Олег волков - погружение во тьму. Олег васильевич волков погружение во тьму Олег волков погружение во тьму краткое содержание
1900, 21 января . — Родился в Тверской губернии в дворянской семье. Отец - Василий Александрович Волков, директор правления Русско-Балтийских заводов, мать Александра Аркадьевна - из рода флотоводцев Лазаревых.Сестра - Наталья (в замужестве Голицына), брат -Всеволод.
1917. — Окончание Тенишевского училища. Подготовка к поступлению в университет.
1917-1919. — Жизнь семьи в имении (Никольская волость Новоторжского уезда Тверской губернии).
1922-1928. — Работа переводчиком в Миссии Нансена, у корреспондента Ассошиэйтед Пресс, у концессионеров, в греческом посольстве.
1924. — Брак с Софьей Всеволодовной Мамонтовой (1904-1991).Рождение дочери Марии (1924-2005), в замужестве Игнатченко.
1928, февраль. — Первый арест О.В. Волкова. Внутренняя тюрьма НКВД в Москве. Бутырская тюрьма. Г.М. Осоргин.
1928-1929. — Приговор Особого Совещания при НКВД: 3 года ИТЛ. Этап на Соловки. Кемьский пересыльный пункт. Соловецкий лагерь особого назначения. Условия заключения в лагере. Духовенство. Мусаватисты. Сектанты. Якуты. Работа статистом санчасти.
1920-е гг. — Высылка сестры из Ленинграда.
1929-1931. — Работа переводчиком технической литературы.
1931, март. — Второй арест, совместно с братом-Всеволодом. Тюрьма Тульского НКВД. Следствие над крестьянами. Голодовка. Освобождение брата (погиб на строительсве Беломорско-Балтийского канала). Перевод в Тульскую областную тюрьму.
1931, осень - 1933, конец лета. — Отправка через Кемьский пересыльный пункт на Соловки. Работа счетоводом лесного отдела, истопником и уборщиком при лесничестве, чернорабочим на звероферме. Подготовка побега.
1932. — Первый арест жены (второй раз арестована в 1949, была в лагерях в Мариинске, Калуге. Сыктывкаре).
1933, конец лета - 1936. — Постановление о замене оставшегося срока ссылкой в Архангельск. Приезд жены в ссылку. Работа в филиале НИИ электрификации лесной промышленности. Рассказ Н.М. Путиловой о массовом расстреле на Соловках. Встречи с епископом Лукой (В.Ф. Войно-Ясенецким).
1935. -Рождение сына Всеволода.
1937, январь. — Приговор Особого Совещания при НКВД о заключении в ИТЛ на 5 лет как социально-опасного элемента.
1937, апрель - конец июля. — Перевод в Архангельскую городскую тюрьму. Этап до Котласского пересыльного пункта.
1937-1941, июнь. — Ухтинские лагеря (Коми АССР). Работа лесорубом на лесоповале. Пребывание в сангородке. Л.Ю. Новосильцева. Начало Великой Отечественной войны. Освобождение из лагеря в связи с окончанием срока.
1941-1942, весна. — Определение вольнонаёмным в геологическую партию в Сыктывкар. Работа в глухой тайге. Арест в Усть-Куломе. Возвращение в Княж-Погост (Ухтинские лагеря). Следствие в лагере.
1942, март - 1944, апрель. — Приговор: 4 года ИТЛ (ст. 58-10). Болезнь. Освобождение. Выбор места жительства в Азербайджане.
1944, весна-1946, лето. — Приезд в Кировобад. Работа преподавателем иностранных языков. Болезнь горла. Возвращение к семье в Малоярославец.
1946-1950. — Работа переводчиком в московских издательствах. Переезд в Калугу.
1950, весна - 1951. — Пятый арест. Калужская тюрьма. Приговор Особого совещания при МГБ: 10 лет ссылки в отдаленных районах СССР. Краснопресненская пересыльная тюрьма в Москве. Ссылка в Ярцево (Красноярский край).
1955-1980-е гг. — Возвращение в Москву. Приём в Союз писателей СССР (1957). Рассказы, очерки, публицистика. Работа над мемуарами «Погружение во тьму».
Второй брак (1960).
1992. — Присуждение Государственной премии РФ.
1996, февраль. — Скончался О.В. Волков. (Отпевание прошло в храме Святителя Николая в Старом Ваганькове.)
Дополнительные сведения
Волков О. В. Собр. соч. : в 3-х т. - М. : Энцикл. рос. деревень, 1994. - Т. 1: Два стольных града. - 640 с. : ил.
* сведения, выходящие за рамки воспоминаний, выделены курсивом
Волков Олег Васильевич
Погружение во тьму
Олег Васильевич Волков
Погружение во тьму
Белая книга России
Автобиографическое повествование Олега Волкова охватывает период с 1917 года по семидесятые годы. В книге воссозданы обстоятельства жизни человека, подвергавшегося незаконным преследованиям, но сумевшего сохранить чувство человеческого и гражданского достоинства, любовь к Родине, много потрудившегося на ниве отечественной культуры.
Несколько вводных штрихов. (Вместо предисловия)
Глава первая. Начало длинного пути
Глава вторая. Я странствую
Глава третья. В Ноевом ковчеге
Глава четвертая. Гаррота
Глава пятая. В краю непуганых птиц
Глава шестая. На перепутье
Глава седьмая. Еще шестьдесят месяцев жизни
Глава восьмая. И вот, конь бледный
Глава девятая. И возвращаются ветры на круги своя
Глава десятая. По дороге декабристов
Послесловие
Э.Ф. Володин. Послесловие
Я поздно встал, и на дороге Застигнут ночью Рима был.
Ф. И. Тютчев. Цицерон.
И я взглянул, и вот, конь бледный и на нем всадник, которому имя смерть, и ад следовал за ним...
Откровецие св. Иоанна (гл. 6, стих, 8)
Ольге, дочери моей, посвящаю
НЕСКОЛЬКО ВВОДНЫХ ШТРИХОВ
(вместо предисловия)
Голые выбеленные, стены. Голый квадрат окна. Глухая дверь, с глазком. С высокого потолка свисает яркая, никогда не гаснущая лацпочка, В ее слепящем свете камера особенно пуста и стерильна; все жестко и четко. Даже складки одеяла на плоской постели словно одеревенели.
