Какой жанр произведения они сражались за родину. «Они сражались за Родину»: кто был прототипами

Этого романа в завершённом виде нет. Всё, что опубликовано, по объёму не больше повести и печатается с подзаголовком «главы из романа»…
В 1968 году Шолохов посылает в газету «Правда» новые главы романа «Они сражались за Родину», в которых действие происходит накануне войны. На следующий год главы опубликовывают, но… в «отредактированном» виде. После прочтения глав, «улучшенных» идеологическими цензорами, Михаил Александрович Шолохов, как Писатель, замолчал. Он умер в 1984 году и перед смертью сжег все свои архивы и рукописи, никому ничего не объясняя. Хотя объяснения в данном случае и не нужны. Ещё в «хрущёвские» времена Михаил Александрович, прочитав однажды о себе чьи-то воспоминания, с иронией заметил: «Если при живом так могут, то что же после смерти будет?» Он знал об умении сусловских цензоров «отредактировать ёлочку под телеграфный столб» и решил, что лучше всё сжечь…
Далеко не все читатели знают, что у дочери Писателя, Светланы Михайловны, сохранился неотредактированный экземпляр «предвоенных» глав. Подробностей я не знаю, но «авторский» вариант был напечатан только в 2000 году…
Правильно Шолохов сделал или нет, бросая рукописи в камин – это не тема для споров.
Есть такая молитва: «Господи! Дай мне силы изменить то, что я могу изменить; дай мне смирение принять то, что я не могу изменить; и дай мне мудрость для того, чтобы отличить первое от второго». Возможно, атеисту Шолохову Господь дал и силу, и смирение, и мудрость… А может быть Михаил Александрович совершил самую большую ошибку в своей жизни, сжигая неопубликованные рукописи романа «Они сражались за Родину»…
Как именно «корректировали» в 1969 году главы из романа, хочется показать на конкретных примерах.

