Оптимус мундус спектакль. Театральный обзор: “Optimus Mundus” в Боярских палатах СТД РФ

Милое дуракаваляние по шлягерным текстам любимых классиков учеников Дмитрия Крымова, вдохновившие экспертов "Золотой Маски"-2008.

Номинация фестиваля «Золотая Маска», названная «Эксперимент» (бывшая «Новация»), самая постоянная в своих пристрастиях. Казалось бы, раз сделал режиссер или художник нечто новенькое, неожиданное — ну награди его за эксперимент, за поиск. Так нет, эксперты каждый год перебирают привычные имена, хотя те уже ни о каком эксперименте и не думают, а все собственные приемы шлифуют.

Выдвижение в этом году веселой шутки «Optimus Mundus» Арсения Эпельбаума (ученика Дмитрия Крымова и сына знаменитых создателей театра «Тень» Майи Краснопольской и Ильи Эпельбаума) в столь обязывающей номинации призвано лишь разбавить список. Конкурировать с родителями, с учителем и с завсегдатаями номинации, питерской группой АХЕ, которые и в этом году входят в избранный список, милое дуракаваляние по шлягерным текстам любимых классиков, естественно, не может. Просто пока еще номинации «Лучший капустник» не придумали.

Однако, право же, презанятная забава — поваляться в широченной постели между Дездемоной и разъяренным Отелло, заставшим супругу на ложе в компании сразу восьми зрителей. Или посидеть за столом с Моцартом, когда его и ваш бокал Сальери наполняет из одной бутылки, или стать на время семьей Монтекки, а то и Капулетти — как фишка ляжет.

Коммерсант , 28 ноября 2007 года

Мир на шестнадцать персон

"Optimus Mundus" в "Школе драматического искусства"

Лаборатория Дмитрия Крымова в бывшем здании театра Анатолия Васильева на Поварской показывает спектакль "Optimus Mundus" ("Лучший из миров"), придуманный Арсением Эпельбаумом. Вместе с пятнадцатью другими избранными РОМАНУ ДОЛЖАНСКОМУ довелось испить предназначенный Моцарту отравленный напиток, очутиться в одной постели с Дездемоной и Отелло и едва не провалиться в тартарары вместе с Дон Гуаном.

В день спектакля каждому зрителю перезванивают из театра и вежливо уточняют, точно ли он придет вечером. На "Optimus Mundus" приглашают ровно шестнадцать человек - отсутствие любого будет замечено, но и лишнего приткнуть будет негде. В другие дни, говорят, зовут и вовсе двенадцать персон. Главное - чтобы общее число пришедших делилось на четыре, потому что в начале спектакля в театральный гардероб вбегают со свечками четыре молодых актера и делят публику на равные маленькие группки. У каждого - свои зрители, пообещавшие верить, что именно их "вожатый" будет здесь играть главную роль.

Интонация домашнего представления задается сразу: в прихожей, куда надо подняться по узкой винтовой лестнице, публику просят оставить сумки и сменить уличную обувь на мягкие комнатные тапочки. А потом актеры разводят свои группки по выгороженным в полутемном театральном зале закуткам - чтобы разыграть для них микроспектакли по пьесам Шекспира и Пушкина. В каждом помещении задерживают не больше десяти минут. "Логистика" спектакля весьма прихотлива: группки зрителей - и их предводители, разумеется, тоже - то соединяются для очередного маленького представления, то опять разбегаются по углам, для следующего приключения. Посреди вечера, после нехитрой общей трапезы в импровизированном буфете, "кураторы" групп меняются, чтобы вторая порция зрителей увидела то, что первая уже успела посмотреть.

На программке даже напечатана схемка спектакля. Как-то все это очень лихо рассчитано - чтобы один из актеров мог успеть для одних зрителей стать каменной десницей Командора, просунутой в занавес, а для других, сидящих за его спиной,- Моцартом, готовящимся сыграть пальцами на стаканах с водой свой реквием. За час и пятнадцать минут в театре зрители успевают встретиться с Дон Гуаном и Донной Анной, услышать дайджест оперы "Евгений Онегин", посидеть в покоях Оливии из "Двенадцатой ночи", выпить отравленное Сальери вино (которое оказывается обычной газировкой), стать свидетелями любовного объяснения Ромео и Джульетты - и сыграть при этом роли членов двух враждующих семейств, вооруженных деревянными мечами. Самая остроумная сцена - в огромной постели у Дездемоны: заявившись в альков, Отелло не сразу обнаруживает супругу, потому что вместе с ней под одеялом лежат еще восемь чужих людей разного пола.

Все эти пародийные сценки разыграны Натальей Горчаковой, Анной Синякиной, Максимом Маминовым и Сергеем Мелконяном не просто задорно и обаятельно, но с очень точным соотношением иронии и серьезности. И даже если вы не знаете родословной молодого режиссера, то все равно рано или поздно наверняка вспомните веселые и умные затеи семейного театра "Тень". А если знаете, то вспомните сразу. Арсений Эпельбаум - сын придумавших все спектакли "Тени" Майи Краснопольской и Ильи Эпельбаума. Они тоже очень любят не только искусство показать, но и поговорить со зрителем по душам, в глаза ему внимательно посмотреть и даже накормить - прежде чем вовлечь его в увлекательную рукодельную игру, а там уже чуть-чуть обхитрить и посмеяться вместе с ним над ним же самим, над театром и над всем миром. Чтобы потом выпустить на улицу в состоянии абсолютного счастья.

