Главная › Гигиена › Марк слоним биография. По следам бездомных аонид

Марк слоним биография. По следам бездомных аонид

Среди литературных критиков эмиграции Марк Слоним, эсер и бывший член Учредительного собрания, занимал наиболее «советофильскую» позицию. В конце 1931 г. между ним и Борисом Зайцевым разгорелась полемика по извечному вопросу, где «настоящая» литература.

«Большинство эмигрантских писателей духовно оторвано от России, чуждо ее жизни, отрезано от истоков, утратило чувство русской жизни, - писал Слоним в пражском журнале «Воля России». - В эмиграции раздается лебединая песня русского искусства начала 900-х гг. Это либо реалистическое эпигонство, либо повторение напевов символической школы». Зайцев, усмотревший в статье личную обиду, парировал: «На советскую литературу надо смотреть лишь как на материал, по которому что-то можно узнать о жизни, о быте России. Смысла, характера чисто художественного в литературе «пятилетки» просто нет».
Адамович суммировал: «По Слониму получается, что в эмиграции не только ничего нет, но ничего и быть не может: все его надежды обращены к Советской России. По Зайцеву, наоборот, литературы в России не существует: русская литература сейчас вся за рубежом. Не будем решать, кто из спорящих прав. Решить это было и трудно, ибо и тот и другой, в желании во что бы то ни стало «выпрямить свою линию», рассуждают порой, действительно, слишком прямолинейно. Не правы оба. Преимущество мысли, пожалуй, все-таки на стороне Слонима. Но у Зайцева есть преимущество чувства, очень достойного, сдержанно-мужественного. У Слонима непонятно его радостное оживление, его бодрый и приподнятый тон: говорит он вещи, в большинстве случаев, верные, однако чрезвычайно печальные, - а говорит, торжествуя. Похоже на то, что для него полемический успех дороже всего: предвидя свою победу в полемике, он и радуется, - и забывает при этом, что говорит о живых людях, которым тяжело ведь и без него, что эмигрант ведь и он сам, что эмиграция вообще есть ужасное несчастье, и если даже никакой «миссии» у здешней литературы нет, то все-таки вбивать ей «осиновый кол» в ее воображаемую могилу нельзя, не за что, и не может быть это оправдано ни историей, ни подлинным положением дела и никогда не будет оправдано» (1).
Почему Слоним так относился к эмигрантской литературе, в которой занимал видное место как критик и как руководитель литературного объединения «Кочевье» (1928-1938). В конце 1933 г. Адамович писал: «Расцвет и упадок «Кочевья» не случайны. Общество это сделало ставку на советскую литературу. Года три или четыре тому назад его тенденция совпала с повсеместным, очень сильным интересом к этой литературе: тогда многие верили, что все свежее и юное, в литературном смысле, идет из России, что советская литература героична и величественна и что никакие цензуры, никакие диктатуры не в силах совладать с ее неудержимым ростом. Верили в кредит, но верили искренно. Руководитель «Кочевья» М.Л. Слоним всячески эту веру поддерживал и утверждал, что для нее существуют реальные, незыблемые основания… А сейчас иллюзии рассеялись. Выяснилось, что советской литературе не так уж много есть что «предъявить». Россыпи оказались миражом. Конечно, осталось убеждение в талантливости и значительности нескольких советских писателей. Но исчез наивный интерес к ней, как к какой-то экзотике, сказочно богатой и неслыханно новой» (2).
Приступая к переговорам с Издательством имени Чехова насчет книги об эмигрантской литературе (будущая «Одиночество и свобода»), Адамович узнал, что «Вреден колеблется между мной и Слонимом», о чем 10 октября 1953 г. сообщил писателю Василию Яновскому, добавив: «Конечно, Слониму лучше книгу на эту тему не поручать. Он напишет, что Пузанов из Воронежа лучше Бунина, потому что он именно из Воронежа». «Пузанов из Воронежа» - легендарный персонаж, которого Борис Пильняк в 1925 г. упомянул в ответе на анкету как «новые большие силы» из провинции; в эмиграции, где ответ был сразу перепечатан, имя Пузанова стало нарицательным, хотя о его произведениях никто никогда не слышал. Может, Пильняк его придумал? Если бы отвечал Ремизов, я бы не сомневался.
Кандидатура Слонима вскоре отпала. Вторым конкурентом был Глеб Струве, но издательство выпустило и его, и Адамовича. Почему Вреден сначала подумал о Слониме? Потому что Марк Львович, перебравшийся в США в 1941 г., успел приобрести известность в научных и литературных кругах как критик, переводчик и преподаватель: он читал лекции в Йеле, Чикаго и Филадельфии, а с 1943 г. поступил на постоянную работу в нью-йорский женский колледж Сары Лоуренс (Sarah Lawrence College) в Бронксвилле. Преподавание давало статус и заработок, но главным делом Слоним считал писание книг.
В 1950 и 1953 гг. престижное издательство Oxford University Press выпустило его историю русской литературы в двух книгах, без обозначения номеров, но в одинаковом оформлении. Первая «Эпос русской литературы» охватывала период от Петра Великого (с экскурсом в древнерусскую литературу во введении) до Достоевского и Толстого. Заглавие второй «Современная русская литература» говорит само за себя: от народников до «борьбы с космополитизмом».
Оба тома в моем собрании содержат инскрипты автора:

