Речевой портрет евгения гришковца. Евгений Гришковец

Выпустил новый спектакль под названием «Шепот сердца», в котором выступил в непривычном амплуа. В противовес уже ставшим театральными хитами моноспектаклям вроде «Как я съел собаку», здесь артист почти на два часа буквально перевоплощается в человеческое сердце.

— Начинается новый театральный сезон. С чем вы в него вступаете? Что было летом?

— Весь июнь были гастроли. На открытии джазового фестиваля в Калининграде мы сыграли концерт с группой Mgzavrebi, потом я побывал на фестивале короткометражных фильмов «Короче» и показал спектакль «Шепот сердца» на сахалинском кинофестивале «Край света». На этом, в общем, все.

— Расскажите про этот спектакль. Как появился его замысел? Я знаю, что вы работали над ним очень долго.

— Замысел пришел лет пять тому назад, благодаря случайности. Есть такой фильм студии «Гибли» «Капельки воспоминаний», который какие-то пираты с особо лирической душой перевели под названием «Шепот сердца». Он недолго в таком виде просуществовал в сети, но мне так понравилось это словосочетание, что у меня появилась идея написать монолог человеческого сердца. Мысль была в том, что сердца слона, собаки и человека устроены одинаково, но то, что отличает человека от животного, для сердца вредно. Об этом я и начал писать, но вскоре столкнулся с целым рядом трудностей.

Прежде всего, очень сложно было придумать форму сценического существования сердца, долго не получалось понять, к кому оно обращается.

Я разбил об это голову, отложил до поры в сторону и быстро, всего за год, сделал спектакль «Прощание с бумагой». К тому моменту, когда он вышел, у меня накопилась масса черновиков «Шепота сердца», и вдруг пришло простое и ясное решение — обращаться нужно к человеку, то есть буквально: «человек мой». Как только появилось обращение, сразу сложился и текст спектакля, существующий почти в неизменном виде вот уже на протяжении многих показов — на Сахалине «Шепот сердца» игрался 49-й раз.

— Да, но ведь «Прощание с бумагой» тоже вышло уже три года назад…

— Да, вы правы. Довольно долго мы решали проблему организации сценического пространства. Вариантов было множество. Один из первых включал экран, на котором на протяжении всего спектакля живет тень человека — спит, ест, курит, ходит туда-сюда. Но, во-первых, для этого требовалось фактически снять двухчасовое кино, а мне на сцене — очень плотно к нему привязаться. А во-вторых, я понял, что экран сегодня не использует только ленивый. Хотя нет, даже ленивый уже пользуется этим приемом. Я был одним из первых — в спектакле «+1», но сегодня это стало общим местом. В итоге я придумал хирургическую лампу и сыплющиеся из нее лепестки, на этом варианте мы и остановились. Наконец, было и еще одно препятствие. Мой монотеатр включает в себя декорации, костюмы, но при этом у него нет своего помещения. Фактически, я могу пользоваться только залом театрального центра «На Страстном», где я работаю уже десять лет — да и то очень недолгое время. Но на репетиции и выпуск «Шепота сердца» было всего три дня.

Наверное, никто из тех, кто занимается театром, таких сроков представить себе не может.

Это все равно, что учиться вождению на тренажере и по учебнику, а потом сесть в автомобиль и в нем поехать. Я полностью отрепетировал все у себя в голове, нарисовал раскадровку, как перед съемками фильма, а потом за три дня подготовил спектакль к выпуску. На первых показах, правда, случались накладки. Очень сложно два часа говорить о себе в среднем роде, все время сбиваешься. А один раз я забыл снять обручальное кольцо, которого у сердца не может быть, у него ведь и пальцев-то нету. Пришлось извиниться, уйти за кулисы, вернуться и продолжить.

— Мне показалось странным, что в спектакле сердце выступает с рационалистических позиций, хотя за разум вроде бы отвечают другие органы…

— Ну да, это такие человеческие представления. А у меня сердце выступает как абсолютное рацио. Текст построен таким образом, что сначала с ним поспорить невозможно, а во второй половине с ним практически невозможно согласиться. Это такая провокация, которой мне очень приятно заниматься.

Люди, которые полагают, что на сцене не сердце, а Евгений Гришковец, после спектакля подходят и начинают со мной спорить.

Приходится объяснять, что это не я сказал, а сердце — главный герой. Если вы будете внимательно смотреть спектакль, то увидите, что мало того, что я играю роль, так еще и человек, к которому я обращаюсь, не имеет ко мне никакого отношения. Он живет в провинции, любит рыбалку, болеет за футбольную команду. Это сердце совершенно другого человека, в котором большинство зрителей может узнать себя, своего мужа, сына.

— Если я не ошибаюсь, это первый за долгие годы спектакль, в котором между вами и персонажем настолько большая дистанция. Зритель ведь привык, что на сцене вы, Евгений Гришковец.

— Это, конечно, не вполне верное ощущение. Если в «Как я съел собаку» и «Прощании с бумагой» есть некоторые автобиографические вкрапления, то в спектакле «Планета», скажем, речь о человеке, который точно не женат, у которого нет и не было никаких детей — это совершенно на меня не похоже. Или в «Дредноутах» герой — человек, который живет серую жизнь, в которой ничего не происходит, а у меня крайне необычная, невероятно насыщенная жизнь. На самом деле, эта ситуация похожа на отношение слушателей к песням Высоцкого. Я как-то, довольно давно, читал очень хорошую диссертацию одной томской дамы-литературоведа, которая написала, что Высоцкий не написал около тысячи песен, а сделал около тысячи моноспектаклей. Это очень точно.

Ну а зрителям и слушателям свойственно сращивать автора и персонажа — это ведь культивируется еще со школы.

Висит в классе портрет Горького, под которым написано: «Человек— это звучит гордо», но ведь это сказал не писатель, а не самый симпатичный на свете персонаж его пьесы «На дне» Сатин. Или вот, например, моя бабушка, когда смотрела фильм «Противостояние», говорила про прекрасного , что он актер плохой, потому что он играл негодяя Кротова. С другой стороны, актеры, которые играли положительных председателей колхозов, были для нее хорошими.

— И тем не менее здесь вы действительно едва ли не впервые очевидно играете не просто персонажа, а вообще другое существо.

— Да, конечно! И это для меня огромный шаг в неведомое, в непробованное.

— Это сознательный шаг? Вам надоело заниматься одним и тем же?

— Да нет, монотеатр неисчерпаем. Просто художественную форму диктует замысел. В начале 2002 года я выпустил спектакль «Планета», а потом до 2008-го, семь лет, занимался только литературой. Почему? Потому что придумался роман «Рубашка», а театральные замыслы не приходили. Потом вдруг возник спектакль «+1», и я вернулся на сцену в новом возрасте, новом состоянии, но том же художественном жанре, которым только я в России и занимаюсь.

— Да, у меня есть идея, я хочу сделать спектакль на двоих. И это уже будет театр, который не развернут в зрительный зал, как все привыкли в случае с моими спектаклями.

— Но это, как я понимаю, не прямо сейчас. А какие планы на ближайший сезон?

— В этом сезоне хочется заниматься только «Шепотом сердца». Дело в том, что я единственный, как это сказать, человек-театр, который играет спектакли даже в самых дальних уголках страны ровно в том виде, в каком они исполняются на столичных площадках.

На будущий сезон запланировано более 80 показов, в том числе в Хабаровске, Владивостоке, Чите, Благовещенске.

Я мог бы больше играть в Москве, не имея сложностей, но я вижу свою задачу в том, чтобы обязательно довезти спектакль до максимального количества зрителей, хотя это и связано со сложностями в логистике и значительной потерей времени. Но для меня это важно. И азартно. А в процессе гастролей будет осуществляться редактура, уточнение текста спектакля, его структуры и композиции. В конце сезона я планирую записать и опубликовать его.