Спектакль Арсения Эпельбаума тоже похож на домашний театр. Хотя живет мыслями о театре "настоящем", иногда страшном, иногда прекрасном, иногда смешном. "Optimus Mundus" - лучший из миров - это и есть театральный мир, который одновременно балаган и волшебство. Поэтому Моцарт и Сальери вдруг оказываются Счастливцевым и Несчастливцевым, надгробные памятники на кладбище - опереточными декорациями, а актеры простодушно раздают зрителям цветы, чтобы быть осыпанными ими на поклонах. Конечно, этот самодельный спектакль - лишь веселая проделка, не имеющая никакого отношения, например, к борьбе "новой драмы" с пыльной классикой, или к поискам альтернатив повальной коммерциализации театра, или к переделам собственности (хотя как о них не вспомнить в доме на Поварской, "Школе драматического искусства" уже не принадлежащем) и к прочим проблемам "большой" театральной жизни. Но в том, что затея Эпельбаума-младшего эту самую жизнь сильно украсила, сомнений нет.

НГ , 25 января 2008 года

Григорий Заславский

Лучший из…

Optimus Mundus в Лаборатории Дмитрия Крымова

В бывших «квартирах» «Школы драматического искусства» на Поварской теперь играет спектакли Лаборатория Дмитрия Крымова. Спектакль под нерусским названием Optimus Mundus вполне можно причислить к наиболее оригинальным премьерам нынешнего сезона.

Хотя Optimus Mundus в афише Лаборатории Крымова появился в этом сезоне, представление это уже попало в конкурс «Золотой маски» и режиссеру Илье Эпельбауму, недавнему выпускнику ГИТИСа, придется побороться со своим учителем Дмитрием Крымовым: тот и другой спектакли вошли в конкурс под новым названием – «Эксперимент», поиск новых выразительных средств современного театра.

Впрочем, очарование этого спектакля-хеппенинга все-таки не совершенно застилает глаза, и можно даже сказать, что ничего особенно нового в работе Эпельбаума нет. Просто 16 зрителей (никак не больше, но и не меньше – забота об этом заставляет организаторов обзванивать каждого накануне и в день спектакля и переспрашивать – не забыли? Нет?) водят по лестницам и комнатам, где актеры встречают их и разыгрывают один или другой сюжет. В афише названы Шекспир и Пушкин, хотя в «программе» имеется еще и Островский, а может, и кто-то еще, но правда Пушкина и Шекспира – больше, они представлены, скажем так, репрезентативнее.

Придуманное Эпельбаумом представление позволяет и самый простой рассказ – о том удовольствии, совершенно детском, которое получает каждый, кому доведется все это посмотреть (вернее же сказать – принять во всем этом участие). И – очень сложный, с разными умными словами. Конечно, чувствуются корни – происхождение постановщика, уроки родителей Майи Краснопольской и Ильи Эпельбаума, основателей и руководителей театра «Тень» и главных новаторов нескольких последних московских сезонов. И уроки Крымова тоже дают себя знать.

Зрителей собирают, строят, делят, затем (или даже раньше) гасят свет, после чего в темноте возникают провожатые, у каждого – свеча в руке, и каждый начинает «тянуть одеяло на себя», то есть прямо начинает настаивать, что именно он сыграет в этом представлении главную роль. Детское и совершенно взрослое соединены здесь, как простое и сложное. В неразрывном единстве.

Одних ведут в постель к Дездемоне, кладут всех в постель, накрывают одним одеялом… И, не стану скрывать, стало страшно, когда с фонарем пришел грозный мавр и обнаружил, помимо супруги, еще какое-то количество незнакомых мужчин и женщин… Начинается беготня, суета со страшными криками, в финале которой, как бы спасая невольных участников и свидетелей этой кровавой развязки, зрителей эвакуируют в другой сюжет. «Евгений Онегин», «Двенадцатая ночь», «Каменный гость», «Лес» – каждая сцена играется совершенно серьезно, «кроме шуток». Также всерьез устраивается вдруг, в середине похода, привал с буфетом, когда, пользуясь свободной минуткой, молодая актриса начинает рассказывать свою историю. Непростую, как оказывается, историю тяжелой актерской жизни, приговаривая при этом что-то про бутерброды, которые ей готовит мама, но вот их много, так что – ешьте, не стесняйтесь.

Такая история. Во всех отношениях замечательная, из чистого удовольствия.

Да! И бутерброды – тоже вкусные.

Время новостей, 4 февраля 2008 года

Дина Годер

Сеанс общего счастья

Четыре бенефицианта и шестнадцать зрителей сыграли Шекспира, Пушкина и Островского

Спектакль Арсения Эпельбаума Optimus mundus номинирован на «Золотую маску» в разделе «Новация» как один из лучших спектаклей прошлого сезона. Но неважно, когда его сыграли в первый раз, на деле это, конечно, спектакль середины сезона текущего, когда его принял под крыло театр Васильева, разрешив под грифом «Лаборатория Дмитрия Крымова» играть в студии на Поварской. И Optimus mundus стал одной из главных радостей нынешнего, пока не слишком богатого удачами театрального года. Спектаклем, на который надо немедленно идти всем, особенно тем, у кого плохое настроение, кто впал в пессимизм или скверно себя чувствует. И тем более тем, кто терпеть не может театр, потому что там «ты должен сидеть как дурак в зале и смотреть, как на сцене взрослые люди кривляются и орут». Только жаль, что посмотреть Optimus mundus зараз могут только шестнадцать человек.

