Главная › Психология › Произведения федина. Федин К

Произведения федина. Федин К

Федин Константин Александрович
Родился: 12 (24) февраля 1892 года.
Умер: 15 июля 1977 года.

Биография

Константин Александрович Федин (12 (24) февраля 1892, Саратов - 15 июля 1977, Москва) - русский советский писатель, первый секретарь (1959-1971) и председатель правления (1971-1977) Союза писателей СССР. Герой Социалистического Труда (1967).

Ранние годы

Родился 12 (24 февраля) 1892 года в Саратове в семье владельца писчебумажного магазина. С детства был увлечён писательством. Не желая идти «в коммерсанты», не раз убегал из дома. В 1911 году всё же поступил в Московский коммерческий институт. В 1914 году был направлен в Германию для усовершенствования немецкого языка. Начало Первой мировой войны (1914-1918) застало и задержало Федина в Германии. В качестве гражданского пленного имел возможность жить и работать в разных городах страны, был на разных работах, в том числе актёром.

Вернувшись в Россию в конце 1918 года, Федин попал в город Сызрань Симбирской губернии. В феврале 1919 года организовал и редактировал литературно-художественный журнал «Отклики», сотрудничал в газетах: «Известия Сызранских Советов», «Алый путь», «Сызранский коммунар». В Сызрани написал свои первые рассказы: «Счастье» и «Дядя Кисель». Последний был премирован в Москве на конкурсе «РОСТА» и привлёк внимание А. М. Горького.

В Сызрани писатель почерпнул обширный материал для последующего творчества. В романе «Города и годы» черты старой Сызрани показаны в изображённом уездном городе Семидоле. Написанный в 1921 году рассказ «Сад» также навеян сызранскими впечатлениями. События романа «Необыкновенное лето» разворачиваются на Волге в 1919 году. «Восемь месяцев сызранской жизни заняли большое место в моей писательской судьбе», - так впоследствии отозвался Федин о пребывании в Симбирской губернии.

С 1921 года участник литературной группы «Серапионовы братья». Заграничные впечатления и поиски «Серапионов» в области «сюжетонаполнения» во многом определили характер первого и наиболее известного романа Федина «Города и годы» (1922-24) - актуального для своего времени высказывания на тему «Интеллигент и революция». Федин продолжал жить в Ленинграде (проспект Володарского, 33) до 1937 года, потом переехал в Москву.

В 1927 году принял участие в коллективном романе «Большие пожары», публиковавшемся в журнале «Огонёк».

Во время Великой отечественной войны, будучи в эвакуации в городе Чистополь, он в комнате Пастернака, как-то заявил в присутствии нескольких человек: «Что вы говорите о будущем нашей литературы? Нет у нас никакого будущего! Для меня этот вопрос давно решен с приходом большевиков». На его примере решили проучить остальных, вызвали в Политбюро – несмотря на то, что идет война! – однако ругали не за эти слова, а за воспоминания о Горьком – совершенно невиннейшие, которые были написаны в Чистополе. Он находился в ужасном состоянии долгое время. Когда его жена Дора Сергеевна прибежала к Фадееву: «Что вы с ним сделали?», он ответил: «Да пусть не болтает что попало. В Чистополе наговорил черт знает что – вот это и аукнулось спустя два года». И он посоветовал Доре Сергеевне взять мужа в охапку и заставить писать то, что надо. После этого Федин написал трилогию «Первые радости», «Необыкновенное лето» и «Костер» – не самое его лучшее, но за них он получил три сталинских премии и себя реабилитировал»

В 1933-35 годах Федин работает над романом «Похищение Европы» - первым в советской литературе политическим романом. В романе «Санаторий „Арктур“» (1940) использовал тему «Волшебной горы» Томаса Манна в пропагандистских целях, противопоставив «здоровый» СССР «гнилому» Западу.

В 1959 году избран главой Союза писателей. Закончил творческий путь классиком советской литературы (трилогия «Первые радости» (1945), «Необыкновенное лето» (1947) и «Костёр» (1961)).

В 1957 году К. А. Федин написал мемуарную книгу «Писатель, искусство, время». В начале 1940-х - «Горький среди нас», неоднократно переиздававшуюся вплоть до 1977 года. В 1958 году избран академиком АН СССР. Умер 15 июля 1977 года, похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 9).

Критика

Участвовал в травле Б. Л. Пастернака, резко выступил в Секретариате Союза Писателей против публикации романа Солженицына «Раковый корпус», а также подписал Письмо группы советских писателей в редакцию газеты «Правда» 31 августа 1973 года о Солженицыне и Сахарове.

многократно предал собственную серапионовскую юность, младшего товарища Лунца (чье «Избранное» при советской власти так и не пробил в печать), а также старшего друга Пастернака, на которого одно время молился. Его чрезвычайно гнилая роль в истории предсмертной травли Пастернака многократно описана, он не имел даже мужества выйти из дому в день его похорон (а сколько раз Пастернак его защищал во время разноса тех же «Братьев», как перехваливал, как тушил пожар на фединской даче в 1951 году!)
- Дмитрий Быков

Награды и звания

Герой Социалистического Труда (1967)
Сталинская премия первой степени (1949) - за романы «Первые радости» (1945) и «Необыкновенное лето» (1947-1948)
четыре ордена Ленина (1962, 1967)
орден Октябрьской Революции
два ордена Трудового Красного Знамени (1939, 1952)
медали, а также два ордена ГДР

Память

Именем Константина Федина названа одна из площадей Саратова, а также улицы в Москве (Северное Измайлово) и Чебоксарах, Чувашия.
Музей Константина Федина в Саратове
Памятник К. А. Федину в Саратове. Скульпторы Кибальников А.П., Протков В. Н. ; архитектор Менякин Ю. И..

