Красный архиерей. Николай Толстиков

Протодиакон Николай Толстиков

Николай Александрович Толстиков (р. 1958) окончил Литературный институт имени А.М. Горького, работал в газетах. Принял духовный сан, и ныне – священнослужитель храма святителя Николая во Владычной слободе города Вологды (протодиакон).
Свои рассказы и повести отец Николай публиковал в российских и зарубежных изданиях: еженедельниках «Литературная Россия» и «Наша Канада», журналах «Крещатик», «Новый Берег», «Чайка», «Русский дом», «Наша улица», «Север», «Лад», «Южная звезда», «Сибирские огни», «Вологодская литература», «Северная Аврора», «Наше поколение», «Венский литератор», альманахах «Литрос», «Братина» и «Невский альманах».
Автор четырёх книг прозы, вышедших в Вологде и Москве. Победитель в номинации «проза» международного литературного фестиваля «Дрезден-2007», лауреат «Литературной Вены-2008 и 2010», лауреат международного конкурса, посвящённого 200-летию Н.В. Гоголя, победитель конкурса имени Ю. Дружникова на лучший рассказ журнала «Чайка» (США).
Член Союза писателей России. В настоящее время проживает в России в г. Вологда.

Сочинения

• Прозрение
• Пожинатели плодов
• Без креста

Пожинатели плодов, сборник повестей и рассказов

Проза Николая Толстикова отличается твёрдым, ясным писательским почерком, выношенным в глубинном постижении места и роли человека в мире. А показ этого понимания в произведениях довольно жёсток. Ведь чтобы склонить на свою сторону сердце читателя, писателю нужно побывать в шкуре каждого из своих персонажей, вжиться в них, показать, что вот он какой, живой, а, следовательно, страдающий. Только пройдя через мрак, читатель может прийти к очищению своей души. Вот всё плохо, даже ещё хуже, но, в конце концов, мы уже видим, как забрезжил рассвет, или, вспоминая Гомера, скажем в финале: «Встала из мрака с перстами лазурными Эос» . Да, богиня утренней зари есть у Николая Толстикова почти в каждой вещи, не льющего сладкую песню своими произведениями, а ведущего своих героев через страх и ужас к просветлению. Таков закон искусства с античных времён. Таков закон жизни – будет много в ней грязи, но ты-то должен оставаться чистым. Об этом в плотной повести «Пожинатели плодов» Николай Толстиков пишет так, что мурашки ходуном ходят по всему телу.
В самой фигуре Николая Толстикова видится переходная эпоха от «товарищей» за колючей проволокой к человеку с разбуженной совестью. Пожалуй, он один такой в современной литературе писатель, говорящий о месте Церкви в жизни людей в повседневном её значении, без умолчаний и ретуши. В этом состоит сила Николая Толстикова, но здесь, конечно, таится для него и опасность подавления творческой свободы церковными канонами. Однако те произведения, которые довелось мне читать и публиковать в моём журнале «Наша улица», говорят о том, что Николай Толстиков абсолютно свободен как художник, даже иногда идёт по лезвию ножа своей смелостью, порою пишет так эмоционально и дерзко, что невольно хочется броситься на колени и просить Господа о спасении. Николай Толстиков великолепный психолог, что присуще вообще нашей великой классической литературе, проникающей в душу людей до основания, до второго дна. Здесь без методологии Фёдора Достоевского и Андрея Платонова, которых вдоль и поперёк изучил Николай Толстиков, не обойтись. В прозе Николая Толстикова счастливо соединилась вечность со временем…
Николай Толстиков накрепко связан с родной землёй, как будто сам, как могучее дерево, вырос из этой земли, чтобы превратиться во всевидящего художника, знающего в совершенстве тех людей, о которых пишет, поскольку они выросли из той же земли, и стали шумящим северным лесом, в котором есть свой белый храм.

Лазарева суббота

Священнослужитель из Вологды протодиакон Николай Толстиков мастерски описывает будни родного города и родного прихода (храм святителя и чудотворца Николая во Владычной Слободе), доходчиво рассказывая о том, к чему ведет жизнь без Бога.
Крохотные «приходинки» и полновесные рассказы - это смешные и грустные, полные житейской мудрости свидетельства того, как после многих лет безверия возрождается духовная жизнь у людей из российской глубинки. Во всех этих произведениях есть надежда на всеобъемлющий Промысел Божий, есть радость от созерцания мира, который автор видит глазами благодарного художника.
Также в книгу включены две повести: «Брат во Христе» - пронзительная история любви уже немолодого человека, решившего стать священником, и увлекательная историческая повесть «Лазарева суббота», написанная на основе жития преподобного Григория, события которой переплетаются с тем, что происходит в наши дни.

