Русская проза 60 70 х годов. Проза деревенская и городская

• Специальность ВАК РФ10.01.01
• Количество страниц 485

ГЛАВА 1. СПЕЦИФИКА ГОРОДСКОЙ ПРОЗЫ.

1.1. Принципы выделения городской прозы.23 "

1.2. Мирообразы ropo да-деревни в контексте историко-литературного процесса 70-80-х годов.

1.3. Хронотоп и образы-символы дома в петербургскойf московской линии литературы и городской прозе.

1.4. Характерологические черты города в произведениях

B.Пьецуха, JI.Петрушевской.

1.5. Образы-символы города в рассказах, повестях и романах

A.Битова, Ю.Трифонова, В.Маканина,

B.Пьецуха, Л.Петрушевской.

ГЛАВА 2. ОСОБЕННОСТИ ОСВОЕНИЯ

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ В "ГОРОДСКОЙ ПРОЗЕ".

2.1 "Квартирный вопрос" в произведениях А.Битова,

Ю.Трифонова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха.

2.2 Мотив "другой жизни" в городской прозе 70-80-х годов.

2.3. Мотив побега-"убега" в рассказах, повестях, романах

A.Битова, Ю.Трифонова, В.Маканина,

Л.Петрушевской, В.Пьецуха.

2.4. Мотив воздействия города на человека

ГЛАВА 3. КОНЦЕПЦИЯ ЛИЧНОСТИ

В ГОРОДСКОЙ ПРОЗЕ.

3.1. Герой-горожанин в русской литературе 19-20 веков.

3.2. Концепция аутсайдерства в произведениях Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина,

B.Пьецуха, Л.Петрушевской.

3.3. Городская проза: поиски идеального в человеке.

3.4. Женские образы в городской прозе.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Городская проза 70 - 80-х гг. ХХ в.»

Город в качестве условного фона, специфического историко-национального колорита, существующих условий жизни появляется в литературе с древнейших времен. Достаточно вспомнить египетские, вавилоно-ассирийские, греческие, римские мифы. В Ветхом завете среди первых строителей городов названы Каин и потомки Хама, проклятого Ноем (Нимрод, Ассур). Нечестивыми и грешными заклеймены при основании Вавилон (за честолюбие и стремление его жителей возвести башню до небес, сравнявшись со всевышним), Содом и Гоморра. Книги пророков Иезекииля, Иеремии рисуют картины погибающих городов, уничтоженных направляемыми Богом стихийными силами природы - огонь, землетрясение, потоп. Можно с полным правом утверждать, что город был обязательным и непременным условием появления огромного количества произведений, в числе которых можно назвать мировые шедевры, начиная с известного сборника новелл "Декамерон" Д.Боккаччо. Непосредственным продуктом городской цивилизации стали и "Отец Горио" О.Бальзака, и "Дэвид Копперфильд" Ч.Диккенса, и "Идиот" Ф. Достоевского, и "Будденброки" Томаса Манна, и "Чума" А. Камю, и "Петербург" А.Белого, и "Манхэттэн" Дос Пассоса и т.д. Исследователи также не могли пройти мимо данного факта. Сложилось целое научное направление, анализирующее особенности изображения города в художественных произведениях. Характерно, что проблема город и литература наполняется в разные исторические периоды и у разных исследователей порой взаимоисключающим смыслом.

Так, идейная направленность ряда произведений античной литературы (характерный пример "Антигона" Софокла) рассматривается учеными как этап развития цивилизации: переход от родовых, племенных уз к законам городов-полисов. Применительно к западноевропейской средневековой культуре исследователи-медиевисты активно пользуются термином "городская литература".

