Лифшиц михаил александрович. Михаил лифшиц Михаил лифшиц

Михаил Александрович Лифшиц

Лифшиц Михаил Александрович – теоретик и историк культуры, доктор философских наук. В 1923 году поступил в Высший художественно-технический институт. Преподавательскую и научную работу по философии в вузах и научных учреждениях Москвы вел с 1925 года. Участник Великой Отечественной войны. С 1963 года – ст. н. с. Института истории искусств. Действительный член Академии художеств СССР. Выступал против социологического вульгаризаторства и против модернизма. В 50–60-х годах участвовал в дискуссиях о реализме, защищал его как образное выражение правды, общественного идеала, раскрываемого в конкретной форме. В дискуссии об идеальном (60 – нач. 80-х годах) поддерживал и развивал социально-историческую концепцию. В трудах о Гегеле, Винкельмане, Лессинге, Толстом и др., в исследованиях об античной мифологии разрабатывал диалектическую концепцию культуры.

Новая философская энциклопедия. В четырех томах. / Ин-т философии РАН. Научно-ред. совет: В.С. Степин , А.А. Гусейнов , Г.Ю. Семигин. М., Мысль, 2010, т. II, Е – М, с. 398-399.

Лифшиц Михаил Александрович (10(23).07.1905, Мелитополь - 20.09.1983, Москва) - философ, литературовед, искусствовед и публицист. Д-р философских наук, действительный член академии художеств СССР. Участник Великой Отечественной войны. В 1923-1925 годы учился во ВХУТЕМАСе. С 1925 года занимался преподавательской и научной работой. Круг его исследовательских интересов весьма широк: немецкая (прежде всего классическая) философия, наследие Маркса и Ленина, эстетика, этика, теория литературы и искусства, диалектика познания (теория отражения, онтогносеология), анализ западной культуры и др. Работы Лифшица 30-х годов, посвященные изучению взглядов Винкельмана, Гегеля, Маркса и Ленина, вошли в книгу «Вопросы искусства и философии» (1935). В эти же годы им составлены антологии «Карл Маркс и Фридрих Энгельс об искусстве» (1937) и «Ленин о культуре и искусстве» (1938). Благодаря первой общественность была ознакомлена с Марксовой критикой уравнительного коммунизма, отрицающего «личность человека».

Лифшиц активно участвовал в литературно-эстетическом процессе и дискуссиях в стране. Выступал против вульгарного социологизма с его односторонним подходом к творчеству (усматривающего, напр.. в произв. Гоголя апологию «обновленного феодализма»). В защиту подлинного реализма («Литературоведы о реализме», 1957), с критикой модернизма («Почему я не модернист?», 1966, 2009) и либерализма («Либерализм и демократия», 1968), прокладывающего, по его мнению, дорогу своей противоположности - псевдопатриотизму и великодержавности. Социальной основой тоталитарных режимов XX века считал слияние «темного демократизма» мелкобуржуазных слоев с иррационализмом интеллектуальной элиты, авангардистской богемы. Альтернативу этому Лифшиц видел в объединении всего «производительного населения», независимо от взглядов и убеждений, против злоупотребления властью манипуляторов сознанием. В течение жизни разрабатывал «онтогносеологию» и «теорию тождеств». Логоцентризму и линейности идеалистической диалектики противопоставлял реальную диалектику циклов движения и развития («У меня, - писал Лифшиц - две формы тожества или два типа единства противоположностей; дифференциал между ними»). Понятия «истинной середины», «дифференциала» и органического синтеза у Лифшица исключают релятивизм и иррационализм, ведут к классике (к образцу, реальному абсолюту), в т. ч. и в объективном мире, к его центру, каким является человек. В диалоге со своим другом и единомышленником Ильенковым отстаивал концепцию идеального, рассматривал его как реальное свойство бытия, как «максимум всех вещей», присущий не только обществу, но и природе. Природа без человека не полна, она движется «к себе» в деятельности человека, «она мыслит и чувствует себя нами». Будущее «царство свободы» - это «стихийная разумность» и «разумная стихия», гармония человека с разбуженными им силами объективного мира. Философские идеи Лифшица не нашли законченной систематической формы. Из научного архива Л. опубликованы: «Поэтическая справедливость» (1993), «Очерки русской культуры» (1995), «Диалог с Э. Ильенковым. Проблема идеального» (2003), «Что такое классика? Онтогносеология. Смысл мира. «Истинная середина» (2004). Оказал влияние на мн. философов, литературоведов и искусствоведов.

В. Г. Арсланов

Русская философия. Энциклопедия. Изд. второе, доработанное и дополненное. Под общей редакцией М.А. Маслина. Сост. П.П. Апрышко , А.П. Поляков. – М., 2014, с. 333.

Сочинения: Собр. соч.: В 3 т. М., 1984-1988; Против вульгарной социологии. Критические заметки. 1936; Кризис безобразия (совм. с Л. Я. Рейнгардт). М., 1968; Искусство и современный мир. 1978; Мифология древняя и современная. М., 1980; Либерализм и демократия. Философские памфлеты. 2007; Надоело: В защиту обыкновенного марксизма. М.. 2012; О Гегеле. М., 2012.

Литература: Михаил Александрович Лифшиц (Сер. «Философия России второй половины XX века»). М., 2010.

Михаил Александрович Лифшиц (23 июля 1905 года, Мелитополь - 20 сентября 1983 года, Москва) - одно из самых загадочных и парадоксальных явлений советской эпохи.