Этот свет - наваждение. Источник неосознанного беспокойства. От него нельзя отгородиться, отвлечься. Ходишь ли маятником с поворотами через пять шагов или, закружившись, сядешь на табурет, - глаза, уставшие от знакомых потеков краски на параше, трещинок штукатурки, щелей между половицами, от пересчитанных сто раз головок болтов в двери, помимо воли обращаются кверху, чтобы тут же, ослепленными, метнуться по углам. И даже после вечерней поверки, когда разрешается лежать и погружаешься в томительное ночное забытье, сквозь проносящиеся полувоспоминания-полугрезы ощущаешь себя в камере, не освобождаешься от гнетущей невозможности уйти, избавиться от этого бьющего в глаза света. Бездушного, неотвязного, проникающего всюду. Наполняющего бесконечной усталостью...
Эта оголенность предметов под постоянным сильным освещением рождает обостренные представления. Рассудок отбрасывает прочь затеняющие, смягчающие покровы, и на короткие мгновения прозреваешь все вокруг и свою судьбу безнадежно трезвыми очами. Это - щк луч прожектора, каким пограничники вдруг вырвут из мрака темные береговые камни или вдавшуюся в море песчаную косу с обсевшими ее серокрылыми, захваченными врасплох морскими птицами.
Я помню, что именно в этой одиночке Архангельской тюрьмы, где меня продержали около года, в один из бесконечных часов бдения при неотступно сторожившей лампочке, стершей грани между днем и ночью, мне особенно беспощадно и обнаженно открылось, как велика и грозна окружающая нас "пылающая бездна..." Как неодолимы силы затопившего мир зла! И все попытки от-городиться от него заслонами веры и мифов о божественном начале жизни показались жалкими, несостоятельными.
Мысль, подобная беспощадному лучу, пробежала по картинам прожитых лет, наполненных воспоминаниями о жестоких гонениях и расправах. Нет, нет! Невозможен был бы такой их невозбранный разгул, такое выставление на позор и осмеяние нравственных основ жизни, руководи миром верховная благая сила. Каленым железом выжигаются из обихода понятия любви, сострадания, милосердия - а небеса не разверзлись...
В середине тридцатых годов, во время генеральных репетиций кровавых мистерий тридцать седьмого, я успел пройти через круги двух следствий и последующих отсидок в Соловецком лагере. Теперь, находясь на пороге третьего срока, я всем существом, кожей ощущал полную безнаказанность насилия. И если до этого внезапного озарения - или помрачения? - обрубившего крылья надежде, я со страстью, усиленной гонениями, прибегал к тайной утешной молитве, упрямо держался за веру отцов и бывал жертвенно настроен, то после него мне сделалось невозможным даже заставить себя перекреститься... И уже отторженными от меня вспоминались тайные службы, совершавшиеся в Соловецком лагере погибшим позже священником.
Книги похожие на Олег Волков - Погружение во тьму читать онлайн бесплатно полные версии.
-
Краткое описание
Сергей Юрский - Игра в жизнь
Игра в жизнь
Краткое описание
Константин Симонов - Свеча
Свеча
Краткое описание
Людмила Пожедаева - Война, блокада, я и другие…
Блокада Ленинграда - одна из самых трагических страниц в истории человеческой цивилизации - и это есть в книге. Такого примера высокой стойкости духа, мужества, трагических последствий не знала человеческая история - и это есть в книге.
Школьница в 16 лет в душевном порыве написала мемуары о том, как в 7 лет оказалась в адском хаосе войны, в страхе и боли, в ужасе, голоде, холоде блокады Ленинграда, а затем в Сталинграде; написала о том, как война калечит тела и души побежденных и победителей.
Прочитайте! Еще долго будет трудиться душа!
Война, блокада, я и другие…
Краткое описание
Яков Кедми - Безнадежные войны
Будучи прирожденным бойцом и «убежденным нонконформистом», автор этой книги всегда принимал брошенный вызов, не уклоняясь от участия в самых отчаянных схватках и самых «БЕЗНАДЕЖНЫХ ВОЙНАХ», будь то бескомпромиссная борьба за выезд из СССР в Израиль, знаменитая война Судного дня, которую Яков Кедми прошел в батальоне Эхуда Барака, в одном танке с будущим премьером, или работа в самой засекреченной израильской спецслужбе «Натив», которая считается «своего рода закрытым клубом правящей элиты Еврейского государства». Из всех этих битв он вышел победителем, еще раз доказав, что «безнадежных войн» не бывает и человек, «который не склоняется ни перед кем и ни перед чем», способен совершить невозможное. Якову Кедми удалось не только самому вырваться из-за «железного занавеса», но и, став директором «Натива», добиться радикального изменения израильской политики – во многом благодаря его усилиям состоялся массовый исход евреев из СССР в начале 1990-х годов.
Обо всем этом – о сопротивлении советскому режиму и межведомственной борьбе в израильском истеблишменте, о победной войне Судного дня и ошибках командования, приведших к неоправданным потерям, о вопиющих случаях дискриминации советских евреев в Израиле и необходимости решительных реформ, которые должны вывести страну из системного кризиса, – Яков Кедми рассказал в своих мемуарах, не избегая самых острых тем и не боясь ставить самые болезненные вопросы, главный из которых: «Достойно ли нынешнее Еврейское государство своего народа?»
Безнадежные войны
Краткое описание
Александр Абдулов - Хочу остаться легендой
…Судьба мне дарит фантастические вещи. Она доводит меня до определенного момента и говорит: «Здесь чуть правее, дерево обойди», - а я не вижу дерева… Иду дальше, а она мне опять шепчет: «Здесь левее возьми, не надо прямо - там стена, не стоит ее лбом прошибать», - а я не вижу эту стену… Сейчас я уже знаю, что все, что случается в моей жизни, случается не зря. Притом я убежден, что судьбу надо «готовить», воспитывая в себе качества, за которые она потом будет оберегать тебя.Александр Абдулов
Хочу остаться легендой
Краткое описание
Александр Север - Тайна сталинских репрессий
Настоящая книга представляет собой сенсационное историческое исследование, в котором на основе подлинных документов из архива ОГПУ-НКВД доказывается, что причиной знаменитых сталинских процессов против врагов народа была не политическая, а экономическая подоплека. По мнению автора, которое он убедительно аргументирует архивными изысканиями, все высокопоставленные враги народа на самом деле были не иностранными шпионами, а матерыми коррупционерами, наживавшимися на общенародном добре. Для того чтобы не нести на себе позорное клеймо вора, они и делали признания своего участия в самых чудовищных заговорах и преступлениях, которые до сих пор удивляют историков и читателей. Иначе зачем, например, чекистам фальсифицировать список ценных вещей изъятых у своего бывшего начальника Генриха Ягоды, который на суде не фигурировал в качестве основного доказательства его вины. Зато есть протоколы его допросов. Кто-то считает их полностью сфальсифицированными, кто-то утверждает, что в них есть достоверные факты, кто-то полностью верит всему изложенному в них. Для справки – тот же Генрих Ягода так и не реабилитирован.
