Писатель семин виталий. Виталий Сёмин в библиотеке А.Белоусенко
Виталий Сёмин
СЕМЕРО В ОДНОМ ДОМЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Они пили водку, спорили о том, что быстрее пьянит - разбавленный спирт или водка. Говорили, что папироса после водки пьянит сильнее, чем две кружки пива. На них была чистая рабочая одежда. Они только что искупались под душем в саду. Душ этот самодельный. Чтобы наполнить его, надо наносить воды из водопроводной колонки. Воду носить далеко, почти целый квартал, к тому же потом с ведрами надо подняться по приставной лесенке и перелить воду в бочку. Короче говоря, особенно не накупаешься. Руки у них были сыростно-белыми. Такими они бывают, если смыть с них глину, налипшую за целый день. Такую глину смываешь, будто отдираешь кожу, обожженную солнцем, и остается новая кожа, еще не тронутая солнцем. Кто-то из них успел прочитать дневные газеты. В «Известиях» была статья о долголетии. Какой-то польский профессор сравнивал статистические данные смертности мужчин и женщин за несколько веков. Выходило, что во все века женщины жили дольше мужчин. У женщин «смертность», а у мужчин - «сверхсмертность». Во-первых, война, во-вторых, алкоголизм, курение. Или, может быть, во-первых, алкоголизм и курение, а во-вторых, война…
Он придет с войны, - сказал Толька Гудков, - а у него пять ран. Когда-то они дадут знать.
Пей не пей, а если пять ран…
Все-таки войну они хотели бы поставить на первое место.
Мы же ходим по домам, видим, - сказал Толька.
Все они работают в ДПО - добровольном пожарном обществе. Проверяют в новых домах газовые колонки, в старых - угольные печи. Кладут угольные печи, ремонтируют их.
Бабки в каждом доме есть, - продолжал Толька, - а дедов почти не видно.
Но вы их можете просто не видеть, - сказал я. - Все-таки вы ходите по квартирам днем, а днем многие деды работают.
Да что далеко ходить, - сказал Толька, - поднимите руки, у кого есть отцы.
И он посмотрел на сидящих за столом. На Вальку Длинного, на хозяина дома Женьку, на меня, на Валерку. Никто не поднял руки.
У меня есть, - сказал Валька Длинный, - ты ж знаешь.
И у тебя считай, что нет. Он же не с тобой живет.
В это время из коридора открылась дверь, и Женькина мать позвала меня.
Витя, - горячо и раздраженно заговорила она, когда я вышел к ней, - ты им что-то рассказываешь, а они тебе в рот смотрят. А мне завтра к шести часам на работу. И ребенку негде спать. Накурили. Глаза залили. Пусть расходятся. Посидели - и хватит. Скажи им, ты ж все-таки постарше.
В кухне крикнула девочка, и Женькина мать побежала к ней.
Да ничего я им не рассказываю, - отнекивался я.
Я еще постоял в коридоре - все думал о том, как Толька Гудков попросил поднять руки тех, у кого живы отцы.
Потом пришла с работы Дуся, Женькина жена, решительно распахнула дверь, сказала:
А ну, ребята, закругляйтесь! Посидели - и хватит. Дитю негде спать.
Замолчи! - крикнул Женька. - Ребята на тебя целый день пахали, дом тебе строили.
Знаю, как вы строите, - крикнула Дуська. - Вам лишь бы водки нажраться!
Ребята, обходя Дуську, стали выходить на улицу. Вышел и я. В хате кричали друг на друга Дуська и Женька. Потом раздался звук пощечины, Дуськин крик:
Унижаешь меня перед своими обормотами, подлец!
Еще дать? - крикнул Женька и выбежал на улицу. В темноте он почти наткнулся на меня.
Ты ж сам видел, Витя, - сказал он мне, - ты ж видел! Ребята пахали. Ты сам напахался сегодня. А они с утра еще на работе вкалывали. Кирпич, глина, а после работы ко мне. Плечи же могут полопаться. А она - такое. Ей же строят. Правильно, да? Кто за стакан водки целый день саман таскать будет? Ей все даром делают, а она и тут не может не гавкать!
Нет, Витя, ты скажи, что мы такого сделали, - подошел Толька Гудков. - Тихо, спокойно сидели. Мы ж не ради водки пришли. А то, что выпили, так это вроде положено. Да? Поработал, ну тебе и поднесли.
Нет, Витя, ты скажи, в чем я не прав? - спрашивал Женька. - Ну, вот ты так подумай и скажи.
