Подготовка к егэ по русскому языку - коллекция текстов. По тексту Тендрякова Все мы пробыли месяц в запасном полку за Волгой (ЕГЭ по русскому) Тендряков про украденный хлеб

Когда хлеб был разделен, а я забыто стоял в стороне, бочком подошли ко мне двое: мужичонка в расползшейся пилотке, нос пуговицей, дряблые губы во влажной улыбочке, и угловатый кавказец, полфизиономии погружено в мрачную небритость, глаза бархатные.

Братишечка, - осторожным шепотком, - ты зря тушуешься. Три к носу - все пройдет.

Правыл-но сдэлал. Ма-ла-дэц!

Ты нам скажи - где? Тебе-то несподручно, а мы - мигом.

Дэлым на тры, па совесты!

Я послал их, как умел.

Мы шли еще более суток. Я ничего не ел, но голода не чувствовал. Не чувствовал я и усталости. Много разных людей прошло за эти сутки мимо меня. И большинство поражало меня своей красотой. Едва ли не каждый… Но встречались и некрасивые.

Мужичонка с дряблыми губами и небритый кавказец - да, шакалы, но все-таки они лучше меня - имеют право спокойно говорить с другими людьми, шутить, смеяться, я этого не достоин.

Во встречной колонне двое озлобленных и усталых солдат тащат третьего - молод, растерзан, рожа полосатая от грязи, от слез, от распущенных соплей. Раскис в походе, «лабушит» - это чаще бывает не от физической немочи, от ужаса перед приближающимся фронтом. Но и этот лучше меня - «оклемается», мое - непоправимо.

На повозке тыловик старшина - хромовые сапожки, ряха, как кусок сырого мяса, - конечно, ворует, но не так, как я, чище, а потому и честней меня.

А на обочине дороги возле убитой лошади убитый ездовой (попал под бомбежку) - счастливей меня.

Тогда мне было неполных девятнадцать лет, с тех пор прошло тридцать три года, случалось в жизни всякое. Ой нет, не всегда был доволен собой, не всегда поступал достойно, как часто досадовал на себя! Но чтоб испытывать отвращение к себе - такого не помню.

Ничего не бывает страшнее, чем чувствовать невозможность оправдать себя перед самим собой. Тот, кто это носит в себе, - потенциальный самоубийца.

Мне повезло, в роте связи гвардейского полка, куда я попал, не оказалось никого, кто видел бы мой позор. Но какое-то время я не падал на землю при звуке приближающегося снаряда, ходил под пулями, распрямившись во весь рост, - убьют, пусть, нисколько не жалко. Самоубийство на фронте - зачем, когда и так легко найти смерть.

Мелкими поступками раз за разом я завоевывал себе самоуважение - лез первым на обрыв линии под шквальным обстрелом, старался взвалить на себя катушку с кабелем потяжелей, если удавалось получить у повара лишний котелок супа, не считал это своей добычей, всегда с кем-то делил его. И никто не замечал моих альтруистических «подвигов», считали - нормально. А это-то мне и было нужно, я не претендовал на исключительность, не смел и мечтать стать лучше других.

Странно, но окончательно излечился от презрения к себе я лишь тогда, когда… украл второй раз. Наше наступление остановилось под хутором Старые Рогачи. Посреди заснеженного поля мы принялись долбить землянки. Я и направился на кухню с котелками. И возле этой, запряженной унылыми лошаденками, дымящейся кухни я заметил прислоненное к колесу ветровое стекло от немецкой автомашины. Кто-то из солдат раздобыл его, услужливо принес повару за лишний котелок кулеша, пайку хлеба, возможно, и за стакан водки. Мне налили в котелки похлебку, и, отправляясь к своим, я прихватил ветровое стекло. Моя совесть на этот раз была совершенно спокойна. Повар и так был наделен благами, какие нам могли только сниться, он не ползал по передовой, не рисковал жизнью каждый день, не ел из общего котла и землянку сам не долбил, за него это делали доброхоты, которых он прикармливал. И стекло это повар оплатил из нашего солдатского кошта, нашим наваром, нашей водкой. Услужливый солдатик за стекло свое получил - обижаться не мог, - а сам повар на стекло прав имел не больше, чем я, чем мои товарищи. Я же самоутверждался в своих глазах: чувствую, что можно, а что нельзя, подлости не совершу, но и удачи не упущу, перед жизнью уже не робею.

В обороне под Старыми Рогачами мы жили в светлой, с окном - моим стеклом - в крыше, землянке - роскошь, не доступная даже офицерам.

Больше в жизни я не воровал. Как-то не приходилось.

Украденный у голодных товарищей хлеб - лично для меня случай, наверное, даже более значительный, чем страшный эпизод у обледенелого колодца. Дядя Паша и Якушин заставили меня тревожно задуматься, украденные полбуханки хлеба, пожалуй, определили мою жизнь. Я узнал, что значит - презрение к самому себе! Самосуд без оправдания, самоубийственное чувство - ты хуже любого встречного, навоз среди людей! Можно ли при этом испытывать радость бытия? А существовать без радости - есть, пить, спать, встречаться с женщинами, даже работать, приносить какую-то пользу и быть отравленным своей ничтожностью - тошно! Тут уж единственный выход - крюк в потолке.