To Gloria Welch
to make her remember
our talks on Tolsoy
and Dostoevsky
with love
Marc Slonim
April 1950
(Глории Уэлч на память о наших разговорах о Толстом и Достоевском с любовью Марк Слоним. Апрель 1950).
To Jane Cecil
ｗho has been my student
and whom I liked very much
with love and frienship
Marc Slonim
May 1953, Bronxville, NY
(Джейн Сесил, которая была моей студенткой и очень нравилась мне, с любовью и дружбой Марк Слоним. Май 1953, Бронксвилл, Нью-Йорк).

Определить категорию, к которой относились адресатки, не составляет труда - студентки колледжа Сары Лоуренс. Книги подарены сразу по выходе - скорее даже не подарены, а надписаны по просьбе слушательниц. Найти персональную информацию о них и, тем более, об их дальнейшей судьбе гораздо труднее: девушки имеют обыкновение выходить замуж и менять фамилию.
Несколько десятилетий «свободный мир» изучал русскую литературу по Слониму. Первый том я пролистал не без удовольствия, хотя и не узнал ничего нового. Это дельный учебник для иностранцев (лучше советских учебников того времени), информативный, деидеологизированный и, если так можно сказать, деконцептуализированный. Сейчас так не пишут - может быть, зря. Второй том я прочитал внимательно, начиная с главы «Модернистское движение». Он достоин отдельного разбора, но не здесь. Остановлюсь лишь на том, что автор писал об эмигрантской литературе. Почему Вреден обратился к Слониму, мы разобрались. Почему издательство имени Чехова отказалось от его услуг?

В советских учебниках литература Зарубежья в отдельный параграф и, тем более, главу не выделялась. Эмигрантское творчество тех, кто составил себе имя в России, рассматривалось как довесок к доэмигрантскому (Слоним так и делает), а тем, кто дебютировал уже в изгнании, будь то Алданов или Набоков, просто не находилось места. Периоду после гражданской войны Марк Львович отвел 186 страниц, из которых литература русской эмиграции как цельное явление заняла 11. Сейчас такое трудно представить даже в самом «кондовом» отечественном учебнике, а тут эмигрантский критик! Что же он писал?
Что «эмигранты в двадцатые (и даже в начале тридцатых), как правило, преувеличивали свою роль». Что все поздние книги Мережковского «бледны и многословны». Что Бунин «может рассматриваться лишь как эпигон великих мастеров». Что только те, кто «никогда не читал Вольтера и Анатоля Франса, верили в оригинальность» Алданова. Что Георгий Иванов - «нигилист и циник», а его «многолетний друг и союзник» Георгий Адамович - «умный и порой снобистский критик и эстет, который играет с религией, искусством и моралью». Цветаевой - видимо, по старой дружбе - отведено полторы страницы, причем среди «последних романтиков», рядом с Пастернаком, а не среди эмигрантов. Ходасевичу полстраницы, Иванову две с половиной строки, Поплавскому целых семь. «Еще не пришло время оценить литературный труд эмигрантов в целом, - суммировал критик. - Несомненно одно: эмиграция не дала никаких новых тенденций, никаких новых школ или отдельных сколько-нибудь значительных писателей». Так и хочется сказать: «Товарищ Слоним ошибается».