— Насколько, кстати, меняется спектакль за этот период?

— Довольно существенно. Для примера: сейчас есть как минимум три варианта литературного текста «Как я съел собаку», а кроме того, есть еще и две видеоверсии, отличающиеся процентов на 50. Просто не может один и тот же текст произносить человек, которому 30 с небольшим, и человек, которому 49, это ненормально. Спектакль «Планета» я поэтому вообще убрал из репертуара: в 35 играть человека, у которого нет жены и детей, можно, а в 42 этот человек уже просто мудак. Тут еще вот какая вещь. Понимаете, совершенство литературы заключается в том, что, взяв книгу, читатель оказывается с автором наедине. Театр — это другое. В зале сидят около тысячи человек. И вот я произношу какой-то текст и понимаю, что он не услышан.

Разумеется, есть какие-то куски, на которых я настаиваю, но принципиально важно, чтобы зритель мог присвоить себе мой текст, проассоциировать себя с ним.

Если этого не происходит, то я пытаюсь понять, в чем дело: то ли мысль недостаточно хорошо сформулирована, а то ли речь идет о каком-то настолько экзотическом индивидуальном переживании, что оно людям просто не близко. Тогда я этот фрагмент убираю, поскольку на сцене такого быть не должно именно из-за того, что происходящее должно быть доступно для понимания сотням людей разного пола, возраста, социального положения и так далее. Но без замещения такую операцию произвести, естественно, тоже нельзя, приходится придумывать замену. Этот процесс длится довольно долгое время — как раз где-то около полного театрального сезона. Когда текст приходит к какому-то окончательному варианту, то я его записываю и снимаю на видео, расширяя таким образом аудиторию. Ведь сколько спектаклей я могу сыграть? Ну, тысячу. А книжка за месяц может быть продана тиражом 50-60 тыс. экземпляров, и прочитать каждую из них может не один человек, а, скажем, десять.

— А что происходит с вашим проектом с группой Mgzavrebi?

— Дело в том, что это сотрудничество никогда не задумывалось как основное ни для меня, ни для них. Просто когда мы записали первую песню, всем так понравилось, что было решено сделать альбом. При этом мне страшно захотелось помочь Mgzavrebi пробиться на российской сцене, поскольку я понимал, что самим им это сделать будет трудно. Поэтому я позвал их сыграть ряд концертов, благодаря которым их услышали. Но у них настолько превосходный собственный материал, что сейчас уже достаточно собственных концертов. Не так давно мы запланировали сделать еще один альбом и даже записали для него три трека. Но недавно мне позвонил лидер группы Гиги и сообщил, что сейчас не может продолжить запись, поскольку испытывает определенные творческие трудности. Это понятная вещь — Гиги переживает это впервые, а у меня этих кризисов была уже куча. Если выйдет из кризиса — допишем альбом, не выйдет — не допишем.

— Ну и давайте напоследок вернемся еще раз к «Шепоту сердца». Вы говорите, что писали текст не о себе. А почему? Считаете, что ваша жизнь никому не интересна?

— Я написал какое-то количество текстов о себе вчерашнем — о тех годах, когда я еще был нормальным человеком, до 32 лет. О сегодняшнем писать мне кажется неправильным. Я убежден: человек хочет читать про себя. А люди моей сегодняшней профессии или журналисты, олигархи — это люди экзотической судьбы, которых очень немного. Книжки или фильмы о конченых наркоманах из предместий — это тоже экзотика, потому что эти герои книжек не читают. Я делаю спектакли и книги о людях нормальных, которых я хорошо знаю — я живу в провинции, это мои друзья, знакомые, родители одноклассников моих детей. Они любят рыбалку, футбол — я их и сам когда-то любил. А если я начну рассказывать про себя, это будет любопытно, но точно не будет художественно, потому что это будет непонятно — мне и самому непонятно, как я так живу.

Начало творческого пути. Человек-театр. Новый взгляд - новые формы.

Евгений Гришковец буквально ворвался в театральную жизнь Москвы в 1998 г. спектаклем с эпатирующим названием «Как я съел собаку». И завоевал не только любовь публики, но и признание профессионалов. В том же году он получил две «Золотые маски» в номинациях «Новация» и «Приз критиков», а в 2000 г. премии «Антибукер» и «Триумф». Затем пришло признание в Европе, в том числе и на знаменитом Авиньонском театральном фестивале.

Его творческий путь начался в провинции (Гришковец родился и жил в городе Кемерово), где он закончил филологический факультет университета и в 1990 г. организовал студенческий театр «Ложа», уже тогда отличавшийся «лица необщим выражением». Столичный критик писал: «Из всех московских и российских театров тогда, на пороге 90-х гг., только у «Ложи» слышался страстный вызов поколения». Сегодняшний Гришковец вырос из «Ложи», которую сам и придумал. Покинув ее, создал уникальный театр Гришковца, где он един во всех лицах - драматург, режиссер-постановщик, сценограф и актер.

Театр Гришковца, и прежде всего Гришковец-сочинитель текста, собственно драматург, поражает характером жизненного материала и способом его претворения в сценическое действие. Странные рассказы, чаще всего из жизни обыденной, наполненные как будто ничего не значащими частностями, почему-то волнуют и задевают. А «вчитывание» в текст и «вслушивание» в собственное эмоциональное состояние неожиданно раскрывают, как зорок и внимателен авторский взгляд, отбирающий житейские детали, как серьезны, и вовсе не из бытовой сферы, вопросы, которые в пьесе поставлены. М. Давыдова, посвятившая творчеству Гришковца статью в своей монографии «Конец театральной эпохи», точно определила особенности «нового взгляда» драматурга: «Жизнь во всех своих проявлениях узнаваема: и в то же время уникальна, посмотри на другого и узнай самого себя - вот опорные точки философии и поэзии Гришковца. Он сумел слиться с каждым из зрителей и в то же время остаться самим собой. Передать на сцене поэзию обыденности. Воплотить неповторимую типичность . Заставить почувствовать, что между моряками, учеными, студентами, учителями, лицедеями - в общем, всеми нами нет никаких границ. Именно за это мы и любим драматурга, актера и режиссера Гришковца».

Интерес драматурга к обыденности в ее «неповторимой типичности», к проблемам частного человека, отнюдь не героя, стремление заразить читателя и зрителя настоящим и пристальным вниманием к самому себе - не любования собою ради, а в попытке узнать себя, разобраться в содержании собственной жизни - характерные особенности драматургии Гришковца. Казалось бы, так много бытовых реалий и узнаваемых житейский коллизий в пьесе «Город». Но главное в драматургическом действии этой пьесы, ядром которой является также монолог - рефлексия героя, его путь к познанию самого себя. И персонаж пьесы «ОдноврЕмЕнно» находится в поиске своего «я». Он даже на школьных анатомических схемах отчаянно ищет это неуловимое «я».

Во всех своих пьесах Гришковец разными средствами передает жизнь как текущее время. Время жизни - время движения, время одновременного свершения множества событий и время ежесекундного изменения человека: приближение к себе настоящему или бегство от себя. Эта метафизика придает как будто простым текста Гришковца философскую многозначность.

На первый поверхностный взгляд тексты и тем более спектакли Гришковца кажутся вольной, иногда небрежной импровизацией. Однако сам драматург подчеркивает: «Я - автор спектакля... я рассказываю свой текст. Я его не импровизирую, я его каждый раз создаю - здесь и сейчас. Это цельный процесс жизни, который, по сути, и есть театр как сиюминутное переживание». Гришковец создает театр «непосредственного высказывания», в котором так важна верно найденная интонация и совершенно исключается диктат автора-идеолога. При этом во всех его текстах, даже если это не пьеса-монолог, слышится ироничный или серьезно комментирующий происходящее голос автора.

