Главная › Пособия и документы › Летят мои кони доктор янсен характеристика. Доктор янсен

Летят мои кони доктор янсен характеристика. Доктор янсен

Как пронзительную исповедь, как итог всей своей жизни написал Борис Васильев «Летят мои кони».

Краткое содержание повести составить трудно, ведь в произведении нет ничего лишнего. Книга написана сжато (только самое запомнившееся, яркое, главное) о себе, своей семье, своем времени, пути в творчество. Повесть в 36 страниц, но прочитать получается примерно за четыре часа. Ведь пишет автор с трепетом о самом сокровенном, самом дорогом для себя. Поэтому не однажды невольно останавливаешься и задумываешься на фразах автора. Его мысли, сравнения лаконичны и глубоки.

Предельно откровенно рассказал о своей жизни Борис Васильев («Летят мои кони»). Краткое содержание книги − образное переосмысление всей жизни, выражение глубокой человеческой благодарности родителям и людям, благодаря которым ему удалось реализовать свое призвание.

Образы этих людей, созданные настоящим мастером слова, завораживают своей неповторимостью.

Пересказывать повесть можно многовариантно. Нельзя только одного: допустить равнодушия. Это просто невозможно сделать, обсуждая повесть, в которую писатель вложил всего себя, действительно являющуюся «кубическим куском дымящейся совести». Такую книгу стоит держать у себя в библиотеке как друга − советчика и вдохновителя.

Васильев о внутренней потребности написать повесть

Так с чего начать рассказ о том, что поведал о себе Борис Васильев («Летят мои кони»)? Краткое содержание повести начнем излагать с образного обоснования автором, почему он взялся за написание книги. Он мотивировал это сравнением жизни человеческой с дугообразным мостом, переброшенным через реку бытия. Если следовать этой аналогии, то детство, молодость уходят на то, чтобы подниматься вверх, но этот подъем с годами сменяется спуском. Поэтому важно не опоздать вспомнить и запечатлеть все, что было дорого в детстве и юности. Ведь эти годы очень важны.

И вот на нисходящей траектории движения по этому мосту есть точка условного невозврата. Человек, оглянувшись, уже не сможет увидеть путь, преодоленный в детстве и юности.

Переосмысление возраста

Эпиграфом произведения служит сухая строка, являющаяся стандартным началом любой автобиографии, свидетельствующая о рождении его автора: 21.05.1924 г. Впрочем, эпиграф контрастирует с первой же строкой повести «Летят мои кони».

Борис Васильев пишет том, что едет с ярмарки. Эта фраза является лейтмотивом повести, она повторяется не однажды. Что это означает в буквальном смысле? Ярмарка выступает собирательным образом восходящих пролетов «моста жизни»: детства, молодости, активной зрелости. О необычном багаже, состоящем из вещей нематериальных, рассказывает автор в повести «Летят мои кони». Весь текст, словно состоит из ярких воспоминаний, впечатлений и захватывающих размышлений.

Смоленск − малая родина писателя

Воспоминания свои Борис Львович тесно связывает с родным городом Смоленском. С детства Васильев мечтал быть историком. С благодарностью он вспоминает школьных учителей, воспитывающих гражданственность и любовь к малой родине. Это был период смены двух эпох. Страна отходила от ран гражданской войны. Древний город, когда-то выросший на пути из варяг в греки, был интернационален: русские, поляки, литовцы, евреи... Польские кварталы, латышские улицы, татарские пригороды... Писатель сравнивает с плотом вечно пограничный Смоленск, соседствовавший в разные времена с Литвой, Речью Посполитой, и через который проходила черта оседлости. Разные люди составили население города-плота, спасаясь от произвола, преследования...

Детские воспоминания

О том, как изголодавшиеся по миру разные люди не делили себя на победителей и побежденных, а помогали друг другу, рассказывает повесть «Летят мои кони».