Краткое описание
Джаннетт Уоллс - Замок из стекла
Всего за несколько недель эта книга превратила молодую журналистку Джаннетт Уоллс в одного из самых популярных авторов Америки. Престижные премии и приглашения на телевидение, первые строчки в книжных рейтингах и продажи миллионов экземпляров, желание Дженнифер Лоуренс исполнить главную роль в экранизации – «Замок из стекла» по праву можно назвать сенсацией в современной литературе.В этой книге Уоллс рассказывает о своем детстве и взрослении в многодетной и необычной семье, в которой практиковались весьма шокирующие методы воспитания. Многие годы Джаннетт скрывала свое прошлое, пока не поняла, что только освободившись от тайн и чувства стыда, она сможет принять себя и двигаться дальше.
Замок из стекла
Олег Васильевич Волков
Погружение во тьму
Белая книга России
Автобиографическое повествование Олега Волкова охватывает период с 1917 года по семидесятые годы. В книге воссозданы обстоятельства жизни человека, подвергавшегося незаконным преследованиям, но сумевшего сохранить чувство человеческого и гражданского достоинства, любовь к Родине, много потрудившегося на ниве отечественной культуры.
Несколько вводных штрихов. (Вместо предисловия)
Глава первая. Начало длинного пути
Глава вторая. Я странствую
Глава третья. В Ноевом ковчеге
Глава четвертая. Гаррота
Глава пятая. В краю непуганых птиц
Глава шестая. На перепутье
Глава седьмая. Еще шестьдесят месяцев жизни
Глава восьмая. И вот, конь бледный
Глава девятая. И возвращаются ветры на круги своя
Глава десятая. По дороге декабристов
Послесловие
Э.Ф. Володин. Послесловие
Я поздно встал, и на дороге Застигнут ночью Рима был.
Ф. И. Тютчев. Цицерон.
И я взглянул, и вот, конь бледный и на нем всадник, которому имя смерть, и ад следовал за ним...
Откровецие св. Иоанна (гл. 6, стих, 8)
Ольге, дочери моей, посвящаю
НЕСКОЛЬКО ВВОДНЫХ ШТРИХОВ
(вместо предисловия)
Голые выбеленные, стены. Голый квадрат окна. Глухая дверь, с глазком. С высокого потолка свисает яркая, никогда не гаснущая лацпочка, В ее слепящем свете камера особенно пуста и стерильна; все жестко и четко. Даже складки одеяла на плоской постели словно одеревенели.
Этот свет - наваждение. Источник неосознанного беспокойства. От него нельзя отгородиться, отвлечься. Ходишь ли маятником с поворотами через пять шагов или, закружившись, сядешь на табурет, - глаза, уставшие от знакомых потеков краски на параше, трещинок штукатурки, щелей между половицами, от пересчитанных сто раз головок болтов в двери, помимо воли обращаются кверху, чтобы тут же, ослепленными, метнуться по углам. И даже после вечерней поверки, когда разрешается лежать и погружаешься в томительное ночное забытье, сквозь проносящиеся полувоспоминания-полугрезы ощущаешь себя в камере, не освобождаешься от гнетущей невозможности уйти, избавиться от этого бьющего в глаза света. Бездушного, неотвязного, проникающего всюду. Наполняющего бесконечной усталостью...
Эта оголенность предметов под постоянным сильным освещением рождает обостренные представления. Рассудок отбрасывает прочь затеняющие, смягчающие покровы, и на короткие мгновения прозреваешь все вокруг и свою судьбу безнадежно трезвыми очами. Это - щк луч прожектора, каким пограничники вдруг вырвут из мрака темные береговые камни или вдавшуюся в море песчаную косу с обсевшими ее серокрылыми, захваченными врасплох морскими птицами.
Я помню, что именно в этой одиночке Архангельской тюрьмы, где меня продержали около года, в один из бесконечных часов бдения при неотступно сторожившей лампочке, стершей грани между днем и ночью, мне особенно беспощадно и обнаженно открылось, как велика и грозна окружающая нас "пылающая бездна..." Как неодолимы силы затопившего мир зла! И все попытки от-городиться от него заслонами веры и мифов о божественном начале жизни показались жалкими, несостоятельными.
Мысль, подобная беспощадному лучу, пробежала по картинам прожитых лет, наполненных воспоминаниями о жестоких гонениях и расправах. Нет, нет! Невозможен был бы такой их невозбранный разгул, такое выставление на позор и осмеяние нравственных основ жизни, руководи миром верховная благая сила. Каленым железом выжигаются из обихода понятия любви, сострадания, милосердия - а небеса не разверзлись...
В середине тридцатых годов, во время генеральных репетиций кровавых мистерий тридцать седьмого, я успел пройти через круги двух следствий и последующих отсидок в Соловецком лагере. Теперь, находясь на пороге третьего срока, я всем существом, кожей ощущал полную безнаказанность насилия. И если до этого внезапного озарения - или помрачения? - обрубившего крылья надежде, я со страстью, усиленной гонениями, прибегал к тайной утешной молитве, упрямо держался за веру отцов и бывал жертвенно настроен, то после него мне сделалось невозможным даже заставить себя перекреститься... И уже отторженными от меня вспоминались тайные службы, совершавшиеся в Соловецком лагере погибшим позже священником.
То был период, когда духовных лиц обряжали в лагерные бушлаты, насильно стригли и брили. За отправление любых треб их расстреливали. Для мирян, прибегнувших к помощи религии, введено было удлинение срока - пятилетний "довесок". И все же отец Иоанн, уже не прежний благообразный священник в рясе и с бородкой, а сутулый, немощный и униженный арестант в грязном, залатанном обмундировании, с безобразно укороченными волосами - его стригли и брили связанным, - изредка ухитрялся выбраться за зону: кто-то добывал ему пропуск через ворота монастырской ограды. И уходил в лес.