Я стал литератором, не считал себя приспособленцем, но всякий раз, обдумывая замысел новой повести, взвешивал - это пройдет, это не пройдет, прямо не лгал, лишь молчал о том, что под запретом. Молчащий писатель вдумаемся! - дойная корова, не дающая молока.

И я почувствовал, как начинает копиться неуважение к себе.

Не случись истории с украденным хлебом, я бы, наверное, не насторожился сразу, продолжал перед собой оправдывать свое угодливое умолчание, пока в один несчастный день не открыл себе - жизнь моя мелочна и бесцельна, тяну ее через силу.

Всех нас жизнь учит через малое сознавать большое: через упавшее яблоко - закон всемирного тяготения, через детское «пожалуйста» - нормы человеческого общения.

Всех учит, но, право же, не все одинаково способны учиться.

В Москве проходило очередное помпезное совещание писателей, кажется, опять съезд. Я собирался на него, чтоб потолкаться в кулуарах Колонного зала, встретить знакомых, уже натянул пальто, нахлобучил шапку, двинулся к двери, как в дверь позвонили.

На пороге стоял невысокий человек - одет вполне прилично, добротное ширпотребовское пальто, мальчиковая кепочка-"бобочка", пестрое кашне. И лицо, широкое, скуластое, с едва уловимой азиатчинкой, снующий взгляд черных глаз. Из глубины моей биографии, из толщи лет на меня поплыли зыбкие, еще бесформенные воспоминания.

Узнаешь? - спросил он.

Шурка! Шубуров!

Я. Здравствуй, Володя.

Ни мало ни много, тридцать лет назад в селе Подосиновец мы сидели с ним за одной школьной партой. Он скоро бросил школу, исчез из села.

А несколько лет спустя просочился слух - гуляет по городам, рвет, что плохо лежит.

В первые дни войны один из моих знакомых, возвращавшийся в село через Москву, встретил Шурку на Казанском вокзале. Тот был взвинчен, даже не захотел разговаривать, несколько раз появлялся и исчезал, крутился вокруг грузного мужчины с маленьким потрепанным чемоданчиком.

Наконец Шурка надолго исчез, появился лишь к вечеру, в руках его был потертый чемоданчик.

Завел в глухой закуток, стал лицом к стене.

Гляди, да не вякай. Кабана подоил.

Он приоткрыл крышку, чемодан был набит пачками денег.

Мой приятель любил присочинить. Чемодан, полный денег, - эдакая традиционная оглушающая деталь ходячего мифа об удачливом воре. Скорей всего, баснословного чемодана не было. Шурка Шубуров работал скромнее.

Вот он с прилизанными волосами, в тесноватом пиджачке - скромен и приличен - сидит передо мной. И легкий шрамик на скуле под глазом - знакомый мне с детства.

Давно завязал. У меня семья, двое детей, квартира в Кирове, но жизни нет, съедают, не верят, что жить по-человечески могу.

Он скупенько рассказал, что прошел по всем лагерям:

По колено в крови, бывало, ходил…

(1)Все мы пробыли месяц в запасном полку за Волгой. (2)Мы, это так - остатки разбитых
за Доном частей, докатившихся до Сталинграда. (3)Кого-то вновь бросили в бой, а нас отвели
в запас; казалось бы, - счастливцы, какой-никакой отдых от окопов. (4)Отдых… два свинцовотяжелых сухаря на день, мутная водица вместо похлебки, поэтому отправку на фронт все
встретили с радостью.
(5)Очередной хутор на нашем пути. (6)Лейтенант в сопровождении старшины отправился
выяснять обстановку.
(7)Через полчаса старшина вернулся.
-(8) Ребята! - объявил он вдохновенно. - (9)Удалось вышибить на рыло по двести
пятьдесят граммов хлеба и по пятнадцати граммов сахара! (10)Кто со мной получать
хлеб?(11)Давай ты! - я лежал рядом, и старшина ткнул в меня пальцем.
(12) У меня вспыхнула мыслишка… о находчивости, трусливая, гаденькая и унылая.
(13)Прямо на крыльце я расстелил плащ-палатку, на нее стали падать буханки - семь и
еще половина.
(14)Старшина на секунду отвернулся, и я сунул полбуханки под крыльцо, завернул хлеб в
плащ-палатку, взвалил её себе на плечо.
(15)Только идиот может рассчитывать, что старшина не заметит исчезновения
перерубленной пополам буханки. (16)К полученному хлебу никто не прикасался, кроме него и
меня. (17)Я вор, и сейчас, вот сейчас, через несколько минут это станет известно… (18)Да,
тем, кто, как и я, пятеро суток ничего не ел. (19)Как и я!
(20)В жизни мне случалось делать нехорошее: врал учителям, чтоб не поставили двойку,
не раз давал слово не драться и не сдерживал слова, однажды на рыбалке я наткнулся на
чужой перепутанный перемёт, на котором сидел голавль, и снял его с крюка… (21)Но всякий
раз я находил для себя оправдание: не выучил задание - надо было дочитать книгу,
подрался снова - так тот сам полез первый, снял с чужого перемёта голавля - но перемёт-то
снесло течением, перепутало, сам хозяин его ни за что бы не нашёл…
(22)Теперь я и не искал оправданий. (23)Ох, если б можно вернуться, достать спрятанный
хлеб, положить его обратно в плащ-палатку!

