Путешествие онегина, расширенная версия. Комментарий к роману "евгений онегин" отрывки из "путешествия онегина" Где путешествовал онегин

Константин Сергеевич ЛАЗАРЕВИЧ - кандидат географических наук. Живёт в Москве.

Эта статья - пояснение к рубрике «Кабинет литературы». Шрифтовые выделения в тексте и цитатах сделаны нами. - Прим. ред .

Положить «Онегина» на карту

Карту подготовил О.В. Заяц

Действие «Евгения Онегина» происходит в Петербурге, Москве и в той местности, где расположены имения Лариных, Онегина и Ленского (особняком стоит «Путешествие Онегина», к которому мы ещё вернёмся). Казалось бы, при таком небольшом пространстве, на котором разворачивается действие романа, нельзя упомянуть много географических названий. Но при внимательном чтении можно убедиться, что это не так. Перечисление прямо или косвенно упоминаемых топонимов в порядке их упоминания превратилось бы в отдельные примечания к роману. Выделим три категории географических названий.

1. Названия мест, где происходит действие романа. Сюда могут входить и микротопонимы - названия улиц, церквей, которые служат ориентирами и т.д.

2. Названия, которые связаны с упоминаемыми персонажами, а также предметами быта, блюдами и т.п.

Все эти названия мы обозначим на карте, или, как говорили русские путешественники, преимущественно моряки, положим на карту , придав выделенным нами категориям топонимов разные обозначения, а также отметим географические явления - смену сезонов, торговые пути и т.п.

1. Где происходит действие

ПЕТЕРБУРГ. Город официально назывался и сейчас называется Санкт-Петербургом, но раньше в такой форме название упоминалось только в официальных документах, в том числе на картах, в обиходе же никому и в голову не приходило упомянуть “Санкт-”; прочитайте всю русскую классику, и вы вряд этот “Санкт-” найдёте. Говорили “Петербург”, говорили “Питер”. Да и Петербург в романе упомянут, кажется, всего раз:

А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробуждён (1, XXXV).

Во всех остальных случаях о Петербурге говорится косвенно: “брега Невы”, “ночное небо над Невою”, “столица” и т.д. Одну из петербургских дам, лицо реальное, имя которой упомянуто, автор называет “Клеопатрою Невы” (8, XVI), другую (это героиня романа) -

…неприступною богиней
Роскошной, царственной Невы (8, XXVII).

В пределах Петербурга упоминаются Нева (многократно), Летний сад, Мильонная улица и Охта.

Летний сад выходит к берегу Невы напротив Петропавловской крепости, чуть выше по течению. Строчку о нём (1, III) знает каждый школьник.

Мильонная улица (1, XLVIII; в современной транскрипции Миллионная; в советское время называлась улицей Халтурина) проходит параллельно Дворцовой набережной, близко от неё, так что, стоя на набережной “и опершися о гранит”, можно было слышать с Мильонной “дрожек отдалённый стук”. На эту улицу выходит подъезд Эрмитажа со знаменитыми Атлантами (но во времена Онегина их ещё не было).

Охта - речка, впадающая в Неву справа, с северо-востока; так же называется район Петербурга близ устья этой речки. Упомянут не сам район, а его жительница:

С кувшином охтенка спешит … (1, XXXV).

И ещё косвенное указание на географическое положение города: Онегин

…попал,
Как Чацкий, с корабля на бал (8, XIII).

(Как раз Чацкий не мог попасть на бал с корабля, действие «Горя от ума» происходит в Москве.)

МОСКВА впервые мимоходом, и скептически, упоминается в четвёртой главе.

Имеет сельская свобода
Свои счастливые права,
Как и надменная Москва (4, XVII).

Зато седьмая глава - это гимн Москве. Ей посвящены три эпиграфа. В этой главе знаменитые слова:

Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нём отозвалось! (7, XXXVI).

В Москве упомянуты Петровский замок, Тверская улица, “Собранье” (Благородное, или Дворянское), а также места “у Харитонья в переулке” и “у Симеона”.

Петровский замок , или Петровский подъездной дворец, находится на нынешнем Ленинградском проспекте между станциями метро «Динамо» и «Аэропорт». У Пушкина неточность: не здесь

Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоённый,
Москвы коленопреклонённой
С ключами старого Кремля (7, XXXVII) -

в Петровский дворец он бежал уже после того, как был в Кремле, спасаясь от пожара.

Дорога к центру города от Петровского дворца идёт как раз по Тверской , мимо Английского клуба (позже Музей революции, Музей новейшей истории), где “львы на воротах” (7, XXXVIII).

Тётушка, кузина матери Татьяны, жила “у Харитонья в переулке” (7, XL). В Москве есть Большой и Малый Харитоньевские переулки, названные по церкви св. Харитония, не сохранившейся. Большой Харитоньевский переулок идёт от Чистопрудного бульвара до Садовой-Черногрязской улицы, Малый пересекает его посередине. На углу этих переулков до 1930-х годов стоял деревянный дом, известный как “дом Татьяны Лариной”; сейчас на его месте сквер.

Менее точна привязка места “у Симеона” (7, XLI), где жил “Грандисон”, как называли его старшая Ларина, когда-то влюблённая в него (2, XXX), и её московская кузина. Едва ли речь идёт об окрестностях Симонова монастыря (во-первых, имя в другом варианте, во-вторых, этот монастырь был в то время на отдалённой окраине Москвы). Скорее это возле церкви Симеона Столпника, а таких в Москве сейчас две - на Поварской, близ пересечения с нынешним Новым Арбатом, и на Николоямской (в советское время Ульяновской) улице. Обе церкви при Пушкине существовали. Предпочтение стоит отдать Поварской - это был, выражаясь современным языком, более престижный район. Возможно, однако, что среди “сорока сороков” были и другие церкви в честь этого святого.

Татьяну “привозят и в Собранье ” (7, LI) - это место определяется совершенно точно: угол Большой Дмитровки и Охотного ряда. В советское время здание Дворянского собрания было передано профсоюзам и стало известно как Дом союзов.

В обеих столицах упомянуты, как сейчас сказали бы, национальные меньшинства: в Петербурге это “хлебник, немец аккуратный” (1, XXXV), в Москве - бухарцы (7, XXXVIII).

Действие пяти глав происходит в имениях Лариных и Онегина; вскользь упоминается и поместье Ленского, но именно для него дано единственное здесь конкретное географическое название - Красногорье (6, IV). Название, по-видимому, вымышленное; встретить такое можно во многих местах: Красными горами, Красной горой, Красногорьем могли назвать любой обрыв, сложенный глинами красного цвета, или просто красивую холмистую местность. Слово “горы” употребляется часто: Ленский похоронен “меж гор, лежащих полукругом” (7, VI), Татьяна бросает прощальный взгляд на “знакомых гор вершины” (7, XXVIII). Это не должно вводить нас в заблуждение: для жителя равнин Воробьёвы - тоже горы. Реку близ имения Онегина Пушкин оставляет безымённой, хотя вряд ли у неё не было названия, может быть, просто Татьяна его не знала. Это не какой-нибудь ручеек, Онегин переплывал реку, и Пушкин сравнивает его с Байроном, переплывшим Геллеспонт, или Дарданеллы (4, XXXVII).

Ларины въехали в Москву с северо-запада, мимо Петровского замка. Ехали до Москвы семь суток, правда, “не на почтовых, на своих” (7, XXXV), на “осьмнадцати клячах” (7, XXXI), это гораздо медленнее. Но всё же едва ли они делали меньше пятидесяти вёрст (или километров - при такой точности расчёта это одно и то же) в день, в результате получается не менее 350–400 километров от Москвы. Значит, это Тверская губерния, самый запад её, скорее даже Псковская или Новгородская. То есть примерно те места, где располагаются Пушкинские Горы (опять горы!). Похоже, что Пушкин сделал героев романа своими соседями.

2. Названия, упоминаемые в повествовании

Владимир Ленский приехал из “Германии туманной” (2, VI), при первом упоминании фамилия этого героя рифмуется с “душою прямо гёттингенской ” - по названию города со старинным университетом (2, VI). Он странствовал “под небом Шиллера и Гёте” (2, IX). А на именинах Татьяны в гостях у Лариных был мосье Трике, “остряк, недавно из Тамбова ” (5, XXVII).

Вот, пожалуй, и всё, что связано с персонажами. Косвенных же упоминаний топонимов очень много.

На могиле Ларина Ленский вспоминает, что играл в детстве “его очаковской медалью” (2, XXXVII); значит, медаль была получена за взятие причерноморского города Очакова (война с Турцией, 1788 год). А у памятника самому Ленскому пастух “поёт про волжских рыбарей” (6, XLI); очень косвенное упоминание о реке, но мы обозначим Волгу в связи с путешествием Онегина.

Онегин “как dandy лондонский одет” (1, IV). Его хандра уподоблена “английскому сплину” (1, XXXVIII). В финале романа в Татьяне нельзя найти того, что “в высоком лондонском кругу // зовётся vulgar …” (8, XV).

У Онегина “янтарь на трубках Цареграда ” (1, XXIV); здесь, правда, “Цареград” - архаизм, к XIX веку город давно уже был Стамбулом; в России его чаще называли Константинополем, а Цареград, или Царьград - старославянские названия.

Кабинет героя украшало
Всё, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Всё, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной (1, XXIII).

Согласитесь, это уже не просто упоминание городов (в особенности это относится к Лондону) и моря, по которому идут торговые пути, а достаточно интересная экономико-географическая картина.

Но почему Лондон назван щепетильным? Современное значение слова плохо подходит сюда: “Строго, до мелочей последовательный и принципиальный в своих отношениях к чему-либо. То же, что деликатный” (словарь С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой, 1993). Но там же с пометой “стар.” приведено ещё одно значение: “Относящийся к нарядам и украшениям, щегольской”. Аналогично у В.И. Даля: “Щепетильный товар и щепетинье , женские мелочи: нитки, шёлчек, иголки, булавки, наперстки, шпильки, снурочки, тесёмочки, крючёчки, пуговочки, колечки, серёжки, бисер, духи, помада и пр.”. Иначе говоря, Лондон охарактеризован как центр производства того, что сейчас называют галантереей.

Особая группа географических названий связана с блюдами и винами.

Дважды упомянут страсбургский пирог - один раз он назван нетленным (1, XVI), другой раз - без эпитета (1, XXXVII). Страсбург - город во Франции, центр исторической области Эльзас; сейчас - важный центр, не только экономический, но и политический. Страсбургский пирог - с луковой начинкой, подавать его можно к бульону, а можно и просто так.

Лимбургский сыр производится в Лимбурге - области на границе современных Бельгии и Голландии, принадлежавшей целиком или по частям попеременно Голландии, Франции, Бельгии. У Пушкина лимбургский сыр отнесён к французской кухне (1, XVI).

Из французских вин упомянуты бордо (4, XLVI), шампанское (1, XXXVII), аи (4, XLVI). Бордосские вина производятся на западе Франции, в департаменте Жиронда, главный город которого - Бордо. Шипучие шампанские вина производят на севере Франции, в исторической области Шампань - это восточнее Парижа. Городок Аи, давший название одному из шампанских вин, находится близ реки Марны, на её правом берегу, примерно в 110 километрах восточнее Парижа.

Подаваемое на обеде у Лариных цимлянское красное шипучее вино (5, XXXII) - видимо, один из старейших сортов русских вин. Центр его производства - существовавшая с XVIII века станица Цимлянская, стоявшая на речке Цимле, впадавшей справа в Дон; сейчас это город Цимлянск, он стоит на берегу Цимлянского водохранилища, а Цимла впадает в водохранилище в 50 километрах от города.

3. Названия, упоминаемые в лирических отступлениях

Лирические отступления начинаются почти сразу же - со второй строфы романа: говоря о брегах Невы, Пушкин вздыхает:

Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня (1, II).

К Бессарабии (Молдавии) Пушкин возвращается ещё через шесть строф (1, VIII), говоря о “науке страсти нежной”,

Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой век, блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.

Упомянута, таким образом, не только Молдавия, но и Италия , хотя и негативно - ведь не в Италии умер Публий Овидий Назон, а вдали от неё.

Вспомнив на Мильонной - видимо, по контрасту - “напев Торкватовых октав”, автор мечтает увидеть Италию (не сбылась мечта!), знакомую ему больше по поэзии Байрона, “по гордой лире Альбиона ”. В одном из лирических отступлений в «Путешествии Онегина» Пушкин называет Италию поэтическим именем «Авзония » (из итальянских топонимов назовём ещё реку Бренту и Венецию , “показавшуюся” нам на миг в “венецианке младой”). Ссыльный поэт хочет побывать в Африке , которую, имея в виду родословную, называет своей , но пока вынужден в ожидании “часа свободы” бродить по берегу Чёрного моря .

Но всё это далеко. Пока же поэт вспоминает, как, будучи ещё свободен, “беспечен”, воспевал “и деву гор” (это о поэме «Кавказский пленник»), и “пленниц берегов Салгира ” (1, LVII). Салгир - река в Крыму, там происходит действие «Бахчисарайского фонтана».

Завершив первую главу романа, Пушкин отсылает её с Юга “к невским берегам” (1, LX).

…посреди печальных скал,
Отвыкнув сердцем от похвал,
Один под финским небосклоном
Он бродит… (3, XXX).

Заключительная глава романа тоже начинается с большого лирического отступления, первые же две строки которого говорят о Царском Селе :

В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал… (8, I)

4. «Путешествие Онегина», фрагменты и черновые наброски

Путешествие Онегина известно в отрывках, в большинстве изданий сопровождающих основной текст, а также в ранних редакциях и черновиках, которые, как правило, помещают лишь в изданиях академических. Описания здесь более подробны, чем в окончательной редакции романа, и, хотя отрывочны, представляют особый географический интерес. Рассмотрим обычно публикуемые фрагменты вместе с черновыми вариантами и получим более цельную картину.

Онегин затосковал в своём имении. Но за границу он не хочет. Сначала он в Великом Новгороде . Но - “Тоска, тоска!” Дальше - “пред ним Валдай , Торжок и Тверь ”, где “по гордым волжским берегам // Он скачет сонный”, и наконец “в Москве проснулся на Тверской”. Здесь он посещает «Английский клоб», в основном тексте оставшийся лишь в качестве “львов на воротах”.

Онегин едет в Нижний Новгород .

…перед ним
Макарьев суетно хлопочет,
Кипит обилием своим.

Знаменитая на всю Россию Макарьевская ярмарка находилась первоначально в городе Макарьеве, выше Нижнего Новгорода по течению Волги. В 1817 году, после пожара, ярмарка была переведена в Нижний Новгород, но долго была ещё известна под прежним именем, так что Онегин находится именно в Нижнем, а не в Макарьеве. Упомянутый здесь индеец - конечно индиец, индус; в начале XIX века разница в написании ещё строго не соблюдалась.

Тоска! Евгений ждёт погоды.
Уж Волга ,рек, озёр краса ,
Его зовёт на пышны воды -

и он проплыл по Волге до самого её устья.

Затем Онегин попадает на Кавказ . Большой Кавказ русские войска пересекли незадолго до этого времени. “Брега Арагвы и Куры ” - это уже Грузия, которая в 1801–1803 годах формально вошла в состав России, хотя фактически освобождение её от турок шло до середины XIX века. Судя по обычно публикуемым отрывкам «Путешествия», Онегин не стал углубляться в горы, но в черновых набросках, местами близко совпадающих с приведённым отрывком, “конвоем окружён” (для безопасности!),

...ступил Онегин вдруг
В преддверье гор, в их мрачный круг.

В тексте упомянут Казбек , но не непосредственно в «Путешествии», а в связанном с ним лирическом отступлении. Далее путь Онегина лежал на запад вдоль северного подножья Кавказа. Это то, что называется сейчас Кавказскими Минеральными водами . Онегин даже раздосадован тем, что не болен, что ему не от чего лечиться. Бешту - правильнее Бештау - самая большая из гор, называемых Минераловодскими лакколитами; Машук поменьше, но тоже хорошо известен, возле него стоит Пятигорск; позже у подножья Машука был убит на дуэли Лермонтов.

Простите, снежные вершины
И вы, кубанские равнины;
Он едет к берегам иным,
Он прибыл из Тамани в Крым .

Здесь, в Крыму, или Тавриде,

...пел Мицкевич вдохновенный
И посреди прибрежных скал
Свою Литву воспоминал.

Почему Литву? Мицкевич - польский поэт. Но он родился в литовском городе Новогрудке (а сейчас этот город на территории Белоруссии), учился в Новогрудской гимназии, а потом в Виленском университете, потому имел полное право сказать: “Отчизна милая Литва” («Пан Тадеуш»). Кроме того, в памяти русских надолго сохранилось Польско-Литовское королевство, так что упоминание одной его части невольно вызывало ассоциацию и с другой. Польское восстание 1830 года Пушкин называет “волнениями Литвы” («Клеветникам России», 1831), но говорит, что это “спор славян между собою”, имея в виду, конечно, русских и поляков, потому что литовцы - не славяне.

Я жил тогда в Одессе пыльной…
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг обильный
Свои подъемлет паруса;
Там всё Европой дышит, веет,
Всё блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице весёлой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжёлый,
И сын египетской земли…

Здесь автор и Онегин пробыли вместе недолго: герой романа “пустился к невским берегам”, а его автор “уехал в тень лесов Тригорских ”, “на берег Сороти отлогий”. Сороть - правый приток реки Великой, на которой стоит Псков.Не тот ли это Геллеспонт , который по утрам переплывал Онегин, - река, которая для Татьяны была безымянной?

Примечание.

На приводимых картах нанесены только те названия, которые упомянуты в романе, остальные объекты, даже самые значительные, не подписаны. Названия мест, где происходит действие основной части романа, подписаны прямым жирным шрифтом (Петербург) ; мест, где побывал Онегин в своём путешествии, - прямым светлым (Астрахань); упоминаемые в связи с персонажами или предметами - курсивом - Страсбург ; упоминаемые в лирических отступлениях - курсивом в скобках (Салгир) .

ОТРЫВКИ ИЗ «ПУТЕШЕСТВИЯ ОНЕГИНА»

Предисловие Пушкина

В окончательном тексте изданий 1833 и 1837 гг. после сорока четырех авторских примечаний идет авторский же комментарий, озаглавленный «Отрывки из „Путешествия Онегина“», в котором Пушкин приводит первые пять стихов строфы, выпущенной из восьмой (впоследствии) главы, а также строфы и фрагменты строф, где описаны странствия Онегина по России, упомянутые в гл. 8, XIII:

Последняя глава «Евгения Онегина» издана была особо, с следующим предисловием:

«Пропущенные строфы подавали неоднократно повод к порицанию и насмешкам (впрочем, весьма справедливым и остроумным). Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего романа целую главу, в коей описано было путешествие Онегина по России. От него зависело означить сию выпущенную главу точками или цифром; но во избежание соблазна решился он лучше выставить вместо девятого нумера осьмой над последней главою Евгения Онегина и пожертвовать одною из окончательных строф:

Пора: перо покоя просит;

Я девять песен написал;

На берег радостный выносит

Мою ладью девятый вал —

Хвала вам, девяти каменам, и проч.»

П. А. Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сие исключение, может быть и выгодное для читателей, вредит, однако ж, плану целого сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным. - Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики. Некоторые отрывки были напечатаны; мы здесь их помещаем, присовокупив к ним еще несколько строф.

Гл. 8, XLVIIIa, 1 Пора: перо покоя просит. — Интересно, а была ли эта строфа действительно дописана? Или Пушкин увяз на пятом стихе, не найдя рифмы к «каменам»? (Камены — римские нимфы вод, соответствующие греческим музам.) Изменам? Переменам? Коленам?

Интонация первого стиха явно подхватывает заключительное «пора!» из предыдущей, XLVIII строфы. «Пора… покоя просит» причудливо повторится в обращенном к жене лет через пять стихотворении «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит» (см. также, после коммент. к XXXII, коммент. к гл. 8. Письмо Онегина, стихи 20-21).

Катенин в «Воспоминаниях о Пушкине» описывает свой разговор с поэтом о ЕО , который произошел под Петербургом на даче, располагавшейся по Петергофской дороге, 18 июля 1832 г., вскоре после выхода последней главы романа:

«Тут я заметил ему пропуск [ „Путешествия Онегина“] и угадал, что в нем заключалось подражание „Чайльд-Гарольду“, вероятно потому осужденное, что низшее достоинство мест и предметов не позволяло ему сравниться с Байроновым образцом. Не говоря мне ни слова, Пушкин поместил сказанное мною в примечании [к полным изданиям]».

Здесь автор мемуаров делает странную ошибку. Пушкин упоминает не его смехотворное замечание о «низшем достоинстве мест и предметов», а другое, несколько менее тривиальное наблюдение. Почтение, которое испытывал поэт к Катенину, поистине необъяснимо {217} .

Отрывки (включая выпущенные строфы)

Сначала, в 1827 г., имея лишь строфы об Одессе (сочиненные в 1825 г.), Пушкин собирался описать странствия Онегина в седьмой главе, над которой тогда работал. В строфе, предполагавшейся следом за XXIV (мое обозначение — гл. 7, XXV альтернативная), он планировал оставить Татьяну в раздумьях над онегинскими книгами, а самого героя направить совсем в другую сторону:

Убив неопытного друга,

Томленье <сельского> досуга

Не мог Онег<ин> <перенесть>

8 <Решился он в кибитку сесть> —

<Раздался> колокольчик звучный,

Ямщик удалый засвистал,

И наш Онегин поскакал

12 <Искать отраду жизни> скучной —

По отдаленным сторонам

Куда не зная точно сам.

Итак, в январе или феврале 1821 г. Онегин выезжает в санной кибитке из своего имения, вероятно в Петербург (откуда, согласно строфе VI написанного позднее «Путешествия», 3 июня 1822 г. он отправится в поездку по России), и дальше предполагалось описание его странствий.

Отказавшись от мысли посвятить вторую половину седьмой главы путешествию Онегина и заменив его поездкой Татьяны в Москву, Пушкин решил отдать паломничеству героя всю следующую главу целиком. К осени 1830 г. она была закончена, и 26 сентября (подробнее это описано в «Истории создания ЕО »; см. мое Предисловие) Пушкин набрасывает общий план поэмы, начатой 9 мая 1823 г.:

Часть первая

Песни

Первая: Хандра

Вторая: Поэт

Третья: Барышня

Часть вторая

Песни

Четвертая: Деревня

Пятая: Именины

Шестая: Поединок

Часть третья

Песни

Седьмая: Mосква

Восьмая. Странствие

Девятая: Большой свет

К этому в течение последующих трех недель он добавил по меньшей мере восемнадцать строф гл. 10 — «Декабристы».

