Комедийная храмина. Дом Романовых и «комедийная хоромина» (ч.1) - Шкатулка

Комедийная хоромина - первое театральное здание в России, предназначенное для театральных представлений. Оно было построено в 1672 году в летней резиденции царя Алексея Михайловича в селе Преображенском близ Москвы (теперь это Москва).

Полковнику фон Стадену, уезжавшему за границу весной 1672 года, было поручено (среди прочих поручений) привезти для государя в службу всяких людей, "которые б умели всякие комедии строить". Но полковнику это поручение выполнить не удалось, так как иностранные актеры, имеющие самое приблизительное представление о Московии, да к тому же изрядно напуганные различными разговорами, ехать в Россию отказались. Это обстоятельство, однако, не изменило намерение создать театр. Заняться организацией театра было поручено пастору из Немецкой слободы в Москве Иоганну Грегори. По приказу царя Грегори должен был "Учинити комедию", а "на комедии действовать из Библии книгу "Есфирь". В это время и был построен театр Комедийная хоромина. Труппу театра набрали из детей иноземцев, живших в Москве. Она состояла из шестидесяти четырех человек. Сам Грегори и переводчик посольского приказа Юрий Гивнер репетировали пьесу, написанную на библейский сюжет. Пьеса была первоначально написана по-немецки, а потом переведена на русский язык. Репетиции проводились на двух языках. 17 октября 1672 года состоялось первое представление придворного театра. Спектакль "Есфирь", или "Артаксерксово действо", имел большой успех. Зрители были поражены тем, как на сцене события прошлого оживают перед ними и переносятся во время настоящее. Спектакль длился десять часов подряд без антракта, что объяснялось огромным размером пьесы.

В 1672-1676 годах театр регулярно играл при царском дворе. Представления "комедий" прочно вошли в придворную жизнь. "Комедиями" в это время назывались любые спектакли - жанрового деления не было. Кроме "Комедийной хоромины" в Преображенском, было выстроено еще одно театральное помещение в Кремле - над придворной аптекой. В 1673 году была организована русская труппа из двадцати шести подьяческих и мещанских детей. Оповещалась придворная публика о начале спектакля "нарочными сокольниками" и "стремянными конюхами". "Комедийная хоромина" существовала до 1676 года и была закрыта после смерти царя Алексея Михайловича.

Девять "комедий" было поставлено на сцене этого театра за время его существования: "Артаксерксово действо" (1672), "Комедия о Товии-младшем" (1763), "Олоферново действо" (1674), "Темир-Аксаково действо" (1675), "Егорьева комедия" (1675), "Комедия об Адаме и Еве" (1675), "Комедия об Иосифе" (1675), "Комедия о Давыде с Галиадом" (1676), "Комедия о Бахусе с Венусом" (1676). Из всех пьес, что составляли репертуар театра, сохранились только "Артаксерксово действо" и "Олоферново действо". Первая из них представляла такую историю в лицах: царь Артаксеркс женится на прекрасной и добродетельной Есфири. Мудрый Мардохей, дядя Есфири, становится близким царю человеком. Но высокомерный и хитрый придворный Аман завидует ему и хочет его погубить. Козни властолюбивого злодея становятся известны царю, который велит его казнить. Пьеса восхваляла мудрость и справедливость царя, а перед спектаклем "оратор царев" непосредственно обращался в зрительный зал с разъяснением того, что будет видеть публика. Основная часть пьес, поставленных на сцене "Комедийной хоромины", была связана с библейскими сюжетами и проникнута религиозной (христианской) моралью.

Могущественные люди и царства, забывающие Бога и охваченные гордыней, неминуемо погибают, а чтущие Бога - непобедимы. В других спектаклях рассказывалось о подвиге девушки, которая спасла свой народ от нашествия врагов. И этот спектакль начинался с обращения к царю как главному зрителю. Царь прославлялся как "мощнейший во всей вселенной", Бог хранит его царство, которое есть "ограда всему христианству", а посему люди, находящиеся под покровительством Бога, непобедимы. И далее шло прямое обращение: "Зри, великий царь... изъяснится в комедии сие". Мысль о том, что православный царь является защитником всех христианских народов от их врагов, развивалась в постановке пьесы "Темир-Аксаково действо". В основу пьесы был положен сюжет трагедии Марло "Тамерлан Великий". Тамерлан, или Темир-Аксак, изображен в "действе" как христианский государь, вступающийся за своих единоверцев из государства "кесаря Палеолога", которых хочет придать огню и мечу объятый властолюбием, хищный турецкий кесарь Баязет. Тамерлан побеждает турецкие войска и заключает Баязета в железную клетку, где он - "великий варвар и кровопивец" разбивает себе голову о железные прутья. Пьеса была поставлена накануне обострения отношений между Россией и Турцией. В этой ситуации особое значение приобретала сцена, в которой православный государь обращался к своим воинам: "Могут ли они турецкое государство одолеть?" И получал утвердительный ответ. Это была первая постановка на светский сюжет, тогда как три следующие были религиозного содержания.