(24)С обочины дороги навстречу нам с усилием - ноет каждая косточка - стали
подыматься солдаты. (25)Хмурые, темные лица, согнутые спины, опущенные плечи.
(26)Старшина распахнул плащ-палатку, и куча хлеба была встречена почтительным
молчанием.
(27)В этой-то почтительной тишине и раздалось недоуменное:
- (28)А где?.. (29)Тут полбуханка была!
(30)Произошло лёгкое движение, тёмные лица повернулись ко мне, со всех сторон - глаза,
глаза, жуткая настороженность в них.
- (31)Эй ты! (32)Где?! (33)Тебя спрашиваю!
(34)Я молчал.
(35)Пожилой солдат, выбеленно голубые глаза, изрытые морщинами щеки, сивый от
щетины подбородок, голос без злобы:
- (36) Лучше, парень, будет, коли признаешься.
(37)В голосе пожилого солдата - крупица странного, почти неправдоподобного сочувствия.
(38)А оно нестерпимее, чем ругань и изумление.
- (39)Да что с ним разговаривать! - один из парней вскинул руку.
(40)И я невольно дернулся. (41)А парень просто поправил на голове пилотку.
- (41)Не бойся! - с презрением проговорил он. - (42)Бить тебя…(43) Руки пачкать.
(44)И неожиданно я увидел, что окружавшие меня люди поразительно красивы -
тёмные, измученные походом, голодные, но лица какие-то гранёные, чётко лепные.
(45)Среди красивых людей - я уродлив.
(46)Ничего не бывает страшнее, чем чувствовать невозможность оправдать себя перед
самим собой.
(47)Мне повезло, в роте связи гвардейского полка, куда я попал, не оказалось никого, кто
видел бы мой позор. (48)Мелкими поступками раз за разом я завоёвывал себе
самоуважение: лез первым на обрыв линии под шквальным обстрелом, старался взвалить
на себя катушку с кабелем потяжелей, если удавалось получить у повара лишний котелок
супа, не считал это своей добычей, всегда с кем-то делил его. (49)И никто не замечал моих
альтруистических «подвигов», считали - нормально. (50) А это-то мне и было нужно, я не
претендовал на исключительность, не смел и мечтать стать лучше других.
(51)Больше в жизни я не воровал. (52)Как-то не приходилось.
(По В.Ф. Тендрякову)

Формулируем проблемы

Проблемы
нравственного выбора;
эгоизма;
ответственности человека за свои
поступки;
вины и раскаяния за свои поступки;
самооценки личности;
преодоления эгоизма в отношении с
другими людьми;
совести и ответственности человека за
свои поступки и т.п.

Основные приёмы психологизма как способа создания внутреннего мира персонажа

Повествование
от первого лица
создает иллюзию правдоподобия психологической картины, поскольку о
себе человек рассказывает сам. «Я» повествователя выступает не только
как субъект речи, но и как объект самоописания и самоизображения.
воспоминания
герой выделяет важные моменты
жизни и заново осмысливает
жизненные явления и процессы
Предложения 12, 14-22, 44-52
самоанализ
прямое называние чувств и
переживаний, происходящих в душе
героя
12) У меня вспыхнула мыслишка… о
находчивости, трусливая,
гаденькая.. 44)…Я увидел, что
окружавшие меня люди поразительно
красивы - тёмные, измученные
походом, голодные, но лица какие-то
гранёные, чётко лепные. (45)Среди
красивых людей - я уродлив.
(46)Ничего не бывает страшнее,
чем чувствовать невозможность
оправдать себя перед самим собой.
внутренний
монолог
а) используется для изображения
мыслей героя по поводу его
эмоционального состояния;
б) эмоциональное состояние героя
передается во внутреннем монологе с
помощью особенностей построения
внутренней речи.
Предложения 17-19 и т.п.

