Произведения евгения чарушина. Рассказы о животных для детей
Евгений Чарушин
Советский график, скульптор и писатель. Сын архитектора И. А. Чарушина. Википедия
Родился11 ноября 1901 г., Киров, Российская империя
Умер18 февраля 1965 г. (63 года), Санкт-Петербург, РСФСР, СССР
Рассказы Евгения Чарушина
Про зайчат
Однажды на даче ко мне прибежал Никита и кричит:
— Папа, отдай кроликов! Папа, отдай кроликов!
А я не понимаю, каких кроликов ему отдать. И отдавать я никого не собираюсь, и кроликов у меня нет.
— Да что ты, Никитушка, — говорю, — что с тобой?
А Никита прямо плачет: отдай да отдай ему кроликов.
Тут пришла мама и всё мне рассказала. Оказывается, деревенские ребята принесли с лугов двух зайчат: они их на сенокосе поймали. А Никита всё перепутал. Надо было сказать: «Возьми зайчат», а он говорит: «Отдай кроликов».
Взяли мы зайчат, стали они у нас жить.
Ну и славные были зайчата! Этакие мохнатые шарики! Уши врозь, глаза коричневые, большие. А лапки мягкие-мягкие — будто зайчата в валеночках ходят.
Захотели мы зайчат покормить. Дали им травы — не едят. Налили молока в блюдце — и молоко не пьют… Сыты, что ли?
А спустили их на пол — они шагу никому не дают ступить. Прямо наскакивают на ноги. Тычутся мордочками в сапоги и лижут их… Должно быть, ищут мать-зайчиху.
Видно, голодные, а есть не умеют. Сосунки ещё.
Тут в комнату пришёл Томка, наш пёс. Тоже захотел посмотреть на зайчат. Они, бедняжки, на Томку наскочили, лезут на него… Томка зарычал, огрызнулся и убежал.
Как же нам накормить зайчат? Ведь они, бедняги, умрут с голоду.
Думали мы, думали, и придумали, наконец. Пошли мы искать им кормилицу-кошку.
Кошка лежала на лавке у соседнего дома, кормила своих котят. Она такая пёстрая, расписная, даже нос у неё разноцветный.
Притащили мы кошку к зайчатам, она как зафыркает на них, как заворчит басом, чуть не воет. Да ну её!
Пошли мы другую кормилицу искать.
Видим, на завалинке лежит кошка, вся чёрная, с белой лапой. Мурлычет кошка, нежится на солнышке… А как взяли да подложили к ней зайчат, она сразу же все когти выпустила и ощетинилась. Тоже не годится в кормилицы! Отнесли мы её обратно.
Стали третью кошку искать.
Уж в самом конце деревни нашли. На вид такая хорошая, ласковая. Только эта ласковая-то чуть-чуть наших зайчат не съела. Как увидела их, вырвалась из рук да как бросится на зайчат, как на мышей.
Насилу мы её оттащили и за дверь выбросили.
Наверное, наши зайчата так и умерли бы с голоду, если бы, на наше счастье, не нашлась ещё одна кошка — четвёртая. Она сама к нам пришла. А пришла потому, что котят искала. У неё котята умерли, и она по всей деревне ходила и искала их… Рыженькая такая, худая; мы накормили её, напоили и уложили на подоконник и принесли к ней зайчат. Сперва одного зайчонка, потом и другого.
Сунулись к ней зайчата и сразу присосались, даже зачмокали — нашли молоко!
А кошка сначала задёргалась, забеспокоилась, а потом вылизывать их стала — и даже песенку замурлыкала.
Значит, всё в порядке.
Много дней кормила кошка зайчат.
Лежит с ними на подоконнике, а народ останавливается у окошка, смотрит:
— Вот так чудо, кошка зайцев кормит!
Потом зайчата подросли, научились сами есть траву и убежали в лес. Им там вольнее жить.
А кошка завела себе настоящих котят.
Медвежонок
Охотники убили трёх медведиц и три выводка медвежат продали в зоопарк.
В зоопарке их всех посадили в одну клетку — бурых, рыжих, черноватых, неодинаковых и мастью и ростом — кто побольше, кто поменьше.
Самый маленький — самый угрюмый. Сидит в углу, чешет животик, лапу сосёт и всё время ворчит.
А другие весёлые: борются, по клетке лазают, барахтаются, кричат, пыхтят — мохнатые, пузатые, большеголовые, косолапые медвежатки.
Один хоть и всех перерос, а есть не умеет по-настоящему.
Его служительница соской кормит. В бутылку молока нальёт, тряпку в горлышко сунет и отдаст ему. Он бутылку облапит и сосёт. Никого к себе не подпускает, ворчит. Страшно так!
Другой, черноватый, с белым пятном-нагрудником, всё лазает, карабкается. Полез он по железным прутьям клетки к потолку. Прутья-то скользкие — два вершка пролезет, на вершок обратно съедет. Лез, лез, до половины добрался, а дальше — никак. Устал. Вовсю лапами работает, визжит со злости, хочется ему на потолок, а ничего не выходит — вниз съезжает.
Придумал. Вцепился зубами в железный прут и висит — лапы отдыхают.
Повисел, отдохнул и сразу до потолка добрался. Потом и по потолку полез, да сорвался, упал и завопил отчаянным голосом.
Прибежала служительница, взяла его на руки, укачивает, гладит.
Медвежишко успокоился, учуял в кармане конфету, достал и вместе с бумажкой давай её сосать, причмокивать.
Принесли медвежатам молочной каши. Все на корытце навалились, толкаются, прямо в кашу лезут, огрызаются, чавкают, чмокают, сопят.
Вдруг опять кто-то закричал.
Орёт во всё горло, надрывается.
А это тот самый сосун, который по-настоящему есть не умеет. Выбрался он из клетки, когда кашу давали, и полез по метле — у клетки метла стояла.
Полез мишка по метле и вместе с ней свалился. Об пол ушибся, да ещё и палка от метлы его по голове ударила.
Лежит, закрыл глаза и вопит. А метлу из лап не выпускает.
Дали ему опять соску.
Медвежата съели кашу. Так вывозились, что никакой масти не узнаешь — все в каше. Стали полосатые, пятнистые. Поели и снова давай играть.
Захотелось мне купить медвежонка, да нельзя: в зоопарке медвежат не продают.
Никитка и его друзья — книга рассказов для детей написанная Евгением Чарушиным. В книгу вошло несколько рассказов, прочитать который можно на нашем сайте.
Содержание книги «Никитка и его друзья»
Сижу я как-то за своим столом и думаю.
Вдруг подъезжает ко мне на велосипеде Никита. Подъехал, посмотрел на меня и спрашивает:
Ты думаешь, папа? Да? А про что ты думаешь? Наверно, про что-нибудь интересное?
Про интересное, - говорю. - Хочу написать книжку про нас с тобой - для ребят. О том, как мы живём-поживаем, как у нас кошка зайчат кормила, как Томка плавать научился. Напишу, а потом всех нарисую: и тебя, Никита, и Томку, и зайчат - всех, всех. Только ты мне не мешай - я сейчас писать начну.
А Никита обрадовался и кричит:
Я тоже хочу писать! Я тебе помогать буду!
Да ты же ещё маленький, - говорю, - ты не умеешь!
Умею, - говорит, - давай бумагу.
Вот влез Никита на стул, взял перо, взял бумагу и стал писать пером по бумаге.
Ну ладно, - говорю. - Запиши-ка сначала название первого нашего рассказа. Пиши так: «Как Никита научил летать воробья».
Никита высунул язык и заскрипел пером.
Ну, ещё про кого писать? - спрашивает.
Пиши вот что: «Как лошадка зверей катала».
Он и это написал.
А теперь пиши: «Как Никитка укусил Томку».
Ну, уж про это я не хочу писать, - говорит Никита, - я ведь его нечаянно укусил - просто хотел ему показать, как львы кусаются. Не надо про это писать!
Ладно, не надо - так не надо, пиши другое.
Писал Никита, писал, скрипел пером, скрипел - всё написал. Слез со стула и говорит:
Вот я тебе и помог. На бумагу - читай!
Сел он на свой велосипед и уехал помогать маме - она к его штанам пуговицу пришивала.
Ну-ка почитай ты сам - может быть, что и поймёшь?
Никита — охотник
Есть у Никиты деревянный тигр, крокодил резиновый и слон. Слон из тряпок сшит, а внутри у него вата.
А ещё есть у Никиты верёвочка.
Вот запрятал Никита своего тигра под кровать, крокодила - за комод, слона - под стол.
Сидите там, - говорит. - Сейчас я на вас охотиться буду!
А верёвочка стала змеёй. Тоже под стулом живёт, извивается там.
Начинается охота! - кричит Никита.
Зарядил он своё ружьё и пополз. Полз, полз и на тигра наполз. А тигр как зарычит страшным голосом:
«Рррр-ррр-ры!»
А потом замяукал, как кошка:
«Мяу-мяу!»
Это, конечно, не тигр рычал и мяукал, а сам Никита.
Бух! Ба-бах! - закричал Никита.
Это будто ружьё выстрелило. Убил охотник тигра и пополз дальше. Полз, полз и на дикого слона наполз. Стоит слон, клыки вперёд выставил и трубит хоботом, как в трубу:
«Тру! Трррр-ррр-руууу!»
Это, конечно, Никита за него трубил.
«Бух, ба-бах!»
Это Никита от папы узнал, что крокодилы мычат по-коровьи.
«Бух, ба-бах!» - убит крокодил.
«Бух, ба-бах!» - и змея готова.
Всех перестрелял Никита и кричит:
Вот я какой охотник! Никого не боюсь!
Летом приехали мы на дачу и пошли гулять.
Ты что же, Никитушка, ружьё с собой не берёшь? - спрашиваю. - Ведь ты же охотник.
Ох, верно, я и забыл! - говорит Никита.
Побежал он домой, нашёл своё ружьё под кроватью, надел его через плечо и шагает со мной рядом.
Идём мы лугом среди белых ромашек с жёлтенькими пуговками-серединками.
С цветов бабочки разноцветные слетают. Кузнечики от нас в стороны скачут.
И вдруг видим мы сорочонка. Он совсем такой же, как и большая сорока, - чёрный с белым, только хвост покороче да сам поменьше.
Скачет от нас сорочонок по траве, крыльями машет, а летать ещё не умеет.
Доскакал до рябинного кустика и затаился в нём.
Гляжу, стал Никита-охотник на четвереньки - тоже притаился. Шёпотом спрашивает меня:
Папа! Папа! Можно мне стрелять?
Стреляй, стреляй, - говорю. - Уж раз ты охотник, так можно.
И вот пополз Никита по травке к сорочонку.
Долго полз с ружьём в руке. Совсем близко подобрался.
Вот прицелился. И вдруг как заорёт во всё горло:
Бух! Ба-бах!
А сорочонок выскочил из куста да как закричит:
«Криии! Крээээ! Криии!»
Никита сразу ружьё наземь бросил - и ко мне. Бежит, спотыкается, падает.
Гляжу: и сорочонок тоже удирает - только в другую сторону.
Так друг от друга улепётывают: сорока - в лес, а Никита - от сороки из лесу.
Ты что же, охотничек? Чего испугался?
Да как же! - говорит Никита. - Зачем она, глупая, сама кричит!
Воробей
Пошёл Никита с папой гулять. Гулял он, гулял и вдруг слышит — кто-то чирикает:
— Чилик-чилик! Чилик-чилик! Чилик-чилик!
И видит Никита, что это маленький воробушек прыгает по дороге. Нахохлённый такой, прямо как шарик катится. Хвостик у него коротенький, клюв жёлтый, и никуда он не улетает. Видно, ещё не умеет.