Ученые выделяют во французской и немецкой литературах "развитие в течение исторически непродолжительного периода" "сословных литератур в чистом виде, без примесей". "Появляется деление национальной литературы по сословному признаку на "литературу замков", т.е. куртуазную, "литературу монастырей", т.е. клерикальную и "литературу городов", литературу третьего сословия (Михайлов 1986, Очеретин 1993, Сидорова 1953, Смирнов 1947 и т.д.). "Это почти "стерильное", почти полностью изолированное друг от друга развитие сословных литератур в своих культурных центрах в течение пусть и непродолжительного расцвета своего и было "звездным часом" каждой из них, периодом, когда они предстают в наиболее ярких, наиболее чистых и наиболее характерных своих проявлениях", - пишет Ю.В.Очеретин.(Очеретин 1993: 306). На основании культурологического подхода делается следующий вывод: городская литература - явление сословное, создается в городе и для горожанина и по воплощенной картине мира выступает антиподом по отношению к клерикальной и куртуазной поэзии и прозе.

Безусловно, такой аспект относится прежде всего к области социологического исследования. Традиционно город в большинстве работ культурологов и литературоведов рассматривается как определенная предметная сфера социологии, выявляющая смысловое содержание на основе литературного текста. Город, сс м и деревня, нация, почва и т.д. - это основные узлы социальной структуры, и художественное произведение "опознает" их в контексте культуры на уровне тема-тизации ценностно-нормативных систем, концептуальных схем. С этих позиций исследователи давно отметили, что творчество писателей может быть рассмотрено с точки зрения функционирования в рамках аграрного (земледельческого) или городского (урбанистического) русла развития человечества. Так, социально-актуальный и народно-мифологический слой произведений Н.А.Некрасова, Л.Н.Толстого, М.А.Шолохова, А.Т.Твардовского восходит не только к художественным "ритмам преемственности", но и к земледельческой ветви культуры. С развитием городской цивилизации элементы, образующие деревенский ми-рообраз (образ земли, неба, поля, вещи, дома, труда, смерти, времени, пространства и т.д.), претерпевают определенные изменения и превращения. Это находит соответствующее художественное воплощение в творчестве писателей, стремящихся осмыслить действительность через особенности городской среды обитания. Процесс выделения урбанистической ветви культуры из аграрно-земледельческого мирообраза был рассмотрен в работах М.М.Бахтина и А.Я.Гуревича. В книге "Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса" автор отмечает превращение народно-крестьянского образа земли в образ городской. Это определено, по мнению М.М.Бахтина, "отрывом тела и вещей" "от того единства рождающей земли и всенародного растущего и вечно обновляющегося тела, с которым они были связаны в народной культуре" (Бахтин 1990: 30). В результате "тела и вещи" превращаются в образы "объектов", "предметов" приложения субъективного, материально-ценностного смысла, что означает становление городского (публично-овнешненного) мирообраза. Другими словами, литературовед подчеркивает, что городская ветвь культуры ориентирована на практически-деятельностные ритмы в противовес внеутилитарным и внепроизводственным. А.Я.Гуревич связывает начало становления городского образа времени с наполнением "конкретно-чувственной оболочки хроноса" материально-ценностным, трудовым смыслом. ("В европейском городе впервые в истории начинается "отчуждение" времени как чистой формы от жизни, явления которой подлежат измерению" (Гуревич 1984: 163). Этот процесс исследователи относят к концу Средних веков. В дальнейшем происходит глобальное размежевание аграрно-земледельческой и городской ветвей культуры, что находит свое отражение и в произведениях художественной литературы. Однако социологический подход в диссертации не является определяющим, это прежде всего изначальная методологическая предпосылка, выводящая к проблемам поэтики.

В русском литературоведении интерес к проблеме город-литература зародился в XIX веке (очерк "Город и деревня" Ф.Глинки, статьи В.Белинского, ! А.Григорьева и т.д.). Кроме выбора авторами определенного жизненного материала, тяготения к тому или иному типу персонажей, системе конфликтов художники слова в отдельных статьях обосновывали специфику осмысления дей-^ ствительности в образе города или деревни. Очень важно подчеркнуть, что уже в XIX веке начинает противопоставляться деревня-городу как две различные концепции личности и пространственно-временные координаты.