В веселой и дуракавалятельной, как принято в «Лаборатории Крымова», программке спектакля написано так: «Постановка и режиссура, и сценография, и художник по костюмам, и автор сценария, и звукорежиссер, и бутафор, и швея, и уборка на сцене, и актеров покормить, и смотри у нас, если что на место не положишь, голову отвернем - Арсений Эпельбаум (который Сеня из Крымовской лаборатории)». Не знаю, многие ли слышали о Сене, но сочиненные им видео и теневые эпизоды к спектаклям «Донкий Хот» и «Корова» помнят наверняка многие. А еще больше народу знает фамилию Эпельбаум, потому что Сеня, как можно догадаться, сын театра «Тень» - то есть главных московских придумщиков и мистификаторов Ильи Эпельбаума и Майи Краснопольской. А спектакль его - прямой наследник и «Тени», и «Лаборатории Крымова», но не по части идей (видно, что и собственные фантазии режиссера так распирают, что деваться некуда), а по части свободы от всяких дурацких правил и условностей.

В темном фойе театра четыре молодых «крымовских» актера - Наталья Горчакова, Максим Маминов, Сергей Мелконян и Анна Синякина, держа зажженные свечки в руках, встречают 16 пришедших на спектакль зрителей; каждый выбирает себе четверку и по узкой винтовой лестнице ведет высоко наверх, по ходу объясняя, что сегодня у него бенефис, а «остальные ребята - так, подыгрывают», и радуется, что ему досталась самая лучшая публика. Наверху в закутке надо оставить сумки и обувь, всем выдают мягкие тапочки и узкими коридорами между белых драпировок ведут на место первого спектакля. У нас это был «Ромео и Джульетта».

«Бенефициант» Максим усаживал четверку на скамейку и укутывал ее в белое, пока напротив со своей четверкой то же самое делала Наташа: «Вы - Монтекки, а вы - Капулетти». Потом он раскачивал перед нашим носом доску, куда были приделаны кулаки, сжимающие мечи, - «вы пока повраждуйте немного!» - и торопливо убегал на исходную позицию. Это была хрестоматийная «сцена на балконе». Начиналась она невинно-лирически, а заканчивалась вполне апокалиптически, подразумевая всю трагедию Шекспира и многое другое: мертвый Ромео оставался висеть на вешалке с театральными костюмами (которая до того заменяла густой сад), а Джульетта бросалась к нему прямо на балконе, который отделялся от постройки на колоннах-ходулях, будто каменных ногах Командора. (О Командоре - позже.) Оживший Максим быстро рассупонивал своих лучших зрителей и вскачь по коридорам несся с ними на следующую сцену - «Евгения Онегина», где терзания Ленского и Татьяны, пишущей письмо, были упакованы в невероятно плотно закрученный дуэт (в программке написано: «Коллаж музыкальной сцены из «Евгения Онегина» создан нашим учителем музыки Григорием Ауэрбахом за наше огромное спасибо»). Тут пели Максим и Аня, не жалея слез и повсюду рассыпая листы ненаписанных писем. Но как только Татьяна скрывалась за дверью в поисках няни, Ленский хватал свою четверку и с придушенным воплем «Скорее, я на следующую сцену опаздываю!» летел к новой площадке, где успевал только показать на места вокруг круглого стола и тут же бросался просовывать руку в щель драпировки, отделявшей нас от соседней сцены. Оттуда доносились последние звуки «Каменного гостя»: «Я гибну, кончено!»...

И немедленно со словами «Руку, друг!», преобразившись из Дон Гуана в Геннадия Несчастливцева, из-за драпировки выходил кудрявый Сергей и приводил с собой свою четверку зрителей. Сцена встречи актеров на пути из Керчи в Вологду скоро превращалась в пушкинского «Моцарта и Сальери», и герои, натянув самодельные парики с бумажными кудряшками, угощали зрителей газировкой. Мечтательный голубоглазый Моцарт-Максим виртуозно играл свой «Реквием», скрипя пальцами по мокрым стенкам бокалов, пока не вступал оркестр, а Сальери-Сергей стрелял черными глазами и иронически хмыкал.

Вихревой ритм спектакля с короткими остановками не давал зрителям опомниться, они открывали рот от изумления, хохотали, радовались, разгадывая лукавые головоломки с перекличками цитат, восхищались, как все лихо пригнано одно к другому. Их затопляло обаяние совсем молодых милых улыбчивых актеров, игравших на сверхблизком контакте, персонально с каждым, заглядывая в глаза, шепча в ухо, хватая за руку, чтобы тащить за собой. Небольшая студия на пятом этаже с помощью множества перегородок превратилась в путаный лабиринт, и на программке иллюстрацией служил черновик режиссерского плана с карандашными подписями вроде «тапки тут» и стрелками, указывающими направление движения. В тихие моменты из-за рядов драпировок слышался топот, музыка и голоса других сцен, но это не мешало - напротив, создавало какое-то удивительное ощущение, что театр повсюду, в театр превратился весь мир. Название спектакля Optimus mundus («Лучший из миров») именно об этом и говорило.