Входил в Партию эсеров. После Февральской революции был отправлен для работы на Румынский фронт . Был избран во Всероссийское учредительное собрание по Бессарабскому избирательному округу по списку социалистов-революционеров.

После октябрьского переворота уехал на юг. Редактировал в Киеве эсеровскую газету «Народное дело». Летом 1918 под чужим именем пробрался на Волгу. Входил в Комитет членов Учредительного собрания . Осенью 1918 секретарь государственного совещания в Уфе. С установлением диктатуры Колчака выехал во Владивосток, а оттуда через Японию в Европу.

Жил в эмиграции в Берлине (1922), затем в Праге (1922-1927). В 1924 году участвовал в издании в Праге газеты «Огни». В 1926 был одним из руководителей Русского заграничного исторического архива, входил в совет Русского народного университета в Праге.

С 1927 года попеременно жил в Праге и Париже. Редактировал журнал «Социалист-революционер». Руководитель литературного объединения «Кочевье» (1928-1938 гг.).

В 1934 (март-октябрь) сотрудничал в еженедельном иллюстрированном журнале «Иллюстрированная жизнь» (Париж).

В 1938 - член комитета помощи республиканской Испании.

В 1941 выехал из Марселя и через Марокко добрался до США. С 1943 года преподавал русскую литературу в Сент-Лоуренс Колледже. Автор нескольких книг по истории русской литературы. Вышел в отставку в 1962 году.

Сочинения

1928 - «По золотой тропе: Чехословацкие впечатления» (Париж)
1933 - «Портреты советских писателей» (Париж)

The Epic of Russian Literature, From Its Origins Through Tolstoy. 1950.
Three Loves of Dostoevsky. Rinehart & Company. New York. 1955.
An Outline of Russian Literature. Oxford University Press, New York. 1958.
From Chekhov to the revolution; Russian literature, 1900-1917. Oxford University Press. 1962.
Soviet Russian Literature: Writers and Problems, 1919-1977. 1977.

Переводы

«Воспоминания Дж. Казановы». - Берлин. 1923.
«Цивилизация и другие рассказы» Ж. Дюамеля. - Прага, 1924.

Совещание бывших членов учредительного собрания. Участник, поддержал левых эсеров и сблизился с меньшевиками 1922 - Москва. Суд над социалистами-революционерами 1922 - Лето. Первая встреча с Мариной Цветаевой ... она посятит ему несколько стихотворений 1922 - Берлин. Журнал "Новости литры". Редактор 1922 - Книга "Русские предтечи большевизма " 1923 - Перевод книги “Воспоминания Дж. Казановы” (т. 1. Берлин, 1923) 1924 - Перевод книги “Итальянские новеллы” Стендаля, Берлин 1924 - Перевод книги “Цивилизация и другие рассказы” Ж. Дюамеля, Прага 1926 - Прага . Журнал Воля России прекратил своё существование 1928 - Париж . Перебрался на новое место жительства 1928 - Париж . Литературный кружок "Кочевье". Председатель 1928 - Париж . Европейское литературное бюро. Руководитель. С отрудничал в журнале “Числа”, газетах “Дни”, “Огни”, “Голос России” 1928 - Книга “По золотой тропе: Чехословацкие впечатления”, Париж 1929 - Париж . "Российское эмигрантское оборонческое движение". В команде учредителей вместе в генералом П. Махровым 1931 - Париж . "Новая газета". Редактор 1932 - Париж . Литературный кружок "Кочевье" и Агентство "Европейское литературное бюро". Руководитель 1933 - Книга "Портреты современных русских писателей ", Париж 1939 - Сентябрь. Тулуза. Французский к онцлагерь Вернэ. Посажен по делу "Российского эмигрантского оборонческого движения" 1940 - США. Иммигрант 1941 - США. П реподаёт русскую и европейскую литературу в местных ПТУ и университетах 1942 - США. Помогает Софье Юльевне Прегель (1894-1972)выработать патриотическую платформу нового литературного журнала “Новоселье” 1943 - Профессор 1944 - Статьи "Писатели-евреи в советской литературе" 1945 - Победа 1950 - Нью-Йорк. Первый том двухтомника "История русской литературы " 1953 - Смерть Сталина 1953 - Нью-Йорк. Второй том двухтомника "История русской литературы " 1953 - Книга "Три любви Достоевского " 1962 - Пенсионер 1962 - Швейцария . Перебрался на новое место жительства. Занимается переводами 1976 - 08 апреля. Болье-сюр-Мер . Умер 1977 - Книга “Советская русская литература. Писатели и проблемы. 1917-1977”

