Произведения вересаева список. Викентий вересаев - биография, информация, личная жизнь

Викентий Викентьевич Вересаев (псевдоним; настоящая фамилия Смидович) – русский писатель, литературовед, переводчик – родился 4 (16) января 1867 года в Туле в семье врача, пользовавшегося большой популярностью и как врач, и как общественный деятель. В этой дружной семье было восемь детей. Учился Вересаев в Тульской классической гимназии, учение давалось легко, был «первым учеником». Больше всего преуспевал в древних языках, много читал. В тринадцать лет стал писать стихи.

В 1888 году Вересаев окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, а в 1894 году – медицинский факультет Дерптского университета. В 1894 получает диплом врача и несколько месяцев практикует в Туле под руководством отца, затем едет в Петербург и поступает сверхштатным ординатором в Барачную больницу.

Первые публикации В. Вересаева – стихотворение «Раздумье» (1885 ), рассказ «Загадка» (1887 ). С 1903 года В. Вересаев жил в Москве, входил в литературную группу «Среда». Совмещал литературную деятельность с врачебной практикой, в качестве врача участвовал в русско-японской войне 1904-1905 гг. В 1917 Вересаев был председателем Худпросветкомиссии при Московском совете рабочих депутатов. В сентябре 1918 уезжает в Крым, предполагая прожить там три месяца, но вынужден оставаться в поселке Коктебель, под Феодосией, три года. В 1921 писатель вернулся в Москву.

Личный опыт лёг в основу публицистических произведений, в которых острый социальный критицизм сочетается с гуманистическим пафосом: «Записки врача» (1901 ), «Рассказы о войне» (1913 ), «На войне. (Записки)» (1907-1908 ), «На японской войне» (1928) . Основная тема художественной прозы Вересаева, выдержанной в реалистических традициях, - духовные искания русской интеллигенции в периоды общественных потрясений: повести «Без дороги» (1895 ), «На повороте» (1902 ), роман «В тупике» (1923-1924 ) и др.

Философские воззрения Вересаева изложены в книге «Живая жизнь» (1-я часть – «О Достоевском и Льве Толстом», 1910 ; 2-я – «Аполлон и Дионис. (О Ницше)», 1914 ), где Вересаев, принимая художественный опыт Льва Толстого и отвергая мир Ф.М. Достоевского, утверждает «самоценность жизни» и противопоставляет её богатство «мёртвым» истинам разума. Широкую популярность приобрели составленные по документальным источникам книги «Пушкин в жизни» (1925-1926 ), «Гоголь в жизни» (1933 ), «Спутники Пушкина» (1937 ). Вересаев – автор мемуаров («Воспоминания» (1936 ), «Невыдуманные рассказы о прошлом» (1941 ), «Записи для себя» (опублик. в 1968 )), переводов из древнегреческой поэзии (Гомер, Сафо, Гесиод, Гомеровы гимны). В 1943 году был удостоен государственной премии СССР.

Произведения

Чистый вымысел принужден всегда быть настороже, чтоб сохранить доверие читателя. А факты не несут на себе ответственности и смеются над неверящими.

Рабиндранат Тагор

С каждым годом мне все менее интересными становятся романы, повести; и все интереснее – живые рассказы о действительно бывшем. И в художнике не то интересует, что он рассказывает, а как он сам отразился в рассказе.

И вообще мне кажется, что беллетристы и поэты говорят ужасно много и ужасно много напихивают в свои произведения известки, единственное назначение которой – тонким слоем спаивать кирпичи. Это относится даже к такому, например, скупому на слова, сжатому поэту, как Тютчев.

Душа, увы, не выстрадает счастья,

Но может выстрадать себя.

Это стихотворение к Д. Ф. Тютчевой только выиграло бы в достоинстве, если бы состояло всего из приведенного двустишия.