— Смотри-ка, папа, — закричал Никита, — воробей не настоящий!
А папа говорит:
— Нет, это настоящий воробей, да только маленький. Это, наверно, птенчик выпал из своего гнезда.
Тут побежал Никита ловить воробья и поймал.
И стал этот воробушек жить у нас дома в клетке, а Никита кормил его мухами, червяками и булкой с молоком.
Вот живёт воробей у Никиты. Всё время кричит — есть просит. Ну и обжора какой! Чуть утром солнце покажется, — он зачирикает и всех разбудит.
Тогда Никита сказал:
— Я научу его летать и выпущу.
Достал воробья из клетки, посадил на пол и стал учить.
— Ты крыльями вот так маши, — сказал Никита и показал руками, как надо летать.
А воробей ускакал под комод.
Покормили воробья ещё денёк. Опять его посадил Никита на пол учить летать.
Никита замахал руками, и воробей замахал крыльями. Полетел воробей!
Вот он через карандаш перелетел.
Вот через красный пожарный автомобиль перелетел. А как стал через неживую кошку-игрушку перелетать, наткнулся на неё и упал.
— Плохо ты ещё летаешь, — говорит ему Никита. — Давай-ка я тебя ещё денёк покормлю.
Покормил, покормил, а назавтра воробушек через Никитину скамейку перелетел.
Через стул перелетел.
Через стол с кувшином перелетел.
Вот только через комод не мог перелететь — свалился.
Видно, надо его ещё кормить.
На другой день Никита взял воробья с собой в сад, да там и выпустил.
Воробей через кирпич перелетел.
Через пенёк перелетел.
И стал уж через забор перелетать, да об него стукнулся и повалился.
А на следующий день он и через забор перелетел.
И через дерево перелетел.
И через дом перелетел.
И совсем от Никиты улетел.
Вот как здорово научился летать!
Перепёлка
У нас в клетке жила ручная перепёлка. Такая маленькая дикая курочка. Вся коричневая, в светлых полосках. И на горле у неё нагрудничек из пёрышек, будто ребячий слюнявник.
Перепёлочка ходит по клетке и тихонько насвистывает — вот так:
— Тюрр-тюрр! тюрр-тюрр!
А то ляжет на бочок и купается в песке, как настоящая курица, чистит пёрышки, крыльями похлопывает. Мы ей покажем червячка, она подойдёт и клюнет из рук.
Мы её даже на руки брали, как игрушку.
Сидит она на ладошке и не улетает. Совсем ручная.
Но самое удивительное вот что. Как только зажжём мы вечером электричество, перепёлочка сразу начинает высвистывать — кричать:
— Фить-пирю! Фить-пирю!
— Что такое она говорит? — спрашивает Никита.
— Это она тебя спать укладывает. Слышишь, кричит: «Спать пора! Спать пора!»
Прислушался Никита — вправду похоже:
— Фить-пирю! Спать пора! Фить-пирю! Спать пора!
А Никите и в самом деле спать пора. Но только уложить его трудно.
— Рано ещё! — говорит Никита.
Перепёлка опять:
— Спать пора!
— Да не хочу я!
— Спать пора!
— Ну, да я ещё немножко поиграю!
Тут как раскричится перепёлка, что терпеть больше нельзя:
— Спать пора! Спать пора! Спать пора!
— Да уж умываюсь!
— Спать пора! Спать пора!
— Да я уж штанишки снимаю!
— Спать пора! Спать пора!
— Да что ты кричишь, глупая? Ведь я уже лёг.
Потушат свет в доме — тут и перепёлка замолчит, и Никита уснёт.
Так у нас повелось.
Стала перепёлка укладывать Никиту спать.
Чуть засвистит она своё «фить-пирю», Никита зевать начинает. Позевает-позевает, а потом умоется, разденется и ложится спать.
Правда, перепёлочка не только по вечерам, но и в другое время кричала «спать пора», но я сразу же накину на клетку какое-нибудь полотенце или платок, она и замолчит.
В темноте перепёлки кричать не любят.
Летом мы переехали жить на дачу.
В саду устроили перепёлочке большую клетку-загородку. Посадили её туда и ушли в поле собирать цветы на новоселье. А в клетке оказалась щель, перепёлка-то и убежала. Пришли мы обратно, а её нет.
Вот жалко-то нам было!
Стали мы её искать. Целый день ищем, целый вечер. В траве роемся, кусты раздвигает. Нет и нет нашей перепёлочки.
Устали мы, из сил выбились. Никите давно спать пора.
— Как же я спать буду? — плачет он. — Никто меня не укладывает.
И вот взошла луна. Яркая-яркая, всё кругом осветила: и траву, и дорогу. Вдруг мы слышим из куста, что у самой дороги:
— Фить-пирю! Фить-пирю!
— Она! — говорит Никита.
А перепёлка ещё громче:
— Фить-пирю! Спать пора!
Мы в кусты — и сразу поймали нашу перепёлку.
Она была вся холодная, мокрая от росы. Вернулись мы с ней домой, заделали крепко щёлку в клетке и посадили перепёлку туда обратно. А Никита пошёл спать.
Рябчонок
Я давно приметил в лесу одну полянку с рыжиками. Они там в траве рассыпаны, как жёлтенькие пуговки. Такие маленькие, что в горлышко бутылки пролезают. Их очень хорошо солить.
Взяли мы по корзинке - я большую, а Никитка маленькую - и отправились в лес.
И Томка с нами побежал.
Мы ещё и до полянки с рыжиками не дошли, как Томка закрутился, завертелся на одном месте около ёлки, - принюхиваться стал. И вдруг совсем близко от нас кто-то громко захлопал крыльями.
Посмотрели мы за куст, а там ходит какая-то удивительная курочка, ходит и на нас глядит. Пёстренькая такая, мохнатые лапки, а на голове чёрный хохолок - то поднимется колпачком, то ляжет.
Это кто? - спрашивает Никита.
Тише, тише, - говорю я ему, - не пугай, это рябчиха.
Вдруг курочка поползла по земле, как мышь, потом встала столбиком, шею вытянула и ещё громче захлопала крыльями. Похлопала, похлопала, взъерошилась вся, будто больная, и поскакала куда-то вбок.
Вот так представление! Чего это она так? - спрашивает Никита.
Это она хитрит, - говорю, - нашего Томку от цыплят отводит.
А Томка как увидал рябчиху, так сразу и кинулся за ней.
Рябчиха прихрамывает, подлётывает, еле бежит, будто она совсем больная. Притворяется.
А Томка и рад: визжит, лает, вот-вот догонит рябчиху, вот-вот за хвост её схватит! Глупый Томка.
Увела его рябчиха далеко-далеко и потом, видно, села на дерево. Слышим: Томка лает на одном месте.
Тут я говорю:
Давай-ка, Никитушка, поищем с тобою цыплят. Рябчиха отсюда Томку нарочно увела - значит, рябчата где-то тут затаились.
Приподняли мы с земли прелую еловую ветку, видим: какой-то гриб-поганка торчит на тонкой ножке. А под поганкой рябчонок сидит. Спрятался и глаза закрыл.
Я цап его рукой - и поймал. Готово! Попался, маленький!
А, вот он какой! Совсем как настоящий цыплёнок. Только поменьше, да весь полосатый и пятнистый. Это для того, чтобы легче было прятаться.
Ещё пуховый, а на крылышках перья - значит, уже летает.
Я и Никите дал подержать рябчонка.
Что же будем с ним делать? - спрашиваю. - Унесём домой или оставим рябчихе? Пожалуй, он умрёт у нас дома без матери.
Отдадим рябчихе, - говорит Никита.
Так мы и сделали.
Я разжал руку. А рябчонок сидит у меня на ладони и не двигается, боится очень.
Тут я немножко его подтолкнул, и он полетел.
Пролетел шагов пять, сел на землю да и с глаз пропал - то ли в яму сунулся, то ли под какой-нибудь листочек залез или просто прижался к земле.
Ну и ловко прячутся эти рябчата!
Мы набрали с Никиткой полные корзинки рыжиков и пришли домой.
А Томка в лесу остался. Его, глупого, рябчиха ещё долго-долго обманывала, от дерева к дереву водила.
Сказка, которую Никита сам рассказал
Вот я поймал лягушку, посадил её в банку. Я её кормил, кормил, кормил…
Кормил червяками, выкормил большую-пребольшую. А потом сделал ей дом с печкой, чтобы из трубы шёл дым.
Вот прихожу утром кормить лягушку, а лягушка превратилась в пожарный автомобиль. Вот я его кормил, кормил…
Керосином. Автомобили керосин пьют. Кормил, кормил… А пожарный автомобиль превратился в кабана.
Я его кормил, кормил, кормил…
Морковкой. Он превратился в гусей-лебедей.
Я их кормил, кормил семечками, они превратились в тигра.
А его ты чем кормил?
А его не кормил. Я прицеливался в него из пушки да как ба-бах!.. И застрелил.
Вот и всё.
Никита-доктор
Говорит Никита Томке:
Ну, Томка, сейчас я буду тебя лечить.
Надел Никита на себя халат из простыни, очки нацепил на нос и взял докторскую трубочку для выслушивания - дудку-игрушку. Потом вышел за дверь и постучался - это доктор пришёл. Потом утёрся полотенцем - это доктор вымыл руки.
Поклонился щенку Томке и говорит:
Здравствуйте, молодой человек! Вы хвораете, я вижу. Что же у вас болит?
А Томка, конечно, ничего не отвечает, только хвостиком виляет - не умеет говорить.
Ложитесь, молодой человек, - говорит доктор Никита, - я вас выслушаю.
Доктор повернул Томку кверху пузом, приставил к животу дудочку и слушает. А Томка хвать его за ухо!
Ты что кусаешься! - закричал Никита. - Ведь я же доктор!
Рассердился доктор. Ухватил Томку за лапу и сунул под мышку градусник-карандаш.
А Томка не хочет измерять температуру. Барахтается. Тогда доктор говорит больному:
Теперь вы откройте рот и скажите: а-а-а. И высуньте язык.
Хотел язык посмотреть. А Томка визжит и язык не высовывает.
Я пропишу вам лекарство, - говорит доктор Никита, - и научу чистить зубы. Я вижу, что вы, молодой человек, неряха, не любите зубы чистить.
Взял Никита свою зубную щётку и стал чистить у Томки зубы.
А Томка как схватит щетку зубами! Вырвался у доктора из рук, утащил щётку и разгрыз её на мелкие кусочки.
Ты глупый, Томка! - кричит Никита. - Ведь совсем не так играют!
Так и не научился Томка играть в больного.
Кошка
Стала чужая кошка пугать наших птиц - чижей, щеглов, канареек, снегирей. У нас много их жило. Хорошо они поют, и мы их с Никитой всегда держали. Проберётся кошка по балкону к нашему окну, вспрыгнет на карниз и смотрит через стекло на птичек. А птицы беспокоятся, мечутся к клетке.
Вот Никита и говорит Томке:
Пойдем-ка с тобой чужую кошку пугать.
Гав-гав! - Значит, понимает, что такое «кошка»!
Подошли они вместе к окну и стали рядышком.
А чужая кошка сидит за окном, с птиц глаз не сводит. Замахал Никита руками, кричит:
Пошла прочь!
А Томка заскулил, залаял, лапами по стеклу царапает. А кошка не думает уходить. Лоб нахмурила, уши прижала, усы растопырила. Стала злющая-презлющая - стала страшнее тигра.
Струсил немного Никита, зовёт меня:
Папа, папа, да что ж это такое! Мы кричим, кричим, а она на нас смотрит и не боится.
