» или «стоит дать слабину, и тебя растопчут». Конечно, не каждый встреченный нам человек – образец добродетели. Но это не значит, что нас окружают одни мошенники и бессовестные манипуляторы. И если сосед отказался придержать вам дверь в подъезд, это не повод следовать его примеру. В конце концов, помогая другим, мы сами начинаем чувствовать себя лучше.

9. Не быть благодарным

Речь не только о том, чтобы благодарить людей, которые заботятся о вас или просто проявляют свое расположение. Благодарить – и благословлять – жизнь за те счастливые моменты, которые она нам дарит, – значит обеднять себя. Что лучше – устроить скандал из-за того, что в ресторане вас заставляют долго ждать своего заказа, или подумать о том, какая чудесная сегодня погода и как прекрасно ваша спутница выглядит в этом платье? Некоторые считают это сентиментальным. Ну и пусть – если это дарит нам чувство душевного равновесия и спокойствия. В конце концов, цинизм и желчность еще никого не сделали счастливым.

Андреа Бониор (Andrea Bonior) - клинический психолог, блогер и писатель, автор книги «Отлаженная дружба: полный путеводитель по выбору друзей, расставанию с друзьями и сохранению контакта с друзьями» (The Friendship Fix: The Complete Guide to Choosing, Losing and Keeping Up with Your Friends, St. Martin"s Griffin, 2011). Ее сайт drandreabonior.com.

ПРАКТИЧЕСКИЙ КУРС

НЕНАВИСТЬ К ДЕСПОТИЗМУ И СТРАСТНОЕ СТРЕМЛЕНИЕ ИЗМЕНИТЬ СОЦИАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК В ДРАМЕ Ф. ШИЛЛЕРА «РАЗБОЙНИКИ»

План

1. Сюжет и проблемы драмы.

2. Карл Моор. Конфликт с моральным и государственным устройством феодальной Германии.

3. Образы Франца и Амалии.

4. Характеристика разбойников.

5. Республиканский мировой идеал в драме.

Задания для подготовительного периода

1. Подумайте, до какого морального упадка приходит Карл Моор.

2. Можно ли оправдать «благородное разбой» или «высокую месть».

Литература

1. Тураев С. В. От Просвещения к романтизму. - М., 1983.

2. Хаге Ф. Мыслитель, поэт, драматург - борец за свободу // Зарубежная литература. - 2005. - № 39 (439). - С. 15 - 17.

3. Шайкевич Бы. О. Чтобы не «ползать моллюском». Материалы к изучению драмы Фридриха Шиллера «Разбойники» // Всемирная литература и культура в учебных заведениях Украины. - 2004. - № 7. - С. 39 - 40.

4. Шиллер Ф. Статьи и материалы. - М., 1966.

Инструктивно-методические материалы

Прочитав новеллу Д. Шуберта «К истории человеческого сердца», размещенную в январском номере журнала «Швабіше магазин» за XVII 75 г., Шиллер решил написать драму. Вдохновил его не столько сюжет о вражде двух братьев, сколько пролог, в котором писатель с болью в душе обвинял современную немецкую литературу в пассивности, бездеятельности, искаженном изображении жизни в Германии. «Для того, чтобы брать персонажей из среды своего народа, - читал там Шиллер, - нужно гораздо больше свободы, чем у нас, бедных немцев, когда каждое меткое слово, выскользнувшее из-под пера человека с открытыми глазами, может проложить ему путь в общество тюремных жителей». И Шуберт разрешил «любому гению сделать из этой повести комедию или роман, если только он по слабости не перенесет места действия в Испанию или Грецию вместо родной немецкой земли».

Предупреждение о возможном тюремное заключение не испугало Ф. Шиллера. Наоборот, он прямо сказал близкому другу в академии, что напишет книгу, «которая обязательно будет сожжена рукой палача».

Замысел трагедии связан не только с новеллой Шуберта, где речи нет о разбойниках. В нем прослеживалось влияние других источников. На впечатлительного Ф. Шиллера влияли образ благородного разбойника Роке из романа Сервантеса «Дон Кихот», рассказ его наставника Абеля о известного швабского разбойника Зуневінте Шване, бунтарские драмы «бурных гениев».

Как отмечал В. Г. Белинский, эта драма- «пламенный, дикий дифирамб, подобно лаве исторгнувшейся из глубины юной энергической души».

На Самом Деле Ф. Шиллер около пяти лет долго и упорно работал над трагедией. Творить ему приходилось в тяжелых условиях академической казармы, где запрещалась любая свободное творчество, где даже письма тщательно пересматривались. Писал их во время скучных занятий или в лазарете, притворившись больным, иногда по ночам во время обязательного дежурства, а написанные сцены прятал в различных медицинских книгах.

Давая читать рукопись друзьям, драматург требовал беспристрастного выражения мнений. Судя по воспоминаниям друзей, он вносил к написанному много поправок. Поскольку первый рукопись утрачена, как и первое книжное издание драмы, то нам неизвестно, в чем заключались эти изменения.

Лишь в XVIII 81 году за свой счет анонимно Ф. Шиллер печатает «Разбойников» - 800 экземпляров. Самое дешевое из всех возможных изданий привело к сиюминутных волнений среди читателей. Писатель обратил внимание на себя со стороны одного из лучших немецких театров - Мангеймського. Шиллер счастлив: драматическая сцена - единственная трибуна «в океане бесправия», с которой можно действенно проповедовать, учить, вдохновлять. На премьеру своей пьесы «другого государства» полковой врач пробирался тайно. Лучшие актеры, в том числе несравненный Август Вильгельм Іфланд, были заняты в спектакле.

Второе издание «Разбойников» вышло уже с именем автора и виньеткой на титульном листе, изображавшая разгневанного льва, с надписью на латыни: «На тиранов!»

Это был лозунг глубоко воспринятой революционности, вызывающе исповедовалась. Это был голос и требование передовой мысли того времени, что осмыслила необходимость борьбы с феодальными князьями, с тиранией, под гнетом которой изнывал немецкий народ.

В драме параллельно развивались две сюжетные линии: Франца Моора в кругу его родных и жителей замка (старый граф Моор, Амалия, слуги) и Карла Моора в окружении разбойников.

Первая сюжетная линия - это линия интриги Франца. Читатели стали свидетелями, как постепенно, шаг за шагом, он приближался к своей цели - стать полновластным хозяином замка. Сначала путем клеветы и обмана убрал со своего пути Карла (ибо тот, как старший брат, имел все права наследника), пытался опорочить его перед невестой Амалией; затем угрозой принуждал ее к браку; лживой вестью о смерти Карла привел старого отца к тяжелой болезни; наконец, заключил немощного графа к башне, где того ждала голодная смерть. Когда же он узнал в загадочном посетителю замка брата Карла, то дал слуге тайный приказ убить его. Эта линия закончила смертью самого интригана.

Вторая сюжетная линия - это линия Карла Моора и разбойников. Через коварство Франца Карл оставался без средств к существованию. Его преследовали жандармы. В отчаянии он соглашается на предложение друзей и стал атаманом шайки разбойников. Далее эта линия развивалась своеобраВНО: зритель не видел на сцене актов разбоя или расплаты, а узнал о них из рассказов действующих лиц. Так, в сцене с патером Карл Моор рассказал о каждом из четырех колец на его руке: они некогда принадлежали жестоким и бесчестным людям, которых настигло возмездие. Это и рассказ Шпігельберга о свои циничные выходки и бесчинства, и рассказ Роллера о том, как разбойники подожгли со всех сторон город, чтобы помочь ему бежать из-под виселицы. Сюда же относилась трагическая рассказ Косинского о его бесчестье. Выслушав этот рассказ, Карл Моор немедленно погрузился мстить, но самой мести в произведении не показано. Эпизод штурма замка Моорів также не показан развернуто. Дело здесь не только в том, что на сцене трудно показать массовые эпизоды. Авторский замысел глубже: Ф. Шиллер пытался прежде всего заглянуть в душу персонажей, показать их отношение к событиям и к собственным поступкам. Вот почему в произведении много монологов, прежде всего главных антагонистов - Карла и Франца. Характеризовали герои также через песни, которые пели. Это песня Амалии о прощании Гектора с Андромахой, песня Карла о Брута и Цезаря, песня разбойников. Раскрытие характеров, внутреннего мира персонажей позволило автору вынести на рассмотрение зрителя определенные моральные проблемы.

«Разбойники» задуманные как социально-психологическая драма. Социальные начала раскрывались в стремлении персонажей занять определенное место в обществе. В этой драме пытались утвердиться вопреки морали (Франц), другие - пытаются вернуть себе это право справедливой силой (Карл), третьи стремились отстоять это право как свое законное (Амалия), еще другие теряли его вследствие слабости и пассивности (граф Моор). Разбойники объявили войну обществу, а себя ставили вне его.

Психологическое начало раскрывалось очень широко - через показ переживаний, мыслей, жизненных позиций персонажей. Особенно это касалось трех главных персонажей - Карла Франца и Амалии.

Отметим, что в основу композиции произведения лежит принцип контраста. Это не только контрастное чередование сцен, но и противопоставление образов - персонажей. Противопоставлялись два брата - Карл и Франц, один из которых честный и порядочный человек, другой - подлец. Разбойники противопоставлялись их предводителю - Карлу Моору, который очень отличался от собратьев характером и мотивами поступков: он хотел справедливости, в то время, как они с целью ограбления искали опасных приключений. Среди разбойников одни вызвали сразу, как циничный Шпігельберг, другие - симпатию, как Косинский. В замке Моорів безволен, легко подвержен чужим влияниям старый граф резко отличался от волевой и здравомыслящего Амалии.

В начале пьесы Карл предстал перед читателями как студент Лейпцигского университета. Это человек неустанной энергии и светлого ума. Его любимый писатель - Плутарх, известный автор героических биографий людей античности. Однако в современной жизни Карл не видит ни таких героев, ни возможностей совершать героические поступки. Поэтому энергия юноши нашел проявление в студенческих легкомысленных шалостях. При этом он никогда не унижал человеческого достоинства, не обманывал простодушных, не обижал бедняков. Ему неприятно выслушивать циничное повествование Шпігельберг о его подлые поступки.

За полученный долг герою пришлось отсидеть в тюрьме. С тех пор жандармы следят за ним и его друзьями.

Карл решил покончить с прошлым. Он прислал отцу письмо, где искренне каялся в своих ошибках. Ответ, написанная рукой брата, вроде как от имени отца, поразила его. За мгновение он оказался выброшенным из общества и оторванным от родных. Ему не оставалось ничего другого, как согласиться на предложение своих товарищей и стать атаманом шайки разбойников. Карл объявил войну обществу, где отныне для него не было места.

Карл. «Мой дух стремится подвигов, душа свободы. Убийцы, разбойники - этими словами закон брошено мне под ноги... Люди заступили мне человечество, когда я взывал о человечности. То же прочь от меня сочувствие и человеческое милосердие! Нет у меня больше отца, нет больше любви - пусть кровь и смерть научит меня забыть все, что было когда-то мне дорого!»

Итак, Карл хотел забыть все, что связывало его с прошлой жизнью. Для него отныне не существовала и церкви: как могла она утешить человека, когда испорчена сама?