(85 лет)

Константи́н Алекса́ндрович Фе́дин (12 (24) февраля 1892, Саратов - 15 июля 1977, Москва) - русский советский писатель и журналист, специальный корреспондент. Первый секретарь (1959-1971) и председатель правления (1971-1977) Союза писателей СССР . Член АН СССР и Восточно-германской академии искусств (1958). Герой Социалистического Труда (1967).

Биография и творчество

Первые публикации относятся к 1913 году – сатирические «мелочи» в «Новом сатириконе». Весной 1914 года, окончив 3-й курс, уезжает в Германию для совершенствования в немецком языке, где его застала Первая мировая война ( -). До 1918 года живёт в Германии на положении гражданского пленного, работает актёром в городских театрах Циттау и Герлица. В сентябре 1918 года возвращается в Москву, служит в Наркомпросе. В 1919 году живёт в Сызрани, работает секретарём городского исполкома, редактирует газету «Сызранский коммунар» и журнал «Отклики». В октябре 1919 года мобилизован и направлен в Петроград в политотдел Отдельной Башкирской кавалерийской дивизии, где служил до перевода в редакцию газеты 7-й армии «Боевая правда»; вступает в ряды РКП(б). Печатается в «Петроградской правде».

Весной 1921 года Федин входит в содружество «Серапионовы братья»; назначается ответственным секретарем, а вскоре и членом редколлегии журнала «Книга и революция». В этом же году Федин выходит из партии, объяснив это необходимостью «все силы отдать писательству». 1921–1922 гг. - секретарь редакции Государственного издательства в Петрограде; член правления писательской артели «Круг» и кооперативного издательства «Круг» (1923–1929); ответственный секретарь журнала «Звезда» (1924–1926); председатель правления «Издательства писателей в Ленинграде» (1928–1934). В 1920е годы Фединым написаны повести «Анна Тимофевна» (1921–1922), «Наровчатская хроника» (1924–1925), « Мужики» (1926), «Трансвааль» (1925–1926), «Старик» (1928–1929), ряд рассказов. За рассказ «Сад» (1921) Федин получил первую премию на конкурсе «Дома литераторов» в Петрограде.

В эти же годы им написаны два его лучших романа: «Города и годы», в котором отразились впечатления о жизни в Германии в годы Первой мировой войны и опыт гражданской войны в России и «Братья» – роман о России революционной поры. Оба романа посвящены судьбам интеллигенции в революции и были с воодушевлением восприняты читателями как в России, так и за рубежом (с 1926 по 1929 гг. романы были изданы в переводах на немецкий, польский, чешский, испанский, французский языки). О «Братьях» Стефан Цвейг писал Федину 10 декабря 1928 года: «Вы обладаете тем, что так непонятно большинству в русских художниках (и чего я, к моему сожалению, совершенно лишён),- великолепной способностью изображать, с одной стороны, народное, совсем простое, человеческое, и одновременно создавать изысканные артистические фигуры, раскрывать духовные конфликты во всех их метафизических проявлениях» .

Заболев тяжёлой формой туберкулёза лёгких, с сентября 1931 по ноябрь 1932 года Федин лечится в Давосе (Швейцария), а затем в Санкт-Блазиене (Германия). В 1933–1934 гг. как член оргкомитета Федин участвует в подготовке Первого Всесоюзного съезда писателей. До 1937 года Федин продолжал жить в Ленинграде (Литейный проспект 33), потом переехал в Москву. В 1933-35 годах работает над романом «Похищение Европы» - первым в советской литературе политическим романом. Роман «Санаторий „Арктур“» (1940), написанный по впечатлениям от пребывания в санатории для туберкулёзных больных в Давосе, тематически перекликается с «Волшебной горой» Томаса Манна. Выздоровление героя – советского подданного на фоне находящегося под гнётом экономического кризиса Запада накануне прихода к власти фашистов символизирует преимущества советского строя.

В годы войны, с октября 1941 по январь 1943 год, живёт с семьёй в эвакуации в городе Чистополь. В ноябре 1945 – феврале 1946 года - специальный корреспондент газеты «Известия» на Нюрнбергском процессе. В годы войны им написаны три цикла очерков по впечатлениям от поездок на прифронтовые и освобождённые от оккупации области, а также книга воспоминаний «Горький среди нас» о литературной жизни Петрограда начала 1920-х годов, о группе «Серапионовы братья» и роли, которую играл Горький в судьбах начинающих писателей. Книга неоднократно подвергалась жёстокой официальной критике за искажение образа Горького и в полном объёме была напечатана лишь в 1967 году. К.И. Чуковский писал об этой книге «Словом, как ни смотри, с какой стороны ни подойди, это вершинная книга из всех современных мемуарных. Книга классическая. И я рад, что она избавлена от прежних увечий» .

С 1947 по 1955 гг. Федин - руководитель секции прозы, а затем председатель правления (1955–1959) Московского отделения Союза писателей СССР . Первый секретарь (1959–1971) и председатель правления (1971–1977) СП СССР.

В 1958 году Федин был избран академиком АН СССР по Отделению литературы и языка. Начиная с 1943 года работает над трилогией «Первые радости» (1943–1945), «Необыкновенное лето» (1945–1948), «Костёр» (начат в 1949; вторая книга осталась незаконченной). В 1957 году вышел сборник «Писатель, искусство, время» (1957), включивший в себя публицистические статьи о писательском труде и очерки о писателях классиках и современниках. Об этой книге Борис Пастернак писал Федину: «Я с большим опозданием начал читать твою книгу, и спешу сказать тебе о восторге, охватившем меня с первых страниц… Также хороши как Пушкин, почти все «Вечные спутники». Неожиданно хороша статья об Эренбурге, в том же почти уровне. О Блоке и Зощенке – с какими-то препятствиями, без такого сквозного, победоносного бушевания…» .

Первая жена - Дора Сергеевна Александер, работала машинисткой в частном издательстве Гржебина (умерла в 1953 году). Дочь - Нина Константиновна (родилась в 1922).

