Главная › Уход › О чем на самом деле роман Донны Тартт «Маленький друг.

О чем на самом деле роман Донны Тартт «Маленький друг.

The Little Friend

Издательство CORPUS ®

Крупица знаний, которую можно получить о вещах высшего толка, нам желаннее самых точных познаний о вещах низких.

Святой Фома Аквинский

“Сумма теологии"

Дамы и господа, на мне надеты наручники, над которыми пять лет трудились лучшие британские механики. Не знаю, удастся ли мне выбраться или нет, но уверяю вас, что приложу к тому все усилия.

Гарри Гудини,

лондонский театр-варьете “Ипподром", День святого Патрика, 1904

Всю оставшуюся жизнь Шарлотта Клив будет винить себя в смерти сына из-за того, что решила в День матери садиться к столу не в полдень, после церкви, как было заведено у Кливов, а вечером, в шесть. Новые порядки пришлись старшим Кливам не по нраву – они, правда, с подозрением относились ко всему новому, но Шарлотте все равно казалось, что надо было тогда прислушаться к этому глухому ворчанию, что то был еле приметный, но зловещий знак – жди недоброго; конечно, знак этот и по прошествии времени было трудно углядеть, но как знать, может, на большее-то в жизни рассчитывать и не стоит.

Хоть Кливы и обожали пересказывать друг другу даже самые незначительные моменты семейной истории – они могли картинно, с риторическими паузами, слово в слово, воспроизвести сцены у смертного одра или предложения руки и сердца, приключившиеся сотню лет тому назад, – но события того ужасного Дня матери они не обсуждали никогда. Не обсуждали они их даже когда пару Кливов сводила вместе долгая поездка в авто или бессонница на полуночной кухне и можно было посекретничать, это-то было из ряда вон, потому что в таких семейных беседах Кливы и познавали мир. Они без устали воскрешали в семейном кругу даже самые страшные, самые непостижимые беды – как еще младенцем угорела при пожаре двоюродная сестра Шарлотты, как погиб на охоте ее дядя, когда Шарлотта была еще школьницей. Мягкий голос бабки и суровый матери гармонично сплетались с дедовым баритоном и трескотней теток, и стоило одному предприимчивому солисту приукрасить мелодию, как хор тотчас же подхватывал и доводил новый мотив до ума, пока всеобщими усилиями не выходила совсем новая песня, после чего вся честная компания заучивала эту песню наизусть и пела ее до тех пор, пока песня не подменяла собой правду, потихоньку стирая все воспоминания о произошедшем. Вот так вот и выходило, что разъяренный пожарник, которому не удалось откачать крохотное тельце, в пересказе принимался трогательно рыдать, а приунывшая охотничья собака, которую смерть хозяина на пару недель выбила из колеи, назначалась вдруг той самой сраженной горем Султанкой из семейных легенд, что безустанно рыскала по дому в поисках любимого папочки, ночи напролет безутешно выла в будке и принималась радостно гавкать, стоило появиться во дворе милому призраку, потому что только она его и чуяла. “Собаки видят то, чего люди не видят”, – как по команде в нужный момент нараспев произносила тетка Тэт. Она была склонна к мистицизму, и призрак был ее изобретением.

Но вот Робин, славный их малыш Робс… Уж больше десяти лет прошло, а его смерть по-прежнему их мучила – на такие подробности не наведешь глянец, такой ужас не поправишь, не перекроишь никаким сюжетным приемом из арсенала Кливов. И – раз уж эта умышленная амнезия не дала сделать из смерти Робина милый семейный рассказец, который и самые горькие тайны обточил бы в понятную, удобоваримую форму – воспоминания о событиях того дня были хаотичными и разрозненными, кошмаром, распавшимся на яркие зеркальные осколки, которые вспыхивали, едва запахнет глицинией, заскрипит бельевая веревка, потемнеет к грозе – как тогда – весенний воздух.

И бывало так, что живые эти всполохи воспоминаний казались обрывками дурного сна, как будто бы ничего этого на самом деле и не было. И только для Шарлотты реальнее этого больше не было ничего.

Традиция – вот единственная история, в которую она могла собрать эту мешанину образов, традиция, которая не менялась с самого ее детства, сюжетный каркас из семейных сборищ. Но и это не помогало. Заведенным порядком в тот год пренебрегли, все домашние правила нарушили. Теперь казалось, что все тогда было сигналом – жди беды. Ужинали они не как обычно, в дедовом доме, а у нее. Букеты на столы всегда ставили из роз, а тут – из орхидей. Или вот куриные крокеты – их все любили, у Иды Рью они отлично получались, Кливы ели их на дни рождения и в сочельник, но никогда они эти крокеты не готовили на День матери, да они в этот день ничего особо и не готовили – обычно обходились свежим горохом в стручках, кукурузной запеканкой да окороком.

