Главная › Прогулка › Летят мои кони доктор янсен. Проблема самопожертвования, самоотречения — аргументы и сочинение

Летят мои кони доктор янсен. Проблема самопожертвования, самоотречения — аргументы и сочинение

Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днём и ночью.
Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсе-на был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого. Человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его.
Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей.
В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании - стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы - таилась притягательная сила этого развлечения.
Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись реальные отравляющие вещества.
И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку.
Обычно на бадью становился один, а двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась. Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание мальчишек, сумел вытащить одного и, не отдохнув, полез за вторым. Спустился, понял, что еще раз ему уже не подняться, привязал мальчика к обрывку веревки и потерял сознание. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось.

Так погиб последний святой города Смоленска, ценою своей жизни оплатив жизнь двух мальчиков, и меня потрясла не только его смерть, но и его похороны. Весь Смоленск от мала до велика хоронил своего Доктора.
(455 слов) (По Б. Л. Васильеву. Летят мои кони...)

Озаглавьте текст и перескажите его подробно. Ответьте на вопрос: «Как вы думаете, почему доктора Янсена еще при жизни назвали святым?»
Озаглавьте текст и перескажите его сжато. Выскажите свое впечатление о рассказе.

Портрет Бориса Васильева работы художника С. Зубцова

Чувства автора притупились, и каждый прожитый день становится кирпичиком «между „хочу“ и „могу“». Всё, что автор приобрёл на ярмарке, умещается в его сердце. Теперь ему осталось лишь подвести итоги и перебрать накопленные сокровища-воспоминания.

Родился автор в древнем городе Смоленске. Выросший на берегу Днепра - вечной границе между Востоком и Западом - Смоленск стал последним убежищем людей самых разных национальностей, которые оседали здесь «в виде польских кварталов, латышских улиц, татарских пригородов, немецких концов и еврейских слободок».

И Смоленск был плотом, и я плыл на этом плоту среди пожитков моих разноплемённых земляков через собственное детство.

Во дворе дома, где жил автор, рос огромный, вековой дуб, под которым маленький Боря играл со своими друзьями. Однажды его первая учительница отвела класс к этому дубу и назвала дерево самым старым жителем города. Прикоснувшись к дубу, автор ощутил «вечно живую теплоту Истории».

Много лет спустя автор встречался с молодыми учёными в городе настолько молодом, что в нём не было даже кладбища. Учёные гордились этим и считали, что в век научно-технической революции история не нужна - она ничему не может научить. А автор увидел лишь «город без кладбища и людей без прошлого».

История ‹…› спасает нас от спесивой самоуверенности полузнайства.

Однажды городские власти осушили старинный крепостной ров. Мальчишки начали раскапывать вековые залежи ила и нашли в нём множество разного оружия - от татарской сабли до пулемётной ленты.

Мать автора была больна чахоткой, и врачи настаивали на немедленном прекращении беременности, но женщина последовала совету доктора Янсена и вопреки всему родила сына. Сутулый и худощавый доктор Янсен лечил чуть ли не половину Смоленска и стал для людей не только врачом, но и советчиком.

Святость требует мученичества - это не теологический постулат, а логика жизни.

Жители Смоленска считали доктора Янсена святым, и погиб он как святой - задохнулся в канализационном колодце, спасая упавших туда детей. У могилы доктора стояли на коленях и христиане, и мусульмане, и иудеи...

Возвращаясь с ярмарки, автор задаётся вопросом, зачем человеку столько энергии - и духовной, и физической - при такой недолгой жизни. Физика пятого и шестого классов не открыла Борису этот секрет, и он спросил у отца. «Для работы», - ответил тот, и эти слова «определили весь смысл существования» автора. Наверное, и писателем он стал потому, что верил «в необходимость упорного, ежедневного, исступлённого труда».

Отец Бориса был кадровым военным, красным кавалерийским командиром. Несмотря на годы войны, он не потерял способности восторгаться прекрасным - природой, музыкой, литературой - и привил эту способность сыну. А вот о необходимости и красоте труда он не рассуждал, а просто работал аккуратно и скромно.

Ведь работать, не крича о собственном трудовом рвении, столь же естественно, как есть не чавкая.