Рядом пытался завести свой «ковровец» Валька Длинный. Мотор мотоцикла не заводился, длинная Валькина нога неуверенно жала на рычаг. Наконец мотор затарахтел, зажглась лампочка, освещающая спидометр, свет от большой передней фары уперся в толстый ствол уродливо остриженной акации - недавно электромонтеры срезали ветки, мешавшие проводам, - высветил кучу глины на углу, угол хаты, в двух комнатах которой совсем недавно жили я с женой и сыном, Женька с женой и дочкой, мать Женьки и моей жены и бабка Женьки и моей жены. Валька Длинный перешагнул через мотоцикл и, как на детский стульчик, уселся на сиденье. Он оглянулся на нас и усмехнулся. Он не считал, что произошло что-то такое, из-за чего стоит так много разговаривать.
До завтра, - кивнул он.
А ты никого с собой не берешь? - спросил я.
Длинный оглянулся на Гудкова.
Нет, - сказал Толька, - он пьян. Пусть сам разбивается на своем драндулете.
Валька усмехнулся. Отталкиваясь длинными ногами, он двинулся мимо акации, обогнул кучу глины и выехал на дорогу. Дорога была немощеной, разбитой грузовиками, мотоцикл вилял, луч прожектора высвечивал проезжую часть дороги от одного темного ряда акаций до другого, но нигде не было видно сколько-нибудь гладкого места.
Валька свернул с дороги на узкий асфальтовый тротуар, газанул, задний фонарик, наливаясь ярким светом, помчался мимо одноэтажных домов.
Собьет же кого-нибудь, - сказал я.
Да ничего, - равнодушно сказал Толька Гудков.
Пусть не ходят, - сказал Женька.
Потом мы провожали Тольку и Валерку, возвращались с Женькой домой. Я мирил Женьку с Дуськой, что-то говорил им, а сам все думал о том, что никто из ребят не поднял руки, когда Толька спросил, у кого живы отцы.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В октябре сорок пятого года вернулся домой отец Женькиного приятеля - Васи Томилина. Приехал он часов в десять утра, мать свою послал за женой на работу, а сам, даже не побрившись, сбросив на кровать мешок и шинель, пошел в школу за сыном. В школе было пусто и тихо, он шел по длинному коридору, потрясенный этой тишиной, потрясенный своим счастьем. Он собирался лишь приоткрыть классную дверь, а распахнул ее во всю ширь, щеки его дрожали, когда он, отыскав среди тридцати ребят своего сына, позвал!
Потом он стоял, оглушенный плачем и криком, и не понимал, почему учительница говорила ему:
Не надо было этого делать…
Какой-то мальчишка, оттолкнув его кулаками, выскочил из класса и побежал по коридору, крича: «А-а!»
Женькина мать работала в школе техничкой, она видела, как Женька бежал по коридору.
Побежала я за ним, - рассказывала она мне, - Витя, а он выскочил на улицу - и домой. Упал на кровать, бьет кулаками подушку, кричит: «И к Кольке отец приехал, и Петька уже с отцом на рыбалку ходил, и Васька теперь пойдет…» Ну, жалко же его, идиота, скотину.
В «идиотах», «скотинах» Женя ходит давно. С тех пор, как вернулся из армии. Он и сам о себе иногда так говорит: «А вот к вам пришел Женя-идиот».
Он прекрасно понимает, что лучше всего засмеяться над собой первым…
А ведь я, Витя, не хотела, чтобы он родился. Ирке тогда было уже четыре года. Хватит с меня, думаю, детей. Хиной его травила. По два часа в горячей ванне сидела - ходили мы для этого с Николаем в баню. А потом Николай говорит: «Хватит. Будешь рожать. Не могу я больше на это смотреть». Я и родила. А он родился весь в отца, футболист - четыре килограмма двести грамм. И сразу заорал: «Бе-е!» - Она засмеялась. - Ну, думаю, глотка здоровая, грудь мне оторвет. Николай узнал, что Женька весит четыре двести, говорит: «Завтра побежит в футбол играть». А мы с Николаем познакомились на стадионе. Я Иркой была беременна, живот был большой, а все бегала в баскетбол, пока меня раз прямо на площадке не стошнило. Николай меня увел и говорит: «Чтоб больше сюда ни ногой». Я и до сих пор, хоть и пятьдесят мне, хоть и туберкулезом болела, стойку сделаю лучше, чем Женька. Ирка спортивная, натянет свой купальник, начнет во дворе заниматься, а я посмотрю на то, что она делает, и все повторяю сама. На фабрике во время физкультпаузы наша физкультурница говорит: «Молодые, посмотрите, как Анна Стефановна упражнения выполняет».
Анной Стефановной ее зовут только на фабрике. Дома ее зовут Мулей. Она удивляется.