Вторая (гражданская) жена - Ольга Викторовна Михайлова (1905 - 1992).

Фото

Награды и звания

Герой Социалистического Труда (23.02.1967)
четыре ордена Ленина (23.02.1962; 23.02.1967; 23.02.1972; 17.09.1975)
орден Октябрьской Революции (02.07.1971)
два ордена Трудового Красного Знамени (31.01.1939; 25.02.1952)
медали
два ордена ГДР
Сталинская премия первой степени () - за романы «Первые радости» (1945) и «Необыкновенное лето» (1947-1948)

Память

Именем Константина Федина названа одна из площадей Саратова, а также улицы в Москве (Северное Измайлово) и Чебоксарах, Чувашия .
Памятник К. А. Федину в Саратове. Скульпторы Кибальников А. П. , Протков В. Н.; архитектор Менякин Ю. И. .
Саратовский государственный педагогический институт имени К. А. Федина.

Киновоплощения

- Фурцева - Анатолий Яббаров

Примечания

идентификатор BNF : платформа открытых данных - 2011.
- Федин К. Анна Тимофеевна. Берлин, 1923.
- Федин К. Пустырь. М., Круг. 1923.
- Федин К. Города и годы. Л., ГИЗ, 1924
- Федин К. Наровчатская хроника. Харьков, Пролетарий, 1926.
- Федин К. Братья. Берлин, Петрополис, 1928
- Федин К. А. Сочинени\ в 6-ти тт. - М., Гослитиздат, 1952-1954
- Федин К. А. Собрание сочинений. В 9 тт. - М., Гослитиздат, 1959-1962.
- Федин К. А. Собрание сочинений. В 10 тт. - М., Художественная литература, 1969-1973.
- Федин К. А. Собрание сочинений. В 12 тт. - М., Художественная литература, 1982-1986.
- Федин К. А. Избранные произведения. В 3 тт. М., 2009.
- « Константин Федин и его современники. Из литературного наследия 20 века.» Книга 1. М.: ИМЛИ им А.М.Горького, Государственный музей К.А.Федина., 2016., 678 с.
- «Свела нас Россия» : переписка К. А. Федина и И. С. Соколова-Микитова, 1922-1974. Под ред. И. Э. Кабановой, И. В. Ткачевой; Гос. музей К. А. Федина. - М., 2008.
Книги о Федине
- Брайнина Б. Я. По законам красоты: О трилогии К. Федина и о героях необыкновенного времени. - М., 1968.
- Брайнина Б. Я. Федин и Запад: Книги. Встречи. Воспоминания. - М., 1983.
- Бугаенко П. А. Константин Федин: Личность, творчество. - Саратов, 1980.
- Бугаенко П. А. Романическая трилогия: «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер» К. А. Федина Учеб. пособие для пед. ин-тов. - М., 1981.
- Воспоминания о Константине Федине. Составитель Н. К. Федина. - М., 1988.
- Ерощева Ф. Ф. Романы Константина Федина о революции. - Краснодар, 1967.
- Заградка М. О художественном стиле романов Константина Федина. - Прага, 1962.
- Кузнецов М. М. Романы Константина Федина. - М., 1980.
- Левинсон З. И. Романы Константина Федина. - Тула, 1988.
- Оклянский Ю. М. Константин Федин. - М., 1986 (серия «Жизнь замечательных людей»).
- Оклянский Ю. М. Загадки советской литературы от Сталина до Брежнева. М. Вече. 2015. 382 с.
- Орлов И. М. Правофланговый солдат первой роты: К. Федин на Брянском фронте. - М., 1984.
- Проблемы развития советской литературы: Проблематика и поэтика творчества К. Федина. Межвуз. науч. сб. Отв. ред. П. А. Бугаенко, В. А. Ковалев. - Саратов, 1981.
- Старков А. Ступени мастерства: Очерк творчества К. А. Федина. - М., 1985.
- Старков А. Трилогия Константина Федина: «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер». - М., 1989.
- Творчество Константина Федина. Статьи. Сообщения. Документальные материалы. Встречи с Фединым. Библиография. М.: АН СССР, Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького, 1966.
- Фединские чтения. Константин Федин и его современники. - Саратов, Гос. музей К. А. Федина. Вып. 1-5.
- Шеншин В. К. Традиции Ф. М. Достоевского и советский роман 1920-х годов: К. Федин, Ю. Олеша, Л. Леонов. - Красноярск, 1988.

Федин, Константин Александрович - Константин Александрович Федин. ФЕДИН Константин Александрович (1892 1977), русский писатель, общественный деятель. Принадлежал к “Серапионовым братьям”. В романах (“Города и годы”, 1924; “Братья”, 1927 28; трилогия “Первые радости”, 1945,… … Иллюстрированный энциклопедический словарь

Русский советский писатель, академик АН СССР (1958), Герой Социалистического Труда (1967). Член корреспондент Германской академии искусств (1958). Родился в мещанской семье. Детство и юность провёл… … Большая советская энциклопедия

Федин Константин Александрович - (18921977), писатель, академик АН СССР (1958), Герой Социалистического Труда (1967). В 192137 жил в Петрограде (Ленинграде), входил в группу «Серапионовы братья», сотрудничал в петроградской прессе. Петроград эпохи Гражданской войны и … Энциклопедический справочник «Санкт-Петербург»

- (1892 1977) русский писатель, академик АН СССР (1958), Герой Социалистического Труда (1967). Принадлежал к Серапионовым братьям. Романы, в т. ч. Города и годы (1924), Братья (1927 28); трилогия Первые радости (1945), Необыкновенное лето (1947… … Большой Энциклопедический словарь

- (1892 1977), писатель, академик АН СССР (1958), Герой Социалистического Труда (1967). В 1921 37 жил в Петрограде (Ленинграде), входил в группу «Серапионовы братья», сотрудничал в петроградской прессе. Петроград эпохи Гражданской войны и… … Санкт-Петербург (энциклопедия)