Философ, эстетик, публицист он приобрел широкую и скандальную известность как обскурант и мракобес, как гонитель всего прогрессивного в искусстве, после того как опубликовал 8 октября 1966 года в Литературной газете свой памфлет против современного искусства "Почему я не модернист?". Резонанс этой публикации был колоссален, но он бледнеет рядом со славой, которую принесла Лифшицу вышедшая двумя годами позже книга "Кризис безобразия" (М., 1968), эта библия антимодернизма.

Русская национальная философия (собрание трудов и материалов об их создателях).

Сочинения:

Вопросы искусства и философии. М., 1935;

Великий французский просветитель. – «Новый мир», 1953, № 6;

«Философия жизни» И.Видмара. – Там же, 1958, № 12;

В мире эстетики. – Там же, 1964, № 2;

Либерализм и демократия. – «ВФ», 1968, № 1;

Эстетика Гегеля. – Там же, № 4;

Интеллигенция и народ. – В кн.: Проблемы рабочего движения. М., 1968;

Карл Маркс. Искусство и общественный идеал. М., 1972;

Критические заметки к современной теории мифа. – «ВФ», 1973, № 8, 10;

Искусство и современный мир. М., 1973;

К спорам о природе искусства. – «Художник», 1974, № 11;

Лессинг и диалектика художественной формы. – «ВФ», 1979, № 9;

Мифология древняя и современная. М., 1980;

Об идеальном и реальном. – «ВФ», 1984, № 10;

Эстетика Гегеля. – В кн.: Эстетика Гегеля и современность. М., 1984;

Собр. соч. в 3 т. М., 1984–1988;

Сейчас нам кажется, что истины не... (из неопубликованных статей). – «Свободная мысль», 1992, № 6.

Литература:

Михаил Александрович Лифшиц (Сер. «Философия России второй половины XX века»). М., 2010.

Известный диссидент и литературовед Лев Копелев в письме к автору книги назвал его протопопом Аввакумом нового эстетического старообрядчества. Сказано неплохо. Действительно, "Кризис безобразия" написан с энергией и литературной выразительностью достойной великого раскольника 17 века. Материалы дискуссий и круглых столов, посвященных анафеме "Кризиса" и ее автора, Лифшиц аккуратно складывал в папку с надписью "Хор невылупившихся птенцов", иногда давая названия и отдельным материалам. На распечатке одного из общественных осуждений он написал: "Мыши кота хоронили".

Юмор не покидал этого "главного теоретика Суслова", хотя время становилось все менее и менее смешным. Когда Солженицын назвал в одной из своих книг Лифшица ископаемым марксистом, тот в присущей ему манере ответил, что ископаемые бывают полезные, и уж лучше быть ископаемым марксистом, чем ископаемым защитником реставрации Бурбонов.

Сегодня в текстах доброго, старого советского времени заметны оттенки, которые были плохо различимы на плоском фоне позднесоветской пропаганды. Лифшиц умел ценить мыслителей, представляющихся слишком простыми тем, кто не способен слышать нюансы интонации. Вот что пишет он об одном из них: "Но пора уже понять, что Чернышевский писал умно, с тонкой, иногда почти неразличимой иронией, притворяясь ради исследования истины простаком, как Сократ, или эпатируя своих современников резкими суждениями, чтобы разбудить их от долгого сна". ("Искусство и современный мир", М., 1978, с. 7.)

Стоицизм, с которым автор "Кризиса" встречал, чтобы мягко выразиться, непонимание, был подготовлен всей его биографией. По сути, она представляет собой непрерывный и острейший конфликт независимой интеллектуальной позиции с модернистами-новаторами, с одной стороны, и ортодоксами, с другой. В своей иронической, а часто и сатирической манере, он расправлялся с теми и другими, выбирая для атак время, наименее подходящее с житейски-прагматической точки зрения. Конечно, споры 1970-х годов, должны были казаться Лифшицу детским лепетом, по сравнению с теми дискуссиями, в которые он был втянут уже с середины 1920-х годов, и в которых, как он однажды заметил, аргументация напоминала звук падающий мины, привет с того света.

Уже первый программный текст Лифшица 1927 года под названием "Диалектика в истории искусства" с его предельно заостренными формулировками ("Вопреки ходячим фразам нашего века абсолютная красота существует так же, как абсолютная истина"), носит сознательно шокирующий характер. Особенно учитывая время и тот факт, что его 22 летний автор учится в это время во ВХУТЕМАСе - ВХУТЕИНе, куда он поступил в 1923 году, как художник, овладевший тайнами авангардистской живописи. Переживший внутренний кризис модернизма и обратившийся к традициям реалистической классики в нужное время и в нужном месте, Лифшиц обвиняется в "правом уклоне в искусстве" и резко расходится со своими учителями. С 1929 года дальнейшая учеба становится для него невозможной. Но школа, пройденная у Павла Флоренского и Давида Штеренберга, не пропала даром. В советское время, Лифшиц оставался единственным автором, писавшим против современного искусства, с пониманием своего предмета.

В том же 1927 году Лифшиц, изучающий самостоятельно немецкий язык, делает открытие, что у Маркса была своя система эстетических взглядов, чего тогда не подозревал никто. Он начинает собирать материалы к антологии "Маркс и Энгельс об искусстве", выходящей в 1933, 1938, 1957, 1967, 1976, 1983 годах. В 1938 году он издает антологию "Ленин о культуре и искусстве". По сути, он в одиночку создает марксистско-ленинскую эстетику, впрочем, отличающуюся от того, что преподавалось под этим именем в СССР как земля от неба.