Семья автора - двое детей, мама, бабушка и тётя с дочерью - жила на паёк отца и его небольшую зарплату, поэтому Борис с детства привык работать на небольшом огороде у дома. Он до сих пор не понимает, как можно отдыхать, сидя неподвижно и глядя «в полированный ящик на чужую жизнь», ведь его родители, даже отдыхая, что-то мастерили или чинили.

Не может понять автор и «жажду приобретательства», овладевшую современным человеком. В его семье «господствовал рациональный аскетизм»: посуда существовала, чтобы с неё есть, а мебель - чтобы на ней спать, одежда - для тепла, а дом - для жизни. Всю жизнь отец автора ездил на единственном «личном транспорте» - велосипеде.

Единственным «излишеством» в семье Васильевы были книги. Из-за профессии отца Васильевы часто переезжали, и обязанностью маленького Бори была упаковка книг. Он становился на колени перед ящиком с книгами, и ему кажется, что он до сих пор стоит на коленях перед литературой.

Автор вспоминает, что в Смоленске его детства самым распространённым транспортом были ломовые лошади. Ещё раз с лошадьми Борис повстречался через десять лет, когда «выбрался из последнего своего окружения и попал в кавалерийскую полковую школу». Лошадь, на которой он учился, ранило во время авианалёта, и командир эскадрона пристрелил её из милосердия.

В те времена животные были помощниками человека. Автору неприятно, что сейчас они превратились в домашних любимцев и стали живыми игрушками.

У детей старого Смоленска не было большего удовольствия, чем прокатиться зимой на ломовом извозчике. Машин в городе почти не было. В начале 30-х годов штаб, где служил отец автора, списал в утиль три старые машины. Отец Бориса отремонтировал их и создал клуб любителей автодела. С тех пор автор целые дни проводил в старом каретном сарае, где расположился автоклуб.

В автоклубе всегда стояла бочка с бензином, а освещался он керосиновой лампой. Однажды Боря нечаянно раздавил лампу ногой, и бочка загорелась. Рискуя жизнью, отец выкатил бочку из сарая, где она и взорвалась. Никто не пострадал, а отец обозвал Бориса «шляпой» - это было единственное его ругательство, произносимое с разными интонациями.

Каждое лето семья Васильевых выезжала за город на отдых. Отец мог взять машину из клуба, но никогда не позволял себе этого. А ведь не каждый отец устоит перед соблазном прокатить на служебной машине сына в том возрасте, «когда ещё только формируются „можно“ и „нельзя“».

В путешествия отец и сын пускались на велосипедах. Иногда автору кажется: отец не брал машину «с единственной целью: показать, что путь между двумя точками не всегда полезно соединять беспощадной прямой».

Идеализировать своих родителей куда естественнее, чем строго реалистически подсчитывать их недостатки.

Автор вспоминает голодные со впавшими щеками лица своих сверстников. Борис в те послевоенные времена считался счастливчиком - его отцу выдавали хороший паёк и обед для всей семьи два раза в неделю. С тех пор автор никогда не ест на улице - боится увидеть голодный взгляд.

Борис Васильев сравнивает жизнь с горбатым мостом. До середины человек поднимается, не видя будущего; на самой высокой точке оглядывается и переводит дух, а потом начинает спускаться и теряет из виду своё детство. На другом берегу человека встречает старость, там он только незваный гость.

Старость только тогда имеет право на уважение, когда молодость нуждается в её опыте...

Автор родился на стыке двух эпох и видел, как умирала Русь вчерашняя и рождалась Русь завтрашняя, как рушилась старая культура и создавалась новая. Он вырос в «климате праздника», когда ни о чём не думают и не жалеют.

Отец, бабушка и мать автора принадлежали старой, умирающей культуре. Они передали Борису нравственность вчерашнего дня, а улица воспитала в нём нравственность дня завтрашнего. Это двойное воздействие «создало тот сплав, который так и не смогла пробить крупповская сталь».

Особенно сильно повлияла на воспитание Бориса его бабушка, бывшая актриса, легкомысленная фантазёрка с детской душой. Она не обращала внимания на бытовые трудности и часто разыгрывала с внуком плавание Христофора Колумба, построив корабль из кровати и обеденного стола.

