Павел васильевич кукольник. Публицистика и мемуары
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Роберт Стивенсон
Похищенный
Kidnapped (1886)
Перевод О. В. Ротштейн, 1901.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес
* * *
Посвящение
Дорогой мой Чарлз Бакстер! Если вы когда-нибудь прочитаете этот рассказ, то, вероятно, зададите себе больше вопросов, нежели я мог бы дать ответов. Так, например, вы спросите: каким образом убийство в Аппине пало на 1751 год; каким образом Торренские скалы придвинулись так близко к Эррейду или почему опубликованный отчет об этом деле совсем ничего не говорит обо всем, что касается Давида Бальфура? Ведь эти орехи мне не по зубам. Но если вы меня спросите о том, виновен ли Алан или невиновен, то я полагаю, что могу постоять за свой рассказ. Вы могли бы сами убедиться в том, что местное предание в Аппине и доднесь явно высказывается в пользу Алана. Если вы наведете справки, то можете узнать, что потомки «другого человека», того, что стрелял, и теперь еще существуют в той местности. Но можете спрашивать сколько угодно, а имени этого «другого» вы не услышите: горцы свято соблюдают эту тайну, уважая вообще всякие тайны, и свои собственные и своих сородичей. Я могу с успехом оправдывать один пункт, но должен признать, что другой пункт оправдать невозможно; лучше уж признаться сразу, как мало интересует меня желание быть точным. Я пишу книгу не для школьной библиотеки, а для чтения зимними вечерами, когда занятия в классах уже кончены и приближается время сна. Честный Алан, который в свое время был лихим воякой, в своем новом перерождении выведен мною не с каким-либо особым злодейским умыслом, а только затем, чтобы отвлечь внимание какого-нибудь юного джентльмена от Овидия и обратить его хоть ненадолго на горную Шотландию и на минувшее столетие и отпустить его в постель в таком настроении, чтоб в его снах появились кое-какие заманчивые образы.
От вас, мой дорогой Чарлз, я не могу и требовать, чтоб этот рассказ вам пришелся по вкусу. Но он, может быть, понравится вашему сыну, когда он подрастет; ему будет приятно найти имя своего отца на форзаце книги. В то же время мне отрадно начертать это имя здесь в память о многих днях, большею частью счастливых, хотя иногда и грустных, но о которых теперь с интересом вспоминаешь. Если мне кажется удивительным, что я могу бросить взгляд назад сквозь двойное расстояние времени и пространства на приключения нашей юности, то для вас это, быть может, еще удивительнее, как для человека, который ходит по тем же самым улицам и может завтра же отворить дверь старой залы, где мы начали свое ознакомление со Скоттом и Робертом Умчетом и с нашим возлюбленным, но так малоизвестным Мекбином; или пройти в тот уголок, где собирались митинги великого общества I. J. R., где мы пили свое вино и сидели на тех же местах, где когда-то сиживал Берне со своими друзьями. Мне кажется, что я вижу, как вы ходите по этим местам среди белого дня, видите их своими собственными глазами, тогда как для вашего товарища все это может быть только предметом сновидений. Как прошлое звучит в памяти во время перерывов среди текущих дел и занятий! Пусть же это эхо чаще звучит для вас и будит в вас мысли о вашем друге.
Р. Л. С.
Скерривор, Бурнемут.
I. Я отправляюсь в Шоос-гауз
Рассказ о моих приключениях я начну с июньского утра 1751 года, когда в последний раз я запер за собою дверь отчего дома. Пока я спускался по дороге, солнце едва освещало вершины холмов, а когда дошел до дома священника, в сирени уже свистали дрозды и предрассветный туман, висевший над долиной, начинал подниматься и исчезать.
Добрейший иссендинский священник, мистер Кемпбелл, ждал меня у садовой калитки. Он спросил, позавтракал ли я, и, услыхав, что мне ничего не нужно, после дружеского рукопожатия ласково взял меня под руку.
– Ну, Дэви, – сказал он, – я провожу тебя до брода, чтобы вывести тебя на дорогу.
И мы молча двинулись в путь.
– Жалко тебе покидать Иссендин? – спросил он немного погодя.
– Я мог бы вам на это ответить, если бы знал, куда я иду и что случится со мной, – сказал я. – Иссендин – славное местечко, и мне было очень хорошо здесь, но ведь я ничего больше и не видел. Отец мой и мать умерли, и, оставшись в Иссендине, я был бы от них так же далеко, как если бы находился в Венгрии. Откровенно говоря, я уходил бы отсюда очень охотно, если бы только знал, что на новом месте положение мое улучшится.