Потому и не боится, что через стекло вас не слышно, - говорю я Никите. - Вы её не криком, а как-нибудь иначе напугайте.
Ладно, - говорит Никита.
Подошли они опять с Томкой к окну. Никита пальцы растопырил, брови наморщил, сделал страшное-престрашное лицо. Томка тоже зубы оскалил. Тут кошка спину выгнула, распушила хвост как щётку и так сморщилась, что глаза щёлочками стали. Не слышно, а видно, что она ужасно на Никиту и Томку шипит.
Так все трое друг на друга и смотрят.
Так друг друга и пугают.
Она - их пугает.
Они - её пугают.
Вдруг кошка как-то съёжилась, назад попятилась, да и кувырк! С карниза на балкон.
Перепугали всё-таки кошку.
Как лошадка зверей катала
Подарили Никите деревянную лошадку. Лошадка белая вся, в серых яблоках. Глаза у неё стеклянные, а грива и хвост настоящие - из конских волос.
А ещё подарили Никите тележку.
Вот так тележка!
Колёса красные, оглобли золотые, сиденье мягкое, на пружинках.
Стал Никита лошадку запрягать.
Поставил её в оглобли, привязал дугу с колокольчиками и бубенцами. И только он её запряг - как затопает лошадка копытами, как вырвется у Никиты из рук - и побежала по полу. Под стол забежала, под стул, под диван, а потом из-под дивана выскочила - и марш в коридор! Весь тёмный коридор проскакала и понеслась вниз по лестнице. Со ступеньки на ступеньку прыгает, а тележка сзади скачет.
Выбежала лошадка на улицу, бубенчиками зазвенела. Люди удивляются, кричат:
Смотрите! Смотрите! Деревянная лошадка бежит, деревянную тележку везёт!
Сбежались собаки, лают. Воробьи в сторону шарахаются, кошки на забор лезут - боятся.
Вот пробежала лошадка через весь город - туда, где поля и огороды начинаются. Носится лошадка по полям, хвостом помахивает. Видит: зайцы в огороде капусту едят, длинными ушами поводят.
Подошла к ним лошадка и спрашивает:
Хотите, зайчики, покататься?
Хотим, хотим! - говорят зайцы.
Прыг, прыг в, тележку - и уселись.
Лошадка хвостом махнула, гривой тряхнула - и понеслась по дорожке.
Бежала-бежала, а потом спрашивает:
Ну что, зайчики, хорошо вам кататься?
Никто не отвечает.
Посмотрела лошадка, а тележка пустая.
Где же зайцы? Куда подевались?
А зайцы на полянке играют, скачут друг через друга.
Скучно нам в твоей тележке сидеть! - кричат зайцы. - Нам веселее через пеньки да кочки скакать.
Бежит лошадка по дорожке, опять пустую тележку везёт. Вдруг слышит - кто-то в кустах сопит и похрюкивает.
Эй! Кто там сопит? - спрашивает лошадка. - Вылезай! Я тебя покатаю!
Погоди, сейчас вылезу, - отвечает ей кто-то.
И вот из кустов вылезает ёж - круглый, колючий, весь в иголках.
Посопел он, похрюкал, а потом забрался в тележку - и шариком свернулся.
Рада лошадка - есть кого повозить!
Бежит-бежит она, то вправо, то влево повернёт, а в тележке ёж из угла в угол так и перекатывается.
Катался-катался да и выкатился из тележки на дорогу.
Оглянулась лошадка, - что такое?
Потерялся ёж.
Лошадка опять пустую тележку везёт.
Видит: медведь у дороги собирает с кустов малину.
Толстый-претолстый медведь.
Хотите, Михайло Иванович, покататься? - спрашивает лошадка.
Ладно, - отвечает медведь. - Вот куст малины объем и поеду.
Почмокал медведь, обсосал лапы и полез в тележку - затрещала тележка под ним. Понатужилась лошадка - еле тележку с места сдвинула.
Изо всех сил старается, везёт, пыхтит.
Втащила медведя на горку, а уже под горку тележка сама покатилась.
Колёса на камушках подскакивают, медведя в тележке потряхивает, медведь в тележке порявкивает.
А как тряхнуло его посильней - он и вывалился. Сидит на дороге, лапами нос трёт.
Не буду больше кататься, - ревёт. - Буду на своих четырёх ходить.
И ушёл в лес.
Скучно лошадке: никто больше кататься не хочет. Пошла она домой. Подходит к дому, а на крыльце на нижней ступеньке Никита сидит и верёвочку к палочке привязывает - кнутик делает.
Увидал Никита лошадку и кричит:
Ты куда из дому уходила? Я кататься хочу!
Обрадовалась лошадка.
Садись, Никита, садись, - говорит, - только сильно меня кнутом не стегай.
Сел Никита в тележку, натянул вожжи да как крикнет:
Н-н-н-ооо! Поехали!
Ух, понеслась лошадка!
Никита потянет правую вожжу - она вправо бежит, потянет левую - она влево поворачивает.
Мимо огородов проехали, зайцев напугали, мимо кустов пронеслись, где ёж прячется, по лесу проскакали, куда медведь ушёл.
Ехали мимо озера - там Никита воды напился.
Ехали по полю - там Никита жука поймал.
Ехали по лесу - там Никита ягоду-землянику сорвал.
Ездили-ездили и повернули домой. Подкатили к крыльцу, остановились.
Тпррр-ррр-рр-руууу! Приехали!
Поставил Никита лошадку опять в уголок под кроватью, где она раньше стояла, бумажного сена ей настриг.
Ешь, - говорит, - лошадка. Ты сегодня много бегала!
А на самом деле лошадка никуда не бегала - это мы с Никитушкой так играли.
Про зайчат
Однажды на даче ко мне прибежал Никита и кричит:
Папа, отдай кроликов! Папа, отдай кроликов!
А я не понимаю, каких кроликов ему отдать. И отдавать я никого не собираюсь, и кроликов у меня нет.
Да что ты, Никитушка, - говорю, - что с тобой?
А Никита прямо плачет: отдай да отдай ему кроликов.
Тут пришла мама и всё мне рассказала. Оказывается, деревенские ребята принесли с лугов двух зайчат: они их на сенокосе поймали. А Никита всё перепутал. Надо было сказать: «Возьми зайчат», а он говорит: «Отдай кроликов».
Взяли мы зайчат, стали они у нас жить.
Ну и славные были зайчата! Этакие мохнатые шарики! Уши врозь, глаза коричневые, большие. А лапки мягкие-мягкие - будто зайчата в валеночках ходят.
Захотели мы зайчат покормить. Дали им травы - не едят. Налили молока в блюдце - и молоко не пьют… Сыты, что ли?
А спустили их на пол - они шагу никому не дают ступить. Прямо наскакивают на ноги. Тычутся мордочками в сапоги и лижут их… Должно быть, ищут мать-зайчиху.
Видно, голодные, а есть не умеют. Сосунки ещё.
Тут в комнату пришёл Томка, наш пёс. Тоже захотел посмотреть на зайчат. Они, бедняжки, на Томку наскочили, лезут на него… Томка зарычал, огрызнулся и убежал.
Как же нам накормить зайчат? Ведь они, бедняги, умрут с голоду.
Думали мы, думали, и придумали, наконец. Пошли мы искать им кормилицу-кошку.
Кошка лежала на лавке у соседнего дома, кормила своих котят. Она такая пёстрая, расписная, даже нос у неё разноцветный.
Притащили мы кошку к зайчатам, она как зафыркает на них, как заворчит басом, чуть не воет. Да ну её!
Пошли мы другую кормилицу искать.
Видим, на завалинке лежит кошка, вся чёрная, с белой лапой. Мурлычет кошка, нежится на солнышке… А как взяли да подложили к ней зайчат, она сразу же все когти выпустила и ощетинилась. Тоже не годится в кормилицы! Отнесли мы её обратно.
Стали третью кошку искать.
Уж в самом конце деревни нашли. На вид такая хорошая, ласковая. Только эта ласковая-то чуть-чуть наших зайчат не съела. Как увидела их, вырвалась из рук да как бросится на зайчат, как на мышей.
Насилу мы её оттащили и за дверь выбросили.
Наверное, наши зайчата так и умерли бы с голоду, если бы, на наше счастье, не нашлась ещё одна кошка - четвёртая. Она сама к нам пришла. А пришла потому, что котят искала. У неё котята умерли, и она по всей деревне ходила и искала их… Рыженькая такая, худая; мы накормили её, напоили и уложили на подоконник и принесли к ней зайчат. Сперва одного зайчонка, потом и другого.
Сунулись к ней зайчата и сразу присосались, даже зачмокали - нашли молоко!
А кошка сначала задёргалась, забеспокоилась, а потом вылизывать их стала - и даже песенку замурлыкала.
Значит, всё в порядке.
Много дней кормила кошка зайчат.
Лежит с ними на подоконнике, а народ останавливается у окошка, смотрит:
Вот так чудо, кошка зайцев кормит!
Потом зайчата подросли, научились сами есть траву и убежали в лес. Им там вольнее жить.
А кошка завела себе настоящих котят.
Самолетики за крышами
В нашей комнате три окна.
Посмотришь в одно — увидишь соседский балкон. Туда всегда после обеда слетаются воробьи. Им соседи каждый день выставляют в плошке остатки еды.
В другое окно посмотришь — увидишь улицу. По улице красные трамваи бегают, звонят, черные автомобили шныряют, голубые автобусы катятся, и народ ходит по тротуарам и через улицу.
А третье окно самое интересное. Там крыши, крыши и трубы.
Одна большая фабричная труба с густым дымом, и тут же самолетики.
Самолеты кажутся совсем маленькими. Они летают между труб: то опускаются за крыши, то подымаются высоко в небо.
В плохую погоду, когда тучи несутся низко, самолеты будто в прятки играют.
Летят — летят, залетят в самую тучу — и с глаз пропадут.
А потом снова вынырнут, да уже где — нибудь в другом месте.
А в хорошую погоду самолеты не просто летают: они то кувыркаются в небе, то винтом подымаются кверху, то вниз падают.
Никита про них говорит:
— Они там за большой трубой живут, а в небо гулять вылетают.
Очень любит Никита смотреть в это окошко. Прижмется носом к стеклу и стоит так долго-долго. У него даже нос побелеет.
— Эй, Никита, не дави носом стекло! Смотри, будет у тебя нос лепешкой.
Никита отодвинется от стекла, а потом забудет и опять уткнется в него носом.
И вот наступил Первомай.
Мы с Никитой открыли все окна в комнате, сами оделись потеплее и уселись у окна.
Нам было рано еще идти на парад. Мы попозже должны были выйти.
Только мы сели у окна, Никита закричал:
— Смотри, смотри!
Я посмотрел и увидел самолеты.
Их было много-много. Они целой тучей собрались за фабричной трубой. Вот совсем как толкунцы — комары собираются в летние вечера у какого-нибудь кустика.
И вдруг вся эта комариная куча полетела прямо к нам.
Все ближе летит и расползается все шире и шире над крышами. Теперь уже слышно, как она жужжит.
Здорово жужжит, как шмели.
Вот самолетики еще выросли, стали больше ласточек, и не жужжат они теперь, а гудят басом.
От самого левого края неба до самого правого все кругом загудело.
Вот уже самолеты стали как утки.
Вот уже как журавли…
А потом загрохотали по небу, зарычали, как львы в зоосаду.
Как налетели, так на улице темно от них стало. Низко летят они — над самым домом, во всем нашем доме стекла дребезжат.
Никита прижался ко мне, накрылся полой моего пиджака, а сам одним глазом в окно смотрит.