Борис Васильев по-детски ярко и образно рассказывает об улицах города с сотнями ломовых извозчиков; с восхищением повествует о руинах средневековой темницы в Лопатинском саду, о месте, где по приказу Святополка зарезали священномученика князя Глеба, о Варяжской улице, рвах Королевского бастиона, древних курганах, о древнем дубе на Покровской горе, который, по преданиям, был одним из священных деревьев в роще, посаженной еще древними славянами-кривичами.

Он вспоминает, как в 1936 г в осушенном крепостном рве ребятня обнаружила оружейный клондайк: от средневековых татарских сабель до времен Первой мировой войны.

Писатель о своем рождении. Доктор Янсен

Родился он в доме Павловых на Покровской горе в семье красного командира, участника четырех войн, раненного белоказаками и контуженного немцами.

Но в появлении на свет Бориса Васильева есть заслуга еще одного человека, не являющегося ему родственником. Яркий и пронзительный образ Человека с большой буквы, любимого всем Смоленском, врача волей Господней доктора Янсена действительно патетичен. Это он посоветовал маме будущего писателя, страдающей чахоткой, рожать: «Рожайте, Эля. Роды − это великое чудо»... Семь лет спустя неверующая прежде мама писателя стояла на коленях в грязи и истово молилась... Все население пришло на похороны последнего святого города. Бессребреник Янсен, не ведающий выходных, живущей предельно аскетично, погиб, спасая двух мальчишек, попавших в канализационный колодец.

Семья Васильевых. Образ отца

Подробно писатель рассказывает о своей семье: о папе, маме, бабушке, двух сестрах Гале и Оле. Благодаря пайку отца семья не голодала, вспоминает Васильев Борис Львович («Летят мои кони»). Однако в доме всегда было только самое нужное. Культ труда отличал образ жизни Васильевых.

Трогательно и душевно изображен образ отца. Невысокий мужчина, всем сердцем принявший Революцию, он, опаленный войной, любил и декламировал поэзию, инициировал и создал автоклуб для детей. А однажды Борис Львович стал свидетелем настоящего мужества отца, когда тот воспрепятствовал пожару, выкатив из огня раскаленную и неподъемную бочку с бензином. Бессребреник, всегда одетый в офицерскую форму, не признающий другого транспорта, кроме велосипеда. Он был счастлив, когда сын поступил в бронетанковую академию, и несчастен, когда тот оставил ее для творческой работы в театре. Отец не дожил один год до окончательного творческого становления сына. Писатель, пройдя длительный период творческих поисков, написав повесть «А зори здесь тихие», пришел на могилу отца с той фразой, которую тот не дождался при жизни: «Папа, я сделал...».

Впечатляющим представляется сон, в котором Борис Львович видит покойного отца, гуляющим с ним по старому, запущенному саду. Небо затянуто осенними тучами, но в саду тихо, светло и тепло. Кусты смородины и крыжовника засыпаны листьями. Под ними, кроме ягод, лежат яблоки. Однако солнца не видно. Весь свет исходит от отца, спокойного, не выражающего сыну ни порицания, ни одобрения, угощающего его прохладными яблоками, поднятыми с земли.

Бабушка − первый учитель творчества

Уникален мастерски переданный писателем образ его любимой бабушки, неуемной фантазерки, благородной, непрактичной и душевно щедрой женщины. В своем наивном стремлении к добру и справедливости она чем-то напоминает Дон-Кихота. Это она своим примером пробудила у маленького Бориса стремление к творчеству. За мгновение перед смертью она, прежде молчавшая, открыла глаза и строго вопросила у дочери: «Где Боря, Эля? Где мой Боря?..».

Васильев − идеалист, круто меняющий свою судьбу

О жизненных и творческих поисках подробно рассказывает читателям полное содержание «Летят мои кони». Васильев рассказывает о том, как он трижды по собственной воле круто менял свою судьбу. Впервые − поступив на инженерный факультет в бронетанковую академию. Второй раз − в 1954 году, демобилизовавшись «для занятий литературным трудом», точнее говоря, желая писать театральные пьесы.

Третий раз − в 1969 году, когда писатель с 25-летним стажем наконец осознал и ощутил особенности своего таланта, понял, что и как ему следует писать, перестал работать «на хлеб насущный» и начал действительно творить. Он сменил театр на кинематограф и не ошибся.