– Да! – сказал мистер Кемпбелл. – Прекрасно, Дэви. Значит, мне следует открыть тебе твое будущее, насколько это в моей власти. Когда твоя мать умерла, а отец твой – достойный христианин! – почувствовал приближение смерти, он отдал мне на сохранение письмо, сказав, что оно – твое наследство. «Как только я умру, – говорил он, – и дом будет приведен в порядок, а имущество продано (все так и было сделано, Дэви), дайте моему сыну в руки это письмо и отправьте его в Шоос-гауз, недалеко от Крамонда. Я сам пришел оттуда, – говорил он, – и туда же следует возвратиться моему сыну. Он смелый юноша и хороший ходок, и я не сомневаюсь, что он благополучно доберется до места и сумеет заслужить там всеобщее расположение».
– В Шоос-гауз! – воскликнул я.
– Никто не знает этого достоверно, – сказал мистер Кемпбелл. – Но у владельцев этой усадьбы то же имя, что и у тебя, Дэви. Бальфуры из Шооса – старинная, честная, почтенная семья, пришедшая в упадок в последнее время. Твой отец тоже получил образование, подобающее его происхождению; никто так успешно не руководил школой, как он, и разговор его не был похож на разговор простого школьного учителя; напротив (ты сам понимаешь), я любил, чтобы он бывал у меня, когда я принимал образованных людей, и даже мои родственники, Кемпбеллы из Кильренета, Кемпбеллы из Денсвайра, Кемпбеллы из Минча и другие, все очень просвещенные люди, находили удовольствие в его обществе. А в довершение всего сказанного вот тебе завещанное письмо, написанное собственной рукой покойного.
Он дал мне письмо, адресованное следующим образом: «Эбенезеру Бальфуру, из Шооса, эсквайру, в Шоос-гауз, в собственные руки. Письмо это будет передано ему моим сыном, Давидом Бальфуром». Сердце мое сильно забилось при мысли о блестящей будущности, внезапно открывшейся предо мной, семнадцатилетним сыном бедного сельского учителя в Эттрикском лесу.
– Мистер Кемпбелл, – сказал я прерывающимся голосом, – пошли бы вы туда, будь вы на моем месте?
– Разумеется, – отвечал священник, – и даже не медля. Такой большой мальчик, как ты, дойдет до Крамонда (недалеко от Эдинбурга) в два дня. В самом худшем случае, если твои знатные родственники – а я предполагаю, что эти Бальфуры тебе сродни, – выставят тебя за дверь, ты сможешь через два дня вернуться обратно и постучать в дверь моего дома. Но я надеюсь, что тебя примут хорошо, как предсказывал твой отец, и со временем ты будешь важным лицом. А затем, Дэви, мой мальчик, – закончил он, – я считаю своей обязанностью воспользоваться минутой расставания и предостеречь тебя от опасностей, которые ты можешь встретить в свете.
При этих словах он немного помешкал, размышляя, как бы поудобнее сесть, потом опустился на большой камень под березой у дороги, с важностью оттопырил верхнюю губу и накрыл носовым платком свою треугольную шляпу, так как солнце теперь светило на нас из-за двух вершин. Затем, подняв указательный палец, он стал предостерегать меня сперва от многочисленных ересей, которые нисколько не соблазняли меня, и убеждать не пренебрегать молитвой и чтением библии. Потом он описал мне знатный дом, куда я направлялся, и дал мне совет, как вести себя с его обитателями.
– Будь уступчив, Дэви, в несущественном, – говорил он. – Помни, что хотя ты и благородного происхождения, но воспитан в деревне. Не посрами нас, Дэви, не посрами нас! Будь обходительным в этом большом, многолюдном доме, где так много слуг. Старайся быть осмотрительным, сообразительным и сдержанным не хуже других. Что же касается владельца, помни, что он – лэрд1
Лэрд – в Шотландии то же, что лорд в Англии.
Скажу тебе только: воздай всякому должное. Приятно подчиняться лэрду; во всяком случае, это должно быть приятно для юноши.
– Может быть, – отвечал я. – Обещаю вам, что буду стараться следовать вашему совету.
– Прекрасный ответ, – сердечно сказал мистер Кемпбелл. – А теперь обратимся к самой важной материи, если дозволено так играть словами, или же к нематериальному. Вот пакетец, в котором четыре вещи. – Говоря это, он с большим усилием вытащил пакет из своего бокового кармана. – Из этих четырех вещей первая принадлежит тебе по закону: это небольшая сумма, вырученная от продажи книг и домашнего скарба твоего отца, которые я купил, как и объяснял с самого начала, с целью перепродать их с выгодой новому школьному учителю. Остальные три – подарки от миссис Кемпбелл и от меня. И ты доставишь нам большое удовольствие, если примешь их. Первая, круглая, вероятно, больше всего понравится тебе сначала, но, Дэви, мальчик мой, это лишь капля в море: она облегчит тебе только один шаг и исчезнет, как утренний туман. Вторая, плоская, четырехугольная, вся исписанная, будет помогать тебе в жизни, как хороший посох в дороге и как подушка под головой во время болезни. А последняя, кубическая, укажет тебе путь в лучший мир: я буду молиться об этом.
