Рассказ пришвина ель и сосна концовка. Михаил Михайлович Пришвин

«Еще майская ночь» Афанасий Фет

Какая ночь! На всём какая нега!
Благодарю, родной полночный край!
Из царства льдов, из царства вьюг и снега
Как свеж и чист твой вылетает май!

Какая ночь! Все звёзды до единой
Тепло и кротко в душу смотрят вновь,
И в воздухе за песнью соловьиной
Разносится тревога и любовь.

Берёзы ждут. Их лист полупрозрачный
Застенчиво манит и тешит взор.
Они дрожат. Так деве новобрачной
И радостен и чужд её убор.

Нет, никогда нежней и бестелесней
Твой лик, о ночь, не мог меня томить!
Опять к тебе иду с невольной песней,
Невольной — и последней, может быть.

Анализ стихотворения Фета «Еще майская ночь…»

Не секрет, что тонкий и глубокий лирик Афанасий Фет все свои произведения писал, что называется, с натуры. Его стихи – это трансформированные чувства и образы, которые он пропускал через собственную душу. Поэтому неудивительно, что в основе практически каждого стихотворения автора лежат реальные события, которые поэт отображает со свойственным ему изяществом, оставляя «за кадром» то, что, по мнению поэта, в данный момент не имеет лично для него особого значения.

У стихотворения «Еще майская ночь» также есть своя предыстория. Оно было написано в 1857 году практически сразу же после того, как Афанасий Фет женился на Марии Боткиной. К своей молодой супруге поэт испытывал симпатию и глубокую привязанность, хотя и осознавал, что любовью эти чувства можно назвать лишь с очень большой натяжкой. Брак поэта был заключен по расчету из-за желания обеспечить себе достойную жизнь, к которой он привык с самого детства. Все дело в том, что Фет был усыновлен довольно состоятельным помещиком Афанасием Шеншиным, но после его смерти был лишен наследства из-за неправильно оформленных бумаг и вынужден быт покинуть родовое имение, чтобы самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Именно тогда поэта заставили и сменить фамилию – отныне он стал Афанасием Фетом. Таким образом, добившись руки Марии Боткиной, поэт хоть и не возвратил себе дворянский титул, но мог рассчитывать на вполне безбедное существование за счет внушительного приданого.

Майская ночь, которой в своем стихотворении так восхищается автор, судя по всему, является первой в его отнюдь не счастливой семейной жизни. Однако поэт полон решимости забыть свою возлюбленную Марию Лазич, от женитьбы на которой отказался именно из-за финансовых соображений. Теперь, обретя внушительное состояние, Фет рассчитывает на безмятежную и полную достатка жизнь, поэтому его умиляет все – и майская ночь, и шелест молодых березовых листьев за окном, и упоительные соловьиные трели. Автор, словно бы очнувшись от длительной спячки, начинает замечать красоту окружающего мира, подчеркивая, что «все звезды до единой тепло и кротко в душу смотрят вновь» . Свою молодую супругу поэт сравнивает со стройной березой, которая «застенчиво манит и тешит взор». Проводя подобную параллель, автор отмечает, что «так деве новобрачной и радостен, и чужд ее убор».

Личные чувства и переживания в эту ночь Афанасий Фет старается тщательно скрыть, считая, что не любовь, а финансовое благополучие являются залогом благополучной семейной жизни. Впоследствии поэт осознает свою ошибку и будет жестоко расплачиваться за нее до конца своих дней, живя с женщиной, которую не любит. Однако в день свадьбы автор полон самых радужных надежд, хотя первые сомнения уже закрадываются в его душу. Ему гораздо милее и приятнее любоваться ночным небом и восхищаться его красотой, чем проводить время с молодой женой. Поэтому поэт отмечает, что «твой лик, о ночь, не мог меня томить!» . О том, как Фет на самом деле относится к своему браку, свидетельствуют последние строки стихотворения «Еще майская ночь…», в которых автор признается: «Опять к тебе иду с невольной песней, невольной – и последней, может быть». Поэт втайне сожалеет о том, что добровольно лишил себя свободы ради финансового благополучия, предчувствуя, что подобный союз очень скоро станет для него обузой. О своей первой и единственной возлюбленной Фет открыто не упоминает, однако между строк этого романтического стихотворения можно уловить легкое сожаление о том, что его избранницей стала совершенно другая женщина. И с этим фактом, как позже выяснилось, поэт так и не смог смириться до самой своей смерти.