Предгрозовой, прозрачный весенний вечер, низкие, растекшиеся облака и золотой свет, лужайка перед домом пестрит одуванчиками и диким луком. Воздух пахнет свежо и остро, как перед дождем. В доме смеются, разговаривают, вдруг взмывает над общим гамом плаксивый, недовольный голосок старенькой тетки Шарлотты, Либби: “Да нет же, ничего я такого не делала, Аделаида, да никогда в жизни!” Кливы обожали поддразнивать тетю Либби. Она была старой девой и боялась всего на свете: собак, грозы, алкоголя в пудингах, пчел, негров, полицейских. Порыв ветра покачал белье на веревке, пригнул к земле сорняки, вымахавшие на пустыре через дорогу. Хлопнула дверь с москитной сеткой. Робин выскочил на улицу, прыгая через две ступеньки за раз, покатываясь со смеху над шуткой, которую ему рассказала бабушка (“Отчего письмо намокло? Потому что бумага с водяными знаками…”).

Но ведь кто-то должен был быть во дворе, приглядывать за ребенком. Гарриет – толстому хмурому и молчаливому младенцу с целой копной черных волос – тогда еще не исполнилось и года. Она была накрепко пристегнута в креслице заводных качелей, которые стояли на дорожке перед домом. Ее четырехлетняя сестра Эллисон тихонько играла на ступеньках с котом Робина по кличке Вини. В отличие от Робина, который в этом возрасте уже вовсю трещал забавным сипловатым голоском и складывался пополам, хохоча над собственными шутками, Эллисон была пугливой, застенчивой и начинала рыдать, едва кто-нибудь пытался обучить ее алфавиту, а потому их бабка, у которой на этакие выкрутасы терпения не хватало, ее почти что и не замечала.

Тетка Тэт была во дворе с самого утра, играла с младшенькой. Сама Шарлотта металась между кухней и столовой, и хоть пару раз за дверь высунулась, но особо за детьми не следила, потому что их домработница Ида Рью, решившая, что, пожалуй, можно и пораньше начать запланированную на понедельник стирку, то и дело выходила на улицу – повесить белье. Потому-то Шарлотта и не беспокоилась, ведь обычно по понедельникам, когда Ида стирала, она и детей не теряла из виду – вечно была то во дворе, то на заднем крыльце возле стиральной машинки, а значит, даже самых маленьких можно было спокойно оставлять на улице. Но усталость, роковая усталость в тот день навалилась на Иду, ведь ей надо было и гостей обхаживать, и приглядывать за плитой, да еще и за младенцем, а настроение у нее и без того было хуже некуда, потому что обычно по воскресеньям она возвращалась домой к часу, а тут не только ее мужу, Чарли Ти, пришлось самому себе обед готовить, так и сама она, Ида, из-за этого в церковь не попала. Поэтому Ида настояла на том, чтоб на кухне включили радио – тогда уж она хоть воскресную службу из Кларксдейла послушает. В черном форменном платье с белым передником она, надувшись, хлопотала на кухне: из динамиков, включенных на всю громкость, неслись госпелы, Ида разливала чай со льдом по высоким стаканам, а выстиранные рубашки крутились и хлопали на веревке, с отчаянием воздевая рукава к надвигающимся тучам.

Ну вот, я сделала это: «Маленький друг» поддался мне. С трудом продираясь через дебри страниц, после 1/3 романа я наконец-то очутилась не здесь, а в другой реальности - в маленьком городке Александрия штата Миссисипи, где население наполовину богато, наполовину бедно, где по соседству с поместьями с колоннами стоят сараи и трейлеры с живущими там наркоманами, ворами и пьяницами, где еще помнят те времена, когда было рабовладельчество, а черные женщины по-прежнему работают няньками и уборщицами за гроши, где на квадратный метр населения стоит три церкви разных религий, а пасторы обдирают старушек до гроша, и те умирают нищими, где строящаяся автострада на краю города так и осталась недостроенной, и теперь там запустение и разруха, где поезда останавливаются лишь два раза в сутки, а уезжают из этого городка либо в университет, либо в тюрьму, либо никогда.

И в этом захолустье однажды происходит зверское убийство - маленького мальчика находят повешенным во дворе своего дома. Кто убил Робина? Какой-то приезжий бродяга? Или же это кто-то из своих? Убийство остается нераскрытым, и вот, спустя 12 лет, маленькая сестра Робина Гарриет во время летних каникул от нечего делать начинает интересоваться прошлым и решает найти убийцу.

Кто в своем детстве не играл в детективов? Да каждый! А вот к каким ужасным последствиям может привести такая детская игра, и поведает нам Донна Тартт. Гарриет вместе со своим другом-«женихом» Хили отправляются по следам давнего преступления и, сами того не ведая, медленно, но верно нарушают одну из заученных в воскресной школе заповедей «не убий».

Находят убийцу, ловят ядовитую змею, чуть не попадаются в лапы преступников и наркодиллеров, проникают в чужие дома, крадут, причиняют невиновным увечья... Наблюдать за тем, до чего может дойти ребенок, внушивший себе аксиому «он убийца моего брата, и его за это нужно покарать», (не стесняюсь этого слова) очень увлекательно.