Можно выделить 4 этапа в развитии французской русистики:

1832-1875гг. - открытие кафедры славянских литератур в Коллеж де Франс; книга А. Де "Россия в 1839 году"; П. - переводчик И.С. ; преподавание русского языка в Ecole des langues orientalles;
1875-1917гг. - книга Э-М де Вогюе "Русский роман"; книга Л.Лиже "Русские и славяне"; учебник Поля Буайе и Николая Сперанского на материале "Книги для чтения" Л.Н.Толстого (4 издания с 1905 по 1976гг.), пропаганда идей Л.Н.Толстого в журнале его последователей "Ere nouvelle";
1917-1940гг. - создание Инститиута славяноведения в Париже; П.Буайе и А.Мазон - основатели журнала "Revue des etudes slaves"; журнал "Le monde slave"; создание общества славистов; создание Лиги помощи эмиграции; деятельность Анри Барбюса как главы группы "Clarte" по пропаганде русской революционной литературы; переезд в Париж издательства "ИМКА-ПРЕСС"; открытие в Париже русского Богословского инститиута (Сергиевское подворье); книги В. Познера , М. Слонима , Г. Струве о литературе Советской России для французов; оккупация Парижа немецкими войсками;
1946 - по настоящее время - введение русского языка как второго иностранного в систему среднего образования (1975г.); журнал "Cahiers du monde russe et sovie"tique"; становление русистики как научной дисциплины; публикация первых томов "Истории русской литературы ХХ века" Е.Эткинда, И.Сермана, Ж.Нива, В.Страда.

Таким образом, в ХХ-ом веке обращение к русской культуре и литературе определялось, среди прочих, причинами политического характера и существованием в Париже самой многочисленной колонии русских эмигрантов первой волны.

Одними из первых, кто открыли французскому читателю русскую литературу после 1917 года, стали именно эмигранты В. Познер , М. Слоним , Г. Струве , П. Ковалевский и др. Воспринимая себя как единственных хранителей русской культуры (6) и как её пропагандистов, они стремились исправить существовавшее представление о России как об "империи фасадов" (А.де Кюстин) (7). Просветительская деятельность русской эмиграции и сегодня ещё не до конца оценена.

Она сыграла значительную роль в деле культурной интеграции России в Европу. Вместе с тем следует отметить, что первые книги и статьи о современной русской литературе, написанные эмигрантами и вышедшие в Германии (А.Вознесенский, 1929г.), Англии (Д.Святополк-Мирский, 1931г.) и Франции носили информативный характер и содержали большое количество фактических ошибок, перешедших затем и в более поздние исследования западных русистов.

Русские эмигранты заложили печальную традицию оценки художественных произведений в зависимости от степени их лояльности советскому режиму.

Сегодняшняя возможность открытого диалога западной русистики и российской литературной науки создаёт предпосылки открытого диалога, в котором былого идеологического противника сменит, наконец, оппонент в научном споре и будет всё-таки написана полная история русской литературы 1920-1930-х годов.

Андрей Дикий : Евреи в России и в СССР. Исторический очерк

Марк Слоним , русский еврей, которого многие считают знатоком русской литературы и который много пишет и читает лекции о русской литературе, в своем очерке "Писатели-евреи в русской литературе", напечатанном в сборнике "Еврейский Мир" (Издание "Союза Русских евреев " в Нью-Йорке, 1944 год), пишет следующие строки: "Никакой особой "русско-еврейской" литературы в Советском Союзе нет и быть не может. Для историка и исследователя искусства может возникнуть только один вопрос: какое влияние оказали писатели-евреи на русскую литературу? В какой мере они принесли в нее свой собственный дух и оригинальные темы?"...