Варианты начала сочинения по прочитанному тексту

1. Определение в начале
сочинения проблемы или
ряда проблем, которые
поднимает автор в
предложенном для
анализа тексте.
Что такое настоящая дружба? Какую ценность имеет
дружба по сравнению с самой важной, неотложной
работой, профессиональными обязанностями
человека? Как сохранить те сердечные, добрые
отношения, которые связывают человека с друзьями?
Что значит для человека дружеская поддержка в
трудные минуты его жизни? Об этом заставляет
задуматься текст И. Пановой.
2. Определение в начале
сочинения авторской
позиции с конкретизацией
и комментариями в
последующих частях.
Удивительное сходство украшающего нашу жизнь
крохотного подснежника и скромных, незаметных
людей с огромной душой, вмещающих в себя всё лучшее,
что есть в человечестве и также являющихся
украшением жизни – вот о чём размышляет в своём
тексте Г. Троепольский. Автор подчёркивает
несоответствие внешней невзрачности и внутреннего
величия неравнодушных людей и стремится восславить
их, обратить внимание читателя на лучшие качества,
которыми эти люди обладают. Троепольский желает
им счастья и призывает отдохнуть душой, любуясь
подснежниками в весеннем лесу.

3. Начало сочинения – Интеллигентными людьми сейчас
обычно называют тех, кому по
обоснование своей
роду деятельности приходится
позиции.
заниматься умственным трудом:
учителей, врачей, инженеров. Но
на мой взгляд, не каждый, кто
занимается интеллектуальной
деятельностью, достоин
называться интеллигентом. В
моём понимании интеллигентный
человек – это человек глубоко
порядочный, совестливый,
честный по отношению к
окружающим людям и к самому
себе. Читая текст С. Залыгина, я
ещё раз утвердился в своём
мнении по этому вопросу.

4. Начало сочинения
– краткое сообщение
о писателе,
являющемся автором
текста: о связи
проблемы, поднятой
в тексте, с общей
направленностью его
творчества; о
личности писателя,
оказавшегося
неравнодушным к
проблемам
современности; об
обстоятельствах его
жизни, которые
связаны с мыслями,
изложенными в
тексте.
1) Александр Исаевич Солженицын – один из писателей, который
всегда остро ощущал личную причастность ко всему
происходящему в России. В своих произведениях он поднимал
проблемы, связанные с историей России и русского народа и с
современным состоянием общества. Размышляя о малом, этот
писатель приходит к важным философским обобщениям,
выражает мысли, которые помогают нам понять себя и своё
место в мире.
В тексте-размышлении о маленьком утёнке автор
утверждает, что человек, несмотря на величайшие
достижения в области науки и техники, не должен считать
себя всесильным, потому что сам не способен вдохнуть ни в
одно существо живую душу. Человек обязан бережно
относиться ко всему живому, учитывая индивидуальность и
неповторимость каждого живого существа.
2) Владимир Солоухин – один из тех писателей, о ком с полным
правом можно сказать: «Это художник слова». Завораживают
описания природы, созданные им, удивительно точны,
эмоциональны, выразительны его высказывания о человеке. В
своём творчестве Солоухин не раз поднимал проблему
взаимоотношений человека и природы. Эту проблему писатель
ставит и в тексте о прекрасном росном утре.

10. Обратите внимание!

Вступление, несущее в себе
информацию о личности писателя, и
должно быть напрямую связано с
содержанием анализируемого текста
и замыслом сочинения ученика и
должно соответствовать требованию
смысловой целостности сочинения.
Такая связь вступительной части с
последующей продемонстрирована в
первом примере (предыдущий
слайд).

11.

5. Начало сочинения –
лирическое
размышление.
1) Школа… Какая нежность переполняет мою душу при
произнесении этого слова, сколько счастливых
воспоминаний о событиях школьной жизни мгновенно
проносится передо мной! Учителя в течение многих
лет заботились о нас, окружали теплом и лаской,
помогали в трудные минуты нашей жизни. Я всегда с
большим трепетом буду вспоминать счастливые
школьные годы и мысленно благодарить учителей за
сформированные ими человеческие качества, свойства
характера, которые всегда будут помогать мне в
жизни.
Именно к проблеме влияния школы на формирование
характера человека обращается в своём тексте
выдающийся русский педагог В. Сухомлинский.
2) Природа! Какая красота и мощь звучит в этом слове,
как много смысла скрыто в нём! В течение многих веков
люди пытались познать природу, проникнуть в её
тайны. Множество стихов, песен, сказок люди сложили
о матушке-природе, многие талантливые писатели
воспевали её в своих произведениях. Торжествующий
гимн удивительной красоте летнего утра звучит и в
тексте В. Солоухина, размышляющего о возможности
полной гармонии человека и природы.

12. Обратите внимание!

Лирическое размышление
предполагает предельную
искренность, готовность к
откровению и в то же время
требует умения подчинить поток
нахлынувших чувств строгой
целесообразности,
продиктованной требованием
содержательного, смыслового и
стилевого единства, а также
требованием соразмерности
композиционных частей
сочинения.

13.