Приходские повести

Служащий в храме человек многое видит, он свидетель таких ситуаций, перед которыми меркнет любой сериал. Эту книгу написал протодиакон Николай Толстиков. Среди его героев много людей со сложными и трагическими судьбами, но каждая история этих «Приходских повестей» почему-то оставляет ощущение тепла и надежды, как будто в неисповедимой тьме загорается огонек Божией любви.

Священнослужитель и гиблые превратности
Николай Толстиков пишет без придурашливых воздыханий и натужной слезливости
2009-10-29 / Михаил Бойко

Николай Александрович Толстиков (р. 1958) – писатель. Родился в городе Кадникове Вологодской области. После службы в армии работал в районной газете. Окончил Литературный институт им. А.М.Горького в 1999 году (семинар Владимира Орлова). В настоящее время – священнослужитель храма святителя Николая во Владычной слободе города Вологды. Публиковался в газетах "Литературная Россия", "Наша Канада", "Горизонт" (США), журналах "Наша улица", "Русский дом", "Вологодская литература", "Север", "Лад", "Крещатик" (Германия), "Новый берег" (Дания), "Венский литератор" (Австрия), альманахе "литрос", коллективных сборниках, выходящих на Северо-Западе. В Вологде издал две книги прозы "Прозрение" (1998) и "Лазарева суббота" (2005). Победитель в номинации "проза" международного литературного фестиваля "Дрезден-2007", лауреат "Литературной Вены-2008".

– Николай Александрович, какие ощущения у вас остались от работы в районной газете?

– Учился противостоять... Вернее, началось это с нашей сельской школы с производственным обучением, где было нонсенсом, что мальчишку интересуют не трактора и доильные аппараты, а что-то совсем другое. Мальчишечка-то обычный, ничем вроде не выделяющийся из всех, хулиганист и ленив на уроках в меру, разве что тихоня и шумные игры его не влекут. И первые рассказики его на страницах «районки», безобидные этюдики о природе и о разных житейских мелочах, вызывают у товарищей учителей сначала недоумение, а потом гневный протест. Как, этот двоечник и прогульщик, смеет заниматься сочинительством, да это же для доблестного коллектива школы «диссидент»! Ату его! И летит редактору газеты из школы письмецо: дескать, не плагиатора ли вы, уважаемые товарищи, пригреваете. Где ему со скудным его умишком рассказики и заметки писать, на уроках он молчит, как партизан на допросе, и в точных науках дундук дундуком. Редактор, как истинный партийный ортодокс, дает подчиненным задание: искать! И вот целая редакция старательно роется в книжках и журналах, какие попадутся под руку. Да, не переводились никогда на Руси чудики!.. Время идет, «прищучить» его, гаденыша, не удается, и остается обескураженным наставникам сквозь зубы презрительно именовать бедолагу «бумагомаракой» и уж читать или не читать его опусы. Благодарен я своим учителям: стоять за себя научили будь здоров! Пригодилось потом в «районке», да и не только там...

Районная газета 80-х годов была тогда самым «передком», дальше для журналиста – некуда. Не трогай только горком или райком КПСС, чьим «органом» она тогда являлась, и пусть горкомовская шантрапа смотрит на тебя свысока и как на какую-то козявку, остальную «номенклатуру» ты можешь пушить так, что только перья летят. Недаром и в песенке застольной мы пели: «Взлетают и слетают с постов директора! Им в этом помогают волшебники пера...» Совались смело, во все дыры, тех, кто с прохладцой или трусил, еще и сам редактор подгонял. Он же и обрубал того, кто лишка зарывался: «Не лезь куда не надо! Помни, партия – наш рулевой!» Славный человек, он один из газетных редакторов области стал на защиту ГКЧП и поплатился, простым школьным учителем потом пропитание себе добывал.

Задыхается городишко от выбросов в атмосферу двух целлюлозно-бумажных комбинатов, а ему еще вдобавок на окраину гидролизный завод ставят – журналисты затевают «бузу» и что же? Завод перепрофилируют в менее вредное производство. Памятник природы – Лисьи горы норовят исковеркать карьерами для добычи песка, газета вступается – и отстают варвары домашнего разлива. Кто-то воют с «ветряными мельницами», а кто-то выясняет, почему это энной гражданочке в прачечной рейтузы не того размера подсунули и радостно рапортует читателям о своем успехе. Но, кроме смеха, газету простой народ, особенно сельский, уважал и за «жисть» потолковать с корреспондентом считал за честь: однако, поболе иного начальства сей индивидуум будет! И чинуши побаивались, не любили, когда о нечистых делишках на страницы газеты выплескивалось.