В течение 1831 г. структура романа изменилась. Пушкин убрал «Странствие» как отдельную главу, убрал деление на части, «песни» сделал «главами». План ЕО , подготовленного к печати в 1833 г., выглядел бы следующим образом:

Главы

Первая: Хандра

Вторая: Поэт

Третья: Барышня

Четвертая: Де рев н я

Пятая: Именины

Шестая: Поединок

Седьмая: Москва

Восьмая: Большой свет

Примечания к «Евгению Онегину» (44)

Отрывки из «Путешествия Онегина» (включая пояснения)

Полного первоначального текста «Путешествия Онегина», в виде, скажем, «Восьмой песни», не существует. Однако большая (в чисто количественном смысле) его часть восстановлена. Первой была, вероятно, строфа X окончательной гл 8. Затем, за строфой II, шли, скорее всего, строфы XI и XII нынешней гл. 8. Очевидно, какое-то количество строф — от десяти до двадцати — исчезло. Можно предположить, что сначала, в сентябре 1830 г., в отдельных строфах «Восьмой песни: Странствие» была затронута тема декабристов. Также возможно, что Пушкин благоразумно опустил какие-то политические намеки. В 1853 г. Катенин писал Анненкову, первому грамотному издателю пушкинских сочинений. «Об осьмой главе Онегина слышал я от покойного в 1832-м году, что сверх Нижегородской ярмонки и Одесской пристани, Евгений видел военные поселения, заведенные Аракчеевым , и тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и поэтому он рассудил за благо предать их вечному забвению и вместе выкинуть из повести всю главу, без них слишком короткую и как бы оскудевшую» {218} .

В основу «Путешествия Онегина» легли впечатления Пушкина от поездки на юг в 1820 г. и от второй поездки на Кавказ летом 1829-го. Строфы, описывающие жизнь в Одессе (начиная с XX и до первого стиха XXIX), датируются концом 1825 г/, 19 марта 1827-го они были анонимно опубликованы в «Московском вестнике» (ч. II, № 6, с. 113-118), под заголовком «Одесса (из седьмой главы Евгения Онегина)». Остальные строфы «Путешествия» Пушкин написал по возвращении с Кавказа, в Москве (2 октября 1829 г.), в Павловском, имении Павла Вульфа (во второй половине октября 1829 г.), и в Болдине (осенью 1830 г.).

В черновом наброске предполагаемого «Вступления» к «Путешествию» — которое тогда еще было восьмой главой, предшествующей «grand monde » , — Пушкин писал:

«Осьмую главу я хотел было вовсе уничтожить и заменить одной римской цифрою, но побоялся критики. К тому же многие отрывки из оной были уже напечатаны. Мысль, что шутливую пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, также удерживала меня. Но Ча<йльд> Г<арольд> стоит на такой высоте, что, каким бы тоном о нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его не могла у меня родиться».

Поскольку ничего «шутливого» в «Путешествии» нет (кроме разве что строчек о жирных устрицах и об одесских дорогах), как нет ни малейшего сходства с Гарольдовым паломничеством, мы можем предположить, что слова о легкомысленной пародии предназначались цензору — в надежде, что тот не станет штудировать текст до конца.

Я думал было перевести заглавие как «Onegin"s Pilgrimage» («Паломничество Онегина»), но пришел к выводу, что этим резко подчеркнул бы то сходство, которого сам Пушкин стремился избежать. Пишо перевел байроновское «Pilgrimage» как «Pèlerinage». Когда Пушкин в 1836 г. (рукопись 2386Б, л. 2) пытался, с помощью англо-французского словаря, набросать русский вариант посвящения к «Childe Harold"s Pilgrimage» («Ианте»), он перевел название как «Паломничество Чайльд Гарольда» (см. «Рукою Пушкина», с. 97). Но русское слово «паломничество» (от «паломник», он же «пилигрим») сильнее акцентирует религиозность странствия, чем английское «pilgrimage»; это чувствовали те русские переводчики Байрона, которые вместо «паломничество» писали «странствование» — синоним, но с акцентом больше на самом странствии, чем на богомольной его цели. Пушкин хотел сначала назвать онегинский вояж «Странствием», что очень близко к «странствованию», но затем остановился на нейтральном и а-байроническом «Путешествии».

У Грибоедова Чацкий, несмотря на полное отсутствие в тексте географических названий, производит отчетливое впечатление путешественника, за три года побывавшего также и за границей, на что недвусмысленно указывают три или четыре ремарки. Между отъездом Онегина из Петербурга и его возвращением в августе 1824 г тоже проходит три года; но успел ли Онегин побывать за границей после того, как выехал из своего имения, прежде чем отправиться из Петербурга в путешествие по России?

Писатели идеологической школы, такие, как Достоевский, считали, что да, но не потому, что скрупулезно изучили текст романа, а потому, что знали его весьма приблизительно и к тому же путали Онегина с Чацким. Возможно, Пушкин действительно собирался отправить своего героя за границу. Для такого вывода есть два основания: (1) в одной из отвергнутых впоследствии строф (гл. 7, XXV альтернативная. 13) Онегин едет из деревни (расположенной в 400 милях от немецкой границы) искать спасения от taedium vitae «по отдаленным сторонам», что скорее означает чужие страны, нежели российские губернии; и (2) в исключенной из «Путешествия» строфе (V) первые четыре строчки позволяют предположить, что Онегин вернулся в Петербург из Западной Европы, по которой он скитался, подобно Мельмоту, и от которой его тошнит. Разумеется, в этом случае датой его отъезда из Петербурга в Москву в VI, 2 следует считать 3 июня не 1821-го, а 1822 г., и тогда мы бессильны разобраться, где и когда находился Онегин, а где и когда — Татьяна: ведь невозможно предположить, будто в Петербурге либо Москве, где Татьяна также жила в 1822 г., Онегин ни разу (хотя бы) не слышал о ней от общих знакомых, скажем от своего кузена князя N или от князя Вяземского. Однако на основании того, что мы имеем, то есть тех строф, что Пушкин сам оставил в окончательном тексте, онегинские странствования следует ограничить Россией. (См. также мой коммент. к гл. 8, XIII, 14.)

Ниже следуют исключенные Пушкиным и собранные мною строфы и фрагменты строф, приходящиеся на пропуски между отрывками «Путешествия Онегина» {219} .

Блажен, кто смолоду был молод;

Блажен, кто во-время созрел;

Кто постепенно жизни холод

4 С летами вытерпеть умел;

Кто странным снам не предавался;

Кто черни светской не чуждался;

Кто в двадцать лет был франт иль хват,

8 А в тридцать выгодно женат;

Кто в пятьдесят освободился

От частных и других долгов;

Кто славы, денег и чинов

12 Спокойно в очередь добился;

О ком твердили целый век:

N. N. прекрасный человек.

Беловая рукопись (2382, л. 120). Эта строфа = гл. 8, X. Первая строка также есть в пушкинской рукописи (ПБ 18, л. 4).

Вариант

13—14 Черновая рукопись (ПД 161):

И Богу душу передал

Как сенатор иль генерал.

В отвергнутом чтении (там же) вместо «сенатора» — «камергер», а в первом варианте беловой рукописи, или в окончательном, исправленном черновом варианте (2382, л. 120), — «откупщик».

См. также , 7-8.

Необходимости земной;

Кто в жизни шел большой дорогой,

4 Большой дорогой столбовой;

Кто цель имел, и к ней стремился,

Кто знал, зачем он в свет явился

И Богу душу передал

8 Как откупщик иль генерал.

«Мы рождены, — сказал Сенека, —

Для пользы ближних и своей» —

(Нельзя быть проще и ясней),

12 Но тяжело, прожив пол-века,

В минувшем видеть только след

Утраченных бесплодных лет.

Беловая рукопись (2382, л. 119 об.).

9—10 «Мы рождены, — сказал Сенека, — / Для пользы ближних и своей». — В трактате «De otio» («О досуге») Луция Аннея Сенеки (ум. 65 н. э.) читаем (III, 3):

«Нос nempe ab homme exigitur, ut prosit hominibus, si fieri potest, multis, si minus, paucis, si minus, proximis, si minus, sibi».

(«От человека требуется лишь приносить пользу людям: если может — многим; если не может — немногим; если не может немногим, то близким; если не может близким, то себе»).

А в послании (LX) своему другу Каю Луцилию Сенека пишет:

«Vivit is, qui multis usui est, vivit is, qui se utitur».

(«Живет тот, кто полезен многим. Живет тот, кто полезен себе»).

Но грустно думать, что напрасно

Была нам молодость дана,

Что изменяли ей всечасно,

4 Что обманула нас она;

Что наши лучшие желанья,

Что наши свежие мечтанья

Истлели быстрой чередой,

8 Как листья осенью гнилой.

Несносно видеть пред собою

Одних обедов длинный ряд,

Глядеть на жизнь как на обряд,

12 И вслед за чинною толпою

Идти, не разделяя с ней

Ни общих мнений, ни страстей.

Беловая рукопись (2382, л. 119 об.). За исключением начала стиха 1, эта строфа = гл. 8, XI.

Предметом став суждений шумных,

Несносно (согласитесь в том)

Между людей благоразумных

4 Прослыть притворным чудаком,

Или печальным сумасбродом,

Иль сатаническим уродом,

Иль даже Демоном моим.

8 Онегин (вновь займуся им),

Убив на поединке друга,

Дожив без цели, без трудов

До двадцати шести годов,

12 Томясь в бездействии досуга,

Без службы, без жены, без дел,

Ничем заняться не умел.

Беловая рукопись (2382, л. 100). Эта строфа = гл. 8, XII.

Наскуча или слыть Мельмотом,

Иль маской щеголять иной,

Проснулся раз он патриотом

4 Дождливой, скучною порой.

Россия, господа, мгновенно

Ему понравилась отменно,

И решено уж он влюблен,

8 Уж Русью только бредит он,

Уж он Европу ненавидит

С ее политикой сухой,

С ее развратной суетой.

12 Онегин едет, он увидит

Святую Русь ее поля,

Пустыни, грады и моря.

В беловой рукописи строфа выпущена. Акад. 1937 и другие издания «Путешествия Онегина» включают ее в текст. Но Пушкин в беловой рукописи эту строфу вычеркнул и на полях пометил, что либо вся она, либо ее часть в том или ином виде переносится в «десятую главу». См. Дополнения к комментарию к «десятой главе».

Вариант

4 К счастью, мы располагаем фотоснимком правки беловой рукописи (ПБ 18, л. 4) настоящей, пятой строфы (и первых четырех стихов следующей). Он скрыт в недрах № 16-18 (1179 больших страниц) Лит. насл. (М, 1934), причем номер страницы (409) нигде не упоминается. Снимок опубликовал Томашевский в своем очерке о «десятой главе» ЕО ради пушкинской пометки на полях: «в песнь X», означающей, что эта строфа V или, по крайней мере, стихи о славянофильстве Онегина, вычеркнутые тою же рукой, которая дала небрежное указание на полях, переносятся в «десятую главу». Строфа была сочинена 2 октября 1829 г. и переписана 18 сентября 1830-го или незадолго до этого дня.

Но самая большая удача в том, что фотография позволяет проследить работу Пушкина над V, 4. Первоначальный вариант стиха (2382, л. 119, 118 об.) здесь тщательно зачеркнут:

В Hotel de Londres, что в Морской.

Сквозь чернила можно разобрать первое слово известного нам чернового варианта и, возможно, латинское t второго. Над этим зачеркнутым стихом написан другой:

Дождливой вешнею порой.

«Вешнею» зачеркнуто и сверху (сокращенно) надписано «скучною».

Тем же пером, что и помета на полях, Пушкин жирно зачеркнул «вешнею» и поставил сверху толстую закорючку, которую Гофман считает сокращением слова «скучною» .

Самой старой гостиницей в Петербурге был Демутов трактир на Мойке, недалеко от Невского. Основал его в 1760-х гг. купец Филип Якоб Демут (Demuth или Demouth; ум. 1802), купивший также большой дом на углу Невского и Адмиралтейской площади, в котором тоже устроил гостиницу — «Лондон», известную и как «Hotel de Londres». Это недалеко от Морской (пересекающей Невский чуть южнее), но не в самой Морской, как ошибочно указано у Пушкина {221} .

Андрей Дельвиг (1813-1887), кузен поэта Дельвига, в мемуарах упоминает, как в юности (в октябре 1826 г.) останавливался в этой гостинице {222} .

Английский путешественник Вильям Рэй Вильсон в своих «Путешествиях по России» («Travels in Russia», London, 1828, I, p. 218) пишет:

«Наконец мы добрались до Hotel de Londres и… наняли столовую, спальню и комнату для прислуги за семьдесят пять рублей [шестьдесят два шиллинга] в неделю».

Английский врач, д-р Августус Боззи Гранвилль, нанятый графом Михаилом Воронцовым сопровождать его и графиню из Лондона через Германию домой в Россию (графиня страдала от mal de mer ), выехал в Петербург в июле 1827 г. В своих болтливых «Путевых записках о путешествии в Санкт-Петербург и обратно» («St. Petersburg. A Journal of Travels to and from That Capital», 2 vols., London, 1828, I, p. 466-467) он рассказывает:

«Hotel de Londres расположен на углу [Невского проспекта] и напротив Адмиралтейства — место живописное, но шумное… [предлагаются] гостиная и спальня с завтраком и обедом за table d"hôte … [за] двенадцать рублей в день (восемь — десять шиллингов)».

Он собрался — и слава Богу.

Июня третьего числа

Коляска легкая в дорогу

4 Его по почте понесла.

Среди равнины полудикой

Он видит Новгород-великой.

Смирились площади — средь них

8 Мятежный колокол утих,

Но бродят тени великанов —

Завоеватель Скандинав,

Законодатель Ярослав,

12 С четою грозных Иоаннов;

И вкруг поникнувших церквей

Кипит народ минувших дней.

Беловая рукопись (ПБ 18, л. 4).

2 Июня третьего числа — На следующий день после именин Пушкина {223} . Любопытное совпадение: у Поупа в подражании Горацию (1738) «в манере д-ра Свифта», в «Посланиях» («Epistles»), кн. I, послание VII:

Tis true, my Lord, I gave my word,

I would be with you, June the third…

(Милорд, вы правы, дал я слово

Прибыть к вам третьего июня…)

и у Байрона в «Дон Жуане», I, CIII:

(Случилось это в летний день, шестого июня

Я люблю точность в датах,

………………………………………………

Они подобны почтовым станциям, на которых Судьба

Меняет лошадей, меняя тем музыку истории…)

В этот «роковой день» (I, CXXI, 2) начался роман Жуана с Юлией, продлившийся до менее определенной даты в ноябре, когда молодой человек был отослан в четырехлетнее путешествие; в 1784-1785 гг. оно привело его ко двору и к постели русской императрицы Екатерины II. Любопытно, что 6 июня по н. ст. (конец XVIII в.) — день рождения Пушкина. Шестого июня 1799 г. по н. ст. в «музыке истории» действительно зазвучала новая мелодия.

Байрон начал «Дон Жуана» 6 сентября 1818 г. в Венеции; последняя законченная песнь датируется 6 мая 1823 г. До отъезда из Италии в Грецию (8 мая 1823 г.; все даты даны по н. ст.) он успел написать четырнадцать строф следующей, семнадцатой песни. В это время в Кишиневе Пушкин должен был вот-вот начать ЕО (9 мая по ст. ст. или 21 мая по н, ст.).

Мне неизвестно, почему Томашевский, сохранив в Акад. 1937 установленное чтение «июня третьего числа», в ПСС 1949 и 1959 дает «июля третьего числа» {224} .

6—14 Новгород, древний Хольмгард, был основан викингами на пасмурной заре нашей эры. «Завоеватель Скандинав» — это норманн Рюрик, в 860-х гг., по преданию, вторгшийся на восточный берег протекающей через Новгород реки Волхов. Потомки Рюрика перенесли свой трон в Киев. Ярослав Мудрый (годы правления 1015-1054), автор первого русского свода законов, дал Новгороду важные привилегии, и к XIII в. город стал подобием независимой республики, управляемой народным собранием, «вече», через выборного «посадника». Но прискорбное возвышение Москвы и безжалостные московские деспоты утопили «Волховскую республику» в крови. В 1471 г. Иван III распространил на нее свои законы. Мужественные новгородцы сопротивлялись Москве (потому вечевой колокол и назван у Пушкина «мятежным»), но тщетно. В 1570 г. остатки новгородской вольности были уничтожены Иваном Грозным.

Пушкинское описание Новгорода в этой строфе крайне невыразительно: «полудикой» не создает никакой картины, колокола «средь» людных площадей мы не слышим, определение «мятежный» двусмысленно, хотя и не ново, четверо «великанов» очень неравнозначны, а «поникнувшие» церкви, вокруг которых «кипит» призрачный «народ», напоминают снеговиков во время оттепели.

В письме Пушкину из Петербурга в Михайловское от 18 октября 1824 г. (см. мой коммент. к гл. 8, LI, 3-4) декабрист князь Сергей Волконский выражал надежду, что «соседство и воспоминания о Великом Новгороде, о вечевом колоколе» вдохновят поэта.

Вариант

3 В черновой рукописи (2382, л. 118 об.) и в отвергнутом чтении в беловой рукописи (ПБ 18, л. 4):

…коляска венская…

Ср. в гл. 7, V, 2: «В…коляске выписной».

Тоска, тоска! спешит Евгении

Мелькают мельком будто тени

4 Пред ним Валдай, Торжок и Тверь.

Берет три связки он баранок,

8 По гордым волжским берегам

Он скачет сонный. Кони мчатся

То по горам, то вдоль реки.

Мелькают версты, ямщики

12 Поют, и свищут, и бранятся,

Пыль вьется. Вот Евгении мой

В Москве проснулся на Тверской.

Беловая рукопись (ПБ 18, лл. 4 об., 5).

3 Мелькают мельком, будто тени — Занятный прообраз кинематографа.

4 Валдай, Торжок и Тверь. — В таком порядке эти города располагаются при движении на юго-восток из Новгорода (сто миль южнее Петербурга) к Москве (около трехсот миль). Валдай — городок на холмистом южном берегу красивого Валдайского озера. Торжок, город побольше, в то время славился кожами и бархатом. Онегин доезжает до стоящего на Волге большого города Твери (ныне Калинин). До Москвы ему предстоит проехать еще сотню миль {225} .

Занятно сравнить стилизованную картинку онегинского маршрута в этой строфе со скабрезным пушкинским описанием его собственной поездки той же дорогой, но в противоположном направлении, в письме от 9 ноября 1826 г., из Михайловского Сергею Соболевскому (приятелю с дурной репутацией, но талантливому и образованному, у которого Пушкин жил в Москве в сентябре — октябре 1826 г., во время своего решающего приезда в столицу из Михайловского), Он выехал из Москвы в Опочку утром 2 ноября, дорогой сломал два колеса, продолжил путь почтой и, проехав через Тверь, на следующий вечер был в Торжке (130 миль). В Новгороде повернул на запад, в сторону Пскова. Весь путь от Москвы до Опочки (450 миль) занял у него восемь дней {226} .

Послание написано четырехстопным хореем в шести четверостишиях, исполняться должно было на мотив «Жил да был петух индейской» (непристойная баллада Баратынского и Соболевского, двадцать строк, четырехстопный хорей) и содержит разные дорожные советы. В тверском трактире Гальяни (имя сопровождается непристойным каламбуром, свидетельствующим о познаниях в итальянском языке) Пушкин советует заказать «с пармезаном макарони» {227} , а у Пожарского в Торжке — его знаменитые côtelettes . В последней строфе путешественнику рекомендуется купить к чаю баранок «у податливых крестьянок» в Валдае. Отметим, что в «Путешествии» эпитет менее красноречив («у привязчивых»).

Письмо Пушкина к Соболевскому похоже на дурашливый набросок будущего «Путешествия Онегина», а смесь прозы и стихов, живость и легкость делают его миниатюрным отражением сочиненного в XVII в. двумя приятелями, Клодом Эмманюэлем Люийе, известным под именем Шапель (1626-1686), и Франсуа ле Куаньо де Башомоном (1624-1702), «Путешествия из Лангедока» («Voyage de Languedoc», 1656), известного как «Путешествие Шапеля и Башомона» («Le Voyage de Chapelle et de Bachomont»).

Алексей Вульф, ехавший вместе с Пушкиным той же дорогой в середине января 1829 г. (из Старицы Тверской губернии в Петербург), называет валдайских бараночниц «дешевыми красавицами» (П. и его совр ., 1915-1916, VI, вып. 21-22, с. 52).

Александр Радищев (1749-1802), писатель-либерал, написал и напечатал в своей домашней типографии «Путешествие из Петербурга в Москву», за что был сослан Екатериной Великой в Сибирь до конца ее царствования, но Александр I в 1810 г. разрешил «Путешествие» опубликовать {228} . Оно являет собой страстное обличение крепостничества и тирании, написанное корявой прозой XVIII в. Пушкин, ругавший книгу за слог (см. его посмертно опубликованную статью «Александр Радищев», написанную в августе 1836 г.), хорошо ее знал. Там есть следующие слова (свидетельствующие о лукавой попытке Пушкина тайком протащить в «Путешествие Онегина» тень Радищева): «Кто не бывал в Валдаях, кто не знает Валдайских баранок и Валдайских разрумяненных девок? Всякого проезжающего наглыя Валдайския и стыд сотрясшия девки останавливают и стараются возжигать в путешественнике любострастие…»

Баранки — то же, что американские «bagels» (заимствование из идиш).

11 Версты — полосатые черно-белые деревянные столбы, отмеряющие расстояние. Верста составляет 0,6 мили. Ямщиков почтовых троек английские путешественники того времени называли «post-boors» («почтовые мужики»)

Москва Онегина встречает

Своей спесивой суетой,

Своими девами прельщает,

4 Стерляжьей потчует ухой.

В палате Анг<лийского> Клоба

(Народных заседаний проба)

Безмолвно в думу погружен,

8 О кашах пренья слышит он.

Замечен он. Об нем толкует

Разноречивая Молва;

Им занимается Москва,

12 Его шпионом именует,

Слагает в честь его стихи

И производит в женихи.

Беловая рукопись (ПБ 18, л. 5).

5 [Московский] Английский клоб — Не следует путать с несравнимо более модным Петербургским клубом (в обиходе — Английский клуб или клоб, официально — Санкт-Петербургское Английское собрание; основано в 1770 г.; Пушкин был его членом с 1832 г. до самой своей смерти). Ср.: Благородное собрание (коммент. к гл. 7, LI, 1).

6 Народных заседаний — в значении «парламентских заседаний».

8 Каша — горячее блюдо из вареной крупы (гречи, ячменя, проса и т. д.) в различных видах, в том числе подаваемое с мясом, или как начинка для пирога, или приготовленное на молоке и с маслом; любимая русская еда.

12 …шпионом — Здесь, как и в гл. 2, XlVb, 5, имеется в виду государственный шпион, секретный агент политической полиции. Про самого Пушкина, даже в пору его жизни в Одессе, ходила грязная сплетня, будто он «работает на правительство» , чем на самом деле занималась одна из самых блестящих его возлюбленных (графиня Каролина Собаньская; см. коммент. к гл. 8, XVII, 9). Слово «производит», которое в другой связи, в конце строфы, перекликается с «посвящал» в гл. 8, XIVb, 5, возможно, показывает, что для Пушкина, писавшего «Путешествие» (осенью 1830 г., через семь лет после гл. 2), эти две строфы ассоциировались друг с другом.