С 1929 года Лифшиц работает в Институте Маркса и Энгельса, с 1930 года в созданном там кабинете философии истории. Для того чтобы понять, как позиция Лифшица выглядела уже не со стороны новаторов, но со стороны ортодоксальной, приведем один замечательный документ, опубликованный в последнее время. Это письмо будущего академика П. Юдина новому директору института В. Адоратскому о кабинете философии истории и о работающих там Лукаче и Лифшице. (См. А. С. Стыкалин. "Дьердь Лукач - мыслитель и политик". М., 2001, с. 79.) "В задачу этого кабинета входила работа над историческим материализмом. Но об истмате они и не думали. Там всего есть несколько случайных книжек по истмату.… Ни одна из проблем марксизма не разрабатывалась, не говоря уже об изучении ленинизма. Ни в одном из перечисленных кабинетов нет ни единой книжки Ленина или о Ленине. В философском кабинете есть отдел по современной философии. Собраны все идеалисты-мракобесы (Шпенглер, Гуссерль, Шпет т т.д.), но к числу современных философов руководителями кабинета Ленин не причислялся".

Так начинались 1930-е годы. Главное десятилетие в жизни Михаила Лифшица. Эпоха, когда были сформулированы его основные идеи, к более детальной разработке которых, он обратился только уже в конце жизни. В 1935 году он публикует книгу "Вопросы искусства и философии", сборник его важнейших текстов по истории общественной мысли и, как он сам выражался, "вопросов искусства в широком смысле слова". В эти годы приходилось держаться "на почтительной дистанции от вопросов столь серьезных, как первичность материи и вторичность духа". "Более свободным казалось минное поле искусства и литературы, чем мы и занимались с дерзостью, по тем временам неслыханной, вызывая удивление обычных литературных дельцов и других прохиндеев", как написал Лифшиц в одном из своих последних текстов. ("Диалог с Эвальдом Ильенковым". М., 2003, с. 20.) Закачивались 1930-е не менее драматично, чем начинались. К 1937 году литературная активность Лифшица почти останавливается. В 1941 году он уходит на фронт.

Лучшие дня

Эпоха борьбы с космополитизмом, не миновавшей и Лифшица, в некоторых его текстах (а он не любил писать мемуары) находит глухой отзвук. "После войны многое изменилось, и время было нелегкое. По возвращении с военной службы я чувствовал себя вполне забытым, где-то на дне, а надо мной была океанская толща довольно мутной воды. Это, разумеется, вовсе не жалоба - никто не знает заранее, что человеку хорошо или плохо. При всех своих понятных читателю жизненных неудобствах столь незавидное положение было для меня отчасти благоприятно, если не сказать большего". ("Диалог с Эвальдом Ильенковым". М., 2003, с. 14.)

Начало того, что принято называть оттепелью, было отмечено публикацией в "Новом мире" статьи Лифшица "Дневник Мариэтты Шагинян" (1954. №2), памфлета, в котором он дал портрет сталинской интеллигенции с ее пустозвонством, с поразительным сочетанием эпического восторга с безразличием и равнодушием к делу. Портрет был блестящий, хотя сам предмет и не был слишком красив. Лифшиц однажды привел слова Гёте о Лессинге, сказавшего, что писатели эпохи Лессинга живут как насекомые в янтаре.

Лессинг молчал о философии, как пишет Лифшиц: "не брался за такие темы и был прав, хотя отсюда вовсе не следует, что он был счастлив. Напротив, как сказал тот же Гете, Лессинг был очень несчастлив, вследствие ничтожности предметов, которыми ему пришлось заниматься, и потому что эти занятия были связаны с постоянной полемикой". ("Искусство и современный мир", М., 1978, с. 8.) Резонанс от публикации в "Новом мире" был не меньший, чем спустя 14 лет от "Кризиса безобразия". В официальных отзывах Лифшица обвиняли в "нездоровом, мещанском нигилизме", в том, что "на тридцать седьмом году нашего пути" он ставит под сомнение социалистические идеалы, в снобизме и проповеди антипатриотических концепций. Лифшица исключают из партии. После всех этих приключений, хор невылупившихся птенцов, уже не мог слишком испугать.

При жизни Михаила Александровича его книг было опубликовано очень немного. Трехтомник вышел уже после смерти в 1984-1987 годах. Книга "В мире эстетики" в 1985 году. И если что-то происходило в жизни автора невпопад, то эти посмертные публикации стали апогеем несвоевременности. На дворе уже шумели другие времена. Публику темы русской революционной демократии, марксизма, наследия Ленина и наследия 1930-х годов, коли и волновали, то только в самом негативном смысле. Выдумать более непопулярные темы, чем оглавление этих книг, было невозможно. Говоря о своих идеях, Лифшиц спрашивал "Имело ли это какое-нибудь практическое значение? Если говорить о реальном ходе жизни - почти никакого". ("В мире эстетики". М., 1985, с. 310.) Если так было в 1930-е, чего уж говорить о конце 1980-х.

Но уже 1990-е приносят некоторые изменения. Бескомпромиссность и радикализм позиции Лифшица в неприятии общества классовой эксплуатации и тотального отчуждения, вместе с искусством, являющемся его производной, начинают вызывать все больший интерес. Приход капитализма (известного ранее лишь из литературных источников) в его наиболее оголтелых формах заставляет перечитать тексты Лифшица новыми глазами. В 1991 году появляется публикация его текста в журнале о современном искусстве - "Конец ХХ века". (Издание началось и закончилось, как и многие инициативы тех лет, единственным номером). В 1993 году, первый номер ультраавангардного тогда "Художественного Журнала" (здравствующего и поныне) публикует текст Лифшица "Улыбка Джоконды". В газете Коммерсантъ - daily от 29 сентября 1993 года появляется заметка "Михаил Лифшиц дождался своего читателя" (Памяти марксистской эстетики), принадлежащий автору этих строк. Ниже он приводится полностью.

