Кто написал улисс. Как прочитать роман "улисс"

Роман повествует об одном дне шестнадцатого июня 1904 г. из жизни дублинского еврея тридцати восьми лет Леопольда Блума и двадцатидвухлетнего Стивена Дедала.

Три части огромной книги, делящейся на восемнадцать эпизодов, должны, по мысли автора, соотноситься с гомеровской «Одиссеей» (Улисс - латинская транскрипция имени её главного героя). Но связь эта с древнегреческим эпосом весьма относительна и, скорее, от обратного: в пространном романе ничего важного, по сути, не происходит.

Место действия - столица Ирландии город Дублин - выверено автором буквально по карте и справочнику. Время - по хронометру, иногда, впрочем, останавливающемуся.

Первая часть включает три эпизода. В восемь утра Бык Маллиган, арендующий вместе с Дедалом жилье в башне Мартелла, будит своего приятеля, крайне недовольного тем, что их третий сосед, Хейнс, ночью, бредя, стрелял со сна из ружья. Трусоватому и обидчивому Дедалу это не очень нравится. У него недавно умерла от рака печени мать, с которой он при её жизни был в непростых отношениях, и он обижен и на остряка Маллигана за непочтительные в её адрес выражения. Разговор их крутится вокруг темы поисков сыном отца, постоянно касаясь примеров Гамлета, Иисуса Христа и Телемака, сына Улисса. Эта же тема возникает и на уроке истории, который Стивен даёт через два часа в школе, где он подрабатывает, и в его разговоре с директором школы, просящего молодого человека передать его знакомым в редакции газеты свою многоречивую заметку об эпидемии ящура. После урока Стивен мысленно прогуливается по берегу моря.

В это же утро начинаются «странствия» мелкого рекламного агента Леопольда Блума. Центральная и самая большая часть романа, состоящая из двенадцати эпизодов, начинается с его завтрака - свиной почки, которую перед этим он покупает в мясной лавке Длугача, Там же он берет проспект образцовой фермы в Палестине, строя на сей счёт разные прожекты. Дома его ждут два письма. Первое - от дочери Милли, или Мерион, которой как раз вчера исполнилось пятнадцать лет и которая уже работает в Моллингаре ассистенткой фотографа. И второе письмо, адресованное его жене Молли, концертирующей певице, от её импресарио Буяна (или Хью Э.) Бойлана, в котором он сообщает, что заедет к ней в четыре часа дня.

После завтрака - посещение сортира с журналом в руках. В одиннадцать Блуму надо быть на похоронах его школьного товарища, и он покидает дом за час до этого, чтобы заняться разными мелкими делами. В частности, он получает на почте письмо от некой Марты Клиффорд, ответившей на данное им в чисто амурных целях объявление в газете о поисках секретарши. Марта ответила на его любовное послание и даже пишет, что мечтает о встрече. По поводу чего у Блума возникают всякие женолюбивые фантазии. Пора, однако, на кладбище.

В похоронной карете Блум едет вместе с другими соболезнующими, среди которых и отец Стивена, Саймон Дедал. Разговор идёт о всякой всячине, в том числе и о будущем гастрольном турне жены Блума, и о его отце, покончившем в своё время самоубийством. После церемонии похорон Блум отправляется в редакции газет, для которых он в качестве агента даёт рекламу. Там он встречает ту же компанию, что была на кладбище, плюс профессор Макхью, чахоточный адвокат О’Моллой и редактор Майлс Кроуфорд. Блум уходит, приходит. В его отсутствие в редакции оказывается Стивен Дедал, который принёс заметку директора школы, и после трёпа приглашает всех в питейное заведение. Редактор задержался, в это время вернулся Блум, и на него падает все раздражение Кроуфорда.

Смущённый, Блум покидает редакцию и бродит по городу, начиная постепенно чувствовать голод и все больше думая о еде. То он перемолвится со знакомой, то подивится сумасшедшему и наконец отправляется в трактир Дэви Берна, где один из завсегдатаев сообщает владельцу трактира о масонстве Блума.

В это же время в два часа дня Стивен Дедал отстаивает в библиотеке перед умнейшими людьми Дублина свою версию биографии и личности Шекспира, например, то, что он и играл, и считал себя тенью отца Гамлета. Несмотря на оригинальность и желание быть понятым, он так и остаётся изгоем среди собравшихся: ни его стихов не печатают в сборнике молодых поэтов, ни самого не приглашают на вечер, в отличие от его приятеля Мэйлахи (или Быка) Маллигана, который тоже здесь. И без того оскорблённый, Стивен получает для своих обид все новые поводы. В библиотеку наведывается и Блум, едва не повстречавшись со Стивеном.

Середина дня, и горожане занимаются своими делами. Дружки Блума обсуждают прелести его жены, сам Леопольд Блум перебирает книжки мазохистского содержания, выбрав одну из них. Буян Бойлан отправляет по некоему адресу с посыльным вино и фрукты. Стивен встречает свою сестру, недавно расставшуюся с отцом.

Блум знает из письма, что на четыре назначена встреча его жены Молли с Буяном Бойланом. Он подозревает об их любовной связи, которая и на самом деле существует. Встретив Бойлана, Блум тайком следует за ним в ресторан «Ормонд» на набережной, кстати, обедает там со своим знакомым, слушает музыку, потом узнает, что Бойлан уезжает в коляске. Ревность, тайное желание измены его жены с другим мужчиной, этой «Пенелопы», удовлетворяющей всех, к своему и их удовольствию, - все это переполняет душу Блума на фоне волнующей музыки. Воображая то, что происходит у него дома в его отсутствие, он пишет ответное письмо Марте, отказываясь от немедленной встречи с ней и наслаждаясь самой игрой, оттягивающей наслаждение. В пять часов в кабачке Барни Кирнана собираются ирландские патриоты, обсуждая текущие дела - свои собственные и своей бедной, угнетаемой англичанами и евреями страны. В поисках Мартина Каннигема по поводу страховки похороненного утром Дигнама сюда заглядывает и Блум. Выпивая, патриоты дискутируют, задевая еврея Блума, не поддерживающего их экстремизм в отношении англичан, в частности. Дело кончается антисемитской выходкой в его адрес: когда Блум садится в карету, в него швыряют пустой банкой.