Высказывания писателей XIX века проводят разграничительную линию и в жанровых моделях. Так, А.Григорьев пишет об "особой петербуржской литературе" (Григорьев 1988: 5), термин "петербургский" как жанровоопределяющий закрепляют за произведениями и другие художники слова: "Медный всадник" ("Петербургская повесть") А.С.Пушкина; "Петербургские повести" Н.В.Гоголя; ^ "Двойник" ("Петербургская поэма") Ф.М.Достоевского и т.д. Эта традиция сохранилась и к 90-м годам XX века.

Ф.М.Достоевский поднимает вопрос и об "особом петербургском периоде" в русской истории. Истоки его, по мнению писателя, начинаются с реформ Петра Великого, его логическое завершение - казенно-бюрократическая монархия, повернувшая страну на западноевропейский путь развития. Итогом же стало углубление пропасти между народом, не принявшим преобразований, и правящей верхушкой; апатия, бездеятельность, усилившиеся в обществе; упрощение взглядов высшей России на Россию народную и т.д.

В начале XX века к проблеме город-литература обратились Д.С.Мережковский ("Жизнь и творчество Л.Толстого и Достоевского"), 4 В.Брюсов ("Некрасов как поэт города"), А.Белый ("Мастерство Гоголя"). В своей книге критик-символист противопоставляет авторов романов "Война и мир" и "Преступление и наказание" не только как "ясновидца плоти" и "ясновидца духа", но и как художников, относящихся к различным типам культуры: земледельческой и нарождающейся городской.

Вслед за Д.С.Мережковским В.Брюсов, а за ним и А.Белый раскрыли специфику восприятия действительности в образе Петербурга у ряда писателей XIX века. В статье "Некрасов как поэт города" (1912) один из основателей символизма отмечает урбанистический характер лирики, посвященной северной столице, автора "Размышления у парадного подъезда", "О погоде". Прежде всего это отразилось, по мнению В.Брюсова, в преломлении петербургской темы в социальном аспекте (жизнь горожан-бедняков) и в городском строе речи поэта, "торопливой, острой, свойственной нашему веку" (Брюсов 1973-1975: т.6: 184). Такой подход не был случайным: в своих статьях писатель неоднократно характеризует поэзию Бодлера, Верхарна как урбанистическую. Подобный акцент сделал и А.Белый на творчестве автора "Петербургских повестей". В своей книге "Мастерство Гоголя" (1934) он называет классика литературы XIX века родона-^ чальником литературы урбанизма. А.Белый пишет об особенностях гоголевского видения города, сближающим его с футуристами и художниками-авангардистами. Точки соприкосновения - в сдвиге плоскостей изображения, урбанистическом пафосе восприятия природы. "Для урбанистов, конструктивистов типичен поверт к аппарату, отверт от природы, - отмечает А.Белый. - Гоголь в урбанистическом пафосе отказывается от природы, в которую он же влюблен."(Белый 1934: 310).

В указанных работах художники слова ещё только намечали подходы к теме "писатель и город", первопроходцем в этой области может быть признан Н.П.Анциферов, автор книг "Душа Петербурга" (1922), "Петербург Достоевского" (1923), "Быль и миф Петербурга" (1924). Ученый в своих работах сформули-4 ровал и применил на практике два важнейших принципа исследования: выявление образа города в творчестве прозаиков и поэтов и анализ отображения урбанистической среды в текстах произведений. В книге "Душа Петербурга"

Н.П.Анциферов намечает "этапы развития образа города", начиная с Сумарокова и завершая А.Блоком, А.Ахматовой, В.Маяковским (Анциферов 1991: 48). В книгах ученого наглядно обозначились аспекты темы "писатель и город", получившие свое дальнейшее развитие в литературоведении. Из наиболее важных следует отметить: соотнесенность Петербурга с другими городами; мотив борьбы человеческого творения со стихией, перерастающий в мотив гибели города под натиском природных сил; выделение характерологических черт северной столицы (умышленность, отвлеченность, трагичность, миражность, фантастичи и 1 и и ность, двойственность); описание пейзажной, ландшафтной и архитектурной рамки; преемственность и традиции в изображении города на Неве; эволюция образа-символа Медного всадника; "петербургские" мифы и т.д.