Если вы приготовились к детективу, то забудьте об этом слове. «Маленький друг», как и каждый роман Донны Тартт, - это не детектив, это мастерское погружение в жизнь определенного человека, в город, в котором он живет, в то время, в ту местность, в то пространство. Если «Тайная история» представляет собой тип университетского романа с сюжетом, напоминающим «Преступление и наказание»: мы знаем того, кто убил, но не знаем, почему; если «Щегол» - это роман взросления и становления героя, где мы наблюдаем то, как герой справляется со своими жизненными проблемами, растущими из детства; то «Маленький друг» - представляет категорию романа южных американских штатов (прототипами послужили «Убить пересмешника» Харпер Ли и «Том Сойер» Марка Твена - маленькие дети в маленьких американских городках), где герой - ребенок, попавший в трудную ситуацию, которую не каждому взрослому решить под силу, ребенок, перед которым предстает раскол общества и отвратительные стороны людей, что меняет его детское сознание и выдергивает его самого из детства.

Гарриет - та еще проказница, что Том Сойер (она лазит по деревьям, придумывает разные шалости, помыкает сворой мальчишек, которые рады участвовать в ее проказах), но она всё же девочка, как и Глазастик, она лишена любви матери (Гарриет в отличие от Глазастика лишена и любви отца), а еще открывает для себя мир несправедливости, например черному человеку платят гораздо меньше, чем белому, а слову белого верят гораздо охотнее.

Аллюзий на литературу южных штатов можно найти в романе прилично. Мне тем не менее интересно коснуться другой проблемы - кто же убийца и как его определить? Донна Тартт в конце романа поднимает тему виновности Гарриет в случившемся. Девочка осознает, что поступила плохо, однако пытается оправдать себя тем, что она уверена в своих догадках и убийца ее брата именно тот, кого она наказала. Но ведь это мнимость, иллюзия - никто не знает, кто убийца на самом деле, в том числе и Гарриет, ведь убийца мог быть просто другом, и воспоминания о прошлом могли исказиться, а материалы расследования были не такими достоверными, как казалось. Виновата ли Гарриет в случившемся? Ведь она навредила, казалось бы, невиновному в том преступлении человеку, человеку, в чью жизнь читателю автор также позволил погрузиться и позволил понять этого преступника.

А еще Донна Тартт показывает то, как каждый, абсолютно нормальный ребенок, может вырасти преступником и убийцей, как на это может повлиять воспитание (постоянные побои и пьянство родителей), отсутствие любви (несмотря на четырех бабушек и живых родителей) или же убийство старшего брата.

И конечно же без сюрпризов не обойдется - Тартт ткет свою историю так, чтобы можно было предположить несколько развязок в романе. Гамлетовское «быть или не быть» превращается в «было или не было», и тут уж гадать, была или не была эпилепсия, которая передается по наследству, может каждый, и решение остается за читателем.

Донна Тартт

Маленький друг

Крупица знаний, которую можно получить о вещах высшего толка, нам желаннее самых точных познаний о вещах низких.

Святой Фома Аквинский

“Сумма теологии"

Дамы и господа, на мне надеты наручники, над которыми пять лет трудились лучшие британские механики. Не знаю, удастся ли мне выбраться или нет, но уверяю вас, что приложу к тому все усилия.

Гарри Гудини,

лондонский театр-варьете “Ипподром", День святого Патрика, 1904

Всю оставшуюся жизнь Шарлотта Клив будет винить себя в смерти сына из-за того, что решила в День матери садиться к столу не в полдень, после церкви, как было заведено у Кливов, а вечером, в шесть. Новые порядки пришлись старшим Кливам не по нраву - они, правда, с подозрением относились ко всему новому, но Шарлотте все равно казалось, что надо было тогда прислушаться к этому глухому ворчанию, что то был еле приметный, но зловещий знак - жди недоброго; конечно, знак этот и по прошествии времени было трудно углядеть, но как знать, может, на большее-то в жизни рассчитывать и не стоит.

Хоть Кливы и обожали пересказывать друг другу даже самые незначительные моменты семейной истории - они могли картинно, с риторическими паузами, слово в слово, воспроизвести сцены у смертного одра или предложения руки и сердца, приключившиеся сотню лет тому назад, - но события того ужасного Дня матери они не обсуждали никогда. Не обсуждали они их даже когда пару Кливов сводила вместе долгая поездка в авто или бессонница на полуночной кухне и можно было посекретничать, это-то было из ряда вон, потому что в таких семейных беседах Кливы и познавали мир. Они без устали воскрешали в семейном кругу даже самые страшные, самые непостижимые беды - как еще младенцем угорела при пожаре двоюродная сестра Шарлотты, как погиб на охоте ее дядя, когда Шарлотта была еще школьницей. Мягкий голос бабки и суровый матери гармонично сплетались с дедовым баритоном и трескотней теток, и стоило одному предприимчивому солисту приукрасить мелодию, как хор тотчас же подхватывал и доводил новый мотив до ума, пока всеобщими усилиями не выходила совсем новая песня, после чего вся честная компания заучивала эту песню наизусть и пела ее до тех пор, пока песня не подменяла собой правду, потихоньку стирая все воспоминания о произошедшем. Вот так вот и выходило, что разъяренный пожарник, которому не удалось откачать крохотное тельце, в пересказе принимался трогательно рыдать, а приунывшая охотничья собака, которую смерть хозяина на пару недель выбила из колеи, назначалась вдруг той самой сраженной горем Султанкой из семейных легенд, что безустанно рыскала по дому в поисках любимого папочки, ночи напролет безутешно выла в будке и принималась радостно гавкать, стоило появиться во дворе милому призраку, потому что только она его и чуяла. “Собаки видят то, чего люди не видят”, - как по команде в нужный момент нараспев произносила тетка Тэт. Она была склонна к мистицизму, и призрак был ее изобретением.