Для регулярной работы театра требовались актеры, а потому была открыта русская театральная школа. Она была одним из первых театральных учебных заведений Европы. Грегори обучал и русских детей, к 1675 году их было семьдесят человек. Ученики школы (русские и иноземные) были в то же время исполнителями в спектаклях придворного театра. Однако иноземцы содержались гораздо лучше, нежели русские актеры - оплата их труда была более высокой. Be-роятнее всего, что учителя-иноземцы обучали актерскому мастерству так, как сами его понимали, то есть опираясь на манеру исполнения, принятую в немецком театре XVII века. Актер должен был "представлять" аффектированно и театрально все признаки страстей и чувств, коими наделен был его герой. О размерах театрального помещения ("Комедийной хоромины") в Преображенском можно сказать, что театр был не велик - общей площадью 90 кв. саженей. Зрительный зал обит красным и зеленым сукном. На деревянных скамьях, расположенных амфитеатром, и на сцене размещались зрители. Царское место находилось впереди всех других и было обито красным сукном. Для царицы и царевен устроены особые места-"клети", то есть нечто наподобие лож, отделенных от зрительного зала решеткой. Они могли видеть спектакль, но в то же время не нарушать принятого этикета. Сцену и зал разделяли перила. Сцена занимала около 55 кв. саженей, то есть больше половины всей площади здания. Такое соотношение определялось необходимостью давать постановочно эффектные спектакли, требующие большой пышности и, соответственно, сценического места. Для изготовления костюмов и бутафории применялись ценные материалы: горностаевые меха, дорогие сукна, атлас, шелка, кружево. В спектакле применялись звуковые и световые эффекты. В "Темир-Аксакове действе" изображалось "стреляние", "ракеты", "огненная молния". Использовалась в ряде спектаклей и достаточно сложная бутафория - в ряде из них появлялись "человечьи головы", то есть бутафорские отрубленные головы. Уровень сценической техники был достаточно высок, поелику известно, что на сцене появлялось движущееся чудовище - Змей. Спектакли оформлялись живописными декорациями, которые располагались по кулисной системе, с применением перспективных задников.

Сегодня трудно представить все то потрясение, что испытали зрители на первом спектакле "Комедийной хоромины". Театр был безусловной новостью и чудом. И поскольку он был признан государственной властью, то, значит, и получал возможность дальнейшего развития - развития именно русского национального театра.