Там, на небольшой полянке, укрытой молодыми соснами, собиралась кучка верующих. Приносились хранившиеся с великой опаской у надежных и бесстрашных людей антиминс и потребная для службы утварь. Отец Иоанн надевал епитрахиль и фелонь, мятую и вытертую, и начинал вполголоса. Возгласил и тихое пение нашего робкого хора уносились к пустому северному небу; их поглощала обступившая мшарину чаща...
Страшно было попасть в засаду, мерещились выскакивающие из-за деревьев вохровцы - и мы стремились уйти всеми помыслами к горним заступникам. И, бывало, удавалось отрешиться от гнетущих забот. Тогда сердце полнилось благостным миром и в каждом человеке прозревался "брат во Христе". Отрадные, просветленные минуты! В любви и вере виделось оружие против раздирающей людей ненависти. И воскресали знакомые с детства легенды о первых веках христианства.
Чудилась некая связь между этой вот горсткой затравленных, с верой и надеждой внимающих каждому слову отца Иоанна зэков и святыми и мучениками, порожденными гонениями. Может, и две тысячи лет назад апостолы, таким же слабым и простуженным голосом вселяли мужество и надежду в обреченных, напуганных ропотом толпы на скамьях цирка и ревом хищников в вивариях, каким сейчас так просто и душевно напутствует нас, подходящих к кресту, этот гонимый русский попик. Скромный, безвестный и великий...
Мы расходились по одному, чтобы не привлечь внимания.
Трехъярусные нары под гулкими сводами разоренного собора, забитые разношерстным людом, меченным страхом, готовым на все, чтобы выжить, со своими распрями, лютостью, руганью и убожеством, очень скоро поглощали видение обращенной в храм болотистой поляны, чистое, как сказание о православных святителях. Но о них не забывалось...
Ведь не обмирщившаяся церковь одолевала зло, а простые слова любви и прощения, евангельские заветы, отвечавшие, казалось, извечной тяге людей к добру и справедливости. Если и оспаривалось в разные времена право церкви на власть в мире и преследование инакомыслия, то никакие государственные установления, социальные реформы и теории никогда не посягали на изначальные христианские добродетели. Религия и духовенство отменялись и распинались евангельские истины оставалидь неколебимыми. Вот почему faK ошеломляли и пугали открыто провозглашенные принципы пролетарской "морали", отвергавшие безотносительные понятия любви и добра.
Над просторами России с ее церквами и колокольнями, из века в век напоминавшими сиянием крестов и голосами колоколов о высоких духовных истинах, звавшими "воздеть очи горе" и думать о душе, о добрых делах, будившими в самых заскорузлых сердцах голос совести, свирепо и беспощадно разыгрывались ветры, разносившие семена жестокости, отвращавшие от духовных исканий и требовавшие отречения от христианской морали, от отцов своих и традиций.
Проповедовались классовая ненависть и непреклонность. Поощрялись донос и предательство. Высмеивались "добренькие". Были поставлены вне закона терпимость к чужим мнениям, человеческое сочувствие и мягкосердечие. Началось погружение в пучину бездуховности, подтачивание и разрушение нравственных устоев общества. Их должны были заменить нормы и законы классовой борьбы, открывшие путь человеконенавистническим теориям, породившим фашизм, плевелы зоологического национализма, расистские лозунги, залившие кровью страницы истории XX века.
«…вспоминались тайные службы, совершавшиеся в Соловецком лагере погибшим позже священником…
То был период, когда духовных лиц обряжали в лагерные бушлаты, насильно стригли и брили. За отправление любых треб их расстреливали. Для мирян, прибегнувших к помощи религии, введено было удлинение срока - пятилетний “довесок”. И все же отец Иоанн, уже не прежний благообразный священник в рясе и с бородкой, а сутулый, немощный и униженный арестант в грязном, залатанном обмундировании, с безобразно укороченными волосами - его стригли и брили связанным, - изредка ухитрялся выбраться за зону: кто-то добывал ему пропуск через ворота монастырской ограды. И уходил в лес.
Там, на небольшой полянке, укрытой молодыми соснами, собиралась кучка верующих. Приносились хранившиеся с великой опаской у надежных и бесстрашных людей антиминс и потребная для службы утварь. Отец Иоанн надевал епитрахиль и фелонь, мятую и вытертую, и начинал вполголоса. Возгласия и тихое пение нашего робкого хора уносились к пустому северному небу; их поглощала обступившая мшарину чаща…
Страшно было попасть в засаду, мерещились выскакивающие из-за деревьев вохровцы, - и мы стремились уйти всеми помыслами к горним заступникам. И, бывало, удавалось отрешиться от гнетущих забот. Тогда сердце полнилось благостным миром, и в каждом человеке прозревался брат во Христе. Отрадные, просветленные минуты! В любви и вере виделось оружие против раздирающей людей ненависти. И воскресали знакомые с детства рассказы о первых веках христианства.
Чудилась некая связь между этой вот горсткой затравленных, с верой и надеждой внимающих каждому слову отца Иоанна зэков - и святыми и мучениками, порожденными гонениями. Может, и две тысячи лет назад апостолы таким же слабым и простуженным голосом вселяли мужество и надежду в обреченных, напуганных ропотом толпы на скамьях цирка и ревом хищников в вивариях, каким сейчас так просто и душевно напутствует нас, подходящих к кресту, этот гонимый русский священник. Скромный, безвестный и великий…
Мы расходились по одному, чтобы не привлечь внимания…»
Книга, из которой приведена цитата, - в том же ряду, что и «Солнце мертвых» Ивана Шмелева, «Россия в концлагере» Ивана Солоневича, «Неугасимая лампада» Бориса Ширяева, «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. «Погружение во тьму» - мемуарное свидетельство о самых страшных десятилетиях в истории нашей страны.
Предлагаем вашему вниманию очерк жизни писателя и беседу с его вдовой.