Для них, - говорит она об Ирке и Женьке, - у меня другого имени нет. Увидят мою детскую фотографию: «Му-уля стоит!»
Мулей ее зовут и соседи… До войны когда-то это было просто «мамуля». Сегодняшняя Муля с довоенной мамулей не имеет ничего общего.
- …А Женька попробует стойку сделать - и не может. Ирка над ним смеется, а он стесняется. Слабости своей стесняется. Он и купаться стесняется. Соберется еще мальчишкой купаться, выгонит всех из хаты, окна одеялами занавесит, позатыкает все дырки, а Ирка кричит ему: «А я тебя все равно вижу». Он орет: «Муля, прогони ее!..» Ирка на меня обижается. И всегда обижалась - считает, что я Женьку больше люблю, чем ее. Пусть заведет двоих или троих, тогда узнает, можно ли одного своего больше любить, чем другого. Жалела я Женьку больше, потому что вину перед ним чувствовала. Травила же его, пока он не родился. Он и рос слабым. И мамсиком он был у меня. Ирка - та больше к отцу, и отец к ней. Читать она рано научилась. И вообще самостоятельная. У бабки ее оставишь - она останется. А Женька только со мной. И болел он. Я часто думала, в кого он. Николай здоровяк. Плечи вот какие, грудь борца - борьбой занимался, - бедра узкие. У него только чиряк вскочит или там насморк, а так больше ничего. И я - хоть у свекрови спроси, она меня не любит - подыхаю, а не работать не могу. Совсем уж умирала от туберкулеза, детей ко мне не подпускали, а в кровати почти не лежала, не могла. Полежу немного, а потом вскочу, в комнате убираю, во дворе, пока меня Николай в кровать не загонит. И ничего, выздоровела. Потом рентгеном в легких ничего не могли найти. А ведь в тот год умерли брат и сестра Николая. Ее дочку сейчас воспитывает свекровь. У нас тогда в доме эпидемия была. Старший брат Николая всех заразил. Он был такой… особенный, что ли. Ну, справедливый. Я про таких потом только в книжке читала, а в жизни не видела. В горисполкоме работал, пост крупный занимал. С утра до ночи на работе, по командировкам мотался, а у самого зимнего пальто не было. Он и простудился где-то в командировке и на болезнь не обращал внимания, пока уже смерть не увидел. А у него даже не туберкулез, а скоротечная чахотка. Он и жену заразил, и сестру. Жена выжила, а сестра умерла. Я тогда с Николаем поругалась, Николай не хотел, чтобы я детей к своей матери отправила, боялся, чтобы брат и сестра чего не подумали. А я ничего не боялась, только за детей. А сама болела - не боялась и за больными ходила - не боялась. И вообще я болезни не признаю. Во время войны только и спасались огородом, только и жили с него. А у меня под мышками вот такие нарывы, сучье вымя. Руки носила, как крылья, к бокам прижать не могла. А сама утром на работу, а с работы прибегу - и с лопатой на огород. Сколько нас тогда на этот огород было? Моих двое, да свекровь с внучкой, которая после умершей дочки у нее осталась, да мать свекрови тогда еще жива была, да свекор мой, сумасшедший. Какая от них помощь? У свекрови ноги пухнут, свекор под себя ходит. Ирке тогда одиннадцать лет было. «Мама, я пойду с тобой на огород тебе помогать». Ну, пойдем. Отойдем от города километр: «Мама, я устала». Посажу ее в тачку на мешки. Сидит. Приедем, а она за бабочками погоняется, выдернет две травинки и заснет на грядке. Я ее опять в тачку, впрягусь и привезу домой. Вот и вся помощь.
) - русский писатель.
Биография
- 12 июня 1927 года родился в Ростове-на-Дону в семье служащих;
- 1942-1945 - принудительная работа в Германии в качестве остарбайтера ;
- 1948-1953 - учёба на литературном факультете (отчислен, когда стало известно о пребывании в Германии)
- 1953-1954 - в административном порядке отправлен на работы на строительстве Куйбышевской ГЭС ;
- 1954-1957 - заочная учёба в ;
- 1954-1956 - сельский школьный учитель;
- 1956-1957 - получил разрешение вернуться в Ростов, преподаватель автодорожного техникума;
- 1958-1962 - литературный сотрудник газеты «Вечерний Ростов» ;
- с 1963 - редактор литературно-драматических передач Ростовского телевидения;
- 10 мая 1978 года умер в Коктебеле .