В случае с Гришковцом мы имеем удивительное, действительно нерасторжимое единство формы и содержания. Автор избирает пьесу-монолог, заключая все концы и начала, повороты драматургического действия в пространство монологического слова героя, альтер-эго автора. Характер авторской сверхзадачи - проживание в слове некоего события, отрезка жизненного пути в целях познания себя - объясняет отсутствие жесткой причинно-следственной последовательности в сюжетном движении пьесы. Даже наоборот, в тексте постоянны как бы немотивированные отступления, возвращения назад. Принципиально совпадение автора и актера. Гришковцу-актеру видна реакция зрителя, Гришковец-автор на нее реагирует. И это не последовательный, а одномоментный процесс. «Я ничего не играю - я все время нахожусь не на уровне темы, а на уровне слова, синтаксиса и т.д. И таким образом все время стоятельство сам драматург.

И таким образом все время работаю..», - комментирует это обстоятельство сам драматург.

Освоение новой жанровой формы. Интонация как средство воплощения драматургического действия.

В драматургии наших дней жанровая форма пьесы-монолога актуализирована не только в творчестве Гришковца. Пьесы-монологи есть у Л. Петрушевской, любит эту жанровую форму и Н. Коляда. Пьеса, родовую природу которой определяют действие, столкновение персонажей, находящие выражение в диалоге, неожиданно воплощается в монологической форме и при этом сохраняет драматургическое начало и театральность. Трансформация жанровых форм в историческом развитии литературы - явление, как это ни парадоксально звучит, традиционно-рутинное. «Сломы жанров, - писал В. Шкловский, - происходят для того, чтобы в сдвигах форм выразить новые жизнеотношения». «Жизнеотношения», как известно, имеют обыкновение меняться. Вот именно переосмысление жизни, качественно иной к ней подход вызывает потребность в жанре пьесы-монолога. Современный человек (а автор и герой пьесы из своего времени выпрыгнуть не могут, они его продукт) - человек урбанистической цивилизации и испытывает сильнейшее воздействие среды, нередко агрессивно враждебное. Социум посягает на личность - ее время, выбор, свободу. Защитная реакция от этой нивелирующей энергии среды - стремление индивидуума уйти в себя, недоверие к миру, осознание невозможности диалога и понимания и, как следствие, одиночество.

В пьесе великого французского писателя-экзистенциалиста А. Камю «Осадное положение», ее персонаж Над с торжеством говорит Чуме о тотальной разобщенности людей, отчуждении, исчерпанности диалога и обреченности человека на интровертность: «Мы подходим к совершенному моменту, когда каждый будет говорить, не находя ответа у других».

В пьесах-монологах современных драматургов разрабатывается тема социальных тупиков, распада человеческих связей, одиночества. Случаются в интерпретации этой темы проникновения в глубины метафизического одиночества, когда человеком потеряна связь с трансцендентной, абсолютной реальностью и его уделом становится пустота.

Пьеса Е. Гришковца «Как я съел собаку» - наиболее репрезентативное произведение автора. Мировосприятие драматурга, его модель мира, отношение к традиции, широкий спектр новаторских средств выразительности - все есть в этом на первый взгляд косноязычном монологе, воссоздающем реальный случай из жизни. Герой пьесы при определенных трагикомических обстоятельствах съел собаку в буквальном, а не в идиоматическом смысле этого выражения. «Обратная метафора» в названии пьесы-монолога интригует, настораживает, несет заряд иронии. Его структурная, синтаксическая необычность (название является частью сложноподчиненного предложения, главная часть которого легко реконструируется: «рассказ о том») усиливает интригу. Название пьесы не просто не характерно для поэтики названий драматического произведения формально-структурно, но и амбивалентно по смысловому наполнению. Прямое значение фразеологизма «съесть собаку», то есть «приобрести опыт, знание чего-либо», в нем также актуализируется. Оба значения взаимообусловлены; смыслы отражаются друг в друге, как в зеркале, создавая некий главный для драматурга смысл: человек, герой пьесы, произносящий монолог, приобретает опыт, который разрушает все прежние связи, делает из него другого человека, отторгает от мира, из которого он пришел.

Название пьесы вводит читателя и зрителя в игровое пространство. Но это не игра ради игры. Амбивалентность слова, редукция речи как одна из характерных черт структуры текста, паузы, приемы умолчания, лексические, синтаксические, ритмические повторы, прием заговаривания читателя, блестящий финал, исключающий какую-либо однозначную оценку или окончательное знание - вот тот арсенал художественных средств, которые призваны решить основную, как нам кажется, задачу драматурга - показать, как в житейских ситуациях обыденной жизни, работы, воинской службы происходит трансформация личности, приводящая к распаду ее цельности. Прикосновение к сущностным коллизиям, чреватым трагизмом, может спровоцировать пафосность или сентиментальность литературного текста. Но автор благополучно и виртуозно уходит от патетики, спасаясь иронией.

Рассказ героя о службе на флоте родной многонациональной страны насыщен многими реалиями, деталями окружающего мира и при этом все они - средство раскрытия внутреннего состояния человека, который фиксирует в своем монологе с беспощадной определенностью, как, каким образом он стал другим.

Драматург избегает традиционного психологического анализа. Его художественное пространство располагается в ином поле. В пьесе «Как я съел собаку» исследуются не переживания и эмоции , а проблемы осознания смысла собственного бытия, самоидентификации личности героя-рассказчика, потери цельности. Экспозиция пьесы стремительна. Автор начинает с вопросов, на которые нет ответов, но житейский пример передает ощущение мучительности взаимного непонимания людей. Внутри монолога драматург конструирует воображаемый диалог родных людей, но их реплики отскакивают друг от друга, не создавая диалогического сцепления.

Именно речь, насыщенная лексическими повторами («я не пил, да не пил я, не пил...»), однородными сказуемыми, передающими состояние непереносимого в своей пустоте течения жизни, в которой все равно не добиться понимания («сквозь зубы процедишь, махнешь рукой и пойдешь, действительно спать, а чего еще делать-то»). Замечательно окончание предложения с просторечным по звучанию «чего еще делать-то», особая экспрессия есть и в глагольных формах несовершенного вида, и в аллитерации шипящих в их окончаниях.

Монолог рассказчика структурно многопланов, что придает ему драматургичность. В текст включены лаконичные гротескные картинки из жизни, острые, внутренне драматичные сцены флотской службы, воспоминания детства, школьных лет, письма к матери и т.д. У каждого фрагмента свой ритм, своя интонация, но это голос одного человека. Фрагментарность композиции пьесы намеренно подчеркивается особенностями синтаксиса, характером ремарок. Именно в этом функция ремарки - «Пауза». Той же цели служат многочисленные многоточия, хотя этим их роль в тексте не исчерпывается. Драматургическое единство текста не распадается. Эпизоды подчинены сложной авторской сверхзадаче - в повествовании, лишенном эмоциональной реакции и оценки, в рассказе-констатации передать процесс изменения мировосприятия личности, рождение «другого я», осознающего несовпадение внешнего поведения и внутреннего самоощущения. Благодаря напряженному вслушиванию героя в самого себя, детали и картины внешнего мира связываются в единое целое. В разных фрагментах текста почти внезапно «проговаривается» ключевое слово, через которое автор передает истинное состояние и настроение героя.

Например, новобранца везут в поезде от станции «Тайга» на восток вот уже семь дней. Он будет служить на флоте: «И вот-вот уже скоро поезд довезет нас до Владивостока, а там еще чуть-чуть и какое-то море и какие-то страны... Неохота!!! Потому что хоть я и не знал ничего конкретно, но подозревал, что ну конечно же, все там как-то не просто так, Австралия, Новая Зеландия, а там еще что-то такое основное, чего мне знать не хочется, чего я боюсь, чего я очень боюсь и что очень скоро начнется обязательно».