Потом, когда все самолеты через нас перелетели и перестали гудеть, Никита выглянул и говорит:
— Ох, папа! Как страшно-то. Ведь я думал, что они маленькие, а они вон какие! А как гремят!..
— Это очень хорошо, что страшно, — говорю, — пусть все враги боятся наших самолетов. А ты их, Никитушка, не бойся. Ведь самолеты для того и летают, чтобы все маленькие мальчики и маленькие девочки жили спокойно и счастливо в нашей стране.
Цапля
Когда рисуешь животных в зоосаду, тогда видишь гораздо больше.
Это, наверно, потому, что животные перестают замечать неподвижного человека и занимаются своими делами. Мы с сыном Никитой пошли в зоосад животных рисовать. Сначала подошли к лебедям. Самый большой из них заснул, стоя на одной ноге, - сразу не разберёшь, где у него голова, где хвост, будто это и не птица, а громадный белый куль на чёрной палочке. Никита его нарисовал:
Видишь, как он свою длинную шею уложил на бок и на спину, а голову сунул за крыло?
Потом мы увидали лебедя на воде. Он плыл как-то странно - вывернув ногу. Мы решили: больной, значит. А оказывается, совсем не больной: это он так нежится.
Лежит в воде. Одну ногу поднимает, а второй гребёт. Потом на другой бок перевалится, другую ногу высунет и подставит солнцу и ветерку.
Рядом с озерком, где плавали лебеди и утки, в громадной клетке — тетерева, глухарь, фазан и куропатки: наши северные и южные — горные, называются кеклики. Такие кругленькие дикие курочки с ярко-красным клювом. Клюв у них так и светится красненьким, будто птица рябину всё время держит и проглотить не может.
А фазан — линючий. Перья меняет. Видно, в это время птице тяжело.
Она плохо себя чувствует. Фазан головой упёрся в угол и стоит. Рисовать, правда, его удобно: он совсем не шевелится.
Никита сделал с него целых пять набросков. А потом отломил длинный прутик с тополя, что рос рядом, просунул его сквозь металлическую сетку и подгрёб к себе несколько фазаньих расписных перьев. Двумя щепочками прихватил и вытянул наружу. Верно — очень красивые перья. А одно из хвоста — длинное-длинное и всё в поперечных полосах.
Мы постояли, полюбовались… Одна куропатка стала купаться. Легла на бок и в песке бултыхается, трепещется — совсем как домашняя курица. Никита её нарисовал, — вот она.
Под конец мы подошли к цапле. Она в одной клетке с журавлями.
Журавли ходят всё время; у них пышные, вроде как кудрявые, чёрные хвосты из мягких длинных перьев.
Затылок малиновый, сами серые. Очень приятные птицы, такие солидные, большие, красивые. Даже походка у них важная.
А цапля стоит, как истукан. Какая-то горбатая, нахохленная. Свою длиннющую шею сложила как складной аршин, голову вроде как между плеч втянула — только длинный клюв, как пика, торчит. А глаз у цапли прямо какой-то не птичий даже, а рыбий: без выражения, неподвижный и как будто даже плоский. И стоит это чучело на одной ноге, не шелохнётся.
Вот Никита рисует, а я закуриваю. И… тут всё как-то сразу случилось. Пролез воробей сквозь сетчатый потолок и опускается к кормушке. И как раз около цапли пролетает. И будто белая змея мелькнула в воздухе. Это выпрямилась длиннейшая шея у цапли, и страшно, отчаянно закричал воробей: его цапля на лету схватила клювом, как щипцами.
Я бросился к клетке, Никита тоже. Стали оба кричать.
Все птицы в вольере заметались… Цапля шарахнулась и выпустила воробья, а он, дурачишка, поскакал по земле, как мышь. Быстро, быстро ускакал в тёмную сторону, в угол — и юрк в крысиную нору. Но нора оказалась сквозная — только через толстую доску. Он и улетел из клетки.
— Теперь я знаю, - говорит Никита, - что это такое - цапля! Это хищник, да ещё какой! Вот я так и представляю себе. Стоит такая птичка в камыше, как чучело. Не шевелится, лягушечьим своим глазом поводит. Прилетела овсянка-камышница. Рядом села на камышинку — раз! — и попалась к ней в клюв. Окуней стайка поближе подплыла. Раз! — и окуня нет!
Ну и птица! Недаром она и по виду какая-то гадкая.
— Нарисуй, — говорю, — Никита, как она ловит воробья, ведь интересно!
— Ни за что, — говорит, — не буду, даже и вспоминать не хочу.
Злая Галя
Девочка Галя Столбова пошла в зоосад. В зоосаду, в птичнике, павлин показывал свой замечательный хвост. Зелёный, блестящий, с синими пятнами. Развернул его веером и трясёт.
Все люди удивляются: «Вот так хвост! Какая красота!»
А Галя Столбова набрала горсть опилок да как бросит в павлина! Павлин и не стал больше показывать хвост. Сложил его и взлетел на насест.
На улице, в клетке с толстыми железными прутьями, сидел медведь Федька. Задние лапы свесил наружу, а передние протягивает, просит сладенького. Вот все ему и кидают хлеб, пряники, и сухари, и конфеты - у кого что найдётся в кармане.
А Галя Столбова завернула в конфетную бумажку камень и бросила медведю. Хапнул Федька конфету и чуть-чуть не сломал зуб, обиделся и ушёл в угол спать.
А Галя Столбова сочинила песенку - скачет и дразнит:
… Эй, Федька-Федул,
Что губы надул?
Конфетку просил -
В зебру бросила снегом, на журавля затопала ногами. Потом она пошла в слоновник к слону.
А там в это время слон покупал морковку. Кто-нибудь протянет ему денежку, слон возьмёт её хоботом и передаст своему сторожу. А сторож за денежку даст морковку.
Галя Столбова захотела и слона подразнить. Она думает: «Я брошу ему свою рукавицу, а сторож морковку слону за неё и не даст. А я рукавичку потом обратно у сторожа заберу».
Протянула слону Галя Столбова свою вязаную красную рукавицу. Слон вытянул хобот, взял её осторожно и… сунул себе в рот. И съел.
Так тебе и надо, Галя Столбова, - не дразни зверей.
Удивительный почтальон
Мальчик Вася со своим папой поехал на дачу. А Васина мама осталась в городе: ей надо было ещё чего-то купить. Мама хотела приехать с покупками вечером.
Вот идёт поезд. Вася сидит в вагоне на скамейке рядом со своим папой и глядит в окно. А в окне бегут деревья, и заборы, и разные дома.
Напротив Васи на скамеечке тоже сидит мальчик, с часами на левой руке. Он везёт какую-то корзинку. Этот мальчик уже большой; ему, наверно, лет пятнадцать. Как поезд подъедет к станции, мальчик посмотрит на свои часы, запишет что-то карандашом в записной книжке, наклонится над своей корзиной, что-то вытащит из неё и выбежит из вагона. А потом снова придёт и сидит, в окно поглядывает.
Вася сидел-сидел, смотрел-смотрел на мальчика с корзиной, да вдруг как заплачет во весь голос! Он вспомнил, что свой велосипед дома забыл.
— Как же я без велосипеда-то? — плачет. — Я всю зиму думал, как по лесам на нём буду ездить.
— Ну-ну, не плачь, — сказал его папа. — Мама поедет и привезёт тебе велосипед.
— Да нет, не привезёт, — плачет Вася. — Она его не любит. Он скрипит…
— Ну, ты, паренёк, перестань, не плачь, — вдруг сказал мальчик с часами на руке. — Я тебе сейчас, устрою это дело. Я сам люблю ездить на велосипеде. Только он настоящий, двухколёсный. У вас есть дома телефон? — спрашивает он у Васиного папы.
— Есть, — отвечает папа. — Номер пять пятьдесят пять ноль шесть.
— Ну, так всё в порядке, — говорит мальчик. — Мы сейчас срочно отправим почтальона с письмом.
Он вытащил из кармана крохотную бумажную ленточку из тонкой папиросной бумажки и написал на ней: «Позвоните по телефону 5-55-06, передайте: «Маме надо взять на дачу Васин велосипед». Потом вложил это письмо в какую-то блестящую маленькую трубочку, открыл свою корзинку.
А там, в корзине, сидит голубь — длинноносый, сизый.
Вытащил мальчик голубя и привязал к его ноге трубочку с письмом.
— Вот мой почтальон, — говорит. — Готов к полёту. Смотри.
И только поезд остановился на станции, мальчик посмотрел на часы, отметил время в своей записной книжке и выпустил голубя в окно.
Голубь как взлетит прямо вверх — только его и видели!
— Я сегодня учу почтовых голубей, — говорит мальчик. — На каждой станции выпускаю по одному и записываю время. Голубь полетит прямо в город, на свою голубятню. А там уж его ждут. А на этом, последнем, увидят трубочку, прочтут письмо и позвонят к вам на квартиру. Только бы его по пути ястреб не поймал.
И верно: Вася приехал на дачу, ждет-пождет маму — и вечером мама приехала с велосипедом. Получили письмо. Значит, не словил голубя ястреб.
Зоосад
В детском саду у ребят жили разные звери. В ящике с песком жила черепаха, её звали Манечка, в деревянной клетке жил белый кролик, его никак не звали, а в маленькой железной клетке - белая мышка, её тоже никак не звали. Эти звери были не дикие, а совсем ручные.
А ребятам хотелось диких зверей. Очень хотелось!
Вот однажды, когда была очень хорошая погода, тётя Маня им и говорит:
Ну как, ребята? Не пойдём ли мы сегодня сами ловить диких зверей?
Пойдём, пойдём! - закричали ребята. - Будем охотиться по-настоящему.
Все очень обрадовались. А тётя Маня стала раздавать разные вещи для того, чтобы ловить зверей. Пете дала поливальницу, Майе зелёное жестяное ведро, Оле большую кружку, а Васе цветочный горшок с дыркой в донышке, которую надо затыкать пальцем. И ещё дала разные спичечные и неспичечные коробочки. И два сачка - красный и зелёный. А сама взяла две стеклянные банки. Они очень ломкие.
И вот все пошли на луга, за город.
По дороге Петя поймал большого дикого кузнечика. Он очень больно щиплется. Его накрыли банкой, а потом посадили в коробку из-под папирос, - он в спичечную не влезал, у него длинные ноги.
Потом Майя увидала в канавке лягушат, а в траве лягушку. Их всех сразу поймали просто руками и посадили в банку.
А потом поймали ещё пять жуков. И одну бабочку-крапивницу.
А когда вышли на луга, тут началась самая интересная охота. Майя увидела в земле какие-то норки. Тут жила дикая полевая мышь. В земле было четыре дырки, две заткнули травой, и тётя Маня сказала:
Бегите за водой.
И все побежали к канавке за водой. Петя принёс воду в поливальнице, Майя в зелёном жестяном ведёрке, Оля в кружке, а Вася в цветочном горшке с дыркой на донышке, которую надо затыкать пальцем.
Принесли воду. Тётя Маня наложила на дырку в земле мешок и говорит:
Ну, ребята, лейте воду в другую дырку. Мышка в воде не живёт - обязательно выскочит.
Вот Петя вылил, а никто не выскочил. И Майя вылила. И Оля вылила. А как стал лить Вася из цветочного горшка с дыркой на донышке, тут все увидели: в мешке что-то бегает. Шевелится мешок. Значит, выскочила из норки дикая мышка.
Мышку скорее поймали, посадили её в коробочку, и все пошли домой - устраивать зоосад.
Лягушка с лягушатами стала жить в большой банке, кузнечики тоже в банке, в другой, а жуки потерялись - они по дороге выползли из коробочки, - ни одного нет. Бабочку сами ребята выпустили - пускай она летает, мёд собирает с цветов.