- (1892 1977), русский писатель, академик АН СССР (1958), Герой Социалистического Труда (1967). Принадлежал к «Серапионовым братьям». Романы, в том числе «Города и годы» (1924), «Братья» (1927 28); в трилогии «Первые радости» (1945),… … Энциклопедический словарь

Советский писатель. Род. в Саратове. Отец из крестьян, впоследствии был торговцем. Федин окончил коммерческое училище в Козлове. С 1911 по 1914 учился в Московском коммерческом ин те. С 1914 по 1918 гражданский пленный в Германии. С 1918… … Большая биографическая энциклопедия

ФЕДИН Константин Александрович - (18921977), русский советский писатель, акад. АН СССР (1958), Герой Соц. Труда (1967). 1 й секр. (195971) и пред. правления (197177) СП СССР. Ром. «Городаи годы» (1924), «Братья» (192728), «Похищение Европы» (кн. 12 … Литературный энциклопедический словарь

Константин Федин Памятник Федину в Саратове Имя при рождении: Константин Александрович Федин Дата рождения: 24 февраля 1892 Место рождения: Саратов, Российская империя Дата смерти: 15 июля 1977 … Википедия

Книги

Константин Федин , Б. Брайнина. Москва, 1953 год. Государственное издательство Художественное литературы. С фотографиями. Издательский…
Первые радости , К. Федин. Константин Александрович Федин - автор книг, вошедших в золотой фонд советской литературы. Роман…