Творчество
Большинство произведений носит автобиографический характер: детство на Нижнем Дону в 1930-х и начале 1940-х годов, нацистские трудовые лагеря в Германии в годы Второй Мировой войны, работа на Куйбышевской ГЭС , учительство, журналистский опыт, жизнь на окраине Ростова. Подробно описана повседневная жизнь юга России в середине XX века, раскрыты душевные переживания людей, особенно нравственные страдания и героизм в связи с событиями Великой Отечественной войны, духовное созревание молодых героев, романтика послевоенного трудового энтузиазма и поиски личного предназначения в жизни.
Проза Сёмина выстраивается в автобиографическое повествование, изобилующее действующими лицами, отступлениями, деталями, убеждая, однако, своей наглядностью и искренностью .
Острую полемику вызвала его напечатанная в журнале «Новый мир» в 1965 году повесть "Семеро в одном доме". Виктор Некрасов писал автору: "С некоторым опозданием, зато с громадным наслаждением прочитал Вашу Великолепную Семёрку! Читал не отрываясь и всё радовался, радовался, радовался, хотя совсем не о радостном Вы пишете. И появлению статьи обрадовался, хотя, опять же, ничего радостного в этом нету… Значит, своей «видимостью правды» Вы задели, попали в точку, под самое дыхало дали.
Плюйте на статьи! Ну, не издадут отдельной книжкой, зато читателей теперь появится в 10 раз больше и журнал будут рвать на части. Не буду Вам говорить комплименты – Вы, я думаю, сами знаете цену своей вещи – скажу только, что Муля – большущая удача, что я так её и вижу, и слышу, и ощущаю, и побаиваюсь, и люблю. Да и все хороши – живые. И вообще всё это – жизнь, от которой нас в литературе отгораживают всеми силами. Отгораживают, а вот и не получается! Прорывается! Молодец Вы, Виталий. Так и держите" .
Вершина творчества писателя - роман Нагрудный знак «ОСТ» (1976).
Экзистенциальные основания прозы Сёмина критика открыла не сразу: "Семин – категорический эмпирик. Начиная с обстоятельств, с ситуации бытия. Мучительный опыт трудового лагеря. Барак. Литейный цех на военном заводе… Но не быт как таковой интересует писателя (хотя и быт схвачен и выражен с лапидарной четкостью). Семина выносит на экзистенциальный уровень смыслов. Его предмет – человек в ситуации. Самопостижение рассказчика опосредовано самопостижением автора, который к тому же пытается (с противоречивым, но очень ярким результатом) проникнуть в опыт тех, с кем сталкивает героя жизнь. Сергей, брошенный в арбайтслагерь со школьной скамьи, советский подросток, являет собой ходячую странность. У человека, входящего в жизнь, оказались искусственно разорваны многие связи с прошлым. Он – росток, который дважды вырван из почвы культурной традиции: сначала как дитя эпохи, покончившей с исторической Россией, а потом как лишенный даже советского идеологического костыля русский раб на чужбине. У него минимум внешнего опыта. «Я родился через десять лет после революции. В нашем большом доме «Новый быт», который тоже был построен лет через десять после революции, жили люди, в основном, молодые. С настоящей старухой я познакомился, когда мне было восемь лет. Мои деды и бабки умерли еще до революции. Так что и старость и сама смерть были вынесены для меня в далекое дореволюционное прошлое. И вообще все, что происходило до революции, я не просто относил лет на тридцать назад. Между мной и тем, что было когда-то, легла непроходимая пропасть. И люди, оставшиеся за этой пропастью, были не просто другими людьми – они были антиподами». Дезориентация его феноменальна. В душе его руины смыслов. Он невероятно уязвим, страшно не уверен в себе, но тянется к смыслам, приходящим извне, нащупывает их с упорством маньяка. Это, по сути, страстное желание очеловечиться у подростка, который оказался на дне бытия, по ту сторону надежды, на фоне опустошения, озверения как мейнстрима среды и эпохи. Жажда идеала, выжившая в аду и строящая опыт. Человек у Семина - альфа и омега, в вычищенном от Бога мире, где не довлеет уму и сердцу и идеология. В каком-то вот таком качестве, прежде очень редком в литературе и жизни: без духовных/идейных опоры и предпосылок, без метафизических априори. Это экстремального свойства столкновение с жизнью, беспощадная инициация. И это уже не чисто подростковая тема XX века в целом, не устаревшая и в новом столетии, при всех инфляционных настроениях в литературе и в жизни, обесценивающих бескомпромиссную волю к подлинности бытия"
Тернии судьбы Виталия Сёмина
Статья посвящена донскому писателю Виталию Сёмину, его творчеству и биографии, которые напрямую связаны с Великой Отечественной войной, точнее, с фашистскими арбайтслагерями, куда он попал, будучи подростком в 1942 году. Так складывалась судьба будущего писателя.