Страница 3 из 25

КОМЕДИЙНАЯ ХОРОМИНА

То, чего порой достигала Древняя Русь в искусстве и культурном развитии, поразительно. Тринадцатиглавый Софийский собор в Киеве не имел себе равного по красоте и величественности ни в Византии, ни на Западе. В Новгороде, как и в древнем Киеве, отличавшемся высоким уровнем благоустройства, уже в XI веке были мостовые. А ведь в городах феодальной Европы первые мостовые появились лишь в конце XII столетия (в Париже).
Художественное совершенство отличает мозаики и миниатюры, иконы и фрески, храмы и гражданские сооружения Древней Руси. Чтобы убедиться в этом, стоит познакомиться с новгородской церковью Спас-Нередицы, Золотыми воротами во Владимире, с сохранившейся частью дворцового комплекса в Боголюбове, с памятниками Ярославля, Ростова, Пскова, Суздаля.
А как велик вклад Москвы в эту сокровищницу искусства! Ее Кремля, с исключительной силой и художественной глубиной воплотившего идею мощи и национальной независимости. Ее неповторимого «Покровского собора, что на рву» (храм Василия Блаженного). Творений таких ее художников, как Феофан Грек, Прохор с Городца, Даниил Черный, гениальный Андрей Рублёв, чьи мастерские произведения, необыкновенно человечные, полны глубокого чувства и тонкого лиризма.
В XVI веке, на котором нам предстоит остановить свое внимание, со всей четкостью обнаруживаются новые устремления в русской культуре. Значительно растет число грамотных людей, и среди них есть не только дворяне, но и посадские люди (ремесленники и торговцы). В передовых кругах общества пробуждается интерес к наукам, в которых раньше видели нечто граничащее с волхованием, колдовством, мистикой. Начинается глубокое изучение Сибири (походы русских людей на Байкал, к Охотскому морю) и совершаются путешествия из Ледовитого океана в Тихий, открывшие возможность пройти морским путем из Азии в Америку. Растет спрос на книги по истории, географии, анатомии. 
Хотя деятельность московского Печатного двора принимает все больший размах, книг светского содержания, в том числе учебной литературы — по грамматике, арифметике, космографии, — не хватает, так велика нужда в них. Государство оказывается перед необходимостью признать народное образование одной из своих насущнейших задач. Ученые призывают царя ввести в России образование на западный манер.
Заметно выросшее общее внимание к реальному миру, к его материальной основе, не могло остаться бесследным для искусства. Живописцы стремятся показать человека и природу такими, какие они есть, в их живой реальности. Так, по старым канонам принято было лица на иконах писать «смугло и темновидно». Но «весь ли род человеческий, — впервые позволяет себе усомниться русский художник, — во едино обличье создан?» Он считает: если кто хочет нарисовать Деву Марию, то ему следует изобразить «лицо девичье, уста девичьи, устроение девичье». А если кто рисует младенца, то «како мрачно и темнообразно его тамо писать? Но всячески подобает быти белу и румяну».
Вопреки признанным правилам, известный московский живописец той поры Симон Ушаков рисует архангела Михаила обычным простолюдином. А в Ярославле, в Ильинской церкви, другой художник, поправ старые нормы, пишет отнюдь не духовную, а вполне мирскую сцену жатвы: косцы в голубых и розовых одеждах вяжут в поле золотые снопы. Еще на одной стене того же храма изображены другие вполне мирские сцены (хоть и на библейские сюжеты): пляска полуобнаженной женщины, соблазняющей «святых старцев», и купающаяся Вирсавия, за которой наблюдает царь Давид.
И таких примеров — сколько угодно. Весь окружающий человека мир, с реальными людьми и животными, морями и горами, лесами и реками, плодами и злаками, отныне завладевает интересами художников. Желая изобразить все это, они открывают для себя такие яркие и радостные сочетания красок, о которых до того и мыслить не смели.
Преодоление аскетизма, который навязывали народу церковники, стремление к красоте и нарядности сказывается и в архитектуре. Здания украшаются цветными изразцами. Даже на наличниках храмов создаются причудливые узоры из зеленых, желтых и синих цветов, появляются изображения птиц и растений. При строительстве церковных зданий широкое применение находит поражающая своей затейливостью, буквально кружевная каменная резьба. А каким художественным совершенством отличаются лучшие светские строения! Например, царский дворец в подмосковном селе Коломенском. Воздвигнутый на высоком берегу Москвы-реки, он представлял собой сложное сооружение, украшенное причудливым узором резьбы, позолоты и красок. В погожий солнечный день все это сияло, сверкало, переливалось, оставляя впечатление сказочной феерии. Недаром современники называли тот дворец «восьмым чудом света». 
Но театра, в том виде, каким его уже знала Западная Европа, Россия еще не имела. Скоморохи были ведь всего лишь его начальным звеном, его предысторией. Да и их, как мы видели, беспощадно утесняли. Где уж тут ждать развития!
Однако время делало свое дело.
Возвращаясь домой из деловых поездок в Париж, Венецию, Флоренцию, в немецкие и польские города, послы русские, купцы и промышленники рассказывали о театральных зрелищах, на которых им довелось присутствовать. Красочное описание итальянского спектакля конца 50-х годов XVII столетия дал русский дворянин Лихачев; о представлении «Амфитриона» Мольера с участием самого автора в роли слуги Созия несколькими годами позже рассказал русский посол во Франции Потемкин.
У царя Алексея Михайловича была— утверждают некоторые знатоки нашей старины — «врожденная любовь к художеству». Это, однако, как мы видели, не помешало ему издать пресловутую грамоту 1648 года, чуть было вовсе не погубившую первые ростки русской театральной культуры. Но подле царя, рядом с косными советниками, со временем собрались и стали приобретать все большую силу передовые люди своего времени. Такие, как окольничий Федор Ртищев — ревнитель наук и школьного образования. Как широко образованный дипломат Афанасий Ордын-Нащокин. Как любимец царя, поборник культурных новшеств Артамон Матвеев, чей дом долго был центром интеллектуальной жизни столицы.