Впечатления от войны умалчиваются писателем-фронтовиком

Борис Львович, фронтовик и одновременно мыслитель, гуманист, в книге очень кратко пишет о своем участии в Великой Отечественной войне. Он не идеализирует войну, считая науку убивать вынужденной, неестественной. Писатель вспомнил эпизод, когда с посеревшим лицом директор школы 22.06.1941 года сообщил ему и еще трем его одноклассникам о начале войны. Какой была реакция ребят? В ту пору мальчишки знали все типы оружия так, как сегодняшние ребята ориентируются в марках автомобилей... Реакция была парадоксальной: четверо мальчишек, не сговариваясь, закричали: «Ура!..». А домой с фронта из них вернулся лишь Борис. Писатель, пережив войну, просто перелистнул эту страницу своей биографии.

Восхождение к творчеству

На 36 страницах текста рассказывает о себе, о своих местах, стремлениях в автобиографической повести «Летят мои кони» Борис Васильев. Содержание его рассказа о творческом пути включает несколько этапов. Он с благодарностью вспоминает людей, которые помогли ему в творческом становлении.

Руководитель ЦТСА (Центрального театра Советской Армии) Дмитриевич, беседовавший 3 мая 1954 г. с молодым писателем Васильевым, написавшим пьесу «Танкисты», повлиял на его решение о демобилизации.

Директор сценарной студии Дулгеров В.Е., способствовавший продвижению киносценария фильма «Очередной рейс» и съемке одноименного фильма Свердловской киностудией. Эта студия запомнилась знакомством с Ю. Друниной и К. Рапопортом.

Режиссер Петров Владимир Михайлович, способствовавший осознанию писателем особенностей своего таланта. Он первый начал серьезно работать с Васильевым. К сожалению, это продлилось недолго: режиссер умер достойной смертью прямо на съемочной площадке.

Писатель которому Борис Львович поведал о своих творческих планах в 1954 году. Он способствовал созданию повести «А зори здесь тихие», принесшей Васильеву всесоюзную известность. Далее были написаны «В списках не значился», «Завтра была война», «Великолепная шестерка», «Неопалимая купина».

В сердце каждого настоящего офицера нашла свой отзыв фраза Бориса Васильева «Есть такая профессия − Родину защищать!» из фильма «Офицеры», где блистательно сыграли Юматов и Лановой.

В последние годы жизни Васильев писал о древнерусских князьях.

Заключение

Не случайно написал повесть Васильев Борис Львович «Летят мои кони». Текст произведения читается запоем. Читатели повести замечают парадокс: писатель настолько полнокровно рассказывает о своем бытии, что вызывает у них самих ответную потребность серьезно размышлять о собственной жизни.

Захватывающе излагает свои мысли Борис Васильев («Летят мои кони»). Краткое содержание повести, следуя ходу мысли его автора, должно содержать и черты документальности, и глубокую жизненную философию, и тонкий ненавязчивый юмор. Сама повесть не следует буквально за хронологическим порядком событий. Она похожа, как и жизнь автора (по его же признанию), на яркое лоскутное одеяло. Писатель раскрывает перед нами весь свой творческий потенциал, все свои нематериальные богатства. Он действительно предстает перед нами без всякого чванства, но с подлинным достоинством человека творческого.

Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днём и ночью.
Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсе-на был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого. Человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его.
Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей.
В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании - стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы - таилась притягательная сила этого развлечения.
Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись реальные отравляющие вещества.
И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку.
Обычно на бадью становился один, а двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась. Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание мальчишек, сумел вытащить одного и, не отдохнув, полез за вторым. Спустился, понял, что еще раз ему уже не подняться, привязал мальчика к обрывку веревки и потерял сознание. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось.

Так погиб последний святой города Смоленска, ценою своей жизни оплатив жизнь двух мальчиков, и меня потрясла не только его смерть, но и его похороны. Весь Смоленск от мала до велика хоронил своего Доктора.
(455 слов) (По Б. Л. Васильеву. Летят мои кони...)