У Шолохова директор МТС Иван Степанович Дьяченко рассказывает Николаю о своём аресте:
«ТАК ВОТ, МИКОЛА, Я ТЕБЕ ОБ ЭТОМ НИКОГДА НЕ ГОВОРИЛ, НЕ БЫЛО ПОДХОДЯЩЕГО СЛУЧАЯ, А СЕЙЧАС СКАЖУ, КАК Я ЧЕРЕЗ СВОИ НЕРВЫ В ТЮРЬМУ ПОПАЛ: В ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОМ Я РАБОТАЛ ЗАВЕДУЮЩИМ РАЙЗЕМОТДЕЛОМ В СОСЕДНЕМ РАЙОНЕ, БЫЛ ЧЛЕНОМ БЮРО РАЙКОМА. И ВОТ ОБЪЯВИЛИ ТОГДА СРАЗУ ТРЁХ ЧЛЕНОВ БЮРО, В ЧИСЛЕ ИХ ПЕРВОГО СЕКРЕТАРЯ, ВРАГАМИ НАРОДА И ТУТ ЖЕ АРЕСТОВАЛИ. НА ЗАКРЫТОМ ПАРТСОБРАНИИ НАЧАЛИ НА ЭТИХ РЕБЯТ ВСЯКУЮ ГРЯЗЬ ЛИТЬ. СЛУШАЛ Я, СЛУШАЛ, ТЕРПЕЛ, ТЕРПЕЛ, И СТАЛО МНЕ ТОШНО, НЕРВЫ НЕ ВЫДЕРЖАЛИ, ВСТАЛ И ГОВОРЮ: «ДА ЧТО ЖЕ ВЫ, СУКИНЫ СЫНЫ, ТАКИЕ БЕСХРЕБЕТНЫЕ? ВЧЕРА ЭТИ ТРОЕ БЫЛИ ДЛЯ ВАС ДОРОГИЕ ТОВАРИЩИ И ДРУЗЬЯ, А НЫНЧЕ ОНИ ЖЕ ВРАГАМИ СТАЛИ? А ГДЕ ФАКТЫ ИХ ВРАЖЕСКОЙ РАБОТЫ? НЕТУ У ВАС ТАКИХ ФАКТОВ! А ТО, ЧТО ВЫ ТУТ ГРЯЗЬ МЕСИТЕ, - ТАК ЭТО СО СТРАХУ И ОТ ПОДЛОСТИ, КАКАЯ У ВАС, КАК ПЕРЕЖИТОК, ЕЩЁ НЕ УБИТАЯ ОКОНЧАТЕЛЬНО И ШЕВЕЛИТСЯ, КАК ЗМЕЯ, ПЕРЕЕХАННАЯ КОЛЕСОМ БРИЧКИ. ЧТО ЭТО ЗА ПОРЯДКИ У ВАС ПОШЛИ?» ВСТАЛ И УШЁЛ С ЭТОГО ПАКОСТНОГО СОБРАНИЯ. А НА ДРУГОЙ ДЕНЬ ВЕЧЕРОМ ПРИЕХАЛИ ЗА МНОЙ…
НА ПЕРВОМ ДОПРОСЕ СЛЕДОВАТЕЛЬ ГОВОРИТ МНЕ: «ОБВИНЯЕМЫЙ ДЬЯЧЕНКО, А НУ, СТАНОВИСЬ В ДВУХ МЕТРАХ ОТ МЕНЯ И РАСКАЛЫВАЙСЯ. ЗНАЧИТ НЕ НРАВЯТСЯ ТЕБЕ НАШИ СОВЕТСКО-ПАРТИЙНЫЕ ПОРЯДКИ? КАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ ЗАХОТЕЛОСЬ ТЕБЕ, ЧЕРТОВА КОНТРА?!» Я ОТВЕЧАЮ, ЧТО МНЕ НЕ НРАВЯТСЯ ТАКИЕ ПОРЯДКИ, КОГДА БЕЗ ВИНЫ ЧЕСТНЫХ КОММУНИСТОВ ВРАГАМИ НАРОДА ДЕЛАЮТ, И ЧТО, МОЛ, КАКАЯ ЖЕ Я КОНТРА, ЕСЛИ С ВОСЕМНАДЦАТОГО ГОДА Я ВО ВТОРОЙ КОННОЙ АРМИИ У ТОВАРИЩА ДУМЕНКО ПУЛЕМЁТЧИКОМ НА ТАЧАНКЕ БЫЛ, С КОРНИЛОВЫМ СРАЖАЛСЯ И В ТОМ ЖЕ ГОДУ В ПАРТИЮ ВСТУПИЛ. А ОН МНЕ: «БРЕШЕШЬ ТЫ, ХОХОЛ, СУЧЬЕ ВЫМЯ, ТЫ – ПЕТЛЮРОВЕЦ И САМЫЙ МАХРОВЫЙ УКРАИНСКИЙ НАЦИОНАЛИСТ! ЖЕЛТОБЛАКИТНАЯ СВОЛОЧЬ ТЫ!» ЕЩЕ КОГДА ОН МЕНЯ КОНТРОЙ ОБОЗВАЛ, ЧУЮ, НАЧИНАЮТ МОИ НЕРВЫ РАСШАТЫВАТЬСЯ, А КАК ОН МЕНЯ ПЕТЛЮРОВЦЕМ ОБОЗВАЛ, - Я ПОБЛЕДНЕЛ ВЕСЬ С НОГ ДО ГОЛОВЫ И ГОВОРЮ ЕМУ: «ТЫ САМ ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ КАЦАП! КАКОЕ ТЫ ИМЕЕШЬ ПРАВО МЕНЯ, КОММУНИСТА С ВОСЕМНАДЦАТОГО ГОДА, ПЕТЛЮРОВЦЕМ НАЗЫВАТЬ?» И ТЫ ПОНИМАЕШЬ, МИКОЛА, С ДЕТСТВА НЕ ГОВОРИЛ Я ПО-УКРАИНСКИ, А ТУТ КАК ПРОРВАЛО – СРАЗУ ОТ ВЕЛИКОЙ ОБИДЫ РИДНУ МОВУ ВСПОМНИЛ: «ЯКИЙ ЖЕ Я, КАЖУ, ПЕТЛЮРОВЕЦ, КОЛЫ Я И НА УКРАИНЕ НИ РАЗУ НЕ БУВ? Я Ж НА СТАВРОПОЛЬЩИНЕ РОДИВСЯ И УСЮ ЖИЗНЬ ТАМ ПРОЖИВ». ОН И ПРИВЯЗАЛСЯ: «АГА, ГОВОРИТ, ЗАГОВОРИЛ НА МАМИНОМ ЯЗЫКЕ! РАСКАЛЫВАЙСЯ ДАЛЬШЕ!» ОБДУМАЛСЯ Я И ГОВОРЮ ОПЯТЬ ЖЕ НА УКРАИНСКОМ: «У ПЕТЛЮРЫ Я НЕ БУВ, А ЩЕ ГИРШЕ ЗИ МНОЮ БЫЛО ДИЛО…» ОН ВЕСЬ ПЕРЕГНУЛСЯ КО МНЕ, ПЫТАЕТ: «КАКОЕ? ГОВОРИ!» Я ГЛАЗА РУКАВОМ ТРУ И ТЕХЕСЕНЬКО КАЖУ: «БУВ Я ТОДИ АРХИЕРЕЕМ У ЖИТОМИРИ И ПАН ГЕТЬМАН СКОРОПАДЬСКИЙ МИНЕ ПИД РУЧКУ ДО СТОЛА ВОДЫВ». АХ, КАК ОН ВЗВИЛСЯ! АЖ ГЛАЗА ПОЗЕЛЕНЕЛИ. «ТЫ ЧТО ЖЕ ЭТО ВЗДУМАЛ, ИЗДЕВАТЬСЯ НАД СЛЕДСТВЕННЫМИ ОРГАНАМИ?» ОТКУДА НИ ВОЗЬМИСЬ, ПОЯВИЛИСЬ ЕЩЁ ДВОЕ ДОБРЫХ МОЛОДЦЕВ, И СТАЛИ ОНИ С МЕНЯ КУЛАКАМИ АРХИЕРЕЙСКИЙ САН СНИМАТЬ… ЧАСА ДВА ТРУДИЛИСЬ НАДО МНОЙ! ОБОЛЬЮТ ВОДОЙ И ОПЯТЬ ЗА МЕНЯ БЕРУТСЯ…