Изучение региональной литературы – важный этап в образовании и воспитании студентов и школьников. Соединение внеурочной и урочной деятельности в таких формах как литературный клуб позволяет глубже проникнуть в истоки народной литературы и культуры Дона, познакомиться с его достойными представителями. Сёмина.
Статья написана студенткой 4-го курса Челябиной Юлией под руководством и в соавторстве с преподавателем высшей категории Гнедчик Людмилой Михайловной.
«Начинаем любовью к жизни, а кончаем любовью к смерти»
Виталий Сёмин.
Виталий Николаевич Сёмин – наш земляк. Принадлежит к литературному поколению, которое многие критики называют не воевавшим. Но детство этих писателей всё же опалила тяжелая и жестокая война. Этой опаленности писателю хватило на всю жизнь. Он, знавший войну по жесточайшей фашистской неволе, с искренним почтением относился к тем, кто был на фронте под огнем. Не скрывал он и сожаления о том, что ему не пришлось с оружием в руках бить врага. Да, война на всем оставила свой черный отпечаток и нанесла роковые удары по судьбам многих людей.
У Виталия Семина счастливая писательская судьба. Эти слова могут показаться странными, людям, знающим, какая досталась ему биография. Но речь пойдет не о биографии, а о судьбе. Для художника эти понятия в чем-то совпадающие, в чем-то противоположные. Что, собственно, делает человека писателем?.. Литературный талант и индивидуальная драма. Талант – это средство рассказать о своей драме, то есть разделить ее с людьми и смягчить боль. Индивидуальной драмой Семина, его «главным жизненным» переживанием стала – война.
Пятнадцатилетнему ростовскому подростку Виталию Семину, угнанному в 1942 году в Германию, ранило душу до крови. Но такой ценой талант его получил из первых рук у жизни незабываемый материал.
«Жизнь писателя - материал для его книг». Это утверждение Виталия Семина справедливо по отношению к нему самому, ибо природу его творчества можно понять, лишь считаясь с его «главными жизненными переживаниями». Этих «переживаний», то есть того, что видел, испытывал и начинал осмыслять в фашистских арбайтслагерях в годах будущий писатель, хватило на всю последующую жизнь. Они предопределили дальнейшее: и как жил, и как писал. Он сумел все подчинить тому, что считал своим главным делом, - творчеству. У него была привычка: не просто думать – жить мыслями. Привычкой было и давать себе отчет в своих мыслях, закрепляя их на бумаге.
Конечно, его путь не похож на другие – начало этого пути отличается максимальной насыщенностью, трагическими переживаниями. На неокрепшие плечи подростка легли 3 года фашистской неволи, унижений, побоев, голода, тифа, каторжного труда. Но рано сложившемуся писателю эти годы дали отчетливое сознание увлекательности собственного жизненного опыта, что сделало почти все произведения Виталия Семина автобиографичными . «Пишу о том, что сам видел, выстрадал, знаю доподлинно. Быть может, эти испытания в какой-то мере объясняют и повышенную ранимость писателя – и даже его раннюю смерть. В письме к другу он признавался: « Я фаталист и привык думать, что к писателю судьба относится «по-хозяйски». Показывает ему то, то он должен знать». Достаточно познакомиться с его биографией, даже с самыми скупыми ее фактами, чтобы убедиться в том, что судьба отнеслась к нему «по-хозяйски», дав обильную пищу его книгам.
Довоенный период и начало войны нашли отражение в повести «Ласточка-Звездочка» и «Женя и Валентина». Каторжный труд в фашистских арбайтслагерях послужил материалом для рассказов, для романов «Нагрудный знак «OST» и «Плотина». Работой на Куйбышевском ГЭС навеяны рассказы сборника «Шторм на Цимле», повесть «Когда мы были счастливы». Не забрось его судьба в Большое Ремонтное, не было бы повести «Сто двадцать километров до железной дороги». Впечатления о работе в «Вечернем Ростове» отразились в рассказах «Люблю одержимых» и в романе «Женя и Валентина». А жизнь на окраине Ростова, в Красном городе-саде, дала материал для повести «Семеро в одном доме».
Он не раз говорил, что в литературе, на его взгляд, истинно лишь то, что непосредственно пережито автором или его героями, опосредованные переживания – уже не совсем литература. Может быть, со стороны такое утверждение выглядело максимально, но он имел на него право: его слово было обеспечено высоким достоянием – жизнью, кровью, нервами.