«Еще весны душистой нега…» Афанасий Фет

Еще весны душистой нега
К нам не успела низойти,
Еще овраги полны снега,
Еще зарей гремит телега
На замороженном пути.

Едва лишь в полдень солнце греет,
Краснеет липа в высоте,
Сквозя, березник чуть желтеет,
И соловей еще не смеет
Запеть в смородинном кусте.

Но возрожденья весть живая
Уж есть в пролетных журавлях,
И, их глазами провожая,
Стоит красавица степная
С румянцем сизым на щеках.

Анализ стихотворения Фета «Еще весны душистой нега…»

Со времен студенчества и вплоть до самой смерти для Фета существовали три безусловных ценности: любовь, природа и поэзия. Именно эти темы он считал возможным раскрывать в лирике. На все остальные мотивы накладывалось негласное табу. Описания природы Афанасия Афанасиевича — это изображение момента через призму личностного восприятия. Для Фета было крайне важно зафиксировать мимолетное изменение. В его стихотворениях читателю предлагаются не просто осенние, летние, весенние, зимние пейзажи. Поэт стремился рассказать о более коротких отрезках сезонов, переходных состояниях природы. Это видно и по произведению «Ещё весны душистой нега…», впервые опубликованному в 1854 году в журнале «Современник». В нем запечатлен момент, когда весна еще полностью не вступила в свои права, но ощущением ее скорейшего прихода уже проникнуто все вокруг. Причем в природе пока нет существенных изменений: замерзшие дороги, нерастаявший снег, непокрытые листвой деревья. Тем не менее, на интуитивном уровне человек чувствует предстоящее наступление весны, радуется ей, в душе его царит светлое настроение.

По сути, Фет описывает позднюю зиму. При этом он добавляет в пейзаж ярких весенних красок: березник желтеет, липа краснеет. Соловей, поющий в смородинном кусте, солнце, пока греющее лишь в полдень, — первые признаки приближения теплых деньков, грядущего обновления природы. Образ весны появляется из отрицания ее прихода и обобщается в заключительном пятистишии, начинающемся словами: «Но возрожденья весть живая уж есть…». В пейзажной лирике Фета предметом искусства становятся вещи, не слишком-то поэтические. Например, сизый румянец на щеках степной красавицы и упомянутый уже выше куст смородины. При помощи этих точных деталей Афанасий Афанасиевич дает понять читателям, что перед ними — не какая-то абстрактная весна, а весна в России.

Для пейзажной лирики Фета важен образ зари. Она символизирует огонь, порожденный солнцем. На старте дня краски природы отличаются ясностью и чистотой, лучи светила одаривают землю нежностью. В отблесках зари — загадочный мир, помогающий появиться вдохновению. Неразрывна связь ее с весной. Это время года для земли, как заря для наступающего дня. Что касается людей творческих, то им весна дает возможность сердцем прикоснуться к красоте, испытать восторг от повсеместного обновления и перерождения.

Сочинение

М. М. Пришвина называли \"Старичком-лесовичком\" русской литературы. Сидит, дескать, себе на пеньке, вокруг поглядывает и что видит – рассказывает. Творчество его – тихое, в нем нет кричащей пропаганды, социально-политических заявлений. Пришвин никогда не потрясал общество, не возмущал власти и не шокировал читателя подобно другим писателям. Но это нисколько не умаляет художественную ценность его произведений. Его тема – природа, живущие в ней животные и человек, тихий, незамысловатый быт.

У Пришвина множество рассказов, повестей, \"географических очерков\" о природе. В них все объединено человеком – неспокойным, думающим, человеком с открытой и смелой душой. Великая любовь писателя к природе родилась из его любви к человеку. \"Я ведь, друзья мои, пишу о природе, сам же только о людях и думаю\" – признавался Пришвин. Эта тема прослеживается в сказке-были М. М. Пришвина \"Кладовая солнца\".

