Оккультный «аятолла»: посмертный портрет Гейдара Джемаля. Смерть в предгорьях Алатау: «Странствуя, вернулся к древней прародине Дугин кураев новое гейдар джемаль

В своё время в советском кинематографическом пространстве нашумел послевоенный фильм «Судьба солдата в Америке». Лента поднимала очень острые экзистенциальные проблемы, связанные с героической, динамической личностью, заброшенной в мир, который отторгает подобный тип людей, являясь по сути своей дряблым, пацифистским, совершенно враждебным всему подлинному и героическому.

Жизнь Александра Гельевича Дугина, которому 7 января 2012 года исполнилось 50 лет, могла бы лечь в основу фильма «Судьба интеллектуала в России». Тем более, что истинный интеллектуал в России как раз реально и является солдатом, - он есть настоящий солдат Духа, который ведёт постоянную борьбу на пространстве столкновения деятельности Духа с враждебностью материи, окружающей его.

Дугин и есть такой подлинный интеллектуал. Может быть, среди всех писателей прошлого лишь Достоевский немного коснулся специфики подлинного интеллектуализма, потому что время от времени его герои вдруг как бы останавливаются, осенённые, поражённые страшной, единственной мыслью, которая вырывает их из колеи обыденного существования, и они потом уединяются от всяких контактов, разговоров - додумать эту огромную страшную мысль. Неважно, что это за мысль, важно, что она всегда грандиозна, парадоксальна по отношению к внешнему миру, к той среде, в которой они находятся. Шатов, Кириллов - это классические прообразы подлинных интеллектуалов, которых смог описать только Достоевский. В этом смысле Дугин - интеллектуал по Достоевскому. Подлинный интеллектуал - это человек, для которого собственная мысль важнее его физического существования.

Жизнь Дугина, как и многих из нас, хотя, далеко не всех, делится на две значимые части, противостоящие друг другу: это жизнь до 1990 года и жизнь после. Эти две части можно проиллюстрировать известным выражением: «Время собирать камни и время разбрасывать камни». Имеется ввиду, что-то время, которое предшествовало событиям девяностых, стремительно вытащившим очень многих людей на авансцену, несомненно, было временем сбора камней.

Когда я встретил Александра Гельевича в 1980 году, он был ещё совсем молодым человеком восемнадцати лет. И с 80-го по 90-й годы он прошёл огромный путь по организации, структурированию, насыщению, воспитанию своего интеллекта, трансформировав его в колоссальную призму, через которую фокусировался, можно сказать, «свет далёких звёзд».

Он провёл эту работу на базе - организационной, структурной, методологической - геноновской школы традиционалистов. Для этого, естественно, ему потребовалось овладеть в кратчайшие сроки ведущими европейскими языками, что он, собственно, и сделал, будучи необычайно способным человеком. Не только английским, немецким и французским, которые я ему посоветовал. Он прибавил к этому испанский, итальянский, и даже уже не знаю какие. На моих глазах изучил иврит, по-моему, знаком с арабским, а в последние годы, кажется, знакомился с турецким.

Его культурный инструментарий не идёт ни в какое сравнение со стандартными, возможностями обычных академических работников. Этот инструментарий в своей основной части он приобрёл ещё в самом начале своего интеллектуального пути - огромную массу источников уже тогда, в советское время, он освоил в оригинале. Благодаря нашим довольно уникальным возможностям, в силу наших связей - мы имели доступ к спецхрану. Мы получали книги из спецхрана библиотеки Академии общественных наук, из «Иностранки». Это был очень мощный источник информации. Кроме того, многие книги нам присылались из-за рубежа.

Но это уже второстепенный технический вопрос. Главное, что за эти десять лет Дугин проделал огромную работу и овладел таким масштабом знаний, который не снился западным интеллектуалам-традиционалистам. Тем более, овладев методологией и глубоким пониманием традиционалистской школы, он применил это полученное знание к тому, чтобы расширить усвоенный интеллектуальный горизонт за пределы узко метафизического традиционализма.

Дугин изучил ещё и тренды современной академической западной мысли, освоил колоссальное научное пространство, лежащее в так называемой профанической плоскости - социологов, экономистов, философов, которых он рассматривал через методологическую призму того, что называется perennial philosophy, то есть «вечной философии», высшего знания. В этом его громадное отличие от западных традиционалистов, которые комфортно сидят в чётко структурированном, ограниченном генонизме, как наседка в соломе, с той только разницей, что они в силу своей бесплодности никогда не снесут ни золотого, ни обычного яйца.

А что касается Дугина, то он в мире чистой эрудиции напоминает мне фигуру Адама Кадмона, который стоит, подняв одну руку вверх, а другую опустив вниз. Одна рука в дугинском случае поднята к философскому небу, а другая опущена к политологической, социологической земле. Он пропускает через себя энергетические токи интеллектуализма, на одном полюсе которого - чисто метафизическое умозрение, а на другом - конкретная практическая мысль.

Дугин никогда не замыкался в «башне из слоновой кости». В отличие от глубоко уважаемого и одного из наиболее повлиявших на Дугина мэтров - Евгения Головина, который имел такую геноновскую черту брезгливости в отношении контактов с современной жизнью. Евгений Головин жил крайне дистанцированно от внешнего событийного мира, и когда я сказал, что не у всех жизнь делится на две части - до девяностого и после девяностого, то как раз имел в виду Головина, у которого жизнь точно на части не делилась. Как он жил до девяностого, так и продолжал жить после девяностого года, занимаясь исключительно своими исследованиями и презирая контакт с внешней средой.

Но не все традиционалисты таковы, и мы знаем пример Юлиуса Эволы, который никогда не покидал передовую духовной и вооружённой брани и в прямом, и в переносном смысле. Он был настоящим солдатом Духа, вплоть до того, что был ранен под бомбёжкой в 1945 году и до конца жизни оставался парализованным. В этом смысле для Дугина гораздо ближе пример Эволы, и он следует именно ему, хотя, он всегда уважал и любил покойного Евгения Головина.

Наследие Дугина уникально и представляет собой беспрецедентный феномен в современной России. И не только в современной - я бы сказал, что даже в обозримом прошлом русского академизма ничего подобного не было и не встречалось. Этот труд по своему масштабу эквивалентен продукту целого научного института, который работал в течение эпохи. Потому что в фокусе дугинского видения, через его душу, через его мозг пропущен результат анализа всех тенденций современной академической мировой мысли - научной, философской, социологической. Объём этой работы таков, что его ещё только предстоит изучать и, возможно, только грядущим поколениям предстоит по-настоящему оценить масштаб этого продукта.