Одно время отец Бори увлекался копированием картин. Стены квартиры Васильевых были увешаны копиями «Ивана-царевича на Сером Волке», «Алёнушки», «Богатырей». По вечерам бабушка выбирала одну из картин, сочиняла увлекательную сказку, и картина для мальчика словно оживала.

Бабушка работала билетёршей в кинотеатре. Благодаря этому Боря видел все новинки тогда ещё немого кино. Он относился к фильму, как к канве, по которой «вышивал» свою собственную историю.

Перед своей смертью в 1943 году бабушка, уже долго никого не узнававшая, спросила о внуке, но Борис в это время был на войне.

О маме автор пишет сдержанно. У этой строгой женщины была нелёгкая жизнь. Во время Гражданской войны бойцы решили обеспечить жену красного командира Васильева работой и питанием, но военные чиновники «обеспечили» её работой в инфекционном бараке, где она заболела оспой. Болезнь прошла в лёгкой форме, оставив на лице матери оспинки - память о Гражданской войне. Мама Бориса пережила отца на десять лет. Она дала сыну многое, но он до сих пор не может представить её молодой.

Учился Боря «огорчительно», потому что часто менял школы и не был усидчив. Его спасала хорошая память и «изрядный запас слов». Мальчик забалтывал учителей, рассказывая всё, что знал. Мешала Боре учиться и его «пагубная страсть» к чтению. Прочитанное он пересказывал беспризорникам, упиваясь своей властью над ними.

Я на практике познал то, что много позднее вычитал у Ницше: «Искусство есть форма властвования над людьми...».

В семье Васильевых часто читали вслух, но не приключенческую «литературу низкого пошиба», которой увлекался Боря, а русскую классику. С детства автор усвоил, что «кроме литературы, которую пересказывают в подвалах, существует и литература, которую, образно говоря, читают, сняв шляпу». Он прочёл множество исторических романов, и литература с историей тесно переплелись в его сознании. Сейчас, уезжая с ярмарки, автор не может понять, как можно не любить и не знать родную историю.

На смену приключенческой литературе пришла замечательная серия «ЖЗЛ», благодаря которой Боря научился преклоняться перед героями. К этой серии его приохотил отец. Он же принёс сыну стопку старых карт, на которых тот отмечал маршруты знаменитых мореплавателей. Так автор изучал географию, а военное искусство постиг, рисуя на топографических картах схемы великих битв. В классе восьмом он уже читал «взахлёб» исторические труды и хотел стать историком, но так и не стал им.

Мы не стали мужьями, отцами, дедами. Мы стали ничем и всем: землёй. Потому что мы стали солдатами.

Война стала «обугленным листком биографии» Бориса Васильева.

В седьмом классе автор учился в одной из школ Воронежа. Там ему очень повезло с учительницей русского языка и литературы Марией Александровной Моревой. Она помогла ребятам создать литературный журнал. Вместе с лучшим другом, поэтом Колей, автор строчил приключенческие рассказы, подписывая их броским псевдонимом «И. Зюйд-Вестов» - у Бориса в то время «была склонность к трескучим фразам». Много позже автор дал Колино имя герою своего романа «В списках не значился».

В той же воронежской школе автор стал членом драмкружка. Юные актёры успели сыграть лишь один спектакль, после чего кружок распался. Затем учительница немецкого языка предложила ребятам поставить спектакль «про шпионов», который имел неожиданный успех. Пьесу увидел знаменитый воронежский актёр и пригласил Бориса на репетицию «Гамлета». С этого и началась любовь автора к театру.

Молодость - богатство старости. Её можно растранжирить на удовольствия, а можно и пустить в оборот...

Автор вспоминает, как летом 1940 года он в составе комсомольской бригады собирал урожай в донской станице. Тогда он не подозревал, что год спустя окажется в окружении среди смоленских лесов, и, вместо того, чтобы стать юношей, станет солдатом...

Однажды на пленуме Союза кинематографистов автор объявил вредными все учебные заведения, где учат писать сценарии. Он и сейчас считает, что учиться на киносценариста нужно только приобретя собственный жизненный опыт. Без опыта такое обучение превращается в «выращивание гениев на клумбе», и никакие творческие командировки здесь не помогут.