С этими словами он встал, снял шляпу и некоторое время в трогательных выражениях громко молился за юношу, отправляющегося в мир, потом внезапно обнял меня и крепко поцеловал; затем отстранил от себя и, не выпуская из рук, долго глядел на меня, и лицо его было омрачено глубокою скорбью; наконец, повернулся, крикнул мне: «Прощай!» – и почти бегом пустился обратно по дороге, которою мы только что шли. Другому это показалось бы смешным, но мне и в голову не приходило смеяться. Я следил за ним, пока он не скрылся из виду: он все продолжал торопиться и ни разу не оглянулся назад. Мне стало ясно, что причиной всего была разлука со мной, и совесть стала сильно упрекать меня; сам я был очень счастлив, уходя из тихой деревенской глуши в большой, шумный дом, где жили богатые и уважаемые дворяне одного со мной рода и имени.
«Дэви, Дэви, – думал я, – видана ли где такая черная неблагодарность? Неужели при одном намеке на знатность ты можешь забыть старых друзей и их расположение к тебе? Стыдно, Дэви, стыдно!»
Я сел на камень, с которого только что встал добрый священник, и открыл пакет, чтобы посмотреть подарки.
Я догадывался, что то, что мистер Кемпбелл называл кубической вещью, было, конечно, карманной библией. То, что он называл круглой вещью, оказалось шиллингом; а третья вещь, которая должна была так замечательно помогать мне, и здоровому и больному, оказалась клочком грубой желтой бумаги, на котором красными чернилами были написаны следующие слова:
«Как приготовлять ландышевую воду. Возьми херес, сделай настойку на ландышевом цвете и принимай при случае ложку или две. Эта настойка возвращает дар слова тем, у кого отнялся язык; она помогает при подагре, укрепляет сердце и память. Цветы же положи в плотно закупоренную банку и поставь на месяц в муравейник, затем вынь и тогда увидишь в банке выделенную цветами жидкость, которую и храни в пузырьке; она полезна здоровым и больным, как мужчинам, так и женщинам».
Внизу была приписка рукой священника: «Также ее следует втирать при вывихах, а при коликах принимать каждый час по столовой ложке».
Я, разумеется, посмеялся над этим, но то был нервный смех. Поскорее повесив свой узел на конец палки, я перешел брод и стал подниматься на холм по другую сторону речки. Наконец я добрался до зеленой дороги, тянущейся среди вереска, и кинул последний взгляд на иссендинскую церковь, на деревья вокруг дома священника и на высокие рябины на кладбище, где покоились мои родители.
II. Я достигаю места назначения
Наутро второго дня, достигнув вершины холма, я увидел перед собой всю расположенную на склоне страну, до самого моря, а посреди этого склона, на длинном горном кряже, – Эдинбург, дымивший, как калильная печь. На замке развевался флаг, а в заливе плавали или стояли на якорях суда. Несмотря на очень далекое расстояние, я мог все ясно разглядеть, и мое деревенское сердце от радости готово было выпрыгнуть из груди.
Затем я миновал дом пастуха, где мне довольно грубо указали, как добраться до Крамонда. И так, спрашивая то одного, то другого, я шел мимо Колинтона все к западу от столицы, пока не вышел на дорогу, ведущую в Глазго. А на ней, к великому моему удовольствию и удивлению, я увидел солдат, маршировавших под звуки флейт; впереди на серой лошади ехал старый генерал с багровым лицом, а сзади шла рота гренадеров в шапках, напоминавших папские тиары. Во мне зашевелилось чувство гордости при виде военных в красных мундирах и при звуке веселой музыки.
Немного дальше мне объяснили, что я в Крамондском приходе. Тогда я стал осведомляться о Шоос-гаузе. Казалось, что мой вопрос всех удивляет. Сперва я подумал, что моя простая деревенская одежда, запылившаяся в дороге, плохо вязалась с величием этого места. Но, после того как двое или трое, одинаково взглянув на меня, уклонились от ответа, мне начало приходить в голову, что в самом Шоос-гаузе есть что-то странное.
Чтобы рассеять свои опасения, я переменил форму вопросов, и, увидев честного малого, который ехал по проселочной дороге, стоя на телеге, я спросил, слыхал ли он когда-нибудь про Шоос-гауз.
Он остановил телегу и посмотрел на меня так же, как и другие.
– Да, – отвечал он. – А что?
– Это большая усадьба? – спросил я.
– Разумеется, – отвечал он. – Дом очень большой.
– Ну, – спросил я, – а что за люди живут там?
– Люди! – воскликнул он. – С ума ты сошел! Там нет людей.
– А мистер Эбенезер? – спросил я.
– О да! – сказал он. – Если тебе нужен лэрд, то он там. Какое у тебя к нему дело, любезный?