Но вот Робин, славный их малыш Робс… Уж больше десяти лет прошло, а его смерть по-прежнему их мучила - на такие подробности не наведешь глянец, такой ужас не поправишь, не перекроишь никаким сюжетным приемом из арсенала Кливов. И - раз уж эта умышленная амнезия не дала сделать из смерти Робина милый семейный рассказец, который и самые горькие тайны обточил бы в понятную, удобоваримую форму - воспоминания о событиях того дня были хаотичными и разрозненными, кошмаром, распавшимся на яркие зеркальные осколки, которые вспыхивали, едва запахнет глицинией, заскрипит бельевая веревка, потемнеет к грозе - как тогда - весенний воздух.

Традиция - вот единственная история, в которую она могла собрать эту мешанину образов, традиция, которая не менялась с самого ее детства, сюжетный каркас из семейных сборищ. Но и это не помогало. Заведенным порядком в тот год пренебрегли, все домашние правила нарушили. Теперь казалось, что все тогда было сигналом - жди беды. Ужинали они не как обычно, в дедовом доме, а у нее. Букеты на столы всегда ставили из роз, а тут - из орхидей. Или вот куриные крокеты - их все любили, у Иды Рью они отлично получались, Кливы ели их на дни рождения и в сочельник, но никогда они эти крокеты не готовили на День матери, да они в этот день ничего особо и не готовили - обычно обходились свежим горохом в стручках, кукурузной запеканкой да окороком.

Но ведь кто-то должен был быть во дворе, приглядывать за ребенком. Гарриет - толстому хмурому и молчаливому младенцу с целой копной черных волос - тогда еще не исполнилось и года. Она была накрепко пристегнута в креслице заводных качелей, которые стояли на дорожке перед домом. Ее четырехлетняя сестра Эллисон тихонько играла на ступеньках с котом Робина по кличке Вини. В отличие от Робина, который в этом возрасте уже вовсю трещал забавным сипловатым голоском и складывался пополам, хохоча над собственными шутками, Эллисон была пугливой, застенчивой и начинала рыдать, едва кто-нибудь пытался обучить ее алфавиту, а потому их бабка, у которой на этакие выкрутасы терпения не хватало, ее почти что и не замечала.

Тетка Тэт была во дворе с самого утра, играла с младшенькой. Сама Шарлотта металась между кухней и столовой, и хоть пару раз за дверь высунулась, но особо за детьми не следила, потому что их домработница Ида Рью, решившая, что, пожалуй, можно и пораньше начать запланированную на понедельник стирку, то и дело выходила на улицу - повесить белье. Потому-то Шарлотта и не беспокоилась, ведь обычно по понедельникам, когда Ида стирала, она и детей не теряла из виду - вечно была то во дворе, то на заднем крыльце возле стиральной машинки, а значит, даже самых маленьких можно было спокойно оставлять на улице. Но усталость, роковая усталость в тот день навалилась на Иду, ведь ей надо было и гостей обхаживать, и приглядывать за плитой, да еще и за младенцем, а настроение у нее и без того было хуже некуда, потому что обычно по воскресеньям она возвращалась домой к часу, а тут не только ее мужу, Чарли Ти, пришлось самому себе обед готовить, так и сама она, Ида, из-за этого в церковь не попала. Поэтому Ида настояла на том, чтоб на кухне включили радио - тогда уж она хоть воскресную службу из Кларксдейла послушает. В черном форменном платье с белым передником она, надувшись, хлопотала на кухне: из динамиков, включенных на всю громкость, неслись госпелы, Ида разливала чай со льдом по высоким стаканам, а выстиранные рубашки крутились и хлопали на веревке, с отчаянием воздевая рукава к надвигающимся тучам.

Совершенно точно выходила на крыльцо и бабка Робина - ведь это она сделала снимок. В семье Кливов мужчин было немного, поэтому вся грубая мужская работа доставалась ей - она подрезала деревья, возила старушек в церковь и за покупками. Делала она все бодро и с бойкой решительностью, которой дивились ее робкие сестры. Из них-то никто не умел водить авто, а бедняжка тетя Либби так боялась любых приборов и механизмов, что принималась плакать, если вдруг надо было разжечь газовую горелку или поменять лампочку. Фотоаппарат вызывал у них любопытство, но они все равно его побаивались и восхищались тем, как легко и невозмутимо их сестра управляется с этой мужской штуковиной, которую надо было заряжать и наводить на цель - точно ружье. “Вот так Эдит, - приговаривали они, глядя, как Эдит сноровисто перематывает пленку или подкручивает объектив, - Эдит все по плечу”.