Озаглавьте текст и перескажите его подробно. Ответьте на вопрос: «Как вы думаете, почему доктора Янсена еще при жизни назвали святым?»
Озаглавьте текст и перескажите его сжато. Выскажите свое впечатление о рассказе.

Загружено с учебного портала

Доктор Янсен

Я уже очень смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днем и ночью.

Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсена был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого. Человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его.

В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, при помощи которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании - стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы - таилась притягательная сила этого развлечения.

Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись реальные отравляющие вещества.

И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку.

Обычно на бадью становился один, а двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась. Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание мальчишек, сумел вытащить одного и, не отдохнув, полез за вторым. Спустился, понял, что еще раз ему уже не подняться, привязал мальчика к обрывку веревки и потерял сознание. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось.

По Б. Васильеву

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Новый житель

Неприятности начались в конце лета, когда в старом деревенском доме появилась кривоногая такса Фунтик. Фунтика привезли из Москвы.

Однажды черный кот Степан сидел, как всегда, на крыльце и, не торопясь, умывался. Он лизал растопыренную пятерню, потом, зажмурившись, тер изо всей силы обслюненной лапой у себя за ухом. Внезапно Степан почувствовал чей-то пристальный взгляд. Он оглянулся и замер с лапой, заложенной за ухо. Глаза Степана побелели от злости. Маленький рыжий пес стоял рядом. Одно ухо у него завернулось. Дрожа от любопытства, пес тянулся мокрым носом к Степану: хотел обнюхать этого загадочного зверя.

Ах, вот как!

Степан изловчился и ударил Фунтика по вывернутому уху.

Война была объявлена, и с тех пор жизнь для Степана потеряла всякую прелесть. Нечего было и думать о том, чтобы лениво тереться мордой о косяки рассохшихся дверей или валяться на солнце около колодца. Ходить приходилось с опаской, на цыпочках, почаще оглядываться и всегда выбирать впереди какое-нибудь дерево или забор, чтобы вовремя удрать от Фунтика.

У Степана, как у всех котов, были твердые привычки. Он любил по утрам обходить заросший чистотелом сад, гонять со старых яблонь воробьев, ловить желтых бабочек-капустниц и точить когти на сгнившей скамье. Но теперь приходилось обходить сад не по земле, а по высокому забору, неизвестно зачем обтянутому заржавленной колючей проволокой и к тому же такому узкому, что временами Степан долго думал, куда поставить лапу.

Вообще в жизни Степана бывали разные неприятности. Однажды он украл и съел плотицу вместе с застрявшим в жабрах рыболовным крючком - и все сошло, Степан даже не заболел. Но никогда еще ему не приходилось унижаться из-за кривоногой собаки, похожей на крысу. Усы у Степана вздрагивали от негодования.

Один только раз за все лето Степан, сидя на крыше, усмехнулся.

Во дворе, среди курчавой гусиной травы, стояла деревянная миска с мутной водой, в нее бросали корки черного хлеба для кур. Фунтик подошел к миске и осторожно вытащил из воды большую размокшую корку.

Сварливый голенастый петух, прозванный Горлачом, пристально посмотрел на Фунтика одним глазом. Потом повернул голову и посмотрел другим глазом. Петух никак не мог поверить, что здесь, рядом, среди бела дня происходит грабеж.

Подумав, петух поднял лапу, глаза его налились кровью, внутри у него что-то заклокотало, как будто в петухе гремел далекий гром. Степан знал, что это значит, - петух разъярился.

Стремительно и страшно, топая мозолистыми лапами, петух помчался на Фунтика и клюнул его в спину. Раздался короткий и крепкий стук. Фунтик выпустил хлеб, прижал уши и с отчаянным воплем бросился в отдушину под дом.