Росли экономические связи государства с соседними странами, укреплялись дипломатические и культурные отношения. Русь, как отметил историк С. М. Соловьев, «трогалась с Востока на Запад». Удивительно ли, что в этих условиях наступает момент, когда вместе с поручением пригласить на службу заграничных «рудознатных самых добрых мастеров, которые бы руды всякие подлинно плавить умели», царь дает и поручение разыскать и привезти в Россию «трубачей самых добрых» и «ученых, которые б умели всякие комедии строить» (иначе говоря — хороших музыкантов и умелых руководителей театрального дела). «Врожденная любовь к художеству» Алексея Михайловича тут ни при чем. Самый поворот страны к широкому культурному развитию, к европеизации диктовал такое решение.
Между тем поиски нужных людей, которые посланный вел за границей, затягивались. Тогда, не дожидаясь их результата, задумали в Москве (и тут первое слово принадлежало Артамону Матвееву) начать затеянное дело своими силами. Находят человека, который много жил за границей, часто видел там театральные представления и знает, как «комедии строить». Это школьный учитель из Немецкой слободы в Москве Иоганн Грегори.
Алексей Михайлович поручает ему подготовить спектакль. Для первого представления, по совету Матвеева, выбирают библейский сюжет об Эсфири, ставшей женой персидского царя Артаксеркса и сумевшей разоблачить козни временщика Амана. Подменяя собой царя, тот использовал свою власть в личных, корыстных целях.
Было решено включить в спектакль музыку, сольное и хоровое пение, танцы, а между картинами — веселую интермедию.
Грегори и его помощники набирают для участия в представлениях 60 юношей в возрасте 15—16 лет и несколько взрослых из числа молодых военных, проживавших в Немецкой слободе, начинают с ними заниматься. Артамон Матвеев, который оставался душой всего дела, предоставил в распоряжение театра музыкантов и певцов из своей домашней капеллы. Работали с усердием, «денно и нощно». Пока создавался коллектив артистов и проводились репетиции, в подмосковном селе Преображенском — летней резиденции царской семьи — строилось специально приспособленное для представлений здание — «комедийная хоромина».
Была хоромина деревянной. Имела «десять сажен в квадрате да в высоту шесть сажен». На стены пошло 542 бревна, каждое длиной в 8—10 метров. Пол и стены внутри, чтобы не дуло, обили войлоком, а затем Богато отделали красным и зеленым сукном и под ноги положили ковры. Зрительный зал осветили сальными свечами.
Поднятая над полом сцена была отделена от зала брусом с перилами и «шпалером» — раздвижным занавесом, подвешенным на медных кольцах. Рампу устроили из тех же сальных свечей, воткнутых в укрепленные на деревянной доске подставки. На живописное изображение неба пошло пятьсот аршин материи.
Декорации в виде так называемых «рам перспективного письма», костюмы для спектакля из персидского шелка, гамбургского сукна и волнистого турецкого атласа и все деревянные работы при строительстве здания и на сцене выполнены были русскими умельцами. В их числе, как явствует из хроники тех лет, были художник Василий Ренский и столяр Гавриил Филонов.
Кресло в зрительном зале, предназначенное для царя, выдвинули вперед. А для царицы и царевен устроили особые места, вроде лож, с частой решеткой. Сквозь нее они и смотрели на сцену, оставаясь невидимыми для остальной публики, разместившейся на «полках» (деревянных скамьях). Здесь были бояре и окольничьи, думные дворяне и думные дьяки, стольники, стряпчие, «ближние люди».
Приглашение на спектакль получали через нарочных и стремянных. В нем было сказано: «Быть с Москвы нарошно к великому государю в походу, в село Преображенское». Первое такое приглашение разослали на 17 октября 1672 года, когда «комедийная хоромина» еще не была вполне закончена. Но орган, который приобрели для нее, уже установили в зале, спектакль подготовили, и царю не терпелось увидеть его.
Населяли Немецкую слободу в Москве больше всего иностранцы (потому она так и называлась), и актеры, главным образом из учеников школы, в которой учительствовал Грегори, по-русски говорили недостаточно хорошо. Поэтому спектакли вначале шли на немецком языке. Известный всем библейский сюжет делал
происходящее на сцене достаточно понятным для зрителей, а грубоватые вставные комические сценки с участием «дурацкой персоны» (родственной нашему Петрушке) тоже не особенно нуждались в переводе.
Женские роли играли в спектакле мальчики-подростки и юноши, и в наскоро созданной пьесе не обошлось без кой-каких несуразностей. Но действие сразу же захватило всех до единого. По словам современника, оно так увлекло царя, что он «проглядел целых десять часов подряд, не вставая с места».
Представление через некоторое время повторили. Постановщика и исполнителей щедро наградили.
К зиме, чтобы спектакли могли продолжаться, отделали помещение в кремлевских палатах, над дворцовой аптекой, куда и перевезли декорации. Иногда в Москве использовали также приспособленный «под комедии» верхний этаж в доме боярина Милославского, «свойственника» царя по его первой жене.
Постепенно театральный коллектив пополняется большой группой отданных в учение Грегори детей русских мещан и мелких чиновников. Входят в него и несколько взрослых участников из числа подьячих. Это позволяет начать представления на русском языке.
«Комедия об Эсфири» (или «Артаксерксово действо», как она еще называлась) была повторена не раз, пока готовился новый репертуар. Библейская история о низвержении человека, дерзнувшего подменить собой главу государства, являлась весьма актуальной для России в ту пору. Не так давно перед тем на «первую роль» в стране претендовал патриарх Никон. Да и родовитое боярство, отстаивая свои старые феодальные привилегии, пыталось оспорить полноту царской власти. Перекликаясь с этими событиями, спектакль получал тем самым явную политическую направленность.
Вслед за первой театр осуществляет еще несколько постановок. Идут «Товия младший», «Юдифь», «Комедия об Адаме и Еве», «Комедия об Иосифе». На лето все декорации перебрасывают из Кремля в Преображенское, чтобы по первому требованию опять отвезти их в помещение над аптекой, — затрат на театр не жалеют. «Комедийную хоромину» расширяют: к ней пристраивают зал для публики, т. е. фойе.
Когда в феврале 1675 года руководство театром переходит к помощнику Грегори, Юрию Гибнеру, тот готовит еще две постановки: «Баязет и Тамерлан, или Темир-Аксаково действо» и «Егорьевскую комедию». А позднее сменивший его Стефан Чижинский ставит три новых спектакля: «Давид и Голиаф», «Бахус и Венус» и балет «Орфей». К сожалению, не все дошло до нас. Некоторые тексты пьес, как и ноты их музыкального сопровождения, утрачены, и безвозвратно. И все же картина, которую являл собой первый русский театр, достаточно ясна.