Олег Васильевич Волков - ровесник ХХ века. Он родился в 1900 году в знатной дворянской семье и получил всё, что в СССР за такое происхождение полагалось. До революции успел окончить Тенишевское училище. В 1917 году поступил в Тверское кавалерийское юнкерское училище, но после октябрьского переворота юнкеров распустили по домам из-за угрозы поголовного расстрела. Зимой 1918-го в Торжке был сформирован добровольческий конный отряд; в его составе юнкер Волков ушел на Гражданскую войну. Летом, вырвавшись из окружения, отряд устремился к Екатеринбургу, в надежде спасти царскую семью. Но Ипатьевский дом добровольцы застали уже опустевшим, с пятнами крови на стенах «расстрельной» комнаты. В дальнейшем Волков пытался пробраться к Врангелю, но в Крым попал, когда эвакуация вооруженных сил юга России уже завершилась.
Путь в университет юноше был закрыт из-за происхождения. Прекрасно владея несколькими иностранными языками, Волков работал переводчиком в миссии Нансена, а после ее отъезда - в греческом посольстве.
Его арестовали в начале 1928-го. О белогвардейском прошлом Волкова «органы» ничего не знали ни тогда, ни после, что видно из его следственных дел, ныне опубликованных. (Из них же видно, как неизменно стойко и благородно держался он на допросах, стараясь не повредить другим). И никаких обвинений ему первоначально не предъявлялось: просто молодого человека хотели завербовать в осведомители, от чего он категорически отказался. Следователь пообещал, что Волкова сгноят в лагерях.
«…Случалось потом, в особо тяжкие дни, вспоминать эту пытку духа на Лубянке в феврале уже далекого двадцать восьмого года. Перебирая на все лады ее обстоятельства, в минуты малодушия я жалел, что в тот роковой час не представилось другого выхода. <…> Впрочем, я всегда безобманно чувствовал: повторись всё - и я снова упрусь, уже ясно представляя, на что себя обрекаю…» (С. 18).
Когда в годы перестройки книга Волкова была издана в СССР, один из рецензентов заметил: «”снова упрусь” - вот итог, превращающий “Погружение во тьму” в “Восхождение к свету”».
Начало первого срока будущий писатель отбывал на Соловках. Этот лагерный год был довольно легким по сравнению с тем, что ему предстояло пережить в дальнейшем: на Соловках еще царили относительно «патриархальные» нравы. В чем состояла «патриархальность», можно понять лишь в контексте всей книги, да и лагерных мемуаров в целом…
Внезапно лагерный срок Волкову заменили высылкой в Тульскую область: сказалось заступничество «всероссийского старосты» Калинина, которому близкие Волкова когда-то оказали важную услугу. Эта замена спасла будущему писателю жизнь: через несколько месяцев на Соловках начались массовые расстрелы. В одну ночь было убито свыше шестисот человек. После второго ареста, вновь попав на Соловки в 1931 году, Волков не встретил здесь никого из прежних друзей.
Потом была ссылка в Архангельск, где Волков общался со святителем Лукой (Войно-Ясенецким); уже в ссылке - новый арест и лагерь в Коми АССР. Освободившись незадолго до начала войны, Волков поступил в геологическую экспедицию, что дало ему почти год передышки от жизни за колючей проволокой: затерянную в тайге экспедицию органы нашли только летом 1942-го, чтобы объявить Волкову об аресте и новом сроке. Пообещала ведь ему когда-то советская власть: не хочешь быть стукачом - сгноим в лагерях, и обещание выполняла с большевистским дубинноголовым энтузиазмом. И своего почти добилась: через два года он умирал от тяжелейшей дистрофии, пеллагры, цинги. Лечить никто не собирался - много их тут было таких. Но случайно (случайно ли?) о нем узнал начальник санчасти, бывший зэк, с которым Волков когда-то вместе сидел. Этот человек сделал всё, что мог в тех условиях: Волкова взяли в лазарет, подлечили ровно настолько, чтобы он передвигал ноги (при лучшем состоянии комиссия не подписала бы акт об инвалидности), и отправили умирать в ссылку.
Он не умер. И хотя родственники, которых он повидал проездом в Москве, даже годы спустя с ужасом вспоминали, как он выглядел после лагеря («живой скелет!»), дистрофия постепенно отступила. В Кировабаде, куда он был сослан, вновь выручили иностранные языки - в местном вузе преподавать их было почти некому, и скоро Волков стал незаменимым специалистом. В 1951 году - пятый, последний арест. В обвинительном заключении написали попросту «СОЭ» («социально опасный элемент») - и сослали на 10 лет в глухое село Ярцево Красноярского края. Но весной 1953-го умер Сталин, началась реабилитация невинно осужденных. До Волкова очередь дошла в 1955 году. Его реабилитировали по всем пяти делам, и он смог, наконец, вернуться в Москву. Позади было почти тридцать лет лагерей, тюрем, ссылок.
Оставаться человеком помогала вера. Волков вспоминал, что по-настоящему ощутил это при отъезде с Соловков после первого срока. Его напутствовал священноисповедник епископ Глазовский Виктор (Островидов). Владыка наказал молодому человеку помнить о тех, кто на Соловках претерпевает мучения за Христа, и, если доведется, когда-нибудь рассказать о них. Сам Волков, покидая остров, чувствовал «обновляющее, очищающее душу воздействие соловецкой святыни <…>. Именно тогда я полнее всего ощутил и уразумел значение веры. За нее и пострадать можно!» (С. 119).
Потом, в особенно тяжкие дни, пришло ощущение «полной безнаказанности зла», был период сомнений, отчаяния, завершившийся возвращением к Богу. Писатель вспоминал, что, отправляясь в последнюю, красноярскую ссылку - уже на шестом десятке, с язвой желудка и туберкулезом гортани, - он не испытывал тревоги: «…во мне тогда стали снова оживать надежды на одолимость зла. И было ощущение, что вопреки всему обо мне печется Благая Сила» (С. 504). Кстати, туберкулез гортани, который не смогли вылечить в специализированной столичной больнице (куда Волкова поместили «по блату» - ссыльным запрещалось находиться в Москве), в северной ссылке удивительным образом прошел сам собой…
После реабилитации Волков вернулся в Москву. Он много переводил, публиковал рассказы, преимущественно на охотничьи темы и о природе, публицистические статьи. В 1957 году был принят в Союз писателей. Олег Васильевич стоял у истоков экологического движения в СССР, первым начал бороться за сохранение Байкала, северных рек. Он был зачинателем «Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры», «Энциклопедии российских деревень», писал книги об архитектуре Москвы, Петербурга. В период «оттепели» предложил «Новому миру» повесть «Под конем», тематически перекликающуюся с «Погружением во тьму». Твардовский, уже опубликовавший несколько рассказов Солженицына, обещал напечатать и повесть Волкова: «Только не сразу, а то обвинят в “направлении”». Но «оттепель» кончилась раньше, чем редактор «Нового мира» успел осуществить свои намерения.