Часам к восьми Блум оказывается на пляже у моря, где онанирует, наблюдая одну из трёх молодых подружек, Герти Макдауэлл, которая, чувствуя его интерес, как бы нечаянно демонстрирует своё нижнее белье и прочие тайные прелести. Когда она с подругами уходит, Блум обнаруживает её хромоту. Тогда же оказывается, что его часы остановились в полпятого. Не тогда ли, думает Блум, когда Бойлан «заделал» его жене?

Встречаться с женой у Блума нет желания. В десять вечера он оказывается в приюте для рожениц доктора Хорна, где одна из многодетных мамаш уже третьи сутки не может разрешиться очередным младенцем. Войдя туда, Блум обнаруживает компанию пьющих и хохмящих юношей, среди которых находится и Стивен Дедал. Леопольд пьёт и разговаривает с ними. Тут стоит заметить, что роман «Улисс» не прост для чтения и пересказа, ибо написан в жанре потока сознания. В этой же главе автор ещё и имитирует различные литературные стили, начиная с древнейших и кончая ему современнейшими. Среди юношей словоблудит и Бык Маллиган. Соблазнительные разговоры подогреваются приходом санитарки, сообщающей, что дама наконец-то родила. Весёлая компания отправляется пить и гулять дальше в кабак, а Стивен со своим приятелем Линчем отделяются от остальных, чтобы идти в публичный дом Беллы Коэн. Почему-то Блум, чувствуя симпатию к Стивену, решает следовать за молодыми людьми.

В полночь он оказывается в самом сердце дублинского ночного разврата. Пьяный Блум галлюцинирует, видя своих родителей, знакомых женщин, встреченных за день случайных людей. Он вынужден защищаться от обвинений этими призраками в разных тайных гнусностях. Подсознание его, жажда власти и почестей, страхи, сексуальный мазохизм прут наружу «в лицах и картинках». Наконец он оказывается с проституткой Зоей в борделе, где встречает Стивена с его приятелем. Пьяный нарко-эротический бред продолжается, реальность не отделить от сознания. Блум, обращённый в женщину, обвиняется во всяких извращениях, в том числе в удовольствии от подглядывания за прелюбодейством своей жены с Бойланом. Вдруг в разгар оргии Стивен видит призрак своей бедной матери, вставшей из могилы. Он разбивает люстру тростью и бежит из борделя на улицу, где вступает в драку с солдатами. Блум, выйдя за ним, кое-как улаживает скандал, склоняется над телом лежащего в пыли юноши и узнает в нем своего умершего одиннадцать лет назад в младенчестве сына Руди.

Начинается третья часть книги, состоящая из трёх последних эпизодов. В час ночи Блум и Стивен добираются до ночной чайной «Приют извозчика», где и устраиваются в углу. Блум всячески поддерживает разговор, периодически заходящий в тупик, показывает Стивену фотографию своей жены и приглашает в гости, чтобы познакомить с нею. Обсудив по дороге множество важнейших для нетрезвых людей вопросов, они добираются в два ночи до блумовского дома и, с трудом открыв его, сидят на кухне, пьют какао и опять разговаривают на всевозможные темы, потом идут в сад, совместно мочатся, после чего благополучно расходятся в разные стороны.

Лёжа затем вместе с женой в постели, Блум, среди прочего, размышляет о неверности своей супруги с целой чередой предполагаемых им любовников, немного разговаривает с ней и наконец засыпает.

Заканчивается роман сорокастраничными без знаков препинания излияниями миссис Молли Блум о её ухажёрах, о муже, об интимных предпочтениях, по ходу дела она обнаруживает, что у неё начинается менструация, которая, впрочем, не мешает всяким соблазнительным её мыслям, в результате чего огромный роман заканчивается словами: «так что он почувствовал мои груди их аромат да и сердце у него колотилось безумно и да я сказала да я хочу Да».

Пересказал

Жирный Бык Маллиган возник из лестничного проема, неся в руках чашку с пеной, на которой накрест лежали зеркальце и бритва. Желтый халат его, враспояску, слегка вздымался за ним на мягком утреннем ветерке. Он поднял чашку перед собою и возгласил :

Остановясь, он вгляделся вниз, в сумрак винтовой лестницы, и грубо крикнул:

– Выходи, Клинк! Выходи, иезуит несчастный!

Торжественно он проследовал вперед и взошел на круглую орудийную площадку . Обернувшись по сторонам, он с важностью троекратно благословил башню, окрестный берег и пробуждающиеся горы. Потом, увидев Стивена Дедала, наклонился к нему и начал быстро крестить воздух, булькая горлом и подергивая головой. Стивен Дедал, недовольный и заспанный, облокотясь на последнюю ступеньку, холодно смотрел на дергающееся булькающее лицо, что благословляло его, длинное как у лошади, и на бестонзурную шевелюру, белесую, словно окрашенную под светлый дуб.

Бык Маллиган заглянул под зеркальце и тут же опять прикрыл чашку.

– По казармам! – скомандовал он сурово.

– Ибо сие, о возлюбленные мои, есть истинная Христина, тело и кровь, печенки и селезенки. Музыку медленней, пожалуйста. Господа, закройте глаза. Минуту. Маленькая заминка, знаете, с белыми шариками. Всем помолчать.

Он устремил взгляд искоса вверх, издал долгий, протяжный призывный свист и замер, напряженно прислушиваясь. Белые ровные зубы кой-где поблескивали золотыми крупинками. Златоуст. Резкий ответный свист дважды прозвучал в тишине.

– Спасибо, старина, – живо откликнулся он. – Так будет чудненько. Можешь выключать ток!