\"В одном селе, возле Блудова болота, в районе города Переяславль-Залесского, осиротели двое детей\", – так начинается замечательное произведение. Это начало напоминает сказку, где читатель входит в чудесный мир, где все живое взаимосвязано. На этом фоне появляются два образа – Настя и Митраша. \"Настя была как золотая курочка на высоких ножках. Волосы отливали золотом, веснушки по всему лицу были крупные, как золотые монетки\". Митраша был маленький, но плотный, \"мужичок в мешочке\" – улыбаясь, называли его между собой учителя в школе.

После смерти родителей все их крестьянское хозяйство досталось детям: изба пятистенная, корова Зорька, телушка Дочка, золотой петух Петя и поросенок Хрен. Дети заботились обо всех живых существах. Настя занималась женскими домашними делами, \"с хворостинкой в руке выгоняла она свое любимое стадо, растопляла печь, чистила картошку, заправляла обед и так хлопотала по хозяйству до ночи\". На Митраше лежало все мужское хозяйство и общественное дело. \"Он бывает на всех собраниях, старается понять общественные заботы\".

Так дети жили дружно, не зная горестей и бед. Однажды решили они пойти в лес за клюквой. \"Кислая и очень полезная для здоровья ягода клюква растет в болотах летом, а собирают ее поздней осенью\". Вспомнив о том, что есть такое место, называемое палестинкой, \"вся красная, как кровь, от одной только клюквы\", Настя и Митраша отправляются в лес. Взяли они с собой самое необходимое. Настя положила в корзинку хлеба, картошки, бутылку молока. Митраша взял топор, двуствольную \"тулку\", сумку с компасом.

Зачем же он берет компас? Ведь в лесу можно ориентироваться по солнцу, как это делали деревенские старожилы. \"Мужичок в мешочке\" хорошо помнит отцовские слова: \"В лесу эта стрелка тебе добрей матери:...небо закроется тучами и по солнцу в лесу ты ориентироваться не сможешь, пойдешь наугад – ошибешься, заблудишься...\".

Кто знал, что дети столкнутся с природной стихией и воочию увидят Блудово болото? Пройдя полпути, Настя и Митраша сели отдохнуть. \"Было совсем тихо в природе, и дети до того были тихи, что тетерев Косач не обратил на них никакого внимания\".

О Блудовом болоте ходила легенда, что \"лет двести тому назад ветер-сеятель принес два семечка: семя сосны и семя ели. Оба семечка легли в одну ямку возле большого плоского камня...\" С тех пор ель и сосна растут вместе. И ветер иногда качает эти деревья. И тогда ель и сосна стонут на все Блудово болото, словно живые существа.

После отдыха дети решили идти дальше. Но не тут-то было, \"довольно широкая болотная тропа расходилась вилкой\". Что же делать? Проявив свой упрямый характер, Митраша идет по слабенькой тропе, а Настенька – по плотной. Вдруг рванул ветер, и сосна и ель, нажимая друг на друга, по очереди застонали, как бы поддерживая спор брата и сестры. \"Среди звуков стона, рычанья, ворчанья, воя в это утро у деревьев иногда выходило так, будто где-то горько плакал в лесу потерянный или покинутый ребенок\". Даже волк в это время вылез из своего логова, \"стал над завалом, поднял голову, поставил единственное ухо на ветер, выпрямил половину хвоста и завыл\".

Как и всякая сказка, сказка-быль М. М. Пришвина имеет счастливый конец. Митраша из-за своего упрямства оказался на Блудовом болоте. И в борьбе за жизнь ему помогла собака Травка. А что же Настя? Она, увлеченная сбором ягод, на некоторое время забыла о брате, \"еле передвигает за собой корзину, вся мокрая и грязная, прежняя золотая курочка на высоких ножках\". Под вечер голодный Митраша и уставшая Настя встретились. Им суждено было встретиться вновь в лесу и продолжить свой путь вместе, как уже двести лет \"живут\" на Блудовом болоте ель и сосна.