Карл. «Они проповедуют любовь к ближнему и с проклятием отгоняют от своих дверей восьмидесятилетнего слепца. Выступают против жадности, а сами истребляют население Перу ради золотых слитков... Ломают себе головы, как это могло случиться, что природа породила Иуду Искариота, а даже не худший из них продал бы святую троицу за десять сребреников... о, Хоть на вас гибель, фарисеи, фальшувальники истины, обезьяны божества!»

Но так же Карл далек и от разбойников, о чем свидетельствовали его слова и слова одного из его товарищей.

Рацман. «Он не убивает, как мы, ради по грабежу. О деньгах он, видно, не заботится... И даже ту треть добычи, которая по праву ему принадлежит, раздает сиротам, или платит за обучение бедных, но талантливых юношей. А когда надо пустить кровь помещику, который дерет шкуру со своих крестьян, или проучить негодяя в золотых галунах, который извращает законы и серебром замыливает глаза правосудию, или какого-то другого панка той же масти - тут, парень, он в своей стихии и неистовствует, как черт, словно каждая жилка у него фурией становится.»

Таким образом, Карл Моор остался совсем одиноким в мире. Разбойничья жизнь не успокоил и не залечил его душевных ран. Он страдал от внутреннего разлада, ибо осознавал, что пролитая кровь не возвышает человека в собственных глазах, а тем более не делает его героем в глазах ближнего. Наблюдая за величественным заходом солнца, говорил:

«Так умирает герой. Хочется склониться перед ним... когда я был еще мальчиком, моей любимой мечтой было так жить и так умереть (с затаенной болью). Детские мечты.»

Так насколько он далек от своих кумиров - героев Плутарха! Какими ничтожными перед масштабом истории показались его обиды и поступки! Вместо забвения, о котором он мечтал, - новые тревоги и страхи. Новому члену отряда Косинском он сказал: «Хочешь иметь громкое имя и почести? Хочешь поджогами и убийствами купить бессмертие? Запомни, юноша, не для убийц и поджигателей зеленеют лавры! Не триумфы победителей ждут бандитов, а проклятия, опасность, смерть и позор».

И самое страшное - это муки совести за невинно пролитую кровь: «А откуда тебе известно, что я не вижу ужасных снов? Или что я не зблідну на смертном ложе?»

А разорвав все связи с обществом, Карл Моор потерял опору в жизни, смысл существования: «Кто будет мне порукой? Все вокруг такое мрачное... Запутанные лабиринты.. никакого выхода... нет звезды ведущей».

В монологе пятого акта, который по своей значимости приближался к знаменитого монолога шекспировского Гамлета, герой размышлял о смерти как о единственном выходе из сложившейся ситуации, но что ждал на него после смерти.

Карл. «А что как ты закинеш меня самого в какой-то испепелен мир, что от него ты отвернул свои глаза и где теперь впереди мной не было ничего, кроме ночи в одиночестве вечной пустыни.»

Не будет ли проявлением малодушия его добровольный уход из жизни?! Нет, он готов нести ответственность за свои поступки уже здесь, на земле.

Только узнав в замке правду про отца и брата, нашел, наконец, достойную цель: месть за бесчестье отца.

Однако, человеческая кровь - всегда кровь и даже справедливое убийство - страшное убийство, и вот Карл с ужасом начал понимать, что и это убийство - такое же преступное, как все предыдущие. Он не мог очистить его. Ведь, отдавая приказ убить Франца, он не считал с родительскими чувствами старого графа, лишая отца сына. Даже преступник оставался сыном для отца. Так невольно добавил Карл еще одно преступление к предыдущим.

Когда герой узнал, что месть совершена, но не разбойниками, а рукой самой судьбы (Франс убил сам себя), он воспринял это как знак неба. Бесконечная цепь убийств и преступлений наконец прервано. Отныне царствует милосердие. Карл оставил свое страшное ремесло. Но неумолимая судьба приготовила ему последний, самый жестокий удар. Настало время расплаты за совершенные преступления и для благородного разбойника.

Разбойники ввели Амалию, которую они считали военной добычей. Узнав, кто перед ним, любящая Амалия простила Карлу его преступное ремесло. Он воскрес сердцем. Но в тот миг, когда жизнь наполнилась для него новым высоким содержанием чувство счастья, разбойники стали требовать от него наивысшей жертвы - жизнь Амалии.

Карл чувствовал себя обреченным. Нарушить присягу он не мог. Прошлое цепко держала его в своих руках. Видимо, он большой грешник, и уже никогда ему не будет спасения. С горечью отвернутся от Амалии. Девушка, только найдя любимого, снова потеряла его, на этот раз уже навсегда. Жизнь для нее не имело смысл. Она попросила Карла, чтобы он ее убил. Кто-то из разбойников уже поднимал ружье, но Карл собственноручно убил возлюбленную. Так он доказал верность присяге, что дал когда-то разбойникам, но остаться с ними после содеянного уже не мог. Теперь он думал о том, что заставит сам себя наказать за все - и за все преступления в богемских лесах, и за смерть отца, и за гибель Амалии.

Весь этот заключительный эпизод - блестящий образец Шіллерового трагизма. Карл Моор подобный героев древнегреческих трагедий, сам определил свою судьбу и сам выбрал смерть. Но и здесь он думал о человеческом, земном: хочет, чтобы за его голову получил награду бедняк - отец одиннадцати детей.

Шиллер в своей драме не только одобрил благородный протест Карла (об этом напоминает эпиграф к произведению - «На тиранов»), а одновременно показал ошибочность индивидуального протеста. Подняв руку мести, пусть даже из благородных побуждений, человек рано или поздно разрушит свою собственную жизнь и жизнь своих близких.

Раскрывая тему протеста и свободолюбия, драматург нарушил в драме и другой не менее важный вопрос: если против насилия бороться опять же насильственными методами, то не превратится ли и сам благородный мститель на преступника.

Так возникла тема моральной ответственности каждого человека за свои поступки. Согласно задумке автора, расплата неизбежна для каждого, кто нарушил нравственный закон.

В драме воспроизведено противостояние двух братьев - Карла и Франца, сыновей графа Моора, носителей двух противоположных мировоззрений. Карл ненавидит убожество окружающей жизни, относился с презрением к тем, кто подобострастно повиновался обладателям, притеснял бедняков. Он не хотел жить по таким законам, благодаря которым так хорошо жилось лицемерам, проходимцам, ростовщикам. «Или же втиснуть мне свое тело в корсет, зашнуровать законом волю?» закон заставляет ползать моллюском то, что должно летать орлом». Герой в глубине души чистый, добрый юноша. Узнав о решении отца лишить его наследства, он впал в отчаяние, личную обиду воспринял как проявление несправедливости, что уже стало нормой в человеческих отношениях. Он с товарищами прятался в богемском лесу, стал главарем разбойников. Карл начал грабить богатых, знатных, тех, кто имел власть и помогал обездоленным и гонимым.

Совсем противоположных идей и принципов придерживался его брат Франц. В этом образе Шиллер показал человека циничную, без чести, совести, жестокого эгоиста. Лицемерно выставляя в черных красках студенческая жизнь брата Карла, он позорил его перед отцом, добивался, чтобы все родительское наследство перешел к нему. Более того, он претендовал на руку невесты Карла - Амалии. Цель жизни Франца - удовлетворение собственных страстей. Он оправдывал любое свое преступление, считал, что честь, совесть нужны лишь простонародья. Франц хотел власти и денег и считал, что не существовало такой преграды, которая помешала ему добиться своего.

Родного отца он прятал в башне и обрекает на голодную смерть. Тем временем Франца начали преследовать ужасные видения, которые можно назвать муками попранной совести, - расплата за жестокость и преступления. Своей бездушностью он украшал даже собственный герб: «Бледность нищеты и рабского страха - вот цвета моего герба». Франц не в состоянии преодолеть угрызений совести, ужаса перед неминуемой карой. В конце концов, наложил на себя руки, однако, не победил и Карл. В финале драмы его охватило сомнение: верный ли путь он выбрал и понял, что не тем путем он пошел. За свои преступления расплатился смертью отца и невесты Амалии, пришел к выводу, что в природе не существовало благородного убийства или высокой мести. Он увидел корыстолюбие, жестокость разбойников, которые делали его дело несправедливым и решил сдаться властям, «по дороге сюда мне пришлось разговаривать с одним бедняком. У него одиннадцать детей. Тысячу луїдорів обещано тому, кто приведет его живым великого разбойника. Бедняге можно помочь».

Без чести и славы загнул разбойник Шпігельберг. Разбой пробуждал в нем только низменные чувства. Он любил цинично хвастаться своими подлыми и жестокими поступками. В глубине души ненавидел Карла за его гуманность и благородство и ждал лишь случая, чтобы убить его. Однако его самого разоблачили и казнили разбойники.

Красноречивым показалась гибель разбойника Швейцера. Он в душе терзался и мучился за грабеж и убийства и желал совершить по-настоящему героический, благородный поступок. Карл Моор поручил именно ему убить негодяя Франца, совершив акт справедливой мести. Этим поступком Швейцер надеялся очистить душу от скверны греха. Однако, как известно, Франц сам себя наказал. Швейцер понял, что судьба отбирает у него возможность очиститься душой и оставляет его нерозкаяним грешником. В отчаянии он закололся кинжалом.

Самое трагическое в пьесе судьба Амалии. Со стороны морали это безупречная личность. Она сразу же разгадала преступную натуру Франца, все время гуманно относилась к старого графа, хранила верность Карлу и простила ему, когда узнала, что он разбойник. Ее смерть от руки жениха - трагическая, потому что несправедлива: ведь никакой вины ни перед Карлом, ни перед людьми за ней не было, ее гибель воспринималась не как искупление, а как желанное освобождение от бремени трагической судьбы.

В «Разбойниках» Ф. Шиллер показал противоречие между правом человека на протест, с одной стороны, и преступностью любого насильственного протеста - с другой. Это противоречие отражено в драме как трагическое, ибо оно, по мнению Шиллера, в реальной жизни неразрешима.

Различные варианты сюжета о «благородного мстителя» находим в творчестве Дж. Г. Байрона («Корсар»), В. Скотта («Роб Рой», «Айвенго»), А. Пушкина («Дубровский»), Г. Старицкого («Разбойник Кармелюк»), Нравственная проблематика «Разбойников» оказала большое влияние на творчество Ф. Достоевского и Л. Толстого.

Тема разбою подсказана Ф. Шиллеру не только литературой, но и конкретными обстоятельствами в Германии в середине XVIII столетия, когда «общее недовольство приобретало часто формы анархических, бунтарских выступлений». Разбойничьи шайки появлялись то в одном месте, то в другом, некоторые из них преследовали социальную цель. Банда разбойников, представленная Ф. Шиллером, служила наглядной иллюстрацией трагичности передовых слоев немецкого общества того времени. Она формировалась из всех чем-нибудь недовольных. Естественно, что лишь незначительная часть ее прониклась идеями Моора, а большая - увлеклась прямым разбоем. И масса, на которую хотел опереться Карл Моор, оказалась - и не могла оказаться другой - неспособной к восприятию его идеалов, и опора эта должна была рухнуть.