Завершенное в конце 1970-х главное произведение Волкова - «Погружение во тьму» - впервые было опубликовано во Франции в 1987 году (рукопись тайно вывез Булат Окуджава, сосед по дому). Писатель дожил и до отечественных публикаций. Впоследствии книга была издана полностью, но первое издание, вышедшее в 1990-м, изрядно пострадало от цензуры: тогдашние рамки «гласности» еще не вмещали мыслей о преемственности злодеяний Ленина-Сталина, правдивых и резких слов о том, во что обошлась России революция и всё за ней последовавшее… Разорение деревни, уничтожение крестьянства Волков считал одним из главных преступлений советского режима. Самые пронзительные страницы книги - о раскулаченных мужиках, умирающих на улицах Архангельска, о крестьянах, изгнанных из родных мест и брошенных зимой «обживать» зырянскую тайгу… Другое чудовищное преступление - растление человеческих душ. Завершая книгу, в 1979 году Волков писал: «Подорванное хозяйство еще может быть восстановлено разумными мерами. Неизмеримо страшнее выглядит разрушенное моральное здоровье нации, обесцененные нравственные критерии. Длившаяся десятилетиями пропаганда, направленная на искоренение принципов и норм, основанных на совести, христианских устоях, не могла не разрушить в народе самое понятие добра и зла. Проповедь примата материальных ценностей привела к отрицанию духовных и пренебрежению ими. Отсюда - неизбежное одичание, бездуховность, утверждение вседозволенности. <…> Побуждаемые - и в какой-то мере оправдываемые - низкой оплатой труда, рабочие воруют и тащат из цехов что попало (привратник за мзду отведет глаза!), торговцы обвешивают и обманывают напропалую, хозяйственники и бухгалтеры монтируют головоломные мошеннические комбинации, начальники берут взятки, безнаказанно грабят казну; ржа коррупции разъедает вузы и больницы, все ступени служебной зависимости, любые общественные организации» (С. 537–538).
В 1993 году в одной из газет появилась заметка: «Чего не смог ГУЛАГ, сделал Мострест». Работнички оного треста, проявив вполне обычное преступное советское разгильдяйство, оставили без ограждения яму двухметровой глубины; в нее и провалился Олег Васильевич, выйдя вечером погулять с собакой. Открытый перелом ноги в таком возрасте стал непоправимой бедой. Последние два с половиной года писатель уже не мог выходить из дома. 10 февраля 1996 года, в канун праздника новомучеников и исповедников Российских, Олег Васильевич Волков скончался. В некрологе «Журнала Московской Патриархии» отмечалось, что «он до конца своих дней сохранял аристократическую стать, безупречную русскую речь, изысканно простой писательский слог и православную веру».
Помню конец 1980-х - 1990-й год, когда журналы печатали фрагменты «Погружения во тьму» и Олег Васильевич стал появляться в передачах центрального телевидения. Он вызывал восхищение, другого слова не подобрать. Олицетворение России, которую мы потеряли. В каждом слове, в каждом жесте чувствовалось достоинство без снобизма, внутренняя культура, из следующих поколений, увы, в большей или меньшей степени успешно вытравленная. Человек, общавшийся со святыми, прошедший запредельные испытания и сохранивший веру…
Мы беседуем с вдовой писателя Маргаритой Сергеевной Волковой.
Маргарита Сергеевна, насколько можно судить по воспоминаниям самого Олега Васильевича, его семья была не очень воцерковленной: оба родителя увлекались теософией, отец еще и толстовством…
Это же Петербург, а петербуржцы в основном были маловеры. Внешнее всё соблюдалось, но всё-таки они маловеры по сравнению с Москвой. А Олега сама судьба вела к настоящей вере. Он через всё прошел - голод, холод, всевозможные издевательства… Но вера, наоборот, укрепилась. Здесь сыграло роль и пребывание на Соловках, когда там было столько священников, мучеников и исповедников. И общение со святителем Лукой Крымским дало ему силы выдержать тридцать лет этого ада.
Господь ведь посылал ему помощь в самых безвыходных ситуациях, когда он бывал на волосок от смерти. И Олег знал, что в живых остался только потому, что Господу угодно было для чего-то продлить его дни. Преосвященный Лука однажды сказал Олегу: «Да вы не считайте себя ссыльным - считайте себя свидетелем». И сам Олег говорил: «Я живу, чтобы свидетельствовать».
За несколько дней до кончины он по просьбе журнала «Витрина. Читающая Россия» отвечал на вопросы так называемой тургеневской анкеты. В ней предлагались различные вопросы, и нужно было дать два варианта ответов: как бы ты ответил в 18 лет и сегодня. Отвечая на вопрос: «Кто ваши любимые герои в истории и в действительности?», Олег Васильевич написал: «18 лет - Муций Сцевола и адмирал Лазарев» (Олег Васильевич был правнуком Михаила Петровича Лазарева, знаменитого исследователя Антарктиды). А в графе «Сегодня» он ответил так: «Тот безымянный батюшка, что, презрев угрозу расстрела, служил в ночном соловецком лесу».
Мы познакомились в 1962 году в редакции «Дружбы народов», где я работала, и через какое-то время он подарил мне первое в моей жизни Евангелие. Я прочла. Конечно, это было потрясение. Потом прочитала всю Библию, тоже им подаренную. Потом и вера пришла, и воцерковление. Интерес к Священному Писанию, к духовной литературе - всё это он привил.
- А до встречи с Олегом Васильевичем Вы не были верующей?
Какая-то вера была и раньше. Крещена я была еще в детстве. Помню, в школе перед экзаменами приятельница давала мне свою ладанку, я ее надевала и смело шла отвечать. А в храмы заходила редко, только перед какими-то важными событиями. Олег Васильевич считал, что вера - это нечто очень личное. Не помню, чтобы мы когда-либо говорили о вере. Но его бессловесный пример, его умение направить мысли мои и душу к Богу (найти Евангелие и Библию в то время было ох как трудно!) привели к тому, что вера моя из врожденной - от случая к случаю - стала радостной и осознанной.