Петух победно захлопал крыльями, поднял густую пыль, клюнул размокшую корку и с отвращением отшвырнул ее в сторону: должно быть, от корки пахло псиной. Фунтик просидел под домом несколько часов и только к вечеру вылез и сторонкой пробрался в комнаты, обходя петуха. Морда у него была в пыльной паутине, к усам прилипли высохшие пауки. (455 слов)

По К. Паустовскому

О способности воспринимать прекрасное

«Художник обязан скрыть от публики те усилия, которых ему стоит произведение, - писал И. Крамской. - Свобода и легкость - непременное наслаждение зрителя».

Но легкость легкости рознь. Размышляя об этом, думая о сложной взаимосвязи между художником и зрителем, я вспоминаю еще одну сцену из далеких дней моего детства.

Как-то в школе нам объявили, что приехал и выступит перед нами столичный художниквиртуоз. Что означали эти слова, никто как следует не понимал. Но тем сильнее разъедало нас любопытство.

После уроков все собрались в зале. Школьный сторож Кузьма вынес на сцену столик, два мольберта с поставленными на них чертежными досками, толстую стопку александрийской бумаги.

Затем появился сам «виртуоз». Это был полный румяный мужчина в чесучовой1 блузетолстовке, с кудрями до плеч и выпуклыми глазами, сизыми, как слива. Он вышел, неся в руке лакированный плоский ящик, живо раскланялся, поставил ящик на стол, щелкнул медными застежками и раскрыл его жестом циркового фокусника. В ящике рядами лежали цветные палочки-мелки.

«Виртуоз» закрепил кнопками к доскам два листа бумаги, затем опять-таки жестом фокусника набрал полную горсть мелков, и тут начались чудеса.

Листы бумаги стали на наших глазах с необыкновенной быстротой превращаться в картиныпейзажи. Цветные мелки будто сами бегали по шершавой бумаге, вырисовывая деревья, траву, тропинки, пышные сливочные облака в небесах и синюю воду.

Мы сидели с раскрытыми ртами и взрывались аплодисментами, когда «виртуоз», закончив очередной лист, раскланивался с чарующей улыбкой.

Казалось, чудесам не будет конца. Раскланявшись, он сменял готовые пейзажи чистыми листами бумаги, и вновь на глазах у нас возникали как бы сами собой невиданной яркости малиновые закаты, избушки в снежных шапках среди сахарно-голубых сугробов, бирюзовые озера с лебедями и апельсиново-лимонные осенние рощи.

Наконец, «виртуоз» приступил к своему коронному номеру. Сдвинув мольберты вплотную, он прикрепил к доскам два свежих листа и стал орудовать обеими руками, правой и левой, малюя одновременно два пейзажа - летний и зимний.

И тут вдруг из первого ряда поднялся сидевший там наш учитель рисования Александр Григорьевич.

Долговязый и тощий, в своей вытертой на локтях бархатной блузе и шнурованных сапогах, он направился к выходу через весь зал. Его седоватая бородка вздрагивала, губы кривились. Выражение нестерпимой обиды, написанное на его худом, обычно едко насмешливом лице, я запомнил надолго и вспоминал не раз впоследствии.

Вспоминал, когда бился над первыми своими этюдами, над каким-нибудь простеньким на взгляд мотивом. Вспоминал, размышляя о непримиримой вражде между ремеслом и искусством. Вспоминал, думая о поверхностной легкости, о заученных приемах, за которыми не кроется ничего действительно важного или хотя бы искреннего и которые тем не менее подкупают порою зрителя так же неотразимо, как подкупила когда-то нас, несмышленышей из трудовой школы, ловкость рук заезжего мастака.

Умение отличить в искусстве настоящее от поддельного, понять разницу между действительной красотой и красивостью - это не простое дело.

Многие полагают, что понимание живописи дается само по себе, не требует никаких усилий. Но это так же неверно, как и то, что ребенок, едва научившийся складывать слоги в слова, может наслаждаться поэзией Пушкина или прозой Тургенева.

Есть дистанция между первой детской песенкой и симфонией Чайковского. Только пройдя эту дистанцию, начинаешь понимать, какие сокровища человеческих чувств кроются в музыке.