В 1949 году, когда автор работал инженером-испытателем на Урале, к ним на завод приезжала группа писателей. Комсомольцы тщательно готовились к встрече, поскольку считали писателей самыми проницательными в мире людьми. Сейчас автор знает, что писатель не наделён сверхъестественной наблюдательностью. Он вглядывается только в себя и лепит героев по своему образу и подобию.

Отец автора всегда считал, что сын пойдёт по его стопам и тоже станет кадровым военным. Борис и сам в это верил, и после войны и окончания военной академии долго работал испытателем колёсных и гусеничных машин. Но вскоре он написал пьесу «Танкисты», которую согласились поставить в Центральном театре Советской Армии. На волне успеха автор демобилизовался, чтобы «заняться литературной деятельностью».

Пьесу автора так и не показали. Он пытался писать сценарии, пока не понял, что драматургия - не для него. Свет увидела только одна из написанных им пьес. Всё это нелёгкое время Борис практически ничего не зарабатывал, жил на скромную зарплату жены, но не унывал.

Я всегда верил в собственную мечту исступлённее, чем в реальность, и не продал этой веры на ярмарке, с которой сейчас возвращаюсь.

Затем автор попал на сценарные курсы при главкино, где платили небольшую стипендию. Так Борис попал в кино и познакомился со многими именитыми актёрами и киносценаристами. Однако вскоре выяснилось, что автор не умеет «кинематографически мыслить и даже записывать». Всё, что он писал, было только «плохой литературой».

Автор разуверился в своих способностях. Некоторое время он зарабатывал на жизнь, сочиняя тексты для киножурналов и телепередач. Даже напечатался впервые он не как писатель, а как составитель сценариев для КВН.

Впервые мечта обрела почву, конкретность, пафос, трагизм. Мечта начинала превращаться в мысль, будоражила, вместо того чтобы убаюкивать, лишала сна, тревожила и - злила.

А свою первую повесть автор написал, работая матросом на катере, курсирующем по одному из притоков Волги. В полном соответствии с Зюйд-Вестовым, повесть была названа «Бунт на Ивановом катере», но в журнале её назвали проще - «Иванов катер». С «трескучим» стилем Зюйд-Вестова автору пришлось долго бороться.

Делать то, что лучше всего умеет - писать литературные произведения - Бориса Васильева заставила обида: его не выбрали делегатом на съезд кинематографистов, а затем разгромили его повесть на редколлегии журнала. Он просто решил доказать, что тоже чего-то стоит, и начал писать. Автор признаёт, что без этого разгрома он не написал бы свои лучшие романы, не попал в журнал «Юность» и не познакомился с Борисом Полевым.

В конечном счёте всё самое хрупкое - например, любовь, дети, творчество - рабы слепого случая. Закономерности действительны только для больших чисел...

Отец автора умер в 1968 году, так и не дождавшись успеха сына. Это тихий, интеллигентный человек, остаток жизни проживший на даче под Москвой, старался никому не помешать. Он умер, ни разу не пожаловавшись на мучившую его боль.

Как писателя Бориса Васильева признали только через год после смерти отца. Его писательская зрелость выразилась в том, что он, наконец, понял, о чём должен писать.

С тех пор было много успехов, по романам автора снимали фильмы, ставили спектакли. Было много встреч и интересных знакомств. Всё это автор везёт с ярмарки и жалеет только, что не сбылась его давняя мечта - не удалось ему немного отдохнуть, уж очень быстро летят его кони...

Вопрос: Напишите пожалуйста сжатое изложения70-150 О докторе Янсене из кн. «Летят мои кони...» (Васильев) Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днём и ночью. Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсе-на был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого. Человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его. Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей. В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании - стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы - таилась притягательная сила этого развлечения. Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись реальные отравляющие вещества. И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку. Обычно на бадью становился один, а двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась. Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание мальчишек, сумел вытащить одного и, не отдохнув, полез за вторым. Спустился, понял, что еще раз ему уже не подняться, привязал мальчика к обрывку веревки и потерял сознание. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось. Так погиб последний святой города Смоленска, ценою своей жизни оплатив жизнь двух мальчиков, и меня потрясла не только его смерть, но и его похороны. Весь Смоленск от мала до велика хоронил своего Доктора.