Под радостные подбадривания «Пойдемте скорее, там уже Наташка бутерброды приготовила» в середине спектакля публику отправляли на антракт - в «буфет», где собрались все 16 человек и Наташа, прицепив бумажную наколку и намазав губы бантиком, изображала буфетчицу. Она вынимала бутерброды стопками, тараторя: «Ешьте, все свежее, мне мама приготовила, я тут близко живу, сама все равно столько не съем», - и болтала о том, о чем всегда зрители судачат в антрактах, - об актерах. Что вот, мол, Максим - настоящий певец, он закончил факультет музтеатра в ГИТИСе, а теперь зачем-то учится в институте современного искусства. И Аня тоже певица - Гнесинку закончила. А Сережа - актер из ГИТИСа, и сама она актриса, закончила «Щуку», а теперь работает в Театре Станиславского и даже одну главную роль играет - мальчика в детском спектакле, потому что кто ж молодой актрисе Джульетту даст?

После антракта группы менялись «бенефициантами». Максим передал нас Сергею: «Вы не думайте, он тоже очень хороший актер, даже лучше меня» - и все опять понеслось. В коридоре перед «Каменным гостем» Сергей, выбирая на вешалке плащ и шляпу, спрашивал у нас: «Как думаешь? Узнать меня нельзя?» - и потом вся пушкинская трагедия, где Наташа играла Дону Анну, укладывалась в пять минут, а в финале мы слышали топот подбегающего со своей четверкой Командора. Сцену встречи графини Оливии с переодетой Виолой из шекспировской «Двенадцатой ночи» играла Аня, лежа на пианино, и Наташа с подрисованными усами. Но самой смешной была сцена из «Отелло»: сначала восьмерых зрителей Аня-Дездемона укладывала рядком на безразмерную кровать, пела колыбельную и подтыкала одеяло (в темноте зрители хихикали, что сейчас уснут). А потом на тряпочной стене появлялись грозные тени, Отелло-Сергей и Дездемона ложились на «кровать» по обе стороны зрителей и переговаривались, зажигая то с одной, то с другой стороны ночник, а потом ползли друг к другу через восемь пар ног, вызывая жуткий хохот.

На финал всех 16 зрителей наконец собрали вместе в как будто раздвинувшемся пространстве знакомого зала васильевской студии. Всех сажали на последние ряды, первые - для видимости аншлага - занимали античные бюсты. Актеры передавали своим зрителям пуки искусственных цветов, шепча: «На поклонах мне кинете, ладно?» А потом кланялись, ловили цветы и кидали их обратно, чтобы получить вновь, и сияли, и растроганно бормотали «Спасибо!» и «Сегодня полный зал!», а потом вдруг вновь начинали играть, конспективно прогоняя подряд все главные смерти из шекспировских трагедий. И это уже действительно был конец спектакля, тут на сцену выскочил веселый и такой же счастливый, как актеры и зрители, режиссер-художник-драматург, а потом зрители двинулись переобуваться, но завязывали шнурки о-очень медленно, потому что хотели, чтобы этот сеанс общего счастья длился подольше.

На ежегодном анимационном Тарусском фестивале Московский проект, замысловато прозванный холодной латынью «Optimus mundus» (»Лучший из миров»), получил приз жюри «за смелый эксперимент по объединению аниматоров в работе над общим проектом».

Вот с этого самого и хочется начать. Со смелости эксперимента. Без лукавства, осуществление анимационного «полного метра» сегодня перекочевало в область непреходящей утопии. Легче легкого привычно сослаться на ставшую притчей во языцех нищету кинематографа да и закрыть тему. Но все много сложнее. В разлаженной структуре производства практически не существует студии, способной «взять вес» многофигурной композиции анимационного фильма. Оттого-то идея анима-джема или соборного фильма, созданного не только усилиями разных авторов, но и силами разных студий, давно витала в воздухе. А тут и юбилей Москвы кстати подвернулся, были прожекты завернуть нечто подобное и с Пушкиным, да не вышло. Ну, ему и так досталось…

Отважные продюсеры (те самые, что получили приз) построили наших онтологически скромных аниматоров, усилили творческую шеренгу по флангам западными звездными мастерами, такими, как Жорж Швицгебель, Билл Плимптон, Моник Рено, Шандор Райзенбюхлер, и двинулись марш-броском на строительство своей Вавилонской башни. Марш-бросок затянулся на три года.

Тема сочинения вольная: ваши впечатления от Москвы, живописные, литературные, исторические, лириче- ские. Воплотившись в графику, пластилин, перекладку, куклы, компьютерные изыски, эти впечатления обернулись неохватной «рекой Москвой». И уже после того как одушевление состоялось, продюсеры схватились за голову - разноречивый поток надо было загнать в общее русло. Из множества решений было выбрано самое спорное и неоригинальное. Пошли за Виталием Манским и Игорем Яркевичем в известном фильме «Частные хроники». А именно: придумали некий авторский текст от лица некоего типичного москвича и под этот текст подогнали готовые сюжеты. Закадровый текст таксиста, который возит нас, зрителей, в течение пятидесяти шести минут по Москве (как в фильме «Зеленый огонек», с Ярославского на Казанский - через всю Москву), написал журналист Сергей Мостовщиков. Монолог таксиста жидко замешен на фактах истории, приправлен байками, притчами, биографическими воспоминаниями. А от степенного, бархатного, знакового тембра Николая Караченцова веет эпиче- ским охватом Москвы с высоты птичьего полета.

