Композиция пляска смерти. «Пляска смерти

Danse macabre, Op. 40

Вот, никогда бы не подумала, что можно танец смерти сделать таким привлекательным. Однако у Камиля Сент-Санса мелодия такая красивая, что мысль о танце самой смерти даже не приходит в голову.
Напротив,такой же танец Ференца Листа вызывает вполне определенные ассоциации.
Я попала на исполнение "Плясок смерти" совершенно случайно, когда искала что-то на органе.
Исполнение "Плясок смерти" на органе, хотя и виртуоза, не очень понравилось, а интерес вызвало. Оказалось - это широко известное, часто исполяемое произведение.
Дальнейший поиск привел к Харьковскому молодежному симфоническому оркесту "Слобожанский" (Украина). Дирижер - Тиран Никогосян

А это - Ф.Лист, "Пляска смерти" фортепиано Денис Мацуев, дирижер Дмитрий Лисс; Уральский академический симфонический оркестр.

А. Кенигсберг
Сен-Санс обратился к жанру симфонической поэмы полтора десятилетия спустя после Листа. Французский композитор увлекся листовскими поэмами еще в молодости: «Они указали мне путь, идя по которому мне суждено было обрести впоследствии «Пляску смерти», «Прялку Омфалы» и другие сочинения». Четыре симфонические поэмы Сен-Санса (1871-1876) существенно отличаются от листовских, продолжая традиции французского программного симфонизма, основанного Берлиозом: «Именно Берлиоз сформировал мое поколение и, смею сказать, оно было хорошо сформировано», - утверждал Сен-Санс.
Различия Сен-Санса и Листа особенно отчетливо обнаруживаются при обращении к общему программному прообразу - распространенным в эпоху Средневековья «пляскам смерти». Лист находит в них философскую глубину и трагизм, вдохновляясь старинной итальянской фреской в концертной парафразе на тему Dies irae (Страшного Суда) для фортепиано с оркестром. Сен-Санс в симфонической поэме с солирующей скрипкой воплощает тот же сюжет не без саркастической усмешки, следуя за современной ему французской поэзией.
В 1873 году внимание композитора привлекло стихотворение поэта и врача Анри Казалиса (1840- 1909), писавшего под псевдонимом Жан Лагор. Оно носило иронический заголовок «Равенство, братство» и описывало пляску скелетов в зимнюю полночь под звуки скрипки Смерти. На этот текст композитор сочинил романс, а год спустя использовал его музыку для симфонической поэмы под названием «Пляска смерти».
Строки стихотворения Казалиса предпосланы партитуре в качестве программы:
Вжик, вжик, вжик, Смерть каблуком
Отбивает такт на камне могильном,
В полночь Смерть напев плясовой,
Вжик, вжик, вжик, играет на скрипке.
Веет зимний ветер, ночь темна,
Скрипят и жалобно стонут липы,
Скелеты, белея, выходят из тени,
Мчатся и скачут в саванах длинных.
Вжик, вжик, вжик, все суетятся,
Слышен стук костей плясунов
-------------
Но тс-с! вдруг все хоровод покидают,
Бегут, толкаясь, - запел петух.