"Вчера в Академии художеств состоялось заседание, посвященное десятилетию со дня смерти действительного члена Академии художеств СССР, крупнейшего теоретика и едва ли не создателя марксистско-ленинской эстетики Михаила Лифшица. До недавнего времени это имя прочно ассоциировалось с гонениями на малейшие отступления от реализма и было синонимом консерватизма и мракобесия. Заседание, посвященное памяти последнего марксиста России, осталось незамеченным даже в стенах самой Академии. Присутствующих можно было пересчитать по пальцам. Как ни странно, среди них оказались и представители наиболее радикальных течений в современном искусстве, для которых Лифшиц неожиданно стал актуален. Своим опытом прочтения Лифшица по просьбе "Ъ" делится московский художник Дмитрий Гутов.

"Нужно непоколебимо верить в себя, чтобы решиться на презрение к тому, чем ты кажешься", - написал Лифшиц о Вольтере, но это в полной мере относится и к нему самому. Для всех он был символом конформизма. Сегодня же поражает своим предельным нонконформизмом. Само существо его идей откровенно вызывающе для ХХ века. Лифшиц, вопреки общепризнанным фактам утверждал, что в истории есть смысл, что общественный идеал - не утопия, что объективная истина существует, а красота имеет объективные критерии. Релятивизм он еще в юности объявил диалектикой дураков. Авангардизм он отвергает в 20-е годы, обучаясь в рассаднике авангардизма - ВХУТЕМАСЕ, в 30-е поддерживает Андрея Платонова, читает лекции по древнерусскому искусству и спасает от уничтожения иконы. В начале 60-х советует Твардовскому опубликовать повесть "Один день Ивана Денисовича", еще никому не известного учителя математики из Рязани. Против модернизма он начинает выступать только тогда, когда всякая статья на эту тему была уже абсолютно неприличной.

Ни один любознательный молодой человек не прошел в ту эпоху мимо его книг, служивших редким и ценным источником информации о современном искусстве, но факты извлекались из его сочинений при полном игнорировании авторского комментария. Впрочем, Лифшиц хорошо знал, что не будет услышан. В советской действительности, где не существовало критериев для интеллектуальных позиций, где левые всегда назывались правыми и наоборот, Лифшица всегда понимали неправильно. Независимость мыслителя воспринималась зависимостью от власть имущих, безупречность нравственной позиции - цинизмом, интеллектуальная яркость - глупостью. Даже стилистическое совершенство и демократическая ясность его текстов оборачивались аристократической недоступностью.

В 60-е годы он называет свой эстетический трактат в защиту марксизма (изданный недавно тиражом 300 экз.) "На деревню дедушке". Он бросает вызов времени и тогда, когда дает своему самому знаменитому антимодернистскому сборнику демонстративное название "Кризис безобразия". И оно, при всей его эмоциональности, есть академически строгий научный термин, обозначающий явление, противоположное "расцвету прекрасного", то есть классике. С подобным определением современного искусства можно только согласиться.

Название другого знаменитого текста - "Почему я не модернист?" - отсылает к памфлетам Бертрана Рассела "Почему я не христианин" и "Почему я не коммунист". "Феноменология консервной банки" одновременно напоминает о влиятельном философском течении и о "Феноменологии духа" Гегеля, где на месте духа оказывается банка супа Campbell с ее густым американизмом - прославленный шедевр Энди Уорхола. Надо хорошо представлять себе механизмы современной культуры, чтобы оценить, насколько прав Лифшиц, описывая их как род биржевой игры, как особую отрасль промышленности, необходимую в сложном укладе современной жизни. Он справедливо обвиняет модернизм в недостаточности и мнимости его нонконформизма. В том, что, становясь в агрессивную позу против тотальной лжи действительности, он сам становится частью этой лжи, а его поза - хорошо оплачиваемым товаром.

Лифшиц, окруженный новейшими произведениями европейской философской мысли, получавший (вероятно, единственный в стране) свежую периодику по авангардному искусству, всегда жил в кругу проблем, только сегодня становящихся нашим достоянием. Прекратив свое коматозное состояние, марксизм получает шанс отделиться от доставшей всех грубой пародии на самое себя. Настает время всерьез взяться за изучение эстетики по Лифшицу. Интерес к его трудам свидетельствует о том, что мы приближаемся к обществу процветания, в котором (как это происходит на Западе) марксизм остается популярным. Отныне мы имеем шанс реально познакомиться с предметом марксистской критики".

Сегодня ситуация уже качественно иная. "Шанс реально познакомиться с предметом марксистской критики" превратился за 10 лет в неизбежность, не миновавшую никого. К тому же за эти годы выросло новое поколение, не имеющее никакого физического представления о советском прошлом, не пережившее идеологического насилия, поколение без предубеждений и без иллюзий. Оно имеет свой шанс, прочитать тексты Лифшица без отягчающих обстоятельств (может быть, впервые с момента их написания), чтобы усвоить одну из его идей: бывают обстоятельства, когда выхода нет. Он должен быть создан.

В поисках гармонии. Искусствоведческие работы разных лет Дмитриева Нина Александровна

М.А. Лифшиц

М.А. Лифшиц

В недавнем прошлом советские гуманитарии – философы, историки, филологи, экономисты, искусствоведы, критики – все поголовно были или считались марксистами. Они всосали марксизм-ленинизм с молоком матери и приняли его как данность, не имеющую альтернативы.