Сам по себе непритязательный и необязательный закадровый «треп», ловко скроенный Мостовщиковым, тоже не Бог весть какой текст, но главное: к изображению он, как седьмая вода на киселе, имеет весьма косвенное (если не антагонистическое) отношение. Висит себе на легких киноминиатюрах стопудовыми гирями расхожих клишированных баек. В результате столкнулось изящное царство анимации и расхожее журналистское ерничанье.

Не спорю, и в таком виде фильм может существовать и даже нравиться публике. Но, имея в руках драгоценные камни разнообразной фактуры, произвести из них вставную челюсть, шепеляво рассказывающую о лучшем из миров?.. Действительно, «смелый эксперимент».

После показа фильма в Тарусе сами аниматоры выходили из зала тихо-тихо, предпочитая не демонстрировать разочарование, обиду, повисшую в воздухе общую неловкость. Часть фильмов безбожно порезана, перемонтирована, переозвучена. Сгущенная до предела в секундных зарисовках анимация разбавлена водой затертых до дыр документальных кадров. А ведь лучшие наши художники представлены в этом проекте. И как искусны были их сюжеты-миниатюры!

Среди исковерканных фрагментов - «Московский трактир» Марии Муат. Знаменитое живописное полотно Кустодиева претворяется на экране в фактурные предметы-приметы старинного трактирного прилавка: штофы, чайные шкатулки, нарядная упаковка «Икра от братьев Елисеевых», колоритные персонажи - завсегдатаи трактира. Но от всей уютной жизни «конфеток-бараночек», замирающей в финале живописными мазками классической картины, остался лишь спешный проход полового.

«Срезан» формат трагического микропортрета Маяковского, поданного в коллажной пластике «Окон РОСТА» Шандором Райзенбюхлером.

Кое-что чудом уцелело или уцелело фрагментарно. Нежно-пастельные ангелы Андрея Золотухина, словно сошедшие с рождественских открыток, из детских леек поливают брошенные в землю семена. Из семян вырастают почти игрушечные нарядные луковки церквей города-сада. Бац! В это благолепие воздушной растушеванной графики, нетипичной для экспрессивного Золотухина, вклинивается серия документальных кадров. Хрупкая гармония «Ангелов», выстроенная монтажным рядом анимационных эпизодов, разрушена.

Самый законченный и, без всякого сомнения, самый смешной сюжет фильма - «Подземка». Ночной шабаш в «лучшем из метрополитенов» начинается с уходом уборщицы. Сразу дьявольски загораются глазки Ильича с рукой, простертой в сторону темного туннеля. Уставший металлический солдат с чайником сползает со своего постамента и устремляется походкой каменного гостя к Ленину… за кипяточком. Начинается безудержная и безнаказанная игра с оптимистическими мифами тоталитаризма: шествуют девушки с веслами, дородные кубанские колхозницы металлическими серпами безуспешно пытаются косить металлические же колосья. Крепыши спортсмены, атлеты, метатели крушат все вокруг. Проносятся пионеры с планерами. Старательная балерина бурит своими фуэте нефтяную скважину. Всю эту искрометную вальпургиеву «метроночь», этот веселый социальный лубок нарисовал при помощи компьютера и снял чуть ли не за два месяца Васико Бедошвили (»Пилот»). Правда, главным выдумщиком социального лубка, нашпигованного гэгами и невероятными пластическими аттракционами, был Александр Татарский. Этот вполне законченный «фильм в фильме» выполнен в традициях советской рисованной анимации, слегка «сдвинутой» с наезженных рельс классики фирменной «пилотовской» небрежной прорисовкой.

Собственно, благодаря таким не сильно пострадавшим от ножниц «смелого продюсерского эксперимента» эпизодам и складывается непостижимая и неохватная мозаика города-космоса, в котором прошлое причудливо проросло в настоящее.

Вертится праксиноскоп - праотец анимации - пустой цилиндр с картинками. Крутится-вертится, и из пробегающих картинок возникают сюжеты. Может, и фокус незамысловатый, а может, и вполне объемная, историческая метафора.

…Народные масляничные гулянья - почти михалковская бесконечная панорама нарядного фольклорного веселья с Красным Медведем в роли разгулявшегося генерала. Осаждают неприступные кремлевские стены татаро-монгольские полчища. В бессильной ярости кротами бросаются рыть подкопы, подземные коридоры, точнехонько повторяя… схему Московского метрополитена. Осторожно, двери закрываются. И испуганный кочевник уносится ошалелым пассажиром в черноту туннеля-подкопа. Режиссер Игорь Вейштагин (»Пилот») разворачивает незамысловатую карикатуру в емкую метафору. Сам рисунок, продуманно перенасыщенный цветом, усиливает ощущение пробивающейся сквозь карикатуру фантастической гиперболы времени.

…Норштейновский лист, скользящий по талым ручьям московского дворика. В нем, будто в кораблике, задумчиво плавает девочка, пока мама из окна домой не позовет. Осень. Слои перекладки дарят скромной цветовой гамме (обычная осенняя пастель: от охры до запекшегося коричневого) особую щемящую нежность, многооттеночность, глубину. Нет ни одной четкой контурной линии, резких цветовых, световых перепадов в этой миниатюре Владимира Петкевича и Елены Марченко. Кажется, что дождевая капля проникает сквозь стекла ярусов, смешивает палитру, стекая уже с самого экрана.