ЗА ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ КЕМ Я ТОЛЬКО НЕ БЫЛ! И ПЕТЛЮРОВЦЕМ, И ТРОЦКИСТОМ, И БУХАРИНЦЕМ, И ВООБЩЕ КОНТРОЙ И ВРЕДИТЕЛЕМ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА… А ОКОНЧИЛОСЬ ТЕМ, ЧТО ПЕРВЫХ ТРЁХ ИЗ НАШЕГО БЮРО РАССТРЕЛЯЛИ, МЕНЯ И ЕЩЁ ОДНОГО ПАРНЯ, НАЧАЛЬНИКА МИЛИЦИИ, ВЫПУСТИЛИ, А ЧЕТЫРЁХ ОСТАЛЬНЫХ ЧЛЕНОВ БЮРО ЗАГНАЛИ В ЛАГЕРЯ…».
В «отредактированной» версии о том, что Дьяченко был под следствием вообще не упоминается. Вышеприведённый монолог просто убрали. Последующий текст, естественно, тоже пришлось «поправить»:
А в результате:
Шолоховский вариант:
«МОЖЕТ ТЫ И ПРАВ: ТРУСОВАТ СТАЛ ЗА ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ. А В ВОСЕМНАДЦАТОМ ГОДУ НЕ ТРУСИЛ ПРИНИМАТЬ БОЙ С БЕЛЫМИ, ИМЕЯ В МАГАЗИННОЙ КОРОБКЕ ВИНТА ОДНУ-ЕДИНСТВЕННУЮ ОБОЙМУ ПАТРОНОВ! НЕ РОБЕЛ НА ДЕНИКИНСКИХ ДОБРОВОЛЬЧЕСКИХ ОФИЦЕРОВ В АТАКУ ХОДИТЬ. НИЧЕГО НЕ БОЯЛСЯ В ТЕХ СВЯТЫХ ДЛЯ СЕРДЦА ГОДАХ! А ТЕПЕРЬ ПЕРЕЖОГА ГОРЮЧЕГО БОЮСЬ, ЭТОГО ЛОДЫРЯ ВАНЬКУ-СЛЕСАРЯ ПРАВЕДНО ОБМАТЮКАТЬ БОЮСЬ, ПЕРЕД НАЧАЛЬСТВОМ ТРЕПЕТАЮ ПОТОМУ, ЧТО САМ СИДЕЛ У СВОИХ, И СВОИ ЖЕ БИЛИ МЕНЯ, КАК СУКИНОГО СЫНА, И ЗАСТАВЛЯЛИ И НА СЕБЯ И НА СВОИХ ДРУЗЕЙ ПОКЛЁПЫ ПИСАТЬ… ВОТ С КАКИХ ПОР Я ПУГЛИВЫЙ СТАЛ! ЭТО ОДЕССКАЯ ШПАНА СДЕЛАЛА СМЕШНЫМИ НАШИ СЛОВА «ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ!» А В ТЮРЬМЕ Я НЕ СКРИПЕЛ ЗУБАМИ И НЕ ГОВОРИЛ ПРО СЕБЯ: «ЗА ЧТО ЖЕ Я БОРОЛСЯ, ЕСЛИ В ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОМ МЕНЯ, КОММУНИСТА, НАЗЫВАЮТ ВРАГОМ НАРОДА, ИЗГАЛЯЮТСЯ НАДО МНОЙ, КАК ХОТЯТ, В НАШЕЙ ЖЕ ТЮРЬМЕ, КАКУЮ МЫ СБЕРЕГЛИ ДЛЯ НАСТОЯЩЕЙ КОНТРЫ, И ТРЕБУЮТ ОТ МЕНЯ ПРАВДЕ НАПЕРЕРЕЗ ЛЖИВЫЕ ПОКАЗАНИЯ НА МОИХ ЧЕСТНЫХ ДРУЗЕЙ-КОММУНИСТОВ, И ЗАСТАВЛЯЮТ ПОДПИСЫВАТЬ НА СЕБЯ ТАКОЕ, ЧТО И БАБУШКЕ МОЕЙ ВО СНЕ НЕ СНИЛОСЬ». ВОТ ТАК-ТО, МИКОЛА!…»
Цензурный вариант:
«МОЖЕТ ТЫ И ПРАВ: ТРУСОВАТ СТАЛ ЗА ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ. А В ВОСЕМНАДЦАТОМ ГОДУ НЕ ТРУСИЛ ПРИНИМАТЬ БОЙ С БЕЛЫМИ, ИМЕЯ В МАГАЗИННОЙ КОРОБКЕ ВИНТА ОДНУ-ЕДИНСТВЕННУЮ ОБОЙМУ ПАТРОНОВ! НЕ РОБЕЛ НА ДЕНИКИНСКИХ ДОБРОВОЛЬЧЕСКИХ ОФИЦЕРОВ В АТАКУ ХОДИТЬ. НИЧЕГО НЕ БОЯЛСЯ В ТЕХ СВЯТЫХ ДЛЯ СЕРДЦА ГОДАХ! А ТЕПЕРЬ ПЕРЕЖОГА ГОРЮЧЕГО БОЮСЬ, ЭТОГО ЛОДЫРЯ ВАНЬКУ-СЛЕСАРЯ ПРАВЕДНО ОБМАТЮКАТЬ БОЮСЬ, ПЕРЕД НАЧАЛЬСТВОМ ТРЕПЕТАЮ… ПУГЛИВЫЙ СТАЛ! НО ЭТО ОДЕССКАЯ ШПАНА СДЕЛАЛА СМЕШНЫМИ НАШИ СЛОВА «ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ!» Я ЗНАЮ, ЗА ЧТО Я БОРОЛСЯ!»
Думаю, что комментарии излишни…
Рассказ генерала Стрельцова о лагерной жизни тоже «подсократили». В результате:
Шолоховский вариант:
«В ТРИДЦАТЬ ВОСЬМОМ ГОДУ В РОСТОВЕ НА ПЕРВОЕ МАЯ, КАК ТОЛЬКО ДО ТЮРЬМЫ ДОЛЕТЕЛИ С ДЕМОНСТРАЦИИ ЗВУКИ «ИНТЕРНАЦИОНАЛА», ВСЯ ТЮРЬМА, ТЫСЯЧА ДВЕСТИ ЧЕЛОВЕК, ПОДХВАТИЛИ И ЗАПЕЛИ «ИНТЕРНАЦИОНАЛ». И КАК ПЕЛИ! НИЧЕГО ПОДОБНОГО Я НИКОГДА НЕ СЛЫШАЛ В ЖИЗНИ, И НЕ ДАЙ БОГ ЕЩЁ РАЗ УСЛЫШАТЬ!