В зависимости от этой степени влияния и внесения в русскую литературу своей еврейской тематики и "духа", Марк Слоним делит евреев , писавших на русском языке, на три категории:

I. В первую категорию Слоним зачисляет еврейских писателей и поэтов, писавших свои произведения на русском языке, настолько ассимилировавшихся, что М. Слоним не замечает в их произведениях "еврейского духа" и в своем очерке приводит слова критика Львова-Рогачевского, назвавшего эту категорию "евреями лишь по паспорту", соглашаясь с этим определением. "Ничего специфически еврейского - ни по духу ни по теме своего творчества", по мнению М. Слонима, в произведениях этих писателей нет. Некоторые писатели из этой категории "скрыли свое настоящее имя под псевдонимом и даже в автобиографиях своих не указывают, что они - евреи ", - говорит М. Слоним.

II. Вторую категорию составляют авторы, у которых, как говорит М. Слоним, "несмотря на их совершенно очевидное растворение в русской стихии, прорываются иногда еврейские темы и мотивы".

Эта категория своего еврейского происхождения не скрывает, а иногда его даже выпячивает и подчеркивает. Эренбург , например, свою автобиографию начинает словами: "Родился в 1891 году. Иудей".

Елизавета Полонская в одном из своих стихотворений говорит: "то кровь моя в жилах твоих поет, чужим языком говорит"... (при встрече поэтессы с еврейкой-нищей, узнавшей в ней еврейку),

III. К третьей категории М. Слоним причисляет тех евреев -писателей, которые почти исключительно пишут на еврейские темы.

Во главе этой категории стоит Исаак Бабель , о котором Слоним пишет, что он, Бабель , "один из так часто встречающихся в действительности тип еврея-коммуниста, фанатически верившего в учение Ленина и странным образом сочетавшего заветы Библии или Талмуда с требованиями и доктриной коммунистической церкви"

Кроме Бабеля , в эту категорию можно включить Козакова, Бройде, Бергельсона, Хаита и много других евреев -писателей, из которых многие писали не только на русском, но и на еврейском языке.

По этому же вопросу - вопросу о существовании "русско-еврейской" литературы, высказывается и Ю. Марголин, журналист, статьи которого часто появляются на страницах периодической печати, выходящей на русском языке в эмиграции. В газете "Новое Русское Слово" от II января 1962 г. Марголин написал следующее: "Бабель - еврейский писатель эпохи крушения. К русской литературе он относится, как перстень с дорогим камнем на пальце. Перстенек можно снять, отложить на 20 лет и снова одеть - он не составляет части тела. В еврейскую литературу своего времени он входит органически - всем смыслом, всей патетикой и тематикой своего писательства. Еврейская литература вообще многоязычна: греческий язык Иосифа Флавия и Деяний Апостольских, арабский язык Маймонида, латынь Спинозы и немецкий язык Гейне - все это ответвления от одного ствола".

О еврейской литературе, к каковой, как изложено выше, сами евреи относят все написанное лицами еврейской расы на самых различных языках в разные времена и эпохи, известный историк этой литературы С. Л. Цинберг пишет: "в еврейской литературе отдельная личность была всегда подчинена коллективу и растворена в нем: все духовные богатства, создающиеся и собираемые в народе, принадлежат всему народу. Они носят только его имя, они знают только одного творца - это весь еврейский народ". ("Еврейский Мир", сборн. II, 1944 год, Нью-Йорк).

Еврейская литература на русском языке проявилась только тогда, когда значительное число евреев , использовавши возможности, предоставленные евреям десегрегационной политикой русского правительства, выучили русский язык, получивши образование в русских учебных заведениях. Произошло это только в последней четверти 19 столетия, а к началу нынешнего века число евреев , включившихся в русскую литературу и культурную жизнь, возросло чрезвычайно.

Включение же это было не слияние, растворение, ассимиляция до конца, подобно химическому соединению разнородных элементов, а только механическая смесь или, по меткому определению Ю. Марголина, "перстни с дорогим камнем", надетые на пальцы чужеродного тела.

"Перстней" этих становилось все больше и больше, особенно в областях журналистки, публицистики, критики, в адвокатуре...

Явление это не осталось незамеченным. И с 80-х годов прошлого столетия русское правительство, которое в начале столетия так широко открыло для своих подданных евреев двери всех учебных заведений, стало на путь ограничений, о которых так много и часто пишется теперь, забывая тот, больше чем восьмидесятилетний, период, когда не только не было никаких ограничений (1804-1888 гг.), но русское правительство всячески содействовало приобщению евреев к общерусской культуре путем получения образования в русских учебных заведениях.