В семье считалось, что Эдит, несмотря на все ее многочисленные и поразительные умения, с детьми ладила не особо. Она была самолюбивой, несдержанной, да и в манерах у нее не было даже намека на теплоту; за любовью, поддержкой и утешением Шарлотта, единственный ее ребенок, вечно бежала к теткам (к Либби - чаще всего). Гарриет была еще слишком мала, чтоб выделять кого-то из родственников, а вот Эллисон до ужаса пугалась, когда бабка в очередной раз пыталась ее растормошить, и, если ее оставляли у Эдит дома, ревела. Но до чего же, ох, до чего же мать Шарлотты любила Робина, и как же он обожал ее в ответ. Она - почтенная дама средних лет - играла с ним во дворе в мячик, ради забавы ловила ему в саду змей и пауков и пела смешные песенки, которым ее научили солдаты во Вторую мировую, когда она была медсестрой:

Говорят, что эта Пег
Была пегой, как на грех…

ЭдиЭдиЭдиЭдиЭди! Даже отец с сестрами звали ее Эдит, а он, едва научившись говорить, обозвал ее Эди - наворачивая круги по двору, визжа от восторга. А как-то раз, когда Робину было года четыре, он с самым серьезным видом назвал ее старушенцией. “Бедная ты моя старушенция”, - сказал он и глазом не моргнув и похлопал ее по лбу веснушчатой ручкой. Шарлотта в жизни бы не осмелилась так фамильярничать со своей резкой, деловитой матерью - тем более когда та лежала в постели с головной болью, но Эди тот случай здорово насмешил, и она любила всем о нем рассказывать. Когда Робин родился, она уже была вся седая, но в молодости волосы у нее были такие же огненно-рыжие, как и у него: все подарки ему - на Рождество ли, на день рождения - она подписывала: “Робину-Красноголовке” или “Моему Лисенку. С любовью, от старушенции”.

ЭдиЭдиЭдиЭдиЭди! Ему было уже девять, но теперь это приветствие превратилось в семейную шутку, в его серенаду для Эдит, и он, как всегда, пропел ее, едва она вышла на крыльцо в тот вечер, когда она видела его в последний раз.

А поцеловать старушенцию? - крикнула она ему.

Вообще-то он любил фотографироваться, но иногда капризничал и выходил на снимках рыжеволосой кляксой, острые локти да коленки, поскорее вон из кадра - и теперь, стоило ему завидеть, что у Эди на шее висит фотоаппарат, как он умчался, всхлипывая от хохота.

Ну-ка поди сюда, негодник! - закричала она, порывисто вскинула камеру и все равно щелкнула Робина. Сделала последнее его фото. Сам он - не в фокусе. Зеленый простор лужайки слегка перекошен, возле крыльца, на переднем плане резко выделяются белый поручень да тяжелый глянец кустов гардении. Мутное, влажно-грозовое небо, беспокойная жижа из смеси сизого с индиго, свет спицами проткнул бурлящие облака. В углу снимка - размытая тень Робина, сам он отвернулся, мчится по нерезкой траве навстречу смерти, которая ждет его - почти виднеется - в тени большого дерева.

И потом, когда Шарлотта лежала в наглухо зашторенной комнате, в ее затуманенной таблетками голове билась только одна мысль. Куда бы Робин ни собирался - в школу, в гости к другу, к Эди вечером, ему всегда надо было сначала попрощаться - ласково, а еще - долго и церемонно. Сколько же вспоминалось его записочек, воздушных поцелуев из окошка, как он машет ей ручкой - вверх-вниз - с задних сидений отъезжающих автомобилей: до свиданья! до свиданья! “Пока-пока” он выучился говорить раньше, чем “привет!”, так он и здоровался со всеми - так и прощался. И горше всего Шарлотте было от того, что именно в этот раз не было никаких прощаний. Она так забегалась, что и не помнила толком, о чем в последний раз говорила с Робином, когда в последний раз его видела, а ей нужно было что-то осязаемое, самое распоследнее крохотное воспоминание, чтоб в него можно было вцепиться и с ним вместе - не разбирая дороги, спотыкаясь - преодолеть жизнь, которая с этой самой минуты и до конца ее дней вдруг раскинулась перед ней огромной пустыней. Наполовину обезумев от боли и бессонницы, она все лепетала что-то бессвязное Либби (тетя Либби ее тогда и выходила, Либби - с этими ее холодными компрессами и ее заливными, Либби, которая ночи напролет не смыкала подле нее глаз, Либби, которая от нее не отходила, это Либби ее спасла), потому что больше никто не мог ее утешить - ни муж, да никто вообще, а мать ее хоть внешне и не переменилась (соседям казалось, что она “держится молодцом”) и все так же деловито хлопотала по дому, но прежней Эди было не вернуть. От горя она словно окаменела. На это невыносимо было смотреть. “А ну вставай, Шарлотта, - рявкала она и раздергивала шторы, - давай-ка, выпей кофе, причешись, нельзя же всю жизнь так проваляться”, и даже безобидная старенькая Либби, бывало, ежилась под хрустально-холодным взглядом Эди, когда та - безжалостная, беспощадная, как Арктур - поворачивалась к своей лежащей в темноте дочери.