Он соскочил с площадки и с важностью поглядел на своего зрителя, собирая у ног складки просторного халата. Жирное затененное лицо и тяжелый овальный подбородок напоминали средневекового прелата , покровителя искусств. Довольная улыбка показалась у него на губах.

– Смех да и только, – сказал он весело. – Это нелепое твое имя, как у древнего грека.

Ткнув пальцем с дружелюбной насмешкой, он отошел к парапету, посмеиваясь. Стивен Дедал, поднявшись до конца лестницы, устало побрел за ним, но, не дойдя, уселся на край площадки и принялся наблюдать, как тот, пристроив на парапете зеркальце и обмакнув в пену помазок, намыливает шею и щеки.

– У меня тоже нелепое – Мэйлахи Маллиган, два дактиля. Но тут звучит что-то эллинское, правда ведь? Что-то солнечное и резвое, как сам бычок. Мы непременно должны поехать в Афины. Поедешь, если я раздобуду у тетушки двадцать фунтов?

Он положил помазок и в полном восторге воскликнул:

– Это он-то поедет? Изнуренный иезуит.

Оборвал себя и начал тщательно бриться.

– Послушай, Маллиган, – промолвил Стивен негромко.

– Да, моя радость?

– Долго еще Хейнс будет жить в башне?

Бык Маллиган явил над правым плечом свежевыбритую щеку.

– Кошмарная личность, а? – сказал он от души. – Этакий толстокожий сакс. Он считает, что ты не джентльмен. Эти мне гнусные англичане! Их так и пучит от денег и от запоров. Он, видите ли, из Оксфорда. А знаешь, Дедал, вот у тебя-то настоящий оксфордский стиль. Он все никак тебя не раскусит. Нет, лучшее тебе имя придумал я: Клинк, острый клинок.

Он выбривал с усердием подбородок.

– Всю ночь бредил про какую-то черную пантеру, – проговорил Стивен. – Где у него ружье?

– Совсем малый спятил, – сказал Маллиган. – А ты перетрусил не на шутку?

– Еще бы, – произнес Стивен с энергией и нарастающим страхом. – В кромешном мраке, с каким-то незнакомцем, который стонет и бредит, что надо застрелить пантеру. Ты спасал тонущих . Но я, знаешь ли, не герой. Если он тут останется, я ухожу.

Бык Маллиган глядел, насупясь, на бритву, покрытую мыльной пеной. Соскочив со своего возвышения, он торопливо стал рыться в карманах брюк.

– Драла! – пробормотал он сквозь зубы.

Вернувшись к площадке, он запустил руку в верхний карман Стивена и сказал:

– Позвольте одолжиться вашим сморкальником, вытереть нашу бритву.

Стивен покорно дал ему вытащить и развернуть напоказ, держа за угол, измятый и нечистый платок. Бык Маллиган аккуратно вытер лезвие. Вслед за этим, разглядывая платок, он объявил:

– Сморкальник барда. Новый оттенок в палитру ирландского стихотворца: сопливо-зеленый. Почти ощущаешь вкус, правда?

Он снова поднялся к парапету и бросил долгий взгляд на залив. Ветерок шевелил белокурую, под светлый дуб, шевелюру.

– Господи! – сказал он негромко. – Как верно названо море у Элджи: седая нежная мать ! Сопливо-зеленое море. Яйцещемящее море. Эпи ойнопа понтон . Ах, эти греки, Дедал. Надо мне тебя обучить. Ты должен прочесть их в подлиннике. Талатта! Талатта! Наша великая и нежная мать. Иди сюда и взгляни.

Стивен встал и подошел к парапету. Перегнувшись, он посмотрел вниз на воду и на почтовый пароход, выходящий из гавани Кингстауна.

– Наша могущественная мать, – произнес Бык Маллиган.

Внезапно он отвел взгляд от моря и большими пытливыми глазами посмотрел Стивену в лицо.

– Моя тетка считает, ты убил свою мать , – сказал он. – Поэтому она бы мне вообще запретила с тобой встречаться.

– Кто-то ее убил, – сумрачно бросил Стивен.

– Черт побери, Клинк, уж на колени ты бы мог стать, если умирающая мать просит, – сказал Бык Маллиган. – Я сам гипербореец не хуже тебя. Но это ж подумать только, мать с последним вздохом умоляет стать на колени , помолиться за нее – и ты отказываешься. Нет, что-то в тебе зловещее …

Оборвал себя и начал намыливать другую щеку. Всепрощающая улыбка тронула его губы.

– Но бесподобный комедиант! – шепнул он тихонько. – Клинк, бесподобнейший из комедиантов.

Он брился плавно и осмотрительно, в истовом молчании.

Стивен, поставив локоть на шершавый гранит, подперев лоб ладонью, неподвижно смотрел на обтерханные края своего черного лоснистого рукава. Боль, что не была еще болью любви, саднила сердце его. Во сне, безмолвно, она явилась ему после смерти, ее иссохшее тело в темных погребальных одеждах окружал запах воска и розового дерева, а дыхание, когда она с немым укором склонилась над ним, веяло сыростью могильного тлена. Поверх ветхой манжеты он видел море, которое сытый голос превозносил как великую и нежную мать. Кольцо залива и горизонта заполняла тускло-зеленая влага. Белый фарфоровый сосуд у ее смертного одра заполняла тягучая зеленая желчь, которую она с громкими стонами извергала из своей гниющей печени в приступах мучительной рвоты.