КАРЛ IV
"Пришел я в Чехию и не нашел ни отца и ни матери, и ни братьев, ни
сестер, и никаких знакомых. И по-чешски говорить я разучился, и только
позднее снова выучил я родной язык и стал говорить и понимать, как любой
чех. Королевство я нашел в таком жалком состоянии, что не было в нем ни
крепости, ни поместья незаложенного.
Большинство чешских панов занималось насилием из жадности и спеси, не
зная ни страха, ни поклона перед королем.
Славный некогда Отакаров град лежал в руинах, и мне пришлось пребывать
как мещанину".
Карл ЧЕТВЕРТЫЙ. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ.

Сей жалкий вид разрушенной резиденции последних Пржемысловичей и
состояния чешских земель вообще открылся взору старшего сына короля Яна
Люксембургского 30 октября 1333 года, когда после десятилетнего пребывания
во Франции он вернулся в родную Прагу, чтобы в должности маркграфа
моравского взять, в отсутствие отца, в свои руки правление Чехией и
Моравией. Маркграфу было в ту пору семнадцать лет.
В Прагу прибыла и его первая супруга -- ровесница Карла Бланш Валуа,
сестра французского короля Филиппа VI (брак между ними был заключен в
семилетнем возрасте, что не было в то время при дворе никакой редкостью). А
поскольку король Ян заложил в свое тремя Пражский Град вместе со всеми
сокровищами короны -- еще до того, как его разрушил пожар, а собственного
дома в городе у него не было, то молодой маркграф поселился в Старом Городе
-- по всей видимости, в доме "У Штупарту", о котором известно, что он служил
прибежищем и его отцу, когда тот возвращался с поля брани или с рыцарских
турниров в Прагу (впрочем, обычно он здесь долго не задерживался,
ограничиваясь взиманием денег за наем земель Чешской короны и
новоприобретенных территорий). Однако новый правитель чешских земель
намеревался осесть в Праге постоянно, чтобы лучше выполнять свои обязанности
монарха. Для этого у него имелись все предпосылки: врожденные добрые
качества, достаток смелости и юношеского энтузиазма, а также прекрасное для
того времени образование и культурный уровень, приобретенные во Франции.
Оттуда же он привез и свое новое имя: 16 мая 1316 года -- в День своего
рождения -- его нарекли при крещении Вацлавом -- в честь великого князя,
теперь он возвращался домой Карлом. Это новое имя он принял при конфирмации
и именно под ним вошел позднее в историю.
Другое, символическое имя "Отец своей страны", которое впервые пало над
его гробом, определило устоявшиеся представления о роли Карла IV в чешской
истории. Согласно этим представлениям, это неизменно величественный государь
в торжественной мантии с золотой короной на голове: то он подписывает
учредительную грамоту университета -- самого старинного в Центральной
Европе, чтобы жаждущим знаний обитателям милого его сердцу королевства
Чешского "не пришлось ходить к чужим престолам"; то он возглавляет на
высоком троне блестящее собрание имперских князей и курфюрстов; то,
преклонив колена, стоит в тихой задумчивости в часовне Карлштейна - в том
прекрасном замке, что он сам построил наряду с другими многочисленными
великолепными сооружениями.
Следы, которые оставил Карл IV в одной только нашей столице, поистине
нестираемы. Мы встречаемся с ними на каждом шагу, сами того не сознавая.
Достаточно пройти по Карловой площади, относящейся к числу самых крупных
площадей Европы; достаточно прогуляться по чудесному каменному мосту,
перекинутому через Влтаву, в котором и сегодня чувствуется дух Франции,
откуда Карл IV привез с собой знаменитого зодчего Матвея из Арраса;
достаточно полюбоваться панорамой Градчан со стройной башней собора св.
Вита...
Неотъемлемой частью готической Праги -- этой "поэмы из камня" --
является университетское здание Каролинум, монастыри Карлов и Эмаузы,
возвышающиеся своими башнями над окружающими их кварталами, и много других
строений, обязанных своей сегодняшней красой Карлу IV. Его печать стоит и на
учредительной грамоте Нового Пражского города. Карл собственноручно положил
первый камень в фундамент его крепостных стен, а также освободил его жителей
на некоторое время от всяких налогов -- в свою очередь каждый, кто покупал
участок в Новом Пражском городе, обязан был до полутора лет построить на нем
дом...
Впрочем, с именем Карла IV связан не только знаменитый мост,
университет, Карлштейн, Новый Пражский город, собор св. Вита, Карловы Вары и
прочее, и прочее. По приказу мудрого государя в Чехию из прославленной вином
и виноградом французской области Бургундия была привезена и привилась здесь
виноградная лоза. Карл IV поддерживал устройство прудов и заботился о
расцвете городов, которые он даровал многими правами и привилегиями; когда
интересы королевства и короны попадали под угрозу, не колебался выступить
против произвола помещиков не только с позиций закона, но в случае
необходимости и с позиций силы...
Если бы мы задались целью подменить собой учебник истории, что отнюдь
не входит в наши задачи, в перечислении заслуг Карла не обошлось бы без
упоминания Золотой буллы, без повышения пражского епископства в
архиепископство или без расширения территорий Чешской короны за счет новых
больших держав. Во всех этих и ДРУГИХ делах государственного,
дипломатического и законодательного характера Карл IV проявил себя монархом,
действующим во имя размаха и славы древнего королевства, унаследованного им
от своих предков Пржемысловичей.
НИЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ЕМУ НЕ БЫЛО ЧУЖДО. Давайте отложим в сторону
почтение и посмотрим на личность Карла немного иначе. Вспомним, например,
как, согласно романсу Неруды, уселся он с Бушеком из Велгартиц "к дубовому
столу", за которым - почему бы не поверить поэту? -- выпили они вдвоем
"много кубков и напелись во всю глотку". Или как в королевском одеянии
прогуливался государь среди каменщиков, возводивших стены Нового Города, и
вел с ними беседы -- с пониманием да со знанием дела. Да еще на чешском
языке!
К чешскому -- своему родному языку -- Карл IV вообще питал слабость.
Хотя все изданные им важные грамоты и его жизнеописание написаны
по-латински, он настаивал на том, чтобы в обычном общении и делопроизводстве
в учреждениях писали и говорили по-чешски. В Золотой Сулле, этом
основополагающем законе "Священной Римской империи", действовавшем на
протяжении всей ее истории, говорилось, что все чиновники в империи, и даже
сыновья германских князей и курфюрстов должны учиться чешскому языку. И хотя
все жены Карла были по происхождению иностранки, чешский язык преобладал и
при дворе. Особенно красноречивым свидетельством национального сознания
Карла является введение славянских литургий в построенном им Эмаузском
монастыре. Известно, что монастырю "На Славянах" Карл IV подарил, в
частности, уникальное евангелие, авторство которого приписывается опату
сазавского монастыря Прокопу, которое позднее попало в Реймс, где стало
традиционным реквизитом при коронационных обрядах французских королей.
Впрочем, это уже о другой слабости Карла, или скорее, о его страсти.
Известно, что он собирал реликвии, то есть мощи святых, которые хранил в
драгоценных шкатулках -- произведениях искусства работы лучших золотых дел
мастеров того времени. Менее известно, что Карл обладал многочисленным
собранием редких рукописей и вручную написанных книг религиозного и
светского характера (ими он снабдил позднее новую университетскую
библиотеку), а также, что свою страсть коллекционера он распространил и на
античные монеты, камеи и природные минералы. О размерах всех его коллекций,
содержавших, согласно инвентаризации 1379 года, более 3 900 единиц,
"свидетельствует сообщение, которое приводит итог грабежа Сигизмунда: когда
в 1422 году он увозил из страны коллекции своего отца и брата, ему
понадобилось 500 повозок. "Однако ему недолго довелось радоваться добыче, --
узнаем мы из книги издательства "Свобода", посвященной коллекционированию,
-- так как уже у Немецкого Брода (ныне Гавличкув Брод) повозки захватили
гуситы".
Карл IV был также человеком, наверняка унаследовавшим несколько капель
беспокойной крови своего отца -- рыцаря и искателя приключений. Что же
касается его матери -- Элишки Пржемысловны, то, по дошедшим до нас
историческим документам, она тоже отнюдь не была флегматичной. Таким
образом, государственная, дипломатическая и человеческая мудрость чешского
короля и римского императора Карла IV должна была постепенно созреть, как
зреет она с возрастом у каждого человека. В молодости он отнюдь не был
монахом, о чем свидетельствуют не только современники (в достоверности их
высказываний иногда можно сомневаться, потому что, как известно, немцы
недолюбливали Карла IV, говоря, что он был отцом чехам, зато отчимом
немцам), но и, в частности, сон, о котором упоминает в своем жизнеописании
сам монарх. Вот что привиделось ему 15 августа 1332 г. в селении Торенцо
неподалеку от Пармы в Италии:
"Когда мы вместе с нашим отцом ехали из Лукки в Парму, остановились мы
в селении, имя которому Тарент. Было это в воскресенье, в день Вознесения
богоматери. И в ночь ту, когда мы спали, привиделось нам, будто ангел божий
стоит от нас с левой стороны, где мы лежим, и в бок нас подтолкнувши,
говорит: Встань и иди с нами. А мы ему в духе отвечаем: Господин, мы не
знаем, как пойти с вами. И поднял он нас за волосы и вознес нас высоко над
великим войском, что стояло у крепости, готовое к бою. И держал нас ангел в
воздухе над этим войском и обратился к нам: Взгляни и смотри! И смотрим,
другой ангел сошел с неба, размахивая огненным мечом в руке, и ваял одного
посреди войска и отсек ему мечом мужской сосуд. И умер тот, смертельно
раненный, сидя на коне. Тогда ангел, державший нас за волосы, изрек: Знаете
ли вы того, что ранен ангелом до смерти? И ответили мы: Не знаем, господин,
и места тоже не знаем. И говорит он: Да будет тебе известно, что это есть
дельфин вьеннский, который за грех прелюбодеяния так Богом наказан. Поэтому
блюдите себя и отцу своему передайте, дабы избегал он таких грехов, иначе
худшие вещи постигнут вас".
Сей "дельфин вьеннский" был дофин из Вьенн, кузен Карла. Описывая свой
сон, Карл сообщает далее, что этот кузен был действительно в то же самое
время ранен и вскоре умер. Можно было бы сказать -- обыкновенный сон и вера
в сны. Но причем здесь "мужской сосуд", "грех прелюбодеяния" и серьезное
предупреждение Карла и его отца? По меньшей мере, это свидетельствует о не
слишком-то спокойной совести.
Фактом остается то, что Карлу 1332 года (да и более позднего периода,
когда его -- молодого еще императора римского -- римский папа Климент VII
порицает за слишком "вольную, недостойную и неподходящую для императора"
одежду) далеко до рассудительного короля пятидесятых -- семидесятых годов --
короля периода его наивысших политических и дипломатических успехов и
мудрого правителя Чехии и всей "Священной Римской империи". Он далеко не так
еще религиозен -- порой до ханжества: позднее его фанатическое отношение к
религиозным обязанностям удивляло даже его современников и приписывалось его
религиозной психопатии, унаследованной от деда Вацлава II. Впрочем, видимо,
это не единственное и не достаточное объяснение.
Религиозность Карла могла объясняться частично его положением
императора "Священной Римской империи", наделенного им "божьей милостью",
ощущением себя "рукой Бога на земле" и защитником церкви. А церковь в то
время, когда феодализм достиг в наших землях наивысшего расцвета,
присваивала себе право не только вмешиваться в европейскую политику, но и
без ограничений контролировать мышление и взгляды всех членов общества, не