… ПЕЛИ СО СТРАСТЬЮ, С ГНЕВОМ, С ОТЧАЯНИЕМ! ТРЯСЛИ ЖЕЛЕЗНЫЕ РЕШЁТКИ И ПЕЛИ… ТЮРЬМА ДРОЖАЛА ОТ НАШЕГО ГИМНА! ЧАСОВЫЕ ОТКРЫЛИ БЕГЛЫЙ ОГОНЬ ПО ОКНАМ, НО, НЕСМОТРЯ НА ЭТО, «ИНТЕРНАЦИОНАЛ» ДОПЕЛИ ДО КОНЦА. ДА РАЗВЕ ВРАГИ МОГЛИ ТАК ПЕТЬ?! – ГОЛОС АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА ОСЁКСЯ, ХУДОЕ ЛИЦО ИСКАЗИЛОСЬ, НО ГЛАЗА ОСТАЛИСЬ СУХИМИ, ОН НАДОЛГО ЗАМОЛЧАЛ И ВНОВЬ ЗАГОВОРИЛ, ТОЛЬКО КОГДА СПРАВИЛСЯ С ВОЛНЕНИЕМ – Я ТЕБЕ ТАК СКАЖУ: НАСТОЯЩИЕ КОММУНИСТЫ И В ЛАГЕРЯХ ОСТАЛИСЬ КОММУНИСТАМИ, НАСТОЯЩИЕ КОММУНИСТЫ И ПЕРЕД РАССТРЕЛОМ УСПЕВАЛИ КРИКНУТЬ: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ НАША ПАРТИЯ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ ТОВАРИЩ СТАЛИН!» ТЕБЕ ЭТО НЕ НАПОМИНАЕТ РИМСКИХ ГЛАДИАТОРОВ? ТЕ ТОЖЕ, ВЫХОДЯ НА АРЕНУ ЦИРКА, ВОСКЛИЦАЛИ: ЗДРАВСТВУЙ, ЦЕЗАРЬ, ТЕБЯ ПРИВЕТСТВУЮТ ИДУЩИЕ НА СМЕРТЬ!»
И НА СЛЕДСТВИИ И В ЛАГЕРЯХ СТАВИЛАСЬ ОДНА ЦЕЛЬ: ЛИШИТЬ НАС, ЗАКЛЮЧЁННЫХ, ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДОСТОИНСТВА, ПРЕВРАТИТЬ В ЖИВОТНЫХ. В ОТНОШЕНИИ НЕМНОГИХ ЭТА ЦЕЛЬ ДОСТИГАЛАСЬ, БОЛЬШИНСТВО ЖЕ ОСТАВАЛИСЬ ЛЮДЬМИ. В ОДНОМ ИЗ ЛАГЕРЕЙ ВМЕСТЕ СО МНОЙ БЫЛ ТОДОРОВСКИЙ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ, БЫВШИЙ КОМАНДИР КОРПУСА, ОСУЖДЁННЫЙ НА ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ ЛАГЕРЕЙ С ЛИШЕНИЕМ ВОИНСКОГО ЗВАНИЯ, КОНФИСКАЦИЕЙ ИМУЩЕСТВА И ПОРАЖЕНИЕМ В ПРАВХ НА ПЯТЬ ЛЕТ. ЕГО ЗНАЛ ЛЕНИН. ЗНАЛИ МНОГИЕ ВОЕННЫЕ, КАК ЧЕСТНЕЙШЕГО КОММУНИСТА И ЧЕЛОВЕКА. РАБОТАЛИ МЫ НА ЛЕСОПОВАЛЕ. И ВОТ ОДНАЖДЫ СТОИМ МЫ С НИМ РЯДОМ В ПОХОДНОЙ КОЛОННЕ. ИДЁТ ДОЖДЬ С МОКРЫМ СНЕГОМ. СТОИМ ЧАС, ДВА. ЛАГЕРНОЕ НАЧАЛЬСТВО НЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ, ЗАТО НАС, МОКРЫХ И ПРОДРОГШИХ ДО КОСТЕЙ, РАЗВЛЕКАЕТ КУЛЬТБРИГАДА, СОСТАВЛЕННАЯ СПЛОШЬ ИЗ УГОЛОВНИКОВ. ЭТАКИЕ КРАСНОРОЖИЕ ГАВРИКИ СИДЯТ ПОД КРЫТЫМ НАВЕСОМ, ДОЖДЬ ИХ НЕ ПОЛИВАЕТ, ВОТ ОНИ И НАЯРИВАЮТ НА БАВЛАЛАЙКАХ: «АХ ВЫ, СЕНИ, МОИ СЕНИ, СЕНИ НОВЫЕ МОИ»…
ДЯДЯ САША ТОЛКАЕТ МЕНЯ ЛОКТЁМ, ГОВОРИТ: «ТЁЗКА, ЭТО ОНИ НАС, СТАРЫХ КОММУНИСТОВ, ВОСПИТЫВАЮТ. ТЫ ЭТО ДОЛЖЕН ЦЕНИТЬ!» МИЛЫЙ ДЯДЯ САША! ОН И СЕЙЧАС В ЛАГЕРЯХ… НО ЭТОТ ЧЕЛОВЕК И ТАМ БЫЛ КОММУНИСТОМ, КОММУНИСТОМ ОН И ОСТАЛСЯ ДО КОНЦА СВОИХ ДНЕЙ.
ТАКИХ ТАМ МНОГО, ОХ МНОГО, КОЛЯ! И Я НЕ ПОТЕРЯЛ ВЕРУ В СВОЮ ПАРТИЮ И СЕЙЧАС ГОТОВ ДЛЯ НЕЁ НА ВСЕ! ЗАЧЕРКНУТЬ ВСЮ СВОЮ СОЗНАТЕЛЬНУЮ ЖИЗНЬ? ЗАТАИТЬ ЗЛОБУ НА ПАРТИЮ? НЕ МОГУ!»
Сусловские гаврики умело «отсекли лишнее»:
«В ТРИДЦАТЬ ВОСЬМОМ ГОДУ В РОСТОВЕ НА ПЕРВОЕ МАЯ, КАК ТОЛЬКО ДО ТЮРЬМЫ ДОЛЕТЕЛИ С ДЕМОНСТРАЦИИ ЗВУКИ «ИНТЕРНАЦИОНАЛА», И В ТЮРЬМЕ ПОДХВАТИЛИ И ЗАПЕЛИ «ИНТЕРНАЦИОНАЛ». И КАК ПЕЛИ! НИЧЕГО ПОДОБНОГО Я НИКОГДА НЕ СЛЫШАЛ В ЖИЗНИ, И НЕ ДАЙ БОГ ЕЩЁ РАЗ УСЛЫШАТЬ!… ПЕЛИ СО СТРАСТЬЮ, С ГНЕВОМ, С ОТЧАЯНИЕМ! ТРЯСЛИ ЖЕЛЕЗНЫЕ РЕШЁТКИ И ПЕЛИ… ТЮРЬМА ДРОЖАЛА ОТ НАШЕГО ГИМНА! ДА РАЗВЕ ВРАГИ МОГЛИ ТАК ПЕТЬ?! – ГОЛОС АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА ОСЁКСЯ, ХУДОЕ ЛИЦО ИСКАЗИЛОСЬ, НО ГЛАЗА ОСТАЛИСЬ СУХИМИ, ОН НАДОЛГО ЗАМОЛЧАЛ И ВНОВЬ ЗАГОВОРИЛ, ТОЛЬКО КОГДА СПРАВИЛСЯ С ВОЛНЕНИЕМ. – Я ТЕБЕ ТАК СКАЖУ: НАСТОЯЩИЕ КОММУНИСТЫ И ТАМ ОСТАЛИСЬ КОММУНИСТАМИ… И Я НЕ ПОТЕРЯЛ ВЕРУ В СВОЮ ПАРТИЮ И СЕЙЧАС ГОТОВ ДЛЯ НЕЁ НА ВСЕ! ЗАЧЕРКНУТЬ ВСЮ СВОЮ СОЗНАТЕЛЬНУЮ ЖИЗНЬ? ЗАТАИТЬ ЗЛОБУ НА ПАРТИЮ? НЕ МОГУ!»