Поэма посвящена Каролине Монтиньи-Ремори, которую Сен- Санс называл «своей дорогой сестрой в искусстве».
Она была одаренной пианисткой и нередко музицировала совместно с композитором.
Сохранились письма Сен-Санса к Каролине, охватывающие около четырех десятилетий, начиная с 1875 года.
Премьера «Пляски смерти» состоялась 24 января 1875 года в Париже, в Концертах Колонна, и прошла с большим успехом - поэма по требованию публики была повторена.
Однако 20 месяцев спустя в том же Париже она была освистана. Столь же различными оказались отзывы членов Могучей кучки после гастролей Сен-Санса в ноябре-декабре 1875 года в России, где он сам дирижировал «Пляской смерти».
Мусоргский и Стасов отдавали решительное предпочтение одноименному произведению Листа, а поэму Сен-Санса характеризовали так: «Камерная миниатюра, в которой композитор являет в богатых оркестровых силах крошечные мыслишки, навеянные крошечным стихоплетом» (Мусоргский); «оркестровая пьеса, хотя и украшенная изящной и пикантной инструментовкой в современном стиле, но конфетная, маленькая, скорее всего «салонная», можно сказать - вертопрашная, легкомысленная» (Стасов).
С ними полемизировали Римский-Корсаков и Кюи.
Первый искренне восхищался поэмой, второй называл ее «прелестной, изящной, музыкальной, высокоталантливой». Сравнивая две «Пляски смерти», Кюи писал: «Лист отнесся к своей теме с чрезвычайной серьезностью, глубиною, мистицизмом, непоколебимою слепою верою средних веков. Г-н Сен- Санс, как француз, взглянул на эту же задачу легко, шутливо, полукомически, со скептицизмом и отрицанием девятнадцатого века».
А сам Лист высоко ценил «Пляску смерти» Сен-Санса, особенно «чудесную красочность» партитуры, и сделал ее фортепианную транскрипцию, которую послал Сен-Сансу в 1876 году.
В те годы оркестр «Пляски смерти» поражал необычностью. Композитор ввел в него ксилофон, призванный передать стук костей пляшущих скелетов. Участницей оркестра является и солирующая скрипка, на которой Смерть играет свой дьявольский танец, по авторскому указанию - в темпе вальса (возможно, навеянного «Мефисто-вальсом» Листа). Скрипка настроена необычно: две верхние струны образуют интервал не чистой квинты, а тритона, не случайно в Средние века называвшегося «diabolus in musica» (дьяволом в музыке).

В 1538 году Ганс Гольбейн Младший опубликовал свой Танец Смерти - произведение, которое заставило современников взглянуть по-новому на целый жанр средневекового искусства. В работе Гольбейна Смерть все еще (по традиции Плясок Смерти) агрессивна, тем не менее она уже не танцует с мертвецами, а вмешивается в повседневную жизнь людей.

В Средние Века в работах художников доминировала парижская версия Танца Смерти, но с 1538 года работа Гольбейна становится эталоном. Серия из 41 гравюры на дереве была создана приблизительно в 1526 году и опубликована двенадцатью годами позже в Базеле. Гольбейн был не первым кто использовал технику резьбы по дереву вместо традиционной фрески для создания Танцующей Смерти. Но изменив материал, Гольбейн преобразовал и нравоучительный потенциалсвоей работы. Теперь люди могли постигать уроки Смерти в одиночестве, читая книгу, а не толпой разглядывая большую фреску.

Композиция Танце Смерти Гольбейна тоже изменилась: Смерть теперь не вела танец, а появлялась в различные моменты повседневной жизни. Сам Гольбейн жил во времена Реформации и Крестьянских войн (1524) на юге современной Германии. Его гуманистические убеждения хорошо просматриваются в созданном им Танце Смерти, в котором Смерть чаще всегда вершит правосудие, обличая алчность и злоупотребление властью.

За первыми четыремя гравюрами со сценами из Книги Бытия следует изображение группы скелетов играющих музыку. Танец начинается. Первой жертвой становится Папа Римский, а за ним еще 34 жертвы.Гравюры с изображениями Судного Дня и геральдическим знаком Смерти закрывают цикл.

Явление Смерти происходит, когда Адама и Еву изгоняют из Рая. Снаружи их ждет ликующая Смерть. Отныне каждый человек должен умереть.

В своей Пляске Смерти Гольблейн часто использует образ песочных часов, символизрующий течение времени. Они впервые появляются в сцене из Бытия, где Адам обрабатывает землю (а Смерть ему помогает), а Ева кормит грудью Каина. В двадцати пяти сценах из тридцати пяти присутствуют песочные часы.

В нескольких картинах антиклерикализм Гольбейна особенно заметен. Например в сцене с Папой Римским, который еще не знает, что Смерть пришла чтобы забрать его в самый важный момент его жизни - во время коронации Императора.

Кроме того, здесь присутствуют два демона, символизирующие искушение тщеславием.

На другой картине Смерть появляется в момент, продажи кардиналом индульгенции.