Автобиография

Все мое детство, от рождения в 1892 году, и ранняя юность, до 1908 года, протекали в Саратове, который у нас в семье влюблено, называли «столицей Поволжья». Сейчас я как будто ярче прежнего вспоминаю свою родительскую семью то в одной, то в другой крошечной квартирке и детские впечатления от Волги с ее неповоротливыми пароходами, бесконечными вереницами плотов, просмоленными рыбачьими дощаниками и окрестными фруктовыми садами деревень. Отсюда пошли мои первые представления о русской земле - как о Мире, о русском народе, как о Человеке. Здесь складывались начальные понятия о прекрасном - из картинной галереи Радищевского музея, где было много отличных русских мастеров и западных художников - барбизонцев, собранных известным Боголюбовым; из школьных спектаклей, в которых участвовал и я; из драматических и оперных театров; из уроков на скрипке, которые мучили меня и одно время совсем охладили к музыке.
Я начал себя помнить с четырех лет. Мы жили тогда на плац-параде - большой пыльной площади, где в длину приземистых артиллерийских конюшен стояли зеленые батарейные орудия, издалека направленные дулами на наш деревянный «флигерь» в три окошка.
Отлично вижу прохаживающегося перед пушками солдата при шашке наголо и крупных короткохвостых коней, которых гоняют на корде в облаке пыли.
Раз вечером вся площадь осветилась прыгающими языками огней в черном дыму: жгли вонючие керосиновые плошки, и люди бродили вокруг, вдыхая чад и копоть. Это была городская иллюминация, устроенная для «гулянья» в тот день, когда в Москве Николай II «отпраздновал» свое коронование трагической Ходынкой, так много сказавшей о царе русскому народу. Начиная с этих плошек, я припоминаю все больше подробностей детской жизни.
В 1899 году я пошел в начальное училище, где одним из учителей был дядя моей матери, Семен Иванович Машков, у которого она провела девичьи годы перед замужеством. Дом Машкова был очень близок нашей семье, но отличался от нее, прежде всего тем, что стоял гораздо выше по культуре. Здесь велись самые горячие разговоры взрослых, какие мне доводилось тогда слышать, читались газеты, чего я в ту пору совсем не видел дома, собирались учителя, студенты (студентов тоже не бывало у нас), и почти всегда мой отец исступленно спорил при таких встречах, ссорился и уходил домой. Жизнь Машкова представлялась мне очень стройной, ясной, внушала что-то поэтичное, и это чувство укреплялось моей матерью, относившейся к своему дяде с обожанием.
Семи лет я начал учиться игре на скрипке. С перерывами эта школа продолжалась, кажется, до 1906 года, когда я решил серьезно заняться музыкой, поступил в консерваторию, но вдруг возненавидел занятия в ней и перестал играть. Спустя двадцать лет, рассказывая о Никите Кареве в романе «Братья», я вспоминал о ранней своей любви и о ненависти к скрипке.
В 1901 году я поступил в коммерческое училище. Память об учении в нем сохранила мало хорошего. Но в его стенах я испытал с товарищами переживания, которые принесены были русско-японской войной, и особенно революцией. Открывался впервые волнующий реальный мир над пределами наших ребяческих фантазий, над уроками и учебниками.
Мир этот был связан для меня с самым ранним впечатлением больших уличных событий, которые я нечаянно наблюдал,- с разгоном демонстрации протеста против казни студента Балмашева в 1902 году, убившего министра внутренних дел Сипягина. Осенью 1905 года мне еще не исполнилось четырнадцати лет, но я был охвачен общим возбуждением; вместе со всем классом участвовал в ученической «забастовке», ходил с товарищами в 1-ю гимназию (где с лишним полвека назад преподавал Чернышевский) - «снимать» с занятий гимназистов, убегал дворами от оцепивших гимназию казаков.
Отец смотрел на мое поведение как на опасное озорство, и внушительно призвал меня к послушанию. Однако в это время у меня появился первый шанс в самообороне от отцовских назиданий: он сам не переставал возмущаться погромами, черносотенством. Когда в доме губернатора Столыпина был убит жестокий «усмиритель» саратовских крестьян генерал Сахаров, отец обошел событие суровым молчанием,- «устои», в которых держал он семью, не позволяли ему одобрить террористический акт, но казней и бесчеловечности усмирения крестьян он тоже не мог простить.
Моя мать, Анна Павловна, урожденная Алякринская, дочь народного учителя, воспитанная своим дедом-священником в глуши Пензенской губернии, внесла в дом уклад русских духовных семей. Отец, Александр Ерофеевич, был сыном крепостного крестьянина, родом тоже пензяк, учился торговле, служил «мальчиком», затем приказчиком у купцов и впоследствии стал торговцем-писчебумажником. Он был самоучкой, до женитьбы пробовал писать стихи и всю жизнь имел слабость к немудрящей рифме, собирал религиозные книги, любил церковность и в этом смысле жил в полном согласии с матерью, хотя характеры их были резко различны.
Быт был строгий, заведенный отцом раз навсегда, как календарь. Во всем ощущалось принуждение. К пятнадцати годам дом показался мне невыносимым гнетом, я стал очень худо учиться и в декабре 1907 года бежал в Москву, заложив в ломбарде свою скрипку.
Один мой школьный товарищ, учившийся живописи и когда-то заразивший меня тягой к малеванию маслом, приютил меня в своем подвале, на Кисловке, и мы вместе мечтали, что я тоже буду художником, а пока я служил ему натурой, стоя посередине мрачной комнаты в позе Бонапарта. Вскоре отец разыскал меня и мирно увез домой, взяв с меня обещание, работать в его магазине. Летом 1908 года я сделал еще попытку бегства - на лодке вниз по Волге, но не довел отчаянного предприятия до конца, вернулся домой и вскоре настоял на том, чтобы продолжать образование. Мать оказалась мне в этом доброй опорой, чем была всю свою не очень легкую жизнь. Думаю, что только благодаря ее чуткой воле я не сбился с пути.
Три следующих года были лучшими в моей юности - старшие классы коммерческого училища в Козлове (Мичуринске). Я жил теперь один, в обстановке, не тяготившей меня воспоминаниями о Саратове, где все смущало мою совесть - побеги, прерванное ученье, и отошедшие от меня товарищи, и работа в магазине.
Я многим обязан козловским педагогам, особенно словесникам, как тогда называли преподавателей русской литературы. Классные занятия выходили за рамки программ,- мы читали сборники «Знания», писали сочинения о русских «модернистах», об Ибсене, и это открывало нам взгляд на литературу как на цепь меняющихся в борьбе живых явлений, а не схоластический школьный «предмет». Новыми глазами я перечитал то, что прежде меня оставляло равнодушным, и скоро нашел в книгах ни с чем не сравнимую отраду.
Здесь, в Козлове, я и начал мечтать о писательской работе.