Преимущества светского образования и сопряженные с ним открывавшиеся возможности материального преуспевания были настолько очевидны и сильны, что значительная часть евреев , не считаясь с неудовольствием раввинов, устремилась в русские учебные заведения
Процесс приобщения евреев к числу российских подданных. окончивших средние и высшие учебные заведения России, стремительно и неуклонно рос. И к середине 80-х годов одна треть всех студентов университетов Харьковского и Новороссийского (Одесского), обучавшихся на медицинском и юридическом факультетах, были евреи .
Получивши дипломы средних и высших учебных заведений России, евреи тем самым проникали в среду российской интеллигенции, особенно в свободные профессии: врачи, адвокаты, журналисты, и начали все больше и больше оказывать влияние и на всю культурную жизнь России. Но это не была, как указано выше, та ассимиляция, к которой стремилось русское правительство, содействуя и поощряя обучение евреев в светских учебных заведениях, в надежде приобщить их к русской культуре и "переварить их в общероссийском котле", как это происходит сейчас в США со всеми этническими группами граждан США, где постепенно создается "американская нация" и "американский патриотизм" путем не только образования на государственном английском языке, но и смешанных браков, одного быта, общности интересов материальных и политических.
Ничего этого в России не было. Еврей, несмотря на окончание русского учебного заведения, на замену традиционного "лапсердака" обыкновенной одеждой, на то, что он срезал "пейсы", покинул замкнутый круг еврейской общины - "кагала", перешагнул "черту оседлости " и даже (иногда) переменил религию и получил все без исключения права наравне с остальным населением - он все же оставался прежде всего евреем.
Со своей, еврейской, точки зрения он оценивал все события, прежде всего имея в виду их полезность и выгодность для еврейства. Не только многомиллионного еврейства России, но и всего еврейства диаспоры.
Это не значит, что они не были лояльными гражданами России. Но им было чуждо и непонятно то чувство, которое свойственно и присуще тем, кто корнями своими уходил в далекое прошлое своего народа, а свое будущее видел неразрывно связанным с будущностью своего народа и государства, созданного их предками - России.
У евреев же и прошлое и будущее было связано не с Россией и русским народом, а с еврейством всего мира, его прошлым и его будущим.
Россия для них была только временный этап их тысячелетнего пребывания в изгнании, как когда-то были Римская Империя, Испания, Западная Европа. Как не стали они римлянами, греками, испанцами, немцами - так не стали они и русскими, хотя и изучили русский язык, и сами стремились принимать живейшее участие в общественной и политической жизни России. Стремление это находило всемерную поддержку среди русских культурных людей, особенно, передовой и либеральной интеллигенции.
И евреи приобщались к русской культурной жизни, как равноправные и даже желанные члены всевозможных обществ и профессиональных объединений и культурных начинаний.
Но при этом они сохраняли и свято оберегали то, что проф. Лурье называет "внутренним обликом еврея", присущим только евреям , в какую бы эпоху и в какой бы стране они ни жили и на каком бы языке ни говорили.
Этот "внутренний облик", отличающий еврея ото всех других народов, племен, рас, сами евреи не замечали или не хотели замечать, а тем менее о нем говорить и писать. А не-евреи , принявшие евреев в свою среду, самую мысль о возможности обсуждения и наличия этого "внутреннего облика" считали проявлением "юдофобии" или "антисемитизма".
Но подспудно и невысказанно уже с 80-х годов прошлого столетия начинал ощущаться известный конфликт между вошедшими в русскую культурную жизнь евреями и русской интеллигенцией, уходящей своими корнями в далекое прошлое русского народа.
Это не была "юдофобия" или агрессивный "антисемитизм" - в массе своей русская интеллигенция - культурный слой - его не знала и не одобряла. Но это было невысказанное и неформулированное признание, что десегрегационная и ассимиляционная политика не увенчалась успехом, несмотря на то, что огромный процент евреев внешне полностью стал схож с не-евреями , русскими подданными.
Заполняя собой ряды свободных профессий, куда евреи и стремились сами, не только потому, что другие профессии были для них закрыты или затруднены, но и по своему врожденному отталкиванию от чисто чиновничьей, бюрократической деятельности - они вносили с собой и свое специфическое еврейское, чуждое и малопонятное для окружающей среды.
Начали раздаваться, правда, очень робкие, голоса о "еврейском духе" в свободных профессиях, прежде всего в адвокатуре и газетном деле.
Все это создало предпосылки для пересмотра русским правительством правильности и целесообразности политики в еврейском вопросе