Он утверждал, что писатель не может писать, не испытывая сопротивления. Если в литературе универсальные законы, то этот – главный. Борется ли писатель с незнанием, с неумением, с непониманием, с невозможностью по тем или иным причинам высказаться до конца, с тяжестью материала – сопротивление ему необходимо. Всего этого у него было с избытком. А сознание того, что художественная литература – это воссоздание человечности, должно было помочь в будущем нелегком труде. Нужен был литературный опыт, «наращивание литературных мускулов», как позже сказал он. Но наращивать их можно было, используя впечатления текущей жизни, - прежний горький опыт до поры до времени должен быть неприкосновенным.
Виталий Семин часто любил повторять слова В. Гроссмана: «Долг писателя рассказать страшную правду, гражданский долг читателя узнать ее». Говоря о страшных военных потрясениях, Семин не забывал и о другом: «Сместился критерий занимательности и правдолюбия литературы. Фантазия была скомпрометирована. Никакой фантазии невозможно было угнаться за жизнью. Слишком фантастичны и трагичны, неправдоподобны, оказались судьбы каждого третьего из живших в нашей стране. Мерилом литературы, как никогда, стала жизнь. Она требовала изображения и объяснения. Она требовала людей, способных ее понимать и изобразить».
Куйбышевская ГЭС, «глубинка», редакция городской газеты – здесь черпал Семин материал для будущих книг, здесь наблюдал характеры героев, с помощью этого материала готовился исследовать жизнь, ибо еще там, в Германии, тосковал по этому умному миру, в котором он найдет ответы на свои мучительные вопросы. Жизнь не была повернута к нему своей парадной стороной, но он и не нуждался в парадности – ему нужно было, чтобы его глаза тогда были открыты.
Судьба отпустила Семину полной мерой и таланта, и пищи для него, и ума, чтобы понять это, и характера, чтобы с этим совладать. Редкостно последовательной была его судьба в отношении Семина. Точно заботилась, чтоб его биография была достойна его таланта, чтоб его талант не испытывал нехватки материала.
В соответствии с порядками, бытовавшими до 60-х годов, Семину пришлось отвечать за то, что «был в Германии», - точно его не угнали, о он сам отправился туда. За год до окончания пединститута его «разоблачили» и отчислили. Это несправедливость ранила больнее гитлеровских дубинок. Однако, новое страдание опять же роднило с тысячами людей, страдавших по тому же поводу или тех же порядков. С годами пришло не только мастерство, но и сознание необходимости рассказать о пережитом под новым углом зрения: здесь должно было быть не только «страдание памяти», но и поиски причин, ответы на вопросы, особенно на главный вопрос – как это могло произойти?
В беседе с другом Леонидом часто называл себя нелегким автором. Виталий Семин – писатель действительно трудный. Нужна немалая духовная работа, чтобы одолеть многостраничную толщу его главного романа «Нагрудный знак «OST», раскрывающего мрачные бездны фашистского арбайтслагеря – рабочего лагеря.
В творчестве Виталия Семина представлены все основные жанры художественной прозы 60-70-х годов. От ранних рассказов с их главной проблемой становления молодого героя к исследованию социального быта и психологии людей деревни и городской окраины в повестях середины 60-х годов и от них – к масштабным и многоплановым романам 70-х годов – такова в общих чертах жанровая эволюция Семина – прозаика. Она отвечала как общей динамике жанров в литературе 60-70-х годов, так и внутренней логике развития творчества писателя в сторону художественного исследования все более широких сфер жизни и углубленной разработки все более масштабных тем и проблем.
Жанровому богатству прозы В. Семина соответствует разнообразие тем и проблем, поднятых в его произведениях, многообразие изображенных в них «срезов» действительности. Достаточно лишь вспомнить место и время действия рассказов, повестей и романов писателя или попытаться очертить круг поставленных в них вопросов, чтобы явственно ощутить тематическое богатство и проблемную содержательность его творчества.
Вместе с тем прозу В. Семина отличает целостность, наличие в ней некого нравственного центра, который придает художественному миру писателя привлекательность, значительность, и глубину. Отчетливая выявленность в прозе В. Семина идейно-нравственной позиции автора обусловлена отчасти и такой особенностью его произведений как автобиографизм, опора на собственный жизненный опыт и собственные наблюдения по принципу: «Жизнь писателя – материал для его книг». Автобиографизм здесь – и осознанный принцип реалистического искусства, придающий произведениям писателя как бы дополнительную достоверность и правдивость, и важный элемент идейно-художественной структуры произведений, их поэтики.
Произведения Семина имеют, как правило, монологический строй, но ни одно из них не замкнуто на «я» героя рассказчика. Не только в многоплановых и сложных по структуре романах, но и в повестях и в рассказах в поле зрения и внимания автора непременно находятся и «другие» с их собственным лицом и собственной жизненной философией.