В 1911 году я поступил на экономическое отделение Московского коммерческого института. Студенческие годы заполнены были уже созревшим стремлением писать. Первый рассказ был сочинен еще летом 1910 года, в Уральске, где я гостил у сестры. Это было подражание Гоголю,- его «Шинель» оставалась надолго одним из глубочайших моих внутренних потрясений. Я понял, что это - подражание много позже, в зрелые годы, а когда писался рассказ, мне чудилось - я пою, как птица. Я отправил тогда эту птичью песню из Козлова в Петербург, в «Новый журнал для всех», и перенес первое, столь хорошо знакомое новичкам-сочинителям, горе: журнал возвратил мне рукопись без всякого ответа. Только в 1913 году и начале 1914 были напечатаны в петербургском «Новом сатириконе» Аркадия Аверченко мои «мелочи» и стихи,- до этого следовала неудача за неудачей.
Весной 1914 года я поехал в Германию с целью усовершенствоваться в немецком языке и поселился в Нюрнберге. В деревне Штейн, рядом с дворцом Фабера, я заработал первые пять марок - скрипичной игрой на крестьянской танцульке вместе со своим приятелем, народным учителем, который мне аккомпанировал на рояле. Больше мне скрипка никогда не пригодилась.
Я был застигнут в Баварии войной, пытался пробраться на родину, но по дороге, в Дрездене, меня задержали как гражданского пленного. Из Дрездена я вскоре был выслан.
Мне пришлось жить интернированным в Саксонии и Силезии почти до самой германской революции. Я давал уроки русского языка, служил хористом и актером в театрах Циттау и Гёрлица, продолжал писать и сочинил первый свой роман «Глушь», который впоследствии уничтожил. Литературные средства мои были переменчивыми, оставаясь наивными,- я пытался сочетать бытописание с психологизмом, увлекался, прежде всего, Достоевским, затем скандинавцами, особенно Стриндбергом и Бьернстерне-Бьернсоном, наконец - экспрессионистами с их ранним журналом «Die Aktion». По настроениям журнал был интернационален, позиция его приближалась к немецким спартаковцам, молодых представителей которых я встречал в Саксонии, а затем ближе узнал во время первого посещения Берлина, летом 1918 года, когда среди населения уже начинал сказываться протест против войны. Я был приглашен на службу в качестве переводчика в первое советское посольство в Германии, но немецкие власти, узнав об этом, поспешили включить меня в обменную партию пленных - после пятидесяти месяцев подневольного моего положения «враждебного иностранца».
Вернувшись осенью этого года в Москву, я проработал некоторое время в Народном комиссариате просвещения. Это было трудное время,- следы послевоенной разрухи были глубоки, голод давал себя знать слишком сурово. Вскоре мне представилась соблазнительная возможность работать хотя бы в провинциальной печати, и я поехал, в начале 1919 года, на Волгу, в Сызрань. Здесь, при отделе народного образования, мной был основан небольшой литературный журнал, где печаталась местная советская молодежь и некоторые «писатели из народа» (как именовались тогдашние последователи поэта Сурикова), присылавшие свои рукописи из Симбирска, Самары, Суздали, Твери и т. д. Я редактировал газету «Сызранский коммунар», работал секретарем городского исполкома, с жаром отдаваясь жизни, полной ломки, новшеств и мечтаний, которые, будучи «уездными» по масштабу, внутренне были для меня огромны, как революция.
Короткие месяцы работы в Сызрани оставили сильный отпечаток на всем моем жизненном пути. Кроме выучки газетчика, которому приходилось писать все - от передовых статей и фельетонов до театральных и книжных рецензий, или вести, наряду с городским репортажем, международный обзор,- революционные поволжские события 1919 года дали мне неиссякаемый материал для писательского труда. Перед тем почти пятилетие оторванный от родины и вынужденно замкнутый в себе, я очутился в мире общей борьбы за социалистическое будущее народа и быстро проходил свою начальную школу общественной жизни.
Осенью я был мобилизован на фронт и очутился в Петрограде - в самый разгар наступления Юденича. Сначала меня направили в Отдельную башкирскую кавалерийскую дивизию,- здесь я заведовал экспедицией, снабжая печатью четыре полка дивизии, сражавшихся на фронте. Потом я был переведен в редакцию газеты 7-й армии «Боевая правда», где и проработал помощником редактора до начала 1921 года.
Ленинград занял исключительное место во всем моем существовании. Воздействие его на сознание нельзя назвать иначе, как поэтическим. Традиции в области искусства и культуры труда, вековая романтика революционной борьбы, слава Октября и тот патриотический характер ленинградца, который известен повсюду,- все здесь создано для того, чтобы верить в жизнь и ценить ее дары. В Ленинграде я прожил, если не считать заграничных поездок, восемнадцать лет и глубоко дорожу тем, что мною почерпнуто в его революционной культуре.
В 1920 году я познакомился с Горьким. Нынче, когда прошло больше трех десятилетий с того памятного февральского дня, я могу сказать еще убежденнее, чем раньше, что факт этого знакомства с Горьким сделался громадным событием моей писательской жизни. Первая же встреча с ним положила начало сердечному общению, длившемуся до его смерти.
Живой Горький с его обаянием, его художническим и моральным авторитетом нередко бывал первым судьей моих рассказов и повестей. Его роль в формировании зарождавшейся советской литературы 20-х годов огромна, его участие в писательских судьбах часто определяло все дальнейшее развитие дарований и украшало путь молодого литератора.
Горький никогда не уставал пробуждать в писателе интерес к жизни, обращать его взор на действительность. Это воздействие его было благотворно и для большинства писателей из кружка «Серапионовы братья», к которому я принадлежал. Этот кружок был выразителем формалистических тенденций в буржуазной литературе, в первую пору остро и вредно сказавшихся на молодых писателях - «серапионах», вслед за «формальной школой» рассматривавших всякое литературное произведение не как отражение действительности с ее общественной борьбой, а только как «сумму стилевых приемов». Горьковское начало, служившее нравственной и эстетической опорой в те ранние годы моей работы, помогло мне и сохранило свое значение для меня на всю жизнь.
Вопросы искусства меня всегда волновали не только отвлеченно, но в жизненной практике: человек искусства, художник в обществе. Пока я пришел к пониманию искусства, сложившемуся у меня со временем, я много бродил по перепутьям, и эти перепутья - история становления писателя.
По-настоящему биография художника должна быть не описанием фактов его бытия, но объяснением того, как поняты им эти факты. Красочность фактов сама по себе недостаточна для жизнеописания,- для него нужен ясный взгляд на пережитые заблуждения. Но попытки увидеть себя со стороны трудно удаются, и чем объективнее хочет быть писатель, тем, очевидно, больше его автобиография должна перерастать в повествование.
Однако не сказать хотя бы бегло о своих заблуждениях в вопросе, который занимал исключительное место в моей литературной работе, я не могу. Я долго жил с ошибочными представлениями о «специфическом» в искусстве, и две из моих ошибок должны были существенно мешать и мешали работе.