Напишите пожалуйста сжатое изложения70-150 О докторе Янсене из кн. «Летят мои кони...» (Васильев) Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днём и ночью. Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсе-на был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого. Человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его. Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей. В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании - стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы - таилась притягательная сила этого развлечения. Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись реальные отравляющие вещества. И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку. Обычно на бадью становился один, а двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась. Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание мальчишек, сумел вытащить одного и, не отдохнув, полез за вторым. Спустился, понял, что еще раз ему уже не подняться, привязал мальчика к обрывку веревки и потерял сознание. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось. Так погиб последний святой города Смоленска, ценою своей жизни оплатив жизнь двух мальчиков, и меня потрясла не только его смерть, но и его похороны. Весь Смоленск от мала до велика хоронил своего Доктора.

Ответы:

Я уже смутно помню этого худощавого человека, который неутомимо ходил по Смоленску в любую погоду, не зная праздников и выходных. Доктор Янсен всегда жил для людей, говорил правду, терпеливо и самозабвенно исполнял свой врачебный долг перед народом и считался чуть ли не святым. Погиб он героически, мученически, спасая детей из канализационного колодца. В городе у нас часто прорывалась канализация, и тогда рыли большие колодцы, через которые откачивались сточные воды. Мы, мальчишки, поздними вечерами развлекались там, спускаясь в бадьях в эту преисподнюю, заполненную метаном, воображая себя бойцами, идущими в газовую атаку. Однажды верёвка оборвалась, и двое мальчишек рухнули в колодец, обречённые задохнуться там насмерть. Доктор Янсен вытащил одного, затем, не отдохнув, полез за другим, успел привязать к нему верёвку, но сам потерял сознание и не смог спастись. Ценой жизни двоих мальчиков стала жизнь доктора, на похороны которого пришёл весь Смоленск. Такие люди святы не только в жизни, но и в смерти.

Загружено с учебного портала

Доктор Янсен

Я уже очень смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днем и ночью.

Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсена был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого. Человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его.

В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, при помощи которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании - стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы - таилась притягательная сила этого развлечения.

Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись реальные отравляющие вещества.

И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку.

Обычно на бадью становился один, а двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась. Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание мальчишек, сумел вытащить одного и, не отдохнув, полез за вторым. Спустился, понял, что еще раз ему уже не подняться, привязал мальчика к обрывку веревки и потерял сознание. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось.

По Б. Васильеву

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Новый житель

Неприятности начались в конце лета, когда в старом деревенском доме появилась кривоногая такса Фунтик. Фунтика привезли из Москвы.

Однажды черный кот Степан сидел, как всегда, на крыльце и, не торопясь, умывался. Он лизал растопыренную пятерню, потом, зажмурившись, тер изо всей силы обслюненной лапой у себя за ухом. Внезапно Степан почувствовал чей-то пристальный взгляд. Он оглянулся и замер с лапой, заложенной за ухо. Глаза Степана побелели от злости. Маленький рыжий пес стоял рядом. Одно ухо у него завернулось. Дрожа от любопытства, пес тянулся мокрым носом к Степану: хотел обнюхать этого загадочного зверя.

Ах, вот как!

Степан изловчился и ударил Фунтика по вывернутому уху.

Война была объявлена, и с тех пор жизнь для Степана потеряла всякую прелесть. Нечего было и думать о том, чтобы лениво тереться мордой о косяки рассохшихся дверей или валяться на солнце около колодца. Ходить приходилось с опаской, на цыпочках, почаще оглядываться и всегда выбирать впереди какое-нибудь дерево или забор, чтобы вовремя удрать от Фунтика.

У Степана, как у всех котов, были твердые привычки. Он любил по утрам обходить заросший чистотелом сад, гонять со старых яблонь воробьев, ловить желтых бабочек-капустниц и точить когти на сгнившей скамье. Но теперь приходилось обходить сад не по земле, а по высокому забору, неизвестно зачем обтянутому заржавленной колючей проволокой и к тому же такому узкому, что временами Степан долго думал, куда поставить лапу.