А дикая мышь стала жить с белой мышкой в железной клетке.
Она скоро стала совсем ручной, и у неё родились пять мышенят.
Ваня — охотник
Каждый вечер, как начнет смеркаться, на зеленое озимое поле из леса выбегает заяц. И выбегает он все в одно и то же место. У дороги, возле ивового куста.
Погонит коров домой Ваня, колхозный подпасок, глядит — заяц уж на озими сидит, посматривает во все стороны, поводит ушами. И жует.
А Ваня был охотник.
Только он еще ни разу никого не убивал. Все-таки это дело трудное.
Решил Ваня устроить на зайца засаду.
Он взял ружье, зарядил его и залез с ним в ивовый куст, к которому выбегал кормиться заяц.
Залез еще днем — пораньше. Сидит Ваня в кусту и ждет зайца.
Вот час сидит Ваня, не двигается, а никто из леса не бежит.
Вот другой час прошел — нет зайца.
Вдруг пошел дождь, такой сильный, крупный, и сразу нахлестало везде воды.
По дороге разлились лужи.
Вся трава стала сырая. С куста со всех листьев капает, прямо течет струйками.
Ваня почти весь до ниточки вымок, а сидит, не шевелится, только дрожит от холода.
«Все равно, — думает, — застрелю я этого зайца! Обязательно застрелю! До самой ночи я просижу, а дождусь его. Не провороню!»
Наступил вечер.
Вот и ночь близко.
Темнеет. Не шевелится Ваня, сидит, ждет. И вдруг он слышит: шлеп — плюх… шлеп — плюх…
Это кто-то по дороге шлепает ногами по лужам. Заяц пришел!
Тут Ване стало даже жарко. Сердце у него в груди заколотилось, руки задрожали.
Взглянул он из куста, из-под мокрой веточки, а зайца не видно.
И ничего не видно, потому что стало совсем темно.
А заяц все ближе да ближе шлепает: шлеп-плюх… шлеп-плюх… шлеп-плюх…
Вот уж совсем тут, рядышком.
Вот уж рукой можно его достать — только протяни!
И вдруг! К Ване на колени — шлеп-плюх! — прыгнула большая, здоровенная лягушка.
Это она и шлепала по лужам вместо зайца.
А заяц так и не пришел.
Я рисую животных.
Рано… Часов в семь-восемь в зоосаду никого не бывает. Рисовать удобно. Никто через плечо не заглядывает, не расспрашивает. Хорошо!
Только звери в клетках да я. Рисую я оленя марала, Серёжку.
У него рога новые. Каждый год олени меняют рога. Старые отваливаются, а новые вырастают; сначала мягкие, тёплые, живые - не рога, а кровяной какой — то студень в кожаном пушистом чехле.
Потом студень твердеет, становится настоящим рогом, а кожа отпадает. Сейчас у Серёжи на рогах кожа висит клочьями.
Утром все звери играют. Ягуар шар деревянный катает в клетке.
Гималайский медведь-губач стоит на голове. Днём, при народе, он за конфетку стоит, а сейчас сам забавляется.
Слон боком сторожа к стене придавил, метлу отнял и съел. Волки по клетке бегают, кружат: в одну сторону - в другую, в одну - в другую, рысью, быстро.
В общей птичьей загородке танцуют журавли — красавки, подпрыгивают, вертятся.
А наш серый журавль их унимает. Баловства не любит. Чуть где-нибудь непорядок - суета или драка, он, не торопясь, пришагает и ткнёт кого надо клювом. Начальник-птица! За это его и на птичьих дворах часто держат начальником.
У оленя Серёжки в рогах зуд. Он их чешет. Изгибается весь передо мной: то на меня бросится - пугает, то шею вытянет, приподнимет ноздри, противно сопит. Тоже пугает, - а может, подраться зовёт.
Забьёт передними острыми копытами землю, начнёт скакать по загородке телёнком и хвост поднимет. А сам - чуть не с лошадь.
Интересно мне рисовать!
Рисую - и ничего не вижу, кроме оленя.
Хрустнуло что-то сзади. Оглянулся. И ничего не могу понять. Идут на меня шесть кабанов гуськом, передний в пяти шагах от меня.
А решётка-то где перед ними? А решётки-то нет! Вырвались на волю!
Всё у меня из рук попадало. И полез я на Серёжкину загородку. Залез и сижу.
Подо мной с одной стороны Сергей буянит, на задних ногах ходит, меня хочет сшибить с загородки, растоптать, забодать. Пена изо рта тянется.
А с другой - кабаны.
Громадные, с жёлтыми клыками, в щетине, как в щётке. Толпятся, на меня смотрят, не умеют голову поднимать, смотреть вверх. Сверху узкие, как рыбы, - только клыки торчат в стороны.
Прощай, моя акварель! Сжевали вместе с деревянным ящиком.
А что, если меня или ещё кого-нибудь так сжуют?
Делать что-то надо! Да что делать-то? Заорать - прибежит кто-нибудь на крик, а они - на него. Догонят, повалят!
Полезу лучше к забору. К забору - по загородке, за забором улица. По телефону в пожарную часть позвоню, администрации скажу…
Ползу, перебираюсь по загородке, будто по небоскрёбу. Свалишься - тут и смерть тебе: справа Сергей сопит, танцует, слева кабаны чавкают, идут толпой.
Верхняя доска на загородке подо мной качаться стала, старая совсем; вспотел я со страху.
Вдруг - крик:
Сашка, Машка, Яшка, Прошка, Акулька!
Чуть я не слетел! Едва-едва удержался. Маленький парнишка забежал в кабанью толпу и стегает кабанов хворостиной.
Обратно! - кричит. - Я вас!
Повернулись кабаны. Простыми свиньями побежали в свой хлев - в свою клетку. А парнишка их подгоняет прутиком.
Похрюкивают кабаны, бегут, хвостиками вертят. Загнал в клетку и запер.
Тут я быстро-быстро с решётки слез, чтобы парнишка не заметил, и ходу из сада. Стыдно стало. Кабаны-то ручные!
В Московском зоопарке две территории - старая и новая. Новая - через улицу от старой.
Я сначала даже не понимал, что за «территории» такие в зоопарке.
Пришёл я как-то раз уток смотреть, а мне говорят:
Идите на новую территорию! Там интереснее. Вот она. Через улицу перейдите.
Я перешёл.
Оказывается, новая территория - это просто-напросто новое место.
На старом месте Московскому зоопарку тесно стало. Он и перескочил через улицу. Новые места занял. А улица бойкая. Тут и трамвай звонит, и автомобиль рявкает. Только не дома по сторонам тянутся, а длинный забор, из-за которого ничего не видать, а так - вроде деревянной решётки.
За решёткой - озеро.
А на озере и утки, и гуси, и бакланы, и нырки, и всякая водяная птица.
Купаются, ныряют, отряхиваются, кричат. Хорошо им: воды много.
Вот гуси плывут. Стройные, перо к перу. Шея длинная, голова маленькая. Гогочут, ныряют, только плохо ныряют, просто окунаются. Очень у них мяса много, пера, пуха — вода из них и выпирает вверх.
А вот баклан нырнул - это другое дело. Сидел себе, сидел на гнезде, а гнездо у него - просто тумба из воды торчит, и на тумбе куча хворосту. Сидел себе на гнезде - и бух в воду. Поплыл, как морской пароход. Клюв кверху трубой торчит, и волны по воде.
А потом -раз! И нет баклана.
Смотрю я, смотрю: где-то вынырнет. А он через всё озеро махнул. На самом дальнем конце пароходом плывёт, лысух с пути гонит.
Лысухи - водяные куры - гребут, удирают. Головы у них дёргаются, взад-вперёд, взад-вперёд, только лысины мелькают - белые пятна на голове.
И вдруг всё озеро полетело. Все птицы с воды снялись.
Загалдели гоголи, кряквы, гуси, нырки. Брызги дождём сыплются, крылья свистят.
Кто потяжелее, летать не может - пешком по озеру бежит, крыльями по воде хлопает.
А кто и ныром за всеми поспевает.
Всё озеро облетели птицы и уселись. А две кряковые утки до того разлетались, что взяли да и перемахнули через забор.
До свиданья, значит!
Через забор, а потом через всю Москву в лес и - прямо в болото камышовое.
Небось из какого-нибудь старого зоологического сада не улетели бы. Там все птицы были калеки. Посмотришь, бывало, - у кого обрубок крыла из перьев вылезает, йодом залит, у кого крыло вывернуто - вбок торчит. Тихая там была у птиц жизнь, как в больнице.
А здесь птицам - воля, хоть и не лес это, а зоопарк.
Вот вышли на бережок, на солнышко, дикие утки, привели своих утят погреться. Дня три всего утятам.
Пуховые и маленькие-маленькие. Кажется, их обратно в яичную скорлупу ещё затолкать можно - войдут без остатка. А что мать делает, то и они. И на боку, как настоящие утки, лежат, и клювом перья себе правят (а перьев у них ещё нет - один пух), и ногами песок гребут, и крыльями машут, хоть и не крылья у них, а крючочки какие-то в пуху.
Вдруг плюхнулось что-то в воду.
Брызги полетели.
Утят как ветром сдуло. Один унырнул, другой в ямку забился.
А это на воду сели кряковые утки. Те самые, что через забор улетели.
Чего же это они вернулись? Я уж думал, что они давно в болоте за городом. Непонятное дело. Надо спросить кого-нибудь.
А тут рядом со мною какие-то люди - мужчина и женщина - стояли.
Высматривали кого-то на озере. Женщину-то я сразу узнал - недавно я видел, как она шакалят приручала.
Каждого трусливого пузатенького шакалёнка по очереди держала на руках.
Гладила, говорила что-то, к человеческому голосу приучала.
Значит, она здешняя, в зоопарке служит. Я к ней подошёл.
Почему, - спрашиваю, - у вас утки из зоопарка не улетают? Я вот видел - улетела пара через забор, а потом назад вернулась.
Хорошо им тут - вот и не улетают. А если и улетят, так не далеко, через улицу, на старую территорию. Там они из чужих загородок корм воруют, вместе с воробьями, у бегемота овёс пареный таскают, у слона в сенной трухе роются. Погостят - и обратно домой, к своим утятам.
Вдруг женщина закричала:
Вот он! Вот он!
Смотрю я, а по воде будто маленький чёрный шарик в разные стороны перекатывается. Задержится на одном месте - и опять как по наклону покатится. От гуся к утке, от утки к лысухе - ко всем пристаёт.
Пищит-посвистывает. Все его почему-то боятся.
Подкатится к гусю, гусь шею вытянет - и вбок. К утке подъедет, утка от него чуть не нырнёт со страху.
Нельзя ему в ту сторону плыть! - говорит женщина. - Там баклан в гнезде сидит - проглотит его, дурака. Скорее ловить его надо.
Бросились мужчина с женщиной на ту сторону озера, куда нам, посетителям, ходу нет.
Бегут, торопятся, прямо по лужам шлёпают.
Потом оба на четвереньках поползли - будто кошки к мыши подкрадываются. Мужчина впереди ползёт. Вдруг он притаился, замер - и раз в воду. Поймал!
Поймали? - спрашиваю.
Поймали! - кричит.
Кто же это такой?
А лысушонок это. Первого птенца у нас лысуха вывела. Вот она, чёрная, лысая, - на тумбе сидит, другие яйца досиживает. А этот беспризорником пока болтается.
Дайте, - говорю, - пожалуйста, мне его зарисовать.
Рисуйте, да поскорее.
Ах,- говорю, - у меня с собой красок нет.
Ничего, нарисуйте, - а потом словами напишите, где у него какой цвет.