14 …в женихи… — Интересно, не предназначал ли наш поэт одну загадочную, недатированную строфу, онегинскую и по рифмам и по духу, записанную на клочке серой бумаги и впервые опубликованную в 1903 г. И. Шляпкиным («Из неизданных бумаг А. С. Пушкина», с. 22) как отдельное стихотворение, с переставленными стихами (1-6, 10-14, 7-9) и с другими ошибками, куда-нибудь сюда, в гущу слухов о женихе-Онегине:

«Женись» — «На ком?» — «На Вере Чацкой» —

«Стара» — «На Радиной» — «Проста» —

«На Хальской» — «Смех у ней дурацким» —

«На Шиповой» — «Бедна, толста» —

«На Минской». — «Слишком томно дышит» —

«На Торбиной» — «Романсы пишет,

Цалует мать, отец дурак» —

«Ну, так на N-ской?» — «Как не так!

Приму в родство себе лакейство» —

«-------Липской». — «Что за тон!

Гримас, ужимок миллион!» —

«На Лидиной» — «Что за семейство!

У них орехи подают,

Они в театре пиво пьют.»

Я посмотрел несколько изданий, все они печатают это как диалог (Онегина с приятелем, предлагающим ему жениться). Мне представляется, что это монолог (сродни гл. 1, I), но рукописи я не видел.

В ПСС 1949, V, с. 562, последовательность строк исправлена, дано «на Лидиной» и «на Груше Липской», и (вслед за Шляпкиным) опущен редакторский знак вопроса после «Ленской». Я не верю, что Пушкин мог в данном контексте использовать эту фамилию — разве что строфа была написана не в 1829—1830-м (когда писалось «Путешествие»), а в период с мая по октябрь 1823 г. (до работы над второй песнью, в которой появляется Ленский). Нужна репродукция рукописи {229} .

Фамилия «Чацкой» скорее всего взята у Грибоедова из «Горя от ума». Если так, то эта строфа написана не ранее 1825 г. «Радина», «Минская» и др. — вымышленные дворянские фамилии, принятые в романах и пьесах того времени. [Тебя] «цалует мать» — это о провинциальной манере матери семейства целовать гостя в лоб, когда он целует ей руку. Правда, в издании 1957 г. у Томашевского — «шалунья мать», вариант не слишком убедительный.

Шляпкин пишет, что можно разобрать отвергнутые чтения (стихи 2 и 3) «на Сединой» и «на Ржевской».

Я заметил, что Зенгер в своей замечательной статье о некоторых черновых набросках Пушкина в книге «Пушкин, родоначальник новой русской литературы» (1941), с. 31-47, также приходит к выводу, что эта строфа может относиться к московской части «Путешествия Онегина».

Варианты

2 Черновая рукопись (2382, л. 118):

…восточной суетой…

8 Отвергнутое чтение (там же):

Чатамов пренья слышит он…

Вильям Питт Старший, граф Чатам (1708-1778), английский государственный деятель.

Тоска, тоска! Он в Нижний хочет,

В отчизну Минина — пред ним

Макарьев суетно хлопочет,

4 Кипит обилием своим.

Сюда жемчуг привез индеец,

Поддельны вины европеец,

Табун бракованых коней

8 Пригнал заводчик из степей,

Игрок привез свои колоды

И горсть услужливых костей,

Помещик - спелых дочерей,

12 А дочки - прошлогодни моды.

Всяк суетится, лжет за двух,

И всюду меркантильный дух.

1—2 Из беловой рукописи (ПБ 18).

1—3 В июле 1821 г. Онегин отправляется из Москвы на восток и, проехав триста миль, прибывает в Нижний Новгород (ныне Горький), старый город на старом холме у слияния Волги с Окой, Знаменитый нижегородец Кузьма Минин-Сухорукий, мясник по профессии и политик по призванию, сыграл ключевую роль в победе народного ополчения Московского государства против польских завоевателей в 1611-1612 гг. {230}

Макарьев — имеется в виду знаменитая Макарьевская ярмарка, перенесенная в Нижний из г. Макарьева, что миль на шестьдесят дальше на восток. Устраивалась она в середине лета. Несколько механически здесь повторяется та же «суета», что в [V], 11 и в , 2.

Согласно «перечню товаров и капитала, объявленному Директорской канцелярией [нижегородской] ярмарки 1821 года» (то есть когда там был Онегин), среди сорока наименований товаров на ярмарке продавались «небольшая серебряная тарелка и жемчуг» за 1 500 000 рублей, «вино и бренди» за 6 580 000 рублей и «лошади» за 1 160 000 рублей (как записал Лайалл в своих «Путешествиях» / Lyall, «Travels», II, p. 349-351).

Тоска! Евг<ений> ждет погоды.

Уж Волга, рек, озер краса,

Его зовет на пышны воды,

4 Под полотияны паруса.

Взманить охотника не трудно.

Наняв купеческое судно,

Поплыл он быстро вниз реки.

8 Надулась Волга. Бурлаки,

Опершись на багры стальные,

Про тот разбойничий приют,

12 Про те разъезды удалые,

Как Ст<енька> Раз<ин> в старину

Кровавил Волжскую волну.

Беловая рукопись (ПБ 18).

2 Волга — рек, озер краса… — Из напыщенной оды Дмитриева «К Волге», стих 4. Ода состоит из девяти строф по десять стихов четырехстопного ямба, рифмы имеют обычную в русских и французских одах схему ababeeciic . Ее рукопись Карамзин получил от Дмитриева 6 сентября 1794 г Вот стихи 2-7:

Спускайте, други, паруса!

А ты, принесшая ко брегу,

О Волга! Рек, озер краса,

Глава, царица, честь и слава,

О Волга пышна, величава!

Прости!.. {231}

8 Надулась Волга — то есть поднялась из-за июльских дождей в верхнем своем течении, как случалось в некоторые годы.

13 Стенька Разин — знаменитый разбойничий главарь, герой нескольких песен, вроде приволжского Робина Гуда, но проливший куда больше крови, чем пресловутый веселый йомен. Стих 14 звучит: «Кровавил волжскую волну». Советская история выставляла Робин-Разина провозвестником народной революции, и товарищ Бродский предлагает считать стих 14 лишь романтической аллюзией на песню, в которой Разин бросает свою возлюбленную, персидскую княжну, в волжские волны (дабы космополитическая любовь не встала на пути его коммунистического патриотизма). Но кто видел, чтобы тонущая персидская княжна непременно истекала кровью? И как насчет начала следующей строфы?

Эпитет «полотняный» (стих 4) также встречается в песне о Стеньке Разине (которую я упоминаю в коммент. к гл. 5, XVII, 7-8), написанной Пушкиным по мотивам народной поэзии (стих 10):

Распусти паруса полотняные…

Поют про тех гостей незваных,

Что жгли да резали. Но вот,

Среди степей своих песчаных,

4 На берегу соленых вод,

Торговый Астрахань открылся.

Онег<ин> только углубился

В воспоминан<ья> прошлых дней,

8 Как жар полуденных лучей

И комаров нахальных тучи,

Пища, жужжа со всех сторон,

Его встречают, — и, взбешен,

12 Каспийских вод брега сыпучи

Он оставляет тот же час.

Тоска! — он едет на Кавказ.

Из Нижнего Онегин неторопливо плывет вниз по Волге в Астрахань (около двух тысяч миль), останавливаясь в Казани, Сызрани, Саратове и т. д. Краткое его пребывание на каспийских берегах я отнес бы на позднюю осень 1821 г.

7 Не понимаю, как умудрились советские комментаторы, обычно хватающиеся за любой ошметок революционности, который только могут выискать в ЕО , не заметить, что невинная фраза «воспоминанья прошлых дней» относится не к личным, а к историческим воспоминаниям и, без всякого сомнения, означает гражданский и военный бунт в Астрахани при Петре Великом, начавшийся из-за непомерных налогов и продолжавшийся с 30 июля 1705-го по 12 марта 1706 г.; после его подавления было казнено более двух тысяч человек.

9 Астраханских комаров бранили многие путешественники. См., к примеру, «Дорожные записки» Воейкова в его «Новостях литературы» № 9 (август, 1824). Классический же рассказ о «чувствительной встрече» с татарскими комарами принадлежит перу Э. Д Кларка («Путешествия по разным странам» / Е. D. Clarke, «Travels in Various Counties», II, p. 59-61), который от них чуть было не погиб одной июльской ночью 1800 г. на берегах Кубани.

Черновой набросок строфы XI (2382, л. 117 об.) датируется 3 октября .

Он видит: Терек своенравный

Крутые роет берега;

Пред ним парит орел державный,

4 Стоит олень, склонив рога;

Верблюд лежит в тени утеса,

В лугах несется конь черкеса,

И вкруг кочующих шатров

8 Пасутся овцы калмыков,

Вдали - кавказские громады:

К ним путь открыт. Пробилась брань

За их естественную грань,

12 Чрез их опасные преграды;

Брега Арагвы и Куры

Узрели русские шатры.

1 Терек — река на Кавказе, берущая начало на небольшом леднике горы Казбек, входящей в главный Кавказский хребет (см. коммент. к XIII, 2-4). Терек огибает Казбек и бурно несется на северо-восток по нескольким ущельям (в том числе по Дарьяльскому), вдоль которых идет Военно-Грузинская дорога (см. коммент. к стиху 13) Под Владикавказом вбирает в себя несколько горных потоков, течет на север, в степь, и затем решительно поворачивает на восток к Каспийскому морю.

10—12 См. коммент. к ХIIа, 8.

13 Арагва и Кура — реки по южную сторону главного хребта. Арагва начинается горным потоком северо-западнее Крестового перевала (7957 футов), течет на юг (60 миль) и впадает в синевато-серые воды Куры.

Кура, главная река Закавказья, берет начало в Турции, к северо-западу от Карса, и течет на восток через Грузию к Каспийскому морю.

Крестовой перевал, где дорога пересекает главный горный хребет, протянувшийся через весь Кавказ примерно с северо-запада на юго-восток, известен в литературе, его описал Лермонтов в начале «Героя нашего времени» (опубликован в 1839-1840; английский перевод, выполненный Дмитрием Набоковым, вышел в Нью-Йорке в 1958 г.) {232} .

Так называемая Военно-Грузинская дорога (строительство которой велось с 1811 г.) начинается милях в пятидесяти к северу от перевала, во Владикавказе, и дальше, извиваясь по долине Арагвы, идет на юг к Тифлису, столице Грузии, что составляет около 135 миль.

5 Вдали Кавказские громады.

К ним п<уть> открыт — чрез их преграды,

За их естественную <грань>,

8 До Грузии промчалась брань.

Авось их дикою красою

Случайно будет тронут он —

И вот, конвоем окружен,

12 Во след за пушкою степною

<ступил Онегин> вдруг

В предверье гор, в их мрачный круг.

Черновая рукопись (ПД 168).

8 До Грузии… — Более ранние советские издания всегда давали здесь чтение «до глубины», но в ПСС 1957 без каких-либо объяснений (как и везде в этом издании, до смешного лаконичном) напечатано «до Грузии»; Грузия — регион Южного Кавказа (Закавказья), ограниченный Черным морем на западе и Дагестаном на востоке.

Поэтапная аннексия Россией Кавказа началась с захвата Петром Первым Дербента в 1722 г. и продолжалась до взятия в плен предводителя лезгинов Шамиля в 1859-м. Продвижение Российской империи на восток (вызывавшее пристальное внимание Англии и упорный протест Турции) осуществлялось разными способами, от полудобровольного присоединения (например, Грузии в 1801 г.) до жестоких войн с горцами, чьи исламизированные черкесские племена оказывали отчаянное сопротивление.

12 …пушкою степною… — Орудие для ведения боя в степи {233} .

Он видит Те<рек> разъяренный

Трясет и точит берега, —

Над ним с чела скалы нагбенной

4 Висит олень склонив рога —

Обвалы сыплются и блещут;

Вдоль скал прямых потоки хлещут.

Меж гор, меж двух <высоких> стен

8 Идет ущел<ие> — стеснен

Опасный путь все уже — уже —

Вверху чуть видны небеса;

Природы мрачная краса

12 Везде являет дикость ту же.

Хвала тебе, седой Кавказ:

Онегин тронут в первый <раз>.

Черновая рукопись (ПД 168).

Во время оное, былое

<В те дни ты знал меня, Кавказ!>

В свое святилище пустое

4 Ты принимал меня не раз.

В тебя влюблен я был безумно,

Меня приветствовал ты шумно

<Могучим гласом бурь своих>.

8 <Я слышал> рев ручьев твоих,

И снеговых обвалов <грохот>,

<И клик орлов> и пенье дев,

И Терека свирепый рев,

12 И эха дальнозвучиый хохот;

<И зрел я>, слабый твой певец,

Казбека царственный венец.

Черновая рукопись (2382, л. 39 об.).

«Приехав в Екатеринославль [примерно 20 мая 1820 г.], я соскучился, поехал кататься по Днепру, выкупался и схватил горячку, по моему обыкновенью. Генерал Раевский, который ехал на Кавказ с сыном [Николаем] и двумя дочерьми [Марией и Софией], нашел меня в жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкою оледенелого лимонада. Сын его (ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные) [подтверждение того, что поездка на Кавказ планировалась по меньшей мере на месяц раньше] сын его предложил мне путешествие к Кавказским водам, лекарь [некто д-р Рудыковский], который с ними ехал, обещал меня в дороге не уморить».

«Все эти целебные ключи находятся не в дальном расстоянье друг от друга, в последних отраслях Кавказских гор. Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видал великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту…»

(См. коммент. к XIII, 2-4.)

4 …не раз. — Пушкин был на Кавказе дважды, летом 1820-го и летом 1829 г. По художественному достоинству «Путешествие Онегина» значительно уступает прекрасному «Путешествию в Арзрум», прозаическому описанию пушкинской поездки 1829 г., опубликованному в 1836 г. в его литературном журнале «Современник».

Пушкин участвовал в кавказской кампании 1829 г. как поэт, неофициальный военный корреспондент (в мечтах), драгун, bon vivant и полупрофессиональный игрок. На первой неделе мая он выехал из Москвы в Тифлис через Калугу и Орел, затем пересек зеленые воронежские степи и по Военно-Грузинской дороге проделал путь от Екатеринослава до Владикавказа (куда прибыл 21 мая) и далее до Тифлиса, где оставался с 27 мая до 10 июня. Главнокомандующий граф Паскевич разрешил Пушкину поездку в Арзрум (с нижегородским драгунским полком, в котором служили Николай Раевский-младший и Лев Пушкин). 11 июня неподалеку от крепости Гергеры поэт встретил арбу с гробом Грибоедова, убитого в Тегеране. 14 июня Пушкин пытался было участвовать в схватке с турецкой кавалерией. Его штатское платье и круглая шляпа (chapeau rond) вызывали недоумение у солдат, принявших его за немецкого лекаря либо за лютеранского батюшку. 27 июня Пушкин присутствовал при взятии Арзрума и прожил там почти месяц. Около 20 июля он отправился в Тифлис, затем в Пятигорск, на второй неделе выехал из Пятигорска в Москву, куда приехал до 21 сентября.

Уже пустыни сторож вечный,

Стесненный холмами вокруг,

Стоит Бешту остроконечный

4 И зеленеющий Машук,

Машук, податель струй целебных;

Вокруг ручьев его волшебных

Больных теснится бледный рой;

8 Кто жертва чести боевой,

Кто почечуя, кто Киприды;

Страдалец мыслит жизни нить

В волнах чудесных укрепить,

12 Кокетка злых годов обиды

На дне оставить, а старик

Помолодеть - хотя на миг.

3—4 Бешту… Машук… — Речь идет об остроконечных пиках Бештау, пяти поросших дубовым и буковым лесом горных вершинах к северу и востоку от Пятигорска, северокавказского курорта, знаменитого своими минеральными источниками. Пятиверхий массив составляют горы Беш (4590 футов), Железная (2795 футов), Змеиная (3261 фут), Машук (3258 футов) и Лысая (2427 футов). Милях в пятидесяти к югу, в западной части главного Кавказского хребта (протянувшегося от 44-й параллели на северо-западе Кавказа до 41-й параллели на юго-востоке), просматриваются Эльбрус, самая высокая гора Европы (около 18 500 футов), и Казбек (около 16 500 футов).

Онегин проводит на Кавказе больше года (1822). Следующим знаменитым литературным героем, который приедет на Кавказские воды и проедет по кавказским перевалам, будет лермонтовский Печорин (1830-1838).

6 …ручьев его волшебных… — Боюсь, что я здесь перевел красивее, чем нужно, и что Пушкин имел в виду всего лишь «ключи» или «источники».

Ср. описание похожего курорта (Баньер) у Фонтана в его «Пиренеях» («Les Pyrénées», ок. 1805):

Le vieillard de maux escorté,

Le héros encor tourmenté

De cicatrices douloureuses,

La mélancolique beauté

………………………………………

Viennent chercher ici les jeux ou la santé…

………………………………………

L"ennui, les sombres maladies

Et la goutte aux mains engourdies

Tout cède au breuvage enchanté…

9 Киприда — эвфемизм, заменяющий Lues venerea . Известно, что венерическими болезнями — гонореей и/или одной из форм сифилиса — Пушкин болел по крайней мере три раза (в январе 1818 г. в Петербурге, весной 1819 г. там же и в середине июля 1826 г. после посещения псковского борделя).

Питая горьки размышленья,

Среди печальной их семьи,

Онегин взором сожаленья

4 Глядит на дымные струи

И мыслит, грустью отуманен:

Зачем я пулей в грудь не ранен?

Зачем не хилый я старик,

8 Как этот бедный откупщик?

Зачем, как тульский заседатель,

Я не лежу в параличе?

Зачем не чувствую в плече

12 Хоть ревматизма? - ах, Создатель!

Я молод, жизнь во мне крепка;

Чего мне ждать? тоска, тоска!..

4 Дымные — опечатка, должно быть «зимние». Забавное повторение в опечатке того же слова, что упоминает Пушкин в примечании 17 {234} .

Вариант

13—14 ПБ 18, л. 7 об.:

И я как эти господа,

Надежду мог бы знать тогда!

Блажен кто стар! блажен кто <болен>!

Над кем лежит судьбы рука!

Но я здоров, я молод, волен,

4 Чего мне ждать? — тоска! тоска!..

Простите, снежных гор вершины,

И вы, Кубанские равнины!

Он едет к берегам иным,

8 Он прибыл из Тамани в Крым.

Воображенью край священный:

С Атридом спорил там Пилад,

Там закололся Митридат,

12 Там пел Мицкевич вдохновенный

И, посреди прибрежных скал,

Свою Литву воспоминал.

1—8 Беловая рукопись (ПБ 18).

6 Кубань — река, текущая с ледника у подножия Эльбруса на север и затем на восток, к Азовскому морю.

6—8 …кубанские равнины Крым — Покинув Центральный Кавказ, Онегин проезжает около четырехсот миль на северо-запад, к оконечности Таманского полуострова, где садится на корабль, плывущий в Крым. Тем же маршрутом в начале августа 1820 г. двигался Пушкин. В письме из Кишинева брату в Петербург (24 сентября 1820 г) он писал:

«Видел я берега Кубани и сторожевые станицы — любовался нашими казаками. Вечно верхом; вечно готовы драться; в вечной предосторожности! Ехал в виду неприязненных полей свободных, горских народов. Вокруг нас ехали 60 казаков, за ними тащилась заряженная пушка…»

Первый раз поэт увидел Крым не с корабля, а с Тамани в середине августа 1820 г., через Керченский пролив (то же письмо к брату). Здесь нельзя не вспомнить, что в повести Лермонтова «Тамань» (1840) Печорин, находясь в одноименном городе, лазурным утром любуется «на дальний берег Крыма, который тянется лиловой полосой и кончается утесом, на вершине коего белеется маячная башня» (обратите внимание на лиловый цвет — в классической палитре Пушкина он отсутствует).

Из Тамани Пушкин приплыл в Керчь, это была его первая остановка на Крымском полуострове. Там (15 августа, на закате) он ходил смотреть развалины башни, известной под именем Митридатовой гробницы, где «сорвал цветок для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления», — читаем в «Отрывке из письма Д[ельвигу]» (впервые опубликованном в «Северных цветах» на 1826 г), нарочито надменных заметках, которые поэт предпослал третьему изданию (1830) «Бахчисарайского фонтана».

Оттуда Пушкин поехал южнее, в Феодосию (древнюю Кафу), расположенную на юго-восточном побережье Крыма, в шестидесяти трех милях от Керчи; путешествие заняло день. Там он заночевал (по нынешнему адресу — в доме № 5 по Ольгинской улице), а на следующий день (18 августа) вместе с Раевскими сел на военный бриг, на котором они поплыли вдоль крымского берега, держась юго-западного направления. Во время этого путешествия Пушкин написал байроническую элегию («Погасло дневное светило…»), в конце года напечатанную журналом «Сын Отечества» вместе с ошибочной датировкой Льва Пушкина («сентябрь»), который получил эти стихи вместе с сентябрьским письмом брата.

На рассвете 19 августа бриг причалил к гурзуфскому берегу (о разгадке сердечной тайны последних стихов строфы XVI см. мой коммент. к гл. 1, XXXIII, 1). Там поэт провел три блаженные недели с семейством Раевских — теперь уже в полном составе — на вилле, предоставленной в их распоряжение Арманом Эммануэлем дю Плесси, герцогом де Ришелье

Примерно 5 сентября Пушкин вместе с генералом и его сыном выехали из Гурзуфа; осмотрев по пути «баснословные развалины храма Дианы» около Георгиевского монастыря, они по Балаклавской дороге доехали до самого центра Крыма — Бахчисарая, что милях в шестидесяти от побережья. «Бахчи Сарай» означает «садовый дворец» и полностью оправдывает свое название. С начала XVI до конца XVIII в. здесь располагалась резиденция татарских ханов. В прохладный зал стремительно влетают ласточки; из ржавой трубки небольшого фонтана сочится вода, капая в мраморные выемки. Я был там в июле 1918 г. во время экспедиции за чешуекрылыми.

Из Бахчисарая путешественники выехали (8 сентября) в Симферополь, и оттуда Пушкин через Одессу (где был в середине месяца) к 21 сентября возвратился в Кишинев.

8 Тамань — черноморский порт на самом северо-западе Кавказа, на берегу Таманского залива (восточное ответвление Керченского пролива), примерно в двухстах пятидесяти милях от Сухума, города на западном кавказском побережье. Здесь переживет приключение и лермонтовский Печорин — в «Тамани», самой неудачной части «Героя нашего времени».