В каждом из нас природой заложена способность воспринимать прекрасное. Но эта способность, как и все другие природные способности человека, нуждается в развитии. (517 слов)

По Л. Волынскому

Показать текст целиком

Способность жить не для себя, а для других, следую неутомимому внутреннему желанию помочь. Насколько это ценится обществом? Остались ли еще люди, верные неоплатному долгу перед народом? Над этой проблемой заставляет нас задуматься Б. Л. Васильев - русский писатель.

Человек всегда стремился удовлетворить в первую очередь лишь свои интересы. Однако есть люди, для которых помощь ближнему, верное служение своей профессиии призванию без учета собственных интересов стоят на первом месте. Их "великое терпение"и "неутомимые ноги" находят отклики в сердцах людей. Их любят, уважают, почитают.

Б.Л. Васильев рассказывает нам о докторе Янсене, верно служащей своей профессии-помогать людям. Врачебный и человеческий авторитет доктора был выше, "чем можно себе вообразить в наше время", убеждает нас автор. Янсен был всегда внимательным к больному, люди спрашивали его совета по вопросам быта. Васильев говорит, что такие люди "перестают быть только специалистами", а благодарная молва людей приписывает им "мудрость, граничащую со святостью". Автор хочет убедить нас в том,что люди, подобные Янсену, дарят обществу спасение, физическое и духовное, заставляют поверить, что человек не один на один с бедой и помощь обязательно придет.

Подобную проблему в своем произведении "Триумфальная арка" рассматривает Э.М. Р

Критерии

1 из 1 К1 Формулировка проблем исходного текста
3 из 3 К2

Первыми о кладе, естественно, узнали мальчишки. Оружейный Клондайк ожил: десятки невероятно грязных Томов Сойеров искали свое сокровище. Нас кусали какие-то зловредные жуки, к нам присасывались пиявки, но оторвать нас от поисков было невозможно, пока за это дело не взялась милиция, а случилось это лишь на третий день. Мне досталась русская бердана без приклада, австрийский штык, сломанная офицерская сабля, почти целая пулеметная лента и великое множество самых разнообразных патронов - для винтовок, револьверов, пистолетов. Другим повезло кому больше, кому меньше, - не в этом дело. Важно, что мы сами производили раскопки, отчетливо ощущая не денежную, а неуловимую историческую ценность находок. И это тоже было прекрасным уроком истории.

…Человек живет для себя только в детстве. Только в детстве он счастлив своим счастьем и сыт, набив собственный животик. Только в детстве он беспредельно искренен и беспредельно свободен. Только в детстве все гениальны и все красивы, все естественны, как природа, и, как природа, лишены тревог. Все - только в детстве, и поэтому мы так тянемся к нему, постарев, даже если оно было жестким, как солдатская шинель.

Нет уже тех деревьев, под которыми ухаживал мой отец, - с тоскливой горечью поведал мне как-то один старый человек.

Нет уже тех деревьев, ибо «ВСЕ ПРОХОДИТ», как было написано на перстне царя Соломона. Все - кроме детства. Оно остается в нас пожизненно, потому что если «КТО ТЫ?» - плод взрослой твоей ипостаси, то «КАКОЙ ТЫ?» - творение детства твоего. Ибо корни твои в той земле, по которой ты ползал.

Я везу с ярмарки сокровище, которое не снилось ни королям, ни пиратам. И бережно перебираю золотые слитки воспоминаний о тех, кто одарил меня детством и согрел меня собственным сердцем…

Я не должен был появиться на свет. Я был приговорен, еще не начав жить, родными, близкими, знакомыми и всеми медицинскими светилами города Смоленска. Чахотка, сжигавшая маму, вступила в последнюю стадию, мамины дни были сочтены, и все тихо и твердо настаивали на немедленном прекращении беременности.