Грандиозность работы тем более поражает, что, в принципе, Дугин стоит посреди интеллектуальной пустыни: он один! И вокруг него только обломки постсоветского академизма, которые стремительно выродились в некий «бобок». То есть в пространстве, которое считается академическим и профессорским, Дугину говорить совершено не с кем, и понять, что он делает - тоже некому. Тем более, эти «бобки», что-то бормочущие осколки старой советской гуманитарной школы, даже в свою лучшую творческую молодую эпоху были очень узко специализированы, к тому же они всегда были жёстко дисциплинированы навязанной им партийно-идеологической методикой.

А с того момента, как эта методика рассосалась и перестала быть их стимулом, их поводырём - они как бы и совсем перестали думать, потому что они не знают, о чём им теперь думать, что им делать. Максимум, что они могут, это повторять, да и то, очень осторожно и с самоцензурой, осколки своих собственных бесплодных соображений, которые они высказывали тридцать-сорок лет назад. Посреди всего этого выжженного и состоящего из обрубков, пней, вырубленного леса постсоветской интеллектуалистики стоит Александр Дугин со своим колоссальным научным аппаратом.

Я бы сказал, что Дугин совершил интеллектуальный подвиг. Тем более, что он не ограничивается собою как феноменом, он старается поднять плеяду интеллектуалов, работая в качестве преподавателя и создавая клуб, окружая себя молодыми и даровитыми ребятами, которые приучаются ко вкусу новой академической мысли. Он старается передать им свой размах кругозора, идущего от чисто метафизического умозрения до чисто практической полевой работы, конкретной социологии, конкретной этнологии.

Я бы сказал, что единственный момент, который, может быть, звучит некоторым диссонансом с этим героическим и световым произведением, а я бы даже назвал дугинский труд «произведением в белом» - чрезмерная привязка к текущей политической реальности и излишние ожидания, которые на протяжении последних двадцати лет Дугин периодически связывал с теми или иными трендами политической жизни нашей страны. Как правило, эти ожидания не оправдывались, о чём сегодня и сам Александр Гельевич знает.

Но, тем не менее, этот лёгкий диссонанс не идёт абсолютно ни в какое сравнение с колоссальным масштабом и самой личности Дугина, и продукта его поразительной активности, связанной и с уникальной трудоспособностью - он трудоголик, и с потрясающей остротой внимания к любой мысли, которая появляется на сцене идей. Не скажу на «рынке идей» - именно на сцене, потому как для Дугина мир идей - это драматический театр, в котором каждая идея является трагическим персонажем.

5 декабря на 70-м году жизни скончался известный исламский деятель Гейдар Джемаль. Об этом сообщается на его странице в фейсбуке. Гейдар Джахидович Джемаль (6 ноября 1947 — 5 декабря 2016, Москва) — председатель Исламского комитета России; сопредседатель и член президиума Общероссийского общественного движения «Российское исламское наследие»; постоянный член Организации Исламо-арабская народная конференция (ОИАНК); один из инициаторов создания и член координационного совета Левого фронта России. Принимал участие в Маршах несогласных.

В 1979 году установил связи с исламскими кругами в Таджикской ССР. В то же время наряду с философом А.Г. Дугиным вступил в эзотерический кружок «Чёрный орден SS», группировавшийся вокруг Евгения Головина. Был участником знаменитого южинского кружка - он же «мамлеевский кружок» — неформальный литературный и оккультный клуб, первоначально собиравшийся на квартире писателя Юрия Мамлеева, расположенной в доме по Южинскому переулку. Считается, что собрания Южинского кружка оказали существенное влияние на идеологию и взгляды многих впоследствии известных российских гуманитариев. После высылки из страны самого Мамлеева кружок продолжил свои собрания на той же квартире и продолжил своё существование до начала 1990-х годов.

Члены Южинского кружка: Александр Дугин, Гейдар Джемаль, Евгений Головин и Юрий Мамлеев.

Марк Сэджвик в своей книге о российском традиционализме (Сэджвик М. Наперекор современному миру: Традиционализм и тайная интеллектуальная история XX века / Пер. с англ. М. Маршака (1-5 главы) и А. Лазарева; научная редактура Б. Фаликова. — М.: Новое литератур-ное обозрение, 2014) писал о Джемале следующее:

"В кружок Головина входили Стефанов, Гейдар Джемаль и (чуть позже) Александр Дугин. Эти трое впоследствии стали самыми влиятельными традиционалистами России. Джемаль, вошедший в кружок в 1967 году, был москвичом азербайджан-ского происхождения, чье образование и воспитание было светским и советским, а не мусульманским. Еще юношей он открыл для себя философскую библиотеку своего деда по ма-тери, турка, который родился в Османской империи, эмигри-ровал в Россию, принимал участие в Октябрьской революции на стороне большевиков, а потом преподавал в престижном Государственном институте театрального искусства (ГИТИС). Дугин, присоединившийся к кружку в 1980 году, был сыном полковника советской армии.

Головин, Стефанов, Джемаль и Дугин трудились над ре-конструированием традиционализма по книгам, которые они нашли в Ленинской библиотеке и Библиотеке ино-странной литературы, порой пытаясь угадать по контексту содержание недоступных книг, известных им только по на-званиям. Хотя «Symbolisme de la Croix» («Символизм креста») Генона был недоступен (он находился в «закрытом фонде» Ленинки), «Pagan Imperialism» («Языческий империализм») Эволы (в исправленном, более традиционалистском лейп-цигском издании 1933 года) в той же Ленинской библиотеке стоял в открытом доступе с самого момента приобретения в 1957 году — кто бы ни отвечал за такие решения, он явно не заглядывал в эти книги. Большинство российских традицио-налистов, хотя и опирались в конечном счете на объяснение модерности, которое дал Генон, все же откликнулись (после 1991 года, по крайней мере) на модель, предложенную Эволой.

Стефанов, Дудинский, Головин и Джемаль

<...> Хотя Джемаль, может быть, и вступил в суфий-ский орден наюибандийа в 1980 году в Таджикистане, суфизм, судя по всему, не был для него чем-то особенно важным. Ког-да в 1980 или 1982 году он взял с собой Дугина в месячное путешествие по горам Зеравшана на северо-востоке Пами-ра, они посетили не шейха Джемаля, а могилы различных суфийских святых. Кружок Головина почти не привлекал внимания властей, хотя Джемаля, по слухам, несколько раз сажали в сумасшедший дом (это был стандартный способ репрессий, направленных на диссидентов). КГБ явно терпел подобные кружки, но лишь в определенных рамках, которые Дугин заметно переступил...