10 С Атридом спорил там Пилад… — Как рассказывается в старых французских mythologies, из которых и Пушкин, и его читатели черпали популярную информацию на подобные темы, легендарные юноши Орест и его верный друг Пилад, успешно осуществив многосложную вендетту, стремились к очищению, и Дельфийский оракул повелел им доставить в Грецию статую Артемиды (Дианы) из таврического Херсонеса (Корсунь, под Севастополем). Друзья поплыли в землю тавров. Но царь Тоант, верховный жрец храма Артемиды, велел, как требовал закон, принести молодых чужестранцев в жертву. Орест и Пилад героически спорили друг с другом: каждый желал умереть за другого. Обоим удалось бежать — вместе с Ифигенией (местной жрицей, оказавшейся сестрой Ореста) и со статуей.

Пушкин называет Ореста Атридом, то есть одним из рода Атридов.

11 Митридат — Митридат Великий, царь Понтийский, в 63 г. до н. э. приказавший себя убить исполнительному галльскому наемнику. Его предполагаемую гробницу и трон можно видеть на горе Митридат — холме недалеко от Керчи (порт на Азовском море, см. выше, коммент. к 6-8).

12—14 Адам Бернард Мицкевич (1798-1855) — польский поэт и патриот, провел в России четыре года (с октября 1824-го по март 1829-го). Осенью 1825 г., то есть через пять лет после Пушкина, он побывал в Крыму и, вернувшись в Одессу, сочинил восемнадцать восхитительных «Крымских сонетов», которые доработал в 1826 г. в Москве. Там же в декабре 1826 г. они были напечатаны по-польски, а первые, совершенно бездарные, русские переводы появились в 1827-м (Василия Щастного) и в 1829-м (Ивана Козлова). В своем сонете VIII Мицкевич возвращается мыслью к «Бахчисарайскому фонтану» Пушкина; сонет называется «Grob Potocki» (мавзолей жены татарского хана, которая, по преданию, была из польской семьи Потоцких). В этом сонете, как и в других, особенно в XIV, под названием «Пилигрим», Мицкевич ностальгически вспоминает родную Литву.

Пушкин познакомился с Мицкевичем в октябре 1826 г. в Москве, но сердечность их дружбы не выдержала последовавших политических событий. 17/29 ноября 1830 г. разразилось польское восстание, продолжавшееся около девяти месяцев. Николай I объявил о варшавском мятеже гвардейским офицерам 26 ноября 1830 г. во время парада, под вынос знамени, выразив уверенность, что они помогут его подавить. Генералы и офицеры разразились криками «ура!» и бросились целовать руки Николая и крестец его лошади — словно царь был кентавром. Пушкин, к большому огорчению Вяземского и А. Тургенева, с чрезвычайным восторгом приветствовал подавление восстания. В ямбическом стихотворении «Клеветникам России» (август 1831 г.) и в одической «Бородинской годовщине» (сентябрь 1831 г.) бушует поток страстного национализма, а о разгроме восставшей Польши наш поэт говорит с холодной насмешкой. В датированном 10 августа 1834 г. и написанном в Петербурге нерифмованном отрывке Пушкин вспоминает счастливую жизнь Мицкевича «средь племени ему чужого» и противопоставляет мирные речи гостя тем «напоенным ядом» стихам (в черновике — «собачьему лаю»; слова эти перекликаются с конечными строчками стихотворения Мицкевича, обращенного к «русским друзьям», в котором голос любого русского, что осудит обличение польским поэтом деспотизма, сравнивается с лаем собаки, кусающей руку освободителя), которые разгневанный Мицкевич ныне шлет в Россию с запада: в 1832-1834 гг. Мицкевич жил в ссылке в Дрездене и Париже и в своих сатирических стихах (переписанных Пушкиным в тетрадь 2373, л. 34 об., 35 об.) обвинял бывших русских друзей в том, что они подкуплены своим правительством, прославляют триумф своего тирана и радуются страданиям поляков. И не столько в силу исторической реальности, сколько благодаря прекрасным человеческим качествам Мицкевича «либерализм» в то время ассоциировался с Польшей — страной, которая в отдельные периоды своей независимости была не менее деспотической, чем Россия.

Поэзией Мицкевича Пушкин восхищался. В октябре 1833 г. в Болдине он написал стихотворение в редком для себя размере анапеста — мелодически приятный, но безнадежно неточный перевод баллады Мицкевича «Будрыс и его сыновья».

Варианты

12 В беловой рукописи (ПБ 18) вместо «Мицкевич вдохновенный» — «изгнанник вдохновенный».

12—14 Отвергнутые чтения (2382, л. 115 об.):

Там мой Мицкевич вдохновенный

………………………………………

Стихи бессмертные слагал, —

и (стих 14):

Свои сонеты он слагал…

Прекрасны вы, брега Тавриды,

Когда вас видишь с корабля

При свете утренней Киприды,

4 Как вас впервой увидел я;

Вы мне предстали в блеске брачном:

На небе синем и прозрачном

Сияли груды ваших гор,

8 Долин, деревьев, сёл узор

Разостлан был передо мною.

А там, меж хижинок татар…

Какой во мне проснулся жар!

12 Какой волшебною тоскою

Стеснялась пламенная грудь!

Но, муза! прошлое забудь.

Эти строфы, иллюстрирующие два подвида романтизма, являют собой восхитительное краткое изложение смены литературных мод.

Как я уже отмечал (см. коммент. к гл. 6, XXIII, 2), романтизм в своей обобщенной форме восходит к вымышленной Аркадии итальянских и испанских поэтов. Из ее зеленых низин обезумевшие влюбленные — несчастные рыцари и ученые юноши — обыкновенно поднимались в гористую местность, где и метались в любовном неистовстве. В пасторальной поэзии луна скрывалась за облаками, ручьи журчали с той же аллегоричностью, как три столетия спустя бежит ручеек и веет ветерок у могилы Ленского. В XVIII в швейцарские и шотландские проводники указали выбившейся из сил поэзии на осененный мрачной хвоей водопад. Оттуда было уже рукой подать до унылого байронического пейзажа — как вверх, до скал, сменивших лесную зону, так и вниз, до прибрежных утесов и бьющегося о них прибоя. Этот обобщенный подвид романтизма тесно сопряжен с патологической неприязнью, которую век Разума испытывал к конкретной, «непоэтической» детали, и с его страстью к видовым понятиям. В этом смысле «романтизм» Байрона является логическим продолжением «классицизма». Неясное стало еще менее ясным, а развалины под луной остались столь же благородными и расплывчатыми, как и «страсти», порождаемые инцестами и античными драмами. Как я уже отмечал, лишь в нескольких зимних стилизациях Пушкин (в окончательном тексте) вместо проторенной аркадской условности обратился к конкретному пейзажу. В описаниях природы он всегда тяготел к XVIII в. Строфа XVIII являет собой критическое воплощение второй, «конкретной» фазы романтизма, с ее интересом к «обыденным» деталям и «реалистической» повседневности, лишенным того поэтического осадка, что неизбежно присутствует в словах «океан» и «соловей». Именно эта мода наново открыла романтикам фламандскую живопись и елизаветинскую драматургию.

Наконец, следует отметить, что здесь Пушкин говорит и о своих недавних литературных пристрастиях, о переходе от «поэтичного» восточного фонтана к «непоэтичному» утиному пруду — аллегория его собственной жизни. Можно увидеть и некоторую аналогию между этой эволюцией и той, что он наметил дня Ленского в строфах XXXVI и XXXIX гл. 6.

Какие б чувства ни таились

Тогда во мне - теперь их нет:

Они прошли иль изменились…

4 Мир вам, тревоги прошлых лет!

В ту пору мне казались нужны

Пустыни, волн края жемчужны,

И моря шум, и груды скал,

8 И гордой девы идеал,

И безыменные страданья…

Другие дни, другие сны;

Смирились вы, моей весны

12 Высокопарные мечтанья,

И в поэтический бокал

Воды я много подмешал.

Вариант

В черновом варианте (2382, л. 111), вероятно, стиха 8 Пушкин с удовольствием вспоминает тень олив и шелковиц, что сразу же воскрешает в памяти каменистые тропинки, уходящие вверх по горному склону от южного крымского берега. Шелковицу (и, что весьма неожиданно, ананас) уже упоминал в 1826 г. Мицкевич в своем XIV сонете «Пилигрим» — как элемент крымского пейзажа.

Иные нужны мне картины:

Люблю песчаный косогор,

Перед избушкой две рябины,

4 Калитку, сломанный забор,

На небе серенькие тучи,

Перед гумном соломы кучи

Да пруд под сенью ив густых,

8 Раздолье уток молодых;

Теперь мила мне балалайка

Да пьяный топот трепака

Перед порогом кабака.

12 Мой идеал теперь - хозяйка,

Мои желания - покой,

Да щей горшок, да сам большой.

2 …косогор… — Слово подразумевает двоякий наклон: это и склон холма, и дорога (либо что-то ей подобное), диагонально по нему спускающаяся.

6 <…>

13 …покой… — См. выше коммент. к стиху 20 «Письма Онегина» в гл. 8 и к XLVIIIa, 1 в гл. 8.

14 Щей (род. пад. от щи ) — суп из капусты. Стих основан на русской поговорке, смысл которой таков: «я ем простую пищу, но сам себе хозяин».

Варианты

5—6 В черновой рукописи (ПБ 18, л. 1 и 2 об.):

Да через светлую полянку

В дали бегущую крестьянку…

Стих 6 имеет вариант:

Да стройных прачек у плотины…

13 Черновая рукопись (там же):

Простая, тихая жена…

Порой дождливою намедни

Я, завернув на скотный двор…

Тьфу! прозаические бредни,

4 Фламандской школы пестрый сор!

Таков ли был я, расцветая?

Скажи, фонтан Бахчисарая!

Такие ль мысли мне на ум

8 Навел твой бесконечный шум,

Когда безмолвно пред тобою

Зарему я воображал

Средь пышных, опустелых зал…

12 Спустя три года, вслед за мною,

Скитаясь в той же стороне,

Онегин вспомнил обо мне.

6—11 См. «Бахчисарайский фонтан» (поэму в 578 стихов четырехстопного ямба, сочиненную в 1822 г. в Кишиневе и опубликованную в 1824 г. в Москве со статьей Вяземского), особенно стихи 505-559, где Пушкин описывает свое посещение бывшего «садового дворца» ханов: там, в стихах 533-538, есть ответ на вопрос, заданный в «Путешествии», XIX, 7—10, с тою же рифмой «шум — ум».

В примечании к поэме Пушкин дал намеренно «прозаическое» описание фонтана, и это можно сравнить с «сором» в «Путешествии», XIX, 1-4 {235} .

Там долго ясны небеса,

Там хлопотливо торг обильный

4 Свои подъемлет паруса;

Там всё Европой дышит, веет,

Всё блещет югом и пестреет

Разнообразностью живой.

8 Язык Италии златой

Звучит по улице веселой,

Где ходит гордый славянин,

Француз, испанец, армянин,

12 И грек, и молдаван тяжелый,

И сын египетской земли,

Корсар в отставке, Морали.

1 Я жил тогда в Одессе пыльной… — На самом деле мы не видим Онегина, участвующего в итальянизированном веселье одесской жизни (XX-XXIX). Не он, а другой наш герой, Пушкин, наслаждается ею в этих десяти строфах, звучащих словно южное эхо театральных, любовных и гастрономических утех Петербурга, описанных в первой главе.

Там, в первой главе, Пушкин перемежает петербургские воспоминания с обстоятельствами своей одесской жизни в то время, когда он эти воспоминания описывал (осенью 1823 г.) Мы мельком видим, как он бродит над морем в надежде на паруса, которые унесли бы его из России в Африку — давней дорогой предка, но в обратном направлении. Означенные же строфы «Путешествия» написаны в пору вынужденного уединения в Михайловском, в начале 1825 г. Одесса 1823-1824 гг., в то время лишь приют ностальгии, теперь, в 1825 г., вспоминается с не меньшей сладостью, чем в свое время поэт вспоминал о прелестях Петербурга. А «златая Италия» гл. 1, XLIX сократилась до воспоминания о мелодичной итальянской речи на одесских улицах.

2 Там долго ясны небеса… — сокращенная четырехстопная версия александрийского стиха Туманского — второй строчки стихотворения «Одесса» (я его цитирую в коммент. к XXI, 1-9).

Вариант

5—14 Гофман (1936) приводит следующие черновые фрагменты (2370, л. 66; см. также с. 464 в Акад. 1937) — А, стихи 8-9:

Там хладнокровного купца

Блистает резвая подруга [фр. compagne folâtre ] —

и В, стихи 5-6:

…я жил поэтом

Без дров зимой — без дрожек летом…

(Относительно А, стихов 8-9 см. коммент. к XXVIII, 5—14.)

Очевидно, разрыв между этими фрагментами и следующими за ними стихами должна была заполнить тема предстоящего усовершенствования одесской канализации. В черновой рукописи (стихи 12-14) читаем:

И вместо г<рафа> В<оронцова>

Там будет свежая <вода> —

Тогда поедем мы туда.

Что приводит на ум лорд-канцлера, которого обращение «M"lud» [искаженное «милорд»] сравняло с лондонской грязью («mud») в первой главе (написанной в ноябре 1851 г.) диккенсовского «Холодного дома».

13 Черновая рукопись, отвергнутое чтение (2370, л. 66):

И черный гость родной земли…

то есть африканец.

Одессу звучными стихами

Наш друг Туманский описал,

Но он пристрастными глазами

4 В то время на нее взирал.

Приехав, он прямым поэтом

Пошел бродить с своим лорнетом

Один над морем - и потом

8 Очаровательным пером

Сады одесские прославил.

Всё хорошо, но дело в том,

Что степь нагая там кругом;

12 Кой-где недавный труд заставил

Младые ветви в знойный день

Давать насильственную тень.

1—2 Одессу звучными стихами / Наш друг Туманский описал… — Туманский, второстепенный поэт, служивший с Пушкиным при канцелярии Воронцова, в 1824 г. посвятил Одессе тяжеловесные ямбические гекзаметры:

6—7 …бродить над морем — Образ Туманского, который «пошел бродить… над морем», то есть по побережью, вторит, со смягченной интонацией, страстному «брожу над морем» в гл. 1, L, 3. Занятно, как встретились в одесском порту начало и конец романа. Замученная и хмурая муза перевода подарила мне здесь нечаянную рифму «then — pen» («потом — пером») в награду за то, что я заметил, как тема сужается до сверкающей точки в синем море.

11 степь нагая — Лайалл в своих «Путешествиях» (I, с. 190), в записи, относящейся к маю 1822 г., рассказывает:

«Окрестности Одессы являют собой приятный вид. Некогда засушливая степь ныне усеяна деревнями, а подходящие к городу хозяйства и возделанные поля перемежаются с дачами, питомниками, частными и общественными садами».

А где, бишь, мой рассказ несвязный?

В Одессе пыльной, я сказал.

Я б мог сказать: в Одессе грязной —

4 И тут бы, право, не солгал.

В году недель пять-шесть Одесса,

По воле бурного Зевеса,

Потоплена, запружена,

8 В густой грязи погружена.

Все домы на аршин загрязнут,

Лишь на ходулях пешеход

По улице дерзает вброд;

12 Кареты, люди тонут, вязнут,

И в дрожках вол, рога склоня,

Сменяет хилого коня.

3 …в Одессе грязной… — Лайалл, «Путешествия» (I, с 171) «Улицы в Одессе… до сих пор не мощенные… осенью и весной после сильных дождей они несказанно грязны…»

14 октября 1823 г. Пушкин писал Вяземскому из Одессы (куда к этому времени подъехал и Онегин) «У нас скучно и холодно Я мерзну под небом полуденным». А 1 декабря 1823 г. — Александру Тургеневу «Две песни уже готовы» (Онегин уже снабдил своего биографа материалом для второй главы).

10 …на ходулях… — Кажется, я где-то читал, что одесситы (которые по-русски говорят хуже всех в России) называют предназначенные для распутицы деревянные башмаки «ходулями» (то есть то, в чем ходят!); однако я сомневаюсь, что Пушкин мог без всякой нужды использовать такой вульгарный сленг. Это разрушило бы гиперболу, на которой построена вся строфа.

Но уж дробит каменья молот,

И скоро звонкой мостовой

Покроется спасенный город,

4 Как будто кованой броней.

Однако в сей Одессе влажной

Еще есть недостаток важный;

Чего б вы думали? - воды.

8 Потребны тяжкие труды…

Что ж? это небольшое горе,

Особенно, когда вино

Без пошлины привезено.

12 Но солнце южное, но море…

Чего ж вам более, друзья?

Благословенные края!

1—3 …молот… город… — Рифма неправильная и одна из немногих неудачных в ЕО . Другие — в стиховых окончаниях гл. 2, VI, 10-11 и гл. 3, XIV, 10-11 (худшая из всех).

6—8 Лайалл, побывавший в Одессе в мае 1822 г., пишет («Путешествия», I, с. 168-170):

«Для коммерции и для роста этого города… всегда останутся… два трудноодолимых препятствия — отсутствие судоходной реки и недостаток воды для жизненных нужд… Главный источник поступающей в Одессу воды расположен [на расстоянии около двух миль] к югу от города на побережье… Путь вверх по склону крайне труден для лошадей-водовозов и увеличивает стоимость воды небольшая бочка стоит от рубля до полутора, в зависимости от расстояния».

Иногда становится жаль, что Пушкин запускает волшебную механику своих стихов всего лишь ради того, чтобы выразить какую-нибудь расхожую мысль Шутки о нехватке в Одессе воды шутили и перешучивали со дня основания города в последнем десятилетии XVIII в Само его имя, в ту эпоху жутких французских каламбуров, производили от оптимистической фразы, которую губернатор (1803-1815) Арман Эммануэль герцог де Ришелье часто повторял в ответ на критику: «Assez d"eau, eau d"assez» (Позже шутники утверждали, что Одесса так названа, поскольку лежит «au-dessous de la mer» ).

Бывало, пушка зоревая

Лишь только грянет с корабля,

С крутого берега сбегая,

4 Уж к морю отправляюсь я.

Потом за трубкой раскаленной,

Волной соленой оживленный,

Как мусульман в своем раю,

8 С восточной гущей кофе пью.

Иду гулять. Уж благосклонный

Открыт Casino; чашек звон

Там раздается; на балкон

12 Маркёр выходит полусонный

С метлой в руках, и у крыльца

Уже сошлися два купца.

Клуб «Casino de Commerce» занимал флигель дома Рено на Дерибасовской, угол Ришельевской, где жил Пушкин (улицы названы в честь двух губернаторов — Ришелье и де Рибаса). Лайалл («Путешествия», I, с. 183) пишет: «Залы построил много лет назад месье Rainaud [или Reynaud], и, насколько мы поияли, они не пустуют [в мае 1822 г.]. Большой овальный зал, окруженный галереей, которую поддерживают многочисленные колонны, используется и для балов, и как Биржа, где купцы иногда совершают свои сделки…»

Глядишь - и площадь запестрела.

Бегут за делом и без дела,

4 Однако больше по делам.

Дитя расчета и отваги,

Идет купец взглянуть на флаги,

Проведать, шлют ли небеса

8 Ему знакомы паруса.

Какие новые товары

Вступили нынче в карантин?

Пришли ли бочки жданных вин?

12 И что чума? и где пожары?

И нет ли голода, войны

Или подобной новизны?

1 Глядишь — и площадь запестрела. — <…> «Глядишь» в подобной конструкции означает «пока глядишь», «когда глянешь в следующий раз» или «вскоре, тут же» <…> Слово «пестреть», давний враг переводчика (гл. 2, I, 8, гл 7, LI, 6), подразумевает здесь «народом».

12 …пожары… — В черновой рукописи (2370, л. 67) стих звучит так:

И что Кортесы иль пожары…

Совершенно ясно, что «пожары» в окончательном тексте означают «революции». А совпушкинисты и не заметили.

Но мы, ребята без печали,

Среди заботливых купцов,

Мы только устриц ожидали

4 От цареградских берегов.

Что устрицы? пришли! О радость!

Летит обжорливая младость

Глотать из раковин морских

8 Затворниц жирных и живых,

Слегка обрызнутых лимоном.

Шум, споры - легкое вино

Из погребов принесено

12 На стол услужливым Отоном;

Часы летят, а грозный счет

Меж тем невидимо растет.

5—6 …радость… младость… — Я попытался — боюсь, не вполне успешно — сымитировать эту рифму (ныне вышедшую из употребления вместе с устаревшим «младость»), во времена Пушкина столь же привычную, как и подобная ей «сладость — младость», которую поэт высмеет, не пройдет и двух лет, в гл. 6, XLIV, 5-6 (конец 1826 г.). Ср французскую рифму «allégresse — jeunesse» .

8 Ср. басню Дора о недостаточно проницательной устрице. «Huître dodue, fraîche et bien nourrie /…animal tenace s"emprisonne / l"écaillé va s"ouvrir en deux, / Et Mon Seigneur mangera la personne…»

Пять десятилетий спустя Толстой гораздо более оригинальным языком опишет «шершавые» снаружи и «перламутровые» внутри раковины, из которых Облонский серебряной вилочкой будет извлекать «шлюпающих» устриц. «Недурны, — повторял он, вскидывая влажные и блестящие глаза то на Левина, то на татарина».

12 Отоном… — Так Пушкин транслитерирует имя Cesar Automne или Autonne — это был ресторатор с Дерибасовской, напротив «Casino».

Но уж темнеет вечер синий,

Пора нам в оперу скорей:

Там упоительный Россини,

4 Европы баловень - Орфей.

Не внемля критике суровой,

Он вечно тот же, вечно новый,

Он звуки льет - они кипят,

8 Они текут, они горят,

Как поцелуи молодые,

Все в неге, в пламени любви,

Как зашипевшего аи

12 Струя и брызги золотые…

Но, господа, позволено ль

С вином равнять do-re-mi-sol?

3 «Россини» рифмуется с «синий». Я могу припомнить лишь одну допушкинскую рифму к этому слову — в оде (1775) Василия Петрова (1736-1799), где «синий» рифмуется с «иней».

8—14 Это «развернутое» сравнение музыки с шампанским, оканчивающееся пренебрежительной клаузулой, на самом деле не слишком отличается от «распространенного» уподобления шампанского «тому-сему» в строфе XLV гл. 4 или «любовнице… живой» там же, в строфе XLVI. С более провинциальной разновидностью шипучего вина поэт сравнивает «Зизи» в конце строфы XXXII гл. 5. Тема вина и всего, что на него похоже, несколько навязчива.

А только ль там очарований?

А разыскательный лорнет?

А закулисные свиданья?

4 A prima donna? а балет?

А ложа, где, красой блистая,

Негоциантка молодая,

Самолюбива и томна,

8 Толпой рабов окружена?

Она и внемлет и не внемлет

И каватине, и мольбам,

И шутке с лестью пополам…

12 А муж - в углу за нею дремлет,

Впросонках фора закричит,

Зевнет и - снова захрапит.