6. Начало сочинения –
аналитическое
обобщениеразмышление в связи с
проблемой,
поставленной автором
текста.
1) В жизни редко бывает так, что люди оказываются
абсолютно согласны друг с другом. Человек всегда склонен к
сомнению, поэтому часто не доверяет окружающим,
пытается переспорить других, доказать свою правоту.
Понаблюдав за участниками словесных баталий, Л. Павлова
описывает несколько разновидностей манеры вести
дискуссию и обращает внимание читателя на различия в
поведении полемистов, предлагая нам подумать над тем,
какая тактика будет способствовать успеху обсуждения.
2) Каждый человек в современном мире стремится получить
хорошее образование. А задумывался ли кто-нибудь о том,
что стоит за этим понятием и каков должен быть объём
знаний образованного человека? Я думаю, вряд ли… Мы редко
размышляем об этом, озабоченные выбором престижных
вузов и востребованных сегодня специальностей. А текст С.
Кокориной заставляет подумать о том, что такое
настоящее образование и какой человек с полным правом
может считать себя образованным.
Такое вступление, как правило, требует вначале более
широкого определения и краткого изложения своего видения
проблемы (проблематики), заявленной автором, а затем
сужения рамок означенной проблемы до определения
вопроса, поднимаемого автором в анализируемом тексте.

14.

7. Начало сочинения
– использование
цитаты, взятой из
текста или из других
источников.
3) «Больше всех говорит тот, кому нечего сказать» – этими
словами Льва Николаевича Толстого как нельзя лучше можно
охарактеризовать манеру ведения вести спор некоторых
участников дискуссий, о которых говорит в своём тексте Л.
Павлова.
4) Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам –
эти бессмертные строки А. С. Пушкина вспоминались мне,
когда я читал текст Ф. Искандера.
Высказывание писателя в данном случае должно
будет содержать одну из основных мыслей текста и в то
же время давать возможность выхода на анализ его
проблематики. Иллюстрацией выхода через цитату на
проблематику всего текста является второй пример
(см. предыдущий слайд).

15.

7. Начало сочинения
– использование
цитаты, взятой из
текста или из других
источников.
1) «Человек летал. Человек полетит. Человек пришёл в мир
для безмерной свободы, творчества и счастья», –
убеждённо говорит в своём тексте Александр Куприн. Эти
слова были произнесены около столетия назад, и сейчас мы
можем сказать: вера писателя в безмерные возможности
человека, в его способность к творчеству, в силу его
стремлений к свободе, которую может подарить полёт,
была не напрасной.
2) «Равнодушие к нуждающимся в помощи – это один из
самых опасных пороков», – утверждает В. Сухомлинский. С
этим утверждением нельзя не согласиться. Но очень часто
в наше время помощью, в которой нуждаются люди,
оказывается вовремя сказанное доброе слово. А всегда ли мы
ведём себя по отношению к окружающим как
неравнодушные люди, свободны ли мы от порока
равнодушия и не слишком ли часто за нашими словами
привета, пожелания или благодарности, обращёнными к
собеседнику, скрывается обычное безразличие? Об этом я
задумалась, прочитав текст В. Сухомлинского.

16. Задание

Напишите свой вариант
начала сочинения по
тексту В.Ф.Тендрякова,
выбрав любой из
предложенных
вариантов.

17.

18. Литература

ФИПИ Унифицированные учебные
материалы для подготовки
экспертов предметных комиссий ЕГЭ
2016 года

Задания части 2. – М., Экзамен, 2018
Егораева Г.Т. ЕГЭ. Русский язык.
Практикум. Часть 2. Работа над