…О фронтовой судьбе генерала Александра Стрельцова нам читать нечего. Но известно, что его прототипом был генерал Михаил Федорович Лукин, командовавший армией при обороне Смоленска. Лукин был тяжело ранен (ему ампутировали ногу) и попал в плен. Сотрудничать с нацистами категорически отказался. В 1945 году был освобождён из плена и несколько месяцев находился под следствием, а затем был отправлен на пенсию…
Шолохов не оставил цензорам возможности поработать над такой судьбой…

На войне деревья, как и люди, имеют каждое свою судьбу. Я видел огромный участок леса, срезанного огнем нашей артиллерии. В этом лесу недавно укреплялись немцы, выбитые из села С., здесь они думали задержаться, но смерть скосила их вместе с деревьями. Под поверженными стволами сосен лежали мертвые немецкие солдаты, в зеленом папоротнике гнили их изорванные в клочья тела, и смолистый аромат расщепленных снарядами сосен не мог заглушить удушливо-приторной, острой вони разлагающихся трупов. Казалось, что даже земля с бурыми, опаленными и жесткими краями воронок источает могильный запах.

Смерть величественно и безмолвно властвовала на этой поляне, созданной и взрытой нашими снарядами, и только в самом центре поляны стояла одна чудом сохранившаяся березка, и ветер раскачивал ее израненные осколками ветви и шумел в молодых, глянцевито-клейких листках.

Мы проходили через поляну. Шедший впереди меня связной-красноармеец слегка коснулся рукой ствола березы, спросил с искренним и ласковым удивлением:

– Как же ты тут уцелела, милая?..

Но если сосна гибнет от снаряда, падая, как скошенная, и на месте среза остается лишь иглистая, истекающая смолой макушка, то по-иному встречается со смертью дуб.

На провесне немецкий снаряд попал в ствол старого дуба, росшего на берегу безымянной речушки. Рваная, зияющая пробоина иссушила полдерева, но вторая половина, пригнутая разрывом к воде, весною дивно ожила и покрылась свежей листвой. И до сегодняшнего дня, наверное, нижние ветви искалеченного дуба купаются в текучей воде, а верхние все еще жадно протягивают к солнцу точеные, тугие листья…

Высокий, немного сутулый, с приподнятыми, как у коршуна, широкими плечами, лейтенант Герасимов сидел у входа в блиндаж и обстоятельно рассказывал о сегодняшнем бое, о танковой атаке противника, успешно отбитой батальоном.

Худое лицо лейтенанта было спокойно, почти бесстрастно, воспаленные глаза устало прищурены. Он говорил надтреснутым баском, изредка скрещивая крупные узловатые пальцы рук, и странно не вязался с его сильной фигурой, с энергическим, мужественным лицом этот жест, так красноречиво передающий безмолвное горе или глубокое и тягостное раздумье.

Но вдруг он умолк, и лицо его мгновенно преобразилось: смуглые щеки побледнели, под скулами, перекатываясь, заходили желваки, а пристально устремленные вперед глаза вспыхнули такой неугасимой, лютой ненавистью, что я невольно повернулся в сторону его взгляда и увидел шедших по лесу от переднего края нашей обороны трех пленных немцев и сзади – конвоировавшего их красноармейца в выгоревшей, почти белой от солнца, летней гимнастерке и сдвинутой на затылок пилотке.

Красноармеец шел медленно. Мерно раскачивалась в его руках винтовка, посверкивая на солнце жалом штыка. И так же медленно брели пленные немцы, нехотя переставляя ноги, обутые в короткие, измазанные желтой глиной сапоги.

Шагавший впереди немец – пожилой, со впалыми щеками, густо заросшими каштановой щетиной, – поравнялся с блиндажом, кинул в нашу сторону исподлобный, волчий взгляд, отвернулся, на ходу поправляя привешенную к поясу каску. И тогда лейтенант Герасимов порывисто вскочил, крикнул красноармейцу резким, лающим голосом:

– Ты что, на прогулке с ними? Прибавить шагу! Веди быстрей, говорят тебе!..

Он, видимо, хотел еще что-то крикнуть, но задохнулся от волнения и, круто повернувшись, быстро сбежал по ступенькам в блиндаж. Присутствовавший при разговоре политрук, отвечая на мой удивленный взгляд, вполголоса сказал:

– Ничего не поделаешь – нервы. Он в плену у немцев был, разве вы не знаете? Вы поговорите с ним как-нибудь. Он очень много пережил там и после этого живых гитлеровцев не может видеть, именно живых! На мертвых смотрит ничего, я бы сказал – даже с удовольствием, а вот пленных увидит и либо закроет глаза и сидит бледный и потный, либо повернется и уйдет. – Политрук придвинулся ко мне, перешел на шепот: – Мне с ним пришлось два раза ходить в атаку: силища у него лошадиная, и вы бы посмотрели, что он делает… Всякие виды мне приходилось видывать, но как он орудует штыком и прикладом, знаете ли, – это страшно!

Ночью немецкая тяжелая артиллерия вела тревожащий огонь. Методически, через ровные промежутки времени, издалека доносился орудийный выстрел, спустя несколько секунд над нашими головами, высоко в звездном небе, слышался железный клекот снаряда, воющий звук нарастал и удалялся, а затем где-то позади нас, в направлении дороги, по которой днем густо шли машины, подвозившие к линии фронта боеприпасы, желтой зарницей вспыхивало пламя и громово звучал разрыв.

В промежутках между выстрелами, когда в лесу устанавливалась тишина, слышно было, как тонко пели комары и несмело перекликались в соседнем болотце потревоженные стрельбой лягушки.

Мы лежали под кустом орешника, и лейтенант Герасимов, отмахиваясь от комаров сломленной веткой, неторопливо рассказывал о себе. Я передаю этот рассказ так, как мне удалось его запомнить.