5 Рядом с этим стихом в черновой рукописи (2370, л. 68) на полях написано имя «Монари» (первоклассный итальянский тенор Одесской оперы).

5—14 Здесь, вероятно, описана Амалия Ризнич, урожденная Рипп, дочь банкира — австрийского еврея, одна из трех или четырех одесских возлюбленных Пушкина. Она умерла в Генуе в мае 1825 г., примерно в то же время, когда Пушкин (узнавший о ее смерти больше года спустя) работал над этими строфами (приблизительно в марте). Ее мать была итальянкой. Ее муж, Иван Ризнич (или, как он писал по-французски, Jean Risnich), богатый и образованный далматский купец, торговал зерном.

Вероятно, о ней же сказано в первоначальном наброске XX:

Там хладнокровного <купца>

Блистает резвая подруга.

См. также коммент. к гл. 10, XIII, 3.

Пушкин ухаживал за Амалией Ризнич в Одессе летом и осенью 1823 г. Вероятно, к ней обращена его страстная элегия, начинающаяся словами «Мой голос для тебя и ласковый, и томный…». В начале 1824 г. она родила мужу сына и в мае того же года, уже очень больная чахоткой, уехала из Одессы в Австрию и затем в Италию, где умерла . Ее муж, остававшийся в Одессе, узнал о смерти жены 8 июня 1825 г. Туманский напечатал в альманахе Амфитеатрова и Ознобишина «Северная лира» на 1827 г. (вышел в ноябре 1826 г.) посвященный Пушкину пятистопный сонет «На кончину Р.» , датированный июлем 1825 г., в Одессе. Странно, что Пушкин узнал (от Туманского?) о смерти Амалии Ризнич лишь в июле 1826-го.

В начале 1827-го Ризнич женился на графине Полине Ржевуской, сестре Каролины Собаньской и Эвелины Ганской.

Финал гремит; пустеет зала;

Шумя, торопится разъезд;

Толпа на площадь побежала

4 При блеске фонарей и звезд,

Сыны Авзонии счастливой

Слегка поют мотив игривый,

Его невольно затвердив,

8 А мы ревем речитатив.

Но поздно. Тихо спит Одесса;

И бездыханна и тепла

Немая ночь. Луна взошла,

12 Прозрачно-легкая завеса

Объемлет небо. Всё молчит;

Лишь море Черное шумит…

Любопытно сравнить эту псевдоитальянскую ночь, золото музыки Россини (XXVII, 11) и одесских сынов Авзонии, с воображаемыми и желанными ночами златой Италии, столь романтично воссозданными в гл. 1, XLIX. Следует также заметить, что аллюзия на одесский берег в гл. 1, L связывает эту начальную главу с последними стихами ЕО в его окончательном варианте. Ведь самая последняя строка («Итак, я жил тогда в Одессе…», с которой в рукописи начинается «Путешествие», XXX) практически совпадает с пушкинским примечанием к слову «море» в гл. 1, L, 3 («писано в Одессе») — это Черное море, которое шумит в предпоследнем стихе ЕО («Путешествие», XXIX, 14) и линией своего горизонта соединяет начало и конец окончательного текста романа, образуя один из тех внутренних композиционных кругов, примеры которых я уже приводил в своем комментарии.

Итак, я жил тогда в Одессе

Средь новоизбранных друзей,

Забыв о сумрачном повесе,

4 Герое повести моей.

Онег<ин> никогда со мною

Не хвастал дружбой почтовою,

А я, счастливый человек,

8 Не переписывался ввек

Ни с кем. Каким же изумленьем,

Судите, был я поражен,

Когда ко мне явился он!

12 Неприглашенным привиденьем,

Как громко ахнули друзья,

И как обрадовался я!

Беловая рукопись (ПБ 18, л. 1 об.).

1 …в Одессе… — Последнее слово окончательного текста. Оно рифмуется с «повесе» (см. ниже коммент. к стиху 3), именительный падеж которого, «повеса», во второй строфе ЕО рифмуется с «Зевеса», которое, в свою очередь, рифмуется с «Одесса» в «Путешествии», , — исключительно приятная перекличка созвучий под сводами поэмы.

3 Забыв о сумрачном повесе… — Эпитет «сумрачный» здесь близок к французскому «ténébreux». Такой «le beau ténébreux» (прекрасный сумрачный рыцарь, от имени Бельтенеброс, как называл себя Амадис Галльский) был модным образчиком для подражания у молодежи конца 1820-х гг. {237}

7—9 Обратите внимание на скачок анжамбемана, сопровождаемого усмешкой:

А я, счастливый человек,

Не переписывался ввек

Ни с кем…

В числе прочих причин высылки Пушкина из Одессы в июле 1824 г. было и перехваченное болтливое письмо поэта к одному из его многочисленных корреспондентов (возможно, Кюхельбекеру).

13 …друзья… — Место действия — Одесса, время — осень 1823-го. Два друга (так я понимаю пушкинское «друзья», которое может означать и «наши с ним друзья») не виделись с мая 1820 г., когда Пушкин уехал из столицы в Екатеринослав, а затем на Кавказ, а Онегин отправился к дяде в имение, расположенное на полпути между Опочкой и Москвой. Начавшееся в первой главе действие завершило полный круг. Читателю следует понимать, что теперь, в Одессе, Онегин рассказывает Пушкину о том, что произошло с ним за это время. Остальное поведает поэту Муза, с которой мы встречаемся в гл. 7, V, 5 и гл. 8, I-VII.

Здесь, возможно, имеет смысл, используя все имеющиеся данные, проследить маршруты основных путешествий обоих наших героев. В начале 1821 г. Онегин из своего имения возвращается в Петербург; 3 июня (или июля?) он отправляется в путешествие по России, московский и волжский отрезки которого (лето 1821 г., когда Пушкин уже в Кишиневе) пролегают значительно восточнее пушкинского маршрута (май — июнь 1821-го, Петербург — Киев — Екатеринослав — Ростов), но на Северном Кавказе их пути соединяются.

В мае 1820 г. Пушкин был приписан как «сверхштатный чиновник» к канцелярии генерала Инзова, возглавлявшего комитет по защите интересов иностранных колонистов на юге России. Штаб-квартира Инзова размещалась в Екатеринославе (ныне Днепропетровск), куда Пушкин прибыл около 20 мая из Петербурга не просто как новый служащий, но и как курьер, доставивший наместнику Бессарабской области Инзову известие о назначении его действительным губернатором Бессарабии. Между отъездом Пушкина из Екатеринослава (28 мая, с Раевскими) на лечение к целебным водам Пятигорска, на Кавказ, и его счастливыми днями в Крыму (с третьей недели августа по 5 сентября) Инзов и его канцелярия успели переехать в Кишинев, куда Пушкин и прибыл 21 сентября 1820 г., через четыре месяца после того, как начал служить у Инзова в Екатеринославе.

Маршрут Онегина повторяет путь Пушкина на Кавказские воды; следующим совпадением будет дорога в Грузию, куда Пушкин ездил летом 1829 г., во время войны с Турцией Онегин пробудет на Кавказе с конца 1821-го до лета 1823-го, а затем повторит путь, проделанный Пушкиным летом 1820 г. — через Тамань в Крым, и осенью 1823 г. побывает в Бахчисарайском дворце, через три года после Пушкина.

Тем временем Пушкина перевели, с июля 1823 г., из Кишинева в Одессу под начальство более высокопоставленного сановника, новороссийского (включая Бессарабию) генерал-губернатора графа Воронцова, который оказался много строже и Пушкину благоволил куда меньше, чем старичок Инзов. Здесь в конце

1823 г. Пушкин и Онегин, не видевшиеся более трех лет, встречаются вновь. К концу июля 1824 г. друзья расстаются опять — Пушкина приговаривают к двум годам деревенской ссылки в псковском имении, а Онегин в середине августа

1824 г. появится в Петербурге, где встретится с Татьяной, с которой не виделся с 12 января 1821 г.

Необходимо отметить, что внутри этого круга лежит еще один, малый круг, который совершает пушкинская Муза. В мае 1812 г., когда она начала посещать тринадцатилетнего Пушкина в его лицейской келье (гл. 8, I), семнадцатилетний Онегин уже начал разгульную жизнь в Петербурге, которой посвятит восемь лет (гл. 1, IV). К 8 января 1815 г. (гл. 8, II) у нее выросли крылья. В 1817-1818 гг. в Петербурге за ней волочатся молодые кутилы (гл. 8, III), а году в 1819 или 1820-м она вместе с Пушкиным тщетно пытается обучать их нового приятеля, Онегина, тайнам стихосложения (гл. 1, VII). В начале мая 1820 г. Онегин едет из Петербурга в деревню (гл. 1, I, II, LI, LII), а Муза отправляется с Пушкиным на Кавказ, в Крым и в Молдавию (гл. 8, IV-V). В августе 1824 г. по календарю «реальной» жизни она появляется в Михайловском (присутствовать при событиях, последовавших за онегинским отъездом, — гл. 8, V), и в августе же 1824-го по календарю романа она встречается с Онегиным на петербургском рауте (гл. 8, VI).

3 …Авгуры… — У Цицерона в «De divinatione» (II, 24) «Vetus autem illud Catonis admodum scitum est, qui mirari se aiebat quod non rideret haruspex haruspicem cum vidisset». Харуспекс (авгур) был гадальщиком, предсказывающим будущее по внутренностям животных. Хотя Цицерон здесь утверждает, будто любому известны слова Катона о том, что он «удивлялся, как предсказатели могли смотреть друг на друга без смеха», никакого подобного высказывания Катона до нас не дошло. Впрочем, пушкинский источник здесь не Цицерон. «Les augurs de Rome qui ne peuvent se regarder sans rire» — старое клише французского журнализма. Оно даже существует в обратном латинском переводе: «si augur augurern».

Через десять лет это же избитое сравнение находим у Лермонтова в «Княжне Мери» (запись Печорина от «13 мая»: «Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать…»).

4 Строфа не окончена. Бурцев где-то домыслил, что Пушкин с Онегиным тихо хихикали о том, что оба они принадлежали к одному и тому же революционному движению. Я же полагаю, что насмешили их не домыслы комментаторов, а та несвятая и неискренняя дружба, при которой друзья могут совершенно забыть друг о друге на три года.

Ср. последнюю строчку стихотворения, написанного летом 1819 г. в Михайловском и адресованного Пушкиным Михаилу Щербинину, его петербургскому весельчаку-приятелю (стихи 27-32):

Найдем отраду, милый друг,

В туманном сне воспоминаний!

Тогда, качая головой,

Скажу тебе у двери гроба,

«Ты помнишь Фанни, милый мой?»

И тихо улыбнемся оба…

Любопытно, что Кюхельбекер, который никак не мог знать пушкинскую строчку «Мы рассмеялися тишком» из «Путешествия Онегина», XXX, 4, использовал похожее наречие «тихомолком», обращаясь к той же небезызвестной галльской формуле о смеющихся Цицероновых авгурах в песни III своей замечательной поэмы «Агасвер, Вечный жид», написанной в ссылке, в основном в 1840-1842 гг., и опубликованной через много лет после его смерти (1878). Несмотря на непонятную архаичность, словесную неуклюжесть, странноватые идеи и ряд композиционных недочетов, поэма, с ее порывистой мелодией и угловатой самобытностью языка, является выдающимся произведением и заслуживает особого исследования.

Недолго вместе мы бродили

По берегам Эвксинских вод.

Судьбы нас снова разлучили

4 И нам назначили поход.

Онегин, очень охлажденный

И тем, что видел, насыщенный,

Пустился к невским берегам;

8 А я от милых Южн<ых> дам,

От <жирных> устриц черноморских,

От оперы, от темных лож

И слава Богу от вельмож,

12 Уехал в тень лесов Тр<игорских>,

В далекий северный уезд

И был печалей мой приезд.

Черновая рукопись (2382, л. 17 об.).

14 И был печален мой приезд. — Всю весну 1824 г., с последней недели марта по первую неделю мая, новороссийский генерал-губернатор граф Воронцов в своих письмах из Одессы в Петербург шумно требовал от министра иностранных дел графа Нессельроде избавить его от неприятного и неудобного г-на Пушкина («Délivrez-moi de Pouchkine!»), «слабого подражателя Байрона» — а заодно автора остроумных эпиграмм и обожателя графини. Врач Воронцовых, д-р Вильям Хатчинсон, оказался, при всей своей неразговорчивости, глухоте и плохом французском, интересным собеседником, о его «уроках чистого атеизма» Пушкин написал приятелю, письмо перехватила полиция, а его безнравственное содержание побудило царя внять просьбе Воронцова . Пушкин, со своей стороны, уже давно изнемогал от воронцовской спеси, англомании и грубой предвзятости. 22 мая поэту было приказано заняться нашествием саранчи под Херсоном, Елизаветградом и Александрией. На следующий день ему выдали четыреста рублей на дорогу (по рублю на милю, почтой), но проехал ли он больше первых 120 миль (до Херсона), неизвестно, и оригинальная картина, на которой Пушкин из повозки с отвращением руководит побиванием полчищ насекомых ветками тополя и обработкой почвы негашеной известью, историкам не досталась. 7 июня жена одного из его ближайших друзей, княгиня Вера Вяземская, с детьми (шестилетним Николаем и двухлетней Надеждой) приехала в Одессу и стала конфиденткой пушкинского романа с графиней Воронцовой. Та 14 июня отплыла с супругом в Крым; вернулись они 25 июля, а два-три дня спустя Пушкину сообщили, что ему, уволенному с 8 июля с государственной службы за «дурное поведение», надлежит отправиться в имение матери Михай- ловское Вечером 30 июля он последний раз был в одесской Итальянской опере и слушал «Il Turco in Italia» Россини (1814). На следующий день, с тем же дядькой, которого брал с собой из Петербурга больше четырех лет назад (с Никитой, сыном Тимофея Козлова), он выехал в Псковскую губернию. Проехав Николаев, Кременчуг, Прилуки, Чернигов, Могилев, Витебск и Опочку, 9 августа Пушкин прибыл в Михайловское, где застал родителей, брата, сестру и двадцать девять человек прислуги. Его отношения с родителями, особенно с отцом, всегда были прохладными, и эта встреча вызвала лишь обилие взаимных претензий. 4 октября псковский гражданский губернатор Борис Адеркас доложил генерал-губернатору Псковской губернии и Остзейских провинций (маркизу) Филиппу Паулуччи о том, что Сергей Пушкин согласился сотрудничать с правительством и принять на себя обязанности надзора за поэтом. Эта слежка отца за сыном привела к чудовищной ссоре между ними, и приблизительно 18 ноября родители Пушкина уехали в С. -Петербург; сестра Ольга уехала неделей раньше, а Лев Пушкин увез в столицу беловую рукопись ЕО

Стихи Языкова кипуче-звучны и претенциозны (его четырехстопный ямб — подлинное пиршество скадов), но и мысль, и чувство в них пронизаны пресной обыденностью. Наш поэт в своих стихах и письмах восхищался Языковым, однако я не уверен, что тот (в своей переписке завистливо злословивший об Онегине) был рад, когда знаменитый приятель уравнял его элегии с творениями однозначно бездарного Ленского (гл. 4, XXXI, 8—14).

Стихи Языкова нам здесь интересны лишь постольку, поскольку запечатлели картину деревенской жизни Пушкина. Языков посвятил несколько стихотворений Пушкину, Тригорскому и даже пушкинской няне. «А. С. Пушкину», 1826, стих 1-4:

О ты, чья дружба мне дороже

Приветов ласковой молвы,

Милее девицы пригожей,

Спеша в Тригорское, один

Вольтер и Гете и Расин,

Являлся Пушкин знаменитый…

(Аргамак — это крупная поджарая длинноногая лошадь азиатской породы.)

14 апреля 1836 г., в конце своего последнего пребывания в Михайловском, уже собираясь возвращаться в Петербург, похоронивший мать Пушкин писал Языкову из Голубова (имения Вревских, по соседству с Тригорским и Михайловским):

«Отгадайте, откуда пишу к вам, мой любезный Николай Михайлович? из той стороны… где ровно тому десять лет пировали мы втроем [третьим был Алексей Вульф]… где звучали Ваши стихи и бокалы с Емкой [емка — шутливая дорпатская, то есть немецкая, переделка „жженки“ ], где теперь вспоминаем мы Вас и старину. Поклон Вам от холмов Михайловского, от сеней Тригорского, от волн голубой Сороти, от Евпраксии Николаевны [баронессы Вревской, урожденной Вульф], некогда полувоздушной девы [Пушкин пародирует самого себя: гл. 1, XX, 5], ныне дебелой жены, в пятый раз уже брюхатой…»

Пушкину оставалось девять с половиной месяцев жизни.

13—14 Вергилий тоже говорит, что повесил свою «яснозвучную тростниковую дудочку» на «священную эту сосну», в «Буколиках», эклога VII:

hic arguta sacra pendebit fistula pinu…

Примечания

Военизированные крестьянские лагеря в Новгороде и Старой Руссе, слабый прототип советских трудовых лагерей для рабов См. коммент. к гл. 1, XVII, 6-7. (Примеч. В. H.)

«Великосветская [глава]» (фр.)

Равнодушие к жизни, пресыщенность (лат.)

В недавнем издании (Пушкин, «Собрание сочинений», т. 4, под ред Благого, Бонди, Виноградова и Оксмана, 1960, еще худшем, чем ПСС 1936 г, преимущественно составившее его основу) стихи 5-6 приводятся, без всяких пояснений, так:

Каким-то квакером, масоном
Иль доморощенным Бейроном.

(Примеч. В. Н.)

Гофман M. Пропущенные строфы Евгения Онегина (П. и его совр. , 1923, IX, вып 33-35, с, 1—328) Расшифровки Гофмана, часто очень тщательные, иногда сомнительные, не подтверждены никакими фотодокументами, но с другой стороны, что-либо расшифровывать в те годы бедствий и террора уже было героизмом (Примеч. В. Н.)

Морская болезнь (фр.)

Опубликовано позже, в 1831 г., у Воейкова в «Литературном прибавлении» к «Русскому инвалиду», № 6, под заголовком «Быль», за подписью «Сталинский», согласно изданию «Пушкин» (1936), с. 522-524 (Летописи Государственного Литературного музея, I). (Примеч. В. Н.)

Котлеты (фр.)

См. также набросок письма к Вяземскому (1 сентября 1828 г, С. -Петербург) «Алексей Полторацкий сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то 2500 в месяц (которые очень бы мне пригодились благодаря креп су) и ко мне уже являются троюродные братцы за местами и за милостями царскими» (Примеч. В. Н.)

У Шляпкина вместо «на Радиной» стоит «на Солиной», вместо «на Липской» — «на Маше Ланской», вместо «на Лидиной» — «на Ситской». В ПСС 1936, I, с. 596, строки (вслед за Шляпкиным) переставлены, вместо «на Лидиной» читаем «на Лидьи», вместо шляпкинской «Маши Ланской» — «на Маше Липской» и вместо «на N-ской» — «на Ленской». (Примеч. В. Н.)

Бонвиван, разбитной малый (фр.)

«Старик со свитою болезней, / Герой, мучимый / Болезненными шрамами / Меланхолическая красавица /…/ Стремятся сюда в поисках развлечения или здоровья /…/ Тоска, мрачные болезни / И подагра в онемелых руках — / Все огступает перед волшебным питьем…» (фр.)

«Достаточно воды, воды достаточно» (фр.)

«Над морем» (фр.)

«Радость — молодость» (фр.)

«Жирная устрица, свежая и упитанная /…неуступчивое животное [которое] сидит затворницей, / [Но] раковина раскроется / И Господин съест эту особу…» (фр.)

См.: Сиверc А Семья Ризнич (новые материалы) — В кн. П. и его совр. , 1927, VIII, вып. 31-32, с. 85—104. (Примеч. В. Н.)

Он начинался так:

Ты на земле была любви подруга:
Твои уста дышали слаще роз,
В живых очах, не созданных для слез,
Горела страсть, блистало небо юга.

(Примеч. В. Н.)

Путеводитель (фр.)

«Римские авгуры, которые не могут смотреть на себя без смеха» (фр.)

Или, быть может, «глухим философом», упомянутым в пушкинском письме, был некий Вулси, преподаватель английского языка в Ришельевском лицее в Одессе (Собр соч 1962, IX, с 432) (Примеч. В. Н.)

Русское ж или жж (звучание одинаково) на французский транслитерируется как у, что по-немецки звучит как м, отсюда «жженка» = «емка» (Примеч. В. Н.)

{217} Воспоминания П. А. Катенина о Пушкине // Лит. насл. Т. 16-18. М., 1934. С. 639. Разговор происходил на даче графа Василия Валентиновича Мусина-Пушкина-Брюса. Пушкин пишет:

«П. А. Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сие исключение, может быть и выгодное для читателей, вредит однако ж плану целого сочинения; ибо через то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне знатной даме, становится слишком неожиданным и необъяснимым. — Замечание, обличающее опытного художника».

{218} Письмо П. А. Катенина П. В. Анненкову от 24 апреля 1853 г. было опубликовано впервые в 1940 г. (см.: Попов П. А. Новые материалы о жизни и творчестве А. С. Пушкина // Литературный критик. 1940. № 7-8. С. 23).

{219} Свод строф, выполненный Набоковым, отличен от того, который представлен в ПСС (1937) Б. В. Томашевским. Строфы I, III и IV даются соответственно по тексту IX, XI и XII строф окончательного напечатанного варианта восьмой главы; строфа II — по второй черновой редакции; строфы V-VIII — по Томашевскому с незначительными изменениями: так, датой отъезда Онегина из Петербурга Набоков приводит не 3 июля, а 3 июня; опускает черновик, строфы IX как вошедшей в печатный текст «Отрывков из „Путешествия Онегина“»; строфы X и XI опять даются по черновой рукописи; XII — по начальным черновым строфам тогда еще восьмой главы. То же относится и к строфе XV, но из нее приводится только та часть, которая не вошла в «Отрывки из „Путешествия Онегина“». Пропустив напечатанные строфы, Набоков опять же дает строфы XXX-XXXIV по черновым рукописям, но строфу XXXIII называет «предпоследней», а XXXIV — «последней».

Для удобства пользования электронной версией строфы были объединены с комментарием к ним.

{220} В электронной версии приведен полный текст «Путешествия Онегина». Строфы, опубликованные в прижизненном издании выделены курсивом.

{221} Набоков действительно заметил ошибку Пушкина и правильно указал адрес гостиницы «Лондон» (современный — Невский пр., д. 1, угол Адмиралтейского пр.). Ю. М. Лотман в своем комментарии ошибочно указывает: «Hotel de Londres (Лондонская гостиница) — находился на углу Невского и Малой Морской (ныне ул. Гоголя)» (Лотман Ю М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л., 1983. С. 379). На Морской, но не на углу с Невским, а с Кирпичным пер., располагался в пушкинские времена «Hotel de Paris», или гостиница «Париж», знакомая поэту, но в данном случае он просто перепутал две близлежащие гостиницы. Возможно, заметив путаницу, Пушкин исключил упоминание гостиницы вовсе, так как «Hotel de Paris» не укладывался в ритм стиха. В том, что Набоков прав, убеждает и приведенное им ниже описание гостиницы «Лондон» доктором Гранвиллем.