Конечно, время сейчас иное. И заводишко тот спорный сам по себе «загнулся», и Лисьи горы шустряги приватизировали и в качестве песка развезли и распродали; газету теперь в народе презрительно именуют «свистком» или чем попохабнее. И вправду стала она беззубой, карманной у местной власти, полистаешь подшивку и – «всюду тишь да гладь, да Божья благодать!» Как в другой стране живут! И приходится напрягаться и скорбеть о народной жизни одиночке-писателю, ежели таковой в городишке имеется.
Также в разделе:

И все-таки годы боевой «газетной» юности во мне «осели» прочно, лучшей «школы жизни», как бы ни трафаретно это звучало, на мой взгляд, нет для начинающего писателя, хотя, собственно, жизнь-то нас начинает учить от самого нашего рождения, желаем мы того или нет.

– Повлияла ли учеба в Литинституте на выбор пути священнослужителя? Как вообще произошел такой жизненный разворот?

– При редакции обреталось довольно сильное литобъединение, не "божьи одуванчики" собирались погонять чайку и порасхвалить «вирши» друг дружки, ребята и девы были крепкие. Планку на обсуждениях держали будь здоров, халтуру освистывали. Недаром, потом вышло аж четверо членов Союза писателей, это из обычной-то «районки»!

Я, еще молодой-зеленый, тоже себя, грешным делом, ба-альшим писателем вообразил, засел за свой первый роман. К тому моменту по семейным обстоятельствам перебрался на жительство в Вологду, в "многотиражке" при строительном объединении поработал да вскоре сбежал: не тебе районная газета, скука смертная! Взялся сторожить турбазу на берегу реки. Поглазел на звезды в небе и – за рабочий стол. Место действия – родной городишко, прототипы – родня и соседи. Назвал коротко и резко «Угар». Из журналов тогда еще отвечали. И меня из «Севера» славно отфутболили: мол, товарищ дорогой, людишки у вас романе серенькие и никчемные, в дерьме по уши погрязли и выбираться не думают, им бы только по лопате в руки и самозакапываться. А где у вас положительный образ молодого рабочего?! Вот чего не было так не было, хоть убейся! И забросил я с горя свое первое детище в дальний ящик стола в своем родовом имении, и провалялось оно там почти двадцать лет, пока «свет» не увидело в долгожданном журнале «Вологодская литература», начавшем выходить в прошлом году.

Меж тем в ночах на турбазе я не только пластал свою «нетленку», я увлекся романами Дмитрия Балашова из серии «Государи московские». Вот где звучала настоящая симфония личности и Бога, государства и церкви! Может, и чересчур сказал, но большего, лучшего мне не встречалось в последующей прозе. Многое мне, человеку светскому и долго бежавшему, «задрав штаны», за комсомолом, было непонятно, неясно. Историей я интересовался всегда, но в советских учебниках и историографиях о церкви, о Боге было сказано до обидного мало, да и написано в соответствующем духе: мракобесы, реакционеры... Какой-либо литературы вообще не было, это сейчас – море разливанное! Как я радовался, когда с робостью зайдя в восстанавливаемый храм, приобрел невзрачный, на серой бумаге, репринт «Закона Божьего»! Тут же в ящичек с песком (подсвечниками еще в храме не обзавелись) поставил свечу и неумело перекрестился... Ничего на меня не упало, не пришлепнуло или воображение чем-то сверхъестественным поразило. Тогда, в начале девяностых, хотя у нас танки, как в Москве, не стреляли, но сумятица в душах и умах была. А что бывает, когда по зыбучему болоту идешь? Верно, ищешь твердый берег, чтоб не засосало в трясину. Вот таким берегом для меня и стало православие. От книжной премудрости к возрастанию в духовной.

В Литературном институте я учился уже будучи священнослужителем. Все пять заочных лет. Насколько я знаю, сейчас не так и уж мало выпускников института разных лет, принявших духовный сан и не бросивших перо. Но учились, заканчивали Литинститут они еще в «советскую эпоху», тогда меня к дому Герцена на Тверском бульваре, 25 и на пушечный выстрел не подпустили бы. Я учился в 90-е годы. Вначале мое нахождение в студентах сего учебного заведения вызывало недоумение, ехидные ухмылки, даже неприятие, скажем так: «отдельной части лиц», и в Москве и у нас в Вологде. Еще бы, среди студенческой братвы, славящейся своими вольными нравами, затесался скромный «служитель культа»! Но в нашем семинаре Владимира Орлова занимались и балерина, и летчик, и доктор. Потом все как-то притерпелось, притерлось, да и к концу двадцатого века в России вряд ли чем можно было любого человека удивить.