Начиная с 80-х годов прошлого столетия правительство пошло по пути разного рода ограничений для лиц иудейского вероисповедания в разных областях жизни и хозяйственной и культурной деятельности, в частности, в вопросе обучения в учебных заведениях, не только государственных, но и частных.
Ограничения эти в русской общественности были встречены крайне отрицательно (кроме сравнительно небольшой части, настроенной консервативно, юдофобски), а у всех евреев вообще породили резко антиправительственные настроения и толкнули их в оппозиционные и революционные группировки и организации.
Так закончился "ассимиляционный" период истории евреев в России, который евреями был полностью использован для создания многочисленных кадров интеллигенции еврейского происхождения, неразрывно связанного с еврейской религией и признанием себя "избранным народом", что препятствовало слиянию с народом русским и его культурой.
Насколько многочисленны были эти кадры можно судить по данным о числе студентов-евреев , по окончании университетов, пополнявших эти кадры.
По данным "Книги о русском еврействе" (Нью-Йорк, 1960 год) в 1886 году на медицинском факультете Харьковского университета было 41,5 % евреев ; а в Одессе на медицинском - 30,7 %, а на юридическом - 41,2%. Окончившие университет вливались в ряды российской интеллигенции, внося в нее немало и своего, специфично еврейского, свойственного этой древней расе, сумевшей сохранить свою чистоту на протяжении тысячелетий рассеяния.
Считая это нежелательным и наблюдая неуспех своей ассимиляционной политики. Российское Правительство вводит в 1887 году так называемую "процентную норму", которая заключалась в том, что к приему в учебные заведения (средние и высшие) допускался только известный процент лиц иудейского вероисповедания, а именно - в "черте оседлости" - 10 %; вне "черты" - 5 %, в Петербурге и Москве - всего 3 %.
Это вызвало взрыв негодования у всего еврейства и окончательно толкнуло его в ряды противников режима. Резко отрицательно отнеслась к этому и либеральная общероссийская общественность.
Однако "процентная норма" существенного изменения процента евреев , получающих среднее и высшее образование, не внесла. Нашлось много путей и возможностей обходить закон. Одни переходили в лютеранство и, по букве закона, переставали считаться евреями ; другие кончали учебные заведения за границей и возвращались в Россию; третьи сдавали экзамены "экстерном"; четвертые получали образование в учебных заведениях, на которые "процентная норма" не распространялась (коммерческие училища и ряд частных средних и высших учебных заведений). По данным "Книги о русском еврействе", в 1912 году в Киевском Коммерческом Институте было 1875 студентов-евреев ; а в Психо-Неврологическом Институте в Петербурге, как сообщает вышеупомянутая книга, среди студентов были "тысячи евреев ".
И, в конечном результате, за 30 лет существования "процентной нормы" (1887-1917 гг.) процент студентов-евреев (т. е. не перешедших в другую религию и оставшихся в иудаизме) изменился очень мало. В 1887 году средний процент для всей России был 14,5 %, а в 1917 - 12,1 %. (Цифры взяты из "Книги о русском еврействе" и сомневаться в их точности нет никаких оснований).
В эти цифры следует внести только один корректив: число студентов - евреев по племенному признаку и расе, но не иудейского вероисповедания. Таковых в 1887 году было значительно меньше, чем в 1917. Точных данных о количестве их не имеется, но общеизвестно, что их было немало.
Принявши во внимание этот корректив, без боязни сделать крупную ошибку можно сказать, что введение "процентной нормы" процент студентов-евреев в русских учебных заведениях не изменило, а только заморозило на уровне 1887 года.
Особенно остро чувствовалась "процентная норма" на Украине, где к 1917 году жило 2 500000 евреев или 41 % всех евреев - российских подданных. Но все же "процентную норму" удавалось разными путями обходить, главным образом путем создания частных учебных заведений при поддержке еврейского капитала. Кроме того, было множество чисто еврейских частных школ, находившихся в руках еврейских общин. В них получала образование еврейская молодежь, не попавшая в русские учебные заведения. Об огромной деятельности этого рода учебных заведений весьма подробно и документировано сообщается в отдельной главе "Книги о русском еврействе".
В той же книге на стр. 360 мы находим следующие строки: "еще в июне 1914 года был опубликован закон о частных учебных заведениях, не пользовавшихся правами правительственных. Закон обеспечивал народностям свободу в выборе языка для преподавания, что открывало широкие возможности для развития еврейского образования на "идиш" и древне-еврейском языке".
Слоним