Для Н.П.Анциферова "текучий", "творчески изменчивый" образ города определяет единство и "особые ритмы развития" произведений о Петербурге. Подход ученого во многом предвосхищает принципы структурно-семиотической щ школы, однако он не адекватен идее "петербургского текста". Учитывая, что Н.П.Анциферов связывает развитие образа северной столицы на протяжении ХУШ-ХХ веков с понятием 1а с!игее (длительность), заимствованным у А.Бергсона, то метод автора книги "Душа Петербурга" можно охарактеризовать как исследование петербургской линии литературы. Принципы, разработанные ученым, получили дальнейшее развитие в работах Л.Видгофа, Л.Долгополова, Г.Кнабе, В.Кривоноса, В.Марковича (Видгоф 1998, Долгополов 1985, Кнабе 1996, Кривонос 1994, 1996а, 19966; Маркович 1989 и т.д.).

Особый подход к проблеме воплощения Петербурга в произведениях художественной литературы сложился у представителей структурно-семиотической школы (Ю.Лотман, З.Минц, В.Топоров и др.). Исследователи развивают идею 4 города-текста, в частности, "петербургского текста". Сущность этого подхода формирование на основе конкретных произведений литературы эмпирического монолитного сверхтекста. Цементирующее начало и критерии отбора связаны с единством описания объекта (Петербурга), с единым локально-петербургским словарем, с подчиненностью максимальной смысловой установке - путь к нравственному, духовному возрождению, когда жизнь гибнет в царстве смерти, а ложь и зло торжествуют над истинои и добром, - реализуемой в элементах внутренней структуры (объективный состав, природные и культурные явления, душевные состояния) Петербургского сверхтекста, со сгущением напряженности, остротой или расслабленностью энергетических предсмыслов, проявляющихся на уровне подсознания. Для исследователей не играет никакой роли разножан-ровость произведений, время создания, идейно-тематические, философские, религиозно-этические представления авторов. В этом главное различие, отмечает В.Топоров, между темами "Петербург в русской литературе" ("Образ Петербурга") и "Петербургский текст русской литературы". При всей специфичности подхода и методов исследования выводы структурно-семиотической школы весьма плодотворны и важны. Достижениями данного направления литературоведческой мысли воспользовались ученые, обратившиеся к проблеме город-литература с более традиционных позиций.

Отметим, что к середине 90-х годов XX века в традициях структурно-семиотической школы разрабатывается и понятие "московского текста" литературы (Москва и "московский текст" русской культуры 1998; Вайскопф 1994, Лотмановский сборник 1997 и т.д.).

Однако наиболее распространенный подход к проблеме большого города в литературе в трудах советских литературоведов - тематический. И в этом случае Москва, Петербург или Ленинград воспринимаются лишь как фон, а горожане как действующие лица произведений (Александров 1987, Борисова 1979, Вернадский 1987, Макогоненко 1987 и т.д.).

Анализ научной литературы по теме позволяет выделить ряд понятий, функционирующих на терминологическом уровне: тема Петербурга, Москвы (большого города) в русской литературе, петербургская традиция в русской литературе, петербургская - московская линия (ветвь) литературы, петербургский - московский текст. В соответствии с указанными литературоведческими концепциями автор и использует их в диссертации.

В зарубежном литературоведении появление работ, связанных как с темой города, так и отражением урбанистических процессов в искусстве, стало довольно традиционным. Исследователи обращаются к противопоставлению

C и м w » желанной деревни и ужасного города и их значению в европейской культуре от античности до наших дней в различных аспектах (Sengle I. Wunschbild Land und Schreckbild Stadt; Зенгле Ф. "Образ желанной деревни и ужасного горо-fla");Williams R. "The country and the city; (Уильяме P. "Село и город"); Knopfimacher U.C. The novel between city and country; (Кнопфлмахер У. "Роман между городом и деревней"), к изучению города как проекции центральных тем в произведениях, к проблеме пространства города и деревни как идеального утопического пространства (Poli В. Le roman american, 1865-1917: Mythes de la У frontiere et de la ville" (Поли Б. "Американский роман 1865-1917 г.г.: Мифология границы и города"); Stange G.R. The frightened poets (Стэндж Г. Испуганные поэты); Watkins F.C. In time and space: Some origin of American fiction. (Уоткинс Ф. "Во времени и пространстве: Об истоках американского романа") и т.д.