– До войны работал я механиком на одном из заводов Западной Сибири. В армию призван девятого июля прошлого года. Семья у меня – жена, двое ребят, отец-инвалид. Ну, на проводах, как полагается, жена и поплакала и напутствие сказала: «Защищай родину и нас крепко. Если понадобится – жизнь отдай, а чтобы победа была нашей». Помню, засмеялся я тогда и говорю ей: «Кто ты мне есть, жена или семейный агитатор? Я сам большой, а что касается победы, так мы ее у фашистов вместе с горлом вынем, не беспокойся!»

Отец, тот, конечно, покрепче, но без наказа и тут не обошлось: «Смотри, – говорит, – Виктор, фамилия Герасимовых – это не простая фамилия. Ты – потомственный рабочий; прадед твой еще у Строганова работал; наша фамилия сотни лет железо для родины делала, и чтобы ты на этой войне был железным. Власть-то – твоя, она тебя командиром запаса до войны держала, и должен ты врага бить крепко».

«Будет сделано, отец».

По пути на вокзал забежал в райком партии. Секретарь у нас был какой-то очень сухой, рассудочный человек… Ну, думаю, уж если жена с отцом меня на дорогу агитировали, то этот вовсе спуску не даст, двинет какую-нибудь речугу на полчаса, обязательно двинет! А получилось все наоборот. «Садись, Герасимов, – говорит мой секретарь, – перед дорогой посидим минутку по старому обычаю».

Посидели мы с ним немного, помолчали, потом он встал, и вижу – очки у него будто бы отпотели… Вот, думаю, чудеса какие нынче происходят! А секретарь и говорит: «Все ясно и понятно, товарищ Герасимов. Помню я тебя еще вот таким, лопоухим, когда ты пионерский галстук носил, помню затем комсомольцем, знаю и как коммуниста на протяжении десяти лет. Иди, бей гадов беспощадно! Парторганизация на тебя надеется». Первый раз в жизни расцеловался я со своим секретарем, и, черт его знает, показался он тогда мне вовсе не таким уж сухарем, как раньше…

И до того мне тепло стало от этой его душевности, что вышел я из райкома радостный и взволнованный.

А тут еще жена развеселила. Сами понимаете, что провожать мужа на фронт никакой жене не весело; ну, и моя жена, конечно, тоже растерялась немного от горя, все хотела что-то важное сказать, а в голове у нее сквозняк получился, все мысли вылетели. И вот уже поезд тронулся, а она идет рядом с моим вагоном, руку мою из своей не выпускает и быстро так говорит:

«Смотри, Витя, береги себя, не простудись там, на фронте». – «Что ты, – говорю ей, – Надя, что ты! Ни за что не простужусь. Там климат отличный и очень даже умеренный». И горько мне было расставаться, и веселее стало от милых и глупеньких слов жены, и такое зло взяло на немцев. Ну, думаю, тронули нас, вероломные соседи, – теперь держитесь! Вколем мы вам по первое число!

Незадолго до смерти писатель сжёг рукопись романа. В печать вышли только отдельные главы произведения.

Энциклопедичный YouTube

1 / 3

✪ ОНИ сражались за Родину. Михаил Шолохов

✪ Шолохов Михаил - Донские рассказы

✪ Они сражались за Родину

Действие романа «Они сражались за Родину» происходит в 1942 году во время Великой Отечественной войны. В битве за хутор Старый Ильмень от полка уцелело 117 человек. Измученные танковыми атаками и отступлением, бойцы шли по степи. В боях уцелело полковое знамя. Дойдя до хутора, люди увидели полковую кухню.

Иван Звягинцев повёл разговор со своим другом Николаем Стрельцовым о семье и доме. Николай признался, что от него ушла жена с двумя детьми. У Звягинцева тоже семейные проблемы. Начитавшись дамских романов, жена требовала от мужа «высоких чувств», по ночам она читала, отчего хозяйство захирело, а дети были как беспризорники.

Николай был огорчён отступлением наших войск, на фронте хаос, армия не могла дать отпор фашистам. Местное население считало отступающих солдат предателями. Николай не верил в победу, а Лопахин считал, что русским надо научиться бить немцев. Через некоторое время полк подняли по тревоге, приказали занять оборону на высоте и держаться до последнего.

Начался бой, остатки полка удерживали вражеские танки от прорыва к Дону. В бою Николая контузило снарядом. Стрельцов увидел, что полк атаковал противника. Он попытался вылезти из окопа, но не смог.

После боя полк продолжил отступление. Вскоре он занял оборону на подступах к переправе. Лопахин подбил немецкий самолёт из бронебойного ружья и получил от лейтенанта Голощёкова водку, налитую в крышку фляги. Лейтенант предупредил, что бой будет тяжёлым. На окопы поползли танки противника, однако их накрыла огнём полковая артиллерия. Бойцы отбили шесть ожесточённых атак. Измотанные безуспешными попытками овладеть переправой, войска противника остановились. Остатки полка Советской армии отступают на другой берег Дона . Лейтенанта Голощёкова тяжело ранило, и он умирает. Командование принял старшина Поприщенко. Голощёков был похоронен на берегу реки. Николай оглох от контузии.

Вчетвером бойцы пришли в землянку старшины Поприщенко. Солдаты просили оставить их на фронте. Старшина получил приказ от майора отправляться в хутор Таловский, где полк будет пополнен свежими силами. Полк отправился в Таловский, по пути заночевав в небольшом хуторе. Старшина попытался добыть на хуторе провиант, но оставшиеся в хуторе женщины решили не кормить отступающих солдат, считая их предателями. Узнав, что полк отступает с боем, женщины собрали провизию и накормили солдат.

Прибывший в штаб дивизии полк встретил командира дивизии полковник Марченко. Старшина Поприщенко привёл 27 бойцов. Полковник принял полковое знамя и преклонил перед ним колено .

Продолжение этого произведения было сожжено автором.

Экранизация

Они сражались за Родину — фильм, который создал Сергей Бондарчук. Этот фильм посмотрели миллионы, а создавался он по одноименной книге Шолохова Они сражались за Родину. Этот роман изучают в школе, изучили его и мы. Теперь сделаем его .