Исследование и человеческих характеров и сфер действительности, постановка важных философско-этических проблем, обращенных не только к сегодняшнему, но и к завтрашнему дню, утверждение высоких нравственных ценностей и критериев, подлинное мастерство в деле «сотворения художественного» - все это делает лучшие произведения В. Семина явлением «большой прозы как части отечественной культуры, определяет их место в литературе 60-70-х годов и придает им непреходящее значение».
Список литературы:
1. Виталий Сёмин в воспоминаниях, письмах и литературной критике / Сост. , Кононыхина-Сёмина. – Ростов н/Д.: Орбита; Ковчег.- 314с.
2. Джичоева: Очерк жизни и творчества Виталия Сёмина. – Ростов н/Д.: Кн. изд-во, 1982. – 152 с.
3. Лавлинский Л. Цена истины //Новый мир. – 1979. - №4. – с. 262-269.
С 1963 - редактор литературно-драматических передач Ростовского телевидения.
Большинство произведений носит автобиографический характер: детство на Нижнем Дону в 1930-х и начале 1940-х годов, фашистские трудовые лагеря в Германии в годы Второй Мировой войны, работа на Куйбышевской ГЭС, учительство, журналистский опыт, жизнь на окраине Ростова. Подробно описана повседневная жизнь юга России в середине 20-го века, раскрыты душевные переживания людей, особенно нравственные страдания и героизм в связи с событиями Великой Отечественной войны, духовное созревание молодых героев, романтика послевоенного трудового энтузиазма и поиски личного предназначения в жизни.
Биография
1942-1945 - заключение в фашистском трудовом лагере в Германии;
1953-1954 - работа на строительстве Куйбышевской ГЭС;
1954-1957 - учёба в Таганрогском педагогическом институте;
1954-1958 - школьный учитель, преподаватель автодорожного техникума;
1958-1962 - литературный сотрудник газеты «Вечерний Ростов»;
с 1963 - редактор литературно-драматических передач Ростовского телевидения;
Библиография
Шторм на Цимле (очерки, рассказы, 1960)
Ласточка-звездочка (повесть, 1963)
Сто двадцать километров до железной дороги (повесть, 1964)
Семеро в одном доме (повесть, 1965)
Женя и Валентина (роман, 1974)
Нагрудный знак «ОСТ» (роман, 1976)
Плотина (неоконченный роман, 1982)
Что истинно в литературе: Литературная критика. Письма. Рабочие заметки (сборник, 1987)
Родился в семье служащих.
В 1942 15-летним подростком был угнан в Германию, где 3 года работал на заводах в городах Фельберте и Лангенберге - вплоть до освобождения советскими войсками 16 апр. 1945. По возвращении на родину учился в Ростовском железнодорожном техникуме.
В 1949 поступил в педагогический институт.
В 1953 был отчислен из института как не сообщивший при поступлении данных о пребывании во время войны на территории Германии. Уехал на строительство Куйбышевской ГЭС. Впечатления об этом периоде жизни отложились в первой книге рассказов «Шторм на Цимле» (1960).
В 1957 Сёмин окончил Таганрогский педагогический институт. Преподавал в школе в глубинке России, что послужило толчком к написанию повести «120 километров до железной дороги» (1960).
С 1958 по 1963 работал в газете «Вечерний Ростов», затем редактором на Ростовском радио. В незаконченном романе «Женя и Валентина» описана жизнь редакции газеты в довоенное время и в начале войны.
В 1964 Сёмин был принят в члены СП СССР и с этого времени целиком посвятил себя литературному труду.
В 1965 в журнале «Новый мир» публикуется его повесть «Семеро в одном доме». Повесть была подвергнута критике за «приземленное» изображение жизни, «бедной содержанием» (Ю.Лукин. Лишь видимость правды // Правда. 1965. 11 авг.). Однако это было одно из тех произведений, которое позже встанет в ряд лучших в числе так называемой городской прозы (Ю.Трифонов, А.Битов, Б.Окуджава, Г.Семёнов и др.). «Приземленность» повествования оказалась на поверку близка к сострадательной позиции русских писателей с их интересом к «маленькому человеку», а авторская «отстраненность» - это позиция вдумчивого наблюдателя, без сентиментальности и с доброй иронией рассказавшего историю одинокой женщины, которая пережила смерть мужа и сына, казалось бы, так и не нашла счастья в своем доме на окраине большого города, но не потеряла своего жизнелюбия и энергии.