Из написанных зарубежными учеными книг особо следует выделить исследования: Fanger Donald "Dostoevsky and Romantic Realism. A Stady of Dostoevsky in Relation to Balthac, Dickens and Gogol". (Фангер Д. Достоевский и романтический реализм. Изучение Достоевского в контексте Бальзака, Диккенса и Гоголя) и Pike В. Image of the city in modern literature. (Пайк Б. "Образ города в современной литературе"). В первой из названных работ литературовед подробно характеризует бесовский город ("душевный город" Беньяна или Иоанна Златоуста, за-^ хваченный бесами-страстями) в его столично-европейской проекции, получившей художественное воплощение у Гоголя, Достоевского, Бальзака и Диккенса (Fanger 1965:106-115). В книге американского исследователя Б.Пайка город в европейской литературной традиции рассматривается через взаимодействие противоречивых, а зачастую полярных установок. С одной стороны, это итог развития цивилизации, хранилище накопленных знании, богатств, а с другой - выродившийся, вымороченный источник нравственного и духовного разложения. Литературовед анализирует город как социально-психологический организм и мифологическую структуру в пространственной и временной протяженности.

В работах зарубежных исследователей сложилась и особая точка зрения на город как на "locus of modernism" и как результат - усвоение стиля модернизма стилем литературы города (F.Maierhofer "Die unbewaltige Stadt: Zum problem der Urbanisation in der literatur". Майерхёффер Ф. Непокорённый город: К проблеме урбанизации в литературе; W.Sharpe, L.Wallock "Visions of City". В.Шарп, Л.Уоллек "Путешествие в город").

В отмеченных трудах исследователей в центре внимания оказались прежде всего те писатели, одни из которых, как писал Н.П.Анциферов, ".создавали ц сложный и цельный образ северной столицы", другие "вносили.свои идеи и стремления осмыслить Петербург в связи с общей системой своего миросозерцания", третьи, "совмещая все это, творили из Петербурга целый мир, живущий своей самодовлеющей жизнью" (Анциферов 1991: 47). Другими словами, литературоведы обращались к творчеству прозаиков и поэтов, прежде всего и в большей степени воспринимающих действительность в образе большого города.

Особо в связи проблемой город и литература необходимо остановиться на оценке учеными произведений А.П.Чехова (в контексте творческого влияния мастера короткого рассказа на городскую прозу 70-80-х годов XX века). Н.П.Анциферов давал следующую характеристику творчества автора "Скучной истории", "Черного монаха": "А.П.Чехов также остался равнодушен к проблеме £ города как индивидуального существования. Русское общество к концу XiX века совсем утратило чувство личности города. У А.П.Чехова можно найти лишь мимолетные замечания, характеризующие быт Петербурга" (Анциферов 1991: 108).

Действительно, изображение большого города не занимает в художественном мире мастера коротких рассказов такого места, как в творчестве А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя, Ф.М.Достоевского. Наиболее характерный хронотоп его произведений - провинциальный городок или дворянская усадьба, Петербург, "самый отвлеченный и умышленный", и Москва, все больше усваивающая эту отвлеченность и умышленность, - место действия сравнительно небольшого количества ^ нарративов А.П.Чехова.