исключая коронованных особ. Так и Карл IV, как бы ни превосходил он своих
современников по своей государственной мудрости, величию духа, образованию и
культурному уровню, все же оставался сыном своего времени, в котором религия
играла доминирующую роль во всей духовной сфере.
С одной стороны, Карл IV всячески поддерживал церковь, увеличивал ее
владения, основывал монастыри и костелы, доверял представителям церкви
высокие государственные посты (в Чехии иерархи принадлежали к крупнейшим
вельможам - феодалам), включая пост чешского канцлера, которым был, в
частности, литомышльский епископ Ян из Стршеды. Однако, с другой стороны,
поражает его религиозная терпимость. (Так, например, проповедника Яна Милича
из Кромнержижа -- предшественника Гуса и критика всеобщего нравственного
упадка церкви и священнослужителей, продажи индульгенции -- не постигло
никакое наказание, хотя он и назвал своего короля антихристом).
Эти кажущиеся противоречия, дополняющие образ Карла IV, тем не менее
только подтверждают то, что уже было сказано, а именно: что даже он не мог,
в сущности, перешагнуть рамки эпохи, которая его сформировала и которую он
представлял на высшей ступени общественной лестницы. В то же время эти
противоречивые стороны служат предзнаменованием кризиса феодального общества
-- кризиса, который пока еще робко проявляется в проповедях Яна Милича,
Конрада Вальдхаузера и других критиков злоупотреблений церкви, подобный
подземному течению. Время, когда оно с полной силой выплеснется на
поверхность, уже недалеко: его первый взрыв постигнет правление сыновей
Карла Вацлава и, прежде всего, Сигизмунда.
СЫН ТОЖЕ НЕ БЕЖИТ ИЗ БОЯ. Карл IV вошел в историю как король мира и
спокойствия. Он умел государственным и дипломатическим искусств и добиваться
большего, чем оружием. И отнюдь не потому, чтобы боялся боя. Битв и схваток
-- больших или меньших -- он пережил рядом со своим отцом более чем
достаточно. В рядах французской рыцарской конницы Карл принял участие и в
последней битве отца у Креси, хотя вел себя там и не так отважно, как его
слепой отец. Однако то, что он умел противостоять врагам и с мечом в руке,
Карл доказал задолго до этой битвы. Например, в Италии, с которой король Ян
связывал фантастические планы, в конце концов рухнувшие. И, может быть,
именно потому, что он на собственном опыте убедился, как преходящи
завоевания, добытые мечом, его сын стал столь убежденным сторонником мира.
Благодаря умелым переговорам и продуманной брачной политике, ему удалось
присоединить к землям Чешской короны Бранденбург (к сожалению, его сын
Сигизмунд продал его на сейме в Констанце нюрнбергскому бургграфу Фридриху
Гогенцоллерну, предшественнику основателя династии прусских королей и
германских императоров), Свидник, обширные территории в Саксонии, Пфальце и
др. И все это без кровопролития, без страданий, которые несет с собой
населению каждая война.
Тем не менее Карл IV умел принять и бой. Об этом мы можем прочесть в
жизнеописании Карла, симпатичном своей скромностью. Вот что пишет он о битве
за крепость Сан-Феличе, в которой он участвовал шестнадцатилетним юношей и
где за отвагу был посвящен в рыцари:
"Тогда держали мы совет и вышли на поле и разбили там стан, а пришли
туда в день святой Екатерины из города Пармы, и в день тот крепость должна
была сдаться в руки неприятеля. И в полдень с двумя тысячами шлемов и шестью
тысячами пеших начали мы бой с врагами, и их было столько же, или даже
больше. И длилась битва с полудня до заката солнца. И с обеих сторон были
побиты почти все кони, и были мы почти поражены, и наша лошадь, на которой
мы сидели, тоже пала. И были мы оторваны от наших, и стоя, и оглядываясь
вокруг себя, увидели, что мы почти побеждены и в отчаянном положении. Но
глядь, в тот же час неприятель наш со своими знаменами начал убегать, и
прежде всего мантийцы, а за ними и другие последовали. И так по милости
божьей одержали мы победу над врагами своими и восемьсот шлемов, в бегство
обратившихся, взяли в плен, а пять тысяч пеших побили. И с этой победой
освобождена была крепость святого Феликса. И в этом бою посвятили нас,
вместе с двумястами геройских мужей, в рыцарское достоинство".
Хотя это воспоминание и написано спустя много лет и с сознанием
пройденного времени, все же в нем чувствуется гордость автора за то, что и в
ранней молодости он показал себя хорошим бойцом и был достоин рыцарской
репутации своего отца.
Свой боевой дух Карл доказал и в зрелом возрасте, когда его голову уже
украшала королевская и императорская корона, а шею начала гнуть книзу
болезнь, а может, последствия ранения позвоночника в юности. Вошло в
легенду, например, как в июне 1356 года сорокалетний тогда чешский король
сам отправился со своим войском в поход против крепости Жампах, чтобы
наказать рыцаря-разбойника Яна из Смойна по кличке Панцирь, который грабил
на дорогах проезжих купцов да мирных людей, и, несмотря на предупреждение
короля, не бросал своего разбойничьего дела. Карл крепость взял, а Панциря
присудил к смертной казни через повешение. Это решительное вмешательство
снискало королю такую репутацию, что после него, как гласит хроника,
установилось в Чехии и во всей империи такое спокойствие, как ни в одной
другой стране.
Хроники, однако, донесли до нас и другие примеры -- как говорится,
другую сторону медали, когда Карлу приходилось противостоять проискам и
заговорам скрытых врагов. Когда в 1355 году Карл IV возвращался с коронации
в Риме, он остановился в Пизе, чтобы принять почести от здешних горожан
(Пиза относилась к Ломбардии, которая признавала Карла своим верховным
правителем). Карл не догадывался, что в городе тайно готовится бунт против
него. Заговорщики подожгли ночью ратушу, в которой остановился император
вместе с императрицей (Анной Свидницкой). К счастью, обоим удалось бежать из
горящего здания. Утром с бунтовщиками расправился остаток коронационной
свиты императора (свита составляла вначале 4 000 чешских конников, однако
большинство ее к этому моменту уже было распущено). Вожди мятежников
лишились головы, а император -- ста пятидесяти своих рыцарей.
О попытке отравить Карла ядом пойдет речь позднее.
ПЕЧАЛИ КАРЛА IV. "Мы, Карл IV, император римский, король чешский,
германский, ломбардский, арелатский, герцог бранденбургский, маркграф
моравский...".
Приблизительно так начинались грамоты монарха в последний период его
жизни. Может быть, эта начальная клаузула звучала немного иначе, не в этом
дело: мы просто хотели подчеркнуть, как велика была власть Карла, какой
обширной империей он владел. Разумеется, правил он не один, а с помощью
советников, поверенных и высоких государственных чиновников. Зато выбирал их
счастливой рукой. Даже Франческо Петрарка, итальянский поэт и гуманист,
большой поклонник Карла, с признанием высказывался, что император окружает
себя людьми столь высокого духа, как если бы их родиной были античные Афины.
В отсутствии короля или во время его болезни они управляли доверенными им
землями практически сами.
Итак, в период болезни.
Ибо чешского короля и римского императора тоже мучили различные недуги
и болезни, семейные заботы, внутренние раздоры. И он был Человеком из мяса и
костей.
Первое большое разочарование Карл IV пережил в молодости, будучи
маркграфом моравским, через несколько месяцев после своего возвращения из
Франции в Прагу. Тогда он с энтузиазмом, свойственным каждой молодости,
взялся за нелегкую задачу: вернуть назад то, что легкомысленно растратил его
склонный к приключениям отец -- доверие к трону, отданное в заклад имущество
короны, порядок в чиновных делах и в управлении всей страной. Его усилия
приносили свои плоды и воспринимались благожелательно до того момента, пока
он не затронул интересы некоторых чешских феодалов, пользовавшихся частым
отсутствием короля и наживавшихся за счет народа. Они позаботились о том,
чтобы до короля дошли слухи, будто Карл хочет захватить его трон. Ян поверил
и лишил сына должности управителя страны. С чувством несправедливости Карл
уехал к своему брату в Тироль. В Чехию он вернулся только в 1338 году, на
собственные средства откупив у отца должность управителя чешских земель --
король Ян в то время где-то в Литве обращал язычников в христианскую веру.
За свою жизнь Карл IV трижды овдовел. О причинах смерти его жен --
Бланш Валуа (ум. 1348 г.), Анны Пфальцской (ум. 1353 г.) и Анны Свидницкой
(ум. 1362 г.) -- мы не располагаем достаточными материалами, позволяющими
хотя бы приблизительно установить диагноз их смерти. Она могла наступить в
результате самых обычных болезней, которые при том низком уровне, на котором
находилась тогда медицина, были практически неизлечимы. Зато своего супруга
пережила Элишка Поморжанска -- судя по источникам, женщина исключительно
крепкого здоровья и мужской силы. Овдовев, она прожила остаток жизни в своем
поместье в Градце Кралове.
Чешским королем и римским императором Карл IV стал в тридцатилетнем
возрасте. Будучи мудрым и благоразумным монархом, он оказал большое влияние
не только на чешскую, но и на германскую и итальянскую историю. Поэтому до
нас дошли сведения о его жизни как из отечественных, так и из зарубежных
источников. В наше время, преимущественно в XIX и XX веках, ему уделялось
много внимания в монографиях чешских историков (Йозеф Шуста, Йозеф Клик,
Йиржи Спевачек и др.), а также зарубежных (Константин Хефлер, Эмил Верунски,
Джеральд Велш и др.).
Многие из них сходятся на том, что в жизни чешского короля и римского
императора в определенный момент наступает видимый перелом, и констатируют
существенную разницу между поведением молодого принца и зрелого короля. Дело
здесь не в обычном противопоставлении юности и старости, существующем в
жизни каждого человека, меняющегося с возрастом. Речь идет о более глубокой
перемене -- перемене характера и всей личности короля, один полюс которой
представляет жизнерадостный, веселый нрав молодого принца, а другой полюс --
уже упоминавшееся религиозное ханжество и какая-то мрачная важность
стареющего императора.
Согласно одному из ведущих исследователей биографии Карла IV, Йозефу
Шусте, этот перелом относится к 1350 году. Все свидетельствует о том, что
перелом был связан с событием, которое взбудоражило в свое время не только
Прагу, но и всю Европу: серьезной и внезапной болезнью императора. К
сожалению, о характере этой болезни современные Карлу летописцы отзываются
по-разному. Немного говорится об этом и в литературе. И все же давайте
попытаемся сейчас зайти
С ВИЗИТОМ К ЛОЖУ БОЛЬНОГО ИМПЕРАТОРА И КОРОЛЯ и установить диагноз,
который не был до сих пор с точностью определен. Вместо анамнеза и
обследования в нашем распоряжении всего лишь скупые сведения хроник
современников пациента. Для простоты ориентации выберем из них все, что
касается нашей темы.
Карл IV внезапно заболел в октябре 1350 года. В то время ему было
тридцать четыре года. Болезнь была серьезной. Королю пришлось отказаться от
намеченных поездок и пробыть безвыездно в Праге почти полгода. В январе 1351
года он, правда, заезжает в крепость Бездез и в Циттау, однако от поездки в
Южную Германию вынужден воздержаться. В 1351 году король с трудом собирается
в Будейовице на дипломатическую встречу с австрийским герцогом Альбрехтом.
Болезнь императора вызвала беспокойство при дворе папы римского в Авиньоне,
а также в Германии, где в феврале 1351 года архиепископ Герлах из Майнца
даже советуется с рейнским пфальцграфом Рудольфом о мерах на случай смерти
Карла. Подобные меры обсуждали и швабские города -- причем гораздо раньше,