Текст Гришковца - звучащий, он фонетически, музыкально богат. Роль ключевого слова может играть звук, кроме смысловой нагрузки он создает и настроение: «Катер шел тихо, в смысле, не шумел, и все сидели молча, все молчали, и даже те, кто сопровождал нас - тоже молчали. Так - шш-шш-шш -шелестела вода. Никто не вертел головами, не смотрел по сторонам, все как бы замерли... Страш-нооо » (выделено мной. - КС).

Герой проходит службу на острове Русском. Остров Русский становится в пьесе образом «Родины, которая предала»: «я обнаружил в себе удивительные ощущения: в те же моменты, когда действительно было худо, когда меня сильнее всего обижали, когда я делал то, чего нельзя было делать, ни за что не надо было делать, то есть очень обидное чего-то... когда меня называли такими словами... в общем, в такие моменты, мне было себя жалко.

Я не жалел себя, не обижался... Мне было невыносимо жалко своих родителей и всех, кто меня любит или любил. Ведь они меня так любят, так ждут. Мама, ведь я для нее... А отец... Они меня знают, что я такой и такой, что я единственный такой. Любят...

А меня бьют... меня так сильно... Меня нет... Того, которого так любят, ждут...Того единственного... Его нету. Меня того нет, а мои родные об этом не знают. А меня нет» (выделено мной - КС).

Название острова тоже становится ключевым словом. Подлинность этого названия укрупняет масштаб авторских размышлений. Гришковца в пьесе волнует не только отдельный человек и его драма, но и свойства национального характера, особенности национальной жизни. Опорные ключевые слова, словно каркас внутреннего сюжета и одно из средств создания драматического напряжения в этом многослойном речевом оформлении текста.

Своеобразным завершающим аккордом оказывается выделенная и не один раз проговариваемая в тексте оппозиция: - «Домой! А дома нет...». Гришковец не щадит ни себя, ни зрителя-читателя: герой расстался с иллюзиями, узнал «изнанку» жизни, приобрел опыт и потерял себя - съел собаку, пойманную в городе, убитую и приготовленную сослуживцем - корейцем Колей И. Он сделал то, «чего не надо было делать, ни за что не надо было делать...».

Финал пьесы необычен. Монолог героя сменяется редуцированными репликами:

«Да! Да, да, да, я и сам так думаю...
Не стоит... это ведь
Я бы не стал так однозначно
Я же не настаиваю.
Это уж - как хотите...»

Такой текст исключает однозначность. Разомкнутые фразы создают второй план, придают пьесе философичность. Финал пьесы «Как я съел собаку» приглашает всех к соразмышлению, которое и будет продолжением истории.

Очевидно двупланова пьеса «Дредноуты» с подзаголовком «Пьеса для женщин». Есть авторское лукавство в соединении такого названия и адресата. Это пьеса о гигантских военных кораблях дредноутах и морских сражениях Первой Мировой войны. Принципиально драматургично, то есть внутренне конфликтно, соединение в тексте статистических сведений - о датах сражений, объемах водоизмещения, высоте судов, весе снарядов и другой сухой информации - и увлеченности, с которой рассказчик об этом говорит. Повествование о морском сражении становится драматургически острым размышлением о доблести и чести мужчины, о подлинном героизме, о жизни и смерти, об отношении к войне. О неумении мужчин выражать свои чувства словами, о слепоте женщин в оценке мужчин.

Пьеса «Дредноуты» при этом не ура-патриотический гимн. М. Давыдова полагает, что в этой пьесе Гришковец «не боится показаться старомодным. Он словно бы говорит: мне надоели маньеристские перевертыши, на которых строится едва ли не все современное искусство: я расскажу вам о простых вещах - о мужском братстве и благородстве. Я осмелюсь утверждать, что доблесть и честь (личные и корпоративные) - это не пустой звук. Что смерть не всегда ужасна, она может быть и прекрасна. Да и вообще смерть есть одно из самых главных событий жизни». В финале герой сигналит флажками: «погибаю, но не сдаюсь...».

Простота высокого поступка исключает патетику, а авторская зачарованность - конъюнктурную фальшь. В начале пьесы неслучайно звучит такой текст: «В книгах про корабли такая информация, которую я хотел бы сообщить и про себя... Там, в книгах про корабли, есть много про мужские мечты, иллюзии и амбиции... И есть описания! Да, да, описания мужчин и в том состоянии, в котором женщины мужчин никогда не видели. Описание того, как они, мужчины, умирали. Умирали в бою. Короткая и точная информация о гибели кораблей. И цифры - погибшие офицеры и матросы.

Если бы женщины прочитали эти книжки, то им, может быть, стало бы лучше и легче. Может быть, они бы с большей надеждой смотрели на нас». И в этой пьесе 2001 года Гришковец не в событиях и поступках, а через сложную вязь авторского слова, исполненного драматургической конфликтностью, передает в зрительный зал энергию размышления над ключевыми вопросами бытия.

Театр Гришковца в современном художественном процессе - явление самобытное и яркое. Драматург смело трансформирует традиционные формы, расширяет сферы содержательных возможностей драмы, перенося драматургическое действие в область рефлексии личности. Увлеченность автора стихией языка, прием редукции речи, ритмическая организация текста, ироническое переосмысление социальных, идеологических и культурных стереотипов, использование невербальных средств - вот тот арсенал новаторских художественных приемов, которые позволяют рассматривать «монологи» Евгения Гришковца как заметное явление современной драмы.

Важно только, чтобы Гришковец, вкусивший успех и признание, не эксплуатировал свои удачно найденные приемы и не вступил в. пространство массовой культуры. Подобная тенденция отличает сегодняшнюю социокультурную ситуацию. Как отметил известный английский драматург Марк Равенхилл, когда «самые болезненные вопросы обсуждаются в обществе средствами массовой культуры, глубина их понимания мельчает, а ценность меркнет».

Вопросы и задания для самопроверки к главе 4

1. Какова проблематика пьесы «Дредноуты»?

2. Напишите мини-рецензию на одну из пьес Е. Гришковца.

3. Какова роль ремарок в пьесах Е. Гришковца?

Дмитрий Колмычёк

СОЦИОТИП ЕВГЕНИЯ ГРИШКОВЦА

Евгений Валерьевич Гришковец — известный российский писатель, режиссёр и актёр. Занимается творчеством с 1990 года. Тогда им был организован независимый театр «Ложа», в котором за 7 лет было поставлено 10 спектаклей. В 1998 году переехал в Калининград, где проживает в настоящее время.

На сегодняшний момент Евгений Гришковец представил публике 12 пьес и 10 книг. Театральные постановки Гришковца отличаются камерной атмосферой (как правило, это моноспектали). Самое известное его произведение — пьеса «Как я съел собаку…», за которую автор удостоился премии «Золотая маска» в номинациях «Новация» и «Приз критиков».

24 декабря 2010 года на сайте Lenta.Ru состоялась онлайн-конференция с писателем. Орфография и пунктуация ответов писателя сохранена, что даёт нам возможность использовать материалы конференции для определения соционического типа Евгения Гришковца.

«Делаю один бесконечный спектакль…»

Признак «экстраверсия-интроверсия» во многом обусловливает направленность деятельности человека. Для экстраверта характерна экспансия, стремление расширять границы сферы своей деятельности, вовлекать в неё новые объекты. Интроверту же свойственно погружаться в избранную сферу, «копать вглубь», находить в ней новые грани, тонкие взаимосвязи.

Евгений Гришковец дает следующую характеристику границ своей деятельности:

Вопрос: Нам в достаточной мере симпатизирует ваше творчество, однако, по нашему мнению, вместе с вашим выходом на широкую публику, вы заняли конкретную нишу и по сей день остаетесь в ее рамках. Не собираетесь/думаете ли вы изменить характер своего творчества?
Ответ: Ни в коем случае. Это моя ниша. Я чужую нишу не занимал. Ниша не имеет границ. Я буду заниматься тем, что считаю нужным. Как пошел еще давным-давно в Кемерово, в театре «Ложа» заниматься таким типом театра, таким типом высказывания, так я этим и занимаюсь. Делаю один бесконечный спектакль и пишу один бесконечный мегатекст, тем и намерен продолжать заниматься. Рамки этого мне неведомы. Если они кому-то ведомы, то флаг ему в руки.