– Мне сказали, что могу найти у него место, – сказал я, стараясь казаться как можно скромнее.
– Что? – закричал человек так громко, что даже лошадь вздрогнула. – Вот что, любезный, – продолжал он, – это, конечно, не мое дело, но ты кажешься мне порядочным малым… Послушай-ка моего совета и держись подальше от Шоос-гауза.
Потом я встретил юркого человечка в красивом белом парике и понял, что это цирюльник, который совершает свой обход. Так как мне было известно, что все цирюльники большие болтуны, то я без обиняков спросил его, что за человек мистер Бальфур из Шоос-гауза.
– О, – сказал цирюльник, – он очень мало похож на человека!
И начал хитро расспрашивать, что мне нужно, но я был еще хитрее, и он пошел к своему клиенту, не узнав ничего больше того, что знал сам.
Не могу описать, какой удар это все нанесло моим ожиданиям! Чем туманнее были обвинения, тем они мне меньше нравились, так как оставляли обширное поле для воображения. Что же это за дом, когда один вопрос: «Где он находится?» – заставляет весь приход вздрагивать и таращить глаза? И что это был за лэрд, когда дурная слава о нем бежала по всем дорогам? Если после часовой ходьбы я мог бы вновь очутиться в Иссендине, то бросил бы свою затею и вернулся бы к мистеру Кемп-беллу. Но я забрался уже так далеко, что самолюбие не позволяло мне отступить, не проверив, в чем дело; из одного только самоуважения я должен был довести его до конца. И хотя мне было очень не по душе все, что я слышал, я все-таки, хотя и замедлив шаги, продолжал спрашивать дорогу и идти вперед.
День близился к закату, когда я встретил полную темноволосую женщину с угрюмым лицом, устало спускавшуюся с холма. Когда я обратился к ней с моим обычным вопросом, она круто повернула назад, проводила меня до вершины, с которой только что спустилась, и показала мне на громадное строение, одиноко стоявшее на лужайке в глубине ближайшей долины. Местность вокруг была очень красива. Невысокие холмы были покрыты лесом и богато орошены, а поля, на мой взгляд, обещали необыкновенный урожай. Но самый дом мне показался какой-то развалиной. К нему не вело дороги; ни из одной трубы не шел дым, а вокруг него не было ничего похожего на сад. У меня упало сердце.
– Как? Это? – воскликнул я. Глаза женщины враждебно сверкнули.
– Это Шоос-гауз! – закричала она. – Кровь строила его, кровь остановила постройку, кровь разрушит его. Смотри, – воскликнула она, – я плюю на землю и призываю на него проклятие! Пусть все там погибнут! Если ты увидишь лэрда, передай ему мои слова, скажи ему, что Дженет Клоустон в тысячу двести девятнадцатый раз призывает проклятие на него и на его дом, на его хлев и конюшню, на его слугу, гостя, хозяина, жену, дочь, ребенка – да будет ужасна их гибель!
И женщина, чей голос звучал как жуткое заклинание, внезапно подпрыгнула, повернулась и исчезла. Я продолжал стоять на том же месте, и волосы мои поднялись дыбом. В те времена люди верили в ведьм и боялись проклятий. Проклятие этой женщины, являвшееся как бы предостережением, чтобы я остановился, пока еще было время, совершенно лишило меня сил.
Я присел и стал смотреть на Шоос-гауз. Чем больше я смотрел, тем местность мне казалась красивее. Все кругом было покрыто цветущим боярышником. Луга были усеяны овцами. В небе большими стаями пролетали грачи. Во всем сказывалось богатство почвы и благотворность климата, и только дом совсем не нравился мне.
Пока я сидел так около канавы, крестьяне стали возвращаться с полей, но я был в таком унынии, что даже не пожелал им доброго вечера. Наконец солнце село, и я увидел струю дыма, поднимавшуюся прямо на фоне желтого неба. Хотя струйка эта и была не шире, чем дымок от свечи, но все-таки служила доказательством того, что в доме были огонь, и тепло, и ужин, и какое-то живое существо. Эта мысль ободрила меня.
И я пошел вперед по терявшейся в траве тропинке, которая вела к дому. Она казалась слишком незаметной, чтобы вести к обитаемому месту, но другой я не видел. Тропинка привела меня к каменной арке; рядом с ней стоял домик без крыши, а наверху арки виднелись следы герба. Очевидно тут предполагался главный вход, который не был достроен. Вместо ворот из кованого чугуна высились две деревянные решетчатые дверцы, связанные соломенным жгутом; не было ни садовой ограды, ни малейшего признака подъездной дороги, но тропинка, по которой я шел, обогнула арку с правой стороны и, извиваясь, направилась к дому.
Чем ближе я подходил к нему, тем угрюмее он казался. Это был, должно быть, только один из флигелей недостроенного дома. Во внутренней части его верхний этаж не был подведен под крышу, и в небе вырисовывались нескончаемые уступы и лестницы. Во многих окнах не хватало стекол, и летучие мыши влетали и вылетали туда и обратно, как голуби на голубятне.