Гейдар Джемаль вступил в общество «Память», а затем вышел из него вместе с Дугиным. После этого он стал одним из учредителей Партии исламского возрождения (ПИВ), основанной в 1990 году Ахмадом Кади Актаевым в Астрахани. Не будучи крупнейшей или важнейшей политической организацией мусульман на всем пространстве бывшего СССР, ПИВ тем не менее была единственной значи-тельной партией, охватывавшей всю Российскую Федерацию; все прочие группы были ограничены региональными или этническими рамками. Таким образом, ПИВ имела значение именно в России, то есть за пределами чисто мусульманских республик СССР.

Джемаль был идеологом ПИВ, издателем ее печатного ор-гана Алъ-Вахдат {«Единение») и главой ее исследовательского центра в Москве. Ранние номера Таухид {«Единство»), малоти-ражного журнала, выпускаемого лично Джемалем, были от-четливо традиционалистскими по своей тональности. В его первом номере Джемаль анализировал статус ислама в терми-нах традиционализма, добавив исторический аспект, редкий где бы то ни было еще и извлеченный им из работ ислами-стов. Ислам, указывал он, существует во времени и подвержен упадку, как и все остальное. Далее он заявляет, что подлинного исламского правления не было с момента смерти Пророка и уж точно — начиная с монгольского завоевания. С тех пор дела шли только хуже, так как «постколониальные элиты» в исламском мире были либо националистами (а следователь-но, врагами универсального ислама), либо «атеистами-космо-политами», такими же врагами истинного ислама.

Мэр Стамбула Тайип Эрдоган (ныне президент Турции) и Гейдар Джемаль

Статья Джемаля, опубликованная Дугиным в «Гиперборее» в 1991 году, показала, сколь многим он обязан Эволе. Сравнив экзистенциальное значение смерти в эволианском традицио-нализме с метафизическим значением смерти (конечное воз-вращение к Богу) в исламе, он утверждал, что «аутентичный ислам и аутентичные правые являются нонконформистами; их призвание в жизни — оппозиция, несогласие, неиденти- фикация». Рене Домаль, художник-сюрреалист, о котором рассказывалось в четвертой главе, одобрил бы это заявле-ние. Для христианина «Бог — это нечто синонимичное ги-перконформизму», тогда как ислам — «это протест... против сведения Бога к “консенсусу”». Политические правые и ис-лам борются с искушениями мира, включая такие духовные и интеллектуальные ловушки, как «самообожествление» и «профанный элитаризм», продолжал Джемаль.

Такой традиционалистский исламизм для многих оказал-ся чрезмерным. Партия раскололась в 1992 году в связи с во-просом, как относиться к Ельцину и его проекту российской демократии: большинство членов ПИВ поддерживали этот проект, в то время как Джемаль увел более радикальное мень-шинство из партии, ища союза с радикальными исламиста-ми на Ближнем Востоке и с внутренней оппозицией Ельцину в лице КПРФ, руководимой Геннадием Зюгановым, правых «патриотов» Александра Проханова и прочих. Оба политика были знакомы Джемалю со времен его членства в «Памяти», и оба были связаны с другим главным традиционалистом Рос-сии, Дугиным. Этот «красно-коричнево-зеленый союз» и будет анализироваться ниже.

Гейдар Джемаль и Александр Дугин на вечере, посвящённом барону фон Унгерну

На Ближнем Востоке Джемаль связался с такими людьми, как Хасан аль-Тураби, вождь Суданского исламского фронта и в течение многих лет «серый кардинал» за спиной исламист-ского военного режима Судана. Так, вместо ПИВ в качестве своей институциональной базы Джемаль обрел Исламский ко-митет России — сеть таких исламских комитетов была созда-на под руководством аль-Тураби на конференции в Хартуме в 1993 году, их целью было объединение лидеров различных радикальных исламистских движений, подобно Националь-ному исламскому фронту самого Тураби, Хамасу в Палестине и Хизболле в Ливане. Джемаль стал главой московского отделе-ния Исламского комитета. В интервью 1999 года он говорил о своих контактах с Хамасом, Хизболлой, Волками ислама (чечен-ская группа) и афганскими талибами. В это время Джемаль был одним из двух-трех главных представителей радикально-го исламизма в Российской Федерации. Он прославился как «ваххабит»; правда, тут надо напомнить, что в России данный термин имеет несколько другое значение, не то, которое при-нято в академической среде. Учитывая хорошо известную антипатию саудийского ваххабизма к шиитам, многие удив-лялись, как Джемаль, мусульманин-шиит, может быть вах-хабитом. На самом деле противоречие здесь только кажуще-еся: Джемаль никогда не был ваххабитом в точном, строгом смысле этого слова.

В России во времена Ельцина Джемаль поддерживал поли-тическое сотрудничество с оппозицией, и круг союзников у него был такой же, что и у Дугина. В середине 1999 года в прохановской газете «Завтра» было размещено интервью с Джемалем, в котором он объявил о создании объединенного фронта «зеленых и красных», включающего Исламский комитет России и Движение в поддержку армии, оборонной промышленности и во-енной науки, независимую группу, связанную с КПРФ и перво-начально возглавляемую председателем Комитета по обороне Государственной думы Львом Рохлиным (который был убит в 1998 году), а также генерал-полковником в отставке Альбертом Макашовым.

Гейдар Джемаль, Илья Пономарев, Лев Пономарев, Евгения Чирикова

Невероятный союз между радикальным исламистом п Дви-жением в поддержку армии (ДПА), которая как раз тогда вступила во вторую фазу конфликта с исламистами на Кавказе, стал возможным благодаря особой разновидности неоевразийства, характерного для России. Как сказал один отставной офицер и региональный глава ДПА в это время: «Мы все дети одной матери, независимо от национальности и религии. И имя на-шей матери — Россия». С точки зрения ДПА, те, кто убивал русских солдат на Кавказе, были бунтовщиками, а не чечен-цами или мусульманами; против мятежников надо принимать соответствующие меры, будь они чеченцами или русскими, казаками, мусульманами или православными. Война, которая велась в 1999 года, велась, с их точки зрения, не с мусульмана-ми как таковыми.

Для Джемаля и Движения в поддержку армии настоящим врагом был Ельцин, а также израильтяне: «Кто-то разыгры-вает свою карту, чтобы поссорить православие и ислам», — объявил Макашов на одной пресс-конференции и продол-жил, обвинив «тех на Ближнем Востоке, кому не нравится быть соседями арабского мира». Точно так же, по мнению Джемаля, конфликт на Кавказе служил интересам Ельци-на и израильтян. Согласно его логике, иностранные кон-фликты позволяли отвлечь внимание от провалов во вну-тренней политике и вели к росту российско-израильского сотрудничества, что помогало израильтянам добиваться экстрадиции некоторых арабских исламистов, живущих в России, а значит, играло на руку «атлантистскому лобби»8. Подобные объяснения близки взглядам многих сторонни-ков оппозиции, равно как и тех простых россиян, кто скло-нен доверять теориям заговора.