Тем не менее за всю свою жизнь я знала только одного воистину убежденного, глубоко искреннего марксиста – Михаила Александровича Лифшица. Наверно, были и другие, но мне не встречались. Я не хочу сказать, что остальные только прикидывались марксистами, – нет, тут были самые разнообразные варианты. Во всяком случае, в среде искусствоведов и эстетиков, мне больше знакомой, я не могу вспомнить ни одного из сколько-нибудь серьезных людей, стоявших «на платформе» марксизма, кто бы не был склонен сойти с платформы хотя бы одной ногой, если бы позволили обстоятельства. Сейчас многие так и сделали. Не думаю, что все они раньше были или теперь стали сознательными приспособленцами. Люди со временем и под влиянием времени пересматривают свои установки, это более чем естественно. Неестественно положение, когда изменять взгляды запрещено. Но М.А. Лифшиц, то ли благодаря своему выдающемуся интеллекту, то ли вопреки ему, не был расположен меняться. Может быть, в этом заключалась его трагедия.

Его научная судьба сложилась парадоксально. Будучи непоколебимым марксистом-ленинистом и живя в обществе, где марксизм-ленинизм был своего рода религией, Лифшиц не пользовался доверием жрецов этой религии. Не знаю, может быть, уже сам блеск его ума отпугивал идеологическое руководство: где ум, там и ересь. Его только что не арестовывали, но всячески придерживали и задвигали в тень. Еще до войны я своими глазами читала в газете объявление о дне защиты его докторской диссертации, но по неясным причинам защиту отложили на многие десятилетия. Когда шли атаки на «Новый мир» Твардовского, в ряду главных ошибок журнала числилась статья Лифшица. Вообще его выступления в печати в лучшем случае замалчивались, в худшем получали полуофициальную отповедь. В итоге его научная карьера оказалась сломленной. В последние свои годы он нашел тихое пристанище под крылом Академии художеств – думаю, не от хорошей жизни. Нынешнему поколению «ортодоксальный марксист» может представиться воинствующим фанатиком или скучным начетчиком. Ни тот ни другой стереотип к Лифшицу не подходит. Скорее, это был человек аристократического склада. Мне почему-то всегда казалось, что он был бы вполне на своем месте где-нибудь среди французских энциклопедистов XVIII века, Дидро или Монтескье, одновременно моралистов и острословов, аристократов и вольнодумцев. Может быть, даже в напудренном парике, но с небрежно распахнутым воротом.

Вероятно, сейчас уже немногие помнят Лифшица в те годы, когда восходила его ненадежная звезда. Мрачные годы – конец тридцатых. Я училась тогда в ИФЛИ на отделении искусствоведения. В отличие от филологов, у меня не осталось каких-либо романтических воспоминаний об этом учебном заведении, хотя оно было, конечно, не хуже, а должно быть, и лучше других. У нас были совсем неплохие учителя, знающие свое дело (свой «предмет»), по мере возможности объезжающие стороной заминированные идеологические поля. Мы были сравнительно в лучшем положении, чем следующее, послевоенное поколение студентов. Нам еще давали читать труды таких авторов, как Вёльфлин, позже изъятые из употребления за иностранность, буржуазность и формализм. Борьба с формализмом в отечественном искусстве уже велась, но в относительно приличном тоне, проработочный стиль еще не набрал полную силу.

Время от времени кого-нибудь из педагогов арестовывали – не за идеологические диверсии, а за что-то никому неведомое. На ученом совете устраивалось ритуальное отмежевание от «врага народа»: выступали его вчерашние коллеги, впрочем довольно вяло, без партийной страсти. Преподавателя древнерусского искусства, почтенного профессора А.И. Некрасова арестовали в тот день, когда он должен был принимать экзамены. Мы пришли на экзамен, долго ждали, в десятый раз просматривая шпаргалки, наконец кто-то позвонил профессору домой, и все стало ясно. Мы были в печальном недоумении. Комсорг сказал, вздохнув: «Что делать! Органы – меч пролетарской диктатуры». Меч поражал и студентов. В один день взяли почти все отделение западной литературы – там было несколько родственников тех, кто проходил по зиновьевскому процессу, других прихватили, видимо, заодно. Они исчезли без шума, и все продолжало идти как бы своим чередом: седовласый профессор Радциг нараспев читал античные гекзаметры, В.Н. Лазарев методично прослеживал изживание готического спиритуализма у художников Проторенессанса. А кто читал нам общественные науки – диамат, истмат, историю партии? Вот уже и не помню. Не осталось в памяти ни фамилий, ни лиц, ни слов.

На таком фоне, не столько драматическом (для нас, уцелевших), сколько унылом, появился новый лектор. Если не ошибаюсь, его курс назывался просто «Теория искусства». Это был факультативный курс, необязательный для посещения, но посещали его не только все студенты, а, как тогда говорили, «вся Москва». Единственный в институте большой зал-амфитеатр всякий раз заполнялся сверху донизу, и еще не хватало мест.

Михаилу Александровичу тогда было тридцать с небольшим; он казался старше – не из-за раннего полысения, а потому что производил впечатление полной зрелости, зрелости личности и зрелости ученого. В том, как он развивал свои мысли, была «структурность», для молодого возраста редкая. И внешность его отличалась пластической завершенностью: четко изваянные черты, а не эскиз, допускающий переделки. Глаза с прищуром смотрели ясно и мягко: казалось, от человека с таким кротким взором скорее можно ожидать христианской проповеди, чем лекции по марксизму. Но христианство было абсолютно чуждо Михаилу Александровичу.