еще в ноябре 1350 года. Карл IV сам сознавал серьезность своего заболевания:
он пишет своему двоюродному деду, трирскому епископу Балдуину и поручает ему
управление некоторыми делами империи.
В чем же состояло угрожавшее его жизни заболевание? Это был паралич
всех четырех конечностей, как можно узнать из хроники Генриха Тауба из
Сельбаха. Другой летописец, вошедший в историю под условным обозначением
Последователь Матвея Нойенбургского, определяет болезнь как "особо тяжелое и
постоянное бессилие", причем авторы обоих источников выражают удивление по
поводу того, что позднее произошло наконец полное исцеление. Паралич прошел
окончательно где-то в августе 1351 года, то есть болезнь длилась в общей
сложности около десяти месяцев.
Речь шла, таким образом, о внезапно возникшем тетрапарезе, или
тетраплегии, что означает паралич всех четырех конечностей, течение которого
было поначалу устрашающе стремительным, однако спустя неполных полгода дело
пошло на поправку. Исходя из бытовавших тогда представлений о характере
болезни, ее этиологии, летописцы судят, что ее причиной было отравление.
Последователь Матвея Нойенбургского обвиняет в покушении на жизнь короля
чешскую знать, у которой Карл IV изымал поместья, отданные прежде в заклад
короной. Маттео Вилани выражает недоумение, что никто не понес наказания, а
потому приходит к выводу, что в дело была замешана королева (Анна
Пфальцская): чтобы удержать любовь короля, она дала ему якобы выпить
снадобье, после которого король тяжело заболел. Исследователь Верунски, с
другой стороны, утверждает, что в южной Германии в отравлении подозревали
брата короля Яна Генриха.
Такое этиологическое толкование -- совершенно в духе того времени,
когда отравительство было одним из самых популярных средств, как избавиться
от неудобного противника. Кроме того. Карл IV за девятнадцать лет до этого в
Павии действительно был отравлен. Вернувшись в первый день пасхи домой с
богослужения, король, по его собственным воспоминаниям, увидел, что "челядь
разнемоглась, особенно те, кто до обеда ел... Я же, -- пишет Карл, не
завтракавший в то утро, -- сидел за столом и есть не хотел, и все мы были
напуганы. И вот, глядя вокруг, увидел я человека красивого да крепкого,
который был мне незнаком. И прохаживался этот человек перед столом,
прикидываясь немым. И возымев на него подозрение, велел я его взять под
стражу. И он после долгих пыток признался на третий день, что сам в кухне
подмешал мне в пищу яд по наущению Ацца, наместника миланского графа".
Однако современные историки скептически относятся к идее отравления как
причине болезни Карла IV. От этой мысли приходится отказаться и нам. Причем
не только потому, что в Чехии не было причины для заговора против столь
популярного здесь монарха: а главным образом, потому, что сам характер
болезни свидетельствует против отравления. Невозможно представить яд,
известный в четырнадцатом веке, который вызвал бы тетраплегию, длящуюся
десять месяцев и заканчивающуюся наконец полным выздоровлением больного.
Поэтому Шуста предполагает подагрический полиартрит, для которого
характерно одновременное воспаление нескольких суставов.
Это предположение приемлемо в той степени, что Карл IV действительно
страдал подагрой. В Большой французской хронике, написанной приблизительно
около 1380 г., содержится известие об официальном визите Карла во Францию в
1378 году. Событие описывается глазами очевидца в репортажной форме и дается
в довольно полном изложении. В качестве автора описания указывается Пьер
д"Агреман, канцлер французского короля Карла V. Отсюда мы узнаем, что
император Карл IV, в то время шестидесяти двух лет (и всего за несколько
месяцев до своей смерти), время от времени не мог от боли ходить, и его
приходилось носить на специальных носилках. В парижском Лувре его носили в
кресле. Однако когда боли утихали, император мог свободно передвигаться. О
том, что причиной этих трудностей была подагра, свидетельствует ее
прерывистый характер -- интермитенция. Палацкий также упоминает о том, что
Карла IV "мучила подагра". Однако окончательным доказательством служит
свидетельство антрополога Йндржиха Матейки, в 1928 году исследовавшего
останки короля при вскрытии его гробницы. Антрополог обнаружил несомненные
следы подагры на позвоночнике и длинных костях.
ПОПЫТКА ДИАГНОЗА. Доказывает ли это, однако, что заболевание 1350 года
было подагрическим полиартритом? Единственное, что свидетельствует в пользу
этого предположения, это тот факт, что с тех пор у императора начинается
характерное сгибание шеи, описанное современниками и запечатленное
художником в часовне св. Екатерины в замке Карлштейн. Маттео Вилани,
видевший Карла IV через пять лет после болезни, утверждает, что король при
ходьбе сгибается вперед. Не исключено, впрочем, что такая осанка
выработалась у короля постепенно.
В то же время подагра -- будь это одноразовый приступ или хроническая
болезнь -- никогда не проявляется полной тетраплегией. параличом всех
четырех конечностей. Изо всех форм подагры, описанных профессором
Франтишеком Ленохом, ни одна не проявляется полным параличом. Кроме того, ни
одна болезнь костей или суставов не заканчивается полным параличом, который
целиком прошел бы впоследствии.
Внезапное возникновение и постепенное полное исцеление паралича
свидетельствуют, напротив, в пользу явственного неврогенного нарушения.
Паралич конечностей может быть вызван либо повреждением периферических
двигательных нейронов (исходящих из спинного мозга), либо повреждением
головного мозга, ствола мозга или верхних участков спинного мозга. При этом
в первом случае возникает вялый паралич, ослабляющий мышцы, а во втором --
спастический паралич, вызывающий затвердевание мышц. Однако спастический
паралич всех четырех конечностей в результате поражения мозга связан со
столь тяжелым заболеванием центральной нервной системы, что немыслимо, чтобы
без современного лечения он мог бесследно пройти, как это произошло в случае
Карла IV. Единственным исключением мог бы быть рассеянный склероз мозга.
Однако это возвратное заболевание. А Карл IV жил еще 28 лет без того, чтобы
у него проявились характерные признаки этого заболевания Летописцы наверняка
не преминули бы оставить нам об этом соответствующие свидетельства.
Точно так же и повреждение спинного мозга на различных его участках
приводит к различным видам паралича. В области шейных позвонков оно может
вести, в результате давления опухоли или межпозвоночного диска, к
спастическим параличам верхних и нижних конечностей, а повреждение в области
нижней части шейных позвонков -- к слабому параличу верхних и спастическому,
параличу нижних конечностей. Этот случай, однако, мог бы быть вероятным
только тогда, если бы не произошло впоследствии полного исцеления. При
повреждении сосудов спинного мозга (при размягчении спинного мозга) также
невозможно представить себе полного исчезновения всех признаков болезни.
Итак, если исключить дегенеративные поражения, которые влекут за собой
постоянные и усугубляющиеся со временем заболевания, остается воспаление
нервов и корешков спинномозговых нервов, которое и может стать причиной
полного временного Паралича. Речь идет о воспалении, причиненном различными
ядами, бактериальными и инфекционными, которое может иметь целый ряд причин.
Причем, это паралич слабый, симметричный, часто полный, и почти всегда
временный. Именно этому диагнозу полнее всего отвечают свидетельства
летописцев о болезни Карла IV.
Хотя полирадикулярный неврит -- болезнь, не влекущая за собой
летального исхода, она тем не менее может стать угрозой для жизни вследствие
поражения мышц дыхательных путей. В любом случае, это болезнь, которая может
длиться и месяцами. Именно это заболевание могло повлечь за собой паралич
всех четырех конечностей, с начальным агрессивным течением и полным конечным
выздоровлением, или почти полным, потому что нельзя исключить, что
искривление шеи могло быть неполным параличом (резидуальным парезом) шейных
мышц. И хотя у нас нет подтверждения, что в 1350 году Карл IV перенес именно
polyradikuloneuritis ни одна другая болезнь не объясняет с такой полнотой
все признаки, проявившиеся у Карла IV, и его полное исцеление.
ЧТО ПОКАЗАЛА ЭКСГУМАЦИЯ? В наше время, в 1978 году останки Карла IV
были вновь эксгумированы и снова изучены комиссией, возглавляемой научным
сотрудником Национального музея Эммануэлем Влчеком. Членом этой комиссии был
и автор этих строк. Оказалось, что на левой стороне шейных позвонков виден
явный след кровоизлияния, давившего снаружи на уровне третьего-пятого шейных
позвонков. Это наружное кровоизлияние могло вызвать, путем сосудистых
изменений или прямого давления, паралич -- и в то же время могло никак не
повлиять на здоровье короля.
В этой связи возникли догадки о похождениях Карла, не слишком-то
отмеченных официальной историей. Речь идет об участии в турнирах под чужим
именем, которые Карл IV предпринимал якобы, уже будучи чешским королем и
римским императором. Упоминавшееся здесь замечание папы римского по поводу
одежды молодого Карла также приводится иногда как аргумент легкомыслия и
авантюризма короля в юности. В те времена подобное ранение могло причинить
падение с лошади или -- что еще вероятнее -- удар древком копья.
Однако малоправдоподобно, чтобы в четырнадцатом веке кому-либо удалось
не только выжить после повреждения шейного спинного мозга, но даже
выздороветь. Само по себе повреждение позвоночника могло не повлечь за собой
последствий или вызвать временный паралич, однако при параличе,
продолжительность которого превышала бы полгода и который прошел бы
впоследствии сам по себе, немыслимо, чтобы он мог явиться последствием
травмы спинного мозга, особенно в области шейных позвонков. Не исключено,
однако, что травма позвоночника Карла IV могла стать причиной возникновения
места наименьшего сопротивления, на котором возникло потом воспаление
стволов спинного мозга. Эту возможность увеличивает тот факт, что в 1371
году Карл IV снова заболел тяжелым, длившимся четыре месяца заболеванием, о
котором нам известно только то, что "врачи, как и 21 год назад, сомневались
в его выздоровлении". Известно, что полирадикулоневрит, воспаление ствола
периферического нерва, дает иногда рецидивы. Не была ли это новая атака?
Давление же на спинной мозг опухоли или межпозвоночного диска не могло
бы так быстро прийти в норму, как произошло в случае первого заболевания,
либо непременно проявилось бы снова в течение дальнейших 27 лет жизни
короля. В четырнадцатом веке могли уже быть и инфекционные или токсические
причины воспаления, и если о них нет упоминаний в исторических источниках,
так это, вероятно, потому, что они были редкостью; и сегодня это не такая
уже частая болезнь. А при уровне средневековой медицины мы можем узнать о
ней только в тех редких случаях, когда она постигла коронованную особу.
Карл IV скончался в ноябре 1378 года от "прыгающей горячки" -- скорее
всего, от бронхопневмонии. Как установлено в 1978 году, ее причиной был
перелом шейки бедренной кости.
Как бы то ни было, насколько нам удалось установить, "дело Карла IV" --
один из первых -- если вообще не первый -- случай веского подозрения
полирадикулоневрита.
На этом можно поставить точку за нашим скромным вкладом в историю
болезни величайшего чешского короля. И хотя мы приоткрыли вам
"некоролевскую" сторону его жизни, надеемся, вы все же согласитесь, что это
нисколько не умалило той роли, которую Карл IV столь исключительным образом
сыграл в нашей истории.