{222} Барон Андрей Иванович Дельвиг (1813-1887) — двоюродный брат лицейского товарища Пушкина, военный инженер, один из наиболее точных и скрупулезных мемуаристов. Отдельное издание его мемуаров: Дельвиг А. И. Мои воспоминания: В 5-ти т. М., 1912. Набоков, вероятнее всего, пользовался изданием: Дельвиг А. И. Полвека русской жизни. M.; Л., Academia, 1930. Т. 1.

{223} Именины Пушкина приходятся, в соответствии с церковным календарем, на 2 июня по ст. ст. (или 15 июня по н. ст.), когда отмечается память св. Александра, архиепископа Константинопольского (IV в. н. э.).

{224} В академическом ПСС (1937) указанный стих читается одинаково и в первоначальных черновых строфах, и в сводных рукописях предполагавшейся восьмой главы: «Июля 3 числа» (Т. 6. С. 476, 496). Вариант «Июня 3 числа» действительно печатался, но в более ранних изданиях, например в подготовленном Н. О. Лернером для брокгаузовского Собрания сочинений Пушкина (СПб., 1909. Т. 3. С. 316).

{225} Новгород расположен в 180 км от Петербурга, что примерно соответствует набоковским ста милям, но 620 км расстояния до Москвы равны примерно 350 милям. Торжок славен прежде всего золотным шитьем по бархату; когда-то и Пушкин купил там пояса, шитые золотом, для княгини В. Ф. Вяземской.

{226} Расстояние между Тверью и Торжком — 60 км, что составляет около 40, а никак ни 130 миль.

{227} Имеется в виду строчка послания: «У Гальяни иль Кольони…». Гальяни (Галлиани) — итальянец по происхождению, основатель трактира в Твери. Кольони (Coglione) — по-итальянски в грубой форме значит «дурак», «глупец».

{228} «Путешествие из Петербурга в Москву» было разрешено к печати в России только в 1905 г. В 1856 г. его издал в Лондоне А. И. Герцен. У Пушкина был экземпляр первого издания с пометками Екатерины II.

{229} Набокову ко времени окончания им комментария не было известно дополнение с публикацией этой строфы в качестве предполагаемой черновой к роману в XVII справочном томе (с. 49-50), подписанном к печати 17 декабря 1959 г. Она была представлена в следующем виде:

«Женись» — На ком? — «На Вере Чацкой»
Стара — «На [Радиной]» — Проста
«На Хальской» — Смех у них дурацкой
«На Шиповой» — Бедна, толста
«На Минской» — Слишком томно дышит
«На Торбиной» — Романсы пишет
«На Маше Липской» — Что за тон!
Гримас, ужимок миллион
«На [Лидиной]» — Что за семейство!
[Шалунья] мать, отец дурак —
«Ну так на Ленской?» — Как не так!
Приму в родство себе лакейство
У них орехи подают,
Они в театре пиво пьют.

Знак вопроса после фамилии «Ленской» был восстановлен.

{230} Правильно — Кузьма Захарьевич Минин-Сухорукой (Сухорук). Пушкин писал в 1836 г.: «…он для нас мещанин Косма Минин по прозванию Сухорукой, или думный дворянин Косма Миныч Сухорукой, или, наконец. Кузьма Минин, выборный человек от всего Московского Государства..» (ПСС. Т. 12. С. 92)

{231} Дмитриев И. И. Соч. СПб., 1893. Т. 2. С. 87.

{232} Дмитрий Владимирович Набоков (р. 1935) — сын писателя, переводчик. Перевод на английский язык «Героя нашего времени» — его первая крупная переводческая работа, выполненная при участии отца.

{233} Правильный военный термин — «полевою», отсюда — «полевая артиллерия». Использование слова «степная» не связано с рифмой, оно более точно по противопоставлению: степи — горы. Очевидно, Пушкин хочет также сказать, что Онегин оказался под ненадежной защитой конвоя с орудиями, не предназначенными для ведения боя в горах.

{234} Если в пушкинском примечании 17 речь действительно идет об опечатке издателей, вместо домой летят напечатавших зимой летят, что, как заметил Пушкин, «не имело никакого смысла», то в данном случае никакой опечатки допущено не было. Поэт имел в виду дымящиеся даже зимою горячие минеральные ключи.

{235} Речь идет о следующих стихах из «Бахчисарайского фонтана»:

Дыханье роз, фонтанов шум
Влекли к невольному забвенью,
Невольно предавался ум
Неизъяснимому волненью,
И по дворцу летучей тенью
Мелькала дева предо мной!

А «прозаическое» описание фонтана в примечании «Отрывок из письма», которое Набоков сравнивает с «прозаическими бреднями» из «Путешествия», действительно контрастирует с поэтическим: «В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К. поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larmes (Источник слез). Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной трубки по каплям падала вода».

{236} Речь идет о стихотворении «Одесса» Василия Ивановича Туманского (1800-1860), написанном в 1823 г. и впервые опубликованном в альманахе «Полярная звезда на 1824 год».

{237} Амадис Галльский — герой рыцарской поэзии и романов, называемый еще по изображению на его щите «Рыцарем Льва», а по образу жизни в пустыне — Бельтенебросом, то есть «сумрачным рыцарем».

{238} Речь идет о стихотворении H. М. Языкова «К П. А. Осиповой» («Благодарю вас за цветы…»), впервые напечатанном в «Московском вестнике» в 1827 г. (№ 27, с. 83) с подзаголовком «К А. С. П.» (то есть «К Александру Сергеевичу Пушкину»).

Посл?дняя Глава Евгенія Он?гина издана была особо, съ сл?дующимъ предисловіемъ:

«Пропущенныя строфы подавали неоднократно поводъ къ порицанію и насм?шкамъ (впрочемъ весьма справедливымъ и остроумнымъ). Авторъ чистосердечно признается, что онъ выпустилъ изъ своего романа ц?лую Главу, въ коей описано было путешествіе Он?гина по Россіи. Отъ него завис?ло означить сію выпущенную Главу точками или цифромъ; но въ изб?жаніе соблазна, р?шился онъ лучше выставить, вм?сто девятаго нумера, осьмой надъ посл?дней Главою Евгенія Он?гина, и пожертвовать одною изъ окончательныхъ строфъ:

Пора: перо покоя проситъ;

Я девять п?сенъ написалъ;

На берегъ радостный выноситъ

Часы летят, а грозный счет

Меж тем невидимо растет.

Но уж темнеет вечер синий,

Пора нам в Оперу скорей:

Там упоительный Россини,

Европы баловень - Орфей.

Не внемля критике суровой,

Он вечно тот же, вечно новый,

Он звуки льет - они кипят,

Они текут; они горят

Как поцелуи молодые,

Все в неге, в пламени любви,

Как зашипевшего Аи

Струя и брызги золотые…

Но, господа, позволено ль

С вином равнять do-re-mi-sol?

А только ль там очарований?

А разыскательный лорнет?

А закулисные свиданья?

A prima dona? a балет?

А ложа, где, красой блистая,

Негоцианка молодая,

Самолюбива и томна,

Толпой рабов окружена?

Она и внемлет и не внемлет

И каватине, и мольбам,

И шутке с лестью пополам…

А муж - в углу за нею дремлет,

В просонках фора закричит,

Зевнет и - снова захрапит.

Финал гремит; пустеет зала;

Шумя, торопится разъезд;

Толпа на площадь побежала

При блеске фонарей и звезд,

Сыны Авзонии счастливой

Слегка поют мотив игривый,

Его невольно затвердив,

А мы ревем речитатив.

Но поздно. Тихо спит Одесса;

И бездыханна и тепла

Немая ночь. Луна взошла,

Прозрачно-легкая завеса

Объемлет небо. Все молчит;

Лишь море Черное шумит…

Итак я жил тогда в Одессе

Средь новоизбранных друзей

Забыв о сумрачном повесе

Герое повести моей -

Онег никогда со мною

Не хвастал дружбою почтовою

А я счастливый человек

Не переписывался ввек

Судите, был я поражен

Когда ко мне явился он

Неприглашенным привиденьем -

Как громко ахнули друзья

И как обрадовался я! -

Святая дружба глас натуры

Как Цицероновы Авгуры

Мы засмеялися тишком…

Недолго вместе мы бродили

По берегам Эвкс вод.

Судьбы нас снова разлучили

И нам назначили поход

Онегин очень охлажденный

И тем что видел насыщенный

Пустился к невским берегам

А я от милых Южн дам

От устриц черноморских

От оперы от темных лож

И слава Богу от вельмож

Уехал в тень лесов Т

В далекий северн уезд

И был печален мой приезд.

[Предпоследняя строфа]

О где б Судьба не назначала

Мне безыменный уголок,

Она смиренный мой челнок

Где б ни ждала меня могила

Везде, везде в душе моей

Благословлю моих друзей

Нет нет! нигде не позабуду

Их милых, ласковых речей -

Вдали, один, среди людей

Воображать я вечно буду

Вас, тени прибережных ив

[Последняя строфа]

И берег Сороти отлогий

И полосатые холмы

И в роще скрытые дороги,

И дом, где пировали мы -

Приют сияньем Муз одетый

Младым Языковым воспетый

Когда из капища наук

Являлся он в наш сельский круг

И нимфу Сор прославил,

И огласил поля кругом

Очаровательным стихом;

Но там [и] я свой след оста

Повесил звонкую свирель -

*

[I]

Блажен, кто смолоду был молод,

Блажен, кто во-время созрел,

Кто постепенно жизни холод

4 С летами вытерпеть умел;

Кто странным снам не предавался,

Кто черни светской не чуждался,

Кто в двадцать лет был франт иль хват,

8 А в тридцать выгодно женат;

Кто в пятьдесят освободился

От частных и других долгов;

Кто славы, денег и чинов

12 Спокойно в очередь добился,

О ком твердили целый век:

N.N. прекрасный человек.

В беловой рукописи (2382, л. 120). Эта строфа = десятой строфе главы Восьмой. Пушкин также записал первую строку в ПБ 18, л. 4.

Необходимости земной,

Кто в жизни шел большой дорогой,

4 Большой дорогой столбовой -

Кто цель имел и к ней стремился

Кто знал, за чем он в свет явился

И Богу душу передал

8 Как откупщик иль генерал

«Мы рождены, сказал Сенека,

Для пользы ближних и своей» -

(Нельзя быть проще и ясней)

12 Но тяжело, прожив пол-века,

В минувшем видеть только след

Утраченных бесплодных лет.

В беловой рукописи (2382, л. 119 об.).

9–10 «Мы рождены, сказал Сенека, / Для пользы ближних и своей». В трактате Луция Аннея Сенеки (ум. 65) «De otio» , адресованном его другу - Аннею Серену, сказано (III, 3): «Что, несомненно, вменяется человеку в обязанность, так это быть полезным людям; если может, то многим; если не может многим, то хотя бы немногим; если не может немногим, то хотя бы близким; а если и этого не может, то хотя бы себе». И в «Послании» (LX) своему другу Каю Луцилию Сенека пишет: «Жив тот, кто многим приносит пользу; жив тот, кто сам себе полезен» .

Несносно думать что напрасно

Была нам молодость дана

Что изменяли ей всечасно

4 Что обманула нас она

Что наши лучшие желанья,

Что наши свежие мечтанья

Истлели быстрой чередой -

8 Как листья осенью гнилой -

Несносно видеть пред собою

Одних обедов длинный ряд,

Глядеть на жизнь как на обряд

12 И вслед за чинною толпою

Идти не разделяя с ней

Ни общих мнений ни страстей.

В беловой рукописи (2382, л. 119 об.). За исключением начала первой строки, эта строфа = строфе XI в главе Восьмой.

Предметом став суждений шумных,

Несносно (согласитесь в том)

Между людей благоразумных

4 Прослыть притворным чудаком,

Или печальным сумасбродом,

Иль сатаническим уродом,

Иль даже Демоном моим.

8 Онегин (вновь займуся им),

Убив на поединке друга,

Дожив без цели, без трудов

До двадцати шести годов,

12 Томясь в бездействии досуга

Без службы, без жены, без дел,

Ничем заняться не умел.

В беловой рукописи (2382, л. 100). Эта строфа = строфе XII в главе Восьмой.

[V]

Наскуча или слыть Мельмотом

Иль маской щеголять иной

Проснулся раз он патриотом

4 Дождливой, скучною порой

Россия, господа, мгновенно

Ему понравилась отменно

И решено. Уж он влюблен,

8 Уж Русью только бредит он

Уж он Европу ненавидит

С ее политикой сухой,

С ее развратной суетой.

12 Онегин едет; он увидит

Святую Русь: ее поля,

Пустыни, грады и моря

Исключена из беловой рукописи. Эта строфа напечатана в Акад. 1937 и других изданиях в «Путешествии Онегина». Сам Пушкин вычеркнул ее из беловой рукописи и (в заметке на полях) приписал ее или ее часть к Десятой главе - в той же или в иной форме. См. Десятую главу, Дополнение к комментариям.

Он собрался, и, слава Богу,

Июня третьего числа

Коляска легкая в дорогу

4 Его по почте понесла.

Среди равнины полудикой

Он видит Новгород-великой.

Смирились площади - средь них

8 Мятежный колокол утих,

Не бродят тени великанов:

Завоеватель скандинав,

Законодатель Ярослав

12 С четою грозных Иоанов,

И вкруг поникнувших церквей

Кипит народ минувших дней.

В беловой рукописи (ПБ 18, л. 4).

2 Июня третьего числа. День после именин Пушкина. Я усматриваю любопытное совпадение в подражании Поупа (1738), в «стиле доктора Свифта», Горацию - «Послания», кн. I, VII:

Это правда, мой Господь, я слово дал

Быть с тобою третьего июня…

и в «Дон Жуане» (I, СIII) Байрона:

Итак, был летний день. Скажу точней: шестое

Июня. Я всегда был точен, сколько мог,

Насчет веков, годов и даже дней…

Числа же - те станции, где

Рок Меняет лошадей, историю настроя

На новый тон…

.

«Роковой тот день» (I, CXXI, 2) - день начала любовного романа Жуана и Юлии, длившегося до неопределенной даты в ноябре, когда юношу срочно отправили в четырехлетнее путешествие, которое в 1784–85 гг. привело его к российскому двору и в постель Екатерины II. Примечательно, что шестое июня - день рождения Пушкина (по нов. ст., конец XVIII в.). 6 июня 1799 г. нов. ст. «история» действительно «настраивается на новый тон».

Байрон начал «Дон Жуана» в Венеции 6 сент. 1818 г., а последнюю полную песнь завершил 6 мая 1823 г. Перед отъездом из Италии в Грецию он сочинил (8 мая 1823 г.; все эти даты приведены по новому стилю) четырнадцать строф дополнительной семнадцатой песни. В это время Пушкин собирался начать работу над «ЕО» в Кишиневе (9 мая по ст. ст.; 21 мая - по нов. ст.).

Не знаю, почему, установив дату «июня 3 числа» в Акад. 1937, Томашевский ставит «июля 3 числа» в Сочинениях 1949 и 1957.

6–14 Новгород, древний Хольмгард, был основан викингами в предрассветной мгле нашей эры. «Завоеватель скандинав» - это норманн Рюрик, захвативший, согласно легенде, в 860-е годы восточный берег реки Волхов, текущей через Новгород. Потомки Рюрика перенесли свой престол в Киев. Ярослав Мудрый (правил 1015–54), автор первого свода законов «Русская правда», даровал Новгороду важные привилегии, и к тринадцатому веку город обладал своего рода республиканской независимостью, имея общественное собрание, «вече», управлявшее регионом через избранного главу - «посадника». Но в результате мрачного расцвета Москвы с ее жестокими правителями «Волховская республика» пала в ужасной бойне. Иван III в 1471 г. навязал ей свои законы. Вечевой колокол, созывающий народ на «вече», назван «мятежным» в связи с попытками стойких новгородцев оказать сопротивление Москве; но ничего не вышло, и в 1570 г. Иван IV Грозный уничтожил последние остатки новгородской свободы.

В этой строфе наш поэт дает исключительно слабое описание Новгорода: определение «полудикой» - не изобразительного ряда, колокол не находится «средь» площадей, эпитет «мятежный», хотя и не нов, здесь неясен, четыре «великана» по достоинству очень неравноценны, а «поникнувшие» церкви, вокруг которых «кипит народ минувших дней», похожи на снеговиков в оттепель.

В письме Пушкину 18 окт. 1824 г. из С.-Петербурга в Михайловское (см. мой коммент. к главе Восьмой, LI, 3–4) декабрист Сергей Волконский заметил, что, по-видимому, «соседство и воспоминание о Великом Новгороде, о вечевом колоколе» вдохновят Пушкина.

Тоска, тоска! спешит Евгений

Мелькают мельком будто тени

4 Пред ним Валдай, Торжок и Тверь

Тут у привязчивых крестьянок

Берет 3 связки он баранок,

Здесь покупает туфли - там

8 По гордым Волжским берегам

Он скачет сонный - Кони мчатся

То по горам, то вдоль реки -

Мелькают версты, ямщики

12 Поют, и свищут, и бранятся

Пыль вьется - Вот Евгений мой

В Москве проснулся на Тверской

В беловой рукописи (ПБ 18, л. 4 об., 5).

3 Мелькают мельком будто тени. Любопытный прообраз кинематографа.

4 Валдай, Торжок и Тверь. В такой последовательности располагаются эти города в юго-восточном направлении, между Новгородом (он - в сотне миль к югу от Петербурга) и Москвой, находящейся в трехстах милях. Валдай - городок в холмистой местности на южном берегу красивого Валдайского озера. Торжок, город побольше, был в свое время известен кожаными и бархатными изделиями. Онегин добирается до Волги и большого города - Тверь (ныне Калинин). До Москвы ему нужно проехать еще сотню миль.

Любопытно сравнить стилизованное описание маршрута Онегина в этой строфе с грубовато-юмористическим описанием поездки Пушкина по той же дороге, но в обратном направлении, - в письме из Михайловского 9 нояб. 1826 г. Сергею Соболевскому (своему сомнительной репутации, но талантливому и образованному другу, у которого он останавливался в Москве во время крайне важного для него приезда из Михайловского в сентябре - октябре 1826 г.). Пушкин уехал из Москвы в Опочку утром 2 ноября, сломал два колеса, продолжил поездку на перекладных и через Тверь приехал вечером следующего дня в Торжок (130 миль). В Новгороде повернул на запад к Пскову. Вся поездка из Москвы в Опочку (450 миль) заняла у него восемь дней.

В этом послании - шесть четверостиший в хореических четырехстопниках, которые он предлагает прочесть «на голос»: «Жил да был петух индейский» (шуточная баллада Баратынского и Соболевского, состоящая из двадцати хореических четырехстопников) , - содержатся различные путевые советы. В трактире у Гальяни (тут в непристойном каламбуре, выявляющем некоторое знание итальянского, рифмуется имя) в Твери он рекомендует заказать «с пармазаном макарони», а у Пожарского в Торжке - знаменитые котлеты этого ресторана. В последней строфе он советует путешественнику накупить баранок у валдайских «податливых» крестьянок. Заметим, что в «Путешествии» (VII, 5) эпитет менее колоритный (привязчивых).

Письмо Пушкина Соболевскому забавно предваряет «Путешествие Онегина» и - благодаря сочетанию прозы и стихов, легкомысленному тону, заботе о хорошем угощении - напоминает миниатюрное отражение «Путешествия Шапеля и Башомона» («Путешествие из Лангедока», 1656), совместного сочинения семнадцатого века - Клода Эмманюэля Люийе, известного как Шапель (1626–86), и его друга Франсуа ле Куаньо де Башомона (1624–1702).

Алексей Вульф, путешествовавший с Пушкиным по тому же маршруту в середине января 1829 г. (из Старицы, в Тверской губернии, в Петербург), называет девушек, торгующих на Валдае баранками, «дешевыми красавицами» («Пушкин и его современники», VI, 21–22 , 52).

Александр Радищев (1749–1802) - либерально настроенный автор «Путешествия из Петербурга в Москву» (напечатанного в его домашней типографии), за которое он был сослан Екатериной Великой в Сибирь до конца ее правления и которое Александр I разрешил опубликовать в 1810 г. «Путешествие» - словесно неуклюжий, но пламенный образец прозы восемнадцатого века, направленный против тирании и рабства. Пушкин, осудивший его стиль (см. его посмертно опубликованную статью «Александр Радищев», написанную в августе 1836 г.), хорошо знал это произведение. В нем встречается следующее рассуждение (наводящее на мысль об озорной попытке Пушкина тайно протащить тень Радищева в «Путешествие Онегина»): «Кто не бывал в Валдаях, кто не знает валдайских баранок и валдайских разрумяненных девок? Всякого приезжающего наглые валдайские и стыд сотрясшие девки останавливают и стараются возжигать в путешественнике любострастие, воспользоваться его щедростью на счет своего целомудрия».

«Баранки» в США в торговом обиходе известны как «bagels» (заимствование из идиша).

11 версты - это деревянные столбы (крашенные черно-белыми полосами), отмечающие отрезки пути. Верста - это 0,6 мили. Ямщиков, правящих почтовыми тройками, английские путешественники того времени называли «почтовыми мужиками».

Москва Онегина встречает

Своей спесивой суетой

Своими девами прельщает

4 Стерляжьей подчует ухой -

В палате Анг Клоба

(Народных заседаний проба)

Безмолвно в думу погружен

8 О кашах пренья слышит он

Замечен он. Об нем толкует

Разноречивая Молва,

Им занимается Москва

12 Его шпионом именует

Слагает в честь его стихи

И производит в женихи.

В беловой рукописи (ПБ 18, л. 5).

5 [Московского] Ан Клоба. Не следует путать с несравнимо более модным С.-Петербургским Английским Клубом, или клобом (официально - Санкт-Петербургское Английское собрание; оно основано в 1770 г., и Пушкин был его членом с 1832 г. до своей смерти). Ср.: Благородное собрание; коммент. к главе Седьмой, LI, 1.

6 Народных заседаний. Означает «парламентских заседаний».

8 кашах. Вареные горячие злаковые крупы (гречневая, ячменная, просяная и т. д.), в своем фантастическом разнообразии - подаваемые с мясом, начиняемые в пироги или заправляемые маслом каши, - любимые блюда русской кухни.

12 шпионом. Здесь имеется в виду государственный шпион, тайный агент, работающий на службу государственной безопасности. Пушкин, даже во время своего пребывания в Одессе, был обвинен презренными сплетниками в том, что он «работает на правительство» , как поступила одна из его самых очаровательных приятельниц (графиня Каролина Собаньская; см. коммент. к главе Восьмой, XVII, 9). Слово «производит», в другой связи - в конце этой строфы - перекликающееся с «посвящать» в черновике главы Второй, XIVб, 5, может служить свидетельством того, что тот фрагмент был у Пушкина на уме, когда он писал эту строфу (семь лет спустя, осенью 1830 г.).