Я так и нарисовал. Вот он какой, лысушонок.
Свинья
Знаешь ли ты, как делают деревянные ложки?
Сначала осину или берёзу распилят на коротенькие полешки, потом полешки колют на баклуши, а потом теслом теслят — долбят ямку в ложке. А потом уж острым ножом состругивают лишнее и ровняют.
Коры и стружки от этой работы получаются прямо горы.
У меня есть знакомый ложечник Егорыч.
Егорыч — бобыль. У него никого нет на свете. Живёт он один и каждую весну уходит глубоко в лес. Живёт там в шалаше у озера и стругает свои ложки. Съестное Егорыч в свой шалаш завезёт ещё по снегу зимой, потому что летом по болотам трудно добраться.
Весной в лесу есть и своя еда — лесная. Весной ёлка цветёт. На еловых лапах растут красные столбики. Их можно есть.
Бывает сосновый и еловый огурец. Между старой, твёрдой корой и древесиной - слой молодого дерева. Этот слой отдирается пластами. Прозрачный и, верно, хрустит на зубах, как огурчик.
А у болот растут хвощи. Это такая трава, похожая на ёлочки. В наших краях хвощи зовутся пестами. Потому что хвощ похож на пестик. Он ещё не распустился в ёлочку и торчит из земли столбиком. Эти песты надо собрать, посолить и зажарить в масле на сковороде. Получается очень вкусно. Похоже на печёнку.
Я охотился в этих лесах и завернул к Егорычу переночевать. Он мне обрадовался, подарил красивую ложку, у которой на черенке была вырезана рыба щука, а сама ложка расписана цветами. Угостил меня чайком да жареными пестами и рассказал мне интересную историю.
— Вот слушай, - сказал мне Егорыч, когда мы закурили после чаю махорку и разлеглись в шалаше на сенниках. — Нынче весной пришлось мне много сделать ложек. Щепок да стружек осиновых, наверно, воза два я свалил у озера. Я это к тому говорю, что не будь этой стружки, ничего бы не случилось.
Сижу я как-то вечером в шалаше и стругаю ложки. Хотел закурить, чиркнул спичкой… Вдруг как затрещат сучья в лесу. Видно, какой-то зверь убежал.
А ночью на рассвете слышу: кто-то ходит. Осторожно ходит у шалаша. То веточка хрустнет, то камушек покатится.
Ну, думаю, не злой ли человек пришёл, бродяга, а может — медведь?
Взял я топор в руки и вышел. Никого нет.
Вторую ночь опять кто-то ходит.
Чурбашки мокли в корыте. Чурбашки, слышу, застучали и вода заплескалась, а потом на берегу озера зачавкали ноги по сырой земле.
И всю ночь там кто-то ходил.
Вот я утром встал раненько и смотрю: на берегу озера следы, ну совсем такие, будто свинья ходила.
Я хоть и не охотник, но вижу: два копытца есть на каждой ноге. Ну, раз свинья, так свинья, пускай ходит. Только удивительно, думаю, как это свинья зашла так далеко в лес. Ведь от деревни до меня двенадцать километров. Наверно, голодная эта свинья. Надо, думаю, её в сарай на ночь запирать. Волков, правда, у нас нет, но медведь бродит.
Выстроил загородку и приделал западню: как свинья войдёт в хлев, ступит ногой на доску, тут сзади неё двери и закроются.
Я положил в этот сарай два ломтя хлеба и поставил корыто с пойлом.
Ну, думаю, моя сейчас свинья!
Этой ночью опять свинья бродила вокруг шалаша, опять зачем-то пила горькую воду из корыта, где мокли осиновые чурбашки.
Ходила свинья вокруг да около, а в сарай и не заглянула.
Тогда я днём набросал хлеба у сарая, кусочек к кусочку. Сделал хлебную дорожку от корыта до сарая. Сосчитал, так вышло тридцать четыре хлебных кусочка.
Ну, думаю, уж сейчас-то непременно зайдет свинья в сарай. Будет кусочек за кусочком подбирать и попадётся.
Наутро смотрю: в сарае никого нет, а кусочков стало меньше - двадцать девять штук.
Вот ночью слышу: хрустит свинья как раз у окошечка, что-то жуёт.
Я потихоньку выглянул и вижу: да ведь это не свинья! Это кто-то большеголовый, на длинных ногах, ростом с жеребёнка.
Пригляделся и узнал: это лосёнок.
А лосёнок наклонился над колодой с горькой водой и пьёт, причмокивает, потом взял в губы кусок горькой осиновой коры и стал жевать.
Эх, вот бы мне его поймать!
Я немного выглянул и стал причмокивать губами, звать его. Потихоньку-потихоньку, чтоб не пугать.
Насторожил тут уши лосёнок. Посмотрел ко мне в окно да как прыснет в туман. Грязь прямо мне в лицо шлёпнулась, затрещали сучья — и нет никого. Только дыра в тумане осталась, заплывает.
Но я всё-таки этого лосёнка поймал — не на хлеб, а на осиновую кору, на корыто с осиновым настоем.
Очень славный был этот лосёнок. Горбоносый, длинноногий, мягкий. Наверно, сиротка. Не иначе — медведь съел его мать или какой-нибудь вредный охотник застрелил матку на мясо.
Лосёнок научился есть хлеб, и кашу ел, и картошку. А посолишь посолонее - и ест лосёнок пожаднее. Видно, соль ему очень нравилась.
Вот так мы и жили. Я ложки стругаю, лосёнок кашу ест с солью да горькие стружки сосёт.
Однажды заглянул я как-то в ларёк, а муки да крупы у меня уж немного. Я и выпустил лосёнка из стойла.
И что бы вы думали? Лосёнок ко мне в шалаш сам залез. Вот какой стал ручной да ласковый! Пришёл в шалаш и стонет, по-лосиному мычит: ых! ых! ых! Просит соли.
Так жили мы с лосёнком целое лето.
А к осени ушёл лосёнок. Видно, в лесу увидел своих, пристал к ним и ушёл.
Вот так птица попугай!
У меня есть большая клетка. В ней живет много птиц: жаворонок, соловей, желтые канарейки, зеленые канарейки, маленькая курочка-перепёлочка, которая кричит по вечерам: «Спать пора, спать пора», и египетская голубка, которая воркует: «Гур-гуррру-у, гур-гуррру-у».
Раньше жила в этой клетке и уточка-чирок, да очень уж она брызгалась и любила у всех перья из хвоста выдергивать. Пришлось ее выпустить на волю.
Мы с Никитой очень любим сидеть перед клеткой и смотреть, как наши птицы купаются в воде или в песке, как едят, как дерутся. Томка тоже с нами сидит. Только ему надоедает попусту сидеть. Он свернётся калачом и заснёт под птичье пенье.
Так всё и шло у нас — хорошо и спокойно.
Но вот раз я купил зеленого автралийского попугая. Он называется «волнистым попугаем». Смешной такой попка. Круглоголовый. Совсем как старичок с бородкой, а ростом с воробья. Принес я его домой и пустил ко всей нашей компании. Что тут было! Как все перепугались!
Перепелка в три раза больше попки, а с перепугу взлетела и о потолок клетки бац головой. Канарейки мечутся, бьются об решетку, только перья летят из клетки, а голубка в угол забралась и стонет там, будто помирает.
Чего они все так испугались? - спрашивает Никита. - Ведь попка их не трогает. Он маленький.
А я говорю Никите:
Да ты посмотри, как он ползает по веткам. Посмотрел Никита и засмеялся.
Совсем как червяк ползает австралийский попугай. Подтянется к веточке и подожмется весь, подтянется и подожмется. Клювом уцепится за веточку, а потом ее лапами перехватит.
Чижи да канарейки смотрят — что за птица? И двигается он не по-ихнему, а по-своему, по-попугайному, по-австралийски, и как-то при этом покрякивает, посвистывает, пощелкивает. А крыльями шумит «фррр»- совсем как пропеллер у самолета.
Птицы бились-бились в клетке, а Томка будто с ума сошел. Лезет в клетку, визжит, царапается, глаз с попугая не сводит.
Ты что, - кричит ему Никитка, - нельзя попугая ловить, это тебе не тетерка!
И вдруг наш попугай взял да и вылетел из клетки. Как-то боком пролез сквозь прутья. Мы так и ахнули. Обязательно съест его Томка! Носится попугай по комнате, кружится у самого потолка, а Томка тоже кружится по полу.
Полетал-полетал попка, а потом сел на электрическую лампу и отдыхает. А Томка тоже сел на кровать, язык высунул и смотрит на попугая.
И вдруг попка снова полетел. Летал-летал, не знает, куда сесть. И вдруг сел… Прямо Томке на голову сел. Томка так и замер, моргнул глазами, рот прихлопнул и… юрк под кровать. Лежит там и молчит.
Вот как его австралиец перепугал.
С тех пор Томка даже и не смотрит на него, отворачивается.
Червяки
Жила у нас в клетке синичка.
А синички едят червяков. Вот мы и покупали для нее в зоомагазине мучных червяков, которые в гнилой муке заводятся. Они такие желтые с коричневыми головками.
Папа, - говорит как-то Никита, - сделай-ка червякам домик. Там родятся у них маленькие-маленькие червячата. Червячата будут в домике жить и в окна выглядывать. Вот интересно-то!
Ну я и склеил бумажный домик, совсем крошечный, меньше спичечной коробки. С окнами, с дверями, с трубой на крыше. Трубу мы сделали из окурка папиросы, а к трубе приклеили дым из ваты.
Хороший дом получился.
Поставили мы его в стеклянную банку из-под варенья и бросили в банку пару самых жирных червяков. Они сразу же уползли к себе в дом и стали там жить. А Никита их мукой кормил.
Вот день проходит, другой проходит. Ждет Никита, скоро ли маленькие червячата будут из окон выглядывать. А никто и не выглядывает. Нет червячат.
Как-то подошел Никита к банке посмотреть, что там делается, да как закричит:
Ой! Что это! Червяки стали пустые.
И верно, червяков нет. Только желтоватая кожица валяется в банке, будто два пустых футлярчика.
Приподняли мы с Никитой домик и видим, что на дне банки лежат две какие-то штуки. Плоские, широкие, коротенькие.
Вот так чудо-чудеса! - говорит Никита. - Что это с червяками случилось?
- Да это уж не червяки, - говорю, - а куколки.
- Куколки? А чем мы кормить их будем?
- Их кормить не надо, - говорю. - У них даже рта нет.
- А они не умрут?
- Нет.
Много дней пролежали куколки в своем бумажном домике. Лежат и не шевелятся, ничего не едят.
Совсем неинтересные стали. Никита даже в банку заглядывать перестал.
Только раз захотелось ему с бумажным домиком поиграть. Взял он домик за дым из ваты и потащил кверху. И вдруг видит: зебегали-забегали по дну банки два черных шустрых жука.
Опять чудо-чудеса! - кричит Никита. - Из куколок жуки получились! Черные!
- Это, - говорю, - мучные жуки. Они, верно, из куколок и вывелись.
- А они едят что-нибудь? - спрашивает Никита.
- Едят, едят, - говорю.
- Вот это хорошо! - обрадовался Никита. - Значит, я их кормить буду.
- Ну корми.
И стали жить эти жуки в домике очень интересно. На крышу лазили, как пожарные, из окон выглядывали. Даже на дым залезали! Дым-то из ваты - прочный.
Жили жуки, жили и вдруг пропали. Сразу обоих не стало.
Дом стоит, как стоял, дым из трубы идет, как прежде шел, а жильцов нет.
Я думаю, - говорит Никита, - они друг друга съели.
- Нет, - говорю, - наверное, убежали.
А вы как думаете?