Так, облик северной столицы нашёл своё отражение в рассказах "Хитрец", "Протекция"", "Тоска", "Рассказе неизвестного человека" и некоторых других. Москва выступает как фон, на котором происходят события, в следующих произведениях - "Сильные ощущения", "Хорошие люди", "Без заглавия", "Припадок", "Дама с собачкой", "Анюта", "Свадьба", "Три года", и др. И все же многие исследователи признали, что творчество А.П.Чехова прежде всего связано с развитием городской культуры. "Если не бояться некоторого обострения ф формулировки, то можно утверждать, что на смену эпическому, "деревенскому" образу мира в творчестве Чехова приходит хронотоп "большого города", ибо ра-зомкнутость и неоднородность, несовпадение географического пространства с психологическим полем общения - признаки городского социума, - справедливо указывает И.Сухих. - "Большой город" - вовсе не тема и не образ в творчестве Чехова (формально он, конечно, менее "городской" писатель, чем Гоголь или Достоевский), а именно способ, принцип, художественного видения, который объединяет разные сферы изображения"(Сухих 1987: 139-140). "Большой город" как принцип художественного видения проявляется в творчестве А.П.Чехова и в снижающем звучании мотивов, получивших концептуальное значение в рамках произведений о северной столице (изображение психического надлома и * "возрождения падшей женщины, тяжелой жизни "униженных и оскорбленных"), и в воплощении типа дезориентированного миропредставления, и в обостренном интересе к "среднему человеку" - неудачнику и "обыденной жизни", и в понимании мира как утратившего свою цельность, связи, ставшего механическим набором случайных, разнородных и разноплановых явлений, и в доведении до предела психологической несовместимости действующих лиц, и в теме отчуждения, и в особых средствах поэтики. Многое из того, что гениально почувствовал и художественно воплотил мастер коротких рассказов, современные культурологи и социологи будут использовать для характеристики и идентификации "урбанизированной среды обитания".

Учитывая значение набоковских традиций для городской прозы 70-80-х годов XX века, отметим похожий подход (аналогичный оценке рассказов и повестей А.П.Чехова ученым И.Сухих) литературоведов к творчеству автора романов "Приглашение на казнь", "Подвиг" и т.д. З.Шаховская в своей книге "В поисках Набокова" подчеркивает, что В.Набоков "столичный, городской петербургский человек", прямая противоположность "русским писателям-помещикам, имевшим земельные корни и знание крестьянского говора" (Шаховская 1991: 62-63). Для ^ исследовательницы это доминирующее мироощущение Набокова-человека оказалось лейтмотивным способом видения и принципом художественного воплощения действительности, характерным для творческой индивидуальности прозаика. Как отмечает З.Шаховская, в творчестве В.Набокова "описания русской природы похожи на восторги дачника, а не человека, с землею кровно связанного", в основном "пейзажи усадебные, а не деревенские", в описаниях преобладают "новые слова, новые оттенки красок и сравнений" - необычные и экзотические, непривычны для русской литературы и увлечения героя - коллекционирование бабочек (Шаховская 1991: 63). "Набоковская Россия - очень закрытый мир, с тремя персонажами - отец, мать и сын Владимир", - делает вывод исследовательница. Широко распространена, в том числе в трудах зарубежных лите-Щ ратуроведов, трактовка произведений В.Набокова как модернистского "локуса" городской культуры. В последнее время появились и специальные работы, рассматривающие специфику преломления темы города в творчестве В.Набокова

Engel - Braunshmidt 1995). Данный подход - попытка оценить того или иного писателя с позиции развития прежде всего городской культуры - представляется неординарным ракурсом, позволяющим увидеть неожиданные черты творческой индивидуальности художника слова.

Следует отметить ещё ряд аспектов проблемы город - литература, к которым обращались исследователи.

Мифологический аспект ориентирован не только на петербургские или московские мифы, но и на урбанистический тип культуры в контексте космогонического процесса (сакральное знамение, сакральное месторасположение; культ основателя, наделенного чертами космократора, демиурга и постепенно приобретающего функции охраняющего духа, божества; особые ритуалы, связанные с основанием города). В этом же ряду может быть названо и выявление за конкретно-историческими реалиями специфического "архаического прототипа" города (Анциферов 1924, Брагинская 1999, Бусева-Давыдова 1999, Вайскопф 1994, ^ Виролайнен 1997, Грачёва 1993, Доценко 1994, Кнабе 1996, Кривонос 1996а, Ло Гатто 1992, Назиров 1975, Осповат, Тименчик 1987, Pike 1981, Петровский 1991, Скарлыгина 1996 и т.д.). Другой аспект проблемы город-литература - жанровый. Целый ряд исследователей выделили жанр "петербургской повести" (Макого-ненко 1982, Маркович 1989, Захаров 1985, О.Дилакторская 1995, 1999). Л.П.Гроссман пишет о "городском романе", Л.Долгополов и Дилакторская о "петербургском романе (Гроссман 1939; Долгополов 1985, 1988, Дилакторская 1999). Подобный подход к художественным произведениям не ограничивается русской литературой XIX-начала XX века. Исследует тип городского романа в американской литературе и B.Gelfant (Gelfant 1954).