Аргумента приведен Андрей Соколов из «Судьбы человека», поделившийся хлебом и салом и сюжет из «Повесть о настоящем человеке» о единственной курице, зарубленной для Алексея Мересьева? Все мы пробыли месяц в запасном полку за Волгой. Мы, это так - остатки разбитых за Доном частей, докатившихся до Сталинграда. Кого-то вновь бросили в бой, а нас отвели в запас, казалось бы - счастливцы, какой-никакой отдых от окопов. Отдых… два свинцово-тяжелых сухаря на день, мутная водица вместо похлебки. Отправку на фронт встретили с радостью. Очередной хутор на нашем пути. Лейтенант в сопровождении старшины отправился выяснять обстановку. Через полчаса старшина вернулся. - Ребята! - объявил он вдохновенно. - Удалось вышибить: на рыло по двести пятьдесят граммов хлеба и по пятнадцати граммов сахара! Кто со мной получать хлеб?.. Давай ты! - Я лежал рядом, и старшина ткнул в меня пальцем. у меня вспыхнула мыслишка… о находчивости, трусливая, гаденькая и унылая. Прямо на крыльце я расстелил плащ-палатку, на нее стали падать буханки - семь и еще половина. Старшина на секунду отвернулся, и я сунул полбуханки под крыльцо, завернул хлеб в плащ-палатку, взвалил ее себе на плечо. Только идиот может рассчитывать, что старшина не заметит исчезновения перерубленной пополам буханки. К полученному хлебу никто не прикасался, кроме него и меня. Я вор, и сейчас, вот сейчас, через несколько минут это станет известно… Да, тем, кто, как и я, пятеро суток ничего не ел. Как и я! В жизни мне случалось делать нехорошее - врал учителям, чтоб не поставили двойку, не раз давал слово не драться и не сдерживал слова, однажды на рыбалке я наткнулся на чужой перепутанный перемет, на котором сидел голавль, и снял его с крюка… Но всякий раз я находил для себя оправдание: не выучил задание - надо было дочитать книгу, подрался снова - так тот сам полез первый, снял с чужого перемета голавля - но перемет-то снесло течением, перепутало, сам хозяин его ни за что бы не нашел… Теперь я и не искал оправданий. Ох, если б можно вернуться, достать спрятанный хлеб, положить его обратно в плащ-палатку! С обочины дороги навстречу нам с усилием - ноет каждая косточка - стали подыматься солдаты. Хмурые, темные лица, согнутые спины, опущенные плечи. Старшина распахнул плащ-палатку, и куча хлеба была встречена почтительным молчанием. В этой-то почтительной тишине и раздалось недоуменное: - А где?.. Тут полбуханка была! Произошло легкое движение, темные лица повернулись ко мне, со всех сторон - глаза, глаза, жуткая настороженность в них. - Эй ты! Где?! Тебя спрашиваю! Я молчал. Пожилой солдат, выбеленно голубые глаза, изрытые морщинами щеки, сивый от щетины подбородок, голос без злобы: - Лучше, парень, будет, коли признаешься. В голосе пожилого солдата - крупица странного, почти неправдоподобного сочувствия. А оно нестерпимее, чем ругань и изумление. - Да что с ним разговаривать! - Один из парней вскинул руку. И я невольно дернулся. А парень просто поправил на голове пилотку. - Не бойся! - с презрением проговорил он. - Бить тебя… Руки пачкать. И неожиданно я увидел, что окружавшие меня люди поразительно красивы - темные, измученные походом, голодные, но лица какие-то граненые, четко лепные. Среди красивых людей - я уродлив. Ничего не бывает страшнее, чем чувствовать невозможность оправдать себя перед самим собой. Мне повезло, в роте связи гвардейского полка, куда я попал, не оказалось никого, кто видел бы мой позор.Мелкими поступками раз за разом я завоевывал себе самоуважение - лез первым на обрыв линии под шквальным обстрелом, старался взвалить на себя катушку с кабелем потяжелей, если удавалось получить у повара лишний котелок супа, не считал это своей добычей, всегда с кем-то делил его. И никто не замечал моих альтруистических «подвигов», считали - нормально. А это-то мне и было нужно, я не претендовал на исключительность, не смел и мечтать стать лучше других. Больше в жизни я не воровал. Как-то не приходилось.

Подойдет? Мне поставят за сочинение 0 баллов? Все мы пробыли месяц в запасном полку за Волгой. Мы, это так - остатки разбитых за Доном частей, докатившихся до Сталинграда. Кого-то вновь бросили в бой, а нас отвели в запас, казалось бы - счастливцы, какой-никакой отдых от окопов. Отдых… два свинцово-тяжелых сухаря на день, мутная водица вместо похлебки. Отправку на фронт встретили с радостью. Очередной хутор на нашем пути. Лейтенант в сопровождении старшины отправился выяснять обстановку. Через полчаса старшина вернулся. - Ребята! - объявил он вдохновенно. - Удалось вышибить: на рыло по двести пятьдесят граммов хлеба и по пятнадцати граммов сахара! Кто со мной получать хлеб?.. Давай ты! - Я лежал рядом, и старшина ткнул в меня пальцем. у меня вспыхнула мыслишка… о находчивости, трусливая, гаденькая и унылая. Прямо на крыльце я расстелил плащ-палатку, на нее стали падать буханки - семь и еще половина. Старшина на секунду отвернулся, и я сунул полбуханки под крыльцо, завернул хлеб в плащ-палатку, взвалил ее себе на плечо. Только идиот может рассчитывать, что старшина не заметит исчезновения перерубленной пополам буханки. К полученному хлебу никто не прикасался, кроме него и меня. Я вор, и сейчас, вот сейчас, через несколько минут это станет известно… Да, тем, кто, как и я, пятеро суток ничего не ел. Как и я! В жизни мне случалось делать нехорошее - врал учителям, чтоб не поставили двойку, не раз давал слово не драться и не сдерживал слова, однажды на рыбалке я наткнулся на чужой перепутанный перемет, на котором сидел голавль, и снял его с крюка… Но всякий раз я находил для себя оправдание: не выучил задание - надо было дочитать книгу, подрался снова - так тот сам полез первый, снял с чужого перемета голавля - но перемет-то снесло течением, перепутало, сам хозяин его ни за что бы не нашел… Теперь я и не искал оправданий. Ох, если б можно вернуться, достать спрятанный хлеб, положить его обратно в плащ-палатку! С обочины дороги навстречу нам с усилием - ноет каждая косточка - стали подыматься солдаты. Хмурые, темные лица, согнутые спины, опущенные плечи. Старшина распахнул плащ-палатку, и куча хлеба была встречена почтительным молчанием. В этой-то почтительной тишине и раздалось недоуменное: - А где?.. Тут полбуханка была! Произошло легкое движение, темные лица повернулись ко мне, со всех сторон - глаза, глаза, жуткая настороженность в них. - Эй ты! Где?! Тебя спрашиваю! Я молчал. Пожилой солдат, выбеленно голубые глаза, изрытые морщинами щеки, сивый от щетины подбородок, голос без злобы: - Лучше, парень, будет, коли признаешься. В голосе пожилого солдата - крупица странного, почти неправдоподобного сочувствия. А оно нестерпимее, чем ругань и изумление. - Да что с ним разговаривать! - Один из парней вскинул руку. И я невольно дернулся. А парень просто поправил на голове пилотку. - Не бойся! - с презрением проговорил он. - Бить тебя… Руки пачкать. И неожиданно я увидел, что окружавшие меня люди поразительно красивы - темные, измученные походом, голодные, но лица какие-то граненые, четко лепные. Среди красивых людей - я уродлив. Ничего не бывает страшнее, чем чувствовать невозможность оправдать себя перед самим собой. Мне повезло, в роте связи гвардейского полка, куда я попал, не оказалось никого, кто видел бы мой позор.Мелкими поступками раз за разом я завоевывал себе самоуважение - лез первым на обрыв линии под шквальным обстрелом, старался взвалить на себя катушку с кабелем потяжелей, если удавалось получить у повара лишний котелок супа, не считал это своей добычей, всегда с кем-то делил его. И никто не замечал моих альтруистических «подвигов», считали - нормально. А это-то мне и было нужно, я не претендовал на исключительность, не смел и мечтать стать лучше других. Больше в жизни я не воровал. Как-то не приходилось.