Творчество Евгения Чарушина, человечное, доброе, радует уже несколько поколений юных читателей, учит детей любить волшебный мир птиц и зверей.
Чарушин Евгений Иванович, биография которого представлена в этой статье, - художник-график и писатель. Годы его жизни - 1901-1965. 29 октября 1901 года в Вятке родился Евгений Чарушин. Фото его представлено ниже.
Отец Евгения Ивановича - Чарушин Иван Аполлонович - губернский архитектор, один из лучших архитекторов Урала. Более 300 зданий в Ижевске, Сарапуле, Вятке было построено по его проектам. Как и любой архитектор, он был хорошим рисовальщиком. Очень дружно жила семья Ивана Аполлоновича. В доме часто собирались художники, музыканты. Родители с детства прививали сыну
Любимая книга Чарушина
Любимым чтивом Евгения были книги о братьях наших меньших. "Жизнь животных" А. Э. Брема являлась для него самой дорогой и любимой. Он ее берег и всю жизнь перечитывал. В том, что начинающий художник изображал все больше птиц да зверей, есть значительная доля влияния Брема. Чарушин рано стал рисовать. Начинающий художник ходил в чучельную мастерскую, которая находилась неподалеку, или же наблюдал за животными дома.
"Сопохуд"
В 14 лет он со своими товарищами организовал союз художников и поэтов "Сопохуд". Евгений с юных лет желал запечатлеть увиденное для того, чтобы сохранить быстро меняющийся мир. И рисование пришло на помощь. Евгений Иванович говорил, что художник родился в нем раньше, чем писатель. Несколько позже пришли и нужные слова.
Работа в Политотделе штаба, учеба в академии художеств
В 1918 году Евгений Чарушин окончил среднюю школу в Вятке. Он учился в ней вместе с Затем Евгения Ивановича призвали в армию. Здесь его решили использовать "по специальности" - назначили помощником декоратора в Политотдел штаба. Отслужив 4 года, почти всю гражданскую войну, Евгений Иванович только в 1922-м возвратился домой.
Он решил учиться на художника. Зимой обучался в мастерских Вятского губвоенкомата, а в этом же году, осенью, поступил в ВХУТЕИН (Петроградскую Академию художеств), на живописный факультет. Пять лет занимался здесь Евгений Чарушин, в период с 1922 по 1927 гг. Учителями его были А. Караев, М. Матюшин, А. Савинов, А. Рылов. Однако, как впоследствии вспоминал Евгений Иванович, это были для него самые бесплодные годы. Чарушину были неинтересны поиски нового слова в живописи, а также академическое рисование. Намного приятнее было ходить на птичий рынок или в зоосад. Молодой художник в то время любил одеваться по моде. По воспоминаниям Валентина Курдова, его близкого друга, он ходил в пестрых чулках и гольфах, носил и короткую пеструю шубу собачьего меха.
Путешествие, работа в ленинградском Госиздате
Воспользовавшись советом В. Бианки, в 1924 году Евгений Чарушин отправился на Алтай в увлекательное путешествие вместе с Валентином Курдовым и Николаем Костровым.
В 1926 году Чарушин поступил на работу в ленинградский Госиздат, в детский отдел, заведовал которым знаменитый художник. Перед художниками в те годы была поставлена задача создать для маленьких жителей Советского Союза принципиально новые книги, высокохудожественные, но в то же время познавательные и информативные. Лебедеву понравились рисованные звери Чарушина, и он начал всячески поддерживать его в творческих исканиях.
Сотрудничество в журналах, первые иллюстрации к книгам
Евгений Иванович к тому времени (с 1924 года) уже трудился в "Мурзилке", детском журнале. Чуть позже он начал работать в "Еже" (с 1928 по 1935 год) и в "Чиже" (с 1930 по 1941 год). Евгений Чарушин получил в 1928 году свой первый заказ от ленинградского Госиздата - оформить рассказ "Мурзук" В. В. Бианки. Первая же книга с его рисунками привлекла внимание как юных читателей, так и знатоков книжной графики. Иллюстрация из нее была приобретена самой Государственной Третьяковской галереей.
Чарушин в 1929 году проиллюстрировал еще несколько книг: "Вольные птицы", "Дикие звери", "Как мишка большим медведем стал". В этих работах проявилось в полной мере незаурядное мастерство Евгения Чарушина в передаче повадок животных. Осиротевший маленький медвежонок, сидящий на ветке; нахохлившаяся ворона, которая собралась клевать косточку; кабаны, бредущие с малышами... Все это и многое другое нарисовано выразительно, ярко, но вместе с тем емко и лаконично. Художник, создавая образ животного, смог выделить самые главные, характерные черты.
Первые рассказы Евгения Чарушина
Множество иллюстраций сделал Чарушин Евгений Иванович. Произведения Бианки, а также С. Я. Маршака, М. М. Пришвина и др. известных писателей с его рисунками привлекали множество читателей. В это же время, по настоянию Маршака, он попробовал сам сочинять небольшие детские рассказы о жизни животных. Первый рассказ его появился в 1930 году ("Щур"). Уже в этом произведении проявилось не только отличное знание характеров различных животных, но и чувство юмора. Во всех остальных рассказах Евгения Ивановича также ощутима то озорная, то мягкая, то немного ироничная, то по-доброму снисходительная улыбка. Чарушин Евгений Иванович - художник-иллюстратор и писатель, который стремился понять зверей, их мимику и движения. Накопленный опыт помог ему передать это в словах и иллюстрациях. В том, что создавал Евгений Иванович, нет вымысла - животные всегда делают то, что им свойственно.
Новые книги Чарушина и иллюстрации к ним
Чарушин Евгений Иванович, картины которого были в то время очень известны, принялся иллюстрировать теперь уже свои собственные сочинения: "Разные звери" (1930 год), "Волчишко и другие", "Никитка и его друзья", "Про Томку", "Про больших и маленьких", "Моя первая зоология", "Васька", "Медвежата", "Про сороку" и др. Однако это оказалось труднее всего, так как, по собственному признанию Евгения Ивановича, ему было гораздо проще иллюстрировать чужие тексты, чем свои собственные. В 1930-е годы Чарушин был признан одним из лучших художников, специализирующихся на детской книге. В то время в отдельное направление в искусстве уже сложился ее дизайн. О рассказах Чарушина очень тепло отозвался М. Горький. Работая в технике цветного или монохромного акварельного рисунка, Евгений Иванович одним легким динамичным пятном воссоздавал целую пейзажную среду. Его рассказы о животных изящны и лексически просты.
Подробнее о творчестве Чарушина
С огромным уважением Чарушин относился к своим читателям. Он был рад тому, что нарисованные им звери нравятся не редакторам и критикам, а именно малышам. Рассматривая книги Чарушина, можно смело сказать, что и иллюстрации, и сами тексты отражают цельный, единый внутренний мир их создателя. Рисунки и рассказы познавательны, лаконичны, строги и понятны любому, даже маленькому ребенку. В сборнике "Птенцы" (1930 год), состоящем из коротких рассказов о совятах, коростелятах, рябчатах, Евгений Чарушин мастерски выделяет наиболее броские и запоминающиеся особенности героев.
Чарушин отлично знал повадки животных. В иллюстрациях он изображал их с необыкновенной характерностью и точностью. Индивидуален каждый его рисунок, в каждом из них персонаж изображен со своим особым характером, который соответствует той или иной ситуации. Чарушин ответственно решал эту задачу. Он говорил, что если нет образа, нечего и изображать. Чарушинские звери эмоциональны, трогательны. Фон и среда едва намечены в ранних его книгах. Главное - показать животное крупным планом, при этом не просто создать художественный образ, но и максимально правдиво изобразить героя. Евгений Иванович не любил плохо нарисованных с точки зрения биологии зверей. Он также считал, что рисунки в детской книге должны быть дышащими, живыми. Евгений Чарушин не любил Ивана Билибина, считая, что тот занимался не рисованием, а раскрашиванием мертвых, холодных контуров.
Из множества фактур складывается живописность образов животных Чарушина, которые мастерски передают шерсть зверя, перья птицы. Создавать живописные по фактуре, сложные рисунки было удобнее всего именно в технике литографии. Чаще всего художник использовал природные пастельные тона. Он не признавал литографских правил и законов, темпераментно водя карандашом, царапая по литографскому камню бритвой и иглой. По многу раз Евгений Иванович мог заклеивать не получившиеся части на рисунке или замазывать их белилами.
Около 20 книг создал в довоенное время Евгений Чарушин. Биография его была отмечена появлением следующих работ: 1930 году - "Птенцы"; в 1931 - "Волчишко и другие", "Цыплячий город", "Облава", "Джунгли - птичий рай"; в 1935 - Одновременно он продолжал иллюстрировать таких авторов, как С. Я. Маршак, В. В. Бианки, М. М. Пришвин, А. И. Введенский.
Военные годы
Чарушина во время войны эвакуировали из Ленинграда в Киров (Вятку), на родину. Здесь он создавал картины на партизанскую тематику, рисовал плакаты, оформлял спектакли, расписывал стены детского сада и фойе Дома школьников и пионеров, учил детей рисованию.
Чарушин Евгений Иванович: краткая биография послевоенных лет
Художник в 1945 году вернулся в Ленинград. Кроме работы над книгами,он начал создавать серию эстампов, на которых изображены животные. Чарушин увлекся скульптурой еще до войны. Он расписывал чайные сервизы, а затем, уже в мирное время, создавал фигурки животных из фарфора и даже целые декоративные группы. Он попробовал иначе подойти к оформлению книг для детей. На рисунках Чарушина начала появляться перспектива, стало обозначаться пространство. Менялась также техника: он принялся работать акварелью и гуашью, но не широкими мазками, а прорабатывая очень тщательно мелкие детали. В 1945 году Чарушин стал Заслуженным деятелем искусств РСФСР.
Последняя иллюстрированная им книга - "Детки в клетке" Самуила Яковлевича Маршака. Произведения Чарушина сегодня переведены на множество языков народов бывшего СССР, а также ряда зарубежных стран. Его эстампы, иллюстрации, книги, фарфоровая скульптура экспонировались на выставках в Париже, Лондоне, Софии. Общий тираж книг Евгения Чарушина превышает 60 млн экземпляров.
18 февраля 1965 г. в Ленинграде умер Евгений Чарушин. Его похоронили на Богословском кладбище.
Интересные истории Евгения Чарушина о животных, о птицах. Рассказы об умном вороне, о волчёнке, о преданном бульдоге.
Рассказы для внеклассного чтения в 1-4 классах.
Евгений Чарушин. Волчишко
Жил в лесу волчишко с матерью.
Вот как-то раз ушла мать на охоту.
А волчишку поймал человек, сунул его в мешок и принёс в город. Посреди комнаты мешок положил.
Долго не шевелился мешок. Потом забарахтался в нём волчишко и вылез. В одну сторону посмотрел — испугался: человек сидит, на него смотрит.
В другую сторону посмотрел — чёрный кот фыркает, пыжится, самого себя вдвое толще, еле стоит. А рядом пёс зубы скалит.
Совсем забоялся волчишко. Полез в мешок обратно, да не влезть — лежит пустой мешок на полу, как тряпка.
А кот пыжился, пыжился да как зашипит! Прыгнул на стол, блюдце свалил. Разбилось блюдце.
Пёс залаял.
Человек закричал громко: «Ха! Ха! Ха! Ха!»
Забился волчишко под кресло и там стал жить-дрожать.
Кресло посреди комнаты стоит.
Кот со спинки кресла вниз посматривает.
Пёс вокруг кресла бегает.
Человек в кресле сидит — дымит.
А волчишко еле жив под креслом.