…Пластилиновый домик за ветхим заборчиком одноглазо мигает еле живым телевизором. Ироническая зарисовка патриархальной деревни советских времен. Неулыбчивая домостроевская старуха, пьяненький дед, выгнанный из дома за околицу, куры, собака, мальчик на велосипеде, зазевавшийся дятел, выныривающий из низко летящего самолета парашютист и даже игриво подмаргивающий с небес первый спутник - весь отряд буквально слепленных пестрых персонажей помогает старому телевизору допеть незабвенные «Подмосковные вечера». Пластилиновая миниатюра запоминается тщательно прописанной и продуманной звуковой оркестровкой, основанной на контрапункте хрестоматийной мелодии и самостоятельной линии шумового сопровождения. Дмитрий Высоцкий и Андрей Сикорский уже завоевали в анимационной среде славу умелых рекламщиков. Но их клипы (прежде всего не сходящая с телеэкрана сладкая музыкальная ода карамели «Савинов») всегда выдают не только профессионализм авторов, чувство стиля, хороший мультипликат, но и стремление делать кино. В рекламе, музыкальном клипе, заставке. Пусть крохотный кусочек, но настоящей комедии.

…Гимн-шлягер «Лучший город Земли» в исполнении Ивана Грозного, трех богатырей, Минина и Пожарского, длиннобородого колдуна из «Руслана», фокусника Пушкина, достающего зайца из котелка. Этот мастерский клип Роберта Саакянца, в котором качество рисованной анимации вполне адекватно качеству юмора и изобретательности, сработан в классической манере, в фирменном «летящем» стиле режиссера. Грозный поощрительно помахивает с трибуны мавзолея шествующей мимо под оптимистичную песенку демонстрации. И сам мавзолей вдруг кокетливо привстает на минутку, приоткрывая свои неощипанные бабки-ежкины ножки…

…Траурное снежное кладбищенское поле, усеянное холмиками с крестами, лопатами усердных дворников раскапывается и превращается в яркий стольный град… Печаль оборачивается неуемным весельем с немереным застольем аккурат среди соборов и дворцов. Юрий Черенков и Зоя Трофимова, работающие ныне во Франции, ностальгически точно смешивают в своем сюжете мажорные и минорные регистры, добиваясь смысловой и эмоциональной полифонии.

Самый яркий эксперимент проекта. Самый краткий из всех историче- ских курсов. Смена царских династий представлена полиэкраном, если быть точными - девятиэкранным полотном. В центре - царские портреты. Во- круг - калейдоскоп исторических событий, представленных во фресках, документальных кадрах, символах, гербах, монетах. Сначала кажется, что многоэкранный фокус - простое компьютерное умножение. Но глубина кадра, почти осязаемая фактурность предметов, их не виртуальная, а живая плоть заставляют зрителя недоумевать. Секрет этой органики и естественности и прост, и сложен. Создатели сюжета Михаил Алдашин и Алексей Демин к услугам компьютера, по сути, и не прибегали. Они смастерили небольшой шкафчик с отделениями. В каждом из этих девяти отделений одновременно под камерой они и двигали российскую историю. И понадобилось им огромное количество «живого» материала: старинных перьев, монет, горящих свечей, гвоздей, саморучно выполненных барельефов, даже мусора, даже земли. Ведь земля эта в кадре шевелится, колышется. Движется, колышется все ручное полиэкранное изображение.

Зритель вынужден спешить, кружить взглядом за исчезающими на глазах событиями. Так и будет в бешеном темпе мчаться полиэкранная история, фактурно визуализируя бег времени, пока не наткнется на портрет Ленина. И в недоумении остановится. И все экраны зальются краской стыда. Нет больше полиэкрана. Один теперь экран. Один цвет. И в нем над Красной площадью (той самой, по которой в веселом парадном раже шествовали Емели на своих печах) из тучи с насупленными сталинскими бровями уже все заливает кровавый дождь.

Московский проект долго рождал слухи и предположения, обещая стать не только анимационным событием, но и общекультурной акцией, далеко выходящих за пределы юбилейного фильма… Обещал, но не стал. В растянутом часовом «киноодеяле» золотые стежки мастерски писанных миниатюр теряются в общей выделке фабричного производства. Подозреваю, причина неуспеха - в отсутствии художественной концепции на самом раннем этапе работы. Лишенные притяжения единого целого, отдельные сюжеты разлетаются в разные стороны, оставаясь в памяти короткими самостоятельными визуальными скетчами художников о Москве.

Возможно, возникшие в последнее время прецеденты субъективной художественной обработки чужого эстетического текста нуждаются в серьезном осмыслении и анализе? А может быть, оставшиеся продюсеры (к сожалению, креативный продюсер Михаил Алдашин ушел из проекта до его окончания) продолжат свой «смелый эксперимент»? И дадут самостоятельным сюжетам самостоятельное существование? Пока что им это запрещено.

Кажется, про возобновление спектакля я узнала одной из первых, если говорить о простых зрителях. Сначала случайно зашла на страницу в фейсбуке, ничего не поняла, закрыла её. Через какое-то время наткнулась снова, вчиталась, решила погуглить... Впечатлилась и стала Очень Думать - ибо стало ясно, что идти надо. И что идти ужасно страшно.
Несколько дней раздумий, а потом как раз подошел вечер, когда я впервые с давнего Жирафа в компании отца должна была придти на спектакль на Открытую сцену. Накануне решила, что раз такое дело и всё идеально совпадает, то надо включить своё мужество - кто знает, может, билетов ещё не хватит. Ох, как же, не хватило одной такой - в итоге получила билет лично из рук Арсения Эпельбаума и то ли была первой зрительницей, то ли такую радостную весть слышал каждый. Кто этих хитрецов знает:)
С билетом на полке я продолжила старательно бояться, чем занималась около месяца, потом взяла себя в руки, тяпнула на работе ирландского кофе и поехала в театр.