А меня так ждали! Войны вырывали мужчин из женских объятий, а в краткие мгновения, когда мужчины возвращались, ожесточение, опасности и стрельба за окном мешали любви и нежности: между мужчиной и женщиной лежал меч, как между Тристаном и Изольдой. Дети рождались неохотно, потому что мужчины не оставались до утра, и женщины робко плакали, провожая их в стылую темень. А смерть меняла одежды куда чаще, чем самая модная модница, прикидываясь сегодня тифом, завтра - случайной пулей, послезавтра - оспой или расстрелом по ошибке. И на все нужны были силы, и на все их хватало. На все - кроме детей. И я забрезжил как долгожданный рассвет после девятилетней ночи.

А маму сжигала чахотка.

И меня и маму спас один совет. Он был дан тихим голосом и больше походил на просьбу:

Рожайте, Эля. Роды - великое чудо. Может быть, самое великое из всех чудес.

Через семь лет после этих негромких слов доктор Янсен погиб. Была глухая дождливая осень, серое небо прижалось к земле, и горизонт съежился до размеров переполненного людьми кладбища. Мы с мамой стояли на коленях в холодной грязи, и моя неверующая матушка, дочь принципиального атеиста и легкомысленной язычницы, жена красного командира и большевика, истово молилась, при каждом поклоне падая лбом в мокрую могилыгую землю. И вокруг, всюду, по всему кладбищу, стояли на коленях простоволосые женщины, дети и мужчины, молясь разным богам на разных языках. А у открытого гроба стоял инвалид - краснознаменец Родион Петров и размахивал единственной рукой с зажатой в кулаке кепкой.

Вот, прощаемся. Прощаемся. Не будет у нас больше доктора Янсена, смоляне, земляки, родные вы мои. Может, ученей будут, может, умней, а только Янсена не будет. Не будет Янсена…

…О, как я жалею, что я - не живописец! Я бы непременно написал серое небо, и мокрое кладбище, и свежевырытую могилу, и калеку-краснознаменца. И - женщин: в черном, на коленях. Православных и католичек, иудеек и мусульманок, лютеранок и староверок, истово религиозных и неистово неверующих - всех, молящихся за упокой души и вечное блаженство не отмеченного ни званиями, ни степенями, ни наградами провинциального доктора Янсена…

Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку, куда входила и неряшливо застроенная Покровская гора. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днем и ночью.

Доктор Янсен смотрел на часы, только когда считал пульс, торопился только к больному и никогда не спешил от него, не отказываясь от морковного чая или чашки цикория, неторопливо и обстоятельно объяснял, как следует ухаживать за больным, и при этом никогда не опаздывал. У входа в дом он долго отряхивал с себя пыль, снег или капли дождя - смотря по сезону, - а войдя, направлялся к печке. Старательно грея гибкие длинные ласковые пальцы, тихо расспрашивал, как началась болезнь, на что жалуется больной и какие меры принимали домашние. И шел к больному, только хорошо прогрев руки. Его прикосновения всегда были приятны, и я до сих пор помню их всей своей кожей.

Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсена был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Уже прожив жизнь, я смею утверждать, что подобные авторитеты возникают стихийно, сами собой кристаллизуясь в насыщенном растворе людской благодарности. Они достаются людям, которые обладают редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого: у него спрашивали, выдавать ли дочь замуж, покупать ли дом, продавать ли дрова, резать ли козу, мириться ли с женой… Господи, о чем его только не спрашивали! Я не знаю, какой совет давал доктор в каждом отдельном случае, но всех известных ему детей кормили по утрам одинаково: кашами, молоком и черным хлебом. Правда, молоко было иным. Равно как хлеб, вода и детство.

Святость требует мученичества - это не теологический постулат, а логика жизни: человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его. Тихого, аккуратного, очень скромного и немолодого латыша с самой человечной и мирной из всех профессий.

Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей. Он знал, что у него мало шансов выбраться оттуда, но не терял времени на подсчет. Внизу были дети, и этим было подсчитано все.

В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управля-лись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании - стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы - таилась притягательная сила этого развлечения. Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись реальные отравляющие вещества, газы, от которых гибли, слепли, сходили с ума их товарищи. Названия этих газов - хлор, фосген, хлорпикрин, иприт - присутствовали и в наших играх, и в разговорах взрослых, и в реальной опасности завтрашних революционных боев. И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку.