Кто такой доктор трифонов на самом деле. Даниил Трифонов: биография и личная жизнь
Писатель
Лауреат Государственной премии третьей степени (1951)
Кавалер ордена «Знак Почёта»
Награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне»
«Для того чтобы понять сегодня, надо понять вчера и позавчера». Ю.Трифонов
Юрий Трифонов родился 28 августа 1925 года в Москве в семье большевика, партийного и военного деятеля Валентина Андреевича Трифонова.
Его отец прошёл ссылку и каторгу, участвовал в вооруженном восстании в Ростове,в организации в 1917 году Красной Гвардии в Петрограде, в гражданской войне, в 1918 году спасал золотой запас республики, работал в Военной коллегии Верховного суда. Отец был для будущего писателя настоящим образцом революционера и человека.
Мать Трифонова - Евгения Абрамовна Лурье была зоотехником, затем инженером-экономистом. Впоследствии она стала детской писательницей - Евгенией Таюриной..
Брат отца, Евгений Андреевич - командарм и герой Гражданской войны, так же - писатель, публиковался под псевдонимом Е. Бражнев. Вместе с семьей Трифоновых жила бабушка Т. А. Словатинская, представительница «старой гвардии» большевиков. И мать, и бабушка оказали большое влияние на воспитание будущего писателя.
В 1932 году семья Трифоновых переехала в дом Правительства, который через сорок с лишним лет стал известен всему миру как «Дом на набережной», благодаря названию повести Трифонова.
В 1937 году были арестованы отец и дядя писателя, которые вскоре были расстреляны (дядя - в 1937 году, отец - в 1938 году). Для двенадцатилетнего мальчика стал настоящей трагедией арест отца, в невиновности которого он был уверен. Мать Юрия Трифонова также была репрессирована, и отбывала срок заключения в Карлаге. Юрий и его сестра с бабушкой, выселенные из квартиры правительственного дома, скитались и бедствовали.
С началом войны Трифонов был эвакуирован в Ташкент. В 1943 году он вернулся в Москву. «Сын врага народа» не мог поступить ни в один вуз, и устроился работать на военный завод. Получив необходимый рабочий стаж, в 1944 году, по-прежнему работая на заводе, он поступил в Литинститут.
О своем поступлении в Литинститут Трифонов рассказывал:
«Две школьные тетради со стихами и переводами представлялись мне такой солидной заявкой, что двух мнений быть не могло - меня примут на поэтический семинар. Я стану поэтом…. В виде довеска, совершенно необязательного, я прибавил к своим поэтическим творениям небольшой рассказ, страничек на двенадцать, под названием - бессознательно украденным - “Смерть героя”… Прошел месяц, и я пришел на Тверской бульвар за ответом. Секретарь заочного отделения сказала: “Стихи так себе, а рассказ понравился председателю приемной комиссии Федину… вы можете быть приняты на отделение прозы”. Произошло странное: в следующую минуту я забыл о стихах и не писал из больше никогда в жизни!». По настоянию Федина Трифонов позже был переведен на очное отделение института, который окончил в 1949 году.
В 1949 году Трифонов женился на оперной певице, солистке Большого театра Нине Алексеевне Нелиной. В 1951 году у Трифонова и Нелиной родилась дочь Ольга.
Дипломная работа Трифонова, повесть «Студенты», написанная им в период с 1949-го по 1950 годы, принесла ему известность. Она была опубликована в литературном журнале «Новый мир» и удостоена Сталинской премиив 1951 году. Сам писатель в дальнейшем относился к своей первой повести холодно. Несмотря на искусственность главного конфликта (идеологически правоверный профессор и профессор-космополит) повесть несла в себе зачатки главных качеств трифоновской прозы — достоверность жизни, постижение психологии человека через обыденное.
Весной 1952 года Трифонов уехал в командировку в Каракумы, на трассу Главного Туркменского канала. На долгие годы писательская судьба Юрия Трифонова оказалась связанной с Туркменией. В 1959 году появился цикл рассказов и очерков «Под солнцем», в котором впервые обозначаются черты собственно трифоновского стиля. В конце 1950-х и начале 1960-х годов Трифонов написал рассказы «Бакко», «Очки», «Одиночество Клыча Дурды» и другие рассказы.
В 1963 году был опубликован роман «Утоление жажды», материалы для которого он собирал на строительстве Туркменского канала. Но самого автора этот роман не удовлетворил. И в следующие годы Трифонов занимался написанием спортивных рассказов и репортажей. Трифонов любил спорт и, будучи страстным болельщиком, увлеченно писал и о нем.
Константин Ваншенкин вспоминал:
«Юрий Трифонов жил в середине пятидесятых на Верхней Масловке, возле стадиона «Динамо». Начал ходить туда. Прибаливал (футбольный жаргон) за ЦДКА по личным мотивам тоже из-за Боброва. На трибуне познакомился с закоренелыми «спартаковцами»: А. Арбузовым, И. Штоком, начинающим тогда статистиком футбола К. Есениным. Они убедили его в том, что «Спартак» лучше. Редкий случай».
В течение 18 лет писатель был членом редколлегии журнала «Физкультура и спорт», написал несколько сценариев к документальным и художественным фильмам о спорте. Трифонов стал одним из российскихосновоположников психологического рассказа о спорте и спортсменах.
Реабилитация Валентина Трифоновав 1955 году дала возможность Юрию написать документальную повесть «Отблеск костра» на основе сохранившегося архива отца. Эта повесть о кровавых событиях на Дону, изданнаяв 1965 году, стала главным произведением Трифонова в те годы.
В 1966 году Нина Нелина скоропостижно скончалась, и в 1968 году второй женой Трифонова стала редактор серии «Пламенные революционеры» Политиздата Алла Пастухова.
В 1969 году появилась повесть «Обмен», позже - в 1970 году вышла повесть «Предварительные итоги», в 1971 году - «Долгое прощание», и в 1975 - «Другая жизнь». В этих повестях рассказывалось о любви и семейных отношениях. В фокусе художественных исканий Трифонова постоянно вставала проблема нравственного выбора, который человек вынужден делать даже в самых простых житейских ситуациях. В периодбрежневского безвременья писатель сумел показать, как задыхается в этой ядовитой атмосфере умный, талантливый человек (герой повести «Другая жизнь» историк Сергей Троицкий), не желающий поступаться собственной порядочностью.
О Юрии Трифонове вспоминает писатель Борис Панкин:
«Так случилось, что после моей статьи «Не по кругу, по спирали», опубликованной в журнале «Дружба народов» в конце 70-х годов, Юрий Валентинович Трифонов каждую свою новую вещь, большую или малую по объему, приносил мне с автографом, а то еще и в рукописи, как это случилось, например, с романом «Время и место». Шли у него тогда эти новые вещи так густо, что однажды я не утерпел и спросил с чувством здоровой, белой, по Роберту Рождественскому, зависти, как это он успевает со столь железной регулярностью выдавать на гора один за другим такие шедевры.
Он задумчиво посмотрел на меня, пожевал полными негритянскими губами - что всегда делал, прежде чем поддержать диалог, - дотронулся до своих круглых роговых очков, поправил застегнутый ворот рубашки без галстука и сказал, начав со слова «вот»: «Вот, вы слышали, наверное, поговорку: у каждой собаки свой час лаять. И он быстро проходит...»
В 1973 году Трифонов опубликовал роман «Нетерпение» о народовольцах, вышедший в Политиздате в серии «Пламенные революционеры». Цензурных купюр в произведениях Трифонова было немного. Писатель был убежден, что талант проявляется в умении сказать все, что хочет сказать автор, и не быть изуродованным цензурой.
Трифонов активно выступил против решения секретариата Союза писателей о выводе из редколлегии «Нового мира» ее ведущих сотрудников И. И. Виноградова, А. Кондратовича, В. Я. Лакшина, прекрасно понимая, что, в первую очередь, это удар по главному редактору журнала А. Т. Твардовскому, к которому Трифонов испытывал глубочайшее уважение.
В 1975 году Трифонов женился на писательнице Ольге Мирошниченко.
В 1970 годы творчество Трифонова высоко оценили западные критики издатели. Каждая новая книга быстро переводилась и издавалась.
В 1976 в журнале «Дружба народов»была опубликована повесть Трифонова «Дом на набережной», одно из самых заметных острых произведений 1970-х годов. В повести Трифоновым был сделан глубокий психологический анализ природы страха, природы и деградации людей под гнетом тоталитарной системы. Оправдание временем и обстоятельствами характерно для многих трифоновских персонажей. Причины предательства и нравственного падения автор видел в страхе, в который была погружена вся страна после сталинского террора. Обращаясь к различным периодам российской истории, писатель показывал мужество человека и его слабость, его величие и низость, причем не только на изломах, но и в повседневности.
Трифонов сопрягал разные разные эпохи, устраивал «очную ставку» разным поколениям — дедам и внукам, отцам и детям, обнаруживая исторические переклички, стремясь увидеть человека в самые драматичные моменты его жизни — в момент нравственного выбора.
В течение трех лет «Дом на набережной» не включался ни в один из книжных сборников, а Трифонов тем временем работал над романом «Старик», о кровавых событиях на Дону в 1918 году. «Старик» появился в 1978 году в журнале «Дружба народов».
Вспоминает писатель Борис Панкин:
«Юрий Любимов поставил на «Таганке» почти одновременно «Мастера и Маргариту» и «Дом на набережной». ВААП, которым я тогда заведовал, немедленно уступил права на постановку этих вещей в интерпретации Любимова многим зарубежным театральным агентствам. Всем желающим. На стол Суслова, второго человека в компартии, немедленно легла «памятка», в которой ВААП обвинялось в продвижении на Запад идейно порочных произведений.
Там, - рассуждал на заседании секретариата ЦК, куда и я был вызван, Михаландрев (такова была его «подпольная» кличка), заглядывая в анонимку, - голые женщины по сцене летают. И еще эта пьеса, как ее, «Дом правительства»...
- «Дом на набережной», - заботливо подсказал ему кто-то из помощников.
Да, «Дом правительства», - повторил Суслов. - Вздумали для чего- то старое ворошить.
Я пытался свести дело к юрисдикции. Мол, Женевская конвенция не предусматривает отказа зарубежным партнерам в уступке прав на произведения советских авторов.
Они на Западе миллионы заплатят за такое, - отрезал Суслов, - но мы идеологией не торгуем.
Через неделю в ВААП нагрянула бригада комитета партийного контроля во главе с некоей Петровой, которая ранее добилась исключения из партии Лена Карпинского.
Я поведал об этом Юрию Валентиновичу, когда мы сидели с ним за мисками обжигающего супа-пити в ресторане «Баку», что был на тогдашней улице Горького. «Видит око, да зуб неймет», - то ли утешая меня, то ли вопрошая, вымолвил Трифонов, пожевав предварительно по своему обычаю губами. И оказался прав, потому что Петрову вскоре отправили на пенсию «за превышение полномочий».
В марте 1981 года Юрий Трифонов был госпитализирован. 26 марта ему была сделана операция - удалена почка. 28 марта, в ожидании обхода Трифонов побрился, поел и взял «Литературную газету» за 25 марта, где было опубликовано интервью с ним. В этот момент оторвался тромб, и Трифонов мгновенно скончался от тромбоэмболии легкого.
Исповедальный роман Трифонова «Время и место», в котором история страны передавалась через судьбы писателей, при жизни Трифонова напечатан не был. Он был опубликован после смерти писателя в 1982 году с существенными цензурными изъятиями. Цикл рассказов «Опрокинутый дом», в котором Трифонов с нескрываемым прощальным трагизмом рассказывал о своей жизни, также увидел свет после смерти автора, в 1982 году.
Роман «Время и место» сам писатель определил как «роман самосознания». Герой романа - писатель Антипов, испытывается на нравственную стойкость всей своей жизнью, в которой угадывается нить судьбы, выбранной им самим в разные эпохи, в различных сложных жизненных ситуациях. Писатель стремился собрать воедино времена, свидетелем которых был сам: конец 1930-х гг., война, послевоенное время, оттепель, современность.
Творчество и личность Трифонова занимают особое место не только в русской литературе 20 века, но и в общественной жизни.
В 1980 году по предложению Генриха Белля Трифонов был выдвинут на соискание Нобелевской премии. Шансы были весьма велики, но смерть писателя в марте 1981 перечеркнула их.
Посмертно в 1987 году был издан роман Трифонова «Исчезновение».
Похоронен на Кунцевском кладбище.
Интервью с Ольгой Трифоновой: «Они мне снились наяву…»
- Ольга Романовна, как вы познакомились с Юрием Трифоновым?
Как ни странно, первая встреча произошла, когда я еще ходила в детский сад, а Трифонов каждый день проходил мимо на работу. Он мне запомнился благодаря черному футляру-тубусу, в котором лежала стенгазета. В те времена он был простым рабочим, волочильщиком труб на военном заводе, и одновременно редактировал стенгазету. Я этого знать не могла. А познакомились мы в ресторане ЦДЛ. В те годы там была замечательная атмосфера, недорого и вкусно. Юрий Валентинович захаживал в этот ресторан. Он был довольно знаменит, уже вышел «Отблеск костра». Трифонов смотрел на меня мрачно и злобно. Потом он объяснял, что его раздражал мой благополучный вид.
Роман протекал драматически, мы сходились и расходились. Мне было трудно уйти от мужа, лучше бы мы жили с ним плохо. Чувство вины было таким тяжелым, что отравило первые месяцы нашей с Юрием Валентиновичем жизни. Визит в ЗАГС на процедуру развода дался ему тоже тяжело. Я видела это и говорила: «Ладно, Бог с ним, пока не надо». Но я была беременна, и вскоре мы поженились. Жил он в квартире на Песчаной улице, которую очень любил. Мне она казалась очень убогой, но я понимала, что из нее его придется выковыривать, как японского самурая. Однажды к нам пришел гость из Америки и заметил: «В такой квартире живут неудачники».
- Трудно было жить с известным писателем?
С ним - удивительно легко. Очень терпимый человек, не претендующий на чужое жизненное пространство. Обладал потрясающим чувством юмора, был удивительно смешлив, мы хохотали порой до гомерических припадков. И потом, его так вышколили по хозяйству: и посуду помыть, и в магазин за кефирчиком сбегать. Правда, я его довольно быстро избаловала - нехорошо гонять самого Трифонова в прачечную! Тогда бытовало модное слово «где-то», и как-то я стала вырывать у него из рук тарелки, которые он собирался мыть, а он сказал: «Прекрати, где-то мне это нравится».
- В дневниках и рабочих тетрадях Трифонова, которые вышли с вашими комментариями, я прочитала, что в шестидесятые годы ему приходилось перебиваться случайными заработками, влезать в долги.
Долги бывали большими. Тогда помогали друзья. Часто деньги давал в долг драматург Алексей Арбузов. Материально жилось непросто, а временами приходилось просто туго. «Я иногда доходил до рубля, не бойся, это не страшно», - сказал он мне как-то тоже в трудный момент.
- Он легко относился к деньгам?
Помню, к нам зашла его родственница, которая собиралась в Испанию. Она рассказывала, что пойдет работать на виноградники, купит джинсы сыну и мужу. Юрий вышел за мной на кухню и спросил: «Оля, у нас в доме есть валюта? Отдай ей». «Все?» «Все», - твердо сказал он. Когда мы бывали за границей, он всегда предупреждал: «Мы должны привезти подарки всем родственникам и друзьям, то, что мы здесь с тобой, - уже подарок».
- Юрий Трифонов уже был знаменитым, когда написал «Дом на набережной». И мне кажется, что для писательской славы одной этой повести достаточно. И все-таки в то время пробить такую книгу оказалось нелегко.
История публикации повести очень непростая. «Дом на набережной» был опубликован в журнале «Дружба народов» только благодаря мудрости главного редактора Сергея Баруздина. В книжку, куда вошли и «Обмен», и «Предварительные итоги», повесть не вошла. С резкой критикой выступил на писательском съезде Марков, который затем отправился за подкреплением к Суслову. А Суслов произнес загадочную фразу: «Мы все тогда ходили по лезвию ножа», - и это означало разрешение.
- Вы были знакомы с Владимиром Высоцким?
Да, мы познакомились в Театре на Таганке. Трифонов любил Высоцкого, восхищался им. Для него он был всегда Владимиром Семеновичем, единственным человеком, которого он, не терпевший «брежневских» поцелуев, мог обнять и поцеловать при встрече. Мы видели, что за обликом рубахи-парня скрывался очень умный и образованный человек. Как-то мы встречали в одной компании Новый год. Тысяча девятьсот восьмидесятый - последний в жизни Высоцкого. Наши соседи по даче собрали звезд. Был Тарковский, Высоцкий с Мариной Влади. Люди, нежно любившие друг друга, чувствовали себя почему-то разобщенно. Все как в вате. Мне кажется, причина заключалась в слишком роскошной еде - большой жратве, необычной по тем временам. Еда унижала и разобщала. Ведь многие тогда просто бедствовали. Тарковский скучал и развлекал себя тем, что снимал «полароидом» собаку в странных ракурсах. Мы сидели рядом с Владимиром Семеновичем, я видела гитару в углу, мне ужасно хотелось, чтобы он спел. Я неловко подольстилась к нему: «Хорошо бы позвать Высоцкого, он бы спел». И вдруг он очень серьезно и тихо сказал: «Оль, а ведь здесь никто, кроме вас, этого не хочет». Это была правда.
- Скажите, у Юрия Валентиновича были враги?
Скорее, завистники. «Надо же, - удивлялся он, - я живу на свете, а кто-то меня ненавидит». Самым худшим человеческим качеством почитал мстительность. Был такой случай. В журнале «Новый мир» лежала его повесть «Опрокинутый дом». В одной из глав описывается наш дом, пьяненькие грузчики, греющиеся на солнышке у магазина «Диета». И когда Юрий Валентинович пришел в «Диету» за заказом, его попросили зайти к директору. «Как же вы могли? - в голосе директора звенели слезы. - Меня за это с работы снимут!» Оказалось, один писатель не поленился прийти в магазин и рассказать, что скоро о грузчиках прочтет вся страна. После этой истории Трифонов отказался ходить за заказами, впрочем, он всегда стеснялся стоять в особой очереди, не любил привилегий. Никогда ни о чем не просил.
- Даже когда тяжело заболел...
У него был рак почки, но умер он не от этого. Хирург Лопаткин блестяще провел операцию, смерть наступила в результате послеоперационного осложнения - эмболии. Это тромб. В то время уже были необходимые медикаменты и фильтры, улавливающие тромбы, но только не в той больнице. Там даже анальгина не было. Я умоляла перевести его в другую, носила дорогие французские духи, деньги. Духи брали, конверты отталкивали.
- Разве нельзя было сделать операцию за границей?
Можно. Когда Юрий Валентинович был в командировке на Сицилии, его обследовал врач. Он сказал, что анализы ему не понравились, и предложил лечь в клинику. Все это я узнала позже. Когда в Москве мне сообщили диагноз, я пошла в секретариат Союза писателей, чтобы получить загранпаспорт Трифонова. «Откуда вы возьмете деньги на операцию?» - спросили меня. Я ответила, что у нас есть друзья за границей, которые готовы помочь. Кроме того, западные издательства подписывали с Трифоновым договоры на будущую книгу, даже не спрашивая названия. «Здесь очень хорошие врачи», - сказали мне и отказали выдать загранпаспорт.
Хоронили по обычному литфондовскому разряду на Кунцевском кладбище, которое тогда было пустынным. На подушечке несли его единственный орден - «Знак почета».
Газеты сообщили о дате похорон Юрия Трифонова после похорон. Власти опасались волнений. Центральный дом литераторов, где состоялась гражданская панихида, был в плотном кольце милиции, но все равно пришли толпы. Вечером Ольге Романовне позвонила студентка и трепещущим голосом сказала: «Мы, студенты МГУ, хотим попрощаться...» «Уже похоронили».
Беседовала Елена СВЕТЛОВА
Использованные материалы:
28 августа исполняется 90 лет со дня рождения писателя Юрия Валентиновича Трифонова (1925-1981). Публикуемый фрагмент его биографии посвящен совершенно невероятной по нынешним временам истории - о том, как первая же повесть сделала 25-летнего сына "врага народа" знаменитым.
ПЕРВАЯ ЧИТКА В ноябре 1948 года 23-летний студент прочел несколько глав из повести "Студенты" на семинаре в Литинституте. Поэтесса Инна Гофф с протокольной точностью донесла до нас атмосферу этого семинара: "...Он читал неторопливо, размеренно, несколько скучным голосом. И это было резким контрастом с тем, о чем он читал. И тем, как это было написано, - нам казалось, что блистательно... Юркина повесть показалась мне многообещающей. Такую вещь послушаешь и заражает, хочется писать... Тогда был его триумф. Юра был бледен. Красные пятна на лице подчеркивали бледность. Значит, волновался..." 1
В следующем, 1949-м, он окончил институт, причем повесть "Студенты" представил как дипломную работу. Однако и после этого продолжил работу над рукописью, шлифуя текст. Ему доставляло удовольствие "вылизывать" свое детище.
В январе 1950 года повесть была завершена.
ПЕРВЫЕ ПОДАРКИ Пухлая рукопись объемом в 20 авторских листов (500 машинописных страниц!) была уложена в две старые желтые канцелярские папки довоенного образца, принадлежавшие, вероятно, еще отцу писателя Валентину Андреевичу. Автор всего-навсего двух опубликованных рассказов повез эти папки с рукописью на квартиру к Константину Федину, жившему в писательском доме, что в Лаврушинском переулке. Дальнейшие события развивались стремительно...
Константин Александрович, член редколлегии журнала "Новый мир", снял телефонную трубку и позвонил только что назначенному главному редактору Александру Твардовскому. В тот же день курьер "Нового мира" приехал к Трифонову за рукописью и доставил ее главному редактору. Это было нечто из ряда вон выходящее! К начинающему автору, еще не опубликовавшему ни одной книги, прислали казенного курьера. Но чудеса продолжались. Прошло десять или двенадцать дней, и Трифонову пришла телеграмма: "Прошу прийти в редакцию для разговора. Твардовский".
Состоялась встреча. Последовал вердикт главного редактора: рукопись отредактировать и сократить, а с автором заключить издательский договор. Александр Трифонович доверительно сказал: "А знаете, Юрий Валентинович, моя жена заглянула в вашу рукопись и зачиталась, не могла оторваться. Это неплохой признак! Проза должна тянуть, тянуть, как хороший мотор..." 2 .
Но и на этом подарки судьбы не закончились. Твардовский нашел для повести прекрасного редактора - Тамару Григорьевну Габбе, детскую писательницу, литературоведа, автора пьесы-сказки "Город мастеров" и адресата лирики Самуила Маршака:
А была ты и звонкой, и быстрой.
Как шаги твои были легки!
И казалось, что сыплются искры
Из твоей говорящей руки 3 .
Тамара Григорьевна была человеком изумительной доброты и редактором высочайшей квалификации: про нее говорили "лучший вкус Москвы", а еще раньше "лучший вкус Ленинграда" 4 . Совместная работа продолжалась три месяца, до конца лета. Тамара Григорьевна оценила рукопись иначе, чем это сделал Твардовский: "...Там не лишнее, а там не хватает. Надо углублять, мотивировать" 5 .
Трифонов написал почти три листа нового текста: повесть насыщалась смыслом. После редактуры Габбе, которая работала на договоре, повесть принялась читать и править штатная сотрудница "Нового мира".
ПЕРВЫЙ ДЕМАРШ О дальнейшем Юрий Валентинович очень живописно поведал в своих воспоминаниях. "С дамой сразу возник конфликт. Это была редактриса того распространенного типа, который я бы назвал типом бесталанного самомнения: талантом, то есть чутьем и пониманием литературы, бог обидел, а самомнение наросло с годами от сознания свой власти над рукописями и авторами. <...> Работа началась с черканья и перестановки слов на первой же странице. Я вступил в спор. Дамское самомнение кипело. Я упорно не уступал. Больше всего меня задело пренебрежение дамой не к моему тексту, а к авторитету Тамары Григорьевны. Черкать и переставлять слова во фразе, ей одобренной! И эдак с маху, с налету! А Тамара Григорьевна вовсе не брала ручку и ничего сама не правила в рукописи. Да и что за замечания? "Которые... которые... как... как..." Можно согласиться, можно не соглашаться. Я решил не соглашаться. <...> Пожалуй, я вел себя рискованно. Но тогда этого не сознавал" 6 .
Автор повел себя очень рискованно - он пошел к Твардовскому и решительно потребовал назначить другого редактора. Трифонов, не без сарказма, поведал о дальнейшей судьбе незадачливой редактрисы: "Дама, которая наскочила на меня, как баржа на мель, переплыла в "Советский писатель" и лет двадцать благополучно подчеркивала там слова "которые" и "как" 7 .
ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ... Повесть "Студенты" в том же 1950-м была опубликована в октябрьской и ноябрьской книжках журнала "Новый мир". После того как рукопись была послана в набор, Трифонов совершил еще один очень смелый поступок. Он написал любовную записку, адресованную известной московской красавице - певице Нине Алексеевне Нелиной, солистке Большого театра, и назначил ей свидание.
"Трифонов - Нелиной в Большой театр, 23 сент. 50 г. Дорогая Нина! Я безумно люблю Вас. Нам необходимо встретиться. Вы не знаете меня, но сегодня мы должны познакомиться, и... Вы все узнаете! Все, все!!! Ради бога не отвергайте моего предложения! Умоляю Вас! Сегодня в 6 ч. вечера мы встречаемся у стадиона "Динамо" и едем за город. Это решено! Я уверен, что Вы согласитесь. Любимая, жду Вашего ответа у 1-го подъезда. Ваш навеки Ю.Трифонов. P.S. Вы были сегодня восхитительны! Ю. Три..." 8 .
27-летнюю красавицу, уже успевшую побывать замужем и отнюдь не обделенную вниманием поклонников, еще никогда не приглашали на свидание на стадион. Она удивилась... и пришла на свидание, благо стадион "Динамо" находится совсем рядом с Верхней Масловкой, где вместе с родителями жила певица. Юрий и Нина стали встречаться и вскоре, в сентябре 1951-го, стали мужем и женой.
... И ИЗДАНИЕ После выхода "Студентов" 25-летний Трифонов проснулся знаменитым. Казалось, что река его жизни сделала крутой поворот и потекла по широкому руслу: "Обрушились сотни писем, дискуссии, диспуты, телеграммы с вызовом в другие города. Все это началось в декабре и продолжалось, нарастая, в течение всей зимы. В редакцию "Нового мира" я заходил за письмами, которые Зинаида Николаевна (секретарь редакции. - С. Э .) собирала в толстые пакеты и, передавая их мне, шептала с изумлением: "Послушайте, ну кто бы подумал! Ведь только Ажаев получал столько писем!" Члены редколлегии, которые раньше меня не замечали и едва здоровались - с какой бы стати им замечать? - теперь останавливали меня в зальчике и задавали вопросы.
Катаев сказал, что он в два счета сделал бы из меня Ильфа и Петрова. "Небось уж подписались в Бюро вырезок? И носят вам на квартиру такие длинные конверты со всякой трухой?" - спросил он.
Я не слышал, что существует какое-то Бюро вырезок. Твердо решил: не подпишусь. Но через год все-таки подписался" 9 .
Успех шел по нарастающей. В начале января 1951 года в газете "Правда" появилась положительная рецензия. Появление публикации в главной газете СССР было связано с тем, что редакция "Нового мира" выдвинула повесть Трифонова на соискание Сталинской премии. В ту эпоху рецензия в центральном органе ВКП(б) могла резко изменить жизнь: положительная - вознести писателя, разгромная - уничтожить, притом с неотвратимостью античного рока. Итак, "Правда" вознесла. 15 марта на заседании Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства автору повести "Студенты" была присуждена Сталинская премия 3-й степени, денежный эквивалент которой составлял 25 тысяч рублей. 25-летний Юрий Валентинович стал одним из самых молодых лауреатов этой премии. Это был апогей его успеха - жизненного и литературного. Последствия сказались незамедлительно.
"Мне звонили товарищи, поздравляли. Посыпались всякие лестные предложения: из "Мосфильма", из театра, с радио, из издательства. Люди, меня окружавшие, были ошарашены; я же, представьте, принимал все как должное! И вел себя глупо" 10 . Трифонов ответил отказом на лестное предложение "Мосфильма" написать сценарий по его повести. Свой отказ мотивировал нежеланием эксплуатировать успех. Посчитал это унизительным для себя. "Художник и дела - это гадость, это плебейство" 11 . Издательство "Советский писатель" захотело выпустить отельное издание повести. И вновь последовал гордый отказ. Якобы когда-то, полтора года назад, первое издание было обещано издательству "Молодая гвардия", и Трифонов не находит для себя возможным нарушить данное слово. Именно данное слово, а не издательский договор, который еще не был заключен. К чести автора, он свое слово сдержал. Первое отдельное издание "Студентов" вышло именно в "Молодой гвардии".
ЗАПРОС ВРЕМЕНИ Диспуты и выступления Трифонова перед студентами самых известных столичных вузов шли непрерывно, причем иные из них продолжались не один день. Первый медицинский, станкостроительный, институт связи, инженерно-экономический, полиграфический, лесотехнический, инженерно-строительный, архитектурный... Даже слушатели Военно-юридической академии и студенты Института международных отношений МИД СССР захотели встретиться с автором "Студентов". А еще библиотеки, школы, клубы... Юрий Валентинович, по его собственному выражению, "тогда влетел в литературу, как дурак с мороза" 12 .
Время текло, ломалось, падало белой стеной, разбивалось с грохотом: водопадное времечко!
Читатели, истосковавшиеся после военного лихолетья по мирной жизни, жаждали книг о мире. И молодой автор сумел ответить на этот запрос времени. Его книга подкупала бытовыми подробностями и каким-то наивным реализмом. Читатели "Студентов" узнавали персонажей повести в кругу своих знакомых и, бывало, как дети, бурно радовались этому сходству. Один из студентов Литературного института лучше всех выразил причину феерического успеха: "Здорово написал. Как на фотографии. Все ребята один к одному" 13 . Это было то наивное время, когда цветные иллюстрации из "Огонька" использовались для украшения квартир. Даже на даче товарища Сталина висели эти репродукции.
Материальным же воплощением успеха стало приобретение Трифоновым автомобиля "Победа", причем лауреат не стал сам управлять личным автомобилем, а нанял шофера.
Через несколько месяцев после получения премии Юрий Валентинович женился на певице Большого театра Нине Алексеевне Нелиной. Красавица жена, безоговорочно поверившая в успех мужа, надеялась, что за одной Сталинской премией последует другая. Нине, как впоследствии не без иронии заметил Юрий Валентинович, "казалось, что он каждый год будет получать премию" 14 .
Но впереди годы короткой жизни, в которой премий и фанфар будет куда меньше, чем горечи. И о которой не скажешь лучше самого Юрия Валентиновича: "...Время текло, ломалось, падало белой стеной, разбивалось с грохотом: водопадное времечко!" 15
Примечания
1. Цит. по: Шитов А.П. Время Юрия Трифонова: Человек в истории и история в человеке (1925-1981). М., 2011. С. 303-304.
2. Трифонов Ю.В. Записки соседа. Из воспоминаний // Трифонов Ю.В. Как слово наше отзовется... М., 1985. С. 144.
3. Маршак С.Я. Ветер жизни тебя не тревожит... // Маршак С.Я. Лирика. М.: Детская литература, 1968. С. 125.
4. Трифонов Ю.В. Записки соседа... С. 145-146.
5. Там же. С. 145.
6. Там же. С. 148.
7. Там же. С. 148-149.
8. Тангян О.Ю. Испытания Юрия Трифонова // "Дерибасовская - Ришельевская". Одесса, 2010. С. 208.
9. Трифонов Ю.В. Записки соседа... С. 149.
10. Там же. С. 150.
11. Трифонов Ю.В. Время и место // Трифонов Ю.В. Вечные темы. М., 1985. С. 300.
12. Цит. по: Шитов А.П. Указ. соч. С. 323.
13. Там же. С. 318.
14. Трифонов Ю. Из дневников и рабочих тетрадей / Публикация Ольги Трифоновой // Дружба народов. 1998. N 6 // http://magazines.russ.ru/druzhba/1998/6/trifon.html; Тангян О.Ю. Зачем Юрий Трифонов ездил в Туркмению? // Знамя. 2013. N 4 // http://magazines.russ.ru/znamia/2013/4/t9pr.html
15. Цит. по: Шитов А.П. Указ. соч. С. 391.
К двадцати пяти годам пианист и композитор Даниил Трифонов сумел покорить мир своим искусством. Ему рукоплещут в лучших концертных залах Европы, Америки и Японии. Он мастерски исполняет произведения Шопена, Чайковского, Моцарта и других знаменитых музыкантов.
Несколько раз этот юный пианист получал первую премию на состязаниях мирового уровня, а один раз на конкурсе имени Шопена в Варшаве получил третью премию. Каждый день Даниил Трифонов репетирует от шести до восьми часов. Если, говорит он, у него отобрать инструмент, то это будет нестерпимой мукой.
Биография Даниила Трифонова
Родился «поэт клавиатуры» 5 марта в 1991 году в Нижнем Новгороде в семье музыкантов. Отец мальчика, Олег Трифонов, по молодости занимался панк-роком, но спустя годы стал изучать более серьезную музыку. Сейчас он - композитор, мама преподает теорию музыки в музыкальной школе, а бабушка руководит хором. Даже прабабушка и прадедушка юного музыканта пели в свое время и были сборщиками аккордеонов. В пять лет маленький Даниил, как и положено детям музыкантов, имея абсолютный слух, заинтересовался музыкой и сел за фортепиано.
В восемь лет он уже исполнял «Семнадцатый концерт» Моцарта с симфоническим оркестром филармонии Нижнего Новгорода. Мальчик не без улыбки вспоминал, как во время концерта у него выпал молочный зуб. Уже тогда проявилась сильная воля будущего композитора - свою партию мальчик доиграл до конца.
Школа имени Гнесиных
Через годы Даниил вспоминал, как на одном концерте в Америке внезапно погас свет. Музыканты в оркестре продолжали играть, включив фонарики мобильных телефонов, и юноша, несмотря на начальный порыв прекратить музыку, доиграл до конца наощупь.
Решив развивать незаурядный талант отпрыска, родители переехать в Москву с одной целью: отдать Даниила учиться в специальную музыкальную школу имени Гнесиных. С 2000 года Даниил Трифонов стал учеником преподавателя Татьяны Зеликман.
Первый педагог
Имя Татьяны Зеликман хорошо известно среди пианистов и музыкантов, ее учениками являлись также Константин Лифшиц, Михаил Мордвинов, Александр Кобрин, Алексей Володин и другие исполнители. И, конечно же, благодаря ней и той работоспособности, которую Татьяна Зеликман привила Даниилу, он выиграл на конкурсе, организованном в Москве в память Петра Ильича Чайковского, и в Тель-Авиве на конкурсе имени Артура Рубинштейна (получил первую премию).
Чувствуя в себе композиторские задатки, Даниил Трифонов в пятнадцать лет поступает учеником к композитору академического направления, доценту ПСТГУ имени Гнесиных, ведущему класс композиции в МССМШ им. Гнесиных, Владимиру Борисовичу Довганю. Ему даже удается сочинить собственную композицию под названием «Рахманиана», в которой юноша старается следовать классическим традициям. Учеба занимает три года - с 2003 по 2006 год.
Встреча в Америке
На этом Даниил Трифонов, пианист и композитор, не успокаивается и решает продолжить учебу в Соединенных Штатах Америки. Он поступает в Кливлендский институт музыки. Там он знакомится со своим учителем Сергеем Бабаяном. Этот замечательный педагог и музыкант, попавший в Америку совершенно случайно, сразу же разглядел талант юного пианиста.
При первой встрече Даниил пришел одетый, как и подобает молодому человеку его лет, в майке и джинсах, чем чрезмерно удивил педагога, но это обстоятельство не помешало их творческому союзу. Чтобы совмещать концерты, подготовку к конкурсам и учебу, Даниил Трифонов переходит на специальную программу Artist Certificate, позволяющую проводить больше индивидуальных занятий, сократив при этом некоторые предметы.
Музыкальные конкурсы
Готовясь к музыкальному конкурсу, который должен пройти в городе Вербье (Франция), пианист с помощью учителя (Сергея Бабаяна) выбирает композицию Шопена, тогда как большинство конкурсантов останавливаются на «Третьем фортепианном концерте» Рахманинова. Шопен в исполнении Даниила звучит и на конкурсе в столице Польши - Варшаве, и на конкурсе имени Чайковского в Москве. На самом деле это был рискованный шаг, но Даниил Трифонов сделал его и не прогадал. «Мистик фортепиано» получил первый приз на всех конкурсах.
Эта победа позволила юному пианисту играть в лучших концертных залах мира. С ним согласны сотрудничать многие современные дирижеры, такие как Михаил Плетнев, Невилл Маринер, Кшиштоф Пендерецкий, Владимир Федосеев, Алан Гилберт. Пианист гастролирует с концертом по всему миру и выступает с крупнейшим мировым оркестром Великобритании (Лондонский симфонический оркестр), с оркестром Мариинского театра под управлением Валерия Георгиева и с другими оркестрами.
Сила воли юного музыканта
Даниил Трифонов с помощью многочисленных конкурсов смог закалить себя. Он никак не реагирует на похвалу, а вот критику любит, хотя в последнее время ее слышит все меньше. Юноша старается планировать рабочий день, и если в плотном графике ему все же удается найти время для отдыха, то предпочитает провести его с друзьями, поехать за город, посетить музеи.
Даниил Трифонов - пианист, биография которого, несмотря на юный возраст, довольно насыщенная. Он любит лицезреть полотна Врубеля, Кандинского, Серова, Рембрандта, Эль Греко. Изобразительное искусство дает ему дополнительную энергию, и его отголоски можно услышать в том, как Даниил исполняет Скрябина, Чайковского, Рахманинова, Шопена.
Собственная музыка
Сейчас этот одаренный молодой человек пишет и оркестровую, и камерную музыку, есть у него концерт для фортепиано. Сочинение композиций он считает главным делом в своей жизни, но пока не может полностью посвятить этому время.
Концерт Даниила Трифонова проходит безупречно, но перед этим он вместе с наставником тщательно готовит программу. Они просматривают все нюансы, разбирают технические подробности, которые понятны лишь им одним. Когда дают концерт с оркестром, обязательно просматривают и настраивают соответствующий ритм. И это очень важный момент, так как при несогласованности с оркестром может возникнуть какофония, или же музыканта просто не услышат в зале.
Имея сильную волю, Даниил Трифонов перед выступлением собирает ее в кулак и сосредотачивается на музыке. Он старается не слушать исполнения других конкурсантов, так как это расхолаживает артиста. В лучшем случае прислушивается к тому, как звучит то или иное исполнение, чтобы прочувствовать акустику концертного зала. Его наставница и педагог Татьяна Зеликман, работая в Израиле, попросила Даниила провести мастер-класс «Тель-Хай», и после этого все ее восемьдесят учеников решили стать новыми Трифоновыми.
© из семейного архива
28 марта исполняется 30 лет со дня смерти известного писателя Юрия Трифонова .
Дочь писателя, моя троюродная сестра, Ольга Тангян (в девичестве Трифонова), ныне живущая в Дюссельдорфе (Германия), написала очерк «Друг семьи Трифоновых».
В центре повествования - судьба Клавдии Михайловны Бабаевой (1901–1989), друга матери Трифонова по Акмолинскому лагерю. Она опекала семью писателя после смерти его жены Нины Нелиной в 1966 году. Очерк сопровождается неизданными записями Бабаевой о жизни в лагере, написанными в 1975 году по просьбе Юрия Трифонова для его работы.
Третья бабушка
Почему я называла ее Клавочкой? Она ведь годилась мне в бабушки. Так и было, она была моей бабушкой, третьей по счету. Нас сблизили наши несчастья. Моя мать, певица Большого театра Нина Нелина умерла в 1966 году. А она потеряла всю семью во время сталинского террора.
Мы нашли друг в друге то, чего нам обеим не хватало. Я стала для нее почти внучкой, а она для меня - почти мамой и бабушкой в одном лице. Я не могла обращаться к ней по имени отчеству - Клавдия Михайловна. Не могла называть ее бабушкой, поскольку мы не были родственниками. Так она стала для меня Клавочкой. От нее я часто слышала народную мудрость: «Кто сироту или вдову обидит, того Бог накажет».
Клавдия Михайловна Бабаева была другом моей бабушки по отцовской линии Евгении Абрамовны Лурье-Трифоновой. В 1930е годы их сослали в лагерь как жен «врагов народа». В лагере Клава возглавляла пошивочный цех, помогая перешивать вещи всем, кто в этом нуждался. В том числе, моей бабушке Жене. С тех пор началась их дружба, которая позднее распространилась и на меня.
До сих пор помню сцену, когда я впервые увидела ее в своем доме на 2-й Песчаной улице. Это произошло вскоре после смерти мамы. Мне было 14 лет. В декабре 1966 года мы ездили с отцом в Болгарию, откуда я вернулась влюбленная в его друга - журналиста Вырбана: красивого, высокого, седого, с голубыми глазами.
В такой момент безнадежной влюбленности я вернулась из школы домой и застала там пожилую, крупную женщину в очках. Она сидела за кухонным столом и курила папиросы «Беломор». Видимо, в тот момент я так остро нуждалась в советчике и собеседнике, что сразу поведала ей о своей любви. Она внимательно меня выслушала, но потом вдруг громко расхохоталась басом. Подобная реакция на мою любовь, которая казалась вполне серьезной, меня озадачила. Я удивленно на нее посмотрела. Что смешного? Но ее смех был настолько искренним и добродушным, что я к ней сразу расположилась.