Епископ выглядит очень растерянным, когда Смерть берет его под руку и ведет сквозь стадо овец.

Смерть душит монаха, который пытается спасти свое богатство, несмотря на то, что давал обет бедности.

Одна из самых ироничных гравюр изображает монахиню, молящуюся в своей богатой комнате и похотливо поглядывающую на любовника. Смерть появляется, туша свечу на алтаре - очевидный намек на судьбу монахини...

Подобные сцены заставляли простого человека смеяться над знакомыми персонажами, но в то же время пробуждали злость и недовольство духовенством. Однако, ни проповедник, ни простой священник не вызывают у Гольбейна сарказма. В то время и в городах, и в сельской местности низшие слои духовенства были симпатичны бедноте, так как были далеки от напыщенности и богатства клерикальной элиты. Симпатия Гольбейна к беднякам особенно проявляется там, где они встречаются с безразличием богачей.

Герцог отталкивает женщину и её ребенка.

Адвокат принимает плату от богатого клиента и не обращает внимание на бедняка рядом с собой.

Демон, символизирующий искушение жадностью взбирается на плечи Сенатору, который игнорирует нищего, позади себя.

Периодически Гольбейн демонстрирует довольно тонкий юмор: так Смерть отбирает у богача сначала деньги, а уже потом душу.

Правосудие и науки Гольбейн тоже подвергает критике. Смерть снимает корону с Императора, в то время как простолюдин напрасно взывает Его Высочество к справедливости. Император держит в руке сломанный меч, что символизирует его неспособность к принятию верного решения.

На другой картине Смерть склоняется над Судьёй чтобы забрать его жезл - символ судейского долга. Судья же, готовый принять взятку богача, даже не замечает этого. Для суда деньги значат больше чем справедливость И бедный всегда проиграет дело.

Смерть появляется между Доктором и его пациентом. Гольбейн, видимо, пытается донести, что несмотря на все достижения медицины, она не может предотвратить то, чему нельзя воспрепятствовать: раньше или позже, Доктор умрет сам. Как и его пациенты.

Рыцарь, Дворянин и Граф, которые прославились в великих битвах (восновном против крестьян - подавляя бунты), теперь сталкиваются с гораздо более опасным и непобедимым оппонентом - Смертью. Дворянин отчаянно пытается защитить себя, но могила под его ногами недвусмысленно намекает на исход противостояния.

Смерть с легкостью пронзает Рыцаря его же копьем.

Граф убегает в ужасе, в то время как Смерть в одежде крестьянина ломает его гербовый щит.

Тем не менее, Смерть не всегда представлена как вершитель провосудия. Она жестока когда отнимает ребенка у его семьи.

Любопытно, что Смерть у Гольбейна иногда играет роль друга или даже слуги. Так, она помогает Адаму возделывать землю плугом, омывает Королю руки перед едой.

Смерть торжественно сопровождает Старика и Старуху в их последний путь.

На последней картине - Судный День - Гольбейн напоминает нам, что обрести вечную жизнь можно с помощью Иисуса Христа. Люди, которые верят в него, преодолевают Смерть.

Ниже приведен список гравюр гольбейновской "Пляски Смерти" (41 гравюра). В оригинале каждая из них содержала также цитату из Библии на латыни.

1 - Сотворение (Creation)
2 - Искушение (Temptation)
3 - Изгнание Адама и Евы из Рая (Expulsion of Adam and Eve)
4 - Адам возделывает землю (Adam tills the soil)
5 - Кости человечества (?) (Bones of all men)
6 - Папа Римский (Pope)
7 - Император (Emperor)
8 - Король (King)
9 - Каридинал (Cardinal)
10 - Императрица (Empress)
11 - Королева (Queen)
12 - Епископ (Bishop)
13 - Герцог (Duke)
14 - Аббат (Abbot)
15 - Аббатисса (Abbess)
16 - Дворянин (Nobleman)
17 - Канонник (Canon)
18 - Судья (Judge)
19 - Адвокат (Advocate)
20 - Сенатор (Senator)
21 - Проповедник (Preacher)
22 - Священник (Priest)
23 - Монах (Monk)
24 - Монахиня (Nun)
25 - Старуха (Old woman)
26 - Врач (Physician)
27 - Астролог (Astrologer)
28 - Богач (Rich man)
29 - Торговец (Merchant)
30 - Моряк (Seaman)
31 - Рыцарь (Knight)
32 - Граф (Count)
33 - старик (Old man)
34 - Графиня (Countess)
35 - Дворянка (Noblewoman)
36 - Герцогиня (Duchess)
37 - Уличный торговец (Peddler)
38 - Пахарь (Ploughman)
39 - Ребенок (Child)
40 - Судный день (Last Judgment)
41 - Герб Смерти (Escutcheon of Death)