– Какие книги сейчас лежат у вас на письменном столе? Что вы вообще в последнее время читаете?

– Естественно, Святое Евангелие. А читаю и перечитываю книги Виктора Петровича Астафьева, в чем-то считая его своим учителем. Исторические романы Дмитрия Балашова, Валентина Пикуля. Произведения и дневниковые записи Чехова. Читаю статьи критиков Валентина Курбатова, Михаила Лобанова, Андрея Немзера. Из современных прозаиков я бы не сказал, что кем-либо особенно увлекся. Интересна мне проза Олега Павлова, Михаила Тарковского, Владимира Крупина, рано погибшего Вячеслав Дёгтева. И православных писателей вниманием не обхожу, но это, как говорится, «внутрицеховое».

– Для кого вы пишете? Ведь прототипы ваших героев, скорее всего, не прочтут Ваши произведения?

– Я долго не мог найти «свой журнал». Издания типа «Москвы» отделывались молчанием, там нужна благостность, лубок, и, как в старые номенклатурные времена, «позитивуха». На одном литературном семинаре в Вологде мне прямо так и заявили московские руководители: «Больно Бог-то у Вас, батенька, суров!» Так Он и спрашивает за грехи и прегрешения сполна. Конечно, легче представить Его этаким добродушным бородатым старичком, сидящим на облаке. И раз в году, забежав мимоходом в храм, поставить свечку и, начитавшись всяких околоправославных книжек – сейчас их выходит пруд пруди, ощутить себя этаким всезнающим христианином и начинать поучать попов, как надо служить в церкви, а уж пишущего священнослужителя и подавну поучать как надо писать.

Совершенно отличается в этом плане Юрий Александрович Кувалдин. У него стремление не затоптать неведомого автора, а, наоборот, помочь встать тому уверенно на крыло, ободренному добрым словом и советом. В кувалдинской «Нашей улице» у меня опубликовано большинство моих повестей и рассказов. И что напишешь свежее, смело отправляешь туда, знаешь, что без внимания не останется.

В Вологде у нас, наконец, появился достаточно независимый журнал «Вологодская литература». Отрадно, что в первых пробных выпусках помимо набивших оскомину местных писательских имен проглядывает и новая литература, хотя пока, в основном, тех, кто в свое время «не пробился».

А что до того, прочтут ли прототипы моих героев мои произведения... Так они почти все входят в так называемую «группу риска», где долго не живут, а уж тем более по библиотекам не ходят. Но... среди падающих и падших и готовых упасть всегда есть человек, пусть и балансирующий на грани, но ищущий путь к Богу, хватающийся за это, как утопающий за последнюю соломинку. Вот для таких людей и моя проза. Поможет кому-то, буду счастлив.

Еще заметил: прозу мою охотно читают вполне благополучные дамы предбальзаковского возраста. Что уж их там «цепляет»? Но это спишем на загадку женской души.

– Тяжело ли Вам вживаться в своих героев – среди которых много пьющих, блудящих, бесчинствующих?

– «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные». Не случайно сказано в Евангелии. О здоровом правильном человеке, вероятно, писать радостно и легко, чем опускаться до самого дна, описывать его обитателей. Хотя, впрочем, нет. Труднее описать человека, выбирающегося с этого самого дна, карабкающего, обрывая ногти, в гору. Скатиться-то легко, усилий не надо.

А что вживаться? Если что-то в молодости перепробовано, перечувствовано на собственном хребте. Если с рождения до зрелых лет прожито в крохотном городишке, где все жители на виду, просвечены, как рентгеном. Ничто не спрячется, любая тайна рано или поздно раскроется. Меня порой упрекают за мрачноватые тона в прозе, но это – только чисто человеческая тоска по светлым сторонам жизни вперемежку с горечью от созерцания прискорбных сторон жизни и гиблых превратностей судеб обитателей русского «глубинного» городка.

– Чем объясняется большое количество сквозных героев в Ваших рассказах и повестях?

– Не хватило духу написать роман, вот и иной герой мой неприкаянно кочует из повести в рассказ, из рассказа в повесть. Как в повседневной жизни. Не ограничивается же она отрезком похода в булочную за хлебом и обратно, пусть и живописным, может быть. В «шкуре» сквозного персонажа у меня скорее – второе «я» самого автора. Куда ж от себя, любимого, денешься?

– Вам нравится религиозная поэзия?