Когда я подошел совсем близко, уже начинало темнеть, и в трех нижних окнах, расположенных высоко над землей, очень узких и запертых на засов, замерцал дрожащий свет маленького огонька.
Так вот тот дворец, куда я иду! Вот те стены, в которых я буду искать новых друзей и должен начать блестящую карьеру! Там, в Иссен-Уотерсайде, в доме моего отца, яркий огонь светил на милю вокруг и дверь отворялась для каждого нищего.
Я осторожно шел вперед, навострив уши, и до меня донеслись звуки передвигаемой посуды и чьего-то сухого сильного кашля, но не было слышно ни голосов, ни даже лая собаки.
Большая дверь, насколько я мог различить при тусклом вечернем свете, была деревянная, вся утыканная гвоздями, и я с робким сердцем поднял руку и постучал один раз. Потом стал ждать. В доме воцарилась мертвая тишина. Прошла минута, и ничто не двигалось, кроме летучих мышей, шнырявших над моей головой. Я снова постучал, снова стал слушать… Теперь мои уши так привыкли к тишине, что я слышал, как часы внутри дома отсчитывали секунды, но тот, кто был в доме, хранил мертвое молчание и, должно быть, затаил дыхание. Я уже думал, не убежать ли мне, но гнев пересилил; я стал колотить руками и ногами в дверь и громко звать мистера Бальфура. Едва я вошел в азарт, как услышал над собой кашель. Отскочив от двери и взглянув наверх, я в одном из окон верхнего этажа увидел человека в высоком ночном колпаке и расширенное к концу дуло мушкетона.
– Я принес письмо мистеру Эбенезеру Бальфуру из Шооса, – сказал я. – Здесь он?
– От кого? – спросил человек с мушкетоном.
– Это вас не касается, – возразил я, начиная раздражаться.
– Хорошо, – ответил он, – можешь положить его на порог и убираться.
– Уж этого-то я не сделаю! – воскликнул я. – Я отдам его мистеру Бальфуру в собственные руки, как мне велено. Это рекомендательное письмо.
– Кто же ты сам? – был следующий вопрос после значительной паузы.
– Я не стыжусь своего имени, – сказал я. – Меня зовут Давид Бальфур.
Я убежден, что при этих словах человек вздрогнул, потому что услышал, как мушкетон брякнул о подоконник. Следующий вопрос был задай после долгого молчания и странно изменившимся голосом:
– Твой отец умер?
Я так был поражен, что не мог отвечать, и в изумлении смотрел на него.
– Да, – продолжал человек, – наверное он умер, и вот почему ты ломаешь мои двери.
Опять пауза, а затем он сказал вызывающе:
– Что ж, я впущу тебя, – и исчез из окна.
Как именно заставить читателя сопереживать героям в той ситуации, когда очевиден благоприятный исход их приключений...
Как правильно чередовать эпизоды, держащие нервы в напряжении, со сценами, позволяющими перевести дух и расслабиться...
Как умудриться на одни и те же события посмотреть под разным углом зрения, не заставив при этом героев превратиться в парней, которые открывают рот лишь для того, чтобы познакомить весь свет с плодами позавчерашних размышлений автора...
Ибо Дэвид Бэлфур в некотором роде и есть образцовый «попаданец». Сидел себе человек до семнадцати лет в тихом селении на равнине, папаша-учитель и местный священник научили его чтить короля и церковь, начинили его голову проповедями, школьной латынью и благими намерениями, умудрившись при этом оставить без всякого понимания о том, как устроена реальная жизнь. И вдруг эта самая жизнь посредством козней богомерзкого дядюшки-скряги Эбенезера телепортирует мистера Дэвида в мир, где все для него дико и непонятно. Там живут полудикие горцы, не знакомые с английским языком, там кишат якобитские заговорщики и королевские шпионы. Там грабят на большой дороге те же самые люди, которые на следующий день вдруг удивят диковинным благородством...
И задача Дэвида состоит в том, чтобы выжить, не поступившись нравственными принципами, но при этом из наивного теленка с глазами на мокром месте превратиться в человека, чью дружбу будут ценить и уважать даже такие отчаянные головы как Алан Брэк Стюарт. И все это происходит постепенно, посредством множества набитых шишек и невпопад сказанных слов с полагающимися за этот невпопад последствиями. И происходит на периферии больших событий, где собственно и существуют обычные люди, если хотят быть целыми и невредимыми, оставшись при этом самими собой...
Вот бы это учесть авторам, у которых главный герой, попав в чужеродную жизненную обстановку, начинает сразу же поражать всех своими познаниями, легко и просто посрамляет дураковатых врагов, становится лучшим другом короля или советником Сталина, меняет ход истории и при этом даже, скотина такая, не страдает угрызениями совести...