И первое, что хочется сказать - ну какие же они молодцы, а.
Это, наверное, самое сложное - создать такую атмосферу происходящего, чтобы комфортно стало даже зажатому зрителю, который начитался всякого и всерьез опасается, что будет подпрыгивать на месте от любого прикосновения.
Самое начало - это ведь всё-таки часть спектакля была, верно? Чтобы все почувствовали, что они заодно. Совсем просто, но ведь работает! Наверху оказывается уже не группа посторонних людей, а компания единомышленников.
Сама структура спектакля и комбинаций сцен постфактум понятна, она красива и логична. Но всё равно очень хочется вернуться и побродить другим маршрутом, послушать иные рассказы проводников между сценами, оказаться среди новых зрителей. На мартовские даты билеты уже закончились, говорят, да и заняты эти дни у меня - так что записалась на апрель, уговорив ещё двух подруг составить компанию:) Дальше-то наверняка начнёт расти список на запись... Это пока тихо, а потом снежный ком пойдет, точно-точно. Почему я и решилась-таки идти прямо на премьеру, а теперь тыкаю всех, кому должно понравиться.

Кат, если вы ещё спектакль не видели, открывать ни в коем случае не надо. ...поднялись наверх, переобуваемся, режиссёр дает последние наставления и появляются трое артистов и начинают разбирать нас себе. Я оказываюсь напротив Лины Ивановой, она меня первой и хватает. Прибегает четвертая артистка, отвоёвывает-таки себе свою долю зрителей и мы разбредаемся. Первая остановка наших двух групп прекрасна, хотя именно её я себе заранее заспойлерила статьями - "Отелло". Гигантская кровать, куда нас укладывает Дездемона, потом укрывает, подтыкает одеяло и сама устраивается справа. И тут появляется Отелло...
В течении всей сцены 8 взрослых людей лежат в ряд под одним одеялом и ржут от малейшего события. Ну а что ещё делать, когда Отелло изумлённо изучает оказавшегося крайним мужчину, или когда он в темноте никак не найдёт жену и наугад хватает за шеи зрителей?) Нет, правда, даже если это звучит страшно - на самом деле всё прекрасно. Хотя когда прямо за моей головою в темноте раздался грозный голос Отелло, девушка справа ощутимо вздрогнула от неожиданости:)
Параллельно в это время разворачивается сцена "Ромео и Джульетта" для других 8 зрителей. Потом четверых из них Максим Маминов притаскивает на "Евгения Онегина" (чувствую, та группа вообще перемещалась почти всё время бегом)), туда же первыми приходим мы четверо с Линой. Сцена. Максим и компания на привычной крейсерской скорости убегают в комнатку Моцарта, а мы идём в Вишнёвый сад, который на ходу превращается в Чайку, а спрятанная в Шкафу четвёрка Донны Анны вместе с нами внимает выступлению Нины Заречной. Бывшая Раневская, ныне уже Аркадина, настроена, впрочем, весьма скептически:)) Потом антракт. И желе. А про сок так и забыли, безобразие!))
После антракта артисты меняются группами - нас забирает Наталья Горчакова - и начинается новый цикл. Теперь уже у нас "Ромео и Джульетта" (с фоновыми криками Мавра, которые пугают влюблённых), но в момент кульминации Максим находит крылатку Ленского, подрывается и убегает петь, а чуть погодя мы идём к Дон Гуану, там спонтанная смена направляющего - Донна Анна утаскивает в шкаф другую четвёрку, а к нам вторгается рука Командора, Несчастливцева, Моцарта и просто Максима. И отправляемся мы в Керчь, где чокаемся с Моцартом вином газировкой с противоядием и слушаем удивительный реквием, исполняемый им на бокалах с водой. Счастливцев и Неcчастливцев вновь оба живы и мы все перемещаемся в большой зал на общий финал. Усаживаюсь, приобняв, чтобы чуть подвинуть, бюст, который в каких-то боях лишился трети головы, и начинается безумно смешное и прекрасное мельтешение летающих цветов, монолог Гамлета в разных переводах и множество смертей из различных пьес, переплетающихся и накладывающихся друг на друга. Эдакая счастливая сияющая какофония:)
А после переобувания для выхода на улицу мне понадобилось дважды уточнить дорогу - почему-то всегда в этом здании совершенно теряю ориентацию в пространстве. И это, пожалуй, прекрасно. Жалко, что в апреле уже где-то ещё будет идти спектакль... Я бы сделала ставку на Сретенку, хотя посмотрим.

Самое важное тут, пожалуй, именно атмосфера, неимоверное дружелюбие, бесконечная любовь к театру, этому лучшему из миров, которая присуща и создателям спектакля, и его зрителям, которые за это короткое время словно родными делаются. Театр ради театра, игра в игру, смесь шуток и чего-то пронзительно настоящего.
Да, с точки хрения искусства тоже многое впечатляет и запоминается, не атмосферой единой)
Как здорово, что оно со мной случилось.