Отправку на фронт встретили с радостью.

Лейтенант, которому была вручена маршевая рота, сбился с маршрута, шестые сутки мы блуждали по степи, а продпункты, на которых мы должны были получать пропитание, оставались где-то, бог весть, в стороне. Давно был съеден НЗ, четвертый день никто ничего не ел. Шли, и падающих помкомвзводы подымали сапогами…

Еще в Пологом Займище я сошелся с одним старшим сержантом. Он относился ко мне покровительственно, свысока, и я за это был ему благодарен. Солдат кадровой службы, лет под тридцать, для меня многоопытный старик. Ему нравилось учить меня житейской мудрости, которая вся вмещалась в одно слово - «находчивость». Под ним подразумевалось умение обмануть, и главным образом старшину. Ходячее мнение - нет во всех вооруженных силах такого старшины, который бы не обворовывал солдат. Я совсем не обладал находчивостью, страдал от этого, презирал себя.

Нет, нет, во время похода старший сержант не был рядом со мной, не руководил мною. Истощенные, движущиеся, как тени, мы уже не в состоянии были проявлять друг к другу внимание, каждый боролся за себя в одиночку.

Очередной хутор на нашем пути, населенный не мирными жителями, а военными. Мы все попадали на обочину дороги, а наш бестолковый лейтенант в сопровождении старшины отправился выяснять обстановку.

Через полчаса старшина вернулся.

Ребята! - объявил он вдохновенно. - Удалось вышибить: на рыло по двести пятьдесят граммов хлеба и по пятнадцати граммов сахара!

Восторга сообщение старшины, разумеется, не вызвало. Каждый мечтал, что в конце концов нам выдадут за все голодные дни - ешь до отвала. А тут, как милостыню, кусок хлеба.

Ладно, ладно вам! Понимать должны - от себя люди оторвали, имели право послать нас по матушке… Кто со мной получать хлеб?.. Давай ты! - Я лежал рядом, и старшина ткнул в меня пальцем.

Дом с невысоким крылечком. Прямо на крыльце я расстелил плащ-палатку, на нее стали падать буханки - семь и еще половина. Мягкий пахнущий хлеб!

В ту секунду, когда старшина ткнул в меня пальцем - "Давай ты!" - у меня вспыхнула мыслишка… о находчивости, трусливая, гаденькая и унылая. Я и сам не верил ей - где уж мне…

Тащился с плащ-палаткой за старшиной, а мыслишка жила и заполняла меня отравой. Я расстилал плащ-палатку на затоптанном крыльце, и у меня дрожали руки. Я ненавидел себя за эту гнусную дрожь, ненавидел за трусость, за мягкотелую добропорядочность, за постоянную несчастливость - не находчив, не умею жить, никогда не научусь! Ненавидел и в эти же секунды успевал мечтать: принесу старшему сержанту хлеб, он хлопнет меня по плечу, скажет: "Э-э, да ты, брат, не лапоть!"

Старшина на секунду отвернулся, и я сунул полбуханки под крыльцо, завернул хлеб в плащ-палатку, взвалил ее себе на плечо.

Плотный, невысокий, чуть кривоногий старшина вышагивал впереди меня поступью спасителя, а я тащился за ним, сгибаясь под плащ-палаткой, и с каждым шагом все отчетливей осознавал бессмысленность и чудовищность своего поступка. Только идиот может рассчитывать, что старшина не заметит исчезновения перерубленной пополам буханки. К полученному хлебу никто не прикасался, кроме него и меня. Военная находчивость, да нет - я вор, и сейчас, вот сейчас, через несколько минут это станет известно… Да, тем, кто, как и я, пятеро суток ничего не ел. Как и я!