14 в женихи. Интересно, не предполагал ли наш поэт таинственную недатированную строфу, со схемой рифмовки «ЕО» и родственную «ЕО» по настроению, написанную на клочке серой бумаги и впервые опубликованную с перепутанной последовательностью строк (1–6, 10–14, 7–9) и другими ошибками в 1903 г. как отдельное стихотворение И. Шляпкиным («Из неизданных бумаг А. С. Пушкина», с. 22), поместить туда, где распространяются слухи об Онегине как о женихе:

«Женись». - На ком? - «На Вере Чацкой».

Часы летят, а грозный счет

Меж тем невидимо растет.

5–6 радость… младость. Я попытался - боюсь, не очень удачно - передать эту рифму (в наши дни вышедшую из употребления из-за архаического «младость»), она была столь же обычна в пушкинские времена, как и аналогичная рифма: «сладость - младость», - подвергнутая поэтом критике менее двух лет спустя, в конце 1826 г. (в главе Шестой, XLIV, 5–6). Ср. французскую рифму «allegresse» - «jeunesse» .

Эта строфа тематически близка строфе XVI в главе Первой, здесь ресторатор Отон заменяет Талона (см. ком-мент. к строке 12).

8 Ср. басню Дора о не слишком хитроумной устрице: «Устрица, жирная: свежая и хорошо откормленная / …существо упрямое [которое] живет в добровольном заключении / [но] вот створки раковины раскрываются, / И Господин ее все равно съест…».

Через пятьдесят лет Толстой гораздо более оригинальным языком описал «шершавые» снаружи, внутри «перламутровые» раковины, из которых Облонский серебряной вилочкой извлекает «шлюпающих» устриц. «Недурны, повторял он, вскидывая влажные и блестящие глаза то на Лёвина, то на татарина» («Анна Каренина», ч. I, гл. 10, Облонский и Лёвин ужинают в московском ресторане).

12 Отоном. [тв. пад., ед. ч.]. Cesar Automne, или Autonne, ресторатор на Дерибасовской улице, напротив Казино. Пушкин транслитерирует его имя на русском как «Отон».

Но уж темнеет вечер синий,

Пора нам в Оперу скорей:

Там упоительный Россини,

4 Европы баловень - Орфей.

Не внемля критике суровой,

Он вечно тот же, вечно новый,

Он звуки льет - они кипят,

8 Они текут; они горят

Как поцелуи молодые,

Все в неге, в пламени любви,

Как зашипевшего Аи

12 Струя и брызги золотые…

Но, господа, позволено ль

С вином равнять do-re-mi-sol?

3 Россини. «Россини» рифмуется с «синий». Единственный на моей памяти допушкинский случай рифмовки «синего» вообще - строчка в оде (1775) Василия Петрова (1736–99), где «синий» рифмуется с «иней».

8–14 Это «развернутое» сравнение музыки и шампанского, с его пренебрежительной концовкой, не слишком отличается от «повисшего» сравнения шампанского с «подобием того сего» в главе Четвертой, XLV, или с «любовницей», «блестящей, ветреной, живой», в строфе XLVI той же главы. Шипучее вино провинциальной марки также сравнивается - с «Зизи» в конце главы Пятой, XXXII. Такое частое обыгрывание темы вина и сравнений с ним слегка надоедает.

А только ль там очарований?

А разыскательный лорнет?

А закулисные свиданья?

4 A prima dona? a балет?

А ложа, где, красой блистая,

Негоцианка молодая,

Самолюбива и томна,

8 Толпой рабов окружена?

Она и внемлет и не внемлет

И каватине, и мольбам,

И шутке с лестью пополам…

12 А муж - в углу за нею дремлет,

В просонках фора закричит,

Зевнет и - снова захрапит.

5 В черновике (2370, л. 68) на полях, рядом с этой строкой написано имя «Монари» (первоклассного итальянского тенора Одесской оперы).

5–14 Речь идет, вероятно, об Амалии Ризнич, урожденной Рипп, дочери австро-еврейского банкира, одной из трех-четырех дам, возлюбленных Пушкина в Одессе. Она умерла в Генуе в мае 1825 г., почти тогда, когда Пушкин (он узнал о ее смерти более года спустя) работал над этими строфами (приблизительно в марте). Мать у нее была итальянка. Муж, Иван Ризнич (или, как он писал на французский манер, Жан Ризнич), - богатый и просвещенный далматский купец, торговавший зерном.

Она, по-видимому, упоминается и в первом черновике строфы XX:

Там хладнокровного

Блистает резвая подруга.

См. также коммент. к главе Десятой, XIII, 3.

Пушкин ухаживал за Амалией Ризнич летом и осенью 1823 г. в Одессе. Его страстная элегия, начинающаяся словами «Мой голос для тебя и ласковый и томный», вероятно, адресована ей. Она родила своему мужу сына в начале 1824 г., а в мае того же года тяжело заболела чахоткой, уехала из Одессы в Австрию и Италию, где и умерла . Ее муж оставался в Одессе и узнал о смерти жены 8 июня 1825 г. Туманский в альманахе Амфитеатрова и Ознобишина «Северная лира на 1827 год» (опубл. в ноябре 1826 г.) посвятил Пушкину пятистопный сонет «На кончину Р.» , датированный: Одесса, июль 1825. Странно, что Пушкин узнал о смерти Амалии Ризнич (от Туманского?) только в июле 1826 г.

В начале 1827 г. Ризнич женился на графине Полине Ржевуской, сестре Каролины Собаньской и Эвелины Ганской.

Финал гремит; пустеет зала;

Шумя, торопится разъезд;

Толпа на площадь побежала

4 При блеске фонарей и звезд,

Сыны Авзонии счастливой

Слегка поют мотив игривый,

Его невольно затвердив,

8 А мы ревем речитатив.

Но поздно. Тихо спит Одесса;

И бездыханна и тепла

Немая ночь. Луна взошла,

12 Прозрачно-легкая завеса

Объемлет небо. Все молчит;

Лишь море Черное шумит…

Любопытно сопоставить эту псевдоитальянскую ночь - ее золотые звуки музыки Россини (XXVII, 11) и одесских «сынов Авзонии» - с воображаемыми и вожделенными «ночами Италии златой», к которым так вдохновенно взывает поэт в главе Первой, XLIX. Следует также отметить, что глава Первая, L, упоминанием одесской морской набережной соотносится с последними строками окончательной редакции «ЕО». Действительно, самая последняя строка («Итак я жил тогда в Одессе…», которой в рукописи начинается строфа XXX «Путешествия») совпадает фактически с пометой Пушкина к слову «морем» в главе Первой, L, 3 («Писано в Одессе») - это Черное море, которое шумит в предпоследней строке «ЕО» («Путешествие», XXIX, 14) и объединяет линией своего горизонта первые и заключительные строки окончательного текста романа в один из тех внутренних композиционных кругов, другие примеры которых я уже приводил в настоящем комментарии.

Итак я жил тогда в Одессе

Средь новоизбранных друзей

Забыв о сумрачном повесе

4 Герое повести моей -

Онег никогда со мною

Не хвастал дружбою почтовою

А я счастливый человек

8 Не переписывался ввек

Ни с кем - Каким же изумленьем,

Судите, был я поражен

Когда ко мне явился он

12 Неприглашенным привиденьем -

Как громко ахнули друзья

И как обрадовался я! -

В беловой рукописи (ПБ 18, л. 1 об.).

1 в Одессе. Это последнее слово окончательного текста. Оно рифмуется со словом «повесе» (предл. пад.; см. следующий коммент.), которое в именительном падеже - «повеса» - рифмуется во второй строфе «ЕО» с «Зевеса», в свою очередь, рифмующегося со словом «Одесса» в «Путешествии» , крайне приятная перекличка под сводами нашей поэмы.

3 Забыв о сумрачном повесе. Эпитет «сумрачный» близок здесь французскому «tenebreux». Тип «le beau tenebreux» (красивого и мрачного рыцаря «Бельтенброса», как называл себя Амадис Гальский) был модным образцом для молодых людей в конце 1820-х годов.

7–9 Обратите внимание на резкость переноса:

А я, счастливый человек,

Не переписывался ввек

Ни с кем…

Одной из причин, среди прочих, высылки нашего поэта из Одессы в июле 1824 г. послужило перехваченное болтливое письмо одному из его многочисленных корреспондентов (возможно, Кюхельбекеру; см. коммент. к строфе .

13 друзья. Место - Одесса, время - осень 1823 г. Два друга (а именно так я понимаю слово «друзья», которое может также означать «наши друзья») не виделись с мая 1820 г., когда Пушкин уехал из столицы в Екатеринослав и на Кавказ, в то время как Онегин отправился в поместье своего дяди, расположенное на полпути между Опочкой и Москвой. История, начавшаяся в главе Первой, завершила полный круг. Читателю следует полагать, что теперь в Одессе Онегин рассказывает Пушкину обо всем происшедшем с тех пор. Остальное доскажет Пушкину его Муза, которую мы встречаем в главе Седьмой, V, 5 и Восьмой, I–VII.

Возможно, на этом этапе стоит подвести итоги путешествий наших героев, используя все доступные сведения. Из своего имения Онегин отправляется в Петербург в начале 1821 г. Он начинает свое путешествие по России 3 июня (или 3 июля?). Его московский и волжский маршруты (лето 1821 г., Пушкин к этому времени был в Кишиневе) проходили далеко к востоку от маршрута Пушкина (май-июнь 1821 г., Петербург - Киев - Екатеринослав - Ростов), но на северном Кавказе их пути совпадают.

В мае 1820 г. Пушкин был прикомандирован в качестве сверхштатного чиновника в канцелярию генерала Инзова, главного попечителя об иностранных поселенцах южного края России. Штаб Инзова находился в Екатеринославе (ныне Днепропетровск), куда Пушкин прибыл из Петербурга числа 20 мая не только как новый служащий, но и как курьер: он привез Инзову весть о том, что тот назначен полномочным наместником Бессарабии. Между отъездом Пушкина из Екатеринослава (28 мая, с Раевскими) в отпуск по болезни на целебные воды Пятигорска, на Кавказ, и его счастливым пребыванием в Крыму (третья неделя августа - до 5 сентября) Инзов и его канцелярия перебрались в Кишинев; Пушкин присоединился к своему начальнику 21 сент. 1820 г., через четыре месяца после встречи с ним в Екатеринославе.

Маршрут Онегина, приведший его, как и Пушкина, на лечебные воды северного Кавказа, совпадает далее с поездкой поэта в Грузию, совершенной им во время войны с Турцией, летом 1829 г. Онегин живет на Кавказе с конца 1821 г. до лета 1823 г., когда он повторяет летний, 1820 г., маршрут Пушкина - через Тамань в Крым, и посещает Бахчисарай осенью 1823 г., три года спустя после Пушкина.

Тем временем с июля 1823 г. Пушкина переводят из Кишинева в Одессу, где теперь он причислен к канцелярии более высокопоставленного сановника, генерал-губернатора Новороссии (включающей в себя Бессарабию), графа Воронцова, оказавшегося гораздо более строгим и гораздо менее доброжелательным начальником, чем старый добрый Инзов. В Одессе в конце 1823 г. Пушкин встречается с Онегиным после более чем трехлетней разлуки, но приятели расстаются вновь в конце июля 1824 г., когда Пушкина высылают в его псковское имение на два года, в то время как Онегин приезжает в середине августа 1824 г. в Петербург, где он вновь встречает Татьяну, которую не видел с 12 янв. 1821 г.

Заметим, что еще один - меньший - круг, концентрический по отношению к уже упомянутому, совершается в связи с пушкинской Музой. В мае 1812 г., когда Муза впервые начала наведываться к тринадцатилетнему Пушкину в его студенческую келью в Лицее (глава Восьмая, 1), семнадцатилетний Онегин уже начал свой восьмилетний период бурной жизни в Петербурге (глава Первая, IV). К 8 янв. 1815 г. (глава Восьмая, II) у нее выросла пара крыльев. В 1817–18 гг. за ней ухаживают молодые петербургские повесы (глава Восьмая, III), а как-то в 1819–20 гг. она и Пушкин напрасно стараются посвятить своего нового друга Онегина в тайны просодии (глава Первая, VII). В начале мая 1820 г. Онегин уезжает из Петербурга в деревню (глава Первая, I, II, LI, LII), тогда как Муза следует за Пушкиным на Кавказ, в Крым и Молдавию (глава Восьмая, IV–V). Она появляется в Михайловском (разобраться, что произошло после отъезда Онегина) в августе 1824 г. - согласно календарю жизни (глава Восьмая, V), и в августе 1824 г. - по календарю романа - встречает Онегина на петербургском рауте (глава Восьмая, VI).

Святая дружба глас натуры

[Взглянув] друг на друга потом

Как Цицероновы Авгуры

4 Мы засмеялися тишком…

В беловой рукописи (ПБ 18, 1 об).

1 Святая дружба. Такое же слегка ироничное выражение использовано Пушкиным в письме Соболевскому, кратко изложенному в моих коммент. к строфе VII: «…в доказательства дружбы (сего священного чувства) посылаю тебе мой Itineraire от Москвы до Новагорода…».

3 Авгуры. Цицерон «О предвидении», II, 24: «Хорошо известно древнее изречение Катона: он дивится тому, что гаруспики, встречаясь, не улыбаются друг другу заговорщицки». Гаруспиком назывался предсказатель будущего по внутренностям животных. Хота Цицерон утверждает здесь: изречение Катона о том, что он «удивлялся, как один предсказатель мог видеть другого без смеха», достаточно хорошо известно, такое «древнее изречение» до нас не дошло. На самом деле источник Пушкина здесь не Цицерон. «Римские авгуры, которые не могут смотреть друг на друга без смеха» - старое клише французской журналистики. Был сделан даже обратный перевод на латынь: «si augur augurem» .

Мы видим, что Лермонтов десятью годами позже использует то же избитое выражение в «Княжне Мери» (запись Печорина «13 мая»: «Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать..»).

4 Эта строфа осталась незавершенной. Бурцев высказал где-то догадку: друзья смеялись тишком по поводу того, что оба участвовали в одном и том же революционном движении. Думаю, смеяться их заставили не столько догадки комментаторов, сколько понимание грешной и лукавой природы дружбы, позволяющей друзьям совершенно забыть друг друга на три года.

Ср. последнюю строку стихотворения Пушкина, написанного летом 1819 г. в Михайловском и адресованного Михаилу Щербинину, его лихому петербургскому другу (строки 27–32):

Найдем отраду, милый друг,

В туманном сне воспоминаний!

Тогда, качая головой,

Скажу тебе у двери гроба:

«Ты помнишь Фанни, милый мой?»

И тихо улыбнемся оба.

Любопытно, что Кюхельбекер, который, конечно, не мог знать пушкинской строки «Мы рассмеялися тишком» из «Путешествия Онегина», XXXI, 4, использует сходное наречие («тихомолком»), вводя все то же избитое галльское высказывание о цицероновых смеющихся авгурах в песнь III своей замечательной поэмы «Агасвер. Вечный жид», написанной в ссылке, в основном в 1840–42 гг., и опубликованной в 1878 г., через много лет после его смерти. Несмотря на ее эксцентричный архаизм, неловкие обороты речи, причудливые идеи и некоторые композиционные изъяны, эта поэма - значительное произведение, его суровая интонация и аскетичная необычность выражения заслуживают отдельного исследования.

Недолго вместе мы бродили

По берегам Эвкс вод.

Судьбы нас снова разлучили

4 И нам назначили поход

Онегин очень охлажденный

И тем что видел насыщенный

Пустился к невским берегам

8 А я от милых Южн дам

От устриц черноморских

От оперы от темных лож

И слава Богу от вельмож

12 Уехал в тень лесов Т

В далекий северн уезд

И был печален мой приезд.

В черновике (2382, л. 17 об.).

14 И был печален мой приезд. В течение всей весны 1824 г., начиная с последней недели марта до первой недели мая, граф Воронцов, генерал-губернатор Новороссии, в письмах из Одессы в С.-Петербург графу Нессельроде, министру иностранных дел, настойчиво требовал избавить себя от неприятного и неудобного господина Пушкина («Delivrez-moi de Pouchkine!»), «слабого подражателя Байрона», а также автора собственных эпиграмм и поклонника графини. Домашний врач Воронцовых, доктор Вильям Гутчинсон, несмотря на свою молчаливость, глухоту и плохой французский, оказался интересным собеседником: Пушкин писал другу об его «уроках чистого афеизма». Это письмо было перехвачено полицией, а его безнравственное содержание изложено царю, чтобы побудить его откликнуться на ходатайство Воронцова. Пушкин, со своей стороны, уже давно был раздражен надменностью Воронцова, его англоманией и грубо-пристрастным отношением к себе. 22 мая Пушкину приказали заняться нашествием саранчи в Херсонском, Елизаветградском и Александрийском уездах. На следующий день ему дали четыреста рублей на дорожные расходы (рубль за милю для почтовых лошадей), но проехал ли он вообще дальше первых ста двадцати миль (до Херсона), неизвестно, и необычный образ охваченного отвращением поэта, из дорожной коляски руководящего избиением полчищ саранчи ветками тополя и обработкой земли негашеной известью, к сожалению, оказался недоступным историку. 7 июня жена одного из его ближайших друзей, княгиня Вера Вяземская, приехала в Одессу с больными детьми (шестилетним Николаем и двухлетней Надеждой), ей он доверил тайну своего романа с графиней Воронцовой. Графиня с мужем 14 июня отправилась морем в Крым; вернулись они 25 июля, и через два-три дня Пушкина известили, что он уволен (8 июля) с государственной службы за «дурное поведение» и ему приказано отбыть в имение матери, Михайловское. Вечером 30 июля он в последний раз был в одесской Итальянской опере, где слушал оперу Россини «Турок в Италии» (1814). На следующий день он отправился в Псковскую губернию все с тем же слугой (Никитой, сыном Тимофея Козлова), которого привез с собой из С.-Петербурга более четырех лет назад. Путь его проходил через Николаев, Кременчуг, Прилуки, Чернигов, Могилев, Витебск и Опочку, 9 августа он приехал в Михайловское. Там его ждали родители, брат, сестра и двадцать девять слуг. Его отношения с родителями, особенно с отцом, всегда были прохладными, и их встреча теперь сопровождалась разнообразными взаимными упреками. 4 октября гражданский губернатор Псковской губернии Борис Адеркас доложил генерал-губернатору той же губернии и балтийского края - генералу Филиппу Паулуччи (маркизу Паулуччи), что Сергей Пушкин согласился действовать в интересах правительства и взять своего сына под надзор. Это шпионство привело к ужасному скандалу между Пушкиным и его отцом. Примерно 18 ноября родители уехали в С.-Петербург, сестра Ольга - неделей раньше, а Лев Пушкин отвез беловую рукопись «ЕО» в С.-Петербург в первую неделю ноября.

[Предпоследняя строфа]

О где б Судьба не назначала

Мне безыменный уголок,

Где б ни был я, куда б ни мчала

4 Она смиренный мой челнок

Где поздний мир мне б ни сулила

Где б ни ждала меня могила

Везде, везде в душе моей

8 Благословлю моих друзей

Нет нет! нигде не позабуду

Их милых, ласковых речей -

Вдали, один, среди людей

12 Воображать я вечно буду

Вас, тени прибережных ив

Вас, мир и сон Тригорских нив.

В беловой рукописи (ПБ 18, л. 8).

Тут ощутим явный пробел - отсутствие, по крайней мере, одной строфы между «XXXII» и этой строфой. Дружба, упомянутая в данной строфе, 8–10 (в отличие от ненадежного товарищества, судя по тону XXXI строфы), - это подлинные любовь и понимание, проявленные в Михайловском по отношению к Пушкину его братом, сестрой и семьей Осиповых - Вульф в соседнем Тригорском.

[Последняя строфа]

И берег Сороти отлогий

И полосатые холмы

И в роще скрытые дороги,

4 И дом, где пировали мы -

Приют сияньем Муз одетый

Младым Языковым воспетый

Когда из капища наук

8 Являлся он в наш сельский круг

И нимфу Сор прославил,

И огласил поля кругом

Очаровательным стихом;

12 Но там [и] я свой след оста

Там, ветру в дар, на темну ель

Повесил звонкую свирель -

6–11 Младым Языковым… Очаровательным стихом. Поэту Николаю Языкову было двадцать три года в начале лета 1826 г., когда он, студент-философ в университете Дерпта, или Дорпата (самодовольно именуемого «Ливонскими Афинами»), был приглашен своим однокашником Алексеем Вульфом в Тригорское (известное в округе как Воронич), усадьбу его матери, Прасковьи Осиповой, соседки Пушкина (см. мой коммент. к главе Пятой, XXXII, 11). В этой, последней, строфе Языков выходит на сцену как дублер Ленского (см. главу Четвертую, XXXI).

Для поэзии Языкова, характерно звучное, претенциозное, радостно-возбужденное кипение (его четырехстопный ямб - подлинная оргия скольжений), сочетающееся, однако, с плоской вульгарностью чувства и мысли. Наш поэт в письмах и стихах бурно восхищался Языковым; но неизвестно, был ли доволен Языков (в его письмах очевидно завистливое неодобрение «ЕО») тем, что знаменитый друг отождествляет его элегии с элегиями явно посредственного Ленского (глава Четвертая, XXXI, 8–14).

Стихи Языкова здесь представляют для нас интерес только в одном отношении - они воссоздают картину сельской жизни Пушкина. Языков посвятил несколько стихотворений Пушкину, Тригорскому и даже домоправительнице Пушкина. «A. C. Пушкину», 1826 (строки 1–4):

О ты, чья дружба мне дороже

Приветов ласковой молвы,

Милее девицы пригожей,

Два первенца полночных муз

Заключили поэтический союз, в то время как горячий пунш, приготовленный молодой Зизи - Евпраксией Вульф) (строки 17–21):

…могущественный ром

С плодами сладостной Мессины,

С немного сахара, с вином,

Переработанный огнем,

Лился в стаканы-исполины…

Завершаются эти сорок строк следующим образом:

И простодушная Москва,

Полна святого упованья,

Приготовляет торжества

На светлый день царевенчанья, -

С челом возвышенным стою

Перед скрижалью вдохновений

И вольность наших наслаждений

И берег Сороти пою!

В более пространном стихотворении того же года, «Тригорское» (посвященном Прасковье Осиповой), Языков вновь воспевает:

…Сороть голубая,

Подруга зеркальных озер

И наслаждения купания:

Как сладострастна, как нежна

Меня обнявшая наяда!