Как известно, экстраверты, говоря о своих впечатлениях о том или ином месте, предпочитают давать панорамную, объектную, картину — как бы с высоты птичьего полета. Интроверты, описывая географию какой-нибудь местности, говорят преимущественно о своих внутренних ощущениях, субъектных метках (атмосфера, дух, отношение и т. д.).

Вопрос: Вы, конечно же, бывали во многих и многих зарубежых странах. Какая страна/город/место впечатлили Вас больше всего? Где бы вы посоветовали побывать каждому?
Ответ: В первую очередь, в Тбилиси. Любому русскому человеку, любящему литературу, искусство, жизнелюбу, обязательно нужно побывать в Тбилиси — это фантастический город, прекраснее которого я не знаю. Это город, в котором я мог бы жить. Всем рекомендую побывать в Севастополе. Я очень его люблю, хотя он страшно изуродован, но в этот город так много заложено, он настолько глубоко пролит кровью настоящих героев. Там такое прекрасное место, что посетить этот город обязательно стоит. Я обожаю Киев. Это невероятно нежный город. Его лицо меняется, появляется много жлобов, он становится вульгарно-буржуазным, исчезает эта нежность, но пока она еще есть. Нужно этого держаться. Он прекрасен. Я очень люблю польские города, например, Вроцлав, Познань. Всегда говорили, что «курица не птица, Польша не заграница», так вот в этих городах можно увидеть, какой была довоенная Европа. Вильнюс — чудесный город. Из всех прибалтийских городов, конечно, Вильнюс самый красивый. Он маленький, в нем нет рижского пижонства, нет кукольности Таллина, чудесный город, наверное, и в нем я бы тоже мог жить. Париж — город, где я мог бы прожить много времени. Думаю, хватит географии.

Экспансии в деятельности Евгений Гришковец предпочитает погружение, а его описания других городов содержат исключительно субъективные, стилистические характеристики («это город, в котором я мог бы жить», «невероятно нежный город», «город, где я мог бы прожить много времени»). Проанализировав данные ответы, мы с достаточным основанием можем полагать, что писатель относится к интровертному типу.

«Когда я общаюсь с юными людьми, вспоминаю свою юность»

Значительное место в ответах Евгения Валерьевича занимает тема возраста и времени. Но это не время, выражаемое в минутах, часах и датах. Время Гришковца — непрерывный, видоизменяющийся, целостный поток, каждое мгновение которого содержит и настоящее, и прошлое, и будущее:

Вопрос: Евгений, что большее влияет на Ваше творчество — прошлый, глубоко осмысленный, опыт или острое восприятие быстротекущей окружающей жизни? PS Люблю Ваши произведения именно за мягкую ностальгию по советскому детству и молодости. Спасибо.
Ответ: Все-таки скорее это сегодняшнее подлинное проживание мгновения жизни. Когда я вижу детей, даже своих детей, то тут же чувственно вспоминаю свое детство. Когда я общаюсь с юными людьми, вспоминаю свою юность. Здесь нет процесса воспоминания, все существует в одном мгновении жизни: и острое проживание сегодняшнего момента, и реакция на сиюминутность, и острые ощущения, связанные с уже прожитым.

Даже люди описываются прежде всего с позиций времени — возраста:

Вопрос: Не так давно моя дочка, а ей 12 лет, прочитала Вашу книгу «Рубашка». Ей очень понравилось. Скажите пожалуйста, а какого возраста Вы сами видите своего читателя, слушателя, зрителя?
Ответ: Курьезный случай — в 12 лет прочитать роман о любви. Своего идеального читателя-зрителя я вижу где-то в возрасте 25-35 лет, это основной костяк. Но я знаю людей, которым за 70, и они читают. Знаю и 16-17-летних, которые читают и слушают. У каждого произведения есть своя более определенная целевая аудитория. Скажем, слушатели нашего проекта с «Бигуди» — это не совсем те же самые люди, которые читают роман «Асфальт».

Люди, относящиеся к типам с сильной интровертной интуицией, как правило, обладают прекрасным чувством стиля. Они не только способны перенестись в своем воображении в любое время и прочувствовать его атмосферу, но и могут «забрать с собой» кусочек этого времени, выразив его, например, в произведении искусства. Отношение к времени у людей таких типов творческое, они в состоянии не просто точно передать атмосферу прошлого, но и «играть» с ней:

Вопрос: Когда последний раз был на спектакле «Как я съел собаку», то очень удивился изменениям в нем. Почему вы так стараетесь вычеркнуть моменты из прошлого времени? Мне всего 20 лет, но я прекрасно понимал и вспоминал те кукольные мультфильмы, о которых вы так замечательно рассказывали. А перед спектаклем вы сказали, что молодежь не поймет…
Ответ: Нельзя приписывать мне того, чего я в принципе не могу сказать. Что значит «молодежь не поймет»? Моя основная аудитория — это молодежь, особенно те, кому нравится то, что я делаю в музыке. Молодежь поймет все не хуже меня, но по-своему, а через какое-то время еще глубже, то есть адекватно тому, как это было сказано. Просто жизненный опыт — это существенная штука. Я не хочу говорить о прошлом. Я хочу, чтобы спектакль «Как я съел собаку» был сегодняшней историей. А кукольных мультфильмов сейчас, для сегодняшних детей в сегодняшнем контексте, нет. 11 лет назад, когда я начинал это говорить в спектакле, они еще были, а сейчас это отсылка в прошлое. Даже если люди помнят, то это будет момент воспоминания, а я хочу, чтобы это было существенным сегодняшним, чтобы это не отсылало к какому-то прошлому, еще и советскому. Просто я хочу, чтобы спектакль звучал остро сегодняшним, а не был некой ностальгической картинкой.

Пьеса, написанная автором по мотивам собственных воспоминаний, вовсе не произведение о прошлом. Тонкое чувство стиля позволяет Гришковцу вносить в постановку спектакля такие правки, которые превращают его из «ностальгической картинки» в сюжет сегодняшнего дня.

Ответы писателя в онлайн-конференции «пропитаны» временем. Если читатель ещё раз обратится к географическим описаниям, даваемых Гришковцом, то заметит, что даже описание городов даётся им через время («Париж — город, где я мог бы прожить много времени»).

Таким образом, можно с большой степенью уверенности утверждать, что одна из сильных функций социотипа Гришковца — интуиция времени.

«Мой гонорар, что в Москве, что в Алматы, что в Калининграде — одинаковый, не больше и не меньше…»

Актерская и писательская деятельность — это не только творчество и вхождение в образ на сцене. Не менее важное место в ней занимает административно-финансовая сторона. Договориться с издательством, организовать график гастролей, утвердить сумму гонорара — то, чем приходится заниматься творческому человеку, если у него нет собственного менеджера.