Оценка: 9
Так получилось, что в «правильном» возрасте все подростковая приключенческая литература прошла мимо меня, Стивенсон в том числе. До сих пор я читала только историю Джекила и Хайда и сочла их ужасно скучными. А тут буквально по случайности наткнулась на «Похищенного», выбирая, что бы послушать в машине, и была искренне и приятно удивлена.
Нет, это все та же подростковая приключенческая литература, которой все и ожидали. Осиротевший юноша оправляется знакомиться к родным дядей, надеясь на его поддержку, но дядя оказывается злодеем, юноша попадает сначала к пиратам, потом на необитаемый остров, переживает различные приключения, но в итоге, конечно, возвращается, что называется, «со щитом». Удивительным является другое - то, как написано. Обычно такие истории бывают исключительно картонными, за что я их очень и не люблю. Вот герой, наделенный автором всеми добродетелями, кроме ума, вот злодеи, вот добрые помощники. Вот добро торжествует, вот добрые герои поступают исключительно правильно, а злые - исключительно плохо. Ну и дальше все прекрасно представляют себе этот жанр для пятилетних. Но у Стивенсона совсем не так. Начнем с того, что у героя таки есть мозги, способность здраво рассуждать, стоять на своем и защищать себя и свое мнение. И в этом ему, юноше, уступают многие взрослые. Прямо-таки поражает общая адекватность поведения героя и, вставая на его место, думаешь, что и сам бы вел себя так же. И именно эта адекватность поведения решительным образом сказывается на том, как воспринимается и сам приключенческий сюжет - все происходящее кажется очень реальным.
Дальше больше, не только герой, но и остальные персонажи, помимо зловредного дядюшки (который таки представляет из себя картонного злодея и труса с сомнительным обоснованием происхождения этих недостатков), тоже ведут себя как нормальные люди. Где-то выступают злодеями, где-то - наоборот. Юношу увозят силой на корабле, чтобы продать в рабство в Америке, но тем не менее, ему удается войти в дружеские отношения кое с кем из команды - что вполне логично, если небольшое число людей находятся много времени вместе. Отдельно впечатляет фигура Алана Брэга, внезапного и самого преданного из найденных Дэвидом друзей. Насколько изумительно выписанный характер! Стивенсону удалось создать персонажа очень живого и очень привлекательного, при этом с очень очевидными недостатками. Алан Брэг смел, но самовлюблен донельзя, преданный друг, но обижается на каждый пустяк и не отличается рассудительностью и самоконтролем. А сцена ссоры Дэвида с Аланом на пустоши, когда они обмениваются взаимными обвинениями, а потом Алан бросается спасать заболевшего мальчика, действительно достойна Достоевского. Это очень по-человечески вообще - без проблем пройти вдвоем все опасности и трудности и страшно поссориться из-за дружеских подколок. Кто не ссорился со своими самыми близкими из-за слов или даже тона?)
Роман «делает» не закрученный сюжет, а именно исключительная живость персонажей и то, что «положительные» герои не вызывают, как обычно, раздражения, а вызывают настоящую симпатию и интерес.
Оценка: 9
Как же замечательно, что этот роман попался мне в 11 лет! Как и советовал великий Стивенсон, я читал «Похищенного» долгими зимними вечерами, «...когда с уроками уже покончено...». Сколько радостных эмоций и напряженных переживаний мне довелось испытать; я бродил по лугам и горам Шотландии, мотался в море на бриге «Завет» и т.д и т.п! Однозначно, этот роман нужно прочитать юным ценителям классической приключенческой литературы, каковым я и являюсь до сих пор...
Оценка: 9
Стивенсон писал совсем разные романы - от мистическо-прекрасного «Дома в дюнах» до исторической «Чёрной стрелы». Наибольшую славу, конечно, приобрел роман «Остров сокровищ», чтение для подростков, и означенный роман предназначен для той же весёлой аудитории...
У парнишки умирает отец, он едет к дяде в родовое имение за наследством, дядя, не будь дураком, договаривается о похищении племяша сомнительными личностями... В общем, приключение, опасное, полное препятствий и сложностей. Ессно, по пути ему встречается отважный соратник, последователь Уоллеса, Роба Роя и принца Чарли... Как вы поняли, отважный шотландец-сепаратист.
Ещё одна приключенческая книжка от не самого дурного автора XIX в., с возможной скрытой пропагандой шотландского сепаратизма. Легко и доступно.
Оценка: 7
О вкусах не спорят, да и не надо, каждому свое. Вон скольким понравился этот роман. А вот мне абсолютно нет. Ну не интересна мне жизнь Шотландии в 18 веке, с интригами шотландских подпольщиков и английскими властями. В начале интрига с избавлением мешающего наследника, как-то заинтриговала. Но потом описание опасных приключений, про которые заранее знаешь, что кончатся хорошо,т.к. страниц еще много, как-то навеяло скуку. Одно поселение, другое, третье, то шотландские мятежники, то английские войска. Нет лучше уж в очередной раз перечитать ту же « Черную стрелу» или « Дом на дюнах», да хотя бы «Клуб самоубийц» вместе с « Алмазом раджи»
Но утверждать, что этот роман лучше « Острова сокровищ»- вот это насмешило. Ну... каждому своё.