Я по этому поводу ни с кем не собираюсь спорить и заранее готов согласиться со всеми возражениями. Я и сам был бы очень рад, если бы Левин охотился еще на протяжении целого печатного листа и если бы чеховский Егорушка тоже еще в течение целого печатного листа ехал по степи. Я только хочу сказать, что таково мое теперешнее настроение. Многое из того, что тут помещается, я долгие годы собирался «развить», обставить психологией, описаниями природы, бытовыми подробностями, разогнать листа на три, на четыре, а то и на целый роман. А теперь вижу, что все это было совершенно ненужно, что нужно, напротив, сжимать, стискивать, уважать и внимание и время читателя.

Здесь, между прочим, помещено много совсем коротких заметок, иногда всего в две-три строчки. По поводу таких заметок мне приходилось слышать возражения: «Это – просто из записной книжки». Нет, вовсе не «просто» из записной книжки. Записные книжки представляют из себя материал, собираемый писателем для своей работы. Когда мы читаем опубликованные записные книжки Льва Толстого или Чехова, они нам всего более интересны не сами по себе, а именно как материал, как кирпичи и цемент, из которого огромные эти художники строили свои чудесные здания. Но в книжках этих очень немало и такого, что представляет самостоятельный художественный интерес, что ценно помимо имени авторов. И можно ли обесценивать подобные записи указанием на то, что это – «просто из записной книжки»?

Если я нахожу в своих записных книжках ценную мысль, интересное на мой взгляд наблюдение, яркий штрих человеческой психологии, остроумное или смешное замечание, – неужели нужно отказаться от их воспроизведения только потому, что они выражены в десяти-пятнадцати, а то и в двух-трех строках, только потому, что на посторонний взгляд это – «просто из записной книжки»? Мне кажется, тут говорит только консерватизм.

Оказывается: дочь генерала, окончила Павловский институт. Вышла несчастно замуж, разъехалась, сошлась с уланским ротмистром, много кутила; потом он ее передал другому, постепенно все ниже, – стала проституткой. Последние два-три года жила с убитым, потом разругались и разошлись. Он взял себе другую.

Вот эта другая его и убила.

Исхудалая, с большими глазами, лет тридцати. Звали Татьяной. История ее такая.

Молодой девушкой служила горничной у богатых купцов в Ярославле. Забеременела от хозяйского сына. Ей подарили шубу, платьев, дали немножко денег и сплавили в Москву. Родила ребенка, отдала в воспитательный дом. Сама поступила работать в прачечную. Получала пятьдесят копеек в день. Жила тихо, скромно. За три года принакопила рублей семьдесят пять.

Тут она познакомилась с известным хитровским «котом» Игнатом и горячо его полюбила. Коренастый, но прекрасно сложенный, лицо цвета серой бронзы, огненные глаза, черные усики в стрелку. В одну неделю он спустил все ее деньги, шубу, платья. После этого она из своего пятидесятикопеечного жалованья пять копеек оставляла себе на харчи, гривенник в ночлежку за него и за себя. Остальные тридцать пять копеек отдавала ему. Так прожила с ним полгода и была хорошо для себя счастлива.

Вдруг он исчез. На рынке ей сказали: арестован за кражу. Она кинулась в участок, рыдая, умоляла допустить ее к нему, прорвалась к самому приставу. Городовые наклали ей в шею и вытолкали вон.

После этого у нее – усталость, глубокое желание покоя, тихой жизни, своего угла. И пошла на содержание к упомянутому старику.

Вересаев Викентий Викентьевич (1867-1945), настоящая фамилия - Смидович, русский прозаик, литературовед, поэт-переводчик. Родился 4 (16) января 1867 в семье известных тульских подвижников.

Отец, врач В.И.Смидович, сын польского помещика, участника восстания 1830-1831, был основателем Тульской городской больницы и санитарной комиссии, одним из создателей Общества тульских врачей, гласным Городской Думы. Мать открыла у себя в доме первый в Туле детский сад.

В чем жизнь? В чем ее смысл? В чем цель? Ответ только один: в самой жизни. Жизнь сама по себе представляет высочайшую ценность, полную таинственной глубины… Мы живем не для того, чтобы творить добро, как живем не для того, чтобы бороться любить, есть или спать. Мы творим добро, боремся, едим, любим, потому что живем.