Он знал: горячая, искренняя молитва до Бога дойдет. Однажды в лагере, на лесоповале, на зазевавшегося бедолагу, парализованного страхом, падало дерево. Все замерли… И вдруг дерево повело в сторону. Охранник выразил свое непомерное удивление длинным восхищенным матом. Земля вздрогнула от падения исполина, но все остались живы. «Вот сила молитвы!» - так сказал Олег, не уточняя, кто молился.
Венчал нас священник Димитрий Дудко. Мы часто к нему ездили в Гребнево - как, впрочем, и вся московская интеллигенция. Но наше общение с отцом Димитрием прервалось в 1980 году после его известного покаянного выступления по телевидению. Ранее его арестовали и условием освобождения поставили это выступление. Он, когда выступал, не только каялся в своей «антисоветской деятельности», но и называл фамилии других людей. Он был очень растерянный, несчастный… Я жалела его. Но Олег некоторых вещей не прощал. И когда отец Димитрий позвонил, через какое-то время после своего выступления, Олег сказал ему: «Отец Димитрий? Я такого не знаю», - и повесил трубку. У меня прямо сердце перевернулось. Но что поделать - Олег имел на это право.
Про него самого тоже не забывали. Помню, было это в том же 1980 году, перед московской олимпиадой: из Москвы выселяли бомжей, уголовников, чтобы к приезду иностранцев всё было чистенько, чтобы ничто не порочило нашу социалистическую действительность. А Олег же охотник, у него было два ружья. Пришли конфисковать эти ружья, раз он бывший зэк. Конфисковали, притом с понятыми! Понятые - из нашего дома. Держались милиционеры очень гордо, а фамилия их начальника была… то ли Косорылко… то ли Корытко… не вспомню сейчас. Олег тотчас пошел в Союз писателей и написал заявление: «Раз меня причисляют к такой публике - вот мое заявление на выезд, хочу эмигрировать. Я сыт по горло, вернусь, когда эта власть кончится». Вмешался Сергей Михалков, вмешался Ильин - главный кагэбэшник от литературы, но человек неплохой . На следующий же день Олегу позвонил этот Косорылко: «Вы можете забрать ружья». Олег сказал: «Ну, нет! Вы сами и принесёте». И Косорылко всё принес с извинениями. Конечно, им не нужен был скандал перед олимпиадой. Но вот такие случаи давали нам понять, что органы его своим вниманием не оставляют. «Держат на крючке», - говорил Олег.
Удивительно, что, когда в 1957 году Олега Васильевича принимали в Союз писателей, одним из тех, кто давал ему рекомендации, был Михалков. Казалось бы: такой советский, осторожный, и вдруг - рекомендация бывшему зэку с пятью судимостями. Проявление дворянской солидарности?
И это тоже, но не только. Да, он советский, осторожный, но он Олега любил, всегда очень доверительно с ним беседовал. Знал - что бы он ни сказал «крамольное», Олег никогда его не выдаст.
Но, разумеется, всякое между ними бывало. Случилось это в одном из сибирских городов, не вспомню в каком. Перед этим Брежнев с дозором объезжал страну. А потом - писательская поездка, связанная с защитой природы. Олег постоянно этим занимался, как же было его в такую поездку не взять. И вот в этом городе выступает местное партийное начальство, несет обычный для того времени вздор. Один оратор похваляется, что памятник Ленину поставили в заповеднике, другой еще что-то в том же духе… А Олег вышел и сказал всё как есть, как в действительности обстояло положение дел с охраной природы, в частности в этой области, и спросил: «У вас тут был Брежнев, что ж вы ему ничего не говорили? А теперь оказалось - в этом нужда, в том, здесь браконьерство, там лес вырубают, всё гибнет…». И еще что-то добавил в том смысле, что вместо памятников Ленину вы бы лучше делом занимались.
Когда после выступления он вышел, вокруг него образовался вакуум. Только в гардеробе кое-кто украдкой к нему подходил и шепотом говорил: «Я разделяю Ваши взгляды». И Олег улетел в Москву.
Михалков от всего этого «заболел». Как же: он секретарь правления Союза писателей - и не доглядел? (Кстати, он был хорошим секретарем, очень много сделал добра, не ленился людям помогать). Ну а тут как вернулся, сразу позвонил Олегу. Я сама слышала, как Михалков кричал на том конце провода: «Ты сидел - хочешь, чтоб и я сел?». И - матом. Олег положил трубку, он мата не терпел. После этого по указанию Михалкова статью Олега рассыпали, книгу, которая должна была выйти, велено было не издавать. На что жить? Но к Олегу многие хорошо относились, любили его. Потихоньку давали ему на рецензию разные рукописи. Такая работа оплачивалась совсем не хуже, чем писательский труд; он это делал без особого удовольствия, но добросовестно. Но его самого не печатали. И длилось это довольно долго. И когда в очередной раз рассыпали что-то для Олега очень важное, болезненное - о каком-то заповеднике, который надо было спасать, - я пошла в церковь и долго-долго молилась… У нас тут храм в честь иконы «Знамение Божией Матери» в Переяславской слободе, и там чудотворная икона мученика Трифона. А Олег в это время был в ЦДЛ (Центральный дом литераторов. - Ред.). Возвращается и говорит: «Что-то случилось с Михалковым. Меня увидел, раскрыл объятия и говорит: “Дорогой ты наш Олег Васильевич!”».
А бывало и наоборот: Олег сам от издания готов был отказаться. Он написал книгу «Ту граду быть», об истории московских улиц. Мы были в Коктебеле. Получаем «чистые листы» - это последняя корректура, в которую уже нельзя вносить никакую правку. И вдруг Олег читает: «Я счастлив ходить по тем камням, на которые ступала нога Ленина». Он тотчас поехал в аэропорт. Были там билеты, нет ли - но он добился, чтобы его посадили на ближайший рейс. Пришел в издательство и сказал: «Рассыпайте набор. Вы что, не знаете моей судьбы?». Ну, сняли они эту фразу.