Хотя Алексей Михайлович был человек набожный и спектакли при нем создавались главным образом на библейские темы, только
один из них — «Комедия об Адаме и Еве» — имел духовно-нравоучительный характер. Остальные с полным правом могут быть названы скорее светскими, нежели религиозными. Вспомним ту же «Комедию об Эсфири». Да и «Юдифь» тоже была включена в репертуар не по религиозным мотивам, а из-за того патриотического духа, которым наполнена легенда о героине, уничтожившей военачальника врагов своей родины, Олоферна. Внеся панику в лагерь противника, Юдифь приносит победу соотечественникам. «Радуйся же, о отчизна!» — поет в заключение хор.
Стоит вспомнить годы, когда осуществлялась эта постановка. То был канун военного столкновения Москвы с очень мощной тогда и агрессивной Турцией, стремившейся захватить всю правобережную Украину. Можно ли сомневаться, что именно это было истинной причиной появления на русской сцене «Юдифи»?
Как призыв к мужеству воспринималось и последовавшее вскоре за тем обращение к образу юноши Давида, который во имя родной земли без страха идет на борьбу с сильным Голиафом. Разве это не призыв к мужеству? Не духовная мобилизация тех, кому такую борьбу придется вести? И та же цель, те же политические мотивы у спектакля «Баязет и Тамерлан».
Как и большинство других пьес, поставленных в «комедийной хоромине», драма о Тамерлане— лишь переделка какой-то другой или нескольких других пьес, шедших в европейских театрах. Только на сей раз переделка более решительная, чем обычно. В русском варианте герой драмы не столько честолюбивый завоеватель, сколько добрый вождь и правитель, защитник угнетенных. По просьбе греческого царя Палеолога он вступается за него в борьбе против коварного турецкого султана Баязета. Победа Тамерлана над турками — полная!
Есть и другая черта, типичная для спектаклей, осуществленных на сцене первого русского театра. Это — характерный для эпохи европейского Возрождения и такой неожиданный для еще не преодолевшей домостроевщину Руси интерес к земным радостям, к земной любви. Охваченная страстью Вильга, жена Пентефрия, — центральный женский персонаж «Комедии об Иосифе» — молит прекрасного юношу о взаимности, и слова, которые она обращает к нему, полны силы и убежденности. Она манит его счастьем, взывает к его чувству и рассудку, убеждает в безопасности. Вильга любит. Любит горячо и пылко. И готова, если ее страсть не встретит ответа, погибнуть во имя ее.
— Аще ныне волю мою не исполнеши,— говорит она Иосифу, — и аз в колодезе или с высокой горы умерщвлюся.
А сколь пылки речи, которые Олоферн обращает к Юдифи! Он называет ее «прекрасной Богиней», воспевает ее красоту, признается, что не может налюбоваться на нее. Иногда Олоферн говорит точно пьяный и, понимая это, убеждает Юдифь: «Не тако от вина, яко от силы красоты твоея аз ниспадаю». 
Как неожиданно и ново должно было все это звучать для зрителей, на далеких от всего земного церковных идеалах, на правилах консервативного семейно-бытового уклада! И как смело, как решительно (этому нельзя не поразиться) нагонял только еще родившийся русский театр самых передовых в своей стране, пролагавших новые пути художников, архитекторов, ученых.
И еще одна черта, если внимательно всмотреться в характер представлений «комедийной хоромины», присуща им. Я имею в виду непременное присутствие в каждом спектакле элемента развлекательности. Той самой развлекательности, на которую так решительно в свое время обрушилась «грамота» Алексея Михайловича. А теперь оказывается возможной постановка столь «игривых» вещей, как комедия о Боге вина и веселья Бахусе и даже целый балет о «взятом Богами живым на небо за свой прекрасный голос» Орфее.
В качестве органической составной части любой постановки нынче входят не только ранее решительно изгонявшиеся музыка, и пение, но и порой самые разухабистые шутовские репризы и вставки различных «дураков». Вроде Ганса из «Комедии об Эсфири», весь вечер потешающего публику ссорой со своей женой. Или пленного солдата Сусакима из «Юдифи». Ему угрожают казнью, а он произносит бесконечно длинные прощальные речи в комическом духе. Прощается в них со всем белым светом, с пятью братьями, со старой сестрой, у которой часто едал блины с маслом, со своими «благородными родственниками» — ворами, плутами — и «духовной братией», что питается милостыней. Прощается с девятью «художествами», которыми угождал своей плоти, — с пьянством, блудом и т. д. Потом с любимыми своими кушаньями — молодыми цыплятами, ягнятами, свежими яйцами, раскормленными каплунами, жареной телятиной, с молоком и сметаной, крупичатыми калачами, молодыми рябчиками, кроликами и зайцами, жирной утятиной и кислой капустой, пирогами с бараниной и свиными кишками и со всем-всем остальным, чем торгуют в корчмах. И наконец, Сусаким прощается с воронами, которые скоро станут клевать его тело.
— Простите, простите, — говорит им всем Сусаким.
Казнь, однако, оказывается фиктивной. Не мечом, а лисьим хвостом, шутя, бьют Сусакима по шее. И он опять буффонит:
— Аз подлинно слышу, как от мене живот отступил из внутренних потрохов в правую ногу, а из ноги в гортань, и душа правым ухом вышла. Только еще мнится ми, яко несколько света помню: зде мои чулки и башмаки, зде мой кафтан и штаны. Токмо не знаю, где глава моя.
Он всюду ищет свою голову, никак не может ее обнаружить и просит: кто найдет, пусть обязательно возвратит ему.
Подобно Гансу и Сусакиму в «Комедии об Эсфири» и «Юдифи», есть свои комики и в пьесе о Тамерлане. Это Пикельринг (по-немецки «маринованная селедка») и Телпел (т. е. тупица, дуралей). Клоунада, перемежаясь с драматическими картинами, привносит в представление нотки жизнерадостности, веселья, шутки. И притом нисколько не
мешает конечной цели, к которой устремлен спектакль, — победе над злыми кознями и нечестием, посрамлению гордыни и торжеству невинно угнетаемых!
В начале 1676 года Алексей Михайлович умирает, и работа театра, в связи с объявленным годовым трауром по скончавшемся, прекращается. Преемник царя, Федор, к затее отца равнодушен, а главный сторонник театра, боярин А. С. Матвеев, впал в немилость; его сослали и остановили все его начинания.
«Комедийная хоромина» просуществовала, таким образом, всего три с половиной года. Считать ее просто царской блажью, «потехой», как видим, нельзя. Уже потому нельзя, что интерес к театру, направляемому Артамоном Матвеевым, охватывал все более расширяющийся круг людей и дал толчок дальнейшему развитию художественной жизни в стране.