Вересаев Викентий Викентьевич

В 1884 Вересаев с серебряной медалью окончил Тульскую классическую гимназию и поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, по окончании которого получил звание кандидата. Семейная атмосфера, в которой воспитывался будущий писатель, была проникнута духом православия, деятельного служения ближним. Этим объяняется увлечение Вересаева годы идеями народничества, трудами Н.К.Михайловского и Д.И.Писарева.

Под влиянием этих идей Вересаев поступил в 1888 на медицинский факультет Дерптского университета, считая врачебную практику лучшим средством узнать жизнь народа, а медицину - источником знаний о человеке. В 1894 несколько месяцев практиковал на родине в Туле и в том же году как один из лучших выпускников университета был принят на работу в Петербургскую Боткинскую больницу.

Писать Вересаев начал в четырнадцать лет (стихи и переводы). Сам он считал началом своей литературной деятельности публикацию рассказа Загадка (журнал «Всемирная иллюстрация», 1887, № 9).

В 1895 Вересаева увлекли более радикальные политические взгляды: писатель завязал тесные контакты с революционными рабочими группами. Работал в марксистких кружках, на его квартире проходили собрания социал-демократов. Участие в политической жизни обусловило темы его творчества.

Художественную прозу Вересаев использовал для выражения общественно-политических и идейных взглядов, показывая в своих повестях и рассказах ретроспективу развития собственных духовных исканий. В его произведениях заметно преобладание таких форм повествования, как дневник, исповедь, споры героев на темы общественно-политического устройства. Герои Вересаева, как и автор, разочаровывались в идеалах народничества. Но писатель старался показать возможности дальнейшего духовного развития своих персонажей. Так, герой повести Без дороги (1895), земский врач Троицкий, утратив свои прежние верования, выглядит полностью опустошенным. В противоположность ему, главный герой повести На повороте (1902) Токарев находит выход из душевного тупика и спасается от самоубийства, несмотря на то, что не имел определенных идейных взглядов и «шел в темноту, не зная куда». В его уста Вересаев вкладывает многие тезисы, критикующие идеализм, книжность и догматизм народничества.

Придя к выводу о том, что народничество, несмотря на декларируемые им демократические ценности, не имеет никакой почвы в реальной жизни и зачастую не знает ее, - в рассказе Поветрие (1898) Вересаев создает новый человеческий тип: революционера-марксиста. Однако и в марксистском учении писатель видит недостатки: бездуховность, слепое подчинение людей экономическим законам.

(настоящая фамилия - Смидович) (1867-1945) русский писатель

В сознании большинства писателей имя Вересаева Викентия Викентьевича занимает видное место в ряду известных художников слова начала XX века. Лишь в последние годы стало очевидно, что он занимал заметное место и в советской литературе, но был сознательно отлучен от нее в тридцатые годы.

Викентий Вересаев родился в Туле, где его отец работал земским врачом. Мальчик начал рано читать, поскольку в доме была собрана прекрасная библиотека. В семье было много детей, и все они получили прекрасное образование, вначале домашнее, а потом гимназическое.

Закончив Тульскую классическую гимназию, Викентий Вересаев поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Уже на втором курсе он напечатал свое первое произведение - стихотворение «Раздумье», а через год вышли первые рассказы молодого писателя «Мерзкий мальчишка» и «Загадка». Уже в это время юноша понял, что литературное творчество является его настоящим призванием.

После окончания Петербургского университета, со степенью кандидата исторических наук, Викентий Вересаев поступил на медицинский факультет Дерптского (Тартуского) университета. В то время он находился под сильным влиянием идей народников и считал, что должен своим трудом приносить практическую пользу людям.

В 1894 году Вересаев получает диплом врача и возвращается в Тулу. Вскоре наступает разочарование в народнических идеях. Свои настроения писатель отражает в повести «Без дороги» (1895). Она ввела его в круг известнейших русских писателей того времени - Ивана Бунина , Максима Горького , Владимира Короленко , Антона Чехова . Повесть открыла цикл произведений Викентия Викентьевича Вересаева, посвященных настроениям русской интеллигенции, - «Поветрие» (1898), «Лизар» (1899) и «На повороте» (1902).