ВАЦЛАВ IV
"Ребенком он стал королем; по-детски, к сожалению, правил и во взрослом
возрасте: благодушно и справедливо, пока страсти необузданные не сбили его с
истинного пути, и стал он королевствовать не как муж, а по своему капризу и
своенравно, как каждый слабый человек, который выглядеть сильным хочет".
Франтишек ПАЛАЦКИЙ. ИСТОРИЯ НАРОДА ЧЕШСКОГО В ЧЕХИИ И МОРАВИИ

Вацлав IV наглядно опровергает пословицу о яблоке, падающем недалеко от
яблони. Он стал яблоком, которое закатилось от Карлова древа изрядно далеко.
Впрочем, будем справедливы: быть сыном великого отца всегда нелегко. От
такого сына обычно ждут, что он не только сравняется величием с отцом, но и
превзойдет его.
Прежде всего, Вацлав не унаследовал от своего отца упорства,
рассудительности и дипломатического таланта. Вместе с тем его образ,
донесенный до нас историей и традициями, во многом искажен. Дело в том, что
его обуславливают, а иногда и затмевают, драматические события той эпохи,
полной противоречий и поворотов, которые характерны прежде всего для второй
половины правления Вацлава IV, длившегося сорок один год. Возникает вопрос:
а сумел бы любой другой правитель, не исключая знаменитого отца Вацлава,
достойно справиться со своей миссией в такую эпоху?
На проблематичность справедливой характеристики этого чешского короля
объективно указывает тот же Палацкий, который пишет:
"О моральном облике и всей личности Вацлава IV, к сожалению, никто из
его современников не оставил достаточно верного и с натуры написанного
образа; до нас дошли отрывочные суждения и рассказы, по большей части
предвзятые и принадлежащие людям, которые, лично общаясь с королем,
отзывались о нем на основании собственного опыта и собственного взгляда. Те
же страсти, которые в ходе его 41-летнего правления стали причиной того
великого раздвоения, в котором до сих пор находится западное христианство,
породили и противоречащие друг другу заключения о характере и поведении
короля Вацлава как среди современников, так и среди потомков. Это привело к
тому, что если, с одной стороны, большинство писателей изображало его низким
пьяницей и бессмысленным буяном, то, с другой стороны, нашлись голоса,
отмечавшие в нем весьма разумно мыслящего мученика, поддавшегося на свою
беду ненависти злых людей..."
ДВА РИМСКИХ ПАПЫ И ТРИ ГОЛОСА. Период правления Вацлава IV (1378--1479)
был чем угодно, но только не идиллией. Когда восемнадцатилетним юношей он
вступил на чешский трон, положение чешского государства во многом было
прекрасным. Его территории, благодаря Карлу IV, почти удвоились; чешский
король считался одновременно королем римским (императором он становился
только после коронации в Риме); увеличился международный престиж чешского
королевства благодаря "брачной" политике отца Вацлава: младший сын Карла
Сигизмунд получил в приданое жены венгерскую корону, а дочь Анна вышла замуж
за английского короля Ричарда II. После вступления на престол правой рукой
молодого чешского короля Вацлава IV был коронный совет во главе с князем
Пршемыславом Тешинским, в который входил многие опытные земские и имперские
чиновники, в частности Ян из Стршеды.
С другой стороны, здесь с самого начала имелись и неблагоприятные
обстоятельства. Прежде всего, двойное папство, которое отравляло уже и
последние дни жизни отца Вацлава. Во главе католиков стояли в то время два
папы римских -- один в Риме, второй -- в Авиньоне, а почти вся церковь была
охвачена глубоким нравственным разложением. Ее кульминацией можно назвать
понтификат антипапы Урбана VI (1378--1389), на счет которого (или, скорее,
на счет болезни которого) приписываются десятки преступлений против
человечности, коварные убийства епископов и кардиналов, еще чаще --
обвинение их в ереси и присуждение к сожжению, не говоря уж о продаже
индульгенций, пребенд и других способов накопления церковных богатств. Об
Урбане VI известно, что он страдал манией величия, усугубленной к тому же
манией преследования, что гнало его от убийства к убийству. Он был болен
паранойей -- хроническим заболеванием, не так уж часто встречающимся среди
душевнобольных. Сегодня оно даже поддается лечению. Однако паранойя,
постигшая человека, обладающего большой властью, может обернуться для других
настоящей катастрофой, как это и произошло в случае Урбана VI.
Сначала Вацлав IV встал на сторону папы римского, что привело к разрыву
с Францией, стоящей, разумеется, на позициях папы авиньонского. Одна за
другой следовали войны и столкновения внутри "священной римско-германской
империи", в которые то и дело вовлекался Вацлав. Кроме того, папа римский,
которого признавал Вацлав, отказывался подтвердить его претензии на римский
престол. Поэтому Вацлав IV требовал (будучи в этом не одинок), чтобы
проблема двойного папства была решена отставкой обоих пап и избранием
нового, единственного папы. Против этого выступил пражский университет,
точнее, его немецкое большинство, которое продолжало оставаться на стороне
папы римского. Следствием этого стало издание в январе 1409 года Вацлавом IV
так называемого Декрета кутногорского, по которому у иностранцев отнимались,
а чешскому народу давались голоса. Тем самым Вацлав завершил дело своего
великого отца (при основании университета его академическое общество
делилось на национальности: баварцев, саксонцев, поляков и чехов, то есть
два славянских народа против двух германских. Однако в результате
постепенного онемечивания Силезии "польский" голос превратился по существу в
третий германский голос, и чешский народ оказался таким образом в своем
собственном университете в меньшинстве).
Хотя мотивом такого решения Вацлава не был ни ярко выраженный
патриотизм, ни национальное самосознание, как это истолковывалось иногда
романтической и возрожденческой литературой, издание Декрета кутногорского,
несомненно, явилось самым значимым актом его правления. Кто бы ни разработал
этот документ, главным остается то, что Вацлав его подписал. Многие места
этого "Декрета" не раз находили свое подтверждение в нашей истории.
Например:
"Поскольку народ немецкий не имеет никакого права для проживания в
королевстве Чешском, а притом в различных делах пражского обучения...
присвоил себе три голоса в решениях, в то время как народ чешский,
королевства истинный наследник, имеет единственный голос... приказываем вам
этим декретом строго и властно... чтобы народ чешский во всех советах,
судах, экзаменах, выборах и в любых других делах и разбирательствах... к
трем голосам всегда допущен был и отныне и навсегда пользовался привилегией
этих голосов..."
Издание декрета способствовало очехиванию Праги тех лет, так как вместе
с профессорами и студентами из Праги в Лейпциг и Краков переселились и
многие немецкие купцы, ремесленники и чиновники, так или иначе
пользовавшиеся прежде льготой "трех голосов".
В отличие от своего отца, который состоял в лучших отношениях с
католической церковью, в частности, с ее высшим клиром, и фактически
опирался на нее, Вацлав с самого начала своего правления вступал с высшим
клиром в споры. Причем было бы упрощением утверждать, что мотивы этих споров
носили чисто экономический характер. Их кульминацией стало острое
столкновение короля с пражским архиепископом и крупным феодалом Яном из
Йенштейна по вопросу кладрубского монастыря, на поместьях которого Вацлав IV
хотел основать новый епископат в Плзене. Когда архиепископ нарушил эти
планы, король так разгорячился, что Яну пришлось бежать от его гнева из
Праги.
Неудивительно потому, что взгляды церковных кругов на короля были
сплошь негативными; не следует забывать к тому же, что за время его
правления на сцену выходят две крупнейшие фигуры будущей гуситской революции
-- Ян Гус и Ян Жижка. Поэтому в глазах римской церкви Вацлав выступает чуть
ли не полуеретиком.
СНАЧАЛА -- ОДНА ХВАЛА... Мы уже говорили, что Вацлав IV не унаследовал
от своего великого отца целый ряд нужных качеств. Зато он обладал качеством,
которого Карлу IV явно не хватало. Еще юношей король окружил себя
советниками из низших дворянских слоев. Его выбор был удачен: это были, как
правило, способные, верные и преданные своему королю люди. Вацлав IV доверял
им высокие государственные должности (в конце жизни он приблизил ко двору и
Яна Жижку из Троцнова), что, разумеется, вызывало недовольство знатного
дворянства, во главе которого стоял знатный род Рожмберков. В заговорах
против Вацлава не отставал и архиепископ. Дело заходило так далеко, что
король дважды был взят в плен и содержался под стражей на Граде, а позднее в
Вене. Не раз его пытались отравить. Высшей знати всегда симпатизировал и
вступал с нею в союз брат Вацлава Сигизмунд, а с ним и большинство других
родственников короля.
Итак, давайте вернемся к оценке Франтишека Палацкого: исторические
источники из церковных кругов не простили Вацлаву архиепископа Яна из
Йенштейна и генерального викария Яна из Помука, а косвенно -- и Яна Гуса с
Яном Жижкой; немцы, в свою очередь, не забывали Декрет кутногорский,
ущемлявший их права, а высшая знать упрекала его в предпочтении низшего
дворянства и рыцарства. Противоречивость этих взглядов оказывала, к
сожалению, влияние и на чешскую историческую науку.
Нас, однако, личность короля Вацлава IV интересует прежде всего с точки
зрения врача -- болезнь Вацлава, точнее, постепенное ухудшение его здоровья
и в первую очередь его нервно-психического состояния и его поведение как
человека и как правителя, безусловно, тесно взаимосвязаны.
Начало правления Вацлава отмечено в истории одними хвалебными отзывами.
В "Хронике" брабантского дипломата Эдмунда де Динтера, лично знавшего
Вацлава IV ("Хроника" написана в 1445-- 1447 годах), можно прочесть, что
чешский король был "монархом, не только умеющим приятно говорить, но и
образованным". Наряду с чешским языком, Вацлав свободно владел немецким, а в
его библиотеке религиозные книги соседствовали с произведениями немецких
миннезингеров. В период правления Вацлава в Чехии происходит большой
культурный переворот. Чешские писатели уже не пишут исключительно по латыни,
растет число авторов, пишущих на сочном, красивом чешском языке. Ян Гус
изобретает так называемое диакритическое письмо, заменяющее неудобную при
чтении вязь (до сих пор существующую, в частности, в польском языке)
диакритическими знаками, употребляемыми над буквами.
Хорошо проявляет себя молодой король поначалу и в управлении страной,
отстаивая право и справедливость. Хроникер упоминает, что "если бы в дни его
правления кто-то золото на голове нес или шел своей дорогой, никто бы его не
обидел". Такое можно было сказать в ту пору о редкой из европейских стран.
Легендой стали прогулки Вацлава переодетым в простое платье по Праге, во
время которых он якобы следил, не обманывают ли народ мясники да пекари.
(Истинная причина королевского "маскарада" могла быть, конечно, намного
прозаичнее: он престо не хотел быть узнанным, когда утром возвращался с
ночных похождений в свою резиденцию в Старом Городе).
Вместе с тем он действительно защищал горожан от произвола знати, а
торговцев - евреев -- от преследований.
Вскоре, однако, все изменилось. "Позднее, -- пишет исследователь Ф. М.
Вартош, -- Вацлав ограничивался простыми набегами и Доброй волей. Этого было
мало там, где чем дальше, тем больше ощущалась потребность в государственном
муже такого масштаба и такой рабочей энергии, каким был скончавшийся
император". И снова о Вацлаве: "Утром он говорил "да", а вечером -- "нет".
Это о периоде, последовавшем после первого заточения Вацлава так называемым
дворянским сообществом, и его свержения с римского трона, на котором его
сменил Сигизмунд. О периоде, когда двоюродный брат Вацлава Йошт всюду
провозглашает, что в Чехии скоро будет новый король. Со временем
безучастность и апатия Вацлава возрастают; о" равнодушно относится к тому,
что в Польше, Германии и Италии о Чехии говорят как о стране еретиков; не
протестует энергично против тюремного заключения Гуса в Констанце (хотя это
и было в первую очередь заботой Сигизмунда, который, будучи императором
римским, выставил Гусу охранную грамоту), не делает никакой подготовки к
обороне на случай крестового похода против "еретической" Чехии. Словом,
последние годы правления Вацлава IV отмечены отсутствием всякого интереса к
делам, которые должны были интересовать его больше всего.
Выразительной чертой характера Вацлава была его исключительная
вспыльчивость. Впервые она проявилась в столкновении с архиепископом Яном из
Йенштейна и его сторонниками. Агрессивность Вацлава, по утверждениям
современных ему летописцев, в аффектах злости не знала границ, особенно
когда он узнавал, что все его усилия кончились неудачей. В качестве
"доказательства" его жестокости приводится факт возможно, вымышленный), что
когда кто-то (вероятно, из кругов высшего клира) написал на стене: "Вацлав,
второй Нерон", король приписал якобы: "Если не был до сих пор, то буду".