В общем, Optimus mundus - чудо-чудесное, артисты прекрасны, режиссёр тоже, дома лежат две "программки" с тремя автографами, а 11го апреля я приду снова. Вот.
С возвращением, спектакль!
И замечательно, что это произошло именно теперь, когда я так много хожу по театрам.

Хреново написала, знаю. Слов у меня и способности к формулированию пока не хватает, чтобы всё точно передать:) Но отличных текстов про "Optimus mundus" в сети много, к счастью.

P.S. В начале Сергей Мелконян пытался меня задушить, ближе к финалу поцеловал в макушку и вручил цветок. Прямо-таки отдельная история внутри спектакля:)
P.P.S. Идите вот

Премьера театр

Лаборатория Дмитрия Крымова в бывшем здании театра Анатолия Васильева на Поварской показывает спектакль "Optimus Mundus" ("Лучший из миров"), придуманный Арсением Эпельбаумом. Вместе с пятнадцатью другими избранными РОМАНУ Ъ-ДОЛЖАНСКОМУ довелось испить предназначенный Моцарту отравленный напиток, очутиться в одной постели с Дездемоной и Отелло и едва не провалиться в тартарары вместе с Дон Гуаном.

В день спектакля каждому зрителю перезванивают из театра и вежливо уточняют, точно ли он придет вечером. На "Optimus Mundus" приглашают ровно шестнадцать человек — отсутствие любого будет замечено, но и лишнего приткнуть будет негде. В другие дни, говорят, зовут и вовсе двенадцать персон. Главное — чтобы общее число пришедших делилось на четыре, потому что в начале спектакля в театральный гардероб вбегают со свечками четыре молодых актера и делят публику на равные маленькие группки. У каждого — свои зрители, пообещавшие верить, что именно их "вожатый" будет здесь играть главную роль.

Интонация домашнего представления задается сразу: в прихожей, куда надо подняться по узкой винтовой лестнице, публику просят оставить сумки и сменить уличную обувь на мягкие комнатные тапочки. А потом актеры разводят свои группки по выгороженным в полутемном театральном зале закуткам — чтобы разыграть для них микроспектакли по пьесам Шекспира и Пушкина. В каждом помещении задерживают не больше десяти минут. "Логистика" спектакля весьма прихотлива: группки зрителей — и их предводители, разумеется, тоже — то соединяются для очередного маленького представления, то опять разбегаются по углам, для следующего приключения. Посреди вечера, после нехитрой общей трапезы в импровизированном буфете, "кураторы" групп меняются, чтобы вторая порция зрителей увидела то, что первая уже успела посмотреть.

На программке даже напечатана схемка спектакля. Как-то все это очень лихо рассчитано — чтобы один из актеров мог успеть для одних зрителей стать каменной десницей Командора, просунутой в занавес, а для других, сидящих за его спиной,— Моцартом, готовящимся сыграть пальцами на стаканах с водой свой реквием. За час и пятнадцать минут в театре зрители успевают встретиться с Дон Гуаном и Донной Анной, услышать дайджест оперы "Евгений Онегин", посидеть в покоях Оливии из "Двенадцатой ночи", выпить отравленное Сальери вино (которое оказывается обычной газировкой), стать свидетелями любовного объяснения Ромео и Джульетты — и сыграть при этом роли членов двух враждующих семейств, вооруженных деревянными мечами. Самая остроумная сцена — в огромной постели у Дездемоны: заявившись в альков, Отелло не сразу обнаруживает супругу, потому что вместе с ней под одеялом лежат еще восемь чужих людей разного пола.

Все эти пародийные сценки разыграны Натальей Горчаковой, Анной Синякиной, Максимом Маминовым и Сергеем Мелконяном не просто задорно и обаятельно, но с очень точным соотношением иронии и серьезности. И даже если вы не знаете родословной молодого режиссера, то все равно рано или поздно наверняка вспомните веселые и умные затеи семейного театра "Тень". А если знаете, то вспомните сразу. Арсений Эпельбаум — сын придумавших все спектакли "Тени" Майи Краснопольской и Ильи Эпельбаума. Они тоже очень любят не только искусство показать, но и поговорить со зрителем по душам, в глаза ему внимательно посмотреть и даже накормить — прежде чем вовлечь его в увлекательную рукодельную игру, а там уже чуть-чуть обхитрить и посмеяться вместе с ним над ним же самим, над театром и над всем миром. Чтобы потом выпустить на улицу в состоянии абсолютного счастья.

Спектакль Арсения Эпельбаума тоже похож на домашний театр. Хотя живет мыслями о театре "настоящем", иногда страшном, иногда прекрасном, иногда смешном. "Optimus Mundus" — лучший из миров — это и есть театральный мир, который одновременно балаган и волшебство. Поэтому Моцарт и Сальери вдруг оказываются Счастливцевым и Несчастливцевым, надгробные памятники на кладбище — опереточными декорациями, а актеры простодушно раздают зрителям цветы, чтобы быть осыпанными ими на поклонах. Конечно, этот самодельный спектакль — лишь веселая проделка, не имеющая никакого отношения, например, к борьбе "новой драмы" с пыльной классикой, или к поискам альтернатив повальной коммерциализации театра, или к переделам собственности (хотя как о них не вспомнить в доме на Поварской, "Школе драматического искусства" уже не принадлежащем) и к прочим проблемам "большой" театральной жизни. Но в том, что затея Эпельбаума-младшего эту самую жизнь сильно украсила, сомнений нет.