«Улисс» . Книга загадка. Текст, содержащий в себе множество потаенных смыслов. Определить его суть непросто. Проблемную суть тем более. Слишком много задач ставит в своем произведении Джеймс Джойс. Да и может ли быть иначе, если автор заключает в один день своего повествования жизнь всего мира, в одном мужчине отражает всех мужчин мира и в одной женщине всех женщин мира, а из Дублина создает символ всего мироздания.
Говоря в этом аспекте об исследовании В. Набокова, следует отметить, что он ставит весьма нетривиальные задачи. Например, очень увлекательна в этом отношении его попытка понять роль таинственного персонажа в коричневом макинтоше. И весьма замечателен вывод автора о том, что Неизвестный в Коричневом Макинтоше это и есть сам Джеймс Джойс. Также В. Набоков удивительнейшим образом прослеживает гениальные Джойсовские синхронизмы и распускает запутанную нить сновидений одних из главных персонажей романа - Стивена Дедала и Леопольда Блума, выстраивая четкую логичную линию взаимосвязей. В Набоков нагляднейшим образом показывает что в «Улиссе» нет ни одного лишнего слова и при желании можно создать исключительно ясную картину всего происходящего на страницах книги. Однако сомнительно высказывание В. Набокова о том, что Дж. Джойс написал свое произведение разными стилями без особой причины. Как уже говорилось, в «Улиссе» ничего не существует просто так. Думается, что автор «Улисса» взял за основу свое восприятие мира - философию экзистенциализма, в полной мере отраженную в этом поистине монументальном тексте. Агностицизм - вот ключ к пониманию нарочитой пестроты стилей, заключенных в повествовании «Улисса». Дж. Джойс, как мастер и истинный художник слова буквально играет с языком, наглядно показывая отсутствие внетекстового пространства. Рисуя читателю трансформацию и эволюцию литературного и разговорного языка, что сильнее всего видно в эпизоде 12, который изначально назывался «Циклопами», а также в эпизоде 14 или в «Быках Солнца», Дж.Джойс показывает сотворенность, и своеобразную сделанность реальности человеком, которая к истинному существованию не имеет никакого отношения. Именно эту задачу преследовал ирландский писатель обнажая швы, посредством которых нить слова создает свой собственный объективный мир. Да именно объективный мир. И именно свой собственный. В Набоков почему - то оставляет без внимания обилие цитат в произведении Дж. Джойса, а между тем, художник нового «Уилисса» наполняет цитатами литературную ткань повествования не случайно. По глубокому убеждению этого ирландского гения мысли, человек не может быть субъективен в принципе, так как он живет по готовым формулам, в сущности «цитируя» все что было сказано до него. И «Уилисс» становится той ареной, на которой Дж. Джойс весьма успешно демонстрирует всю жизнеспособность своего убеждения, показывая что все что вербализуется человеком, будет являться цитатой, а значит не является субъективным переживанием. Лично я, не согласна с подобным мнением, так как на мой взгляд, помимо формы у любого способа выражения и самовыражения есть еще и содержание. И в одно и то же слово можно вложить совершенно различную энергетику. А энергетика, как известно, относится к сфере индивидуального, а значит глубоко субъективного переживания. Однако Дж. Джойс нашел, пожалуй лучший способ аргументации своей позиции, и за это нужно отдать писателю должное.
В. Набоков, также обходит стороной вопрос о национальной принадлежности Леопольда Блума, ограничиваясь констатацией факта - Блум был евреем. Однако, это тоже весьма интересная тема для размышлений. Почему Дж. Джойс сделал своего героя евреем? Здесь следует сказать пару слов об Отто Вейнингере, творчество которого оказало определенное влияние на идеологические основы «Улисса». Обобщая выводы книги О. Вейнингера, «Пол и характер», можно сказать, что по мнению этого автора у евреев и женщин нет души. Концепцию женщины по Вейнингеру Джойс, кстати, использует, рисуя нам образ Молли Блум. Однако вернемся к вопросу о национальной принадлежности Леопольда Блума. Почему же автор «Улисса» делает своего героя «ничтожеством» исходя из идей Отто? Ответ на этот вопрос лежит в том, что воспринимая еврея как носителя дискурса и стиля, а также беря на вооружение свойство еврейского сознания ассимилировать все окружающее и одновременно ассимилироваться в нем, Джойс делает Леопольда Блума текстом в тексте! Его Одиссей 20 -го века Все и Ничто одновременно, что при дистанцированности еврея от ирландский культуры, а также вечной отверженности социума и одиночества, делает для Джойса еврея идеальным Главным Героем романа. Вообще в «Улиссе» три главных героя: Стивен Дедал, Леопольд Блум и Молли Блум. И возникает вполне логичный вопрос, который В. Набоков, также почему - то оставляет без внимания: с кем же ассоциирует себя сам Джеймс Джойс? Если внимательно приглядеться к этим трем персонажам, то можно сделать вывод, что со всеми тремя. Стивен Дедал - духовная ипостась Джойса, Леопольд Блум - золотая середина: гармония тела и духа и Молли Блум абсолютная телесность автора.Однако, этот вывод не претендует на истину в последней инстанции.
Начиная с первого эпизода книги, а как известно текст структурирован согласно Гомеровской Одиссее и во многом с ней перекликается, В. Набоков делает интересное противопоставление христианства и античности. Где христианство олицетворяет Стивен, античность Бык Маллиган. Однако, сам Джойс скорее противопоставлял Англию Ирландии. В этом отношении любопытна символика главы. Например зеленый платок Стивена, как олицетворение Ирландии и отношение Маллигана к этому платку. В. Набоков дает немного иную интерпретацию зеленого цвета платка, однако первая версия тоже имеет право на существование. В этом состоит гениальность Дж.Джойса. Зачастую элементы его повествования не поддаются однозначной интерпретации. Тематика «Телемака» намечает основные идеи книги, среди которых доминантой будет звучать идея художника - творца, в которой сочетается одновременно слава и страдание.