Он становится активным участником литературного кружка Н. Телешова «Среда», постоянно печатается в сборниках товарищества «Знание», а после выхода «Записок врача» (1901) окончательно входит в среду демократически настроенных писателей начала XX века. С этого времени Вересаев перестает заниматься медициной и целиком посвящает себя литературному творчеству.

Во время русско-японской войны 1904-1905 гг. писатель был призван в армию, где ему вновь пришлось вернуться к врачебной деятельности. Он проявил себя как пацифист, противник войны, отразив свои наблюдения в автобиографических записках «На войне» и сборнике очерков «Рассказы о войне» (1906).

После демобилизации, Викентий Вересаев живет в Москве и активно занимается публицистикой, а также пишет повесть «К жизни» (1909), в которой рассказывается о революционерах.

В 1911 году по его инициативе было создано «Книгоиздательство писателей в Москве». В нем он активно выступает не только как писатель, но и как литературовед: выпускает книги о Достоевском, Толстом, а также переводы с древнегреческого языка. Интерес к античности возник у Вересаева после путешествия в Грецию в 1912 году. Сборник его переводов из греческой поэзии был удостоен Пушкинской премии - высшей литературной награды России.

Октябрьскую революцию Викентий Викентьевич Вересаев вначале принял и даже; вошел в руководство всероссийского союза писателей. Однако политика новой власти, направленная на подавление интеллигенции, вскоре оттолкнула писателя от участия в общественной, жизни. К тому же в 1918 году было закрыто его издательство, что вызвало у писателя вполне обоснованный протест. В 1926 году он начинает писать «Воспоминания», в которых, как и другие писатели старшего поколения - М. Горький и В. Короленко, рассказывает о значительных событиях начала XX века.

Сознательный уход от современности в область прошлого обусловил и переход Вересаева к художественной публицистике. Он составляет книги «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни», где занимательный рассказ о жизни писателя создается посредством умелого подбора цитат. Такой прием создания биографии был совершенно новаторским, поэтому произведения Викентия Вересаева неоднократно издавались в советское время и практически стали восприниматься как единственные, которые им были написаны. Остальные же его рассказы и романы были опубликованы гораздо позже.

В 1933 году Викентий Викентьевич Вересаев завершает роман «Сестры», в котором продолжает основную тему своего творчества. Он всегда писал об интеллигенции в сложные драматические периоды истории. Но рассказанное им наслоилось на один из самых, пожалуй, страшных периодов в развитии русского общества XX века. Вересаев описывает начало процесса создания тоталитарного мышления и одновременно выносит своеобразный приговор происходящему.

Последствия было легко предугадать. Как и многие другие произведения того времени, роман был запрещен и остался неизвестным широкому читателю точно так же, как и произведения на ту же тему А. Платонова. Только в 1988 году он был впервые опубликован полностью.

Писателю не оставалось ничего другого, как снова уйти в прошлое. Он продолжает писать мемуары, которые будут собраны его близкими. Для читателя Викентий Вересаев становится известным как автор переводов поэм Гомера «Илиада» и «Одиссея», а также поэмы Гесиода «Труды и дни». В это время писатель жил в подмосковном поселке Николина Гора, где позже его вдова открыла музей.

В конце тридцатых годов начинают печататься рассказы о детях, потом окажется, что это были начальные главы из его воспоминаний, открывавшиеся описаниями детских лет писателя. Последний из рассказов был опубликован в газете «Пионерская правда» буквально за несколько дней до смерти Вересаева.

Отец - Викентий Игнатьевич Смидович (1835-1894), дворянин, был врачом, основателем Тульской городской больницы и санитарной комиссии, одним из создателей Общества тульских врачей. Мать организовала в своём доме первый в Туле детский сад.
Троюродным братом Викентия Вересаева был Пётр Смидович , а сам Вересаев приходится дальним родственником Натальи Фёдоровны Васильевой - матери генерал-лейтенанта В. Е. Васильева .