“Жизнь продолжается”. Любимое выражение Эди. Вранье. Шарлотта, оглушенная успокоительными, бывало, просыпалась, чтобы собрать умершего сына в школу, по пять, по шесть раз за ночь она вскакивала с кровати и звала его. И иногда - секунду-другую - ей верилось, что Робин спит себе наверху, что это все - дурной сон. Но тут ее глаза привыкали к темноте, она замечала отчаянный, жуткий беспорядок (салфетки, пузырьки с таблетками, осыпавшиеся лепестки цветов) на прикроватном столике и принималась рыдать снова - хотя и без того нарыдалась уже так, что ныла грудь, - потому что не было наверху никакого Робина и ниоткуда он больше не вернется.

В спицы велосипеда он навтыкал игральных карт. Она и не понимала, пока он был жив, что по их-то перестуку и отмечала его приходы и уходы. У кого-то из соседских детей велосипед стучал так же, один в один, и стоило Шарлотте заслышать этот звук вдали, сердце у нее на один головокружительный, невозможный, непередаваемо жестокий миг так и подскакивало в груди.

Звал ли он ее? Мысли о последних секундах его жизни рвали душу, но ни о чем другом она не могла думать. Долго это все длилось? Он мучился? Дни напролет она лежала на кровати, уставившись в потолок, до тех пор пока на него не наползали тени, да и потом она лежала без сна и разглядывала светящийся в темноте циферблат будильника.

Никому не станет легче от того, что ты целыми днями валяешься в кровати и плачешь, - бодро говорила Эди. - Тебе же самой лучше будет, когда встанешь, оденешься и волосы приведешь в порядок.

Во сне он всегда был где-то далеко, ускользал от нее, утаивал что-то. Ей хотелось услышать от него хоть словечко, но он так ни разу и не взглянул ей в глаза, так ничего и не сказал. В самые черные дни Либби все бормотала и бормотала над ней что-то, чего она никак не могла взять в толк. Миленькая, ну вот так ненадолго нам его подарили. Не был он никогда наш. Побыл с нами хоть чуть-чуть, и то радость.

Эта-то мысль и пробилась к Шарлотте сквозь дурман успокоительных тем жарким утром в темной спальне. Что Либби тогда говорила правду. Что всю свою жизнь, всеми возможными способами, с самого младенчества Робин пытался с ней попрощаться.

Эди последней его видела. Что было потом, никто толком не знал. Вся семья собралась в гостиной, паузы между репликами затягивались, все благодушно озирались по сторонам и ждали, когда их позовут к столу, а сама Шарлотта, стоя на коленях, рылась в ящике серванта - искала парадные льняные салфетки (она увидела, что Ида сервировала стол обычными, хлопчатобумажными и - ну как всегда - начала уверять, что никаких других салфеток она в глаза не видала, что сумела отыскать только клетчатые, для пикника). Шарлотта как раз нашла парадные салфетки и хотела было крикнуть Иде: вот видишь, где я сказала, там и лежат! но тут ее как током ударило - что-то случилось.

Гарриет. Первое, что пришло в голову. Она вскочила, разбросав салфетки по полу, и выбежала на крыльцо.

Но с Гарриет было все хорошо. Из креслица она никуда не делась, на мать взглянула огромными серьезными глазами. Эллисон сидела на дорожке, засунув палец в рот. Она раскачивалась из стороны в сторону и гудела что-то себе под нос, будто оса - вроде цела, но видно было, что ревела.

Что такое? спросила Шарлотта. Ушиблась?

Но Эллисон, не выпуская пальца изо рта, помотала головой.

Краем глаза Шарлотта заметила, будто кто-то мелькнул во дворе - Робин? Она вскинула голову - никого.

Честно-честно? спросила она Эллисон. А может, тебя киса поцарапала?

Эллисон опять помотала головой. Шарлотта нагнулась и быстро ее осмотрела - ни синяков, ни шишек. Кота было нигде не видать.

Но беспокойство не проходило. Шарлотта поцеловала Эллисон в лоб, отвела ее в дом (“Ну-ка, сладкая моя, беги, посмотри, что там Ида на кухне делает?”) и вернулась на крыльцо за младенцем. Такие, похожие на кошмарный сон, приступы паники с ней и раньше случались, чаще всего посреди ночи, обычно пока ребенку где-то полгода не исполнилось, - она тогда просыпалась, подскакивала и мчалась к колыбельке. Но Эллисон цела, с Гарриет все в порядке… Она пошла в гостиную и вручила Гарриет тетке Аделаиде, собрала в столовой с полу салфетки и - двигаясь как во сне, а с чего бы это вдруг, она и сама не понимала - поплелась на кухню за абрикосами для малышки.