Я думал, что между отражением в литературе действительности и «чистым вымыслом», фантазией писателя существует коллизия. На самом деле такой коллизии в искусстве реалиста нет. Горький очень точно писал мне в одном из писем, что художественный образ вовсе не является «чистым вымыслом», что он - «...именно та подлинная реальность, которую создает лишь искусство, та «вытяжка» из действительности, тот ее сгусток, который получается в результате таинственной работы воображения художника». По слову Горького, черты героя, встреченные в тысячах людей,- «пыль впечатлений», слежавшаяся в камень, превращается художником в то, что я назвал «чистым вымыслом».
Отражение действительности в образе не находится в столкновении с фантазией художника. Правда образа обусловливается тем, насколько фантазия гармонирует с действительностью, способствует ее отражению.
Умозрительно понять это, может быть, совсем не сложно. Но ухватить чувственно, писательским опытом - как в произведении сделать органичным образ, возникающий из наблюдений реальной жизни и одновременно по зову фантазии,- это было трудно.
Другой ошибкой было мое представление (возможно, не всегда осознаваемое), что задача писателя состоит в выработке раз навсегда определенных качеств. Между тем качества писательского искусства беспрерывно видоизменяются в связи с общественным развитием классов и нации в целом, с движением истории и в зависимости от материала, которого художник касается.
Противоречие, в котором шли мои уже многолетние поиски, заключалось в следующем. С одной стороны, во мне жило предубеждение, что существуют раз навсегда созданные искусством формы. С другой - я легко отвергал эти формы, как мертвые. Задача же состояла в том, чтобы конкретно (то есть применительно к своей работе) увидеть формы в их развитии и признать их нераздельными с общественным содержанием искусства.
Эти и многие иные поиски нужных писателю решений Горький облегчал мне со всею щедростью своей великой души.
В течение шести лет, с конца 1919 года, я был тесно связан с ленинградской журналистикой, печатал статьи, фельетоны, рассказы, редактировал (1921-1924) критико-библиографический журнал «Книга и революция». Рассказы мои, опубликованные в газетах того времени, гораздо больше отражали впечатления действительности - войну и революцию,- чем первый мой сборник, вышедший в 1923 году.
На этой книге («Пустырь») сказались все тормозы, замедлившие мой рост,- за мной все еще тянулся накопленный до войны старый материал, не переработанный воображением, не воплощенный в меру сил, какими я обладал. Надо было сделать большое усилие, чтобы, наконец, от него освободиться. «Пустырем» я ставил точку на своих несбывшихся ожиданиях со времени первого рассказа, возвращенного мне редакцией, до первого романа, уничтоженного мной самим.
С 1922 до 1924 года я писал роман «Города и годы». Всем своим строем он как бы выразил пройденный мною путь: по существу это было образным осмысливанием переживаний мировой войны, вынесенных из германского плена, и жизненного опыта, которым щедро наделяла революция. Форма романа (особенно его композиция) явилась отражением тогдашней литературной борьбы за новшества. Собранные мною в плену газетные вырезки и по виду ничтожные документы германского военного быта выполнили свою службу, помогая воссоздавать картину пресловутого прусского филистерства, национальной нетерпимости, опьянения кровью и, наконец, жестокого разочарования немцев после разгрома и бегства Вильгельма. С приходом к власти Гитлера немецкий перевод этого романа был сожжен в Германии вместе с другими книгами, разоблачавшими первую мировую войну.
В 1923-1926 годах я подолгу живал в лесных глубоких заповедниках старого быта Смоленского края, где лишь медленно назревали события, которым предстояло вырасти до размеров социального переворота, во всем крестьянстве спустя два-три года. Сборник повестей и рассказов «Трансвааль» остался памятью этого периода моей жизни.
Еще не один раз мне довелось наблюдать Западную Европу. В 1928 году, окончив роман «Братья», я совершил большую поездку в Норвегию, Голландию, Данию, Германию в период наивысшей «стабилизации» и видел Запад веселящимся, закрывшим глаза на горе мира.
Спустя три года, тяжело больным, я поехал в Швейцарию. Горький, как уже было однажды в Петрограде, во время моей болезни в 1921 году, снова с необычайным участием вступился в мою судьбу и помог мне провести необходимое длительное лечение. Его неустанной инициативе я обязан был на этот раз знакомством с великим французом Роменом Ролланом, который пригласил меня к себе в Вильнёв, на Женевское озеро, когда я достаточно поправился, весной 1932 года. Встречи с ним и дальнейшее общение показали мне в его лице европейца искренне общественного темперамента и непреклонной силы сердца, я бы сказал: европейца будущего. Стефан Цвейг в письме ко мне назвал Роллана «оком Европы». И, правда, никто другой из писателей не видел с такой болью трагедию, навстречу которой стремительно мчался Запад.
В это время всеобщий кризис был единственной темой Европы. Можно сказать, Запад носил траур и любой ценой готов был сорвать его с себя. Цену эту предложил ему немецкий фашизм. В конце 1932 года в Германии я был свидетелем последних догитлеровских выборов, предвещавших мрак. А когда я снова отправился в путешествие - в 1933-1934 годах - и проехал по городам Италии и Франции, официальный чванный Рим справлял десятилетие господства Муссолини; а в Париже вышли с погромом на улицу «Огненные кресты».
Поездки на Запад конца 20-х и начала 30-х годов дали толчок и материал к написанию двух романов: «Похищение Европы» (первая книга- 1933, вторая книга-1935) и «Санаторий Арктур» (1940). В первом мне хотелось показать Западную Европу в ее противоречиях с новым миром, который бурно строился на Востоке, в Советском Союзе. Во втором я даю картину западной жизни, подавленной испытаниями этих лет.
Я отошел сейчас в прозе от западной темы, но надеюсь к ней вернуться, чтобы восполнить известную недосказанность в моих прежних романах введением образа, возникшего во мне как плод знакомства с Роменом Ролланом. Многое открывается воображению, когда встречаешь, то при свете солнца, то в ночной тьме или унылых сумерках, писателей столь разных, как Ромен Роллан и Мартин Андерсен Нексе, либо как Герберт Уэлс, Леонард Франк или хотя бы Ганс Фаллада. Взгляды их свидетельствуют о великих противоречиях Запада, выражают его трагическую многоликость.
Во время Великой Отечественной войны с Германией я побывал во фронтовых городах и селах родины, сражавшейся против врага. Видел Орел и многие орловские старорусские городки, исчезнувшие с лица земли. Видел Ленинград, живущий после девятисотдневной осады, как чудо, как бессмертное украшение нашей культуры. Видел руины памятников петербургской истории - кольцо былых дворцов вокруг Ленинграда. Видел псковские пушкинские памятные места - изгаженные нацистскими блиндажами село Михайловское, Тригорское, городище Вороничи и Пушкинские Горы с могилой поэта. О многом заставила подумать русского человека Западная Европа за годы второй мировой войны.
И как ответом на эти чувства явилась новая моя поездка за границу в 1945-1946 годах в Германию, на процесс виновников войны в Нюрнберге.