Мамлеев, Джемаль, Головин и Дугин nu.arcto.ru

Радикальный исламизм и традиционализм, как прави-ло, несовместимы. Они придерживаются фундаментально различных взглядов на традицию, на будущее человечества и на все религии помимо ислама. Вероятно, по этой при-чине Джемаль модифицировал свою собственную позицию до такой степени, что теперь его вряд ли можно назвать чи-стым традиционалистом; так, Дугин в частной беседе назвал его «посттрадиционалистом». Джемаль очень критично относится к очевидному противоречию между исламской практикой Генона и тем, что он пишет об индуизме, и по крайней мере формально осуждает Эволу за смешение по-литики с духовностью. Таким образом, его следует считать одним из тех, для кого традиционализм послужил лишь «ступенькой на пути». Но, несмотря на это, как было от-мечено в двенадцатой главе, он остается ориентиром для многих российских традиционалистов, проявляющих ин-терес к исламу.

При президенте Путине, когда упало значение оппозиции ельцинского времени, Дугину потребовались новые союзни-ки. Тесные контакты с радикальными исламистами за рубе-жом становились все менее полезными, так как и простыми россиянами, и Кремлем исламизм и чеченский терроризм начали восприниматься как нечто очень близкое друг другу. Спустя какое-то время после 2001 года Джемаль основал но-вую организацию, пафосно названную Интернациональной социальной лигой (ИСЛ). Эта лига носит скорее анархистский характер и атакует «Систему» от имени «бездомных планеты», которые «Системе» не нужны, — а в число «бездомных плане-ты» входят все диаспоры и иммигранты, а не только мусуль-мане России".

Умер Гейдар Джемаль. Начав с выражения соболезнования его родным и близким, в этом материале хотелось бы добиться понимания, кем был этот человек и к чему стремился. В чем заключалась загадка его личности?

Начнём с того, что вокруг имени покойного существует густая атмосфера лжи и обмана, граничащая с провокацией. Он был фиктивным «председателем» несуществующего «исламского комитета». «Экспертом по исламу», не знающим арабского языка и не умеющим читать Коран в оригинале. «Борцом с Системой», ни разу не пострадавшим от этой самой «Системы». Человеком русской культуры, презиравшим русских. Пропагандистом «джихада» и «жертвенности», умершим не на поле боя с криком «Аллаху акбар», а на больничной койке в платной клинике Алма-Аты.

Невозможно точно определить, чем был «ислам» Джемаля. Весь его «исламизм»- это огромная фикция, система декораций для людей, не обладающим достаточным чувством юмора. В отношениях с разнообразными исламскими движениями он мог в любой момент сменить маску, из «шиита» превратившись в «салафита», из «салафита» — в сторонника «традиционного ислама», и наоборот. Большую часть жизни он называл себя «шиитом», хотя с шиизмом его ничего не связывало, кроме самого этого названия, а похоронили его по суннитскому обряду. При том что по сути он являлся лоббистом ваххабизма, заворачивая этот наджис в красивую интеллектуальную оболочку. Это говорит о том, что сам по себе «ислам» не был для него чем-то серьёзным — тем, ради чего он жил.

Джемаль являлся мастером переименования вещей, придания им не того смысла, который они имеют на самом деле. Будучи хорошо образованным человеком, он владел логикой самых различных дискурсов — от социалистического до либерального — и, подобно магу, по мановению волшебной палочки мог оборачивать одно явление в другое. Так животно-подобные ваххабитские комбатанты превращались у него в «борцов за социальную справедливость», ИГИЛ — в «авангард борьбы с Системой», салафитские «джамааты» — в «орган прямой демократии» и т.п.

Кем же был Джемаль на самом деле? Он был московским философом-оккультистом, вышедшим из «шизоидного подполья». Это его настоящая идентичность и исходный базис. «Ислам» — только надстройка, одна из ролей, которые он должен был играть. Почему бы и нет? В 90-е годы, когда Джемаль вышел на публичную арену, исламская тема стала довольно актуальной: ислам обсуждали различные СМИ, сотни тысяч человек принялись возвращаться к мусульманской идентичности. Почему бы не оседлать эту тему, почему бы не заделаться «экспертом по исламу», а то и теневым «лидером мусульман», к тому же имея мусульманские корни? Тем более что это придаст дополнительной пикантности делу. «Председатель исламского комитета России», вставляющий в заумные рассуждения о «революционном дискурсе» и «роли троцкизма в мировой революции» арабские слова, — это, согласитесь, выглядело само по себе оригинально. А если добавить сюда несомненную природную харизму Гейдара Джахидовича — интересно, интригующе, пафосно, на грани скандала. В этом и секрет его частого приглашения в СМИ, вообще любящие «интересных» и «скандальных» персонажей.

Как личность Джемаль сформировался в 70-е годы под определяющим влиянием «шизоидного подполья» (оно же — «Южинский круг»). Так называли группу московских богемных интеллигентов, собиравшихся на квартире писателя Мамлеева в Южинском переулке. Непререкаемым лидером кружка был Евгений Головин. Эта странная и малоизвестная широкой аудитории личность наложила немалый отпечаток на интеллектуальную историю России конца 20-го столетия. Алхимик, сатанист, колдун и язычник, сознательно противопоставлявший себя монотеистической традиции, Головин был учителем Джемаля и единственным человеком, которого тот считал выше себя и о котором до самой своей смерти отзывался с неподдельным пафосом.

Удивительно, но история «Южинского круга» полностью воспроизводит сюжет «Бесов» Достоевского. Головин играл роль Ставрогина, вокруг которого вращалась вереница более мелких персонажей. При этом о единобожии Головин отзывался так: «Религии монотеизма созданы по образу и подобию восточной парадигмы: необходим тиран, диктатор, учитель - народ собирается вокруг этого единого полюса. Но природа не терпит цифру один, в ней нет цифры один» («Матриархат») .