Вообще в жизни Степана бывали разные неприятности. Однажды он украл и съел плотицу вместе с застрявшим в жабрах рыболовным крючком - и все сошло, Степан даже не заболел. Но никогда еще ему не приходилось унижаться из-за кривоногой собаки, похожей на крысу. Усы у Степана вздрагивали от негодования.

Один только раз за все лето Степан, сидя на крыше, усмехнулся.

Во дворе, среди курчавой гусиной травы, стояла деревянная миска с мутной водой, в нее бросали корки черного хлеба для кур. Фунтик подошел к миске и осторожно вытащил из воды большую размокшую корку.

Сварливый голенастый петух, прозванный Горлачом, пристально посмотрел на Фунтика одним глазом. Потом повернул голову и посмотрел другим глазом. Петух никак не мог поверить, что здесь, рядом, среди бела дня происходит грабеж.

Подумав, петух поднял лапу, глаза его налились кровью, внутри у него что-то заклокотало, как будто в петухе гремел далекий гром. Степан знал, что это значит, - петух разъярился.

Стремительно и страшно, топая мозолистыми лапами, петух помчался на Фунтика и клюнул его в спину. Раздался короткий и крепкий стук. Фунтик выпустил хлеб, прижал уши и с отчаянным воплем бросился в отдушину под дом.

Петух победно захлопал крыльями, поднял густую пыль, клюнул размокшую корку и с отвращением отшвырнул ее в сторону: должно быть, от корки пахло псиной. Фунтик просидел под домом несколько часов и только к вечеру вылез и сторонкой пробрался в комнаты, обходя петуха. Морда у него была в пыльной паутине, к усам прилипли высохшие пауки. (455 слов)

По К. Паустовскому

О способности воспринимать прекрасное

«Художник обязан скрыть от публики те усилия, которых ему стоит произведение, - писал И. Крамской. - Свобода и легкость - непременное наслаждение зрителя».

Но легкость легкости рознь. Размышляя об этом, думая о сложной взаимосвязи между художником и зрителем, я вспоминаю еще одну сцену из далеких дней моего детства.

Как-то в школе нам объявили, что приехал и выступит перед нами столичный художниквиртуоз. Что означали эти слова, никто как следует не понимал. Но тем сильнее разъедало нас любопытство.

После уроков все собрались в зале. Школьный сторож Кузьма вынес на сцену столик, два мольберта с поставленными на них чертежными досками, толстую стопку александрийской бумаги.

Затем появился сам «виртуоз». Это был полный румяный мужчина в чесучовой1 блузетолстовке, с кудрями до плеч и выпуклыми глазами, сизыми, как слива. Он вышел, неся в руке лакированный плоский ящик, живо раскланялся, поставил ящик на стол, щелкнул медными застежками и раскрыл его жестом циркового фокусника. В ящике рядами лежали цветные палочки-мелки.

«Виртуоз» закрепил кнопками к доскам два листа бумаги, затем опять-таки жестом фокусника набрал полную горсть мелков, и тут начались чудеса.

Листы бумаги стали на наших глазах с необыкновенной быстротой превращаться в картиныпейзажи. Цветные мелки будто сами бегали по шершавой бумаге, вырисовывая деревья, траву, тропинки, пышные сливочные облака в небесах и синюю воду.

Мы сидели с раскрытыми ртами и взрывались аплодисментами, когда «виртуоз», закончив очередной лист, раскланивался с чарующей улыбкой.

Казалось, чудесам не будет конца. Раскланявшись, он сменял готовые пейзажи чистыми листами бумаги, и вновь на глазах у нас возникали как бы сами собой невиданной яркости малиновые закаты, избушки в снежных шапках среди сахарно-голубых сугробов, бирюзовые озера с лебедями и апельсиново-лимонные осенние рощи.

Наконец, «виртуоз» приступил к своему коронному номеру. Сдвинув мольберты вплотную, он прикрепил к доскам два свежих листа и стал орудовать обеими руками, правой и левой, малюя одновременно два пейзажа - летний и зимний.