Оценка: 5
Из всех приключенческих романов Стивенсона, прочитанных мной в детстве - этот самый любимый. Понравился даже больше всеми хвалимого «Острова сокровищ». Есть книги, которые можно перечитывать множество раз, с одинаковой радостью встречаясь с героями, давно ставшими для тебя друзьями. Эта книга из таких.
Оценил книгу
Отчего так вышло, что в отношении Стивенсона общественным бессознательным усвоен снобски-пренебрежительный тон. Писатель для детей и юношества. И признаться в любви к нему неловко. Было Еще года три назад. Какое счастье, что есть на свете Донна Тартт. Потому что в статье о ней прочла о сравнении ее со Стивенсоном по степени плотности текста. Что такое эта самая плотность и по сей день толком не знаю. Но удивительным образом сама возможность такого сравнения реабилитировала любимого писателя. Заставила встряхнуться, рассмеяться: Да какого черта, он лучше всех!
Так оно и есть. Первое - "Вересковый мед". Повезло с переводом Маршака. кто бы спорил. Какой это класс? Второй? Третий? Самый конец учебника перед каникулами. Потрясающая история, до сих пор наизусть "Лето в стране настало, вереск опять цветет. Но некому готовить вересковый мед". Почему пикты были маленькими? Они пигмеи, как австалийское племя? Ничего не понятно, но на картинке белокожие. Ай, да ладно, но как, как такое возможно? Обречь сына на смерть только из опасения, что не вынесет пыток и выдаст тайну. Это ведь всего лишь мед. Нет, их мед - он как гайдаровская Военная Тайна. Нельзя, чтобы враги узнали.
А потом был Принц Флоризель. Так уж получилось. Раньше "Острова сокровищ". Фильм с Олегом Далем по "Алмазу Раджи" и "Клубу самоубийц". Мелодию из него подобрала старшая сестра, она в музыкальной школе училась. И мы все лето бренчали на вконец расстроенном пианино у бабушки. Рассказы о Флоризеле, принце Богемии были позже, много позже и сколько-нибудь заметного впечатления не произвели. Вот еще один пример экранизации, превзошедшей литературный источник.
Чего не скажешь об "Острове сокровищ", не повезло. Ну, скажем так - это пристойно. Но и рядом не стояло с книгой. Вот она где, искомая плотность. Событийная, характерологическая, лингвистическая. Жизнь, насыщенная до предела. Более весомая и осязаемая, чем окружающий мир. "Пятнадцать человек на сундук мертвеца", черная метка, одноногий Джон Сильвер, "Пиастры-Пиастрры". Потрясающая смесь авантюрного романа, романа взросления, книги о путешествиях и детектива. И не знаю, чего еще,
Только моей большой любовью у Стивенсона стал не "Остров". А прочитанный следом "Похищенный". Не знаю, почему. Не было диктата навязанного образа, как с Федей Стуковым. Да просто насоколько не мой Джим Хокинс, настолько же Дэвид Бэлфур мой. Он еще и постарше. Он - я, какой могу стать, в то время, как Джим - Федя Стуков и этим все сказано. Так жаль, что сейчас ничего почти из романа не помнится. Как Дэвид ехал к дяде. И как мерзкий старикан послал его темной ночью без свечи за чем-то по винтовой лестнице замка.
Ночь была грозовой и только вспышка молнии спасла парня от смертельного падения на камни - часть ступеней отсутствовала. Уйма лет прошла и столько примеров подлости, литературной и жизненной пришлось увидеть, а это - до сих пор в топе. После дядюшка продает племянника в рабство. Одно слово, Эбенезер. Но настолько уже не потрясает. И потом там ведь будет Он, Друг, Алан. Мужик в клетчатом килте. И Шотландия с вересковыми ее пустошами. Грубые хитрованы горские вожди и Алан-Алан-Алан. Он такой друг.
Нежная любовь к Эдинбургу, что против воли поселилась с тех пор в душе, оттуда есть пошла. После где только не находила хвостиков и лоскутков этой истории. Хоть в очаровательном акунинском "Соколе и Ласточке", хоть в прочитанном недавно "Щегле" Тартт. Дэвида вспоминают подростки, один из которых, Эдди, выросши взрослым со стойкой ненавистью к морским прогулкам, погибнет в одной из таких на яхте. Снова отсылка Тартт к Стивенсону.