Дикс, ее муж, сказал, чтоб к ужину его не ждали. На уток уехал охотиться. Всё как всегда. Если Дикс не в банке, значит, на охоте или дома у матери. Шарлотта толкнула дверь на кухню, подтащила табуретку к буфету, чтоб достать с верхней полки банку с абрикосами. Ида Рью, нагнувшись, вытаскивала из духовки сковороду с булочками. Господь, потрескивал в транзисторе негритянский голос, Господь, он везде.

Эта служба по радио. Шарлотта никому об этом и словом не обмолвилась, но думала она о ней неотвязно. Если б только Ида не выкрутила этот вой на всю громкость, им бы, может, слышно было, что там во дворе происходило, может, они бы поняли - творится что-то неладное. Но, с другой стороны (Шарлотта металась по ночам в кровати, пытаясь отыскать первопричину всех событий), разве не сама Шарлотта заставила набожную Иду работать в воскресенье. Помни день седьмой, чтоб святить его. Ветхозаветный Иегова карал людей и за меньшие прегрешения.

Булки почти готовы, сказала Ида Рью, снова склоняясь к духовке.

Ида, я их сама выну. Похоже, дождь будет. Сними, наверное, белье и зови Робина ужинать.

Когда Ида - надувшись, ощетинившись - протопала обратно с охапкой белых сорочек, то сказала: Не идет.

Скажи, чтоб шел сию же секунду.

Не знаю я, где он. Уж тыщу раз звала.

Может, убежал через дорогу?

Ида свалила сорочки в корзинку для глажки. Хлопнула дверь-сетка. Шарлотта услышала, как та вопит: Робин! А ну домой, не то выдеру!

Донна Тартт

Маленький друг

The Little Friend

Издательство CORPUS ®

* * *

Святой Фома Аквинский “Сумма теологии"

Гарри Гудини, лондонский театр-варьете “Ипподром", День святого Патрика, 1904

Совершенно точно выходила на крыльцо и бабка Робина – ведь это она сделала снимок. В семье Кливов мужчин было немного, поэтому вся грубая мужская работа доставалась ей – она подрезала деревья, возила старушек в церковь и за покупками. Делала она все бодро и с бойкой решительностью, которой дивились ее робкие сестры. Из них-то никто не умел водить авто, а бедняжка тетя Либби так боялась любых приборов и механизмов, что принималась плакать, если вдруг надо было разжечь газовую горелку или поменять лампочку. Фотоаппарат вызывал у них любопытство, но они все равно его побаивались и восхищались тем, как легко и невозмутимо их сестра управляется с этой мужской штуковиной, которую надо было заряжать и наводить на цель – точно ружье. “Вот так Эдит, – приговаривали они, глядя, как Эдит сноровисто перематывает пленку или подкручивает объектив, – Эдит все по плечу”.

«Маленький друг» (оригинальное название The Little Friend) – второй по счету роман популярной американской писательницы Донны Тартт, написанный в 2002 году.

Донна Тартт родилась в Америке, штат Миссисипи. Первым ее романом стала «Тайная комната», вторым – вышеупомянутый «Маленький друг», третьим – «Щегол», за который Тартт получила пулитцеровскую премию. За роман «Маленький друг» писательница в 2003 году была удостоена литературной премией английской сети книжных магазинов и киосков, а также премей «WH Smith».

Роман «Тайная комната», написанный в 1992 году первоначально назывался «Бог иллюзий» и приобрел огромную популярность. Его читали, обсуждали в литературных кругах, отмечая его самобытность и оригинальность. Бестселлер был переведен на более чем на 20 иностранных языка, а продажи достигли небывалой на тот период величины – почти 25 тысяч экземпляров.

Действие романа происходит в вермонтском колледже, где главный герой Ричард Пейпэн изучает древнегреческий язык. В дружной компании молодых людей происходит убийство, которое Пейпэн анализирует спустя много лет. Таким образом, детективная история превращается в триллер, от которого кровь стынет в жилах.

«Маленький друг» Донна Тартт создала лишь через 10 лет после выхода первой книги. Роман не повторил сенсационного успеха «Тайной комнаты», но это не значит, что его признали неудачным. Произведение вошло в список бестселлеров и стало популярным. Об этом факте говорят престижные литературные премии, полученные писательницей за ее очередное творение.

Время и место действия

Действие романа «Маленький друг» разворачивается в 70-годы прошлого столетия на юге Америки, в штате Миссисипи, к слову, атмосфера мастерски передана писательницей, родившейся и выросшей в тех местах, в маленьком ничем не примечательном городке Александрия, где все знают друг друга и все друг о друге, скрыть что-то от соседей практически невозможно.

Девятилетний мальчик по имени Робин Клив-Дюфрен найден повешенным на дереве во дворе собственного дома во время празднования Дня матери. Преступник не был найден полицией, а преступление осталось нераскрытым. Через девять лет после трагедии сестра Робина Хариетт начинает собственное расследование, поставив перед собой цель вычислить и наказать убийцу ее брата.