ЧТО СТАЛО ПРИЧИНОЙ ПЕРЕМЕНЫ? Итак, что, помимо обычных монарших забот и
неудач, стало причиной того, что характер короля столь явственно изменился в
худшую сторону, что Вацлав перестал владеть собой, часто поддавался гневу и
-- в конце концов -- апатии? Хотя и трудно считать объективными суждения о
том, что многообещающий правитель превратился вдруг в жестокого монарха,
"уничижителя доверия, советующегося с демонами" (безымянный
священнослужитель, близкий к собору св. Вита), или характеристику Вацлава
как "человека дикого" и "ужасного вида" (монах-августинец из Регенсбурга
Ондржей), все же существует и немало бесспорных доказательств. В частности,
в 1400 году курфюрсты сочли Вацлава в Оберленштайне человеком "бесполезным и
ленивым, совершенно не подходящим для римской империи" (Другой вопрос --
насколько те же курфюрсты поправили дело Сигизмундом).
Формирование личности происходит, как известно, в детстве. Когда у
Карла IV и его супруги Анны Свидницкой 26 февраля 1361 года родился в
Нюрнберге желанный наследник, отец был, разумеется, безгранично счастлив. Он
дал свободу заключенным и послал в Аахен - место своей коронации -- золото
весом с новорожденного. Уже в двухлетнем возрасте Вацлав был коронован
(против воли архиепископа Арношта из Пардубице) как чешский король, причем
отец неразумно баловал его и в дальнейшем -- например, в 15 лет он был
объявлен римским королем. С другой стороны, Вацлав был лишен материнской
заботы -- его мать умерла, когда ребенку не исполнилось и двух лет.
После смерти отца Вацлав остался в семье Люксембургов в одиночестве.
Его сводный брат Сигизмунд относился к нему неизменно недружелюбно. С
небольшими исключениями подобным образом вели себя по отношению к Вацлаву и
другие родственники.
Потом в жизнь Вацлава входит еще один недруг -- алкоголь. Поначалу, как
обычно, увлечение им не выходит за рамки светских обычаев. Позднее, по
свидетельству Энеа Сильвио Пикколомини (папы римского Пия II), чешский
король как-то заявил, что, воюй он в Италии, он "взял бы за добычу только
вино".
Взрывы гнева Вацлава тоже были связаны с алкоголем. В "Хронике" Эдмунда
де Динтера который, как мы уже говорили, был лично знаком с королем и в
начале его правления отмечал образованность Вацлава, можно прочесть
следующее: "Когда он пил сверх меры, то становился свирепым и в этом
состоянии был развращенным и опасным".
Трудно сказать, что представлял брабантский хроникер под понятием
"развращенный". Однако возникает вопрос: что это было -- проявления
неукротимого гнева или патологические аффекты злобы, присущие алкоголикам?
Как известно, падение запретов и "аффект момента" -- наиболее частые
симптомы алкоголизма.
Достоверен и факт, что алкоголизм Вацлава усиливался. Некоторые
современники утверждают, что это было связано с двумя попытками отравления,
после которых Вацлав жаловался на постоянное "жжение" в горле.
Следует, однако, отнести к области вымыслов рассказы о злых собаках,
которыми Вацлав якобы любил травить людей, или о коже, на которой палач
записывал якобы имена жертв королевского гнева. Все это утверждает уже
цитировавшийся здесь монах-августинец. Снова повторяем, что хроникеры,
большая часть которых была из священнослужителей, явно не отличались
симпатиями к Вацлаву, восстановившему против себя высший клир. Все это,
однако, ничего не меняет в том, что аффекты злости Вацлава носили
патологический характер и вполне могли бы отвечать картине хронического
алкоголизма, в пользу которого говорит много фактов.
Итак, были ли это простые аффекты злобы или таким образом проявлялось
органическое заболевание мозга?
Свидетельство современника Вацлава, опата-августинца Рудольфа из
Загани, не скупится на самые резкие слова в адрес Вацлава: согласно ему, тот
был "не столько король, сколько людоед в королевстве чехов". Опат Рудольф,
без сомнения, проявляет такой характеристикой ненависть к королю, который
жестко выступил против церковной иерархии во Вроцлаве. Интересно, что опат
Рудольф сравнивал Вацлава IV с его современником Карлом VI, французским
королем, вошедшим в историю под прозвищем Безумный.
Наряду с аффектами злости, необходимо учитывать и апатию Вацлава,
развившуюся в последние годы. "Он не мог решиться ни на какое действие и
топил свою горечь в вине", -- пишет о поведении Вацлава после его низложения
с римского трона немецкий историк Махилек. Эта неспособность к действиям со
временем прогрессировала.
Даже не подпадая под влияние отрицательно настроенных к Вацлаву
церковных, германских и великосветских источников, на основании бесспорных
исторических фактов можно утверждать, что этот чешский король страдал
алкогольной деменцией (слабоумием) -- обычным последствием хронического
алкоголизма. Более того, у нас есть основания считать, что у Вацлава IV была
нарушена нервная система.
БОЛЕЗНЬ И "БЕЛЫЕ МЫШКИ". Согласно данным, которыми мы располагаем,
Вацлав IV был дважды тяжело болен. Впервые он заболел в 1393 году в Вене.
Известно, что заболевание было опасным, однако его признаки нигде не
описаны. Источники приводят только неопределенное "смертельно болен" и факт
о выздоровлении. По всей вероятности, речь шла об отравлении. Одновременно с
королем такая же болезнь постигла баварского герцога Фридриха, который 4
декабря того же года скончался, Вацлав IV еще 7 декабря борется со смертью.
По общему мнению, оба правителя были отравлены. Об эпидемии не могло быть и
речи, так как никто, кроме них, в это время и этом месте не заболел.
Более подробные сведения дошли до нас о втором серьезном заболевании
Вацлава IV, происшедшем пятнадцать лет спустя, в 1408 году, в Праге. Тогда
короля разбил паралич всех четырех конечностей (тетраплегия). Куриал Детржих
так описывает болезнь короля: "Он не мог двигать ни руками, ни ногами, и его
должны были возить или носить на спине". Итак, король передвигался в коляске
или его переносили лакеи. Исцелил его наконец личный врач короля Албик из
Уничова, который оставил нам об этом следующее свидетельство: "Я, Албик,
предписал королю Вацлаву режим, и это ему очень помогло, так что он скоро
смог ходить и ездить верхом". Итак, некоторое время спустя (неизвестно, как
долго -- через недели или месяцы?), король мог ходить и ездить верхом.
Что же это был за "режим"? Албик сообщает, что именно король принимал.
С точки зрения современной медицины трудно представить себе исцеление с
помощью розовой воды и масляного бальзама, (скорее, произошло спонтанное
облегчение), однако к чести Албика надо сказать, что он сумел удержать
короля от обычных алхимических практик.
Примечательно, что Вацлав IV был поражен в 1408 году почти таким же
образом, как и его отец в 1350-м. Однако этиология (происхождение и причины)
болезни Вацлава совершенно иная. Заболевание Карла -- воспаление нервов и их
корешков -- длилось десять месяцев, после чего произошло полное исцеление. В
то же время при обследовании его скелета было установлено, что Карл IV
перенес травму (в бою? на турнире?), ставшую причиной паравертебрального
излияния, давившего снаружи на шейные позвонки. Это тоже могло привести у
Карла к тетраплегии (параличу всех четырех конечностей). У Вацлава о такой
этиологии не может быть и речи. В отличие от отца, он не получил военного
воспитания и практически никогда (за единственным исключением, когда король
возглавил войско, однако боя так и не произошло) не воевал. Таким образом,
причиной тетраплегии Вацлава, наконец отступившей, могло быть воспаление
нервов вследствие алкоголизма или так называемая болезнь Корсакова, при
которой появляются, как говорят в народе, "белые мышки". Слово "contractus"
в описании могло бы свидетельствовать в пользу спастической, центральной
квадроплегии, однако оно означает не только "перетянутый", но и "вялый"
(атрофия?), и кроме того, спастическая (судорожная) квадроплегия в столь
короткий срок не пришла бы в норму настолько, чтобы пациент мог ходить и
ездить верхом, в чем бы ни заключалась ее причина. Таким образом, почти
наверняка можно утверждать, что речь шла о вялой квадроплегии,
периферической, обусловленной, вероятнее всего, алкоголическим полиневритом.
Позднее
МЕНЯЕТСЯ И ЛИЦО КОРОЛЯ. Примечательно, что миловидный молодой человек,
каким мы знаем короля по бюсту в трифории храма св. Вита, холеный зрелый
муж, каким предстает перед нами Вацлав на староместской Мостецкой башне,
если верить современным хроникам, превращается, наконец, в человека
"ужасного вида", со страшным лицом. Надо сказать, что и на его портрете в
библии Мартина Ротлера (Вацлав IV с супругой) видна определенная перемена.
Вполне возможно, что такой переменой, которую зарегистрировали современники
короля, могла быть известная отечность и изменение цвета лица, характерные
для хронических алкоголиков.
Остается упомянуть еще о смерти короля Вацлава IV. Ее исторический
контекст достаточно известен: по настоянию папы римского, а также своего
брата Сигизмунда, Вацлав принял наконец некоторые меры против гуситов,
следствием чего были новые беспокойства, кульминировавшие так называемой
первой пражской дефенестрацией: 30 июля 1419 года толпы пражан, ворвавшиеся
в Новоместскую ратушу, сбросили из окон членов магистрата, посмеивавшихся с
галереи над гуситской дарохранительницей, которую несла процессия,
возглавляемая Яном Желивским.
Вацлав IV находился в то время в так называемом Новом градке в
Кунратице, куда он все чаще удалялся из охваченной волнениями Праги. Узнав о
дефенестрации, король разволновался и умер, -- считается, что от сердечного
приступа. До нас дошло много изображений, на которых Вацлав держится за
сердце. Того же мнения был и знаменитый чешский медик Томайер, который
однозначно считал, что Вацлав IV скончался в результате инфаркта миокарда.
Есть в этом, однако, одно обстоятельство, которое свидетельствует против
этой теории: названный инцидент произошел 30 июля, а король скончался только
18 августа. При тогдашних медицинских возможностях представляется
неправдоподобным, чтобы кто-нибудь прожил с инфарктом миокарда 3 недели. А
если бы уж перенес эту болезнь, то скорее всего, жил бы дольше (иначе
говоря, в случае легкого инфаркта попросту выздоровел бы).
БЫЛ ЛИ ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ИНФАРКТ МИОКАРДА?
Древние чешские летописи описывают смерть короля так: "Умер в час
вечерней молитвы, от внезапного удара от горя и с криком большим, и с ревом
как будто львиным, в Новом граде, иначе Кундратице..." Почти тем же языком
говорит об этом событии и Вавржинец из Брезовой в своей "Хронике гуситских
войн": "От этого (от вести о членах магистрата, сброшенных с башни) король
Вацлав сильно разгневался... И в то же лето в среду после Вознесения девы
Марии, в день 16 (?) месяца августа король Вацлав в час вечерней молитвы
получил удар и с великим криком и ревом львиным умер внезапно в Новом граде
недалеко от Праги".
Ни "великий крик", ни "рев", как известно, не сопровождают инфаркт
миокарда, зато они являются начальными симптомами большого эпилептического
приступа, или так называемого эпилептического состояния -- угрожающего жизни
явления, при котором эпилептический припадок не проходит, как обычно, а
длится несколько часов. Известно, что эпилептическими приступами страдают,
как правило, хронические алкоголики, и некоторые из них умирают в
эпилептическом состоянии.
Мы уже упоминали о том, что воспитание Вацлава IV было неразумным, и на
его базе, а также под влиянием семейных обстоятельств у него развился
фрустрационный невроз, было нарушено психическое и эмоциональное равновесие.
К этому добавилось неумеренное потребление алкоголя, которое привело к
органическим изменениям мозга, обычных при хроническом алкоголизме, то есть
к аффектам злобы, алкогольному полиневриту, алкогольной деменции и
изменениям на лице. Привело это, по всей вероятности, и к эпилептическим
припадкам и -- в конечном итоге -- к смерти Вацлава в эпилептическом
состоянии...
Как видно, трудно дать объективную оценку не только жизни, но и смерти
чешского короля Вацлава IV.
Поэтому в заключение мы снова обратимся к Палацкому, в максимальном
стремлении к объективности которого не приходится сомневаться:
"История чешская до самого начала XV века развивалась под
преимущественным монархическим влиянием, как и у всех народов: от трона
короля и его приближенных зависело главное направление и успех всех дел
общественной жизни. Но познали мы, в каком убогом состоянии очутилось это
влияние во времена правления Вацлава IV, когда не только король, но и его
противники от низменных страстей впадали в ничтожность. Это становилось
причиной того, что потом история чешская брала свое начало и импульс не
сверху, от Двора монаршего и высокопоставленных слоев народа, а снизу, из
самого его лона, из стремлений и усилий, что, родившись в народе самом, чем
далее, тем более решительно овладевали его жизнью и, как новая стихия,
меняли ход истории не только чешской, но и в некотором отношении истории
всеобщей".