В те же застойные годы Головин, Джемаль, Дугин и ряд других богемных интеллигентов учредили «Черный орден SS», «рейхсфюрером» которого стал сам Головин. Говорили, что в «ордене» практиковались гомосексуальные оргии и сатанинские обряды. Трудно установить сейчас, действительно ли это так, хотя свидетельств этого от бывших членов «ордена» немало. Но то, что в кругу Головина бытовали самые разные формы «расширения сознания», из которых алкогольное опьянение было самым безобидным — факт. Писатель-мистик Аркадий Ровнер вспоминал: «Как-то ночью вокруг Головина собрались лучшие люди России. Дело происходило на даче, и выпивка закончилась. Вокруг на десяток верст не было винных магазинов, а те, что были, были закрыты, да и денег ни у кого не было, и все пошли круто вниз — начался ужасный обвал. И тогда Головин встал и сказал собравшимся: „Господа, только ли на алкоголе мы умеем летать? А без него — что слабо? Предлагаю всем вскрыть себе вены и сделать коктейль из нашей крови!“ И тогда все присутствующие начали пилить себе вены кухонными ножами и цедить кровь в стаканы. И градус опять полез вверх — равновесие было восстановлено».

Почему всё это важно в связи с нашей темой? Да потому что Джемаль никогда не переставал быть членом метафизического «Южинского кружка» и «Черного ордена SS» — даже после того, как они перестали существовать на реальном плане бытия. Метафизика «Южинского переулка», инспирированная гуру-Головиным, состояла в том, чтобы преодолеть в себе «всё человеческое» через опыты над собой на грани возможного. Чтобы заглянуть в потустороннее, надо стать монстром. Пройти через алхимическое «нигредо» — работу в чёрном, разложение, спуск в ад. Спускаясь во тьму, делатель понимает, что изнанкой мира, который мы считаем таким упорядоченным и ясным, является хаос и мрак. Отсюда мамлеевская галерея маньяков и садистов, вызывающих тошноту своей пугающей достоверностью. Отсюда джемалевские оды ваххабизму и людоедам из ИГИЛ. Это всего лишь форма «расширения сознания», метафизической игры, это аналог ширяния ацетоном и бухания кровищей вместо водки. С точки зрения «шизоидного подполья» — нормальная практика, с точки зрения авраамического Единобожия — чистый сатанизм.

«Южинской» же была и философская концепция Джемаля, подробно разобранная нами . Фактически это ребренд манихейского дуализма, закумуфлированный под «единобожие». Мир — упорядоченный сатаной хаос, социум — воплощённый Иблис, управляемый «клубом жрецов». Однако не всё так ужасно, потому что можно ̶ш̶и̶р̶н̶у̶т̶ь̶с̶я̶ ̶а̶ц̶е̶т̶о̶н̶о̶м̶ вступить в ваххабитский джамаат и через это п̶р̶и̶о̶б̶р̶е̶с̶т̶и̶ ̶о̶п̶ы̶т̶ ̶р̶а̶с̶ш̶и̶р̶е̶н̶и̶я̶ ̶с̶о̶з̶н̶а̶н̶и̶я̶ «актуализировать в себе точку нетождества», став тем самым и̶с̶т̶и̶н̶н̶ы̶м̶ ̶п̶о̶с̶в̶я̶щ̶ё̶н̶н̶ы̶м̶ "агентом абсолютно трансцендентного Бога".

Один из членов интернет-сообщества «Читающие Головина» спросил: «Говорят, что Евгений Всеволодович исповедует языческую веру. Я хотел бы уточнить: к какой именно ветви язычества он принадлежит?» Все члены сообщества проигнорировали этот вопрос, сочтя его глупым. И только художник Владимир Озерный по-отечески объяснил: «Понимаешь, брат, Головин не исповедует и не принадлежит. Он — Дионис». Точно так же смешно обсуждать исламскую принадлежность Джемаля, его отношения с теми или иными течениями и т.д. Истоки его мысли, его взгляда на мир лежат в совершенно иной плоскости.

Джемаль был метафизическим провокатором и учеником Головина. Этим всё сказано.

После смерти «рейхсфюрера» преданные ученики соорудили на его могиле погребальный памятник, состоящий из необработанной каменной глыбы — в языческом духе. Дугин, пришедший на церемонию с факелом, прочитал траурную речь, после чего уступил место Джемалю. Джемаль сказал:

«Лет тридцать назад я написал несколько стихотворных строк, но это скорее было даже не стихотворение, а эпитафия самому себе. Это был 83-ий или 84-ый год. Я помню, что эти строки были написаны на папке, где лежали страницы, — обращаясь к Дугину, - если ты помнишь, Саша, «нашей борьбы», которую мы вместе начали . Эти строки я сейчас посвящаю Головину:

Не говори, что он исчез в ночи
Что в чёрном растворилась капля света
Над этой бездной холода в ночи
Подняв ладонь для тайного привета».

Сказав это, Джемаль, которому самому оставалось четыре года до могилы, вскинул руку в нацистской зиге.

Обратите внимание на эти кадры: Джемаль тут подлинно, по-настоящему серьёзен. Смертельно серьёзен. Видно, что здесь и находится сердцевина его личности, его «проекта». То, что задевает его за живое, то, что он устал скрывать под маской разных «исламизмов»...

«Золотое время» Джемаля прошло вместе с «бурными девяностыми». Именно тогда оказались востребованны все эти безумные фрики-прожектёры, маги и революционеры, традиционалисты и сатанисты, объединяющие в безумной смеси ислам и социализм, троцкизм и фашизм, анархизм и Генона... Начиная с 2000-х, время Джемаля ушло, и он превратился в бледное подобие самого себя, повторяя, как мантру, тезисы своей системы. Видимо, пытаясь как-то вернуть утраченное, обратить на себя внимания, он незадолго до смерти принялся вбрасывать один за другим «информационные поводы». Год тому назад он снял скандальное видео, где неожиданно заявил, что в России произошёл государственный переворот, и Путин отстранён от власти. Когда через неделю Путин как ни в чем не бывало появился перед телекамерами, Джемаль в своём постмодернистском духе перевернул тему, заявив, что переворот был, но еще не закончился... Даже за считанные дни до смерти, когда мусульманин должен подводить итоги, готовить себя к переходу в иной мир и совершать покаяние пред Господом, он был занят раздачей интервью.

Джемаль многого добился. Стал «великим мыслителем». «Гением». «Метафизическим столпом». Возможно, «сверхчеловеком»...

Единственное, что у него не получилось: стать настоящим мусульманином.

Амин Рамин

5 декабря 2016 года этот мир покинул Гейдар Джемаль. Когда я читал биографию немецкого философа Иммануила Канта, меня поразило и восхитило то, насколько действия Канта коррелировали с его собственной философией. Часто бывает так, что философ, да и вообще человек говорит одно, а поступает совершенно иначе. Мысли и поступки Канта не противоречили друг другу. Его мысли рационалиста до мозга костей всегда были последовательны, как и его действия; цель для Канта всегда стояла выше обстоятельств.