Из ответов Евгения Гришковца видно, что он прекрасно ориентируется в экономических аспектах своей деятельности, имеет четкое представление о ценообразовании билетов на свои спектакли, независимо от города проведения, а также о платежеспособности зрителей:

Вопрос: Был у Вас на концерте в Алматы, безумно понравилось. Скажите, как в Вашем понимании, если я был на концерте Вашем (50 USD), имею ли я моральное право скачать Ваш альбом с бесплатных торрентов (стоимость альбома Вашего в магазине на долларов 7-8)?
Ответ: Вы не имеете на это никакого права, потому что это преступление. С моральным правом вы сами разбирайтесь. Надо понимать, что из 50 долларов вы большую часть заплатили за аренду театра, где я играл, заплатили за дорогие билеты, потому что их такими сделали.
В Алматы все стало намного дороже, подорожали гостиницы. Мой гонорар, что в Москве, что в Алматы, что в Калининграде — одинаковый, не больше и не меньше, еду ли я далеко или близко. Я часто общаюсь с директорами театров, которые руководят государственными учреждениями, а не частными лавочками. Они сдают их в аренду и заламывают такие суммы! В Алматы аренда театра стоила дороже, чем в Москве. Там мне не удалось спросить, почему такая цена, так как я просто не смог встретиться с директором. Но обычно я спрашиваю в разных городах: «Простите, пожалуйста, вот вы заламываете такую аренду, вы понимаете, что билеты будут дорогими для ваших земляков?» Они хлопают глазами и все равно делают так, как делали, потому что им наплевать.

Гришковец имеет прекрасное чувство ресурса. Ему легко соотнести выгоды (материальные и нематериальные) и перспективы советских студентов с современными, а также дать этому соотношению экспертную оценку. Это признак сильной деловой логики:

Вопрос: В Вашем последнем посте в ЖЖ о студенчестве отчетливо просвечивается ностальгия по советскому времени, когда мир не был пронизан духом потребления, когда студенты безбоязненно смотрели в будущее. Но Вы при этом Вы всегда отзывались о коммунистах с неприязнью. Почему?
Ответ: Не могу припомнить, чтобы я хоть раз отзывался о коммунистах, так что это какие-то домыслы. У меня нет ностальгии по Советскому Союзу, в том посте я выразил сочувствие студентам в том смысле, что у нас было больше времени, потому что время текло медленнее. У нас не было страха окончания университета, потому что даже если ты не найдешь интересную работу, то ты будешь распределен, и свои 110 рублей как молодой специалист ты получишь. На улице тебя не оставят, дадут хотя бы комнату в общежитии или койко-место. Пусть это будет районный центр, убогая школа, но ты с голоду не умрешь и на улице не останешься. Это давало возможность много читать, не подрабатывать, не заниматься поисками работы и прочее, прочее. А сейчас студентам намного труднее. У них меньше времени, чтобы читать книги, меньше времени и сил, которые можно отдать сосредоточенному обучению. Вот о чем я говорил. Я выражал свое сочувствие, что им сейчас намного труднее, хотя, казалось бы, и возможностей больше. Просто у нас, казалось, таких возможностей не было, но счастья юности, счастья молодости и безмятежного студенчества у нас было больше.

Из вышеперечисленного следует вывод, что сильными функциями социотипа писателя являются интуиция времени и деловая логика. В сочетании с признаком «интроверсия» это дает тип «Бальзак» .

Интуитивно-логический иррациональный интроверт «Бальзак» обладает прекрасным видением времени, стиля и чувством ресурса. Люди данного социотипа имеют прозрачное представление о том, какие действия влекут за собой те или иные последствия и что значит работа на перспективу.

«Я вообще не умею обижаться, обижаться — это глупо»

На четвертой позиции Модели А типа «Бальзак» находится экстравертная этика. Ситуации, требующие драматической вовлеченности в переживания других, творческого участия в накале страстей, очень болезненно переживаются человеком данного типа. Поэтому эмоциональные провокации (нагнетание эмоций, кривляние, пародирование) могут восприниматься им как недружественное и глупое поведение:

Вопрос: Почему вы часто бываете так грубы в комментариях своем Журнале? Ведь достаточно просто не отвечать на глупый или наивный комментарий. Вы не умеете себя сдерживать?
Ответ: Я не считаю нужным себя сдерживать в этих комментариях. Я предельно четко высказался в посте и хочу, чтобы идиоты поменьше комментировали. Я добился этого, комментируют меньше. Я не стесняюсь того, что я живой нормальный человек. Веселый, сердитый, какой угодно. Я не хочу тетешкаться и сюсюкаться с идиотами или с грубиянами, не буду! Просто не отвечать?! Ко мне зашел человек, написал какую-то глупость, все равно, что нагадил на моей территории. Я буду таким и впредь.

Вопрос: Обижаетесь ли вы на пародии? Кого считаете лучшим своим пародистом?
Ответ: Я вообще не умею обижаться, обижаться — это глупо. Я уже как-то дорос. Могу рассердиться, могу расстроиться, но обижаться нет. А на пародии я не обижаюсь.

Интровертная логика в восьмой ячейке Модели А Бальзака дает ему такое качество, как «абсолютный слух на глупость» и неосознанное чувство справедливости. Примером наличия данного признака у Евгения Гришковца может служить следующий его ответ:

Вопрос: Какая у Вас политическая позиция? Нужна ли вообще Вам политическая позиция?
Ответ: У меня есть гражданская позиция, какие-то убеждения мои и ощущения. Хотя я понимаю, что справедливости не существует, но у меня есть какое-то чувство справедливости, социальной и прочей, но политической нет.

Заключение

В тексте статьи автор цитирует лишь часть высказываний Евгения Валерьевича, на основании которых сделаны выводы о его социотипе. Отрывки, дублирующие иллюстрацию того или иного признака, а также части текста, требующие слишком объемного цитирования, не включены в данную работу.

К людям данного типа относятся Л. Парфёнов, Г. Греф, А. Починок, К. Орбакайте, а так же всем известный персонаж ослик Иа.

11 января предметом обсуждения в литературном клубе «Зеленая лампа» стало творчество современного российского писателя, драматурга и режиссера Евгения Гришковца

«Меня интересует то, из чего по большей части состоит жизнь. Как человеческое тело на 90 процентов состоит из воды, так жизнь состоит из того, что мы просыпаемся, едим, покупаем что-то, едем в транспорте, беседуем по телефону, общаемся со своими родными и близкими. А места каким-то событиям серьезным, моментам выбора, каким-то глобальным переживаниям, даже любви в жизни вот именно столько процентов, сколько в организме приходится на кальций и прочие элемент.Но из всего этого нужно выбирать только универсальные детали, нужно наступить на горло собственным, индивидуальным и экзотическим приключениям и описывать универсальные переживания, выбирать из огромного многообразия событий только универсальные события, которые могут быть понятны большому количеству людей».

Евгений Гришковец

Руководитель клуба Крохова И.Н. открыла заседание клуба небольшим сообщением, в котором остановилась на основных фактах личной и творческой биографии Евгения Гришковца.

Евгений Гришковец родился в 1967 году в городе Кемерово, после окончания школы служил на флоте. Затем поступил на филологический факультет Кемеровского университета. В 1990 году создал студенческий театр «Ложа», в котором ставил свои пьесы. В конце 90-х несколько раз приезжал покорять Москву, выступал со своими спектаклями «Как я съел собаку», «Одновременно» и вскоре он становится знаменитым. С 1999 года Гришковец живет в Калининграде. В последние годы написал несколько книг, которые стали бестселлерами: «Рубашка», «Реки», «Планка», сборники пьес «Как я съел собаку», «Зима».

Богатырева Н.Д., канд. филологических наук, преподаватель ВГГУ, выступила с сообщением «Особенности прозы Евгения Гришковца на примере его книг «Реки» и «Планка»: «Прежде всего, я буду говорить о Гришковце как читатель, остановлюсь на своих непосредственных впечатлениях от прочтения его книг. Это неакадемический взгляд, опираясь на уже существующие мнения литературных критиков, со многими из которых я не всегда согласна, я попытаюсь прийти к каким-то выводам. Главная особенность прозы Гришковеца в том, что он очень автобиографичен, всегда опирается на собственные жизненные впечатления. В любой книге Гришковца, даже придуманной, главный герой – автобиографичен до исповедальности.