Маргарита Сергеевна, ныне покойный литературный критик Вадим Кожинов утверждал, что якобы незадолго до смерти Олег Васильевич сказал ему следующее: «Я по-прежнему не принимаю и ненавижу коммунизм, но я с ужасом думаю, что теперь будет с Россией. Она слишком уязвимая и хрупкая страна, ей нужна была эта броня в виде СССР».
Если и была именно так - в чем я сомневаюсь - произнесена эта фраза, то в нее, конечно, был вложен иной смысл. Не тот, который грезится национал-социалистам. Сильная Россия - да! Он с болью воспринимал развал страны, но Олег Васильевич очень четко различал понятия «Родина» и «Советский Союз». Развал-то стал как раз результатом семидесяти лет советчины, при царях страна не разваливалась, а прирастала… Да, Сталин держал границы государства, но какой ценой? Это и слепому ясно. Конечно, легко, когда человек уже ушел, посмертно зачислять его в ряды «своих». Понятно, что национал-большевики хотели бы считать Олега Васильевича своим единомышленником. Но не получится. Олег всю жизнь был монархистом. В таком возрасте не меняют убеждений. И в той же тургеневской анкете, которую он заполнил незадолго до смерти, на вопрос: «Кого вы больше всего ненавидите из исторических деятелей?» - ответил: «Ленина - Сталина - Гитлера».
- Как Олег Васильевич познакомился со святителем Лукой?
После второго соловецкого сидения Олега сослали в Архангельск. Ему там удалось хоть кое-как, но устроиться: нашел работу, снимал угол. А на улицах Архангельска, на тротуарах, трамвайных путях сидели и лежали умирающие мужики, сосланные туда целыми деревнями - с детьми, стариками. Они умирали от голода, холода и полной безнадежности. К утру не успевали убрать трупы… Олег третью часть любой своей еды откладывал. И когда собирался полновесный кулек, ходил кого-нибудь из них подкормить. Он говорил, что было невероятно тяжело идти среди них и выбирать самых несчастных, где дети. Эти глаза, смотревшие с немой мольбой: «Мне!», «Дай мне!»… И там он познакомился с пожилой симпатичной архангелогородкой, которая тоже приходила туда с кулечками еды - как выяснилось, от преосвященного Луки. Она рассказала владыке о молодом интеллигентном ссыльном, и владыка пригласил Олега на чаепитие. Так началось их знакомство. Церкви в Архангельске все были закрыты, или разрушены, или переданы обновленцам. И ходить на службу приходилось далеко за город, в ветхую кладбищенскую церковку. Когда владыка туда шел, он звал с собой Олега.
Служить владыке было запрещено. Он даже в алтарь никогда не заходил, стоял на богослужении со всеми прихожанами. Он не нарушал этот запрет, чтобы не подвести священника. Так и говорил: «Мне-то ничего не будет, а с настоятелем расправятся». А священник был такой маленький, сухонький, в одеянии настолько потрепанном, что владыка ему однажды принес свое облачение и по дороге говорил Олегу: «Ну, из большого-то малое можно сделать».
Преосвященный Лука был окружен агентами. И в том, что Олег с ним открыто ходил по улицам и приходил к нему в больницу, тоже был вызов. И доносы писались, конечно. Хотя Олега и без этого посадили бы снова.
Беседы с таким человеком, святым, очень много давали Олегу. Но святитель Лука не только тогда, в Архангельске, заботился о нем. Он и отойдя ко Господу Олега не оставил. Во всяком случае, «Погружение во тьму» в Греции издано не без его участия.
- Как это?
Греки очень любят святителя Луку, очень почитают. И вот, архимандрит Нектарий (Антонопулос), настоятель монастыря святого Климентия в Фивах, поехал в Крым поклониться мощам святителя Луки. И там какая-то женщина, прихожанка, подарила ему «Погружение во тьму» на русском языке. Фамилия «Волков» отцу Нектарию ничего не говорила, но чем-то книга его всё же заинтересовала. И он дал почитать переводчице. Та сказала: «Это надо печатать!». Книга двумя изданиями выходила в Греции. Было немало изданий за рубежом, но греческое издание - лучшее. Настолько профессионально, строго всё выверено, даже карта вычерчена передвижений Олега. И получается, отец Нектарий узнал о книге Олега благодаря святителю Луке - он ведь ради святителя приехал.
Но это было позднее. А в ту же поездку, когда ему книгу подарили, отец Нектарий встретился с замечательным иконописцем Александром Соколовым. И спросил его: «Не можете ли Вы познакомить меня с настоящим русским человеком?». Саша сказал: «Могу. Этот человек - Олег Васильевич Волков. Но он сейчас болен. Я позвоню, и если он согласится, вы встретитесь». Отец Нектарий получил приглашение, мы его ждали. Он тогда еще не связывал Олега Васильевича с автором той книги, потому что книгу переводчице он позже дал. Он уехал в Оптину пустынь и надолго там задержался, а когда приехал - Олег уже был без сознания. Он ждал отца Нектария, а потом невмоготу стало, в кому впал. Отец Нектарий позвонил, и я сказала: «Не могу Вас сейчас принять, простите». И на следующий день Олег умер. Отец Нектарий до сих пор себя корит, что не повидался с ним.
В начале ноября 2011 года в Греции открылась конференция, посвященная священноисповеднику Луке Крымскому. Деловая ее часть проходила в Афинах и Салониках. Всё было организовано замечательно, выступали богословы, врачи, художники. Были делегации из России, с Украины… Меня пригласили выступить, я рассказывала о знакомстве Олега Васильевича со святителем Лукой. Конференцию подготовил отец Нектарий. Зная отца Нектария, я не удивляюсь, что именно на греческой земле пожелал расцвести наш российский святой преосвященный Лука. Кстати, отец Нектарий нашел в архиве греческого посольства документы, относящиеся к Олегу, о которых раньше ничего не было известно. Оказывается, посол после ареста Олега просил за него, писал своему правительству: заступитесь, талантливый молодой человек, пропадет ни за что. Ну, куда уж там греческому правительству… Никто, конечно, вмешиваться не стал. А Олег, по милости Божией, не пропал, претерпел до конца и свидетельство свое людям оставил.
Волков О. Погружение во тьму. М., 2009. С. 8–10. Далее номера страниц указаны в тексте.
Ильин Виктор Николаевич - в 1950–1970-е гг. секретарь по организационным вопросам Московского отделения Союза писателей. Генерал-лейтенант КГБ в отставке.