Но герой спасается. И мерзкий дядюшка наказан. Справедливость торжествует. И Ура-Ура, в следующем романе под той же обложкой снова он. "Катриона". Ни-че-гошеньки не помню. Кроме того, что это чудесная история первой любви (первой и навеки, вы ж понимаете?). И еще в самом конце. Там, как водится, автор загоняет героя в совершенно невыносимые обстоятельства и все, вроде, потеряно, а потом чудесное спасение. Тем более прекрасное, что неожиданное.
И Дэвид выглядывает из окна многоэтажного дома и видит свою любимую. Она стоит на улице, смотрит, запрокинув голову, на него и представляется в своей юбке с кринолином чудесным цветком с личиком-сердцевиной, юбкой вокруг - лепестками. Так отпечатался в памяти этот образ. Мгновенным набоковским оттиском. "Джекил и Хайд" были написаны в одно время с "Похищенным" и куда, как больший след в истории современности оставили. Тут не только статья в Вике - целые монографии. Мила современному миру эта раздробленность, мучительная раздвоенность, правая рука, не ведающая творимого левой. А мне милее цельность Дэвида, Алана Стюарта и Катрионы.
Оценил книгу
Спроси людей о Роберте Стивенсоне, и тебе сразу ответят про "Остров сокровищ", да про "Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда", а то и просто остановятся на "Острове сокровищ", непременно делясь впечатлениями идеализированного юношеского восприятия, кто-то при этом изобразит пирата, закрывая глаз рукой, подпевая "Йо-хо-хо, и бутылка рома!". Такое вот представление о Стивенсоне - и оно во многом правдивое. Отчего же пытаться раскопать в творчестве писателя ещё что-то достойное? Однако делать это нужно обязательно. Человек не зря жил и не зря писал. Пускай, не всё выходило идеальным - это уже другое дело.
Стивенсон ещё в начале книги предупреждает, что "Похищенного" он специально писал для детей, чтобы их отвлечь от серьёзной литературы, которой взрослые пытаются нагружать неподготовленный мозг. В этом плане многие произведения Стивенсона для детского восприятия подходят просто идеально. Восприятие взрослого человека на подобный стиль изложения чаще получается негативным, а многое и просто воспринимается форменной глупостью. Попытки уловить хоть какие-нибудь нравоучительные нотки или цельную картину сюжета обречены на провал, всё кажется слишком поверхностно наивным, а события возникающими из ничего, заканчивающиеся ничем, продолжающиеся на необязательной к чему-либо привязке основе. Сурово так относиться к творчеству Стивенсона, но надо же как-то сразу объяснить суть основной претензии.
Каких только приключений не выпадет на долю главного героя: путешествие по суше и путешествие по морю, кораблекрушение, выживание на необитаемом острове, да участие в воинственных восстаниях гордых шотландцев. Во всём этом герой будет принимать самое активное участие, принимая на себя слишком большой груз обязательств, чем, кстати, страдает большинство главных героев книг Стивенсона. Изначально кажется, что перед тобой неоперившийся юноша с молоком на губах и зажатой в руке юбкой мамы, но при дальнейшем повествовании такой мальчик обязательно трансформируется в непобедимого и сильного человека, способного перебивать хребет каждому встречному и ставить точку в любом самом жарком споре. Во многом, конечно, это объясняется мечтательностью многих мальчишек, представляющих себя кем-то выдающимся и способным на большие свершения, что впоследствии обязательно разбивается о скалы вдоль берегов взрослой жизни. Но мальчишки об этом не знают, покуда с увлечением заняты чтением очередной книги Стивенсона.
В иных местах Стивенсон чрезмерно увлекается деталями, с которыми так и тянет поскорее разобраться. Связано это не с излишним старанием автора описать вид той или иной местности, либо каждое телодвижение главного героя, а связано скорее с общим подходом к делу, когда тебе самому хочется вставить более правильный вариант описываемой картины с позиций совсем другой точки зрения. Но нет такой возможности в художественной литературе. Книга не обладает интерактивностью, а значит нужно читать и принимать написанное автором. Трудно будет найти читателю сам факт похищения, которое пытаешься найти на протяжении всего повествования. Как такового похищения нет, просто так сложились обстоятельства, и теперь нужно действовать по ситуации, не отвлекаясь на уныния и сетования... нужно действовать.
Шотландцы - не дают покоя многим писателям, восхищающихся ими за упорство, стремление к независимости и закалённый нрав. Как сейчас с этим в современной Шотландии судить не берусь, но во времена Стивенсона эта часть Соединённого Королевства ещё не до конца смирилась с английским владычеством, предпринимая попытку за попыткой обрести утраченный суверенитет. Неудивительно предвзятое отношение к главному герою, который всеми силами будет пытаться показать, что он не хуже их, а даже лучше, ведь в его роду есть шотландцы.
Читайте Стивенсона в детстве, читайте Стивенсона детям: не пытаясь понять текст - дети вам растолкуют суть книги лучше любого взрослого.