В 1545 году, в пятом лионском издании Пляски Смерти Гольбейна ряды "танцующих" пополнились. 12 новых персонажей скорее всего были нарисованы не Гольбейном, а неизвестным художником, который позже добавил их к оригинальным сценам. Между Ребенком (39) и Судным днем (40) здесь появляются:

42 - Солдат сражающийся со Смертью. Мертвые воины лежат у их ног. На заднем плане скелет играет на барабане.
43 - Смерть и Демон вместе нападают на Игрока
44 - Смерть вливает вино в рот Пьянице
45 - Смерть тянет Глупца за одежду, одновременно играя на волынке.
46 - Смерть не дает Разбойнику ограбить старую женщину (как благородно с её стороны!).
47 - Смерть ведет Слепого, ухватив его трость.
48 - Смерть ломает телегу Возничего, который не теперь не может управлять ею.
49 - Больной бродяга просит мылостыню на улице (Но Смерти здесь нет!)
- далее идут четыре гравюры, изображающие "путти" ("putti" - полнотелые ангелочки)

В 1562 и снова в Лионе очередное переиздание включало в себя еще четыре гравюры. Между Пахарем (38) и Ребенком (39) появились:

Путти.
50 - Невеста, танцующая со Смертью. Справа изображен трубадур играющий на лютне.
51 - Жених и Смерть.
- Еще путти.

Это переиздание включало и 12 картин из переиздания 1545-47 года. Итого 54 гравюры, что является самым большим сборником "Плясок Смерти" за всю историю. Все они доступны для ознакомления в галерее .

Гольбейн также создал Алфавит Смерти и занимался оформлением ножен для кинжалов, изображая на них - как вы думаете,что? правильно! - Пляску Смерти.

Как тяжко мертвецу среди людей

Живым и страстным притворяться!

Но надо, надо в общество втираться,

Скрывая для карьеры лязг костей…

Живые спят. Мертвец встает из гроба,

И в банк идет, и в суд идет, в сенат…

Чем ночь белее, тем чернее злоба,

И перья торжествующе скрипят.

Мертвец весь день трудится над докладом.

Присутствие кончается. И вот -

Нашептывает он, виляя задом,

Сенатору скабрезный анекдот…

Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью

Прохожих, и дома, и прочий вздор…

А мертвеца - к другому безобразью

Скрежещущий несет таксомотор.

В зал многолюдный и многоколонный

Спешит мертвец. На нем - изящный фрак.

Его дарят улыбкой благосклонной

Хозяйка - дура и супруг - дурак.

Он изнемог от дня чиновной скуки,

Но лязг костей музыкой заглушон…

Он крепко жмет приятельские руки -

Живым, живым казаться должен он!

Лишь у колонны встретится очами

С подругою - она, как он, мертва.

За их условно-светскими речами

Ты слышишь настоящие слова:

«Усталый друг, мне странно в этом зале». -

«Усталый друг, могила холодна». -

«Уж полночь». - «Да, но вы не приглашали

На вальс NN. Она в вас влюблена…»

А там - NN уж ищет взором страстным

Его, его - с волнением в крови…

В ее лице, девически прекрасном,

Бессмысленный восторг живой любви…

Он шепчет ей незначащие речи,

Пленительные для живых слова,

И смотрит он, как розовеют плечи,

Как на плечо склонилась голова…

И острый яд привычно-светской злости

С нездешней злостью расточает он…

«Как он умен! Как он в меня влюблен!»