– В первую очередь отметил бы иеромонаха Романа (в миру – Александр Матюшин). Вот где духовная мощь... А так, как только стало модно и безопасно, целое скопище поэтов ломанулось к небесным высотам, готовое запорхать ангелочками. Но это куда бы ни шло, «всякая тварь радуется и Бога славит», но кое-кто готов примерить на себя и Христовы страдания. Естественно, виртуально.

А всего лучше поэзия разлита во всех песнопениях церковной службы. Тут уж ничего равного нет. Заходите в храм, подольше постойте возле клироса... Вначале, может быть, и не совсем понятен для новичка церковно-славянский язык, но сердце-то поймет, услышит.

– В начале это были произведения Владимира Крупина, в последние годы немало еще интересных авторов мне встретилось. Священнослужители Николай Агафонов и Ярослав Шипов – прекрасные рассказчики, чувствуется, что пишут, опираясь на собственный церковный опыт, проза не «высосана из пальца» и нет желания выдавать желаемое за действительное. Нет и придурашливых воздыханий, натужной слезливости, чем часто грешат иные, пытающиеся зачислить себя в «православные писатели».

Из мирян, значимо описывающих путь воцерковления себя ли или своих героев, заметны -– Олеся Николаева, «матушка», Василий Дворцов, тюменец Сергей Козлов. Я с удовольствием прочел одну из его последних вещей «Зона Брока».

Не сбросишь теперь со счетов и интернет: создан портал православных писателей и поэтов «Омилия». Здесь размещают свои рассказы и стихи, как и пробующие еще только свое перо авторы, так и маститые уже, как протоиерей Николай Агафонов.

Но есть и немного «другого» направления книжки, к примеру нашумевший «Патерик» Майи Кучерской. Я понимаю желание автора резать правду- матку, показаться оригинальным, но попахивает временами от текста пресловутой «пятилеткой безбожия». Или подобные авторы стремятся «достать» до Николая Лескова. Так у классика никогда не было стремления вывалять какого-нибудь служителя культа в грязьце. Зрите в корень!

А в целом... Много в творчестве современных православных авторов в самом хорошем понимании слова – «тактического», работы на деталь, а вот пока – «стратегического»... Будем ждать.

– Вы согласны с тем, что «светское искусство по своей сути демонично»?

– Один батюшка никогда не ездил в троллейбусе по той причине, что троллейбус-то рогатый! Ходил пешком. Так вот и светское искусство можно считать и исчадием ада и порока, а можно находить в нем светлое и радостное для души. От самого человека, на мой взгляд, зависит, от его мировоззрения, духовности, воспитания, наконец.

Когда я поступал в Литинститут, на собеседовании меня тогдашний ректор Сергей Есин спросил: «А что вы будете делать, если по ходу учебной программы вам придется знакомиться с произведениями, к которым в церкви относятся негативно?» Знакомиться надо, куда денешься, а уж воспринимать их или нет, мое личное дело. На том и договорились.

– Сталкивались ли Вы в повседневной жизни с тем, что можно объяснить только как чудо?

– Ой, с чудом поосторожнее! Церковь на это смотрит с немалой опаской, всегда в смутные времена появлялись и лжепророки, и ясновидящие, всякие кликуши, виделись кому-то какие-то знамения. При ближайшем рассмотрении чаще всего это оказываются проделки от лукавого. Кому спьяну или в сильном душевном волнении не поблазнит чего? За свою служебную, почти семнадцатилетнюю практику, я с какими-то яркими небывалыми выражениями чудес не сталкивался, кривить душою не буду, советую все-таки положиться здесь на упование матери-церкви.

– Может ли еще что-то спасти Русский Север?

– Слово Божие! Вновь пронесенное по градам и весям после коммунистического и постперестроечного беспредела. Ничто не спасет, «...ни царь и не герой!» Только Бог!

Представляем вниманию читателя книгу известного писателя и священнослужителя Николая Толстикова. Отца Николая называют «новым Солоухиным», его прозу - переходом от эпохи «товарищей» за колючей проволокой к человеку с разбуженной совестью. По мнению критиков, Толстиков - единственный в современной литературе писатель, говорящий о месте церкви в жизни людей в повседневном её значении, без умолчаний и ретуши. Его книга «Диаконские тетради» в лонг-листе премии Бунина за 2011 год. Проза Николая Толстикова отличается твердым, ясным писательским почерком, выношенным в глубинном постижении места и роли человека в мире, а также глубокой вкоренённостью в родную почву. В его повестях можно и увидеть, и понять Россию, потому что он пишет Россию не расчётливыми приёмами, не глазами постороннего для страны - он рассказывает, в повестях, свою страну страницами. И через повести Николая Толстикова приходит понимание, где мы родились, какая наша страна, настоящая.