Джемаль был совсем другим человеком. Абсолютным иррационалом. Давний друг Гейдара по Южинскому Игорь Дудинский как-то назвал Дарика (так они в Южинском любили звать Гейдара Джахидовича) «ленивым человеком, которому все абсолютно пофигу и писать он не рвался». Эта пресловутая иррациональность Джемаля пройдет сквозь всю его жизнь. Когда мы упомянули в Циолковском при Цветкове о намерении издать собрание сочинений Гейдара Джемаля, Цветков посмеялся и сказал, дескать, удачи, ребята, ибо работать с Джемалем невозможно в силу его иррациональности, вечного откладывания (писать Джемаль начал очень поздно, да и сказать «писать» - сильно, ибо Джахидовичу, похоже, лень было брать в руки даже перо и «Ориентацию» он начитывал Дудинскому), не слишком щепетильного отношения ни к своему времени, ни к чужому. Джемаль жил в «своем» времени, особом. Но, похоже, эта черта объединяла весь Южинский. Возможно, ее имел в виду и Дудинский, когда в том интервью сказал о странной «Идее Южинского», которой был зачарован Гейдар.

В связи с последним небезынтересно будет заметить, что «трех мэтров» Южинского и Дугина объединяет не только яркая иррациональность, но и некая отчужденность от мира сего, не менее яркая интроверсия. Всех их, Мамлеева, Головина, Джемаля и Дугина. Это люди «в себе», работа для них это в первую очередь работа над собой. Измени себя и изменишь мир - это про них. Каждый из них любит быть один, любит скрытность, любит беречь и накапливать энергию, а не расходовать ее на толпу.

Гейдар Джемаль умер и похоронен в Казахстане. Он не захотел, чтобы его тело везли в самолете в Москву. Хотя он и имел право быть похороненным на Новодевичьем кладбище, где лежит его дед, последней волей Гейдара Джахидовича стало быть похороненным в одиночестве, вдали от родной Москвы, в предгорьях Тянь-Шаня, рядом с теми загадочными местами, которые Гейдар считал особенными в своем энергетическом и мистическом значении.

Первый раз Гейдар попал на Памир, в Таджикистан в начале восьмидесятых. Затем он побывал там еще несколько раз, один раз с Владимиром Гузманом, написавшим после этого замечательную книгу про свое путешествие. До Гузмана Джемаль таскал на душанбинском кладбище тяжеленные каменные могильники - «по червонцу за смену». Владимир предложил Джемалю выгодный бизнес: торговать коранами! Дело в том, что при советской власти в Средней Азии и на Кавказе были полностью уничтожены все экземпляры корана. Если кому и удавалось сохранить копии, то это было крайней редкостью. Поэтому идею о торговле коранами Джемаль воспринял с энтузиазмом, и на следующий год Джемаль и Гузман отправились в Душанбе с первой партией. Торговля пошла так успешно, что вскоре стада ишаков, нагруженных коранами, отпечатанными в Таллине, на родине Гузмана, колесили по всей Средней Азии, снабжая туземное население заветным божественным откровением.

Вот из таких странных, спонтанных и иррациональных событий и состояла вся жизнь Гейдара Джахидовича. После Памира про Джемаля ходило много противоречивых слухов, где он побывал и куда вступал. Имелось в виду его паломничество, «зиярат» в святые, исмаилитские места и, в частности, посещение знаменитого мавзолея Хазрати-Бурх, в котором он, якобы и прошел инициацию возле Черного камня с оттиском человеческой ладони. Говорили и о тарикате Накшбандийя, и об ордене Ходжагон, и о Черном ордене SS, и о других не менее странных и любопытных вещах. Это все уже не важно. Важно то, что Джемаль смог преодолеть и суфийскую метафизику, и европейскую философию и, во многом благодаря Южинскому и Памиру, создать свою оригинальную философию и метафизику, возвращая нам те смыслы, которые он провел через свободные просторы Крыши Мира и метафизические откровения Южинского.

В Южинском Джемаль познакомился с ключевой фигурой своей жизни, с Юрием Витальевичем Мамлеевым. «Это был новый мир...», - будет годы спустя вспоминать Гейдар. Юрий Витальевич, будучи сильнейшим интуитом и визионером (возможно, большим, чем Головин, но, ходят слухи, что все-таки меньшим, чем Провоторов, с которым Джемаля Мамлеев так и не познакомил), убеждал Гейдара Джахидовича в том, что Логос не может описывать все. Что есть области, в которых он бессилен. Конечно, Мамлеев был образованнейшим человеком и имел солидный опыт в философии (Мамлеев преподавал индуистику и восточную философию в институте), однако это его убеждение было чисто интуитивным. Джемаль же, интуиция которого имела всегда другой порядок, посмеивался над этими наивными для него высказываниями Мамлеева. Будучи на тот момент гегельянцем и панлогистом, для Джемаля не существовало ничего вне Логоса и логики. И вот, однажды ночью, у Гейдара, как он позже выразится, произошло «интеллектуальное озарение», после которого он понял, что весь панлогизм это просто чушь собачья. «Я понял, что есть некое Великое Существо, которое объемлет все состояния Логоса, но оно абсолютно несвободно и распято внутри самого себя. И шанс есть только у тех, кто находится на отражениях этого Существа, находящихся на таком удалении от него, когда появляется возможность десинхронизации, но, вместе с тем, на такой близости, чтобы еще сохранялась архетипическая аналогия. Потому что, если десинхронизация будет идти дальше, обнаружится полный бессмысленный хаос ». Джемаль записал свое видение (с ударением на «е») на нескольких листах «серо-желтой бумаги фиолетовыми чернилами» и изложил вечером этого же дня свое прозрение Мамлееву. Юрий Витальевич упал на колени и закричал: «Теперь вы наш!». С этого дня началось духовное преображение Джемаля. Впредь Гейдар Джемаль мыслил в новой методологии понимания реальности, которую он прорабатывал и оттачивал вплоть до своей смерти.

Уже после интеллектуального озарения он познакомился со второй ключевой фигурой в своей жизни, Евгением Головиным. Головин был фигурой не менее иррациональной, чем сам Джемаль. Более того, Головин сам в своих текстах не раз с яростью обрушивался на современную цивилизацию, стоящую, по его словам, двумя ногами на принципе «рацио». Головин страшно пил. Конечно, пили тогда в Южинском все. Пили страшно. Сам Дудинский рассказывал как они квасили с Джемалем, сочиняя «Ориентацию». Все это было. Сейчас многие язвят по поводу «ведения нездорового образа жизни» участниками Южинского. По большей части занимаются этим с позиции либо Минздрава, либо Инквизиции. Сложно сказать, какая из этих позиций более убога. Людям, которые получают такой опыт из интеллектуальных озарений, из визионерства, из собственного мистического и литературного опыта, в котором тема смерти витает в воздухе, было попросту плевать на свое тело. Эвола на вопрос, удобно ли ему его нынешнее положение (после войны барон был прикован к инвалидной коляске), ответил, что ему еще с детства не нравится, что у него вообще есть тело.