В жизни мне случалось делать нехорошее - врал учителям, чтоб не поставили двойку, не раз давал слово не драться со своим уличным врагом Игорем Рявкиным, и не сдерживал слова, однажды на рыбалке я наткнулся на чужой перепутанный перемет, на котором сидел толстый, как полено, пожелтевший от старости голавль, и снял его с крюка… Но всякий раз я находил для себя оправдание: наврал учителю, что был болен, не выучил задание - надо было дочитать книгу, которую мне дали на один день, подрался снова с Игорем, так тот сам полез первый, снял с чужого перемета голавля - рыбацкое воровство! - но перемет-то снесло течением, перепутало, сам хозяин его ни за что бы не нашел…

Теперь я и не искал оправданий. Ох, если б можно вернуться, достать спрятанный хлеб, положить его обратно в плащ-палатку! Но, расправив плечи, заломив фуражку, вышагивал старшина-кормилец, ни на шаг нельзя от него отстать.

Я был бы рад, если б сейчас налетели немецкие самолеты, шальной осколок - и меня нет. Смерть - это так привычно, меня сейчас ждет что-то более страшное.

С обочины дороги навстречу нам с усилием - ноет каждая косточка - стали подыматься солдаты. Хмурые, темные лица, согнутые спины, опущенные плечи.

Старшина распахнул плащ-палатку, и куча хлеба была встречена почтительным молчанием.

В этой-то почтительной тишине и раздалось недоуменное:

А где?.. Тут полбуханка была!

Произошло легкое движение, темные лица повернулись ко мне, со всех сторон - глаза, глаза, жуткая настороженность в них.

Эй ты! Где?! Тебя спрашиваю!

Я молчал.

Да ты что - за дурака меня считаешь?

Мне больше всего на свете хотелось вернуть украденный хлеб: да будь он трижды проклят! Вернуть, но как? Вести людей за этим спрятанным хлебом, доставать его на глазах у всех, совершить то, что уже совершил, только в обратном порядке? Нет, не могу! А ведь еще потребуют: объясни - почему, оправдывайся…

Скуластое лицо старшины, гневное вздрагивание нацеленных зрачков. Я молчал. И пыльные люди с темными лицами обступали меня.

Я же помню, братцы! Из ума еще не выжил - полбуханки тут было! На ходу тиснул!

Пожилой солдат, выбеленно голубые глаза, изрытые морщинами щеки, сивый от щетины подбородок, голос без злобы:

Лучше, парень, будет, коли признаешься.

Я окаменело молчал.

И тогда взорвались молодые:

У кого рвешь, гнида?! У товарищей рвешь!

У голодных из горла!

Он больше нас есть хочет!

Рождаются же такие на свете…

Я бы сам кричал то же и тем же изумленно-ненавидящим голосом. Нет мне прощения, и нисколько не жаль себя.

А ну, подыми морду! В глаза нам гляди!

И я поднял глаза, а это так трудно! Должен поднять, должен до конца пережить свой позор, они правы от меня этого требовать. Я поднял глаза, но это вызвало лишь новое возмущение:

Гляньте: пялится, не стыдится!

Да какой стыд у такого!

Ну и люди бывают…

Не люди - воши, чужой кровушкой сыты!

Парень, повинись, лучше будет.

Да что с ним разговаривать! - Один из парней вскинул руку.

И я невольно дернулся. А парень просто поправил на голове пилотку.

Не бойся! - с презрением проговорил он. - Бить тебя… Руки пачкать.

А я хотел возмездия, если б меня избили, если б!.. Было бы легче. Я дернулся по привычке, тело жило помимо меня, оно испугалось, не я.

И неожиданно я увидел, что окружавшие меня люди поразительно красивы - темные, измученные походом, голодные, но лица какие-то граненые, четко лепные, особенно у того парня, который поправил пилотку: "Бить тебя - руки пачкать!" Каждый из обступивших меня по-своему красив, даже старик солдат со своими голубенькими глазками в красных веках и сивым подбородком. Среди красивых людей - я безобразный.

Пусть подавится нашим хлебом, давайте делить, что есть.

Старшина покачал перед моим носом крепким кулаком.

Не возьмешь ты спрятанное, глаз с тебя не спущу! И здесь тебе - не жди - не отколется.

Он отвернулся к плащ-палатке.

Господи! Мог ли я теперь есть тот преступный хлеб, что лежал под крыльцом, - он хуже отравы. И на пайку хлеба я рассчитывать не хотел. Хоть малым, да наказать себя!

На секунду передо мной мелькнул знакомый мне старший сержант. Он стоял все это время позади всех - лицо бесстрастное, считай, что тоже осуждает. Но он-то лучше других понимал, что случилось, возможно, лучше меня самого. Старший сержант тоже казался сейчас мне красивым.