Николай Александрович Толстиков

ПОЖИНАТЕЛИ ПЛОДОВ

избранные повести и рассказы

Явление: писатель Николай Толстиков

Ночь на улице российской чёрная, октябрьская, беспросветная. Кажется, навсегда. Помнится - до первого чистейшего снега.

Ночь на пространстве российской литературы. Настойчиво выдаются за лидерские образцы московские пожухлости: подробности поедания собаки, унитазные запахи в одежде встречающего женщину хозяина квартиры, приготовление ужина из вырезанных из тела девушки теперь бывших половых, физиологических деталей, подробные инструкции хамства и наглости на месте необходимого таланта - нормальной головой подумаешь, - да разве люди нормальные могут такие пакости провозглашать за достижение человеческого сообщества, после всех прежних гуманитариев подавать отвратительное за образец поведения и страницы для подражания? Для желания так жить?

Брезгливость из человеческого восприятия чего бы то ни было никуда не исчезла, и не исчезнет, она природна…

И после тошнятины, вылетающей из души, ищется хорошее. Нужное, как молоко после отравления какой-то дрянью.

Я встретился с прозой Николая Толстикова. Слава судьбе, он не московский, он Москву знает по касательной: побыл в ней на учёбе и уехал, себя сохранив. А сохранённое переложив в рассказы и повести.

Он - вологодский. Да, литература художественная авторами в провинциальных частях России пишется чистой, искренней, с отсутствием желания напакостить всему человечеству. Зачем вообще читается литература? Всеми - не знаю. Мною - для желания узнать, а как, а чем живут люди? Что делают и думают?

Как живут в России настоящей, не перекрашенной рекламой под «запад»?

«Владимирка». «Грачи прилетели». Не знаю, чем они заставляют смотреть и помнить вот такую живопись, вроде простую, вроде похожие на современную фотографию - фотографии молчат, а из живописи классической, то есть образцовой, что-то исходит. Стоять можно долго, смотреть, чувствовать воспринимаемое. Чувствуемое, и - воспринимаемое. Творчество Николая Толстикова из этого же ряда, оно - жизнь России. В ЦРУ для понимания русской жизни читать нужно обязательно, но - а как они поймут людей, не ценящих доллары, дорогие машины, ищущих не дорогих проституток для забав в дорогих гостиницах, - нечто другое, нечто другое…

Чистое для души. Чистое для осознания себя человеком не пакостящим. Человеком помогающим. Кому? Человеку рядом.

Стропильное, для русского.

Не искорёженного столичной ерундой разврата, зоопарковыми телепередачами, где вместо зверей бродят очертаниями похожие на людей, - очертаниями… где проститутки чего-то там «думают», оказывается…

В Вологде люди любопытно разговаривают, там и мне, русскому, не сразу стало понятно, что произносят. Сохранилось в ней настоящее, от камзола Петра первого до резьбы на домах, от толстенных стен Спасо-Прилуцкого монастыря, похожего на крепость - в 1812 году в нём вывезенные из Москвы государственные ценности хранились, - до тротуаров, где проходил Николай Рубцов, и слетали на него строчка «тихая моя Родина»… В Вологде я искал его бывшее присутствие и понимал: пустота после него, пустота, и где новый, умеющий говорить?

Тоскливо было, тогда…

«…И вновь везёт меня такой знакомый катер,

С таким родным на мачте огоньком…»

Николай Толстиков говорит. С ним в Вологде не тоскливо.

«Поминальная свеча» - рассказ… прочитаешь и вздохнёшь, и подумаешь: да что же такое среди народа творится? Для проклинания плохой сегодняшней жизни уничтожить всё родительское позади себя?

Я не хочу пересказывать содержание рассказов и повестей. Нельзя пересказать каждую запятую, каждое слово, передающее сознанию содержание творчества. Я могу сказать с другой стороны: есть писатель Николай Толстиков, и я, читая его произведения, понимаю, как люди живут в Вологде сегодняшней. Ясный у него язык, не газетная сурогатина, не брехливый, - со своими редкими своеобразными словами, дорисовывающими художественно, на самом деле художественно.

В Вологде долго тянулся провал, литературный. Ну не появлялся писатель, несколькими рассказами способный показать людей вокруг себя. Высветилось, сегодня. И хочется сохранения такого автора для литературы, хочется его других, пока не написанных произведений. Разворота его основного, наипереднего.