Аморальность же подобного образа жизни - не наших умов дело. Конечно, южинские были не «раскольниковские наполеоны», но все, что делалось там, и все, что делалось вне его, все это было нужно. В Южинском царил гоголевско-мамлеевский дух русского безумия. Бог им судья.

После Памира философский крен Джемаля сместился в сторону ислама. Задачей Гейдара Джахидовича стала новая методология и концепция, которая позволила бы «отобрать дискурс у жрецов и отдать его кшатриям» - тем, кого Джемаль считал подлинными вершителями истории. «Моя задача », - скажет в конце своей жизни Гейдар, - «это произвести революцию в понимании того, что такое перцепция, гнозис, дискурсивные технологии. Проще говоря, создать методологию мысли как действенного инструмента свободы, сначала внутренней, затем экзистенциальной, затем политической. Свобода для меня никогда не была механической возможностью выбора, но лишь абсолютным противостоянием внутреннего внешнему ».

Кем же был Гейдар Джемаль? Обычно задающие подобный вопрос мыслят в черно-белых красках. У таких людей и интуиция слабая, и слабое понимание возможной широты личности. Именно такой, огромной широты личностью и был Гейдар Джемаль. Лекции и статьи Джемаля находили отклик у противоположных по взглядам, мнениям и дискурсу людей. Джемаль мог прочитать лекцию и о Бароне Унгерне, которым скрыто восхищался, он мог написать о смысле расизма и национализма с высоких, метафизических позиций, он мог прочитать глубокую лекцию о скрытых смыслах истории, о противостоянии воинов и жрецов, о совершенно изысканной конспирологии, о палестинцах или евреях, об особой роли Турции, о геополитике Евразии и евразийцах, о просмотренных им фильмах и американских сериалах (типа Breaking Bad, который он очень любил), о героях Достоевского, о Женщине и женщинах, о каббале, о метафизике войны - и все это он делал с потрясающей, только ему одному присущей глубиной мысли.

Я знаю людей, которые полностью поменяли свои взгляды на жизнь благодаря Джемалю. Один из них мне сказал буквально следующее: «Джемаль показал и доказал мне, что белое - это черное, а черное - это белое. До этого я мыслил иначе». Однако Джемаль не просто менял знаки у констант: он, как Сократ, с которым его сравнил его друг Максим Шевченко, своим присутствием, своей фигурой заставлял людей мыслить шире, выходить из своих этнических, религиозных и мировоззренческих гетто. Сложно сказать, сколько людей приняли ислам благодаря Гейдару Джемалю, как это сделал тот же Шевченко.

Подводя итог его яркой и противоречивой на события жизни, Гейдару Джемалю хочется задать три главных вопроса: был ли он кшатрием, был ли он русским, был ли он, в конце концов, мусульманином?

Был ли Гейдар кшатрием? Конечно, вся эта кастовость, вместе со всеобщим смешением, даже несмотря на продолжающуюся актуальность индуистских гун, в прошлом. Сам Джемаль, будучи очень смешанным в своей этничности субъектом, уделял происхождению очень серьезное внимание. Гейдар имел русские, азербайджанские, татарские и многие другие корни. Говорят даже, его первой женой была еврейка, та самая Лена Джемаль, которую можно увидеть в герасимовских документалках про Головина, родившая ему сына Орхана. Несмотря на это, Джемаль был стопроцентным русским, вернее даже будет сказать, московским русским философом. Это не был человек восточной ментальности. Это был европеец до мозга костей. Русский из него примерно такой же, как из Познера. То есть скорее они, в придачу с Головиным, больше французы, нежели русские, каким является, к примеру, Дугин. Только Джемаль выше ценил своего любимого писателя Достоевского, а Толстого считал врагом русскости, а Познер, напротив, считает Толстого выше, а Достоевского «очень плохим человеком».

Кшатрийство Джемаля - это кшатрийство пера. Интеллектуальный джихад. Джемаль мечтал застать при жизни революцию в России. К сожалению, не получилось. На вопрос Познера, где бы он хотел родиться и в какое время, Джемаль ответил, что в России, в конце XIX-го века, дабы застать революцию. Кое о чем это говорит.

Джемалю повезло родиться в России. Он называл нашу страну «черной дырой» и «царством абсолютного хаоса», где «лихой мужик ходит с топором», в метафизическом плане, конечно. Родись Гейдар где-нибудь во Франции или в Швейцарии, повторил бы он судьбу Генона? Не думаю. Совершить зиярат на Памир? - да. Прочитать лекцию в Кейптауне? - да. Посетить Мекку? - да. Уехать из Европы в исламский мир? - нет. Важно понять, что такой феномен как Южинский делает метафизику возможной и в Москве. Поэтому, храня в себе интровертный оккультный огонь, можно жить практически где угодно, в какой угодно стране. Но и в этом плане Россия - страна уникальная. И Гейдар прекрасно понимал это.

Гейдар Джемаль был специфическим русским исламским интеллектуалом. Его отец был художником, написавшим больше 850 работ, посвященных Монголии. В его творчестве, особенно в красках, явно прослеживается влияние Рериха. Скорее всего, на мировоззрение Джаида Джемаля (именно «Джаида», без «х», которую отец-Джемаль почему-то не любил) также оказал влияние Дальний Восток, буддизм. Так или иначе, ничто так не выдает подлинную веру человека, будь он формально приверженцем любой идеологии или религии, как его творчество.

Кстати, с Монголией Гейдара связывает и еще один момент. Джемаль утверждал, что его род был чингизский, восходящий аж к самому Чингисхану, через его второго сына, Чагатая. Можно быть уверенным, что Гейдара, столь трепетно относящегося к своему происхождению, явно грела мысль, что его род восходит к величайшему завоевателю в истории человечества.

Мать Гейдара была дрессировщицей, приручала волков и тигров. Поэтому маленький Дарик вполне мог оседлать тигра еще в самом раннем детстве. Джемаль любил подчеркивать «кшатрийство» своей мамы, которая могла бесстрашно управляться с волками, абсолютно не поддающимися дрессировке.