СЛО́НИМ Марк Львович (1894, Новгород-Северский, Черниговская губерния, - 1976, Женева), русский литературовед, публицист. Племянник Ю. Айхенвальда .

В 1912–14 гг. учился в университете Флоренции (окончил его только в 1920 г. со степенью доктора); в 1915–18 гг. изучал литературу и философию в Петроградском университете. Печатался в «Одесском листке» (1913–17), «Вестнике Европы» (1916–17) и других периодических изданиях. Член Всероссийского Учредительного собрания (от партии социалистов-революционеров), затем Комитета Учредительного собрания в Самаре, Директории в Уфе (1918).

Эмигрировал в 1919 г. Поселился в Праге, где преподавал в Русском университете в Праге и в 1922–32 гг. был литературным редактором и ведущим критиком журнала «Воля России», сотрудничал в «Современных записках» (Париж) и других изданиях. Слоним охотно печатал начинающих писателей, активно поддержал Марину Цветаеву, о которой позднее писал: “Наступит день, когда ее творчество будет заново открыто и оценено”. В журнале «Воля России», сыгравшем значительную роль в художественной и интеллектуальной жизни русской эмиграции, Слоним публиковал обзоры советской литературы, рецензии на новые книги советских писателей и литераторов русского зарубежья: И. Бабеля , писателей объединения «Серапионовы братья», Б. Пильняка, Веры Инбер , Н. Гумилева, С. Есенина, Тэффи и др. Статьи Слонима написаны живо и остро, он неизменно с блеском участвовал в литературных полемиках.

В 1928 г. Слоним организовал в Париже свободное литературное объединение «Кочевье» (существовало до 1938 г.), «устные журналы» которого были очень популярны в среде русской эмиграции. В 1941–62 гг. жил в США. Сотрудничал в газете «Новое русское слово», в «Новом журнале» и других изданиях. С 1943 г. преподавал русскую и сравнительную европейскую литературу в Колледже имени Сары Лоуренс в Нью-Йорке. В 1962 г. вышел в отставку (одно из зданий Колледжа носит его имя); до 1970 г. был директором «Европейской программы для американских студентов» и американской школы во Флоренции по изучению эпохи Возрождения. Слоним читал лекции во многих университетах Америки и Европы. В 1963 г. поселился в Женеве, написал свыше 200 материалов для радиостанции «Свобода», сотрудничал в «Нью-Йорк таймс», «Нью-Йорк таймс бук ревью», в газете «Русская мысль»; был членом ПЕН-клуба.

Слоним - автор книг по русской истории, литературе и театру, в которых изложение фактов сочетается с полемической остротой. Наиболее значительные из них: «Русские предтечи большевизма» (1922), «От Петра Великого до Ленина» (1922), «Портреты современных русских писателей» (на сербском языке; 1931), «Портреты советских писателей» (1933), «Антология советской литературы» (английский язык, 1933; составлена совместно с переводчиком Дж. Риви), «Три любви Достоевского» (1953), «Русская советская литература. Писатели и проблемы» (английский язык, 1964), «Русский театр. От империи до Советов» (английский язык, 1961). Работа Слонима «История русской литературы» (английский язык, тт. 1–3, 1950–64), которая содержит большой фактический материал, была одним из основных учебных пособий для отделений славистики многих западных университетов.

В 1944 г. в сборнике «Еврейский мир» (Н.-Й.) Слоним опубликовал статью «Писатели-евреи в советской литературе» (это была первая попытка подобного обзора). Слоним делит их на три группы: совершенно слившиеся с русской стихией; те, у кого встречаются еврейские мотивы; пишущие только на еврейские темы (то есть по сути принадлежащие к русско-еврейской литературе). В статье Слоним размышляет также о разрушительном влиянии революции на традиционную еврейскую жизнь.