В ее ушах - нездешний, странный звон:

То кости лязгают о кости.

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века -

Всё будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала

И повторится всё, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

Пустая улица. Один огонь в окне.

Еврей-аптекарь охает во сне.

А перед шкапом с надписью Venena,1

Хозяйственно согнув скрипучие колена,

Скелет, до глаз закутанный плащом,

Чего-то ищет, скалясь черным ртом…

Нашел… Но ненароком чем-то звякнул,

И череп повернул… Аптекарь крякнул,

Привстал - и на другой свалился бок…

А гость меж тем - заветный пузырек

Сует из-под плаща двум женщинам безносым

На улице, под фонарем белёсым.

Старый, старый сон. Из мрака

Фонари бегут - куда?

Там - лишь черная вода,

Там - забвенье навсегда.

Тень скользит из-за угла,

К ней другая подползла.

Плащ распахнут, грудь бела,

Алый цвет в петлице фрака.

Тень вторая - стройный латник,

Иль невеста от венца?

Шлем и перья. Нет лица.

Неподвижность мертвеца.

В воротах гремит звонок,

Глухо щелкает замок.

Переходят за порог

Проститутка и развратник…

Воет ветер леденящий,

Пусто, тихо и темно.

Наверху горит окно.

Всё равно.

Как свинец, черна вода.

В ней забвенье навсегда.

Третий призрак. Ты куда,

Ты, из тени в тень скользящий?

Вновь богатый зол и рад,

Вновь унижен бедный.

С кровель каменных громад

Смотрит месяц бледный,

Насылает тишину,

Оттеняет крутизну

Каменных отвесов,

Черноту навесов…

Всё бы это было зря,

Если б не было царя,

Чтоб блюсти законы.

Только не ищи дворца,

Добродушного лица,

Золотой короны.

Он - с далеких пустырей

В свете редких фонарей

Появляется.

Шея скручена платком,

Под дырявым козырьком

Среди традиционных сюжетов, порожденных культурой европейского Средневековья, не последнее место занимает «Пляска смерти». С картины на картину, с гравюры на гравюру кочевал страшный скелет с косой, вовлекающий в свой зловещий танец дворян и крестьян, стариков и молодых людей, богачей и нищих – ведь перед смертью равны все (эту истину европейцы особенно хорошо усвоили во время грандиозных эпидемий чумы). Сюжет не был забыт в Новое время – его воплощали в своих произведениях Иоганн Вольфганг Гёте, Шарль Бодлер, . Обратился к этому сюжету и Анри Казалис. О всевластии смерти этот французский поэт знал, как никто другой – ведь по профессии он был врачом. Но не только профессиональными впечатлениями порождено его стихотворение, живописующее Смерть, пляшущую на кладбище в окружении восставших из могил мертвецов. Злая ирония звучит даже в названии стихотворения – «Равенство, братство»: человек второй половины XIX слишком хорошо понимал, что единственное возможное равенство – это равенство людей перед всемогущей смертью:

Как прекрасна ночка для несчастных мертвых…

И виват Костлявой! Равенству виват!

Стихотворение Казалиса послужило источником вдохновения Камилю Сен-Сансу. В 1873 г. он написал на эти стихи романс, а по прошествии года развил его музыкальный материал в симфонической поэме, получившей заглавие «Пляска смерти».

«Пляска смерти» стала одним из лучших сочинений Камиля Сен-Санса. Она поражает богатством оркестровых красок, которые доходят до предельной «наглядности»: «звон» арфы в сопровождении длящегося звука, исполняемого валторной, имитирует бой часов, трели солирующей скрипки и флейты изображают вой ветра. Эти звукоизобразительные эффекты сосредоточены в основном во вступлении и коде. Солирующая скрипка играет важную роль в произведении (ведь в стихотворении Казалиса Смерть сопровождает танец мертвецов игрой на скрипке – «Зиг и зиг и зиги»), причем настроена она необычно: квинтовое соотношение первой и второй струн (ми и ля) заменено тритоном – интервалом, который в Средневековье считался «дьяволом в музыке». Теме присущ вальсовый ритм, который сохраняется постоянно. Зловещий образ развивается в фугато с оттенком скерциозности (в этом проявляется влияние Ференца Листа, применявшего подобные средства для воплощения мефистофельских образов). Кульминация обрывается неожиданно – возгласом гобоя, имитирующего крик петуха.