И по отцовской и по материнской линии у Гейдара Джахидовича были очень серьезные номенклатурные предки, которые здоровались за руку чуть ли не со Сталиным. В этом плане происхождение у Джемаля отнюдь не кшатрийское, а полностью богемно-советское. Но ведь не родовитость определяет «кшатрийство». Сам Джемаль при личных встречах любил намекать и на вечную актуальность гун (саттва, раджас, тамас) при рождении человека, и на важность наследственности потомственных солдат наполеоновской армии; но при этом значимость рода, опять же, кажется слишком иррациональной у Гейдара, противоречивой. Сейчас можно сказать, что Гейдару Джахидовичу просто очень хотелось, чтобы род его казался грозным, чтобы в крови у него текла «кшатрийская кровь», укрощающая тигров.

Вот таким специфически иррациональным, как и все в жизни московского философа, русским кшатрием пера был Гейдар Джемаль.

Но главный вопрос - был ли Гейдар Джахидович Джемаль мусульманином? И здесь опять же все может показаться крайне неоднозначным. Интеллектуальное становление Джемаля было явно не мусульманским в принятом смысле слова, но, на самом деле, радикальным корне своем, каким и является ислам, - безусловно строго монотеистическим и, следовательно, мусульманским. Впервые маленький Дарик почувствовал ненависть к Системе, когда услышал по радио совковый лепет о новых победах коммунизма. Подобно Уинстону из орруэловского «1984», он почуял всю лживость окружающего его мира. У каждого из нас был подобный опыт (тот, у кого подобного опыта не было, непонятно зачем читает эти строки). В дальнейшем Гейдар открыл для себя библиотеку своего покойного деда, где познакомился с немецкой классической философией и стал абсолютным сторонником Гегеля и категорическим панлогистом. Затем он, как уже говорилось, отказался от этого, как он обозначит в дальнейшем, «неоплатонизма» и перешел к радикальной теологии, через которую он объяснял весь ход истории, изложенный в книге «Революция Пророков».

Однако при рассмотрении жизни Джемаля от быта до глубочайших метафизических откровений, у ряда мусульман появится не одна причина усомниться в исламском дискурсе Джемаля. Множество учеников Джемаля, в основном русских, принявших ислам, отвернулись от учителя, ссылаясь именно на искажение Джемалем ислама. В частности, многие недовольны, что в метафизике Джемаля фигурируют как бы два созидателя, Бог-Аллах и Демиург. И на самом деле, Демиург создал практически все, что в «каноническом» исламе создал Аллах, а джемалевский Бог якобы стоит вне всего этого, являясь некоей точкой, другим началом, о которое эта реальность спотыкается. И он своей «бациллой» нетождественности заражает человека, дабы тот «жег глаголом сердца людей».

Это лишь одно из противоречий с «чистым исламом», которыми бывают недовольны противники Джемаля. Есть целый ряд и метафизических, и этических, и бытовых вопросов, с которыми не соглашаются бывшие джемалисты и попросту обычные мусульмане.

Это самая трудная сторона творчества великого философа, коим Джемаль, без сомнения, являлся. На наш взгляд, Джемаль вернул не просто исламу, но всему монотеизму его подлинные ценности, его подлинную метафизику, его подлинную этику, подлинный эзотеризм и, в конечном счете, подлинный смысл именно таким, каким он был у Джемаля - многосторонним, тайным, даже оккультным, при этом явным для тех, «кому Аллах расширил грудь», глубоким и смертельно противостоящим тем, кто любит свой архетип.

Противники Джемаля, как правило, это либо бывшие фашисты (а, между нами говоря, фашисты бывшими не бывают), до сих пор питающие раболепскую склонность к идолу-тагуту, либо этнические (в редком случае иные), погрязшие в муфтиятском вонючем клерикализме и адатстве мусульмане, либо еврейские или околоеврейские люмпены, которых Джемаль когда-то обидел правдой, либо просто люди, для которых философский дискурс Джемаля как вносящий сбой обертон в их складной композиции, который они стараются побыстрее залатать, как брахман латает метафизическую дыру в сердце раненого откровением, шепча тому, что это лишь его эго...

И вот Гейдара нет с нами. Это великая утрата, утрата одного из самых сильных философов современности, хотя о каких философах вообще сейчас может идти речь!.. Джемаль когда-то сказал, что советская система была хороша тем, что давала советскому человеку столь мощное воспитание, что последний мог взглянуть на мир глазами философа масштаба Гегеля. Таким и был Гейдар Джемаль. Масштаб его мысли поражал, а те, кого он не поражает, просто мало с ним знакомы, недостаточно глубоко задумывались над его посылом и его смыслами. Многие видели в нем простого политолога, рассуждающего о Ближнем Востоке. Но это была только одна, незначительная сторона интересов Гейдара Джемаля.

Главной же своей заслугой Джемаль считал революцию мысли. Казалось бы, там, где уже и сказать-то нечего, где стоит мощная и всеобъемлющая (воистину всеобъемлющая!) Традиция, которая объясняет все, все миллиарды миров и миллиарды лет, замкнутых в великие циклы, вдруг появляется человек, который, подобно древнему греку, восклицает: нет! это еще не все! И переворачивает великую Традицию вместе с Геноном с ног на голову.

Mortuo - ergo sum! Так сказал Гейдар Джемаль на лекции, которую мы организовали в Санкт-Петербурге. Я мертв - следовательно, я есть! Вслед за Декартом, которого Гейдар долгие годы не понимал, вслед за Кантом, которого ему пришлось серьезно пересмотреть после отказа от гегельянства, Джемаль выдает мощную и безумную формулу: я мертв, следовательно, я есть!
Сейчас он мертв. Но есть ли мы, живые? Отложенная в нас смерть свидетельствует, что да, есть и мы. В этом - весь неподъемный пафос философии и метафизики Гейдара Джемаля. В этом - вся квинтэссенция парадоксальности мысли великого философа. Mortuo, ergo sum.

В глубокой ночи без конца и без края
Я веки смежаю и вижу зарю
Я знаю, то - зарево дальнего рая
Где я как сухое полено сгорю
Открою глаза - темнота и - не звука
Огромен и пуст непротопленый кров
И пылью алмазной бесстрастная скука
Ложится на космос как смертный покров
А в черной пустыне бездумно и гордо
Вздымаются ели в колючей броне
Их мягкие кроны их твердые бедра
Готовы к терпенью и к смерти в огне
Как елкам в зеленом и сумрачном теле
Мне жить под снегами до знойной поры...
В их медленных лапах ликуют метели
А летом целуют их стан топоры.

Да простит тебя Аллах, брат.