В 1960-70-е рассказы Сёмин публиковались в различных журналах, в первую очередь в «Новом мире», главным редактором которого был в это время А.Твардовский. После разгрома, учиненного критикой в адрес «Семерых...», Сёмина продолжительное время не печатают. По заданию Твардовского он рецензирует приходящие в редакцию «Нового мира» рукописи. Уже после смерти писателя эти его работы будут изданы двумя отдельными книгами («Рабочие заметки», 1984; «Что истинно в литературе», 1987). В своих рецензиях Сёмин проявил глубокое художественное чутье, умение обнаруживать эстетическую ценность литературного произведения. Даже не имеющие художественные ценности произведения Сёмин умел увидеть как явление социальное, отражающее жизнь с ее потерями и обретениями.
В 1963 Сёмин написал повесть «Ласточка-звездочка». «В ней - самое легкое и светлое в жизни и начало самого страшного» (И.Дедков). Эта книга стала преддверием «главного» романа писателя - «Нагрудный знак "OST"» (1974; опубл. в журнале «Дружба народов» в 1976, другое название - «763-й»), в котором он описал 3 года, проведенные в Германии. Продолжением романа стала незаконченная книга «Плотина»; здесь также описывается каторжный труд в фашистских арбайтслагерях. Главные книги Сёмина малособытийны. Это описание психологического состояния подростка, к которому мир повернулся самой страшной своей стороной. Герою Сёмина в этих условиях удается сохранить взгляд на мир - неозлобленный, цепко наблюдательный и даже аналитический. Глубокое проникновение в сущность юношеского характера сближает романы Сёмина с трилогией Л.Толстого «Детство. Отрочество. Юность» и «Подростком» Достоевского. 14-летний подросток в романе «Нагрудный знак OST» оказывается в экстремальных физических и психологических условиях. Это тот же герой, что и в повести «Ласточка-звездочка». Действие романа происходит, по сути дела, в тюремной «зоне» с ее звериными законами выживания. Главным оказывается необходимость выжить нравственно, даже не физически. Вокруг себя подросток видит примеры людей физически слабых, даже ущербных, но притягивает его не грубая сила, а способность человека к добру. Автор не только передает свои главные жизненные переживания, но и раздумывает о взаимосвязи человека с миром, исследует природу фашизма; трагедийное и лирическое начала тесно сплетены в романе. В этом его главная ценность. Особенность практически всех произведений Сёмина - их автобиографизм. По словам Б.Можаева, «в сущности, он писал одну книгу - исповедь собственной души». Сёмин принадлежит к поколению писателей-«шестидесятников». Это подтверждают и его рассказы «Ася Александровна» и «В гостях у теток» (1970-е). Произведения Сёмина переведены на английский, немецкий, болгарский, польский, румынский, венгерский, итальянский и другие языки.
В 1978 по приглашению мюнхенского издательства, в котором был осуществлен перевод «Нагрудного знака "OST"», Сёмин совершил поездку в Германию. Через 3 месяца, в мае 1978, Сёмин скоропостижно скончался.
Г.К.Каурова
Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 3. П - Я. с.306-307.
Далее читайте:
Русские писатели и поэты (биографический справочник).
Сочинения:
Нагрудный знак «OST»: Роман. Повести. Рассказы / послесл. И.Дедкова. М., 1978;
Плотина: романы / вступ. статья Л.Лавлинского. М., 1982;
Рабочие заметки. М., 1984;
Нагрудный знак «OST». Плотина / предисл. А.Адамовича. Ростов н/Д., 1987;
Что истинно в литературе. М., 1987;
Семеро в одном доме: повести / предисл. В.С.Сидорова. Ростов н/Д., 1989;
Женя и Валентина. М., 1989.
Литература:
Бурсов Б. Пути к художественной правде. Л., 1968. С.3-44;
Джичоева Е. Преодоление: Очерк жизни и творчества В.Семина. Ростов н/Д., 1982;
Адамович А. Ничего важнее. М., 1985. С.6-92;
Золотусский И. Трепет сердца: Избранные работы. М., 1986. С.203-213;
Лавлинский Л. Мера времени, мера вечности: Статьи о современной литературе. М., 1986. С.142-167;
Можаев Б. Памяти Виталия Сёмина // Дон. 1987. №10. С.155-158;
Дедков И. Обновленное зрение. М., 1988. С.160-175;
Сухих И. Трудные истины Виталия Сёмина // Литературное обозрение. 1989. №1. С.60-62;
Скребов Н. Зависимость от правды // Дон. 1990. №7. С.60-62;
Региня Л. Обожженный фашизмом // Нева. 1995. №5. С.164-184;
О «Рабочих заметках» Виталия Сёмина / публ. и примеч. В.Кононыхиной-Семиной // Литературное обозрение. 1995. №6. С.95-110.