Держался он хорошо и просто, без малейшего высокомерия, однако что-то в нем заранее исключало всякую фамильярность: трудно было представить, чтобы кто-то обратился к нему на «ты» или назвал уменьшительным именем. Словом, это был настоящий мэтр, по крайней мере в глазах молодых слушателей. Он вызывал у нас почтительное восхищение и некоторую робость.

Было известно, что Михаил Лифшиц, Георг Лукач и их единомышленники из журнала «Литературный критик» успешно покончили с вульгарной социологией. Вульгарной ее стали называть только с тех пор, а прежде считали ортодоксальной марксистской наукой о надстройках над экономическим базисом. Как ни странны теперь кажутся рассуждения о том, продуктами каких классов были Пушкин, Гоголь, Тургенев, кто из них выражал интересы крупнопоместного дворянства, кто мелкопоместного, кто нарождающейся промышленной буржуазии и т. д., – до середины 1930-х годов эта методология господствовала и особенно укоренилась в школьных программах. Я перед поступлением в ИФЛИ посещала курсы подготовки в вуз, и нам литература преподавалась именно так и никак иначе.

Журнал «Литературный критик» для своего времени был почти таким же глотком свежего воздуха, как впоследствии «Новый мир». Выходил он недолго – кажется, лет пять. Там, между прочим, была помещена прекрасная статья Андрея Платонова о Пушкине; почему-то ее теперь не вспоминают. Лифшиц печатался в «Литературном критике» изредка, но все считали, что он и Лукач определяют направление журнала. Говорили, что Георг Лукач признавал первенство за талантливым молодым теоретиком, хотя был старше его лет на двадцать.

Разделаться с вульгарной социологией – уже одно это было их большой заслугой. Но ставилась и другая задача – создать в противовес методологию не вульгарную, «работающую» и подлинно марксистскую (немарксистских теорий искусства хватало в недавнем прошлом, но для

Лифшица все они были совершенно неприемлемы). Эту цель преследовал курс лекций, прочитанный в ИФЛИ. На восприимчивой студенческой аудитории Лифшиц проверял и отрабатывал концепцию, которую считал развитием эстетических идей Маркса. Он начинал с обзора уже существующей марксистской традиции – трудов Лафарга, Каутского, Меринга, Плеханова, подвергал их уважительной, но довольно жесткой критике, затем переходил к своей собственной интерпретации.

Вспоминать о Лифшице – значит вспоминать о его идеях: это то главное, чем он жил. Я коротко, конспективно записывала его лекции: записи у меня сохранились. Восстановить по ним текст лекций, к сожалению, невозможно, можно только попытаться выделить стержневые тезисы, насколько я их тогда уловила и поняла. Без облекающей их «плоти» они выглядят оголенно и сухо, как палка вместо дерева, но все-таки некоторое представление дают. Тезисы примерно такие:

1. «Бытие определяет сознание», но а) бытие несводимо к среде, оно шире и объемлет собой всю историческую действительность данного времени; б) высшая ступень сознания – самосознание; оно предполагает способность подняться над своекорыстными классовыми интересами и возвыситься до объективной истины.

2. Реализм искусства означает постижение «истинной действительности», или, что то же, отражение жизненной правды – правды-истины и правды-справедливости. Реализм определяется не тем, как изображено, а тем, что изображено. Достоинства художественной формы вытекают из достоинства содержания. Не бывает «хорошей» формы при «плохом» содержании (и наоборот).

3. Талант художника – особая глубокая чуткость к голосу объективной действительности. Через талантливые произведения совершается ее самораскрытие. Несостоятельны попытки социологов рассматривать гениальных художников как продукт среды и считать их творения таким же документом времени, как произведения посредственных авторов.

4. Хотя истина рано или поздно всегда становится исторической необходимостью, далеко не все, что совпадает с интересами необходимого развития в данный момент, есть истина. Поэтому часто оказывается, что художник, стоящий в оппозиции к интересам необходимого развития общества, полнее отражает в своем искусстве объективную истину, чем тот, кто «идет в ногу со временем».

5. Идеалы большого искусства в конечном счете совпадают с идеалами и глубинными интересами всего народа, а не отдельных общественных классов.

Для нас, начинающих гуманитариев, все это звучало ново. Нас учили, что искусство классово, что никаких вечных истин нет, как нет и внеклассовой нравственности; что «классическое искусство» ценно постольку, поскольку дает материал для изобличения пороков эксплуататорского общества, а также своим абстрактно понимаемым «мастерством», которым может воспользоваться искусство победившего пролетариата. От этого давно мутило, хотя сомневаться в марксизме мы тогда и не думали.

Теория Лифшица как бы восстанавливала престиж искусства, униженный фатальной подчиненностью классовым интересам. Искусство рассматривалось как сосуд истины и трактовалось целостно – без разрыва на социальную и формальную стороны. Понятие «реализм» становилось более богатым и гибким, не исключающим ни «примитивные» формы ранних ступеней, ни условность, ни фантастичность, ни даже (с рядом оговорок) религиозное искусство средневековых художников.

Другой вопрос, была ли эта теория действительно марксистской? М.А. в этом не сомневался. Но другие марксисты задавали ему каверзные и довольно резонные вопросы: а как же с классовой борьбой? Вы признаете ее только на словах, а для анализа искусства она вам не нужна, вы подменяете ее безбрежной народностью? И не ставите ли вы на место прежней вульгарности другую вульгарность – «изнародование» всего и вся?