Как переплетены сосна и ель, так переплетены судьбы детей, так переплетены в этом мире природа и человек. И сколько бы человек не пытался отгородиться, он все равно остается человеком – существом природным. В городах родство это меньше чувствуется, но не теряется вовсе. Пришвин жил в сложное, неоднозначное время, и мне думается, что не ощущая себя борцом, он таким образом искал гармонии и надежды – надежды на то, что человек не есть то уродливое, что пыталась сделать из него советская власть.

IV
Лет двести тому назад ветер-сеятель принес два семечка в Блудово болото: семя сосны и семя ели. Оба семечка легли в одну ямку возле большого плоского камня… С тех пор уже лет, может быть, двести эти ель и сосна вместе растут. Их корни с малолетства сплелись, их стволы тянулись вверх рядом к свету, стараясь обогнать друг друга… Деревья разных пород боролись между собой корнями за питание, сучьями - за воздух и свет. Поднимаясь все выше, толстея стволами, они впивались сухими сучьями в живые стволы и местами насквозь прокололи друг друга. Злой ветер, устроив деревьям такую несчастную жизнь, прилетал сюда иногда покачать их. И тогда деревья так стонали и выли на все Блудово болото, как живые существа, что лисичка, свернувшаяся на моховой кочке в клубочек, поднимала вверх свою острую мордочку. До того близок был живым существам этот стон и вой сосны и ели, что одичавшая собака в Блудовом болоте, услыхав его, выла от тоски по человеку, а волк выл от неизбывной злобы к нему.

Сюда, к Лежачему камню, пришли дети в то самое время, когда первые лучи солнца, пролетев над низенькими корявыми болотными елочками и березками, осветили Звонкую борину и могучие стволы соснового бора стали как зажженные свечи великого храма природы. Оттуда сюда, к этому плоскому камню, где сели отдохнуть дети, слабо долетело пение птиц, посвященное восходу великого солнца.

Было совсем тихо в природе, и дети, озябшие, до того были тихи, что тетерев-косач не обратил на них никакого внимания. Он сел на самом верху, где сук сосны и сук ели сложились как мостик между двумя деревьями. Устроившись на этом мостике, для него довольно широком, ближе к ели, косач как будто стал расцветать в лучах восходящего солнца. На голове его гребешок загорелся огненным цветком. Синяя в глубине черного грудь его стала переливать из синего на зеленое. И особенно красив стал его радужный, раскинутый лирой хвост.

Завидев солнце над болотными жалкими елочками, он вдруг подпрыгнул на своем высоком мостике, показал свое белое чистейшее белье подхвостья, подкрылья и крикнул:

По-тетеревиному "чуф" скорее всего значило солнце, а "ши", вероятно, было у них наше "здравствуй".

В ответ на это первое чуфыканье косача-токовика далеко по всему болоту раздалось такое же чуфыканье с хлопаньем крыльев, и вскоре со всех сторон сюда стали прилетать и садиться вблизи Лежачего камня десятки больших птиц, как две капли воды похожих на косача.

Затаив дыхание, сидели дети на холодном камне, дожидаясь, когда и к ним придут лучи солнца и обогреют их хоть немного. И вот первый луч, скользнув по верхушкам ближайших, очень маленьких елочек, наконец-то заиграл на щеках у детей. Тогда верхний косач, приветствуя солнце, перестал подпрыгивать и чуфыкать. Он присел низко на мостике у вершины елки, вытянул свою длинную шею вдоль сука и завел долгую, похожую на журчание ручейка песню. В ответ ему тут где-то вблизи сидящие на земле десятки таких же птиц, - тоже каждый петух, - вытянув шею, затянули ту же самую песню. И тогда как будто довольно уже большой ручей с бормотаньем побежал по невидимым камешкам.

Сколько раз мы, охотники, выждав темное утро, на зябкой заре с трепетом слушали это пение, стараясь по-своему понять, о чем поют петухи. И когда мы по-своему повторяли их бормотанья, то у нас выходило:

Круты перья,

Ур-гур-гу,

Круты перья

Обор-ву, оборву.