Многие обвиняют Гришковца в примитивности языка и тех средств, которые он использует для изображения. Но не случайно Гришковец появился на рубеже XX – XXI веков, он, имея филологическое образование, не может не учитывать опыт прошедшего века, когда главенствующим направлением была литература «потока сознания». В каком-то смысле, Гришковец наследует эту традицию и, используя литературные средства и приемы, создает качественную прозу. Другое дело, что останется от его прозы – время покажет. В этом смысле наиболее показательна его книга «Реки». Эта книга – признание того, что каждый сознающий и думающий человек связан невидимыми нитями с родиной и ничем этого у него не отнять. Рассказчик затрагивает те струны нашей души, которые активируют наши ассоциации с детством. Гришковец находит для этого слова не примитивные и не упрощенные, есть у него то глубинное, что проглядывает сквозь временное, повседневное, наносное. В этом смысле «Реки» мне ближе всего.

«Планка» - сборник рассказов, который сам Гришковец оценил как удачу. Тщательно проработанный сюжет, структура произведения, литературные средства, которые использует автор, - в полной мере демонстрируют мастерство Гришковца как писателя. На мой взгляд, «Планка» намного удачнее «Рубашки», особенно поразил меня рассказ «Шрам».

В этом сборнике Гришковец продемонстрировал свое умение хорошо, качественно шутить. Его юмор может быть ироничным, порой горьким, но главное, что чувство меры и стиля почти никогда не изменяют автору. Говоря о слабых местах Гришковца, можно отметит порой небрежность в языке и построении фразы, но примитивным назвать эту прозу нельзя. Гришковец сентиментален, в хорошем смысле этого слова. Я бы определила его прозу в русле литературы «потока сознания» в ее развитии».

В течение вечера вниманию присутствующих было предложено несколько отрывков из спектаклей Евгения Гришковца «Планета» и «Одновременно», после чего они имели возможность сравнить свои впечатления от Гришковца-писателя и Гришковца-режиссера и актера.

Сенникова Л.Г., научный сотрудник краеведческого музея: «Я начала свое знакомство с Гришковцом с его прозы, в спектакле я вижу его впервые. Но он интересен и узнаваем и в этом качестве. Гришковец – нестандартный человек, который еще и пишет. Что поразило меня, так это его умение строить предложение с помощью коротких повторяющихся фраз».

Селезнев Н.Н.: «Гришковца не читал, и не знаю, по-моему, все, что происходит вокруг него – это сказка про голого короля!».

Старостин В.А.: «Гришковец не может существовать вне зрителя и читателя, вне пространства, в отличие скажем от Толстого. Его книги живы лишь до тех пор, пока есть мы. Что остается после прочтения книг или просмотра его спектаклей? Что-то неуловимое, запах, движение воздуха».

Халявин А., студент МГЮА: «На мой взгляд, Гришковец наследует традиции русской литературы, в частности Чехова. Книги Гришковца – это не мертвые книги. Любая хорошая книга должна изменять человека. После прочтения Гришковца мы становимся немножко другими, его книги заставляют нас задуматься».

Курочкин Д., студент МГЮА: «То, что здесь сейчас происходит – это классически разыгранный спектакль на тему конфликта поколений отцов и детей. Все традиционно исполнили свои роли в этой пьесе: старшее поколение отрицает Гришковца, молодежь встала на его защиту. Я не согласен, что Гришковец мертв, через 50 лет он станет классиком и его произведения будут включены в учебники по литературе. В этой связи давайте вернемся на 100 с лишним лет назад и вспомним Островского. В конце 19 века он был хозяином на русской сцене, потому что первым показал жизнь своих современников, абсолютно простых людей. Ему платили большие деньги, его пьесы ставили во всех русских театрах. То же происходит сегодня и с драматургией Гришковца, все его пьесы – о наших современниках, о герое начала 21 века. Коммерчески он также востребован и актуален как и Островский в свое время».

Крохова И.Н.: «Категорически не согласна с этим! Гришковец – не тот масштаб, безусловно, он талантлив, интересен, но его время пройдет. В отличие от Островского в нем нет той глубины характеров, тех социальных конфликтов. Никогда Гришковец не станет классиком!».

Старостин В.А.: «Гришковец открыл новый театр, который имеет свою литературную основу, но его зритель– кто он? Чем интересен и оригинален Гришковец?»

Перетягина С.А. , библиотекарь: «Я была на спектаклях Гришковца «Одновременно» и «Как я съел собаку» 4 года назад, когда он еще не был так широко известен и знаменит. Гришковец приезжал с этими спектаклями в Киров в рамках программы «Киров – культурная столица Приволжского федерального округа». Чем поразил и «зацепил» меня Гришковец: на его спектаклях я в течение 10 минут испытывала невероятную амплитуду эмоций от смеха до слез. В этом смысле он очень ловко и точно играет на воспоминаниях и ассоциациях, связанных с нашим детством и юностью. И еще, Гришковец необычайно узнаваем, на его спектаклях ты ловишь себя на мысли – «Так это же я! Это обо мне!»

В конце дискуссии присутствующие так и не пришли к единому мнению есть ли у прозы Гришковца будущее. Каждый остался при своем мнении. Молодые участники клуба предложили встретиться спустя 50 лет, чтобы понять, кто же был прав и стал ли Гришковец классиком.

С творчеством и личностью Евгения Гришковца я познакомилась несколько лет назад. По нему уже сходила с ума столица, а в нашей глубинке об этом необычном авторе знали только единицы. Его пьесы-визитные карточки «Как я съел собаку» и «Одновременно» вызвали у меня смешанные чувства: восторга, радости узнавания своих мыслей, безграничного доверия к автору.

Это были те редкие видеозаписи, которые мне хотелось пересматривать до дыр, каждый раз испытывая те же удивительные чувства. Пересматривать обязательно в тишине, наедине с собой, когда никто не помешает впитывать каждое слово, пропускать его через себя.

Евгений Гришковец вел дневник в живом журнале – и я с трепетом ждала каждой новой записи. Удивляла тонкая наблюдательность этого необычного человека и очень понятная, близкая мне жизненная позиция.

Критики, которых особенно занимал Гришковец, спектакли его и прозу разбирали с большим удовольствием. Писали разное – о проникновенности его монологов, о необыкновенной близости к зрителю, которую он создал в спектакле. Говорили о его герое и уместности появления такого героя в наше время – «маленьком человеке» со своими проблемами. Еще мне импонировало, что Гришковец окончил филфак.

Но ни это, ни слова критиков не могли объяснить мне, чем же, чем так зацепил меня этот немного стеснительный, обаятельный картавый мужчина со своим скромным, по мнению многих, творчеством.

После знакомства с его книгами я просто решила, что это «мой» писатель. И все тут. Но сейчас, после тренингов по Юрия Бурлана, картинка стала более полной. Я познакомлю вас с ней, а рассказ для наглядности дополню цитатами из разных интервью.

Евгений Гришковец: спектакли, цитаты, кино

В одном из интервью Гришковца спросили: «Кто вы и как вы себя называете – актер, писатель, режиссер?» Евгений ответил: «Писатель. К писателю отношение пока еще более уважительное, чем к актеру и режиссеру».

Он пишет книги, играет пьесы по собственным произведениям, создает сценарии для фильмов. Снимается в редких, но ярких ролях на телевидении.

Как мы знаем из тренингов Юрия Бурлана, нет писателя без анального вектора.

• Как, вы еще ничего не знаете об этих тренингах?! Срочно! Откуда берутся наши желания?

Ему нужна усидчивость, умение изложить на бумаге детали, а также продумать ход повествования.