© А.Тангян
К.Бабаева. Красная Пахра, 1976 год
Когда я спрашивала Клавочку, что ей запомнилось из наших первых встреч, она говорила про мой поход в театр с подругой Ирой Гинзбург. Отец уехал в командировку и попросил Клаву несколько дней побыть со мной. Однажды вечером я пошла в театр, откуда вернулась расстроенная, заперлась в ванной и там плакала. Клаве стало меня жалко: она подумала, что это из-за смерти мамы. Потом выяснилось, что причина моего горя состояла в ином: в театре моя подруга все время болтала с другой девочкой, а на меня - ноль внимания. Когда отец вернулся домой, Клавочка рассказала ему о происшедшем.
Эту историю, как и многие другие, взятые из собственной жизни или рассказанные разными людьми, Юрий Трифонов вставил позже в одну из своих «московских» повестей [«Другая жизнь»]:
Иринка пришла около двенадцати, мрачная, ни слова не говоря, пробежала в свою комнату, ужинать отказалась: «Болит голова!» Ольга Васильевна заглянула через четверть часа: девчонка плакала. Захлестнуло жалостью. Обнимала дочь, гладила, успокаивала и сама едва сдерживалась. А затихнув, Иринка рассказала неожиданное: Даша, оказывается, пригласила в театр еще одну девочку и весь вечер разговаривала с нею, а не с Иринкой. В антракте гуляли под руку вдвоем, а Иринка была как посторонняя. И шептались о чем-то секретно. Иринка так огорчилась, что после театра убежала не попрощавшись. Ольга Васильевна была поражена. Ведь так любила отца! А страдает из-за дрянной девчонки, притворщицы.
Когда мы с Клавой подружились, она в схожих ситуациях говорила мне: «Пусть это будет последним несчастьем в твоей жизни!» А много позже: «У тебя сейчас лучший возраст для женщины - тридцать лет. Эти годы я провела в лагере в тяжелых условиях».
После таких слов я начинала по-другому смотреть на свои неурядицы. Все казалось незначительным по сравнению с тем, что перенесла она - долгие годы в лагере, потерю близких. Единственное, чему я не смогла у нее научиться, это относиться к своим переживаниям легко. Только она могла так сказать: «За восемь лет, которые я провела в лагере, ко мне все хорошо относились». Или: «В лагере я встретила много хороших людей».
Как выяснилось позже, Клавочка появилась в нашем доме по просьбе моей бабушки Жени. Первое время после смерти мамы отец был угнетен, не мог работать, не мог ни на чем сосредоточиться. Бабушка Женя была обеспокоена состоянием сына. Сама она была занята воспитанием внуков, детей дочери Татьяны. Жила с ними постоянно в Москве и летом на даче в Серебряном Бору. Она обратилась за помощью к Клавдии Михайловне: «Поезжайте с Юрой и Олей на дачу, поживите с ними летом на Красной Пахре».
Недостроенный дом на Красной Пахре был куплен моими родителями в 1964 году. Мама приложила много сил, чтобы его достроить. У нас появился просторный дом с террасой. Перед террасой мама разбила сад: посадила грядки с клубникой, по бокам высадила кусты со смородиной. Но воспользоваться своими трудами и пожить в этом раю она не успела. Благоустроив нашу жизнь, мама умерла. Вышло буквально так, как гласит пословица: «Дом построил - смерть пришла».
Отец был глубоко подавлен ее смертью [«В грибную осень»]:
Только нет, нет, нет. Нет ни в ванной, ни в прихожей. Нет на даче. Там темные комнаты, все закрыто, на этой проклятой даче, по деревянному крыльцу льет дождь. Нет нигде. Нигде, нигде.
Он не мог оставаться на даче один, хотя иногда приезжал туда встретиться с друзьями. Рядом через забор жил его старый друг - детский писатель Иосиф Дик, который любил выпить и поухаживать за девушками. Рассказывали, что отец начал с ним выпивать, иногда в окнах дачи мелькали женщины. Однако работа у него не шла, и поэтому он старался больше ездить в командировки [«Путешествие»]:
Надо было уехать. Все равно куда, все равно как, самолетом, пароходом, на лошади, на самосвале - уехать немедленно.
Но тут в нашу жизнь вошла Клавочка. Она стала добрым хранителем нашей дачи. Жизнь чудесным образом вернулась в свое русло. У нас ежедневно в установленное время появились завтраки, обеды, ужины. Отец мог спокойно работать в своем кабинете на втором этаже. К нему приходили гости, некоторые из них оставались ночевать. Они всегда находили в нашем доме уют и вкусное угощение.
В свободное время Клава сидела на просторной веранде с окнами в сад и читала, шила или раскладывала пасьянс. Она все делала с удовольствием. Как-то раз она сказала мне, что в жизни человека бывают периоды духовного подъема и вдохновения, когда его душа открывается и наполняется радостью. Такие периоды наступают во время влюбленности, после рождения ребенка. Короткие моменты счастья. Клавочка говорила, что, живя с нами, она впервые после ареста мужа, лагеря и гибели сына вновь испытала такое состояние.
© фото из семейного архива
Ю.Трифонов, К.Бабаева и О.Трифонова (в замужестве Тангян), Красная Пахра, 1969 год.
Клава восхищалась всем, что делал отец, которого она называла «Юрочкой», а в разговоре с другими «наш Юрочка». Их сближала общая нелюбовь к Сталину и общая любовь к старой Москве. Они могли часами рассказывать друг другу о старых московских бульварах и переулках. У Трифонова в повестях появились «дерюгинские переулки» (клавина девичья фамилия была Дерюгина). Она много рассказывала отцу о 30х годах.
Клавочка часто вспоминала в разговорах Сталина, но просила отца не упоминать его каждый раз в своих произведениях. Рассказывала мне:
Юрочка вышел из своего кабинета совсем бледный. Я ему говорю: «Бросьте писать о 30-х годах. Хватит себя мучить». А он отвечает: «Я не могу, не могу об этом не писать». Вот какой наш Юрочка! - добавляла она торжествующе. - Другие молчали, а он не мог!
Время, которое отец провел на даче с Клавой, явилось для него очень плодотворным. Им были написаны «московские» повести, шла работа над романом о 37-м годе, часть которого стала потом «Домом на набережной» (1976), а другая - посмертно изданным неоконченным романом «Исчезновение» (1988). Была написана большая часть романа «Старик»(1978).
Отец находился с Клавой на даче в то беспокойное лето 1972 года, когда Москва мучилась от дымной мглы. Описанием этой апокалиптической жары начинается повесть «Дом на набережной»:
В один из нестерпимо жарких августовских дней 1972 года - Москва тем летом задыхалась от зноя и дымной мглы... Глебов заехал в мебельный магазин в новом районе, у черта на рогах, возле Коптевского рынка, и там случилась странная история. Он встретил приятеля допотопных времен. И забыл, как его зовут.
Это описание перекликается с мистическим началом другого «московского» романа - «Мастера и Маргариты» М.Булгакова. Тоже московская жара и неожиданная встреча, возымевшая роковые последствия. В самом названии первой главы романа Булгакова уже звучало предостережение «Никогда не разговаривайте с неизвестными». И далее:
«Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина...»
Душное лето 1972 года служило рамой, в которую были помещены исторические события и следующего романа Трифонова «Старик»:
Чугун давил, леса горели, Москва гибла в удушье, задыхалась от сизой, пепельной, бурой, красноватой, черной - в разные часы дня разного цвета - мглы, заполнявшей улицы и дома медленно текущим, стелящимся, как туман или как ядовитый газ, облаком. Запах гари проникал всюду, спастись было нельзя, обмелели озера, река обнажила камни, едва сочилась вода из кранов, птицы не пели; жизнь подошла к концу на этой планете, убиваемой солнцем.5
Жара и дымная мгла служили метафорой смутного, беспокойного времени. Они создавали тревожную и загадочную атмосферу, предваряя грядущие события и появление героев Трифонова: Глебова с его сомнительной моралью («Дом на набережной») и Павла Евграфовича («Старик»), пытавшегося разобраться в своем противоречивом революционном прошлом.
В то время, когда на Москву надвинулась дымная мгла и отец с Клавой были на даче, я находилась в Коктебеле. Но Клава и там продолжала меня опекать.
У меня сохранилось ее письмо с Красной Пахры:
Август, 1972 г.
Олька, дорогая моя!
Сегодня получила твое письмо. Если бы ты знала, какая жарища в Москве: 30–33 градуса. Где-то под Каширой горит торф и лес. И дым не только над Пахрой, но и над Москвой. Юра сегодня приехал, говорит, что всю ночь не спал.
Вы с Ниной нос особенно не задирайте, а то останетесь при пиковом интересе. Я чувствую себя лучше. Скучновато только, что сердиться не на кого и ворчать тоже.
Видела вчера Сережу Дика. Возмужал, повзрослел, такой интересный. Дик не налюбуется им.
Вот и все мои дела. Завидую, что едите фрукты и больше ничему.
Целую тебя и Нину. Желаю успеха в пляжных делах.
© фото из семейного архива
Ю.Трифонов с матерью Е.Лурье-Трифоновой, Красная Пахра, 1972.
Отношение к людям у Клавы было избирательным. Например, она недолюбливала А.Твардовского. По ее мнению, тот держался «высокомерно и чванливо». Приходил к Трифонову требовательно, отрывал от работы, требовал выпивку. А отец настолько его уважал, что все ему позволял. Это не нравилось Клавочке.
Она рассказывала мне:
Пришел однажды Твардовский, когда Юры не было дома. И говорит: «Мы тут с Юрием Валентиновичем в прошлый раз не допили бутылку, и она в кабинете осталась. Сходите и поищите». Я ответила, что без Юрия Валентиновича не хожу в его кабинет. Пусть он сам сходит и возьмет. Твардовский не постеснялся, поднялся наверх. Ходил, ходил, ничего не нашел, спустился.
Другой раз Твардовский пришел, когда Юры опять не было дома, но была Евгения Абрамовна. Мы пошли провожать его до калитки. Он так свысока посмотрел на Евгению Абрамовну и спросил: «Кто это?» Я ответила: «Это мать Юрия Валентиновича».