Сочинение

Великий Гете сказал, что со смертью Шиллера он потерял половину самого себя. Эти оба писателя-просветителя всегда рядом - даже и после смерти: их памятники стоят перед театром в Веймаре, да и похоронены они недалеко один от другого. Гете и Шиллер возродили балладу и соревновались друг с другом в этом жанре. Баллады Шиллера преисполнены таинственности, опасности, неотвратимости судьбы, иногда жестокости. Стержневым моментом сюжета являются испытания героя, проверка его рыцарского мужества. У Шиллера, как и у Гете, сквозным мотивом является тема свободы человека, идея равенства прав для всех народов мира, утверждение права на государственную самостоятельность и справедливые законы. В драмах Шиллера «Мария Стюарт» (1880), «Орлеанская девственница» (1801), «Вильгельм Телль» (1804) идея равенства и свободы занимает центральное место.

Шиллер поздравлял Великую французскую революцию, увидев в ней освобождение от насилия, но жестокость революционных действий оттолкнула его от «свободной» республики, он вырабатывает собственную программу усовершенствования человека, где проповедует идею мира и согласия вместо революционных потрясений. Писателей нередко называют душевными пастырями человечества. Именно этот посыл пришел мне на упоминание, когда я раздумывал над содержанием баллады «Перчатка». Составлялось такое впечатление, будто автор ведет беседу именно с тобой, будто предлагает «примерить» события литературного рассказа на читателя. В основе баллады лежит историческая легенда о событиях, которые будто бы произошли в XIV столетии в Франции, во времена правления короля Франциска. Но история седой давности есть интересной, актуальной и для нас, современников. Когда читаешь балладу, то составляется впечатление, будто ты сам являешься зрителем спектакля, мысленно переносишься в те далекие времена, занимаешь кресло на арене королевского зверинца и наблюдаешь за событиями, за людьми…

Всюду слышать негромкий разговор, дамы обмахиваются веерами, возле них стоят достойные рыцари, готовые выполнить любой приказ своей дамы сердца. Вот красавица Кунигунд - гордая, недосягаемая. Возле нее взволнованный Делорж. С первой точки зрения видно, что он влюблен в Кунигунд. И если присмотреться внимательнее, то увидим, что она с презрением относится к юноше. И, к сожалению, любовь всегда слепа…

Аж вот начинается спектакль. Властный жест короля - и на арену выходит лев, снова жест - появляется тигр, потом два леопарда. Король развлекается, ожидая кровавой развязки. С нетерпением ждут смерти придворные. Мне становится не по себе… Звери - это звери, они живут по зверским законам, но люди, которые наслаждаются смертью… Жутко! А на арене тем временем завязывается бой между леопардами. Публика оживает. Но грозный рык царя зверей - льва - и животных успокаиваются. Казалось, спектакль закончился. Зрители разочарованы. И вдруг из руки прекрасной Кунигунд падает перчатка, попадая прямо в клетку с грозными животными. Все взгляды обращаются на даму. В какой-то момент мне показалось, будто я увидел, как гордо поднялся подбородок дамы, она ощутила себя королевой.
Спектакль продолжается. Как король в начале спектакля, теперь Кунигунд делает властный жест, посылая Делоржа поднять перчатку. Нил с напряжением, с ужасом наблюдает за действием. Мне до боли хочется, чтобы король прекратил это, как сделал царь зверей - одним жестом! Нет! Он только наблюдает. А тем временем Делорж заходит в клетку, поднимает перчатку. Он идет к Кунигунд, все восторженно поздравляют, хвалят его, гордая красавица также обещает рыцарю свою любовь. А он бросает перчатку ей в лицо, говорит: «Благодарности не надо». Зал замирает, и Делорж уходит от дамы. Конец спектакля.

Мне хочется догнать отважного юношу, который сумел защитить свое человеческое достоинство, который доказал свою смелость. Он победил мир зла, жестокости и сумел понять настоящую суть той, без которой еще вчера не воображал жизни. Человек начинается с поступка. Свой поступок сделала Кунигунд. Поступок Делоржа вызывает восторг. Не сделал поступка король. Как бы поступил я, если бы поступили так со мной?

Один из ярчайший периодов в истории немецкого Просвещения имеет название «Бури и натиска». Лирика, драма и проза 70-х лет XVIII столетия отмечаются высоким эмоциональным напряжением, бунтарскими мотивами. Носителем этого бунтарства чаще всего есть герой-одиночка, который провозглашает войну обществу. Проводником этого направления был молодой Гете, творец образа Прометея, гордого и непокорного, который бросил вызов самому Зевсу.

Шиллер присоединяется к движению «Бури и натиска» на начала 80-х лет. В духе идей и художественной манеры этого движения молодой писатель создает свою известную драму «Разбойники». Главный герой произведения излагает мысли Шиллера по поводу Просвещения. «Поставьте меня командовать войском таких молодцов, как я, - и Германия станет республикой, перед которой Рим и Спарта будут казаться женскими монастырями!» - провозглашает Карл Моор. Он является родовитым дворянином, тем не менее пренебрегает одинаково и знатную верхушку, и тех, кто ползает перед ней. К родительскому дому Карла привязывает не родительное имение, не графские привилегии, а любовь к престарелому отцу и к Амалии, воспитанницы в их доме.

Образ Карла довольно сложный, в отличие от его брата Франца. Франц изображен Шиллером жестоким, коварным, готовым ради собственной цели пойти на преступление. Сведя клевету на Карла перед отцом, тем самым он закрыл ему путь домой. Тогда Карл принимает предложение разбойников стать их атаманом. Состав банды Моора довольно интересный. Много кто знает латынь, французскую бранное слово и давнюю и новейшую истории. Эти мужчины - студенты, которые не доучились. Негодяев Карл Моор выгоняет со своего общества.

Банда Карла грабит не ради обогащения, а ради мести. «Мое ремесло - наказание», - говорит он. Свою частицу денег Карл Моор всегда отдает сиротам и помогает способным юношам получить образование. Но если надо быть жестоким по отношению к богатеям, или проучить лодыря, который толкует правосудие в свою сторону, Карл не имеет сожаления. Результат этого бунта можно было предусмотреть. Карл Моор, как умный человек, также сознавал его бесперспективность. Тем более, что борьба за справедливость, которую он вел, сопровождалась жестокостью и новыми преступлениями. Карл Моор оставляет банду, поняв никчемность своей деятельности. Он признает, что весь этот замысел был лишь юношеским чудачеством и химерическими идеями. Шиллер, как и его герой Карл Моор, также отказывается от бунта. И этим Сочинением он выражает надежду на мирные пути улучшения человечества, образования, просвещения. Мысли Шиллера актуальные и сейчас, ведь каждый желает улучшить свою жизнь. Так было, есть и будет во все времена.