Так бормотали дружно тетерева, собираясь в то же время подраться. И когда они так бормотали, случилось небольшое событие в глубине еловой густой кроны. Там сидела на гнезде ворона и все время таилась там от косача, токующего почти возле самого гнезда. Ворона очень бы желала прогнать косача, но она боялась оставить гнездо и остудить на утреннем морозе яйца. Стерегущий гнездо ворона-самец в это время делал свой облет и, наверно встретив что-нибудь подозрительное, задержался. Ворона в ожидании самца залегла в гнезде, была тише воды ниже травы. И вдруг, увидев летящего обратно самца, крикнула свое:

Это значило у нее:

Выручай!

Кра! - ответил самец в сторону тока в том смысле, что еще неизвестно, кто кому оборвет круты перья.

Самец, сразу поняв, в чем тут дело, спустился и сел на тот же мостик, возле елки, у самого гнезда, где косач токовал, только поближе к сосне, и стал выжидать.

Косач в это время, не обращая на самца вороны никакого внимания, выкликнул свое, известное всем охотникам:

Кар-кар-кекс!

И это было сигналом ко всеобщей драке всех токующих петухов. Ну и полетели во все-то стороны круты перья! И тут, как будто по тому же сигналу, ворона-самец мелкими шагами по мостику незаметно стал подбираться к косачу.

Неподвижные, как изваяния, сидели на камне охотники за сладкой клюквой. Солнце, такое горячее и чистое, вышло против них над болотными елочками. Но случилось на небе в это время одно облачко. Оно явилось как холодная синяя стрелка и пересекло собой пополам восходящее солнце. В то же время вдруг ветер рванул еще раз, и тогда нажала сосна, и ель зарычала.

В это время, отдохнув на камне и согревшись в лучах солнца, Настя с Митрашей встали, чтобы продолжать дальше свой путь. Но у самого камня довольно широкая болотная тропа расходилась вилкой: одна, хорошая, плотная тропа шла направо, другая, слабенькая - прямо.

Проверив по компасу направление троп, Митраша, указывая слабую тропу, сказал:

Нам надо по этой на север.

Это не тропа! - ответила Настя.

Вот еще! - рассердился Митраша. - Люди шли, - значит тропа. Нам надо на север. Идем, и не разговаривай больше.

Насте было обидно подчиниться младшему Митраше.

Кра! - крикнула в это время ворона в гнезде.

И ее самец мелкими шажками перебежал ближе к косачу на полмостика.

Вторая круто-синяя стрелка пересекла солнце, и сверху стала надвигаться серая хмарь.

Золотая Курочка собралась с силами и попробовала уговорить своего друга.

Смотри, - сказала она, - какая плотная моя тропа, тут все люди ходят. Неужели мы умней всех?

Пусть ходят все люди, - решительно ответил упрямый "Мужичок в мешочке". - Мы должны идти по стрелке, как отец нас учил, на север, к палестинке.

Отец нам сказки рассказывал, он шутил с нами, - сказала Настя. - И наверно, на севере вовсе нет никакой палестинки. Очень даже будет глупо нам по стрелке идти: как раз не на палестинку, а в самую Слепую елань угодим.

Ну ладно, - резко повернул Митраша. - Я с тобой больше спорить не буду: ты иди по своей тропе, куда все бабы ходят за клюквой, я же пойду сам по себе, по своей тропке, на север.

И в самом деле пошел туда, не подумав ни о корзине для клюквы, ни о пище.

Насте бы надо было об этом напомнить ему, но она так сама рассердилась, что, вся красная как кумач, плюнула вслед ему и пошла за клюквой по общей тропе.

Кра! - закричала ворона.

И самец быстро перебежал по мостику остальной путь до косача и со всей силой долбанул его. Как ошпаренный метнулся косач к улетающим тетеревам, но разгневанный самец догнал его, вырвал, пустил по воздуху пучок белых и радужных перышек и погнал и погнал далеко.

Тогда серая хмарь плотно надвинулась и закрыла все солнце с его живительными лучами. Злой ветер очень резко рванул. Сплетенные корнями деревья, прокалывая друг друга сучьями, на все Блудово болото зарычали, завыли, застонали.