Для «комедийной храмины», так недолго существовавшей на Красной площади, в 1701 году отправлен был за границу поступивший к царю на службу комедиант Иван Сплавский, в город Гданьск (Данциг) для вербования в Москву театральной труппы.

В контракте он обязывался, по прибытии с труппою в Москву, «царскому величеству всеми вымыслами, потехами угодить и к тому всегда доброму, готовому и должному быти», и за все это ему назначено ежегодно получать по 5 000 ефимков. Современники в то время смотрели на зарождающийся «светский театр», как на дело дьявольское и богопротивное и глядели, приговаривая: «С нами крестная сила!» Но не так думало тогда только наше духовенство, составлявшее в то время самый образованный класс, наиболее знакомый с литературою Запада.

Студенты духовного училища при московском Заиконоспасском монастыре переводили на славянский язык французские и немецкие мистерии, заимствованные из библейской истории, и разыгрывали их в трапезах и рекреационных залах. Лучшими из этих пьес были: «Эсфирь и Агасфер», «Рождество Христово», «Кающийся грешник» и «Христово Воскресение», с весьма аллегорическими посторонними действиями. Первая из этих пьес впоследствии, по повелению Елизаветы Петровны, игралась Великим постом на придворном театре.

Публичные представления на Красной площади в конце 1704 года на время прекратились. В этом году Иоганн Кунст, этот предтеча и тип нынешних антрепренеров, бежал из Москвы, не заплатив жалованья никому из своих служащих. Несчастные его комедианты принуждены были просить, чтобы для уплаты им Куистова долга взяли в казну принадлежащие его театру гардероб и другие вещи. Казна согласилась, и тогда появилось следующее объявление об аукционе: «Продаются театральные украшения, принадлежащие директору немецких комедиантов Ягану Кунсту, убоявшемуся нашего градского начальства наказания за сочиняемые им и играемые на публичном театре пасквильные комедии, уехал из России инкогнито, не заплатя никому жалованья, по сему резонту и объявляем, что продажа сия делается на уплату долгов комедиантов» . В числе вещей продавались: дворец с великолепными садами, крепостями, лесами, рощами, лугами, наполненными людьми, зверями, птицами, мухами и комарами; море, состоящее из 12 валов, из которых самый огромный, 9-й вал, немного поврежден. Полторы дюжины облаков, снег в больших хлопьях из белой овернской бумаги и т. д.