Читая произведение Шолохова, можем отметить кратко то, что автор описывает первые годы войны. Здесь автор выделяет трех друзей однополчан, что защищают с другими солдатами переправу через Дон, по которой переправляются советские солдаты. Полк выполняет свою задачу и что немаловажно, защищая, солдаты сохраняют и свое знамя.

Михаил Шолохов свое произведение, прежде всего, посвящает людям. Он посвятил его героям, которые должны были жить по другому сценарию. У каждого была своя миссия, были свои чувства, но всем пришлось взять винтовки и идти убивать, защищая Родину от немецко-фашистских захватчиков. Война перевернула все с ног на голову, изменила уклад жизни. Даже души и характеры людей поменяла, сделав слабых сильными личностями, робких — отважными и смелыми людьми. На войне был каждый вклад важен и об этом пишет писатель.

Большая часть романа была утеряна, но и тех глав, что сохранились, достаточно, чтобы увидеть подвиги наших людей в годы войны. При этом обстановка, в которой находились солдаты, была напряженной. А по другому и быть не могло, ведь и сама война — страшное время. Это период, когда не знаешь, что может произойти в ту или иную секунду. При этом повсюду видна выжженная земля, повсюду окопы, что роют солдаты, пыль и грязь, горе и кровь. Да еще и сам автор описывает именно тот период, когда нашим солдатам приходилось отступать. Герои произведения Лопахин, Звягинцев, Стрельцов, как впрочем и все остальные боевые товарищи, испытывают стыд за то, что им приходится оставлять своих братьев на оккупированных территориях. Они испытывают горечь поражения.

Главные герои произведения

Центральными персонажами в романе Они сражались за Родину являются три солдата: Стрельцов Николай, Иван Звягинцев и Петр Лопахин. В мирной жизни это агроном, комбайнер и шахтер. Однако на войне это три отважных солдата, три замечательных друга и боевых товарища. Такие разные по характеру, разные в профессии, однако сплоченные в общей цели и стремлении к победе.

Читается за 10 минут

Очень кратко 1941-42 гг. Три друга-однополчанина, прошедшие вместе первые годы войны, защищают переправу советских войск через Дон. Их полк с честью выполняет задачу, сумев сохранить при этом полковое знамя.

В битве за хутор Старый Ильмень из всего полка уцелело только 117 бойцов и командиров. Теперь эти люди, измученные тремя танковыми атаками и бесконечным отступлением, брели по знойной, безводной степи. Полку повезло лишь в одном: уцелело полковое знамя. Наконец, дошли до хуторка, «затерянного в беспредельной донской степи», с радостью увидели уцелевшую полковую кухню.

Напившись солоноватой воды из колодца, Иван Звягинцев завёл со своим другом Николаем Стрельцовым беседу о доме, семье. Внезапно разоткровенничавшись, Николай, высокий, видный мужчина, работавший до войны агрономом, признался, что от него ушла жена, оставила двоих маленьких детей. У бывшего комбайнёра и тракториста Звягинцева тоже были семейные проблемы. Его жена, работавшая прицепщиком на тракторе, «испортилась через художественную литературу». Начитавшись дамских романов, женщина начала требовать от мужа «высоких чувств», чем приводила его в крайнее раздражение. Книги она читала ночами, поэтому днём ходила сонная, хозяйство пришло в запустение, а дети бегали, как беспризорники. Да и письма она мужу писала такие, что и друзьям стыдно было прочесть. Называла бравого тракториста то цыпой, то котиком, и писала про любовь «книжными словами» от которых у Звягинцева делался «туман в голове» и «кружение в глазах».

Пока Звягинцев жаловался Николаю на свою несчастную семейную жизнь, тот крепко заснул. Проснувшись, он почувствовал запах пригоревшей каши и услышал, как бронебойщик Пётр Лопахин переругивается с поваром - с ним Пётр пребывал в постоянной конфронтации из-за пресной каши, уже изрядно надоевшей. С Лопахиным Николай познакомился в бою за колхоз «Светлый путь». Пётр, потомственный шахтёр, был человеком неунывающим, любил подшучивать над друзьями и искренне верил в свою мужскую неотразимость.

Николая угнетало бесконечное отступление советских войск. На фронте царил хаос, и советская армия никак не могла организовать достойный отпор фашистам. Особенно тяжело было смотреть в глаза людей, остающихся в немецком тылу. Местное население относилось к отступающим солдатам, как к предателям. Николай не верил, что им удастся выиграть эту войну. Лопахин же считал, что русские солдаты ещё не научились бить немцев, не накопили злости, которой хватило бы для победы. Вот научаться - и погонят врага восвояси. А пока Лопахин не унывал, шутил и ухаживал за хорошенькими медсестричками.

Искупавшись в Доне, друзья наловили раков, но попробовать их не довелось - «с запада донёсся знакомый, стонущий гул артиллерийской стрельбы». Вскоре полк подняли по тревоге и приказали «занять оборону на высоте, находящейся за хутором, на скрещении дорог», и держаться до последнего.

Это был тяжёлый бой. Остаткам полка пришлось удерживать вражеские танки, стремившиеся прорваться к Дону, где происходила переправа основных войск. После двух танковых атак высоту принялись бомбить с воздуха. Николая сильно контузило разорвавшимся рядом снарядом. Очнувшись и выбравшись из-под засыпавшей его земли, Стрельцов увидел, что полк поднялся в атаку. Он попытался вылезти из глубокого, в человеческий рост, окопа, но не смог. Его накрыло «спасительное и долгое беспамятство».

Полк снова отступал по дороге, окружённой горящими хлебами. У Звягинцева болела душа при виде гибнущего в огне народного богатства. Чтобы не заснуть прямо на ходу, он принялся вполголоса поносить немцев последними словами. Бормотание услыхал Лопахин и тотчас же принялся насмешничать. Теперь друзей осталось двое - Николая Стрельцова нашли раненным на поле боя и отправили в госпиталь.

Вскоре полк снова занял оборону на подступах к переправе. Линия обороны проходила возле села. Вырыв себе укрытие, Лопахин углядел невдалеке длинную черепичную крышу и услышал женские голоса. Это оказалась молочная ферма, обитателей которой готовили к эвакуации. Здесь Лопахин разжился молоком. За сливочным маслом он сходить не успел - начался авианалёт. На сей раз полк не остался без поддержки, солдат прикрывал зенитный комплекс. Один немецкий самолёт Лопахин подбил из своего бронебойного ружья, за что получил от лейтенанта Голощёкова стаканчик водки. Лейтенант предупредил, что бой предстоит тяжёлый, придётся стоять насмерть.