В его повестях можно и увидеть, и понять Россию, потому что он пишет Россию не расчётливыми приёмами, не глазами постороннего для страны - он рассказывает, в повестях, свою страну страницами. И через повести Николая Толстикова приходит понимание, где мы родились, какая наша страна, настоящая. Такой писатель сможет, только бы зажался для крепкого удержания пера пишущего, и в стороне ото всего и всех, и без боязни пугающей - один я, кто бы помог…

Талант сам по себе держится, талантом…

Писатель - на самом деле явление, чисто природное…

Я не судья, сунувший в карман истину, и не какой-то Барзамон Андатрович, капризно распределяющий «этот академик а тот не дорос, пока не дорос, думается». Я просто пишу, если автор мне нравится, произведениями. Не из поговорки «доброе слово и кошке приятно», а из желания разобраться, где присутствует сегодня хорошая литература. Где хорошие авторы.

После рассказов и повестей Николая Толстикова все дни состояние - возвращение к написанному им, к обдумыванию, к пониманию: да не задавят нас, современных писателей, никакие пакости, выдаваемые за литературу. И только потому, что больше и больше людей отворачивается от ларёчной поделочной разливухи и ищут чистый спирт настоящей литературы.

«…С таким родным на мачте огоньком…»

Николай Рубцов навсегда сказал. То ли о катере, то ли о творчестве…

Юрий Панченко, литературный обозреватель, критик, прозаик

НАДЛОМЛЕННЫЙ ТРОСТНИК

Обычная размеренная жизнь Сереги Филиппова под сорок стала заедать и рваться на куски, как изношенная кинолента. На заводе, где исправно слесарил немало лет, бац! - и оказался за воротами: захиревшее производство закупил какой-то «барыга» и свои порядки завел. Была бы шея, а хомут найдется - рассудил, успокаивая себя, Серега и горько ошибся: таких, как он, безработных в городе оказалось пруд пруди. Он без толку посовался туда-сюда, запил…

СРЕДИ ПРИХОЖАН ЗДЕСЬ МНОГО ПИСАТЕЛЕЙ, А НАСТОЯТЕЛЕМ НОВОЙ ОБЩИНЫ СТАЛ ОТЕЦ НИКОЛАЙ ТОЛСТИКОВ. ОН - АВТОР НЕСКОЛЬКИХ КНИГ ПРОЗЫ, ВЫПУСКНИК ЛИТЕРАТУРНОГО ИНСТИТУТА ИМ. ГОРЬКОГО.

Сегодня мы говорим с Николаем Толстиковым - отцом Николаем - о литературе и православии, вологодских писательских традициях и о возрождении церкви священномученика Власия, епископа Севастийского.

ПИСАТЬ НИКТО НЕ УЧИТ

- Отец Николай, когда вы решили стать литератором? Откуда у вас эта тяга к слову?

Все началось с первых рассказиков и заметок о природе на страницах районной газеты. Потом, после армейской службы, была работа в штате «Сокольской правды». Вот уж где по району довелось поколесить! Журналист районки во всем мастер, во всем долен разбираться: и в сельском хозяйстве, и в заводском производстве, и в культуре.

Влияние партийной цензуры сильно в то время мешало?

В районной газете 80-х годов - не трогай только горком или райком КПСС, остальную «номенклатуру» можно было пушить так, что только перья летели. Совались смело во все проблемы, тех, кто с прохладцей «разоблачал» или трусил, еще и сам редактор подгонял. Он же и обрубал того, кто лишка зарывался. Газету простой народ, особенно сельский, уважал, за «жисть» потолковать с корреспондентом считали за честь. А чинуши побаивались

Не скрою, лучшей «школы жизни», как бы ни трафаретно это звучало, для начинающего писателя нет.

При редакции газеты обреталось сильное литературное объединение. Планку на обсуждениях держали будь здоров, халтуру освистывали. Недаром потом из литобъединения вышло аж пятеро членов Союза писателей!

Нужно ли учиться в литературном институте, что он дает?

Писать никто не учит - это сразу давали нам понять в стенах Литературного института. А вот получить прочное филологическое образование можно и нужно. Еще один плюс - твои опусы там разбирают по косточкам руководитель творческого семинара, как правило, это известный маститый писатель, и сокурсники.

А как вы оказались в церкви?

Историей я интересовался всегда, но в советских учебниках о церкви, о Боге было сказано до обидного мало, да и написано в соответствующем духе: мракобесы, реакционеры... Какой-либо литературы вообще не было. Как я радовался, когда зашел в восстанавливаемый храм апостола Андрея Первозванного в Вологде и приобрел там невзрачный, на серой бумаге, репринт «Закона Божьего»! Тут же в ящичек с песком - подсвечниками еще в храме не обзавелись - поставил свечу и перекрестился... Тогда, в начале девяностых, сумятица в душах и умах была. А что бывает, когда по зыбучему болоту идешь? Верно, ищешь твердый берег, чтоб не засосало в трясину. Вот таким берегом для меня и стало православие.