После Кунста театр на Красной площади перешел в руки Отто Фюрста. Представления у Фюрста чередовались с русскими представлениями: русские давались по воскресеньям и вторникам, а немцы играли по понедельникам и четвергам. Немецкая труппа давала по большей части так называемые пьесы на случай. Так, например, ей поручалось поставить драматическое представление на случай взятия русскими Нотебурга, или Орешка. На русском языке были играны следующие пьесы: «О Франталисс Эпирском и Мирандоне, сыне его», «О честном изменнике», «Тюрьмовый заключенник, или Принц Пикельгяринг», «Постоянный папиньянус» и «Доктор принужденный». Пьесы эти имели все театральные эффекты и ужасы: сражения, убийства, отравления и проч. По обыкновению, в пьесах были и смешные сцены, где шут Пикельгяринг сыплет грязные площадные шутки, поет куплеты вроде:

Братья, да возвеселимся,

Сим вином да утвердимся!

Бог убо весть - сколь нам жити.

Ныне идем купно в поле.

Убитыми быть или вздраве.

Афиши о представлениях на театрах разносили к знатным людям сами актеры. Берхгольц говорит, что один из актеров придумал было даже извлекать из этого выгоды, выпрашивая вознаграждение, за что и был наказан батогами. Афиши были печатные и так называемые перечневые. Последние печатались для лучшего объяснения публике содержания и хода представления.

Новому антрепренеру Отто Фюрсту было отдано несколько русских учеников в науку.

Об этих русских актерах сохранился интересный документ, относящийся к 1705 году, рисующий как ту эпоху, так и состояние тогдашнего драматического искусства у нас.

Вот этот доклад начальству:

«Ученики комедианты русские без указу ходят всегда со шпагами, и многие нс в шпажных поясах, но в руках носят, и непрестанно по гостям в нощные времена ходя пьют. И в рядах у торговых людей товары емлют в долги, а денег не платят. И всякие задоры с теми торговыми и иных чинов людьми чинят, придираясь к бесчестию, чтоб с них что взять нахально. И для тех взяток ищут бесчестий своих и тех людей волочат и убыточат в разных приказах, мимо государственного посольского приказу, где они ведомы. И взяв с тех людей взятки, мирятся, не дожидаясь по тем делам указу, а иным торговым людям бороды режут для таких же взяток».

В таких злокозненных деяниях особенно обличался актер Василий Теленков, он же Шмага-пьяный. По посланному на него доносу к боярину графу Ф. А. Головину, второму директору русского театра, вышла следующая резолюция: «Комедианта пьяного Шмагу, взяв в приказ, высеките батоги».

Строить здание начали 21 октября 1702 года, а уже в сентябре 1703 театр был готов принять публику. Все это время в доме Франца Лефорта в Немецкой слободе репетировала театральная труппа Ягана Куншта с восемнадцатью учениками, музыкантами, живописцами, столярами. Для этого там даже организовали «комедийный театрус с хоралом».

Спектакли в комедийной храмине начались в декабре 1703 года. Их давали дважды в неделю - по понедельникам и четвергам. Посещать спектакли могли все желающие. Чтобы зрители охотно ходили в театр, Петр I приказал не брать пошлины с проезжающих после спектаклей и запирать ворота в Кремле, и позже обычного. А чтобы привлечь новых посетителей, «Комедийная храмина» выпускала театральные афиши. Тогда ставили светские пьесы, в том числе «на злобу дня», например, про взятие крепости Орешек, или о графине триерской Геновене и о крепости Грубстона.

Сохранились данные и о расценке мест в «Комедийной храмине».

Они были четырех типов: за гривну, за 6 копеек, за 5 копеек и за 3. Но сначала билеты на спектакли не продавали. Лишь15 мая 1704 года начали печатать «ярлыки» - театральные билеты. И хотя посещение театра стоило по тем временам дорого, он был полон.

Документы сохранили и бытовые сцены, происходящие в комедийной храмине в XVIII веке. Например, упоминали о курении табака, за которое еще незадолго до этого били батогами и вырывали ноздри.

В комедийной большой деревянной храмине во время комедийного действия смотрящие знатные особы русские и иноземцы и нижних чинов люди многие курят табак в чюланах и ходя по хорам и в нижних местах и с пипок пепел с огнем сыплют на полы с великим небрежением, и оттого - есть ли искра какая закрадется по щелям под полы, а сторожа вскоре того не осмотрят, опасно... (от чего боже сохрани) огненного запаления.

Но даже несмотря на бесплатный проезд, этот первый публичный театр не имел желаемого успеха, и вскоре «комедийная храмина» на Красной площади опустела и переехала на .