Во втором эпизоде Дж. Джойс раскрывает тему материнства, противопоставляя ее отцовству. При чем в «Несторе» отцовство отбрасывается как нечто ненужное. Здесь начинается одна из важнейших сюжетных линий «Улисса» - поиски сыном отца и отца сыном. Также автор «Улисса» поднимает вопрос о логичности исторического процесса. И в этом вопросе Дедал в будущем найдет точки соприкосновения с Блумом.
Третий эпизод посвящен так называемому Протеизму или всепроникающему свойству сознания. В «Протее» Дж. Джойс показывает на примере Стивена, его воспоминаний, размышлений, фантазий, иллюзий всю мощь человеческого сознания. Сознание Стивена претерпевает многочисленные метаморфозы и стирает грань между внутренним и внешним миром.
В четвертом эпизоде Дж. Джойс знакомит нас с главным героем. И здесь автор четко противопоставляет ценности Леопольда Блума и Гомеровского Одиссея. Для Блума приоритетны ценности индивидуальные, личностные (автор в чередой раз отсылает нас к экзистенциализму). Между тем как Одиссей обеспокоен больше всемирно - историческими вопросами. Он - герой эпоса. В главе «Калипсо» Дж. Джойс г«Уилисса» задает векторы основных тем, которые будут подниматься в романе: обожание, служение, подчиненность; отцовская забота и беспокойство; супружеская измена и обида обманутого супруга; неушедшая боль.
Мишенью пятого эпизода становится бесцельная праздность и безвольный автоматизм. Здесь Джойс дает нам образ Леопольда Блума своеобразно и объемно, разбирая фигуру главного героя общечеловеческие и даже космические элементы. Читатель узнает что Блум любит музыку и обладает трезвым скепсисом в делах религии. «Лотофаги» действуют на читателя предельно расслабляюще.
Тематический план шестого эпизода - смерть. Недаром Гомеровское ее название - «Аид». Эта часть книги заключает в себе поистине всеобъемлющий взгляд на природу смерти. Здесь также мы снова узнаем об экзистенциальной позиции Блума во взгляде на загробный мир. Если Аид Одиссея - это мир духов, Аид Блума - абсолютное небытие. Здесь же раскрывается полный список проблем, ущемлений и ущербностей Блума. Он ощущает себя глубоко несчастным в связи со смертью сына Руди, в связи с самоубийством отца и, наконец, эти переживания обостряются размышлениями о собственной смерти. Одной из главных тем становится изгнанность Блума, как еврея из дублинского общества. Зачастую он ощущает себя аутсайдером и маргиналом в силу чего, «новый Одиссей» невольно ассоциируется с Христом. Подобная ассоциация возникает еще и ввиду того, что Блум безропотно и смиренно выносит все видимые и невидимые нападки в свою сторону.
В сюжете седьмого эпизода затрагивается тема призвания и творческих поисков Стивена. Однако гвоздь, на который Джойс повесил проблематику «Эола» , вбит в ткань повествования принадлежащего теме Исторической Судьбы Ирландии Сам автор определил смысл эпизода как «иронию победы» или «обманчивость превосходства». Интересны исторические параллели:, возникающие в связи с этой проблемой: Англия - Ирландия, Греция и Рим, Древний Израиль и Древний Египет. Также поразителен вывод Дж. Джойса о том, что победа одержанная грубой силой империи над хрупким духовным началом любого государства, обречена на поражение.
Восьмой эпизод посвящен физическому, а также душевному и духовку мирам человеческого существа. Доминанта здесь - телесные потребности, в любви - как союзе тел а также в еде. Причем на последней Джойс делает особый акцент. Менее заметный, но тем не менее важный, в «Лестригонах», выступает мотив невозвратимой смены поколений и переживаний возрастов. В этом фрагменте «Улисса» техника «потока сознания» достигает своего апогея. Автор совершенно неуловимо уводит читателя то во внешний, то во внутренний мир героя, и часто этот эпизод напоминает сновидение.
Девятый эпизод недаром ассоциируется с интеллектом. Именно здесь Стивен вступает в дискуссию с ярчайшими умами Дублина и отстаивает свою собственную версию интерпретации Шекспира, где Шекспир не Гамлет, а призрак отца Галета. На основе теории Стивена, Дж Джойс опять поднимает тему предательства и поисков сыном. Но здесь поиски сына подаются автором в ином ракурсе. В «Сцилле и Харибде» поиск сыном отца, тождественен поиску самого себя.
Десятый эпизод представляет собой единственную в своем роде и гениальнальнейшую интермедию. Дж. Джойс, прирожденный мастер слова пишет уникальнейшую картину Дублина. В основе сюжета один - момент, разворачивающий посредством хитроумных синхронизаций в разных частях города. Таким образом текст словно выпадает из времени и пространства. Тема сюжета проста- автор живописует урбанизм которому он явно симпатизирует. А также делает из этой главы своеобразный контраст, показывая в нем преобладание внешнего, чувственного мира над внутренним миром героев, что выделяет «Блуждающие Скалы» из остального текста книги.
Одиннадцатый эпизод представляет собой прежде всего феноменальную инверсию. С этого момента Дж. Джойс решает привести сверхзадачу «Улисса» в жизнь, используя форму текста как различие отражение одной и той же действительности. Автор непостижимо преподносит уже ставшую обычной тему Блума - рогоносца, погружая нас в мир звуков. Читатель словно утопает в музыке слов этой главы. Звучание, различное по природе и качеству будто бы накидывает на него легкую паутину нот жизни и ведет его сквозь Джойсовский текст, чарующим волшебством. Недаром в Гомеровском варианте эта глава называется «Сирены».
В двенадцатом эпизоде ирландский гений слова играет с двумя стилями. Гиперболизируя и доводя до комизма стиль разговорной кабацкий речи, и высокопарный слог «элитарной» литературы, Дж. Джойс раскрывает тему антисемитизма, жестокости и фанатизма, при этом не становясь ирландофобом (как известно у Джеймса Джойса были непростые отношения со своей родиной).
Стиль тринадцатого эпизода - непревзойденный шедевр формы, ставшей содержанием. Впервые мы сталкиваемся здесь типичными чертами постмодернистской литературы, где высота повествования достигается зачет использования клишированных литературных приемов. Стоит ли удивляться парадоксальному образу Герти? Девушка, поток сознания которой построен на пародии, говоря словами Джойса « особенного нового стиля…жеманно- джемов -мармеладного, панталонного, с добавлением благовоний…», так искусно написан автором, что читателю кажется будто девушка пародирует саму себя! Основной темой «Навсикаи» является тема женщины и ее образа мысли. Поток сознания Леопольда Блума здесь отчетливо противопоставляется нелогичному потоку сознания Герти.
Четырнадцатый эпизод - эволюция литературных стилей. Дж. Джойс весьма своеобразно и исключительно оригинально соединяет здесь тему эмбрионального развития и деторождения с рождением и развитием литературы. «Быки Солнца» вторая по интеллектуальной значимости глава «Улисса» после «Сциллы и Харибды».
В пятнадцатый эпизод Дж. Джойс писал в форме пьесы. Что отсылает на к театральному представлению. У автора «Улисса» это представление грандиозно. Поднимаемая тема главы «Цирцея», помимо долгожданной встречи отца и сына, заключается в осмыслении статуса и строения реальности.По истине лучший способ показать, что весь мир театр, а люди в нем актеры, вряд ли можно найти.Но театр Дж. Джойса не так прост. Зачастую он напоминает бредовый сон или галлюциногенный караванный бред. Между тем, выполняется и задача этой части «Уилисса». Перед внутренним взором Блума, и следовательно, перед взором читателя проходит весь ряд образов книги. Так или иначе театр Дж. Джойса освещает все роли своего гениального произведения.
Форма шестнадцатого эпизода представляет собой «уставший», утомленный» стиль, который, пожалуй, лучше других удавался Дж. Джойсу. В этом эпизоде автор затрагивает тему возвращения и задает нетривиальный вопрос: а нужно ли возвращаться вообще? Ответ Джойса категоричен - он говорит устами Блума: «возвращение - это худшее, что ты можешь придумать». Здесь очень четко прослеживается личный опыт писателя. Как известно, он вернулся в Ирландию ненадолго в 1909 году. И на родине его ждало предательство друга, сожжение книги и всеобщее непонимание. Отсюда следует столь пессимистичный взгляд автора на итоги любого возвращения. Важен в «Евмее» также иной мотив. Это мотив узнавания. Блум задумается о том, как вообще человек может идентифицировать свою личность. Однако ответить на этот вопрос предлагает читателю.
Семнадцатый эпизод написан в форме катехизиса. Опять же остается отдать должное мастерству и гению Дж.Джойса. Эксперименты этого писателя поразительны! Для подведения итогов «Улисса» лучшей формы было не найти. Говоря словам самого ирландского автора, в «Итаке» он проводит: «математико-астрономико-физико-механико-геометрико-химическую сублимацию Блума и Стивена (черт бы их взял обоих)».» Каково же резюме Джойсовскогого «Одиссея»?Дж.Джойс, подвергая Леопольда Блума тщательнейшему анализу, представляет своего персонажа общечеловеческим существом - Человеком обобщенным и называет его Все и Никто. Стивен же оказывается совсем не тем идеалом, который создал в своем сознании Блум. Мир Джойса раскрывается перед читателем во всей ее фундаментальной несогласованности. На многие заданные писателем вопросы не дано ответов. События Джойсовского хронотопа постоянно перекликаются и повторятся, и в то же время они не взаимодополняют друг друга. В действии разворачивающимся на страницах книги легко обнаруживают себя несоответствия, неудачи, путаницы, ошибки. Но несмотря на это для Дж. Джойса есть незыблемое ценности - это человеческий разум и опыт, широта терпимости, тепло сочувствия.
И наконец, восемнадцатый и последний эпизод «Улисса» Джеймс Джойс изначально назвал «Пенелопа». Форма здесь снова вступает в права содержания. Поток сознания Молли Блум подобен реке. Писатель посредством «речной речи» строит женщину, где река представляет и речь и изрекающую. Подобная техника стиля приводит нас также к символическому пониманию Молли, как Земли. Дж. Джойс раскрывает в образе Молли истинную сущность, ту самую настоящую и единственную женщину и обнажает в ней сакраментальное начало. И именно с такой женщиной Блум - Джойс готов провести вечность.
Таким образом, краткий обзор глав «Улисса» дает представление о тематической масштабности этого поистине гениального текста. Дж. Джойс виртуозно расставляет точки ориентиров, по которым читатель, становясь соавтором повествования, вынужден выстраивать свою собственную картину Джойсовского мира. Опираясь на мифологию этот ирландский писатель, создал величайший памятник не только литературы модернизма, но и вообще мировой литературы. Материалом для этого произведения искусства служил личный опыт автора и современные мир, а также нестандартный взгляд на природу вещей. Интересно подчеркнуть, что не оставлен в стороне даже мотив жертвоприношения. Так, Главный Герой то приносит жертву, то сам становится ею, Здесь собрано все, что можно уложить в перечень вопросов жизни. При чем любой жизни. «Улисса» - можно назвать библией Стилей, а может просто Библией?

Западноевропейская литература ХХ века: учебное пособие Шервашидзе Вера Вахтанговна

Роман «Улисс»

Роман «Улисс»

Джойс работал над этим романом семь лет – с 1914 по 1921 год. Связь с поэмой Гомера подчеркивается писателем демонстративно: название романа отсылает к «Одиссее» (Улисс – в латинской транскрипции). Каждый из 18 эпизодов романа связан с определенным эпизодом античного эпоса и имеет название, отсылающее к этому эпизоду. (В журнальной публикации Джойс включил эти названия в текст романа, но позднее снял их.)

Герои «Улисса» – ироническое переосмысление классического образца. Одиссей – царь, оторванный от своей родины войной; Леопольд Блум, новый Одиссей – всего лишь муж-рогоносец, оторванный от своего дома изменой жены; Стивен Дедал – новый Телемак, воплощение современного «расколотого» сознания, ироническая перифраза жизнерадостного духа гомеровского героя. Новая Пенелопа – Мэрион Твиди – в отличие от классического символа верности в мировой литературе, совершает лишь одно действие – измену.

Роман, осуществляющий модель странствия и возвращения, построен в соответствии с гомеровским эпосом: I часть – «Телемахида», как и первые песни поэмы, представляет пролог с темой Сына; II часть – «Странствия Улисса», III часть – «Возвращение». Возвращение Блума к родному очагу напоминает возвращение Одиссея на Итаку. На этом формальное сходство заканчивается. Джойс нарушает законы одиссеи: ее приключения не должны повторяться, а в странствиях Блума, напротив, ярко выражен элемент монотонного повторения. Мотив опасности путешествия переведен писателем в иронический план.

Время странствий Леопольда Блума – всего лишь один день; место – Дублин. За истекший день ничего не происходит, кроме измены Молли и перестановки мебели, одиссея Блума утрачивает смысл испытания личности. Иронически обыгрывая образы поэмы, ее грандиозный эпос, Джойс содержанием своего романа делает предельно повседневные события. Однако задачи писателя не ограничивались пародированием «Одиссеи» Гомера. Основным объектом изображения становятся универсалии человеческого существования, воплощенные в «драме жизни» художника (Стивена Дедала), обывателя (Л. Блума) и женщины (Мэрион Твиди).

Мир «Улисса» соотнесен с внешним миром. Писатель скрупулезно фиксирует точную и тесную связь романа с местом и временем действия. Блуждания Стивена и Блума по городу строго хронометрированы: восемь, десять часов утра, три часа дня, восемь часов вечера и т.д. События происходят в Дублине и охватывают один день – с 8 часов утра 16 июня до 3 часов утра 17 июня 1904 года. Действие разворачивается в точно определенном месте Дублина. Место действия всегда имеет подробное топографическое содержание, поэтому во многих изданиях романа каждый эпизод снабжен картой. Детальное, излишне точное описание улиц города, его общественных заведений, зданий, достопримечательностей, всей «уличной фурнитуры», по выражению писателя, даны в форме справочника. Джойс действительно в период работы перенес содержание справочника «Весь Дублин на 1904 год» в свой роман. В итоге создается мощный пласт объективной реальности, ограниченной рамками одного дня и небольшого конкретного города.

Тема исторической судьбы Ирландии, столь важная для писателя, расширяется до универсального обобщения. В потоке сознания Блума возникают исторические параллели: Ирландия и ее победительница Англия соотносятся между собой, как Греция и Рим, Древний Израиль и Древний Египет. Через эти ассоциативные соответствия Джойс раскрывает их общую суть: «псевдопобеда грубой мощи и империй над хрупким духовным началом, дело которого всегда – обреченное предприятие».

Через вереницу образов, мелькающих в сознании Блума на тему возвращения к родному очагу, обозначаются сложные взаимоотношения самого писателя с Ирландией. В пессимистическом резюме Блума – «возвращение – худшее, что ты можешь придумать» – пережитые Джойсом события его кратковременного возвращения в Ирландию в 1909 и в 1912 гг., когда он испытал и горечь забвения, и предательство друзей, и сожжение собственной книги.

Стилистика художественных образов Блума, Стивена, Мэрион раскрывается через технику потока сознания и сложное соотношение с гомеровским эпосом. Блум-Улисс в своих бесконечных блужданиях по городу стремится мысленно к жене, очагу, сыну; Стивен-Телемак – к отцу. Наконец, происходит их встреча в ночной кучерной чайной. В отличие от мифологических прототипов, Блуму и Стивену не о чем говорить. В эпизоде, названном Джойсом «Евмей», отражено одно из основных соответствий: козья Шкура – Евмей, «Приют извозчика» – хижина Евмея. Соответствие не только формального характера: оно рождает сходные мотивы и темы – возвращения и узнавания.

Возвращение Блума имеет мало общего с возвращением Одиссея. У Гомера герой сносит оскорбления женихов, предательство слуг, тайно и сообща с Телемаком подготавливает кровавую расправу, а затем торжествует победоносное водворение в собственном доме. У Джойса в «Итаке» Блум и Стивен не сходятся, а расстаются. Соединение «отца» и «сына» не состоялось. Общение прошло для героев бесследно. Даже измена Молли – основной источник болезненных переживаний Блума – лишается остроты драматизма и изображается писателем как одно из обыденных событий. Блум возвращается на супружеское ложе не горящим от ревности мстителем, а с прежним неиссякающим чувством тепла. Леопольд Блум – 38-летний дублинский еврей, мелкий рекламный агент – обожает дочь, грустит об умершем в детстве сыне Руди, страдает от измены жены, которую боготворит. Блум женолюбив, но больше в фантазиях; он любит музыку, хотя и неискушен в ней. Тональность развития образа задают гомеровские параллели. Так, минорность темы смерти в эпизоде «Аид» соответствует невеселым мыслям Блума: смерть сына, самоубийство отца, тема собственной смерти, национальная ущемленность как еврея.

Потайной мир героя, подполье его души раскрывается писателем при помощи сложного стилистического приема театральной инсценировки с «визуализацией сексуальных мотивов подсознания» («Цирцея»). Его ирландско-еврейские корни демонстрируются видением родителей в костюмах классического еврея и классической ирландки. «Развертка внутреннего мира» героя свидетельствует не только об обыденности его сознания, но и о стремлении Джойса воплотить в его образе некую общечеловеческую сущность. Недаром писатель в конце романа наделяет его новым именем: «Всякий и Никто».

В отличие от Блума сознание Стивена – авторской самопроекции – представляет сложную интеллектуальную мозаику: он поклонник Данте, Итальянского Возрождения, тонкий знаток музыки и философии. Как и Джойс, Стивен патриот Ирландии. Но свобода художника и призвание для него более важны, нежели борьба за независимость. Стивен скептически относится к политическому действию, к истории, как к «процессу и прогрессу», к догматичности церковных постулатов и даже к собственным литературным амбициям. Джойс наделяет героя своим типом сознания. Как и сам писатель, Стивен воспринимает мир провин-

циального Дублина как мелочный, пошлый, «замусоленный в лавке на торжище нового Вавилона». Логика «расколотого сознания» обусловливает его сложные взаимоотношения с религией: с одной стороны, он порвал с церковью, не приемля ее догматичности, с другой, – он ценит в ней величие истории, красоту искусства. Ностальгия по Духовному Отцу, символу единосущия, устанавливает не только сложные ассоциации с гомеровским эпосом, но и является аллегорией мучительного поиска художника, сознание которого не может укорениться ни в одной из истин.

В романе рассуждения Стивена о Шекспире носят характер иносказания о судьбе художника, в которой в качестве основных мотивов выделяются изгнание, измена и одиночество: «...все творения он (Шекспир) нагромоздил, чтобы спрятаться от самого себя, старый пес, зализывающий старую рану». Версия Стивена о Шекспире – это тоже самопроекция Джойса. Впервые он изложил свои мысли об английском драматурге в 1904 году. Измена, изгнанничество и предательство – один из мотивов романа. В романе эта тема встречается во всех вариациях: Бык Маллиган предает Стивена, Мэри изменяет Блуму, патриоты предают Парнелла. Таким образом, «драма» художника в истории Стивена получает логическое завершение: изгнание, измена, одиночество.

Монолог Мэрион развертывается в последнем эпизоде романа («Пенелопа») и представляет сплошной, непрерывный поток сознания, растянувшийся на несколько десятков страниц. Сфера Новой Пенелопы – бездействие, спальня, кровать. Джойсу важен лишь символический аспект образа Мэрион Твиди, которая призвана олицетворять сущность женской природы. «Эпизод («Пенелопа»), – отмечал писатель, – имеет восемь фраз. Он начинается и кончается женским словом "да". Он вращается, словно огромный земной шар, медленно, уверенно, ровно, вокруг собственной оси...».

В эпилоге романа сложные гомеровы аллюзии устанавливают символические соответствия: Молли – Пенелопа – Земля, ткань Пенелопы – движение. Мэрион – олицетворение вечной матери-природы.

«Улисс» – это, прежде всего, «одиссея» формы. Смысловые задачи и цели раскрываются через форму, технику письма, способ речи. Форма приобретает функции содержания.

Поток сознания в романе четко делится на два типа внутренней речи: мужской и женский. Мужской отличается лаконичностью, сжатостью, рубленностью фраз, которые могут обрываться на полуслове, даже на союзах и предлогах. Поток сознания Мэрион – свободно льющаяся речь с резкими скачками, перебоями мыслей, произвольным сплетением тем. Джойс опускает знаки препинания, абзацы, чтобы передать особую нелогичную логику, часто объединяющую понятия и явления, опуская причинно-следственные связи: «...да а потом тут же на сцене появляется медсестра и он там будет торчать покуда не выкинут или скажем монахиня наподобие той что у него на этом похабном снимочке такая же она монахиня как я да потому что когда они заболеют до того слабые хнычут нуждаются в нас...». Эта крайне прихотливая, алогичная речь соответствует, по мысли Джойса, природной женской сути.

Ведущим принципом изображения становится миметический стиль, который подражает описываемому содержанию, воспринимая его качества. Так, мотивы телесных потребностей, мотивы голода и пищи нагнетаются до нарочитости («Лестригоны»): «Люди, люди, люди. У стойки взгромоздились на табуретах... требуют еще хлеба без доплаты, жадно хлебают, по-волчьи заглатывают сочащиеся куски еды, выпучив глаза, утирают намокшие усы».

Каждому эпизоду романа соответствует определенный орган, цвет и символ. Так, в «Лестригонах» орган – пищевод, а ритм эпизода задается ритмом перистальтики желудка. В «Пенелопе» символ – земля; в «Навсикае» – серый и голубой цвет (Девы Марии).

Джойс создает «новый» язык словесного моделирования. Образ словесный на данной странице, в пространственных параметрах задан определенным звучанием текста. Содержание становится адекватным форме. Лейтмотив – тема Блума-рогоносца – перебивается резкими скачками, перебоями наплывающей прозы жизни (сплетен, обрывков разговоров) с образным описанием стихии пения, льющегося человеческого голоса. Мысли Блума заполняются музыкальными впечатлениями, несущими ему утешение. Ироническое снижение гомеровских аллюзий достигается особой звуковой концовкой – мощным испусканием газов Блумом. Таким образом, создается впечатление «распахнутости», открытости текста, предельно синтезирующего музыкальную и словесную стихии. Джойс в «Улиссе» реализовал новаторские принципы слияния зрительного и слухового восприятий: «Художественный образ предстает перед нами в пространстве или во времени. То, что слышно, предстает во времени, то, что видимо, – в пространстве. Временной или пространственный художественный образ прежде всего воспринимается как самостоятельно существующий в бесконечном пространстве или во времени. Вы воспринимаете его полноту – это цельность» (Д. Джойс). Уникальность «Улисса» – в создании новой формы романа, в которой осуществляется цельность слухового и пространственного впечатлений. Сэмюэл Беккет писал об «Улиссе»: «Текст «Улисса» надо не читать, а слушать».

«Поминки по Финнегану» – роман, посвященный новому художественному эксперименту – созданию особого языка для воспроизведения «бессловесного мира» сна: «Я не могу употреблять слова в их обычных связях. Употребленные таким образом, они не выражают все стадии состояния в ночное время – сознание, затем полусознание и затем бессознательное состояния... С наступлением утра, конечно, все снова проясняется... Я возвращу им их английский язык. Я разрушил его не навсегда».

Разрушение всех пространственных, временных, синтаксических и грамматических связей обусловило абсолютную герметичность и зашифрованность последнего произведения Джойса, чтение которого без «ключа» почти невозможно.

Художественные открытия Д. Джойса во многом определили пути развития прозы XX столетия.