1 Как тяжко мертвецу среди людей Живым и страстным притворяться! Но надо, надо в общество втираться, Скрывая для карьеры лязг костей... Живые спят. Мертвец встает из гроба, И в банк идет, и в суд идет, в сенат... Чем ночь белее, тем чернее злоба, И перья торжествующе скрипят. Мертвец весь день труди’тся над докладом. Присутствие кончается. И вот - Нашептывает он, виляя задом, Сенатору скабрезный анекдот... Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью Прохожих, и дома, и прочий вздор... А мертвеца - к другому безобразью Скрежещущий несет таксомотор. В зал многолюдный и многоколонный Спешит мертвец. На нем - изящный фрак. Его дарят улыбкой благосклонной Хозяйка - дура и супруг - дурак. Он изнемог от дня чиновной скуки, Но лязг костей музы’кой заглушон... Он крепко жмет приятельские руки - Живым, живым казаться должен он! Лишь у колонны встретится очами С подругою - она, как он, мертва. За их условно-светскими речами Ты слышишь настоящие слова: «Усталый друг, мне странно в этом зале». - «Усталый друг, могила холодна». - «Уж полночь». - «Да, но вы не приглашали На вальс NN. Она в вас влюблена...» А там - NN уж ищет взором страстным Его, его - с волнением в крови... В ее лице, девически прекрасном, Бессмысленный восторг живой любви... Он шепчет ей незначащие речи, Пленительные для живых слова, И смотрит он, как розовеют плечи, Как на плечо склонилась голова... И острый яд привычно-светской злости С нездешней злостью расточает он... «Как он умен! Как он в меня влюблен!» В ее ушах - нездешний, странный звон: То кости лязгают о кости. 19 февраля 1912 2 Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века - Всё будет так. Исхода нет. Умрешь - начнешь опять сначала И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. 10 октября 1912 3 Пустая улица. Один огонь в окне. Еврей-аптекарь охает во сне. А перед шкапом с надписью Venena, Хозяйственно согнув скрипучие колена, Скелет, до глаз закутанный плащом, Чего-то ищет, скалясь черным ртом... Нашел... Но ненароком чем-то звякнул, И череп повернул... Аптекарь крякнул, Привстал - и на другой свалился бок... А гость меж тем - заветный пузырек Сует из-под плаща двум женщинам безносым На улице, под фонарем белёсым. Октябрь 1912 4 Старый, старый сон. Из мрака Фонари бегут - куда? Там - лишь черная вода, Там - забвенье навсегда. Тень скользит из-за угла, К ней другая подползла. Плащ распахнут, грудь бела, Алый цвет в петлице фрака. Тень вторая - стройный латник, Иль невеста от венца? Шлем и перья. Нет лица. Неподвижность мертвеца. В ворота’х гремит звонок, Глухо щелкает замок. Переходят за порог Проститутка и развратник... Воет ветер леденящий, Пусто, тихо и темно. Наверху горит окно. Всё равно. Как свинец, черна вода. В ней забвенье навсегда. Третий призрак. Ты куда, Ты, из тени в тень скользящий? 7 февраля 1914 5 Вновь богатый зол и рад, Вновь унижен бедный. С кровель каменных громад Смотрит месяц бледный, Насылает тишину, Оттеняет крутизну Каменных отвесов, Черноту навесов... Всё бы это было зря, Если б не было царя, Чтоб блюсти законы. Только не ищи дворца, Добродушного лица, Золотой короны. Он - с далеких пустырей В свете редких фонарей Появляется. Шея скручена платком, Под дырявым козырьком Улыбается. 7 февраля 1914