Я бескомпромиссный. У меня профессия такая, у меня есть возможность это делать. Это помогает. Наверное, и в семье тоже бескомпромиссный. Хорошо это или нет – не знаю. Когда я занимался разными делами, я постоянно шел на компромиссы. Сегодня – нет. И мне это нравится. Я принял решение, что я занимаюсь только искусством и ничем больше. Е. Гришковец

Люди с анальным вектором – часто заложники прошлого опыта. Хотя совершенно необязательно они будут за него именно «цепляться» – могут просто с удовольствием смотреть в прошлое и вспоминать на бумаге…

Со временем, с приобретенным опытом, я становлюсь менее счастливым человеком. Е. Гришковец

Спектакль Гришковца «Как я съел собаку» поразил меня именно этим – удивительно теплым и тонким погружением в прошлое. В детство. В детство каждого маленького советского ребенка. Евгений рассказывал, как тяжело ему было просыпаться рано утром в школу… как ужасно в эти ранние часы раздражал звук, производимый ложечкой, которой бабушка мешала на кухне сахар в чае… как нужно было идти по колючему морозу в школу… в этот ад… где его никто не любит… Ну, не то чтобы все не любят – нет. Просто школа – это такое место, где уже никто не подумает, что ты, Женя, – самый лучший мальчик на земле. А бабушка подумает. И мама с папой любят тебя безусловной любовью. И от этого так хорошо…

И я сидела завороженная и думала: «Откуда он все это знает?» У меня не было бабушки, которая звенела ложечкой, не было зимним утром метели по дороге в школу. Но было точно такое же ощущение, что дом – это защита, это мой мир. А школа – это мучительное место, где учитель совсем не считает тебя лучшим в мире ребенком. И мне хотелось туда, где так считают…

Затем Евгений Гришковец, биография которого и была изложена в этом спектакле, вспоминал свою службу на флоте. И снова – знакомые чувства: писатель рассуждал о том, что же такое дом. Почему, когда очень долго тебя в нем нет, он перестает быть твоим домом. Домом вдруг становится то место, где ты живешь все это время. И вот ты приезжаешь к родителям после долгой службы и думаешь: «Наконец-то я дома!» Но понимаешь, что это уже не дом совсем. А где он? Там, откуда ты уехал.

И так – в каждом эпизоде его произведений. Это не просто анальный вектор, который умеет подмечать детали и складывать их в одно гармоничное произведение. Это еще и сосредоточение на собственных состояниях, вывод этих состояний наружу – все с помощью «звука» и «зрения».

Я определяю свою задачу как очень скромную задачу. Я пишу один бесконечный текст с одним героем. Е. Гришковец

Звуковой вектор у этого удивительного человека ощущается не только в произведениях, пьесах, но и в интервью. Он по-хорошему чудаковатый, в каком-то смысле эгоцентрик – пишет в большинстве произведений о себе, через себя, про себя. Его проза не ограничивается зрительными темами любви и сострадания. Герои его книг, как и сам автор, смотрят глубже – в смысл жизни.

Мой герой страдающий. У него есть видимое благополучие, но он часто не знает, как ему жить. Е. Гришковец

Но есть в его прозе некая легкость. Он не «придавливает» всей тяжестью звука, а вселяет надежду… Очень часто делится радостными чувствами, благодаря чему на душе становится легко. Это зрение, исцеляющее душу. Зрение, воспевающее любовь.

… Или весенним днем идешь по улице в своём любимом пиджаке и видишь красивую девушку, которая идет по другой стороне улицы, смотришь на неё - и вдруг она посмотрела на тебя, дольше, чем одну секунду. Посмотрела… больше вы никогда не увидитесь, ни-ког-да не встретитесь больше, но настроение улучшилось. Е. Гришковец, «Настроение улучшилось»

Он пишет прозу не просто для себя – он делает это для других. Он хочет, чтобы читатель ему сопереживал.

Я добиваюсь от читателя со-переживания. Впечатлений и чувств. Но не эмоций. Не люблю слово «эмоция» – оно какое-то… никакое. Е. Гришковец

И снова анальный вектор. Который делает из человека профи, не сомневающегося в правильности своих действий. Но одновременно и того, кто всегда будет сомневаться в себе.

Я автор в себе очень уверенный, а человек – нет. У меня как писателя есть замысел и понимание процесса, и тут мне не может кто-то помешать или помочь. А после публикации я уже начинаю сомневаться или радоваться. Е. Гришковец

С нетерпением поклонники ожидали выход фильма «Сатисфакция». Гришковец здесь стал соавтором сценария с Анной Матисон и Юрием Дорохиным. Как оказалось, фильм не для всех, но тем, кому нравится творчество писателя, он пришелся по душе. Евгений сыграл в нем главную роль, и она ему очень даже удалась – настолько, что начинаешь думать: «А нет ли в нем кожного вектора?» Ведь играет он успешного, циничного бизнесмена, да так правдоподобно, что диву даешься. Да и можно ли сыграть так ярко без «кожи»?

Да нет же, есть тут и кожный вектор: до переезда в Калининград он одновременно занимался несколькими видами деятельности, что «анальнику» будет не под силу. Он любит время, в котором живет, со всеми его благами. Он умеет выстраивать бизнес. Есть еще много деталей, указывающих на кожный вектор. Но все же вернемся к творчеству.

Феномен Гришковца

Спустя некоторое время после знакомства с творчеством писателя я с безграничным удивлением узнала, что далеко не всем нравится Евгений Гришковец. Спектакли его и проза некоторым кажется занудными, скучными, непрофессиональными, любительскими …

Я понимала, конечно, что на вкус и цвет товарищей нет. Но до конца не осознавала, насколько мы все разные и как просто объясняется эта нелюбовь, непонимание к столь понятному, на мой взгляд, и проникновенному творчеству.

Объяснение есть: тем, у кого нет звукового, зрительного и анального вектора, этих удивительных монологов не понять. И как ни прививай, как ни растолковывай, что читать или слушать (даже больше слушать) Гришковца – это наслаждение, они этого не поймут. Это ни хорошо, ни плохо – это просто факт.

Гришковец – не просто анально-кожно-звуко-зрительный автор. Он умеет совершенно гениальным образом озвучивать звуковые состояния – по-зрительному ярко и эмоционально, с «анальными» подробностями и деталями. Поклонник его творчества, имеющий такой же набор векторов, слышит не рассказ Гришковца о самом себе, а рассказ писателя о нем самом, о читателе, – его биографические подробности становятся как бы всеобщим достоянием и переживанием публики. Вот откуда это чувство узнавания… чувство сопричастности. Гришковец хочет быть понятным своему читателю – и у него это отлично получается.

И напоследок для тех, кому, как и мне, интересен Гришковец, – цитаты, ярко характеризующие Евгения как писателя с анальностью, кожей, звуком и зрением.

Периодически мне жить в России стыдно и трудно, но от этого звания я отказываться не хочу. Так случилось, что я здесь родился, и я не хочу с этим расставаться. Здесь у меня есть возможность жить достойно и честно. Если жить мне будет невыносимо, я решу расстаться с этим званием.

Я делаю свое дело очень скромно. Я люблю время, в которое живу. Это сложно – любить это время. Нужно воспитывать своих детей, общаться со своими друзьями, изо всех сил нужно любить и понимать свое время.

Национализма у нас очень много, и это несовременно.

Чтобы попытаться объяснить, что такое русская душа, мне нужно выйти на дистанцию с самим собой.

Я знаю, что ТАМ (за границей) я жить не смогу.

Почему мы относимся к ним (иностранцам) немного сверху? Потому что они нами не интересуются, а мы ими – да. У нас много иллюзий по их поводу, но мы хоть что-то о них знаем.

Я тщательно выбираю вещи. Писатель должен быть одет со вкусом. Например, это могут быть хорошие брюки, твидовый пиджак, что-то удобное, элегантное, но не отталкивающее.

Я не умею печатать, не владею клавиатурой. Пишу все от руки. Не умею и не хочу учиться водить машину.

Очень хочу быть понятным. Для меня это важно. Некоторые хотят быть настолько сложными, чтобы читатель продирался сквозь их мысли. Я этого не понимаю.

Я человек принципиально нестоличный.

Статья написана по материалам тренинга по системно-векторной психологии Юрия Бурлана