Один раз поэт пришел к нам в таком нетрезвом состоянии, что не удержался на ногах и просто рухнул у нас во дворе. Отца дома не было, а мы с Клавочкой были не в силах его поднять: он был крупным мужчиной. Тогда мы обратились за помощью к его супруге Марии Илларионовне. Удивительное дело! Невысокая, скромная и малоразговорчивая женщина имела на него поразительное влияние. Как только Твардовский ее увидел, он без посторонней помощи встал и послушно пошел за ней к своему дому.
Отец не раз повторял Клаве, что очень уважал Твардовского как поэта и испытывал к нему благодарность за публикацию в журнале «Новый мир» своего первого романа «Студенты» (1951). Конечно, Клава тоже отдавала ему дань уважения как поэту и общественному деятелю. Она часто вспоминала его слова о том, что Хрущев - «государственный муж». Известно, какую роль сыграл Хрущев в реабилитации жертв сталинских репрессий.
Ко второй жене отца Алле Павловне Пастуховой она относилась критически и говорила: «Алла не умеет любить. Чтобы тебя любили, надо самой уметь любить». Я уже знала, что для Клавочки означало «умение любить». Это значило следовать за мужем, рисковать жизнью, не бояться опасностей, идти за него в лагерь. А Алла Павловна очень дорожила своей независимостью и работой редактора в Политиздате. Она даже не съезжалась с отцом, а жила в своей квартире на метро «Аэропорт».
С другой стороны, Клава могла расположиться к случайным знакомым. Например, она вступала в беседы с нашими рабочими, которые время от времени появлялись на даче. Так она говорила:
-Николай, ну зачем ты пьешь? Ты ведь хороший мастер, а так портишь свою жизнь.
Жизнь Николая носила циклический характер: заработок - запой - безденежье - кража - тюрьма. Его все в своей жизни устраивало, и он искренне недоумевал: -То есть как? Зачем же работать, если не пить?
В мою жизнь Клава внесла равновесие, нарушаемое семейными конфликтами. Когда мы с Клавочкой подружились, еще были живы родители мамы - Полина Мамичева и художник Амшей Нюренберг. Их и без того непростые отношения с семьей Трифоновых переросли после смерти мамы в непримиримую вражду. Они обвинили моего отца в смерти своей дочери. Бабушка Евгения Лурье-Трифонова и тетка Татьяна Трифонова встали на защиту отца, считая его безупречным и высокоморальным человеком, а моих стариков - скандалистами и мещанами. Когда я общалась с той или с другой стороной, то сразу попадала в линию этих напряженных отношений, в меня летели искры.
Клава рассказывала:
Трифоновы не любили твою маму. Она была невыдержанная, могла наговорить чего угодно и обидеть их. Хорошо, что у тебя не мамин характер, - добавляла она.
В другой раз она сказала:
Трифоновы не любили твоих стариков. Евгения Абрамовна смеялась над Нюренбергом, когда он говорил ей: «Я вам подарю натюрморт. Знаете, что такое натюр-морт? Это - мертвая природа». Как будто Евгения Абрамовна не знала, что такое натюрморт! Трифоновы были очень культурные люди!
Бабушка Полина открыто, не стесняя себя в выражениях, ругала отца. Казалось, она только и ждала моего появления, чтобы напасть на него. Дед Нюренберг иногда пытался ее урезонить, прибегая при этом даже к французским выражениям: «Il ne faut pas» [не надо - фр.]. Иногда, однако, тоже поддерживал супругу в нападках на зятя. Я же сразу взрывалась. Часто мои посещения бабушки с дедушкой заканчивались тем, что я уходила от них, громко хлопнув дверью, чем вызывала бурное любопытство соседей.
С бабушкой Женей ситуация была иная. В семье профессиональных революционеров Трифоновых было не принято повышать голос и говорить в лицо неприятные вещи. Сказывалась вошедшая в кровь политкорректность, привычка к конспиративной сдержанности. Кроме того, всячески давалось понять, что Трифоновы были выше бытовых интересов и заботились лишь об общем благе.
И, если необходимо, могли отдать свою последнюю рубашку ближнему. В силу семейного конфликта это не распространялось на родственников моей мамы и на меня. С их стороны я постоянно замечала безмолвное осуждение и неодобрение всего, что я делала и говорила. При этом главная причина крылась не во мне, а в маминой семье.
Иногда в мой адрес отпускались такие ремарки: «Ну, Олька умеет устроиться». Под этим подразумевалось, что мамины родственники воспитывали меня такой же хваткой и хитрой, как они сами. Или, досадуя на безалаберную щедрость моей мамы, скорбно восклицали: «Даже не знаем, что тебе подарить на день рождения. У тебя уже все есть». По отношению к отцовской семье мама часто применяла выражения «ханжество» и «притворство». Из-за сложных отношений с мамой и ее родственниками Трифоновы и со мной держали дистанцию.
После смерти мамы бабушка Женя часто повторяла мне, что теперь я стала «маленькой хозяйкой большого дома». С одной стороны, мне льстила параллель с Джеком Лондоном, тем более что я занималась американской литературой. С другой стороны (это я осознала позже), из этого высказывания следовало, что ее помощь будет ограниченной. Мне рано пришлось взять на себя хозяйственные обязанности по нашему «большому» дому.
С Клавочкой все было иначе. Она не осуждала и не морализировала. Поэтому с ней всегда было легко. Она создавала именно то, чего мне не хватало - душевное равновесие. С ней я могла поговорить обо всем, о чем говорят в моем возрасте девочки с мамой: о подругах, нарядах, женихах. У нее не было предрассудков относительно возраста или положения человека. Было только «хорошее» и «плохое». И тут ей интуиция не изменяла.
Клавино сердце сумело вместить в себя не только своих лагерных подруг, но и их детей и даже внуков. Она умела дружить с молодыми. Не читала нам нотации за невыученный урок, не порицала за дерзкие выходки. Они ей были понятны даже в старости. Любила с нами пошутить и посмеяться.
Мне нравились рассказы Клавочки о моей маме и о бабушке - Полине Мамичевой. В них были доброжелательность и чувство юмора. Не было нарочитого осуждения и предвзятости. Отцу же было тяжело вспоминать маму. Иногда он только коротко говорил по тому или иному поводу: «Нина делала так».
Рассказы Клавочки о маме восполняли для меня информационный вакуум:
Один раз я была на Песчаной у Трифоновых. Там же находился в тот момент и Юра. Оказывается, он поссорился на Верхней Масловке с Ниной и был изгнан из дома. Проводил время, лежа на кровати. Наверное, тосковал. Вдруг звонок в дверь и в комнату, не раздеваясь ворвалась Нина со свертком на руках. Это была ты, завернутая в пеленки. Нина бросила кулек на руки растерявшемуся отцу. И со словами «Забирай своего ребенка! Можешь стирать его грязные пеленки!» развернулась и ушла в театр на репетицию. Мы с Евгенией Абрамовной оторопели, но были довольны, что нам тебя дали, и стали в тебя играть. Когда Юра женился на Нине, он стал смелее. До этого он был очень застенчивым. Нина сделала из него человека. То, что нужно. А то он был бы такой же тюфяк, как все Трифоновы.
© М.Васильев
К.Бабаева и Ю.Трифонов, Красная Пахра, 1976 год.
Однажды моя бабушка Полина пригласила Клавочку перешить на свой размер мамино концертное платье. После первой встречи-примерки разразился скандал, и бабушка Полина стала в ярости отдирать все нитки, приметанные Клавочкой. С тех пор она называла Клаву «кундепщицей» (производное от неизвестного мне глагола «кундепать»).
Бабушка Полина была скорой на расправу. Кроме того, у нее был очень колоритный русский язык. Справедливости ради следовало признать, что Клава была добросовестной, но не превосходной портнихой. Сама Клавочка не обижалась на такую характеристику, а лишь смеялась, рассказывая мне об этом инциденте.
Эту давнюю историю я обнаружила в преображенном виде в повести Трифонова «Долгое прощание»:
В доме жила уже несколько дней Тамара Игнатьевна... Эта тихая, длинная старуха с несчастной судьбой - все ее близкие, муж и дети, погибли кто где - хотя прописана была постоянно в Александрове, в ста километрах, но подолгу жила в Москве у сестер... Была она домашняя портниха, неважная, теща говорила - «кундепщица», выучилась, чтоб хоть чем-то жить и часто оставалась неделями у вовсе чужих людей. Теща свою Тамару не жаловала... под разными предлогами старалась от сестринского пребывания и ее услуг отделываться. Предлог чаще всего был такой - боязнь штрафа. За то, что ночует без прописки.
В действительности бабушка Полина благосклонно относилась к нашей дружбе. Каждый раз перед моим отъездом на дачу, она спрашивала меня: «Ты едешь туда с этой... портнихой?» И удовлетворенно кивала, услышав мой ответ.
© фото из семейного архива
В.Бабаев и К.Бабаева, 1920 год.
Жизнь в три эпохи
Клава гордилась тем, что застала три эпохи - монархическую, социалистическую и период перестройки. На мой вопрос, какая эпоха казалась ей самой лучшей, она без сомнений отвечала: «Монархическая».
Клавдия Михайловна Бабаева родилась в 1901 году в Москве в семье хлебозаводчика. Ее отец - Михаил Дерюгин имел собственную пекарню в Останкино, где трудились наемные работники. Мать помогала мужу и воспитывала четырех детей. Она рано отдала Клавдию в богатую купеческую семью бабушки и дедушки, которые жили на Солянке. Из-за этого Клавдии всегда казалось, что мать недостаточно любила ее. У бабушки с дедушкой она жила в достатке и посещала одну из лучших столичных гимназий, но тосковала по дому. Клавдия с детства хорошо знала старую Москву. Она даже хотела о ней написать, но так и не собралась это сделать.
В молодости Клавдия была худой, длинноногой, черноволосой и черноглазой. Трудно было узнать в пожилой, полной, седой женщине бывшую озорную девчонку. Только своенравный характер и заразительный смех иногда об этом напоминали. В детстве она бегала и лазила по заборам, как мальчишки. Те дразнили ее:
Худа, как палка,
Черна, как галка,
Увы, весталка,
Тебя мне жалко.
К Клавдии рано стали свататься женихи. Из-за несчастной любви к ней один из работников пекарни отца даже пытался отравиться. Другой кавалер упорно за ней ухаживал, но ей не нравился. Был скучным и вялым. Однажды он нагнулся, чтобы поцеловать ей руку и долго ее не отпускал. Рядом лежала книга, и Клавдия от нетерпения ударила его книгой по склоненной голове. Это был непроизвольный обидный жест. Она даже в старости сокрушалась, зачем так огорчила человека.