Странное стечение обстоятельств привело меня, больше, нежели через три десятилетия, в ту самую деревушку Штейн, в тот самый отельчик около замка Фабера, где перед первой мировой войной я играл на скрипке. В Нюрнберге в куче щебня уцелела сводчатая дверь, из которой я бежал, надеясь покинуть Германию, в 1914 году. Отсюда началось мое познание Запада. Здесь я сейчас лицезрел плоды «европейской мудрости». С юных лет слышал я вопли о «спасении» Европы. Семь недель кряду смотрел на нюрнбергский паноптикум новейших и самых радикальных «спасителей» Европы, и то, что говорил международный трибунал об этих духах подземелья за барьером скамьи подсудимых, вселяло в меня некоторую надежду, что, может быть, Европа и правда будет спасена.
Три цикла публицистических очерков были написаны за это тяжкое для родной земли и незабвенное по народной героике время - слишком слабая дань писателя своей стране в годину ее жертвенной борьбы с врагом. И я не перестаю надеяться, что мне в своей прозе удастся полнее воплотить человека, рожденного историей Великой Отечественной войны.
В годы этой войны я начал работать над очень давно задуманной трилогией и в течение 1943-1948 годов закончил два романа: «Первые радости» и «Необыкновенное лето». Обращение к чисто русскому материалу, после того как все прежние мои романы были, больше или меньше, связаны с темой Запада, являлось не только давно созревшим сильным желанием, но было выражением моих поисков большого современного героя. Когда войной решалась судьба родной страны, еще крепче, чем прежде, упрочилось убеждение, что будущее русской жизни нераздельно с ее советским строем и что истинно большим героем современности должен и может быть признан коммунист, деятельная воля которого однозначна Победе. Главным действующим лицом последних своих романов я и стремился сделать этого героя, показав его становление в дореволюционную пору России и в гражданскую войну.
Я продолжаю работать над новым романом, который дилогию «Первых радостей» и «Необыкновенного лета» должен завершить превращением ее в трилогию. Пока я мог опубликовать лишь небольшие отрывки из третьего романа, названного мной «Костер». Действие его развивается во вторую половину 1941 года и протекает главным образом в Центральной России. Постоянное мое стремление найти образ времени и включить время в повествование на равных и даже предпочтительных правах с героями повести - это стремление выступает в моем нынешнем замысле настойчивее, чем раньше. Другими словами, я смотрю на свою трилогию как на произведение историческое.
Послевоенные годы, наполненные событиями, преображающими историю человечества, необычайно подняли значение советской литературы и увеличили ее долг перед родной страной. Задачи писателя возросли, стали еще более почетны, чем раньше. Голос советской литературы все сильнее звучит за рубежами нашей отчизны.
Вместе со многими моими товарищами по литературе, а иногда и в одиночестве, мне довелось снова и не раз побывать за границей. Я увидел бурно растущий мир освобожденных от капитализма народов, и если бы мне удалось сказать об этих новых «городах и годах» хотя бы только то, чему я сам был свидетелем, я выполнил бы отчасти свою обязанность перед нашим временем, давшим мне так много. Я посетил, начиная с 1950 года, страны, которых в прошлом не знал, - Чехословакию, Румынию, Венгрию, Англию с Шотландией, Бельгию, Финляндию, был и в таких, которые, больше или меньше, мне были известны по давним временам,- в Италии, Германии, Австрии, Польше. Поездки были связаны с общественными задачами и, прежде всего - с международной борьбой в защиту мира.
Я убежден, что из всех мыслимых целей художника главной - в идейном, моральном смысле - всегда должна быть эта борьба за сохранение мира между народами. Стремлением этим должно быть пронизано творчество писателя, и пока у него есть силы, он обязан отдавать их идее мира.
Послевоенные годы показали, что и советская художественная литература, и зарубежное писательство Востока и Запада в общем движении сторонников мира могут достичь многого своими публицистическими трудами. Мне очень хотелось бы, и я надеюсь написать книгу, состоящую из картин Запада и рассказывающую о моих зарубежных путешествиях и жизни за границей. Это должно быть своего рода «Хождениями на Запад», куда войдут впечатления русского человека, увидевшего чужеземные страны впервые еще до мировой войны 1914 года и затем сравнивающего их жизнь из десятилетия в десятилетие на протяжении более сорока лет.
Это дело будущего. Пока же я мог только собрать свою литературную публицистику в книгу под названием «Писатель, искусство, время». И если уж говорить о такого рода работе, посвященной жизни литературы и моей жизни в литературе, то в мыслях моих стоит окончание воспоминаний «Горький среди нас» - книги, две части которой вышли в 1943 и 1944 годах.
Подготавливая для настоящего издания эту мою старую автобиографическую заметку, я обратил внимание на слова: чем объективнее хочет быть писатель, тем, очевидно, больше его автобиография должна перерастать в повествование. Я чувствую, что это так. Едва воображение коснулось прошлого, как множество событий, картин, лиц, а за ними - мысли, мечты скучились в памяти - и потянуло к воспоминаниям.
Говорят, тяга к воспоминаниям - примета возрастная. Вероятно. Но это значит, что большинство пишущих только к старости собираются с силами, которыми великие писатели обладали уже в молодом возрасте. Пример-воспоминания о детстве Льва Толстого. Важно ведь только одно - чтобы сами силы не были иллюзией, а что они являются в старости - не важно.
...Сердце (да и не оно одно, а все человеческое, что во мне живет) требует, чтобы я сделал то «лучшее», о котором не перестаешь мечтать как о лучшем. Это, конечно, книга - какая-то полноценная и полнокровная, от всей души написанная книга, зовущая к себе денно и нощно. Чувство это было и прежде: вот напишу самое лучшее, на что способен, напишу так, что все ранее написанное отойдет в небытие рядом с этим новым и - может быть, «совершенным»,- вот-вот напишу! И когда приходилось писать, не переставал, конечно, надеяться, что пишу это лучшее, ради чего как бы создан (хотя надежда никогда не бывала вполне непрестанной,- наоборот! - кривая чаяний и отчаяния скакала вверх и вниз, и мучился я всегда больше, чем радовался). Но проходило время, разочаровывался и опять с тоской ожидал, когда примусь за лучшее, за дорогое сердцу дело - за какую-то книгу, которая будет «главной» во всей и для всей жизни.
Бывает так: бьешься, бьешься над уточнением какой-нибудь подробности - зачеркиваешь одно слово, ищешь другое, роешься в памяти, книгах, словарях,- а потом вдруг окажется, что сама подробность не нужна, и просто выбросишь ее, и все станет на место.
Читателю всегда нужно самое главное, и только. А главное - мысль.
Читатель, то есть тот воображаемый, нужный тебе, художнику, человек, для которого ты пишешь, умнее тебя. Он догадлив, у него тонкое чутье, он быстро все понимает, и что ты ни подумаешь, что ни замыслишь, он сразу схватит. Он - высший и строжайший критик, его не обманешь пустяками и завитушками. И он живет в тебе.
Слушайся его, и будет все хорошо.