Как относились писатели, студенты и преподаватели в литинституте к тому, что вы служили в церкви?

Да, действительно, в Литературном институте я учился в девяностые годы, когда уже был священнослужителем. Вначале мое нахождение в студентах сего учебного заведения вызывало недоумение, ехидные ухмылки, даже неприятие было у некоторых. Причем и в Москве, и у нас в Вологде. Еще бы, среди студенческой братвы, славящейся своими вольными нравами, затесался «служитель культа»!

Но у нас в семинаре Владимира Орлова занимались и балерина, и летчик, и доктор. Потом все как-то притерпелось, притерлось, да и к концу XX века в России вряд ли кого уже чем- то можно было удивить. А батюшек православных сегодня в литературе – целый ряд.

БЕЗ МЕРЗОСТИ

- Как смотрит православие на литературу?

Положительно смотрит, если писатель не озабочен только сценами насилия, похоти, отрицанием существования Божиего мира. Сейчас даже термин появился «православная литература». Можно уже немало имен назвать, вполне светские издательства в выходе таких книг заинтересованы. Есть и так называемая «иерейская» проза, проза священников. Из батюшек, которые пишут, образовался по России целый ряд. Священники Николай АГАФОНОВ и Ярослав ШИПОВ - прекрасные рассказчики, чувствуется, что пишут, опираясь на собственный церковный опыт, проза не «высосана из пальца», и нет желания выдавать желаемое за действительное. Нет у них и придурашливых воздыханий, натужной слезливости, чем часто грешат, рядящиеся под православных, литераторы.

А какие книги вы читаете?

Читаю и перечитываю книги Виктора Астафьева, в чем-то считая его своим учителем. Исторические романы Дмитрия Балашова, Валентина Пикуля. Произведения и дневниковые записи Чехова. Интересна мне проза Олега Павлова, Михаила Тарковского, Владимира Крупина, рано погибшего Вячеслав Дегтева.

А книги, где клевета и хула на Бога и Его церковь, просто не хочется открывать. Я уже говорил об «околоправославной» мерзости, которой выходит достаточно на книжный прилавок. Издателями часто делается это от нехватки ума и погони за дешевой сенсацией. А какой это может нанести вред душе человеческой, им и невдомек.

Для себя какую тему в литературе вы выбрали?

Одно из главных направлений в моем творчестве – это, как сказано в Евангелии, «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные». О здоровом правильном человеке, вероятно, писать радостно и легко. Это приятнее, чем опускаться до самого дна, описывать его обитателей. Еще труднее описать человека выбираюшегося с этого самого дна, карабкающегося, обрывая ногти, в гору. Скатиться-то легко, усилий не надо.

Об этом в моих новых книгах, вышедших в московских издательствах: «Пожинатели плодов», «Без креста», «Лазарева суббота», «Приходские повести».

МЕЛЬНИЦА, ХЛЕБОЗАВОД, ХРАМ

- Расскажите о храме в Вологде, который уже назвали «писательским». Кто помогает его возрождать?

Члены вологодского отделения Союза писателей России выступили инициаторами создания православной общины творческой интеллигенции Вологды, и наш правящий архиерей митрополит Игнатий – пошел нам навстречу.

Храм расположен в центре Вологды на пересечении улиц Кирова и Челюскинцев. Что в нем только не перебывало за годы советской власти! И хлебозавод с мельницей, какие-то мастерские, конторы. Он лишился глав с крестами и колокольни. Судя по старым фотографиям, раньше он был похож на корабль. В наше время в его стенах обосновался продуктовый магазин, где бойко торговали водкой и съестным товаром. Слава Богу, теперь все позади! Магазин благополучно выехал, а с 10-го декабря служим здесь молебны и панихиды. Чтобы восстановить храм дел предстоит много, очень много. Ощущаем мы и молитвенную помощь священномученика Власия епископа Севастийского, в честь которого наречен храм. Он жил в 3 веке в Малой Азии, пострадал во время гонения на христиан.

Храм восстанавливаем всем миром, помогает делать первые шаги приход храма святителя Николая во Владычной слободе, первые наши прихожане. Двери открыты для всех, ждем всех с настроем доброго дела в душе.

ДОСЬЕ. Николай ТОЛСТИКОВ.

Родился в Кадникове в 1958 году, член Союза писателей, православный священник. После службы в армии работал в районной газете. Окончил Литературный институт им. А.М.Горького и Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет в Москве.