Клавдия вышла замуж в 18 лет. Хотелось пораньше уйти из дома, где ей не хватало внимания. Хотя обиды не показывала - «фасон держала». Но замуж вышла по большой любви - влюбилась в красивого комиссара Виталия Бабаева.
Родителям не нравился жених-коммунист. Однако отец сказал матери: «Если мы ей запретим, то она нас не послушает и убежит из дома. Пусть лучше выходит замуж». На свадьбе отец танцевал с дочерью, и она видела, что у него в глазах стояли слезы. Он чувствовал, что жизнь дочери сложится несчастливо, но не смог помешать этому.
Во время Гражданской войны Клавдия ездила с мужем по стране в холодных поездах, иногда под пулями. Шла борьба с белополяками, Бабаев был назначен комиссаром бронепоезда. «Раньше не так любили мужей, как сейчас! - говорила она c пафосом. - Мы отправлялись с ними скитаться, шли на фронт. Рисковали жизнью, не боялись опасностей!» Все выглядело так романтично. Даже убийца семьи Романовых, знакомый ее мужа, казался им героем, избавителем народа от самодержавия.
После Гражданской войны Бабаев демобилизовался. За два года окончил Институт черной металлургии и пошел на хозяйственную работу. Когда в 1932 году Серго Орджоникидзе возглавил Наркомат тяжелой промышленности, он назначил Бабаева одним из своих заместителей, поручив ему руководство cиндикатом металлургии. Сам Серго имел ранг министра, его помощники были в рангах замминистра.
По рассказам Клавдии, Бабаев происходил из семьи старообрядцев, которые «были особенно тверды духом». Он многого добился благодаря своему упорству. К тому же был одним из немногих комиссаров, кто имел высшее образование. Все это способствовало его служебному росту. Клава рассказывала, что муж ходил на работу в военной форме. С подчиненными был строг, те его побаивались.
В начале 1930-х годов жизнь семьи Бабаевых, наконец, вошла в нормальное русло. У них родился сын, которого в честь отца тоже назвали Виталием. Семья получила большую квартиру в центре Москвы, дачу в Серебряном бору. Карьера Бабаева складывалась успешно. Серго доверял ему и часто посылал за границу: Бабаев ездил перенимать опыт производства стали в Европу. Во время Гражданской войны в Испании Бабаева послали туда с тайной миссией, что должно было храниться в секрете даже от собственной жены. Она случайно обнаружила фотографию, на которой муж был снят в Испании.
Виталий был интересный мужчина и нравился женщинам. Клавдия с гордостью говорила, что он был похож на французского артиста Жана Марэ. И показывала фото высокого элегантного мужчины с интересным мужественным лицом. Она называла его «аристократом», хотя тот происходил из пролетарской среды.
Мне был известен вкус Виталия: тому нравились полные брюнетки со стройными, длинными ногами. Клавдия была именно такой брюнеткой. Однажды она решила похудеть и долго мучилась, голодала. Когда муж вернулся из командировки и увидел на вокзале похудевшую жену, он спросил ее: «Что ты с собой сделала? Фигура осталась прежней, а личико стало с кулачок». В общем, не одобрил стремления жены приобрести тонкий силуэт. Больше Клавдия не истощала себя ненужными диетами.
Мне казалось, что подобное сочетание - полную фигуру плюс худые ноги - найти непросто. Но, по клавиным рассказам, Виталий находил женщин в своем стиле. В молодости она даже страдала от его измен. Даже уходила к матери. Если бы у нее была благополучная жизнь, она была бы менее снисходительной. Но пережитое сделало ее другой. И в старости она могла спокойно сказать:
- Хорошо, что он в жизни имел хоть немного удовольствия. Он так мало прожил. Всего 38 лет!
Клавдия рассказывала, что Бабаев был убежденным сталинцем. И что это постепенно раздражало ее все сильнее и сильнее. Утро в их доме начиналось с того, что муж, бреясь в ванной, включал на всю мощь радио с восхвалениями Сталина. Проходя мимо, Клавочка как бы невзначай выдергивала шнур из розетки, чем злила своего мужа. Но тот включал радио заново. Иногда он обижался и говорил ей, что она уже с утра испортила ему настроение.
© фото из семейного архива
В.Бабаев и К.Бабаева, 1930-е.
Бабаев неоднократно повторял ей: - На первом месте у меня - партия, на втором - Сталин, а на третьем - семья.
Однажды муж критически отозвался о капиталистах-эксплуататорах, к которым причислил и ее отца. На что Клавдия кинула ему с вызовом: «Мой отец к 40 годам уже два дома построил, а ты все никак коммунизм не построишь!» И демонстративно вышла из комнаты.
Начавшиеся в 1937 году повальные аресты старых большевиков и показательные процессы не могли не затронуть семью Бабаевых. Они чувствовали, что тучи над ними начали сгущаться. Политические репрессии набирали ход. Стало особенно тревожно, когда сам Серго Орджоникидзе вызвал неудовольствие Сталина, пытаясь защитить работников своего Министерства от необоснованных арестов.
Бабаев верно оценивал надвигающуюся опасность. На одном из последних снимков Клавдия с мужем и сыном сидели на лавке в парке. Камера зафиксировала их недолгое семейное счастье. Бабаев, только что вернувшийся из заграничной командировки, сказал ей тогда: - Не нужны мне ни Лондон, ни Париж. Вот так бы всю жизнь сидел, чтобы с одной стороны - ты, а с другой - сын.
Клавдия вспоминала: - Мы с мужем были в театре. Мужа кто-то отозвал в сторону, и я увидела, как он побледнел. Он мне сразу ничего не объяснил, сказал только, чтобы ехала домой. Уже дома я узнала, что Серго внезапно скончался. Думали, что его отравили. Так все были потрясены, и никто не верил в естественную смерть Серго...
Похожая сцена произошла в доме другого помощника Серго Орджоникидзе - Анатолия Семушкина. Бабаевы были близко знакомы с семьей Семушкиных. Со слов его жены Анны, Клавдия рассказывала, как тот пришел домой, сообщил о смерти Серго и заперся в ванной. Вскоре жена услышала грохот, попыталась открыть дверь ванной, но не смогла. Оказалось, что мужу в ванной стало плохо, и он упал в обморок. После этого он долго болел.
Такое же сообщение принес в свою семью и мой дед - ответственный партийный работник Валентин Трифонов. Он хорошо знал Серго со времен Гражданской войны. Высоко ценил его честность и бескомпромиссность. Для него смерть Серго тоже выглядела, как знамение.
Из повести Юрия Трифонова «Исчезновение»:
Через полчаса он приехал, вошел в шубе и в шапке в столовую. Лицо у него было серое, какое-то слепое, ни на кого не глядя, он сказал: - Серго умер.
Бабушка вскрикнула. Все остальные молча смотрели на отца. Он повторил: - Серго умер. Четыре часа назад. Сказали, будто от паралича сердца.
Горика впервые в жизни болезненно и мгновенно, как током, пронизало сострадание, но не к умершему Серго, а к отцу, который показался Горику вдруг старым, слабым. И к бабушке, она плакала, не стыдясь слез, и к дяде Мише, который как-то отчужденно застыл на диване и долго, в то время как все разговаривали, молча глядел в окно. Было непонятное и пугающее в том, как подействовала на всех смерть Серго.
Поговаривали, что Серго отравили, хотя на самом деле он застрелился, попав в немилость к Сталину. Его жена Зина сама позвонила Сталину в Кунцево с этим сообщением, сказав при этом убийственные слова: «Серго умер так же, как Надя». Тоже был затравлен Сталиным и тоже застрелился, как Надежда Аллилуева. Официальной причиной смерти был объявлен инфаркт.
Рассказывая мне о смерти Серго, Клавдия всегда настаивала на том, что он был отравлен, а не застрелился. Она лично присутствовала на его похоронах и «не видела никаких следов». А какие следы могли быть видны от выстрела в сердце? В 30-е годы происходило много самоубийств по политическим причинам, но их старались затушевывать. В те годы самоубийство считалось либо проявлением малодушия, либо предательством по отношению к партии.
После смерти Орджоникидзе началась чистка в подведомственном ему министерстве тяжелой промышленности. В 1937 году Виталия Бабаева арестовали. Много раз передавала мне Клавочка свои последние слова мужу перед тем, как его увели от нее навсегда: - Вот тебе твоя партия, вот тебе твой Сталин. Только твоя семья будет тебя ждать.
Насколько мне известно, Бабаев ничего уже не возразил. Он стоял молча, у него было «бледное, мертвое» лицо. Не знаю, нужно ли было так напутствовать мужа перед его «исчезновением», как выразился Юрий Трифонов.
Одним из самых известных его обитателей был Юрий Трифонов (1925–1981). За ним закрепилось определение «мастера городской прозы». Однако о его взаимоотношениях с родной столицей известно мало. Сегодня вдова писателя рассказывает о том, как город подыгрывал их некогда запретной любви. Мы перечисляем адреса Трифонова и их отражения в его прозе, а еще выясняем, за что писатель был благодарен нашей газете.
Вдова писателя Ольга Трифонова рассказывает о судьбе и творчестве мужа несколько раз в неделю. Она возглавляет «Музей «Дом на набережной» (это отдел Музея Москвы) и сама проводит экскурсии. Но «Вечерней Москве» она рассказала о том, о чем никогда не говорила посетителям.
- Ольга Романовна, вы помните, когда впервые увидели Юрия Валентиновича?
Мне было пять лет. Это был 1943 год, я ходила в детский сад на 1-й улице Ямского Поля. Мимо ограды часто шагал юноша с пышными волосами, в телогрейке, в грубых ботинках. Спустя тридцать лет я поняла, что это был Юра. Ему тогда было 18, он работал на заводе «Знамя Труда» - в армию его не брали из-за близорукости. Когда я рассказала ему, он возразил: «Это ты из моих рассказов узнала, вот тебе и кажется, что это было наяву». Тогда я добавила, что юноша носил под мышкой черную трубу. И тут Юрий Валентинович поразился: он действительно носил в тубусе цеховую стенгазету, которую редактировал. И узнать об этом по рассказам я не могла.
- А первая «взрослая» встреча когда состоялась?
Их было много. Я публиковала рассказы, вращалась в писательских кругах. А познакомились поближе уже в 1971 году. Я попала на семинар молодых писателей, который вел Юрий Валентинович. Однажды он спросил, могу ли я подвезти его домой (я была дама упакованная, с машиной), и по дороге поинтересовался, есть ли у меня роман.
- И вы сказали, что пишете рассказы?
Он имел в виду отношения. Я сказала, что роман есть, но не очень хороший. И спросила, есть ли роман у него. Он сказал, что есть, и тоже не очень хороший. С этого все и началось.