Ответам на подобные контроверзы Лифшиц посвятил специальный доклад в стенах ИФЛИ (восстановленный по стенограмме, он теперь опубликован в собрании его сочинений под заглавием «Народность искусства и борьба классов»). Он прибегал к тонким диалектическим маневрам. Говорил, что классовое сознание свойственно художникам и художественным течениям, но иногда они достигают истины благодаря, а иногда вопреки своим классовым позициям. (У нас шутили, что оппоненты Лифшица раскололись на «вопрекистов» и «благодаристов».) Искусный полемист, Лифшиц парировал выпады своих противников и одновременно находил новые аргументы в пользу своей концепции.

Теперь мне кажется, что его оппоненты были, пожалуй, правы: концепция Лифшица едва ли была развитием марксистской эстетики – уже по той причине, что Маркс и Энгельс, в отличие от Гегеля, Канта, Шеллинга и многих философов, эстетикой не занимались. М.А. Лифшиц, сам того не желая, то есть, желая показать обратное, подтвердил это двухтомником «Маркс и Энгельс об искусстве». Он собрал и сгруппировал все мало-мальски относящееся к искусству и культуре в сочинениях и письмах Маркса и Энгельса, включив сюда и общие положения об историческом развитии общества. Если просматривать эту книгу непредвзято, можно убедиться, что теории или философии искусства там нет. Основатели научного социализма были высокообразованными людьми, весьма начитанными и в художественной литературе, упоминания имен и сочинений писателей в их трудах многочисленны, но преимущественно в аспекте внеэстетическом. Часто цитируется, например, Шекспир (которого Маркс особенно любил): цитаты или иллюстрируют какое-либо политико-экономическое положение (например, деньги как заменитель человеческой ценности), или служат подсобным орудием в политической борьбе Маркса. Об искусстве вообще – несколько разрозненных замечаний в ранних произведениях и набросках Маркса, в поздних письмах Энгельса о греческой культуре как прекрасном детстве человечества, о «типических характерах в типических обстоятельствах». Замечания не отличаются особой оригинальностью, да и не претендуют на это. Вопрос о природе и специфике художественного творчества не ставится нигде.

Маркс и Энгельс не создавали и не собирались создавать эстетику или философию искусства – они честно оставляли ее в стороне. Можно говорить об их взглядах на отдельные произведения искусства, но на взглядах теории не построить, они зависят и от личных вкусов, и от политических убеждений; у Маркса чаще всего последнее. Если Маркс пренебрежительно отзывался о музыке Вагнера, то, видимо, по причине неприемлемых для него политических и философских воззрений композитора.

Однако самые общие социологические основы для выработки соответствующей эстетики, вернее – социологии искусства, в трудах Маркса и Энгельса найти можно. Это и знаменитый тезис о бытии, определяющем сознание, это экономический детерминизм, учение об экономике как базисе идеологических надстроек, которые (согласно позднейшим уточнениям Энгельса) могут влиять и друг на друга; наконец, учение о классовой борьбе и диктатуре пролетариата. На этом фундаменте строил свою теорию искусства Плеханов и был в этом смысле более последовательным марксистом, чем Лифшиц. Поиски «социального эквивалента» логически следуют из марксизма, но «тезисы» Лифшица обращаются с ним достаточно вольно. Фактически концепция Лифшица больше черпала у Белинского, Добролюбова, просветителей, чем у Маркса. Сам же Лифшиц был глубочайше убежден, что развивает именно марксистскую науку об искусстве.

Его собственные вкусы и склонности влекли его к искусству «аполлоническому» (хотя он никогда не употреблял этого термина). Он любил живопись Высокого Возрождения, греческую классику, поэзию Пушкина, чья муза, по выражению Белинского, которое он часто цитировал, была «прекрасной девушкой аристократкой». М.А. не мог не противиться прямолинейно-социологическому истолкованию прекрасных муз. В упомянутом докладе он говорил: «Если <…> допустить, что произведения Пушкина или Шекспира могут в самом деле выражать реакционные цели и идеалы, прославлять своекорыстные интересы классового господства и эксплуатации, то вообще было бы невозможно связать концы с концами на этом свете. И едва ли стоило бы вообще существовать, ибо это значило бы, что весь мир подвержен какому-то неустранимому извращению»1.

Вероятно, мир действительно подвержен многим извращениям, а с позиций ортодоксального марксизма связать концы с концами трудно. Михаилу Александровичу приходилось изобретать для этого всякие «вопреки» и «благодаря», лавировать между ортодоксией и ревизионизмом, тратя на это массу интеллектуальной энергии. Но с верой в марксизм он не расставался никогда.

Это была именно вера. В одной из статей Лифшиц далее употребил выражение «наше марксистское вероисповедание»: Маркс – Энгельс – Ленин, непогрешимая святая троица. Здесь есть какая-то психологическая загадка. Возможно одно объяснение: вакуум, образующийся от утраты религии, невыносим; на опустевшем месте воздвигаются кумиры, обоготворяются представители человеческого рода, такие же грешные, как все, «и может быть, еще грешней». Надо сказать, служителем сталинского «культа» Лифшиц не только не был, но умудрялся не цитировать Сталина даже в те годы, когда это было неизбежно. Но намного ли лучше культ Ленина?

Михаил Александрович Лифшиц (23 июля 1905, Мелитополь — 20 сентября 1983, Москва) — советский философ-марксист, эстетик и литературовед. Действительный член АХ СССР (1975).

Поступил учиться во ВХУТЕМАС (Высшие государственные художественно-технические мастерские — затем ВХУТЕИН — советский аналог немецкого «Баухауза») в 1923 как художник, в 1929 разошёлся со своими учителями из-за тенденции отрицания классического наследия и перешёл на работу в Институт Маркса и Энгельса, где стал заниматься вопросами эстетики с марксистской точки зрения. В 1930 г. встречается с Д. Лукачем, оказавшим на него большое влияние, причем сам Лукач признавал, что Лифшиц тоже оказал на него большое влияние.