И тут вдруг из первого ряда поднялся сидевший там наш учитель рисования Александр Григорьевич.

Долговязый и тощий, в своей вытертой на локтях бархатной блузе и шнурованных сапогах, он направился к выходу через весь зал. Его седоватая бородка вздрагивала, губы кривились. Выражение нестерпимой обиды, написанное на его худом, обычно едко насмешливом лице, я запомнил надолго и вспоминал не раз впоследствии.

Вспоминал, когда бился над первыми своими этюдами, над каким-нибудь простеньким на взгляд мотивом. Вспоминал, размышляя о непримиримой вражде между ремеслом и искусством. Вспоминал, думая о поверхностной легкости, о заученных приемах, за которыми не кроется ничего действительно важного или хотя бы искреннего и которые тем не менее подкупают порою зрителя так же неотразимо, как подкупила когда-то нас, несмышленышей из трудовой школы, ловкость рук заезжего мастака.

Умение отличить в искусстве настоящее от поддельного, понять разницу между действительной красотой и красивостью - это не простое дело.

Многие полагают, что понимание живописи дается само по себе, не требует никаких усилий. Но это так же неверно, как и то, что ребенок, едва научившийся складывать слоги в слова, может наслаждаться поэзией Пушкина или прозой Тургенева.

Есть дистанция между первой детской песенкой и симфонией Чайковского. Только пройдя эту дистанцию, начинаешь понимать, какие сокровища человеческих чувств кроются в музыке.

В каждом из нас природой заложена способность воспринимать прекрасное. Но эта способность, как и все другие природные способности человека, нуждается в развитии. (517 слов)

По Л. Волынскому

Сочинение

К сожалению, в наше время очень редко можно встретить человека, искренне и безвозмездно готового несмотря ни на что оказать помощь нуждающемуся. В своем тексте Б.Л. Васильев поднимает проблему самопожертвования.

Анализируя её, автор приводит в пример историю доктора Янсена, немолодого человека, обладавшего «редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе». Писатель обращает наше внимание на то, каким чудесным доктором был главный герой, какой высокий авторитет он имел и на какие чудеса он был способен: доктор Янсен спас из колодца детей, сам при этом задохнувшись. Автор делает акцент на том, что в действиях врача не было излишней обдуманности: он сразу осознал, на что идет и что его ждет – «Внизу были дети, и этим было подсчитано все».

Автор считает, что жертвовать собой ради благополучия, спасения других способен только человек, по-настоящему любящий людей.
Я полностью согласна с мнением Б.Л. Васильева и тоже считаю, что самопожертвование – это чистая, искренняя и безвозмездная любовь ко всем людям. Только добрый и честный человек способен жертвовать собой ради других.

В романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» автор выражает проблему самопожертвования через образ Сони Мармеладовой. Эта девушка была способна на невероятные жертвы ради близких людей: будучи ребенком из неблагополучной семьи, Соня росла в полной нищете, и поэтому была готова жить «по желтому билету» ради того, чтобы её близкие не голодали. А позже, встретив главного героя, Родиона Раскольникова, девушка не раздумывая отправляется за ним на каторгу и там заботится о нем и о других каторжниках, желая облегчить им их участь. Соня Мармеладова искренне любила людей и видела в них только самое лучше, а поэтому была готова пойти ради них на любые жертвы.

А.М. Горький в своем рассказе «Старуха Изергиль» на примере одного из героев также показывает, на что способны истинные альтруисты. Данко является примером человека, готового безвозмездно оказывать помощь другим. Он был готов в прямом смысле убить себя, чтобы спасти людей от неминуемой смерти: вытащив из своей груди яркое, пылающее сердце, герой освятил толпе людей путь через весь лес, тем самым помогая ей выбраться и выжить. Данко понимал, что сам он после этого погибнет, однако его любовь к людям была настолько сильна, что смерть ради них казалась ему долгом, необходимостью.

Таким образом, можно сделать вывод, что личностей, искренне любящих людей, личностей, способных жить не для себя, а для других, с течением времени становится все меньше. Однако существуют еще люди, которые, подобно доктору Янсену, способны на самопожертвование – о них не кричат, но их любят и ценят.