Он был женат, я замужем. У нас был долгий тайный московский роман, с чужими квартирами, с ключами, отданными на несколько часов. Мы изучили окраины, оказываясь то в Нагатине, то в Бирюлеве. Однажды мы бесконечно долго ехали то ли по Варшавке, то ли по Волгоградке. У меня вырвалось, что я не люблю Москву. Юрий Валентинович по- смотрел на меня с ужасом и сказал: «Но ведь это мука - жить в городе, который не любишь. И как можно не любить Москву? Да ты ее и не знаешь по-настоящему!» Для него ведь Город - один из героев его книг.
В романе «Старик» явно отразился этот опыт: Кандауров и Светлана встречаются в квартире друга на юго-западе...
Он отразился даже в романе «Нетерпение».
- Он же о народовольцах!
Там в одном из лирических отступлений есть слова: «Пироговка, август, троллейбус в сторону Лужников...» На Пироговке находился Центральный государственный архив Октябрьской революции, Юрий Валентинович подолгу собирал там материалы. И я назначала ему свидания в квартире подруги, которая жила на Фрунзенской набережной.
- Но вот началась совместная жизнь. Каким автор «бытовых повестей» оказался в быту?
Покладистым. Любил мыть посуду. Я порывалась перехватить у него тарелки, а он говорил: «Ты лучше посиди, расскажи, как прошел день». Он любил такие рассказы, особенно если они были смешными.
- А критиковать его прозу вам случалось? Как он реагировал?
Однажды он начал мне читать начало «Дома на набережной». Это была какая-то тягомотина, про Юлию Федоровну (мать главной героини Сони Ганчук. - «ВМ»), про ее австрийское прошлое. И я, в худших традициях русской литературы, задремала. Потом он этот кусок убрал. Начало романа «Время и место» по моему совету переехало в конец. А когда я у него спрашивала мнения о своих произведениях, он всегда спрашивал: «Тебе с наркозом или без наркоза?»
А вот Булат Окуджава в песне «Давайте восклицать», посвященной Юрию Валентиновичу, призывал: «Давайте говорить друг другу комплименты». Это чтобы смягчить сурового адресата?
Мне кажется, он был не в восторге от этой песни. Потому что комплименты - это всегда неискренность.
- Юрий Валентинович на фотографиях выглядит мрачным и важным...
Он казался таким, потому что был медлительным из-за больного сердца и скрываемой одышки. На самом деле он был смешлив и доводил меня и наших друзей до колик. Обладал замечательным актерским даром. Любил изображать в компании пожилого профессора, который ухаживает за молоденькой медсестрой.
Да. Неоконченный роман об Азефе (один из руководителей партии эсеров и одновременно секретный сотрудник полиции, выдавший многих революционеров. - «ВМ») и становлении партии большевиков. Но когда это будет издано, решит наш сын Валентин. Ему 37 лет, он работает на телевидении. Для него это будет полезно хотя бы в чисто воспитательных целях. А я уже сделала много и хочу остановиться.
«ВЕЧЕРКА» ЗАМЕТИЛА ЕГО ТАЛАНТ ПЕРВОЙ
Трифонов прославился очень рано: в 1950 году, в 25 лет, он напечатал свой первый роман «Студенты». Очень скоро дебютанта заметила «Вечерняя Москва»: 19 декабря 1950 года она напечатала положительную рецензию. Может, она сыграла свою роль в том, что Трифонов получил Сталинскую премию.
Сестра Юрия Трифонова, Татьяна Валентиновна, рассказывала мне, что с той поры у него навсегда осталось доброе отношение к«Вечерке»,- говорит Александр Шитов, доктор филологических наук, биограф писателя.
Нажмите на изображение для перехода в режим просмотра
У Трифонова было несколько публикаций в нашей газете. Он рассказывал о своих творческих планах, анонсировал новинки, рецензировал спектакли. 25 декабря 1963 года у него вышел репортаж с Московского нефтеперерабатывающего завода - «Чудеса в прозрачных мешках». Модную тему (химия и синтетика) Трифонов подал через приземленные бытовые детали, на которые был мастер: «В прачечных требуют, чтобы срезали пуговицы с сорочек потому, что они не выдерживают высокой температуры. А наш полипропилен выдерживает температуру выше 100 градусов».
А 31 декабря 1963 года Трифонов стал героем добродушной юмористической заметки. В то время Юрий Валентинович только что выпустил роман «Утоление жажды» о строительстве канала в Туркмении, а также был известен как спортивный журналист. Автор описывает воображаемую встречу с Трифоновым. Он подарил писателю эпиграмму:
Трудом людей сквозь злые Каракумы
Канал пробит в невиданном броске.
Роман глубокие рождает думы,
Хотя сюжет построен... на песке.
А еще он якобы спросил, не собирается ли Трифонов сочинить что-нибудь о каналах на Марсе (тоже модная тема). И Юрий Валентинович якобы ответил: «Меня пока больше волнует «загадка» хоккеистов «Спартака». <...>С чего это они столько очков потеряли? Что касается Марса, то там пока не оборудовали футбольное поле».
Спустя 12 лет после кончины писателя в редакцию обратилась пенсионерка Эвелина Гезенцвей. В годы войны она работала с Юрием на одном заводе, у нее сохранилась стенгазета за 3 ноября 1944 года с его стихами. 19-летний заочник Литературного института откликнулся на череду салютов в честь городов, которые Красная армия освобождала один за другим. Стихотворение было перепечатано в «Вечерке» 3 ноября 1993 года, это стало его первой официальной публикацией. Мы приводим отрывок из него.
Он грянет, последний салют
Гремят и гудят над Москвою раскаты
И город ликует - салют!
И сотен ракет огневые каскады
Победу на небе поют! <...>
И день, когда русский солдат по кварталам
И скверам Берлина пройдет,
Когда в бранденбургскую землю, усталый,
Он штык свой уральский воткнет,
Когда он с лицом, почерневшим от пота,
Присядет, махорку куря,
И скажет: «Окончилась наша работа,
Видать, потрудились не зря».
Пускай в этот день все орудия света
Все залпы в единый сольют
И грянет над миром во славу победы
Последний великий салют!
ДОМ НА РЕКЕ ВРЕМЕНИ. АДРЕСА ПРОЗАИКА УЗНАЮТСЯ ПО СКВЕРАМ, ФОНТАНАМ И МАГАЗИНАМ
Имя Трифонова вызывает ассоциации прежде всего с «Домом на набережной» (это с его легкой руки Дом правительства получил такое название), где писатель провел детство и которому посвятил одноименный роман. Но у Трифонова было много других столичных адресов, и каждый отразился в его творчестве, хотя бы одной деталью.
Тверской бульвар, 17 (1925–1933)
Там Юра прожил первые 8 лет.
«...Я жил в доме посередке Тверского <...><…> в стороне чернел, как башня, громадный человек по имени Тимирязев, а в другой стороне... стоял такой же черный Пушкин <...><…> Нянька Таня, собираясь со мной погулять, спрашивала у мамы: «Куда иттить: к энтому Пушкину или к энтому Пушкину?»
«Бульварное кольцо» (очерк, 1979)
Улица Серафимовича, 2, Дом правительства (1933–1939)
Отец Трифонова был крупным государственным деятелем. В 1937 году он был арестован и на следующий год расстрелян. Мать будущего писателя в 1938 году была арестована и осуждена на 8 лет лагерей.
«Серая громада висла над переулочком, по утрам застила солнце, а вечерами сверху летели голоса радио, музыка патефона. Там, в поднебесных этажах, шла, казалось, совсем иная жизнь, чем внизу...»
«Дом на набережной» (1976)
Большая Калужская (ныне Ленинский проспект), 21 (1939–1941, 1943–1951)
После ареста отца и матери семья Трифонова переселилась в коммунальную квартиру на тогдашней окраине Москвы.
« - Как вы думаете ехать на Смоленскую площадь? <…> <...>На метро? - изумленно произнес Аркадий Львович. - Вы с ума сошли! Я вам укажу чудесное сообщение: вы едете до Калужской на любом, идете через площадь <...><…> Вы бежите к Парку Культуры, это две минуты, вскакиваете на десятку или «Б»…»
«Студенты» (1950)
Страстной бульвар, 4 (1942–1943)
Юрий вернулся из эвакуации первым, а его бабушка и его сестра на полгода задержались в Ташкенте. Юрий прожил это время у сестры бабушки на Страстном.
«От вокзала до Страстного бульвара, где жила тетя Дина, Игорь шел пешком, совсем налегке <…> <...> Когда-то эта цепь проходных дворов была оживленнейшим местом: по ним проходили, сокращая себе путь, с Большой Дмитровки на Страстную площадь...»
«Исчезновение» (1981)
Верхняя Масловка, 1 (1951–1957)
В 1951 году Юрий Трифонов женился на молодой певице Большого театра Нине Нелиной, дочери художника Амшея Нюренберга, и переехал к ней.
«Георгий Максимович всех пригласил в мастерскую. Надо было пройти длинным общим коридором: справа двери в мастерские, слева общая ванная, общая кухня, общая уборная для всех жителей третьего этажа. Был такой нелепый дом постройки двадцатых годов…»
«Другая жизнь» (1976)
2-я Песчаная, 8 (1958–1981)
С 1957 по 1958 год Юрий Трифонов со своей женой Ниной Нелиной прожил на Ломоносовском проспекте, 15. Затем Нина удачно обменяла квартиру (эти перипетии потом отразились в повести «Обмен»), и они переехали на 2-ю Песчаную (с 1965 по 1994 год она называлась улицей Георгиу-Дежа). Район узнается во многих произведениях Трифонова по таким деталям, как сквер, фонтан, местные торговые точки. Однажды директор магазина «Диета» (он находился на углу улиц Георгиу-Дежа и Вальтера Ульбрихта, ныне Новопесчаной), где писатели получали продуктовые заказы, набросилась на Юрия Валентиновича с упреками. Кто- то ей сообщил, что в редакции журнала «Новый мир» лежит его повесть «Опрокинутый дом», а там упоминается двор «Диеты», где «греются на солнышке пьяненькие грузчики». В те годы шла борьба с пьянством, и директора могли наказать.
«Из окна моего дома, с шестого этажа, виден сквер, разросшиеся липы, фонтан, скамейки, пенсионеры на скамейках, никто не помнит речушки, которая тут сочилась когда-то в зарослях ивняка <...><…> и потом умерла (речка Ходынка, протекавшая на месте 2-й Песчаной, была заключена в трубу. - «ВМ»)».
«Время и место» (1980)