В 1910 году совершил поездку в Грецию , что привело к увлечению древнегреческой литературой на протяжении всей его дальнейшей жизни.

Умер и похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 2).

Литературная деятельность

Викентий Вересаев увлекся литературой и начал писать в гимназические годы. Началом литературной деятельности Вересаева следует считать конец 1885 года , когда он помещает в «Модном журнале» стихотворение «Раздумье». Для этой первой публикации Вересаев выбрал псевдоним «В. Викентьев». Псевдоним «Вересаев» он избрал в 1892 году, подписав им очерки «Подземное царство» (1892), посвящённые труду и жизни донецких шахтёров.

Писатель сложился на грани двух эпох: он начал писать, когда потерпели крушение и утратили свою обаятельную силу идеалы народничества , а в жизнь стало упорно внедряться марксистское мировоззрение , когда дворянско -крестьянской культуре была противопоставлена буржуазно-городская культура, когда город был противопоставлен деревне, а рабочие - крестьянству.
В автобиографии Вересаев пишет: «Пришли новые люди, бодрые и верящие. Отказавшись от надежд на крестьянство, они указали на быстро растущую и организующуюся силу в виде фабричного рабочего, приветствовали капитализм, создающий условия для развития этой новой силы. Кипела подпольная работа, шла агитация на фабриках и заводах, велись кружковые занятия с рабочими, ярко дебатировались вопросы тактики… Многих, кого не убеждала теория, убедила практика, в том числе и меня… Зимой 1885 года вспыхнула знаменитая Морозовская стачка ткачей, поразившая всех своей многочисленностью, выдержанностью и организованностью».
Творчество писателя этого времени - переход от 1880-х к 1900-м годам, от близости к социальному оптимизму Чехова к тому, что впоследствии выразил в «Несвоевременных мыслях» Максим Горький .

К началу столетия развёртывается борьба между революционным и легальным марксизмом, между ортодоксами и ревизионистами , между «политиками» и «экономистами». В декабре 1900 года начинает выходить «Искра». Выходит «Освобождение» - орган либеральной оппозиции. Общество увлекается индивидуалистической философией Ф. Ницше , частью зачитывается кадетско -идеалистическим сборником «Проблемы идеализма».

Эти процессы нашли своё отображение в повести «На повороте», вышедшей в конце 1902 года . Героиня Варвара Васильевна не мирится с медленным и стихийным подъёмом рабочего движения, это её раздражает, хотя она и сознает: «я - ничто, если не захочу признать этого стихийного и его стихийности». Она не хочет чувствовать себя второстепенной, подчинённой силой, придатком к рабочему классу, каковым в своё время были народники по отношению к крестьянству. Правда, теоретически Варя остаётся прежней марксисткой, но мироощущение её надломилось, изменилось. Она глубоко страдает и, как человек большой, глубокой искренности и совести, кончает самоубийством, сознательно заразившись у постели больного. В Токареве психологический распад выражен сильнее, ярче. Он мечтает об изящной жене, усадьбе, уютном кабинете и «чтобы всё это покрывалось широким общественным делом» и не требовало больших жертв. В нём нет внутреннего мужества Вари, он философствует, что в учении Бернштейна «больше настоящего реалистического марксизма, чем в правоверном марксизме». Сергей - с налётом ницшеанства , он верит в пролетариат, «но он хочет прежде всего верить в себя». Он, как и Варя, гневно обрушивается на стихийность. Таня - полна энтузиазма, самоотверженности, она готова на борьбу со всем жаром своего молодого сердца.

Отрывок, характеризующий Вересаев, Викентий Викентьевич

Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.

Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг"ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.

Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег"т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г"ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг"и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг"а не возьмем, они у нас из под носа выг"вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег"ала – сейчас вег"нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог"ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.

Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг"идет, не пг"идет Долохов, надо бг"ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг"ами. И по выстг"елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.