И, наконец, в другом стихотворении, посвященном Осиповой, 1827 (строки 17–19, 24–30):

И часто вижу я во сне:

И три горы, и дом красивый,

И светлой Сороти извивы…

И те отлогости, те нивы,

Из-за которых вдалеке,

На вороном аргамаке,

Заморской шляпою покрытый,

Спеша в Тригорское, один -

Вольтер, и Гете, и Расин -

Являлся Пушкин знаменитый.

(«Аргамак» - крупная, худая, длинноногая лошадь азиатского происхождения).

В конце своего последнего посещения Михайловского, после похорон матери, Пушкин перед возвращением в С.-Петербург писал Языкову 14 апр. 1836 г. из Голубова (усадьбы Вревских, расположенной близ Тригорского и Михайловского): «Отгадайте, откуда я пишу к Вам, мой любезный Николай Михайлович? из той стороны… где ровно тому десять лет пировали мы втроем [третий был Алексей Вульф]; где звучали Ваши стихи, и бокалы с Емкой [енка, шутливое дерптское, т. е. немецкое - искажение жженки ]; где теперь вспоминаем мы Вас - и старину. Поклон Вам от холмов Михайловского, от сеней Тригорского, от волн голубой Сороти, от Евпраксии Николаевны [баронесса Вревская, урожденная Вульф], некогда полувоздушной девы [Пушкин пародирует здесь своего собственного „ЕО“, глава Первая, XX, 5], ныне дебелой жены, в пятый раз уже брюхатой…».

Пушкину оставалось прожить год и девять с половиной месяцев.

13–14 Вергилий также заявляет, что вешает свою «звонкую свирель» на «священную сосну». «Буколики. Эклога VII»:

hic arguta sacra pendebit fistula pinu.

Пер. С. Шервинского>.

*

Военные поселения крестьян в Новгороде и Старой Руссе - слабый намек на советские принудительно-трудовые лагеря. См. коммент. к главе Первой, XVII, 6–7.

Опубликована позднее, в 1831 г. в «Русском инвалиде» Воейкова, № 6, лит. прилож., под названием «Быль» и за подписью «Сталинский», согласно книге «Пушкин» (1936), с. 522–24 («Летописи государственного литературного музея» I).

См. также черновик письма Вяземскому (1 сент. 1828 г., Петербург): «Алексей Полторацкий сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то 2500 в месяц (которые очень бы мне пригодились благодаря крепсу), и ко мне уже являются троюродные братцы за местами и за милостями царскими».

У Шляпкина - «Солина» вместо «Радина», «Маша Ланская» вместо «Липская» и «Сицкая» вместо «Лидина». В Сочинениях 1936, I, с. 596 (по Шляпкину) перепуганы строки, напечатано «на Ладе» вместо «на Лидиной», «Маша Липская» вместо шляпкинской «Маши Ланской» и вместо «Н-ской» - «Ленская».

Известный ресторан в Одессе (примеч. Пушкина).

См.: А. Сиверс «Семья Ризнич (новые материалы)» в «Пушкин и его современники», VIII, 31–32 (1927), 85–104.

Он начинается так:
Ты на земле была любви подругаТвои уста дышали слаще роз,В живых очах, не созданных для слез,Горела страсть, блистало небо Юга

А возможно, «глухим философом», упомянутым в письме Пушкина, был некий Волси, преподаватель английского в Ришельевском Лицее в Одессе.

Русское «ж» или «жж» (звучит одинаково) транслитерировалось бы во французском в «j», которое в немецком прозвучало бы как наше «е»; отсюда «жженка»=«енка».

Вышла в свет уникальная расширенная версия романа «Евгений Онегин», содержащая на 67 строф больше, чем в стандартной версии, а так же комментарии и иллюстрации:

Создавая роман «Евгений Онегин», А.С. Пушкин планировал написать 9 глав. «Путешествие Онегина» должно было быть восьмой (предпоследней) главой, а нынешняя 8-я глава – была изначально 9-й. Однако, в итоге Пушкин решил выпустить одну главу «по причинам, важным для него, а не для публики», но опубликовал её фрагменты в предисловии к изданию 8-й главы окончательной версии.

Что побудило Пушкина выпустить главу? По некоторым данным, в ней шла речь о посещении Онегиным военных поселений, устроенных Александром I, где царила гнетущая казарменная атмосфера. По цензурным соображениям Пушкин уничтожил или не написал строфы на эту тематику. А без них глава показалась ему слишком короткой, чтобы публиковать её.

Тем не менее, в рукописях и черновиках Пушкина сохранилось достаточно строф, чтобы восстановить «Путешествие Онегина» почти полностью. Я публикую сводный текст, состоящий из 36-и строф, из них обычно публикуются в примечаниях к роману лишь фрагменты 19-и строф.

Нумерация строф выполнена редактором. Строфы, частично или полностью не опубликованные при жизни Пушкина отмечены знаком + перед номером строфы. В квадратных скобках – текст Пушкина, не вошедший в опубликованные им строфы. В полностью добавленных строфах квадратные скобки не используются. В угловых скобках – редакторские конъектуры и реконструкции текста на основе черновиков. Буква «П» после номера строфы означает, что пунктуация в строфе частично или полностью принадлежит редактору.

Блажен, кто понял голос строгой
Необходимости земной;
Кто в жизни шёл большой дорогой,
Большой дорогой столбовой;
Кто цель имел и к ней стремился;
Кто знал, зачем он в свет явился,
И Богу душу передал
Как откупщик иль генерал.
«Мы рождены, – сказал Сенека, –
Для пользы ближних и своей»
(Нельзя быть проще и ясней),
Но тяжело, прожив полвека,
В минувшем видеть только след
Утраченных бесплодных лет.

<Хотя Евгений меньше прожил
В кругу взыскательной толпы, –
В нём друга гроб тоску умножил.
И как бы ни были глупы
Для мрачного анахорета
Сужденья совести и света,
Они родили, наконец,
Несносно колющий венец.
Так, без любви и без занятья,
В соседях толки возбудив,
Весьма сомнительным прослыв,
Страшась томленья, как проклятья,
Онегин мой уж не хотел
В деревне прозябать без дел.>

Наскуча или слыть Мельмотом,
Иль маской щеголять иной,
Проснулся раз он патриотом.
Дождливой, скучною порой
Россия, господа, мгновенно
Ему понравилась отменно,
И решено. Уж он влюблён,
Уж Русью только бредит он.
Уж он Европу ненавидит
С её политикой сухой,
С её развратной суетой.
Онегин едет; он увидит
Святую Русь: её поля,
Пустыни, грады и моря.

Он собрался, и, слава Богу,
Июня третьего числа
Коляска лёгкая в дорогу
Его по почте понесла.
Среди равнины полудикой
Он видит Новгород Великой.
Смирились площади: средь них
Мятежный колокол утих.
Но бродят тени великанов:
Завоеватель скандинав,
Законодатель Ярослав
С четою грозных Иоанов;
И вкруг поникнувших церквей
Кипит народ минувших дней.

Тоска, тоска! Спешит Евгений
Скорее далее: теперь
Мелькают мельком, будто тени,
Пред ним Валдай, Торжок и Тверь.
Тут у привязчивых крестьянок
Берёт три связки он баранок,
Здесь покупает туфли. Там –
По гордым Волжским берегам
Он скачет сонный. Кони мчатся,
То по горам, то вдоль реки.
Мелькают вёрсты, ямщики
Поют и свищут, и бранятся.
Пыль вьётся. Вот Евгений мой
В Москве проснулся на Тверской.

Москва Онегина встречает
Своей спесивой суетой,
Своими девами прельщает,
Стерляжьей подчует ухой.
В палате Английского Клоба
(Народных заседаний проба),
Безмолвно в думу погружён,
О кашах пренья слышит он.
Замечен он. Об нём толкует
Разноречивая Молва.
Им занимается Москва,
Его шпионом именует,
Слагает в честь его стихи,
И производит в женихи.

«Женись». - На ком? - «На Вере Чацкой».
- Стара. - «На Радиной». - Проста.
«На Хальской». - Смех у ней дурацкой.
«На Шиповой». - Бедна, толста.
«На Минской». - Слишком томно дышит.
«На Торбиной». - Романсы пишет,
Шалунья мать, отец дурак.
«Ну так на Энской». - Как не так!
Приму в родство себе лакейство.
«На Маше Липской». - Что за тон!
Гримас, ужимок миллион.
«На Лидиной». - Что за семейство!
У них орехи подают,
Они в театре пиво пьют…

<Как описал Фонвизин дедов!
Он всю Москву созвал на бал.
Как живо колкий Грибоедов
В сатире внуков показал!
Напрасно! На больших обедах
Бояре всё ворчат о бедах.
Мельканье карт, стаканов стук –
Онегину постылый круг.
Он видит башню Годунова,
Дворцы и площади Кремля,
И храм, где царская семья
Почиет близ мощей святого.
Он бродит меж ночных огней
В садах московских богачей.>

[Тоска, тоска! Он в Нижний хочет,
В отчизну Минина.] Пред ним
Макарьев суетно хлопочет,
Кипит обилием своим.
Сюда жемчу;г привёз индеец,
Поддельны ви;ны европеец,
Табун бракованых коней
Пригнал заводчик из степей,
Игрок привёз свои колоды
И горсть услужливых костей,
Помещик – спелых дочерей,
А дочки – прошлогодни моды.
Всяк суетится, лжёт за двух,
И всюду меркантильный дух.

Тоска! Евгений ждёт погоды
Уж Волга, «рек, озёр краса»,
Его зовёт на пышны воды
Под полотняны паруса.
Взманить охотника нетрудно.
Наняв купеческое судно,
Поплыл он быстро вниз реки.
Надулась Волга. Бурлаки,
Опёршись на багры стальные,
Унывным голосом поют
Про тот разбойничий приют,
Про те разъезды удалые,
Как Стенька Разин в старину
Кровавил Волжскую волну.

Поют про тех гостей незваных,
Что жгли да резали. Но вот,
Среди степей своих песчаных,
На берегу солёных вод
Торговый Астрахань открылся.
Онегин только углубился
В воспоминанья прошлых дней,
Как жар полуденных лучей
И комаров нахальных тучи,
Пища, жужжа со всех <сторон>,
Его встречают. И, взбешён,
Каспийских вод брега сыпучи
Он оставляет тот же час.
Тоска! Он едет на Кавказ.

Он видит: Терек своенравный
Крутые роет берега;
Пред ним парит орёл державный,
Стоит олень, склонив рога;
Верблюд лежит в тени утеса,
В лугах несётся конь черкеса,
И вкруг кочующих шатров
Пасутся овцы калмыков,
Вдали – кавказские громады,
К ним путь открыт. Пробилась брань
За их естественную грань,
Чрез их опасные преграды;
Брега Арагвы и Куры
Узрели русские шатры.

<Но вот, конвоем окружён,
Вослед за пушкою степною,
В край гор Евгений был введён,
В край древний, с дикою красою.>
Обвалы сыплются и блещут.
Вдоль скал прямых потоки хлещут.
Меж гор, меж двух <высоких> стен,
Идёт ущелие. Стеснен
Опасный путь: всё уже, уже!
Вверху – чуть видны небеса.
Природы мрачная краса
Везде являет дикость ту же.
Хвала тебе, седой Кавказ,
Онегин тронут в первый <раз>.

Во время оное, былое,
<В те дни я знал тебя>, Кавказ!
В своё святилище пустое
Ты <призывал> меня не раз.
В тебя влюблён я был безумно,
Меня приветствовал ты шумно
Могучим гласом бурь своих.
Я слышал <плеск> ручьёв твоих,
И снеговых обвалов грохот,
И клик орлов, и пенье дев,
И Терека свирепый рев,
И эха дальнозвучный хохот.
И зрел я, слабый твой певец,
Казбека царственный венец.

Уже пустыни сторож вечный,
Стеснённый холмами вокруг,
Стоит Бешту остроконечный
И зеленеющий Машук,
Машук, податель струй целебных;
Вокруг ручьёв его волшебных
Больных теснится бледный рой:
Кто жертва чести боевой,
Кто Почечуя, кто Киприды;
Страдалец мыслит жизни нить
В волнах чудесных укрепить,
Кокетка злых годов обиды
На дне оставить, а старик
Помолодеть – хотя <б> на миг.

Питая горьки размышленья,
Среди печальной их семьи,
Онегин взором сожаленья
Глядит на дымные струи
И мыслит, грустью отуманен:
«Зачем я пулей в грудь не ранен?
Зачем не хилый я старик,
Как этот бедный откупщик?
Зачем, как тульский заседатель,
Я не лежу в параличе?
Зачем не чувствую в плече
Хоть ревматизма? – ах, Создатель!
[И я, как эти господа,
Надежду мог бы знать тогда.]

[Блажен, кто стар! Блажен, кто болен,
Блажен, чья смерть уже близка!
Но я здоров, я молод, волен,
Чего мне ждать? тоска! тоска!..»
Простите, снежных гор вершины,
И вы, кубанские равнины;
Он едет к берегам иным,
Он прибыл из Тамани в Крым.]
Воображенью край священный:
С Атридом спорил там Пилад,
Там закололся Митридат,
Там пел Мицкевич вдохновенный
И, посреди прибрежных скал,
Свою Литву воспоминал.

Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я;
Вы мне предстали в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
Сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев, сёл узор
Разостлан был передо мною.
А там, меж хижинок татар…
Какой во мне проснулся жар!
Какой волшебною тоскою
Стеснялась пламенная грудь!
Но, муза! прошлое забудь.

Какие б чувства ни таились
Тогда во мне – теперь их нет:
Они прошли иль изменились…
Мир вам, тревоги прошлых лет!
В ту пору мне казались нужны
Пустыни, волн края жемчужны,
И моря шум, и груды скал,
И гордой девы идеал,
И безыменные страданья…
Другие дни, другие сны;
Смирились вы, моей весны
Высокопарные мечтанья,
И в поэтический бокал
Воды я много подмешал.

Иные ну;жны мне картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небе серенькие тучи,
Перед гумном соломы кучи –
Да пруд под сенью ив густых,
Раздолье уток молодых;
Теперь мила мне балалайка
Да пьяный топот трепака
Перед порогом кабака.
Мой идеал теперь – хозяйка,
Мои желания – покой,
Да щей горшок, да сам большой.

Порой дождливою намедни
Я, завернув на скотный двор…
Тьфу! прозаические бредни,
Фламандской школы пёстрый сор!
Таков ли был я, расцветая?
Скажи, фонтан Бахчисарая!
Такие ль мысли мне на ум
Навёл твой бесконечный шум,
Когда безмолвно пред тобою
Зарему я воображал
Средь пышных, опустелых зал…
Спустя три года, вслед за мною,
Скитаясь в той же стороне,
Онегин вспомнил обо мне.

Я жил тогда в Одессе пыльной…
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг обильный
Свои подъемлет паруса;
Там всё Европой дышит, веет,
Всё блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице весёлой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжёлый,
И сын египетской земли,
Корсар в отставке, Морали.

Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал,
Но он пристрастными глазами
В то время на неё взирал.
Приехав, он прямым поэтом
Пошёл бродить с своим лорнетом
Один над морем – и потом
Очаровательным пером
Сады одесские прославил.
Всё хорошо, но дело в том,
Что степь нагая там кругом;
Кой-где недавний труд заставил
Младые ветви в знойный день
Давать насильственную тень.

А где, бишь, мой рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я сказал.
Я б мог сказать: в Одессе грязной –
И тут бы, право, не солгал.
В году недель пять-шесть Одесса,
По воле бурного Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи погружена.
Все до;мы на аршин загрязнут,
Лишь на ходулях пешеход
По улице дерзает вброд;
Кареты, люди тонут, вязнут,
И в дрожках вол, рога склоня,
Сменяет хилого коня.

Но уж дробит каменья молот,
И скоро звонкой мостовой
Покроется спасённый город,
Как будто кованой бронёй.
Однако в сей Одессе влажной
Ещё есть недостаток важный;
Чего б вы думали? – воды.
Потребны тяжкие труды…
Что ж? это небольшое горе,
Особенно, когда вино
Без пошлины привезено.
Но солнце южное, но море…
Чего ж вам более, друзья?
Благословенные края!

Бывало, пушка зоревая
Лишь только грянет с корабля,
С крутого берега сбегая,
Уж к морю отправляюсь я.
Потом за трубкой раскалённой,
Волной солёной оживлённый,
Как мусульман в своём раю,
С восточной гущей кофе пью.
Иду гулять. Уж благосклонный
Открыт Casino; чашек звон
Там раздаётся; на балкон
Маркёр выходит полусонный
С метлой в руках, и у крыльца
Уже сошлися два купца.

Глядишь – и площадь запестрела.
Всё оживилось; здесь и там
Бегут за делом и без дела,
Однако больше по делам.
Дитя расчёта и отваги,
Идёт купец взглянуть на флаги,
Проведать, шлют ли небеса
Ему знакомы паруса.
Какие новые товары
Вступили нынче в карантин?
Пришли ли бочки жданных вин?
И что чума? и где пожары?
И нет ли голода, войны
Или подобной новизны?

Но мы, ребята без печали,
Среди заботливых купцов,
Мы только устриц ожидали
От цареградских берегов.
Что устрицы? пришли! О радость!
Летит обжорливая младость
Глотать из раковин морских
Затворниц жирных и живых,
Слегка обрызнутых лимоном.
Шум, споры – лёгкое вино
Из погребов принесено
На стол услужливым Отоном;
Часы летят, а грозный счёт
Меж тем невидимо растёт.

Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей:
Там упоительный Россини,
Европы баловень – Орфей.
Не внемля критике суровой,
Он вечно тот же, вечно новый,
Он звуки льёт – они кипят,
Они текут, они горят,
Как поцелуи молодые,
Все в неге, в пламени любви,
Как зашипевшего аи
Струя и брызги золотые…
Но, господа, позволено ль
С вином равнять do-re-mi-sol?

А только ль там очарований?
А разыскательный лорнет?
А закулисные свиданья?
A prima donna? а балет?
А ложа, где, красой блистая,
Негоциантка молодая,
Самолюбива и томна;,
Толпой рабов окружена?
Она и внемлет и не внемлет
И каватине, и мольбам,
И шутке с лестью пополам…
А муж – в углу за нею дремлет,
Впросонках фора закричит,
Зевнёт и – снова захрапит.

Финал гремит; пустеет зала;
Шумя, торопится разъезд;
Толпа на площадь побежала
При блеске фонарей и звезд,
Сыны Авзонии счастливой
Слегка поют мотив игривый,
Его невольно затвердив,
А мы ревём речитатив.
Но поздно. Тихо спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла,
Прозрачно-лёгкая завеса
Объемлет небо. Всё молчит;
Лишь море Чёрное шумит…

Итак, я жил тогда в Одессе
[Средь новоизбранных друзей,
Забыв о сумрачном повесе,
Герое повести моей.
Онегин никогда со мною
Не хвастал дружбой почтовою,
А я, счастливый человек,
Не переписывался ввек
Ни с кем. Каким же изумленьем,
Судите, был я поражён,
Когда ко мне явился он
Неприглашённым привиденьем!
Как громко ахнули друзья
И как обрадовался я!]

XXXIII П

«Святая дружба, глас натуры!»
Взглянув друг на друга потом,
Как Цицероновы Авгуры,
Мы засмеялися тишком…
<Текли рекой у нас беседы.
Онегин без прикрас поведал,
Как был в деревню занесён,
Как Ленский в Ольгу был влюблён,
И как от ревности и сплина
Погиб восторженный поэт…
Про Таню приоткрыл секрет…
Письмо, что пылко и невинно,
Тогда явил Онегин мне,
Не мысля о его цене.>

Недолго вместе мы бродили
По берегам Эвксинских вод.
Судьбы; нас снова разлучили,
И нам назначили поход.
Онегин, очень охлажденный
И тем, что видел, насыщенный,
Пустился к невским берегам.
А я от милых Южных дам,
От <жирных> устриц черноморских,
От оперы, от тёмных лож
И, слава богу, от вельмож
Уехал в тень лесов Тригорских,
В далёкий северный уезд;
И был печален мой приезд…

О, где б Судьба не назначала
Мне безыменный уголок,
Где б ни был я, куда б ни мчала
Она смиренный мой челнок,
Где поздний мир мне б ни сулила,
Где б ни ждала меня могила,
Везде, везде в душе моей
Благословлю моих друзей.
Нет-нет! нигде не позабуду
Их милых, ласковых речей…
Вдали, один, среди людей
Воображать я вечно буду
Вас, тени прибережных ив,
Вас, мир и сон Тригорских нив

И берег Сороти отлогий,
И полосатые холмы,
И в роще скрытые дороги,
И дом, где пировали мы;
Приют, сияньем Муз одетый,
Младым Язы;ковым воспетый:
Когда из капища наук
Являлся он в наш сельский круг
И нимфу Сороти прославил,
И огласил поля кругом
Очаровательным стихом.
Но там и я свой след оставил,
Там, ветру в дар, на тёмну ель
Повесил звонкую свирель.

__
Вышла в свет уникальная расширенная версия романа «Евгений Онегин», содержащая на 67 строф больше, чем в стандартной версии, а так же комментарии и иллюстрации:

Http://ridero.ru/books/evgenii_onegin_1/

Пушкин – величайший русский поэт XIX века. Изучая его творчество со школьной скамьи, мы все же знаем его поверхностно и, постоянно читая его, открываем все новые и новые грани его творчества. Нет сомнения, что лучшие произведение Пушкина – это роман в стихах « ». Уникальным его делает широта охвата действительности, многосюжетность, описание отличительных особенностей эпохи, ее колорита. Именно поэтому «Евгения » назвали энциклопедией русской жизни 20-х годов прошлого столетия.

Последний счастьем упоенный,

Москвы колено преклонной

Познакомившись с жизнью в Москве мы не можем пройти мимо жизни петербургского света. В первой же главе романа мы внимательно следим за главным героем романа, за его увлечениями и заботами. Жизнь молодого франта Евгения Онегина скучна и однообразна. Он каждый день посещает балы, детские праздники, ходит в театр. Воспитание Онегина – типичного воплощения петербургского света – лишено национальных основ. Онегин не приучен к труду, вся его жизнь лишена забот. Все петербургское общество живет такой же бессмысленной жизнью. Пушкин с присущей ему лаконичностью описал и провинциальное дворянство. О провинциальном помещике сказано всего в двух строках, но характеристика этого жестокого эксплуататора крестьян дана точно:

Гвоздин, хозяин превосходный,

Владелец нищих мужиков

Так выразительно сказано и о бывшем провинциальном чиновнике:

И отставной советник Флянов,

Тяжелый сплетник, старый плут,

Обжора, взяточник и шут.

Провинциальное общество не столь чопорно в сравнение с Москвой и Петербургом. Описывая поместное дворянство, Пушкин ограничивается лишь мягкой иронией и не столь резко обличает. Черты поместного дворянства наиболее полно отражены в образе семьи Лариных. Дмитрий Ларин не является выделяющейся фигурой в своей семье:

Смеренный грешник, Дмитрий Ларин,

Господний раб и бригадир,

Под камнем сим вкушает мир.