Возвращаясь от лейтенанта, Лопахин еле успел добежать до своего окопа - начался очередной авианалёт. Воспользовавшись прикрытием с воздуха, на окопы поползли немецкие танки, которых сразу же накрыла огнём полковая артиллерия и батарея противотанковой обороны. До полудня бойцы отбили «шесть ожесточённых атак». Недолгое затишье показалось Звягинцеву неожиданным и странным. Он скучал по другу Николаю Стрельцову, считая, что с таким завзятым зубоскалом, как Лопахин, серьёзно поговорить нельзя.

Через некоторое время немцы начали артиллерийскую подготовку, и на передний край обрушился жесточайший огненный шквал. Под таким плотным огнём Звягинцев не был уже давно. Артобстрел продолжался около получаса, а затем на окопы двинулась немецкая пехота, прикрытая танками. Иван почти обрадовался этой зримой, осязаемой опасности. Стыдясь своего недавнего испуга, он вступил в бой. Вскоре полк пошёл в атаку. Звягинцев успел отбежать от окопа всего на несколько метров. Позади оглушительно громыхнуло, и он упал, обезумев от страшной боли.

«Измотанные безуспешными попытками овладеть переправой», к вечеру немцы прекратили атаки. Остатки полка получили приказ отступать на другой берег Дона. Лейтенанта Голощёкина тяжело ранило, и командование принял старшина Поприщенко. По пути к полуразрушенной дамбе они попали под немецкий артобстрел ещё два раза. Теперь Лопахин остался без друзей. Рядом с ним шёл только Александр Копытовский, второй номер его расчёта.

Лейтенант Голощёкин умер, так и не переправившись через Дон. Его похоронили на берегу реки. На душе у Лопахина было тяжело. Он боялся, что полк отправят в тыл на переформирование, и ему придётся надолго забыть о фронте. Это казалось ему несправедливым, особенно теперь, когда каждый боец был на счету. Поразмыслив, Лопахин отправился к землянке старшины просить, чтобы его оставили в действующей армии. По дороге он увидел Николая Стрельцова. Обрадовавшись, Пётр окликнул друга, но тот не оглянулся. Вскоре выяснилось, что Николай оглох от контузии. Отлежавшись немного в госпитале, он сбежал на фронт.

Иван Звягинцев очнулся и увидел, что вокруг идёт битва. Он почувствовал сильную боль и понял, что вся его спина иссечена осколками взорвавшейся сзади бомбы. Его тащили по земле на плащ-палатке. Затем он почувствовал, что куда-то падает, ударился плечом и снова потерял сознание. Очнувшись во второй раз, он увидел над собой лицо медсестры - это она пыталась дотащить Ивана до медсанбата. Маленькой, хрупкой девушке было тяжело тащить массивного Звягинцева, но она его не бросила. В госпитале Иван поругался с санитаром, который распорол ему голенища совсем ещё новых сапог, и продолжал ругаться, пока усталый хирург извлекал из его спины и ног осколки.

Как и Лопахин, Стрельцов тоже решил остаться на фронте - не для того он из госпиталя сбежал, чтобы в тылу отсиживаться. Вскоре к друзьям подошли Копытовский и Некрасов, немолодой, флегматичный солдат. Некрасов был совсем не против попасть на переформировку. Он планировал найти сговорчивую вдову и немного отдохнуть от войны. Его планы привели Лопахина в ярость, но Некрасов ругаться не стал, а спокойно объяснил, что у него «окопная болезнь», что-то вроде лунатизма. Проснувшись под утро, он не раз забирался в самые неожиданные места. Однажды даже умудрился забраться в печь, решил, что его завалило взрывом в окопе, и начал звать на помощь. Вот от этой-то болезни и хотел отойти Некрасов в объятьях сдобной тыловой вдовушки. Его грустный рассказ не тронул разозлённого Лопахина. Он напомнил Некрасову о его семье, оставшейся в Курске, до которой доберутся фашисты, если все защитники Родины начнут думать об отдыхе. Поразмыслив, Некрасов тоже решил остаться. Не отстал от друзей и Сашка Копытовский.

Вчетвером они пришли к землянке старшины Поприщенко. Солдаты полка уже успели разозлить старшину просьбами оставить их на фронте. Лопахину он объяснил, что дивизия их кадровая, «все виды видавшая и стойкая», сохранившая «боевую святыню - знамя». Такие солдаты без дела не останутся. Старшина уже получил приказ от майора «отправляться в хутор Таловский», где находился штаб дивизии. Там полк пополнят свежими силами и отправят на самый важный участок фронта.

Полк отправился в Таловский, по пути заночевав в небольшом хуторе. Старшина не хотел привести в штаб голодных и ободранных бойцов. Он попытался добыть провиант у председателя местного колхоза, но кладовые были пусты. Тогда Лопахин решил воспользоваться своей мужской привлекательностью. Он попросил председателя поселить их у какой-нибудь небедной солдатки, похожей на женщину и не старше семидесяти. Хозяйка оказалась дородной женщиной лет тридцати неправдоподобно высокого роста. Её стать восхитила невысокого Лопахина, и ночью он пошёл на приступ. К товарищам Пётр вернулся с подбитым глазом и шишкой на лбу - солдатка оказалась верной женой. Проснувшись утром, Лопахин обнаружил, что хозяйка готовит завтрак на весь полк. Оказалось, что оставшиеся в хуторе женщины решили не кормить отступающих солдат, считая их предателями. Узнав у старшины, что полк отступает с боем, женщины мигом собрали провизию и накормили голодных солдат.

Прибывший в штаб дивизии полк встречал командир дивизии полковник Марченко. Старшина Поприщенко привёл 27 бойцов - пятеро из них легкораненых. Произнеся торжественную речь, полковник принял полковое знамя, уже прошедшее Первую Мировую войну. Когда полковник преклонил колено перед малиновым полотнищем с золотой бахромой, Лопахин увидел, как по щекам старшины потекли слёзы.