Донна Тартт виртуозно описала дух американского Юга, ей удалось великолепно описать персонажи романа, сделать их характеры выпуклыми и понятными читателю. Увлекательный сюжет, тайны и неординарный характер главной героини делают роман «Маленький друг» привлекательным для читательской аудитории. Книгу можно воспринимать и как драму с элементами детективного жанра, и как триллер.

И, наконец, третий роман Донны «Тартт» «Щегол», написанный в 2013 году. Писательница и здесь не отступает от стиля изложения событий – трагедия многолетней давности, размышления главного героя о смерти матери, погибшей во время взрыва в музее, где они были вдвоем. Благодаря яркости и оригинальности сюжета роман был признан лучшим произведением года.

Вполне благополучная семья Кливов – мать, отец и трое детей живут в своем маленьком мирке, ничем не выделяясь среди других александрийских семей. Довольно часто встречаются с родственницами по материнской линии – бабушкой Эди и тремя эксцентричными тетушками преклонного возраста – Тэт, Либби и Аделаидой.

После убийства Робина хрупкое равновесие, видимость мира и согласия в семье нарушено. Шарлотт Клив, мать семейства, полностью уходит в себя, замыкается, переживая горе и не обращая на дочерей – старшую, 15-летнюю Алисон и младшую, 12-летнюю Харриет, которой в момент преступления было всего два года. Девочки живут, как сорная трава, если кто-то и заботится о них, то это верная служанка Ида Рью.

Мистер Клив, поначалу переживающий горе вместе с женой, постепенно отдаляется от нее, устав жить в атмосфере печали, и даже уезжает жить в другой город, приезжая к семье лишь на праздники. Однако приездам Диксона Дюфрена никто не радуется.

Алисон Клив, 15-летняя девушка, неожиданно выросшая в красотку, мечтательная и скромная девушка, ничем не примечательна, и даже непонятно, зачем вообще писательнице понадобилось вводить в роман этот персонаж. Единственное объяснение этому – для того, чтобы ярче охарактеризовать главную героиню, младшую мисс Клив.

Итак, главный персонаж – двенадцатилетняя Хариэтт, не обладающая миловидностью и привлекательностью старшей сестры, этакий чертенок в юбке, фантазерка и бунтарка, доставляющая взрослым немало хлопот своей непоседливостью, любознательностью и непосредственностью. Зачитывается приключенческими романами, наибольшее влияние на ее мировоззрение оказывает творчество Стивенсона.

Она загорается идеей найти убийцу брата и наказать его, в этом ей помогает одноклассник Хилли, еще один юный мечтатель и искатель приключений.

Полной противоположностью Кливам является странное семейство Ратклиффов. Здесь Донна Тартт, до этого подробно и обстоятельно описывающая добропорядочных Кливов, их быт, уклад жизни, переходит к Ратклиффам, криминальной семье, неблагополучной и социально опасной. Именно одного из братьев юная «Агата Кристи» и винит в трагедии, унесшей жизнь 9-летнего Робина Клива.

Героиня принимается за расследование, которое оказывается опасным и чуть не стоит ей жизни…

Главная идея произведения

Читатели, жаждущие запутанной детективной линии, будут разочарованы. Ее здесь нет. Смерть Робина служит лишь трамплином, от которого отталкивается Донна Тартт, уводя нас все дальше и дальше от преступления 12-летней дальности так филигранно, что примерно в середине книги возникает вопрос: «А был ли мальчик?..», настолько запутанно события развиваются в другой плоскости, изобилуя новыми персонажами и подробностями.

Скорее уж, это книга об одиночестве и непонимании, атмосфере невысказанности, когда тебя не слышит даже собственная мать. В такой ситуации оказывается и живая и непосредственная девочка из вполне благополучной семьи, и парень, представитель асоциальной среды. Именно на противостоянии характеров, таких разных и одновременно таких близких по «несчастью» и построен роман.

Анализ произведения

В романе «Маленький друг» Донна Тартт обращается к ряду вопросов, главным из которых является проблема подросткового непонимания. Писательница описывает нам жизнь маленького южного городка, в котором люди, предки которых были плантаторами, давно перебрались из роскошных особняков в скромные непритязательные жилища. Эти люди не способны услышать друг друга, их жизнь окружена своеобразной оболочкой, сквозь которую и пытается пробиться юная Харриет. Члены ее семьи привязаны друг к друга, но каждый из них живет собственной жизнью.

Роман «Маленький друг» не случайно сравнивают с легендарным произведением «Убить пересмешника», а Харриет – с юным Глазастиком, любимой героиней Харпер Ли, автора «Пересмешника».

Финал книги остается открытым, на многие ответы придется искать ответы самому. Убийца не найден, преступление не раскрыто, но это и неважно, ведь главное в романе – внимание матери к собственному ребенку.

Донна Тартт «Маленький друг»: о романе

3.5 (70%) 2 votes