Ночью человек уснул, и пёс уснул, и кот зажмурился.
Коты — они не спят, а только дремлют.
Вылез волчишко осмотреться.
Походил, походил, понюхал, а потом сел и завыл.
Пёс залаял.
Кот на стол прыгнул.
Человек на кровати сел. Замахал руками, закричал. А волчишко опять под кресло залез. Стал тихонечко там жить.
Утром ушёл человек. Молока налил в плошку. Стали кот с собакой молоко лакать.
Вылез из-под кресла волчишко, подполз к двери, а дверь- то открыта!
Из двери на лестницу, с лестницы на улицу, с улицы по мосту, с моста в огород, из огорода в поле.
А за полем стоит лес.
А в лесу мать-волчиха.
А теперь волчишко вот каким стал волком.
Евгений Чарушин. Яшка
Я ходил по зоосаду, устал и сел отдохнуть на лавочку. Передо мной была клетка вольера, в которой жили два больших чёрных ворона — ворон и ворониха. Я сидел, отдыхал и покуривал. И вдруг один ворон подскочил к самой решётке, посмотрел на меня и сказал человеческим голосом:
— Дай Яше горошку!
Я даже сначала испугался и растерялся.
— Чего, — говорю, — чего тебе надо?
— Горошку! Горошку! — закричал снова ворон. — Дай Яше горошку!
У меня в кармане никакого гороха не было, а было только целое пирожное, завёрнутое в бумагу, и новенькая, блестящая копеечка. Я бросил ему сквозь прутья решётки копейку. Яша взял денежку своим толстым клювом, ускакал с ней в угол и засунул в какую-то щёлку. Я отдал ему и пирожное. Яша сначала покормил пирожным ворониху, а потом сам съел свою половину.
Какая интересная и умная птица! А я-то думал, что только одни попугаи могут выговаривать человеческие слова. И там же, в зоосаду, я узнал, что можно научить говорить и сороку, и ворону, и галку, и даже маленького скворца.
Говорить их учат так.
Надо посадить птицу в маленькую клетку и обязательно прикрыть платком, чтобы птица не развлекалась. А потом, не торопясь, ровным голосом повторять одну и ту же фразу — раз двадцать, а то и тридцать. После урока надо птицу угостить чем-нибудь вкусным и выпустить в большую клетку, где она всегда живёт. Вот и вся премудрость.
Этого ворона Яшу так и учили говорить. И на двадцатый день учения, как только его посадили в маленькую клетку и закрыли платком, он хрипло сказал из-под платка по-человечески: «Дай Яше горошку! Дай Яше горошку!» Тут ему горошку и дали. — Кушай, Яшенька, на здоровье.
Наверное, очень интересно держать у себя такую говорящую птицу. Пожалуй, я куплю себе сороку или галку и научу её говорить.
Евгений Чарушин. Верный трой
Сговорились мы с приятелем побегать на лыжах. Зашёл я за ним утром. Он в большом доме живёт — на улице Пестеля.
Вошёл я во двор. А он увидел меня из окна и машет рукой с четвёртого этажа.
— Жди, мол, сейчас выйду.
Вот я и жду на дворе, у двери. Вдруг сверху кто-то как загремит по лестнице.
Стук! Гром! Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та! Деревянное что-то стучит-трещит по ступенькам, как трещотка какая.
«Неужели, — думаю, — это приятель мой с лыжами да с палками свалился, ступеньки пересчитывает?»
Я поближе к двери подошёл. Что же там по лестнице катится? Жду.
И вот смотрю: выезжает из дверей пятнистая собака — бульдог. Бульдог на колёсиках.
Туловище у него прибинтовано к игрушечному автомобильчику — грузовичок такой, «газик».
А передними лапами бульдог по земле ступает — бежит и сам себя катит.
Морда курносая, морщинистая. Лапы толстые, широко расставленные. Выехал он из дверей, посмотрел сердито по сторонам. А тут рыжая кошка двор переходила. Как бросится за кошкой бульдог — только колёса подпрыгивают на камнях да ледяшках. Загнал кошку в подвальное окно, а сам ездит по двору — углы обнюхивает.
Тут я вытащил карандаш и записную книжку, уселся на ступеньке и давай его рисовать.
Вышел мой приятель с лыжами, увидел, что я собаку рисую, и говорит:
— Рисуй его, рисуй, — это не простой пёс. Он из-за храбрости своей калекой стал.
— Как так? — спрашиваю.
Погладил мой приятель бульдога по складкам на загривке, конфету ему в зубы дал и говорит мне:
— Пойдём, я тебе по дороге всю историю расскажу. Замечательная история, ты прямо и не поверишь.
— Так вот, — сказал приятель, когда мы вышли за ворота, — слушай.
Зовут его Трой. По-нашему это значит — верный.
И правильно его так назвали.
Ушли мы как-то раз все на службу. У нас в квартире все служат: один учителем в школе, другой на почте телеграфистом, жёны тоже служат, а дети учатся. Ну вот, ушли мы все, а Трой один остался — квартиру сторожить.
Выследил какой-то вор-ворище, что пустая у нас осталась квартира, вывернул замок из двери и давай у нас хозяйничать.
У него с собой мешок был громадный. Хватает он всё, что попало, и суёт в мешок, хватает и суёт. Ружьё моё в мешок попало, сапоги новые, учительские часы, бинокль Цейса, валенки ребячьи.
Штук шесть пиджаков, да френчей, да курток всяких он на себя натянул: в мешке уже места, видно, не было.
А Трой лежит у печки, молчит — вор его не видит.
Такая уж у Троя привычка: впустить он кого угодно впустит, а вот выпустить — так нет.
Ну вот, обобрал вор всех нас дочиста. Самое дорогое, самое лучшее взял. Уходить ему пора. Сунулся он к двери...
А в дверях Трой стоит.
Стоит и молчит.
А морда у Троя — видал какая?
А груд ища-то!
Стоит Трой, насупился, глаза кровью налились, и клык изо рта торчит.
Вор так и прирос к полу. Попробуй уйди!
А Трой ощерился, избочился и боком стал наступать.
Тихонько подступает. Он всегда так врага запугивает — собаку ли, человека ли.
Ворюга, видно, от страха, совсем обалдел, метаться на
чал без толку, а Трой на спину ему прыгнул и все шесть пиджаков на нём разом прокусил.
Ты знаешь, как бульдоги мёртвой хваткой хватают?
Глаза закроют, челюсти захлопнут, как на замок, да так и не разожмут зубов, хоть убей их тут.
Мечется вор, об стены спиной трётся. Цветы в горшках, вазочки, книги с полок сбрасывает. Ничего не помогает. Висит на нём Трой, как гиря какая.
Ну, догадался наконец вор, вывернулся он как-то из своих шести пиджаков и весь этот куль вместе с бульдогом раз за окно!
Это с четвёртого-то этажа!
Полетел бульдог головой вниз во двор.
Жижа в стороны брызнула, картошка гнилая, головы селёдочные, дрянь всякая.
Угодил Трой со всеми нашими пиджаками прямо в помойную яму. До краёв была завалена в этот день наша помойка.
Ведь вот какое счастье! Если бы о камни он брякнулся — все бы косточки переломал и не пикнул бы. Сразу бы ему смерть.
А тут будто кто ему нарочно помойку подставил — всё же помягче падать.
Вынырнул Трой из помойки, выкарабкался — будто целый совсем. И подумай только, успел он ещё вора на лестнице перехватить.
Опять в него вцепился, в ногу на этот раз.
Тут сам вор себя выдал, заорал, завыл.
Сбежались на вой жильцы со всех квартир, и с третьего, и с пятого, и с шестого этажа, со всей чёрной лестницы.
— Собаку держите. О-о-ой! Сам в милицию пойду. Оторвите только чёрта окаянного.
Легко сказать — оторвите.
Два человека тянули бульдога, а он только хвостиком- обрубком помахивал и ещё сильнее челюсти зажимал.
Принесли жильцы из первого этажа кочергу, просунули Трою между зубов. Только таким манером и разжали ему челюсти.
Вышел вор на улицу — бледный, всклокоченный. Трясётся весь, за милиционера держится.
— Ну и собачка, — говорит. — Ну и собачка!
Увели вора в милицию. Там он и рассказал, как дело было.
Прихожу я вечером со службы. Вижу, в дверях замок выворочен. В квартире мешок с добром нашим валяется.
А в уголке, на своём месте, Трой лежит. Весь грязный, вонючий.
Евгений Иванович Чарушин (1901-1965) стал известен прежде всего как талантливый художник – анималист. Любовь и теплота, с которыми он изображал животных, принесли ему поистине мировое признание. Однако не только умение реалистично отобразить на холсте окружающий мир прославило его, но и безусловный писательский талант. Рассказы Евгения Чарушина отличаются детской непосредственностью и свежим взглядом. Простыми и яркими образами он доносит до юных читателей волшебный мир птиц и зверей. Талант Чарушина своими корнями уходит далеко в детство. С первых лет жизни писатель много времени проводил с охотниками, умельцами-кустарями, лесниками. Мама писателя, Любовь Александровна, привила сыну горячую любовь к природному миру. Вместе с ней он работал в саду, ухаживал за животными. |
Мальчик Женя не умел говорить букву «р». Читать...
Выпал первый снег, и всё кругом стало белым. Деревья белые, земля белая, и крыши, и крыльцо, и ступеньки на крыльце - всё покрылось снегом. Читать...
В прошлом году я всю зиму жил на Камчатке. А ведь это самый край нашей Родины. Там я и весну встречал. Интересно начинается камчатская весна, не по-нашему. Читать...
Охотники убили трёх медведиц и три выводка медвежат продали в зоопарк. Читать...
Есть такая деревня, называется Малые Сосны. Малые не потому, что сосны в лесу невелики, а потому, что ближняя деревня зовётся Большие Сосны. В отличие, значит, от той. Читать...
У Шарика шуба густая, тёплая, - он всю зиму по морозу бегает. Читать...
У нас в клетке жила ручная перепёлка. Такая маленькая дикая курочка. Вся коричневая, в светлых полосках. Читать...
Однажды на даче ко мне прибежал Никита и кричит... Читать...
Я давно приметил в лесу одну полянку с рыжиками. Они там в траве рассыпаны, как жёлтенькие пуговки. Читать...
Сговорились мы с приятелем побегать на лыжах. Зашёл я за ним утром. Он в большом доме живёт - на улице Пестеля. Читать...
Хорошо и привольно на Волге-реке! Читать...
Однажды лесник расчищал в лесу просеку и высмотрел лисью нору. Читать...
Жил в лесу волчишко с матерью. Читать...
Томка не любит, когда над ним смеются, - обидится, отвернётся. Читать...
Пошёл Никита с папой гулять. Гулял он, гулял и вдруг слышит - кто-то чирикает... Читать...
Когда Тюпа очень удивится или увидит непонятное и интересное, он двигает губами и тюпает: «Тюп-тюп-тюп-тюп...» Читать...
Тюпу побили. Это Непунька, Тюпкина мамка, его отшлёпала. Сейчас ей не до него. Читать...
Видит Тюпа, недалеко от него сидит воробей и песни поёт-чирикает...
Ребячий восторг, который Чарушин на протяжении всей жизни испытывал перед природой, он передал в своих рассказах. «Что за зверь?», «Медведь-рыбак», «Перепёлка» - эти и многие другие произведения помогают воспитать в детях чувство сострадания, любви к природе и ответственности в отношениях с окружающим миром.
С первых лет жизни рассказы Евгения Чарушина сопровождают детей в чудесном путешествии в страну под названием Природа. Увлекательные тексты, сопровождаемые талантливыми иллюстрациями, пробуждают в юных читателях яркие чувства.