Лет двести тому назад ветер-сеятель принес два семечка в Блудово болото: семя сосны и семя ели. Оба семечка легли в одну ямку возле большого плоского камня. С тех пор уже лет, может быть, двести эти ель и сосна вместе растут. Их корни с малолетства сплелись, их стволы тянулись вверх рядом к свету, стараясь обогнать друг друга. Деревья разных пород боролись между собой корнями за питание, сучьями – за воздух и свет. Поднимаясь все выше, толстея стволами, они впивались сухими сучьями в живые стволы и местами насквозь прокололи друг друга. Злой ветер устроив деревьям такую несчастную жизнь, прилетал сюда иногда покачать их. И тогда деревья так стонали и выли на все Блудово болото, как живые существа, что лисичка, свернувшаяся на моховой кочке в клубочек, поднимала вверх свою острую мордочку. До того близок был живым существам этот стон и вой сосны и ели, что одичавшая собака в Блудовом болоте, услыхав его, выла от тоски по человеку, а волк выл от неизбывной злобы к нему.

Сюда, к Лежачему камню, пришли дети в то самое время, когда первые лучи солнца, пролетев над низенькими корявыми болотными елочками и березками, осветили Звонкую борину и могучие стволы соснового бора стали, как зажженные свечи великого храма природы. Оттуда сюда, к этому плоскому камню, где сели отдохнуть дети, слабо долетело пение птиц, посвященное восходу великого солнца.

Было совсем тихо в природе, и дети, озябшие, до того были тихи, что тетерев Косач не обратил на них никакого внимания. Он сел на самом верху, где сук сосны и сук ели сложились, как мостик между двумя деревьями. Устроившись на этом мостике, для него довольно широком, ближе к ели, Косач как будто стал расцветать в лучах восходящего солнца. На голове его гребешок загорелся огненным цветком. Синяя в глубине черного грудь его стала переливать из синего на зеленое. И особенно красив стал его радужный, раскинутый лирой хвост.

Завидев солнце над болотными жалкими елочками, он вдруг подпрыгнул на своем высоком мостике, показал свое белое, чистейшее белье подхвостья, подкрылья и крикнул:

– Чуф, ши!

По-тетеревиному «чуф», скорее всего, значило солнце, а «ши», вероятно, было у них наше «здравствуй».

В ответ на это первое чуфыканье Косача-токовика далеко по всему болоту раздалось такое же чуфыканье с хлопаньем крыльев, и вскоре со всех сторон сюда стали прилетать и садиться вблизи Лежачего камня десятки больших птиц, как две капли воды похожих на Косача.

Затаив дыхание, сидели дети на холодном камне, дожидаясь, когда и к ним придут лучи солнца и обогреют их хоть немного. И вот первый луч, скользнув по верхушкам ближайших, очень маленьких елочек, наконец-то заиграл на щеках у детей. Тогда верхний Косач, приветствуя солнце, перестал подпрыгивать и чуфыкать. Он присел низко на мостике у вершины елки, вытянул свою длинную шею вдоль сука и завел долгую, похожую на журчание ручейка песню. В ответ ему тут где-то вблизи сидящие на земле десятки таких же птиц, тоже – каждый петух, – вытянув шею, затянули ту же самую песню. И тогда как будто довольно уже большой ручей с бормотаньем побежал по невидимым камешкам.

Сколько раз мы, охотники, выждав темное утро, на зябкой заре с трепетом слушали это пение, стараясь по-своему понять, о чем поют петухи. И когда мы по-своему повторяли их бормотанье, то у нас выходило:

Круты перья,

Ур-гур-гу,

Круты перья

Обор-ву, оборву.

Так бормотали дружно тетерева, собираясь в то же время подраться. И когда они так бормотали, случилось небольшое событие в глубине еловой густой кроны. Там сидела на гнезде ворона и все время таилась там от Косача, токующего почти возле самого гнезда. Ворона очень бы желала прогнать Косача, но она боялась оставить гнездо и остудить на утреннем морозе яйца.