В кружок Лифшица-Лукача, объединившийся вокруг журнала «Литературный критик» входило ещё несколько критиков и литературоведов, к нему примыкал знаменитый писатель А. П. Платонов. Они заинтересовались реконструкцией эстетических взглядов К.Маркса. Лифшиц создает антологии «Маркс и Энгельс об искусстве» и «Ленин об искусстве». Также он пишет работы о Д.Вико, И.Винкельмане, Г.Гегеле. Официальные литературоведы, возглавляемые А. А. Фадеевым (В. В. Ермилов, В. Я. Кирпотин), объявили эти взгляды «страшным течением», которое угнетает советских писателей и даёт им неверные образцы для подражания вроде А. Платонова. Лифшиц ответил на этот донос статьёй «В чём сущность спора?» в «Литературной газете». После этого постановлением ЦК ВКП(б) «Литературный критик» был закрыт и Лифшиц замолчал на 11 лет.

В 1941 он добровольцем уходит на войну. Ему пришлось даже выходить из окружения, что тогда могло кончиться для него плохо, так как он уничтожил свой партбилет и другие документы, но всё обошлось, возможно благодаря заступничеству А. Т. Твардовского.

Лифшиц последовательно критиковал модернизм. 8 октября 1966 года он публикует в «Литературной газете» памфлет против современного искусства «Почему я не модернист?» (название пародирует известные статьи позитивиста Б.Рассела "Почему я не коммунист?" и "Почему я не христианин?"), а в 1968 — книгу «Кризис безобразия».

В 1961 г. по просьбе А. Т. Твардовского Лифшиц написал рецензию на повесть А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

Во многом благодаря этой рецензии повесть была опубликована в журнале "Новый мир". Однако Солженицын впоследствии назвал Лифшица «ископаемым марксистом», на что тот ответил, что ископаемые бывают полезные, и уж лучше быть ископаемым марксистом, чем ископаемым защитником реставрации Бурбонов.

Книги (5)

Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального)

«Диалог с Эвальдом Ильенковым» — одна из последних незаконченных работ выдающегося философа Михаила Лифшица, в центре которой проблема реальности идеального.

Решая ее в духе своей онтогно — сеологии и теории тождеств, Михаил Лифшиц вступает в полемику не только со своим другом и единомышленником Эвальдом Ильенковым, но и с основными направлениями философской мысли современности. Коперниковский поворот его онтогносеологии заключается в программе Restauracio Magna — возвращения классики, постижение которой, по мнению Михаила Лифшица, доступно только свободному человеку.

Мифология древняя и современная

В книгу вошли избранные работы Михаила Лифшица, относящиеся к истории художественной культуры и эстетике.

Мифы древности, полные глубокого содержания, автор отличает от современного декадентского мифотворчества, возникшего на почве ложной фантазии, общественных предрассудков, буржуазной идеологии эпохи ее заката.

В книге представлены различные жанры литературной деятельности автора — исторические и теоретические статьи, анализ художественных произведений, публицистика.

Очерки русской культуры

Книга Михаила Лифшица, составленная в соответствии с замыслом автора, содержит главные работы выдающегося философа, в которых раскрывается идеал русской культуры: от лекций по русской иконе, прочитанных в Третьяковской галерее в 1938 г., до не завершенной при жизни большой работе о А.С. Грибоедове и его комедии.

Выдвинутая Лифшицем еще в 1930-х гг. концепция «великих консерваторов человечества» доказывает свою продуктивность на примере анализа творчества Л.Н. Толстого и Ф.М.Достоевского. Особое место в книге принадлежит А.С.Пушкину, его творчеству и философии русской истории, глубина которой показана Лифшицем в его книге о Пушкине (1937) и в лекциях о русской культуре (1943).

Работы о русской демократической критике, заметки о М.А.Булгакове, А.Т.Твардовском и А.И.Солженицыне помогут читателю освободиться от либеральных и «почвеннических» мифов.

Почему я не модернист?

В сборник вошли философско-эстетические и искусствоведческие работы М.А.Лифшица, в том числе не публиковавшиеся, а также переписка выдающегося философа, воспоминания о нем и полемические материалы о его знаменитой статье «Почему я не модернист?», давшей название книге.

В центре внимания автора узловые теоретические проблемы реализма, взятого в историческом многообразии классических и современных форм, и его антипода — модернизма, от кубизма до поп-арта. Значительное место отведено в издании теме «фашизм и искусство», рассматриваемой на материале Италии и Германии 1920-1940-х гг. Внимание читателя привлекут и суждения М.А.Лифшица о противоречивости советского искусства и творчестве его виднейших представителей — В.Маяковского, Вс.Мейерхольда, С.Эйзенштейна, М.Булгакова, А.Твардовского, других художников.

Для научных работников, аспирантов и студентов, специализирующихся в философии, эстетике и искусствознании.

Эстетика Гегеля и современность

В сборнике представлены материалы научной конференции, посвященной 150-летию со дня смерти Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (1770-1831), проходившей в Академии художеств СССР, в которых раскрывается непреходящее значение наследия великого представителя немецкой классической философии для актуальных задач современного искусства, современной эстетики. В докладах обсуждаются вопросы методологических проблем эстетических исследований, оценки гносеологической концепции современного искусства в эстетике Гегеля.

Для специалистов и читателей, интересующихся теоретическими проблемами искусства.