Говорят, что... ...1 апреля 1704 года появилось объявление о новой комедии. В назначенный час зрители, включая Петра I, собрались в зале. Заиграла музыка, поднялся занавес, и все увидели надпись: «Сегодня 1 апреля». Зрители терпеливо ждали начала представления, пока, наконец, не узнали, что актеры разошлись по домам. Петру шутка не понравилась, но он заставил себя похлопать и сказал: «Вот это и есть комедиантская вольность» .

А вы можете что-то добавить к рассказу о Комедийной Храмине?

Выбор места для «делательного двора», или, как теперь стали называть, «комедийной храмины», происходил долго и мучительно. В июле 1702 года боярин Головин прислал в Москву приказ: «Равнять стрелецкие бывшие дворовые места от самой Неглинки даже ко двору князь Никиты Ивановича Репнина и х Каменному мосту, и к мельнице, что у Большой Тверской улицы, понеже то место назначено впредь для строения комедии». Затем в августе он писал: «По указу Великого государя комедиальный дом строить в Кремле городе, въехав в Никольские вороты на левой стороне, что взято место у Трубецких, подле городовой стены, за караульнею каменного». Но дьяки доносили, что «в том месте никакого строения строить невозможно, потому, государь, что наношено кирпичу и всякого лому, и земли от старых полат великие горы».

Русский художник Аполлинарий Михайлович Васнецов. В московском Кремле.

В сентябре из Ладоги от Головина пришел ответ: если «комедиальных хором в Кремле у Трубецких полат строить нельзя, то за городом (то есть за кремлевской стеной) возле триумфальных светлиц зделать». Дьяки же опять возражали: «А за городом на площади от триумфальных светлиц к Никольскому мосту по мере только двадцать пять сажень, а по сказке комедианта, чтоб быть строению в длину двадцать, поперек двенадцать, в вышину шесть сажень. А к тому, есть ли, государь, по письму твоему быть четырем избам, то в том, государь, месте под строение земли столько не будет, а есть ли по нужде и построитца, то от той хоромины площадь и триумфальные светлицы заставятца».

Вершители переписки со всеми европейскими (да и не только европейскими) государствами по всяческим важнейшим, секретным и малозначительным делам – дьяки Посольского приказа откровенно недоумевали, что какой-то актер-иноземец требовал от них (и от самого боярина Головина) столько внимания, тогда как они ко всей этой театральной затее относились весьма презрительно: «А комедиант совершенный ли мастер и шутейные дела его, станет ли подлинно – неведомо, и опыту ему не было. А какую комедию готовит – тому принес немецкое письмо и переводят, государь, на латинский язык, а с латинского на русской. А по разговорам, государь, переводчиков слышим, что мало в ней пристоинства». И далее дьяки весьма недвусмысленно высказывали свое отрицательное отношение к сему дорогостоящему новшеству – ведь жили же без театра, а что он такое, еще не известно: «Лес, государь, вельми дорог. И есть ли, государь, хоромы в таком знатном месте и великим иждивением построятца, а дело у них будет малое – за то, государь, опасны твоего гневу». Дьяки просили эти хлопотливые и маловажные комедийные дела «ведать помимо них», так как им «такие дела незаобычны». В ответ пришел грозный окрик Головина: «О комедии, что делать велено, вельми скучаете, гораздо вы утеснены делами. Кажется здесь суетнее и беспокойнее вашего делают безскучно; гораздо мочно сие дома живучи делать. Но как наперед сего к вам писано делайте и спешите к пришествию великого государя анбар построить. Скучно вам стало!»

Однако «анбар» не поспевал к приезду царя, и в октябре велено: «ради скорости поспешения комедии (покамест та храмина построится) сделать комедийный театрум и хоры» в доме генерала Лефорта. А Головин все слал угрожающие письма: «Есть ли пришествие великого государя будет к Москве, не понести б вам его гневу на себе!»

Дьяки совсем притихли и заспешили, стараясь исполнить волю Петра. Но с театром возникали новые сложности. Когда решили все, касающееся помещения, то добрались, наконец, до «комедийных писем», то есть пьес, которые в Посольском приказе «переводили с поспешением». И здесь возник вопрос: на каком языке их будут «отправлять»? «Надобно, конечно, на русском», – слал волю Петра Головин. «И тому Сплавскому (как посулил), чтоб таких вывез, приказано, чтоб умели исполнить», – напоминает грозно боярин. Но ведь за месяц и даже за два не выучишься по-русски! Тогда-то и родилась идея – уже не новая и испробованная во времена Алексея Михайловича – отдать к «начальному комедианту» Кунсту «из русских робят, каких чинов сыщутся, в ученики десять человек, к тому делу удобных». Такой приказ удручил дьяков несказанно: где достать плотников для постройки комедийной храмины – они знали. Но где же сыскать им русских ребят, годных к комедии?! И кто мог быть к ней пригоден?! А Головин все подгонял.