Одним из путей развития исследовательской мысли, обратившейся к специ-4 фике соотнесенности город-литература, стала попытка увидеть через осмысление действительности в образе очагов цивилизации концептуальность символизма, акмеизма и футуризма как литературных направлений. Однако эта проблема скорее заявлена, чем решена. Пожалуй, лишь для футуризма как литературного направления практически все исследователи подчеркивали значимость урбанизма, причем, как для программных заявлений, так и для творчества ("Футуристы проявили интерес к материальной культуре города", - фиксирует А.Михайлов (1998: 86); "Как известно, жизнь большого современного города была частью футуристической программы", - пишут авторы "Истории русской А литературы. XX век. Серебряный век" (История русской литературы. XX век 1995: 575)). Литературоведы отмечают упоение описанием техники и достижениями цивилизации, желание отразить лихорадочную жизнь большого города, "религию скорости", передающую динамизм развития действительности, воплощение принципа "симультанизма" (передача хаоса и какофонии разнородных восприятий), введение "телеграфного стиля", культивирование композиционных и сюжетных сдвигов, смещения и перебои формы. Можно выделить и целый ряд научных работ, посвященных исследованию образа города в творчестве футури-I стов (Stahlberger 1964, Киселёва 1978; Чернышов 1994; Марченкова 1995; Берн-штейн 1989; Старкина 1995; Bjornager Jensen 1977, 1981 и т.д.).

Город всегда интересовал как явление культурно-исторического плана и представителей ещё одного литературного направления русской литературы начала XX века - акмеистов. Исследователи писали о Петербурге А.Ахматовой (Leiten 1983, Степанов 1991, Васильев 1995); О.Мандельштама (Барзах 1993; Van Der Eng-Liedmeier 1997, Седуро 1974, Широков 1995 и т.д.); Москве, Риме О.Мандельштама (Видгоф 1995, 1998, Пшыбыльский 1995, Немировский 1995 и т.д.). Однако соотнести специфику акмеизма как литературного направления с художественными принципами воплощения образа города в творчестве названных поэтов и Н.Гумилёва ещё предстоит. Впервые эту проблему поставил # В.Вейдле. В статье "Петербургская поэтика" литературовед указал, что акмеизм органично вырастает из петербургской поэтики ("То, что оказалось общим у трёх поэтов, писавших стихи "Чужого неба", "Колчана", "Камня", "Вечера" и

Чёток", положило начало тому, что можно назвать петербургской поэтикой. Гумилёв был зачинателем её, поскольку врожденная его склонность к поэтической портретное™ или картинности нашла отклик у Мандельштама, а на первых порах и у Ахматовой." (Вейдле 1990: 113). Однако в дальнейшем обозначенная линия исследования своего развития не получила.

Проблема Петербурга (и шире город) и символизм как литературное направление также становилась предметом внимания ученых. (Минц, Безродный, Данилевский 1984, Мирза-Авакян 1985, Бронская 1996 и т.д.). Речь прежде всего идет об урбанизме В.Брюсова (Бурлаков 1975, Дронов 1975, 1983, Некрасов 1983,Максимов 1986, Гаспаров 1995 и др.) и о Петербурге А.Блока (Лотман 1981, Минц 1971, 1972, Орлов 1980, Александров 1987, Приходько 1994) и А.Белого (Долгополов 1985, 1988, Дубова 1995; Тарасевич 1993; Черников 1988; Фиалкова 1988; Симачёва 1989 и др.). Материала по данному вопросу накопилось достаточно, чтобы дать ответ: центр или периферия мистического учения "страшный мир" города? Или, если сформулировать поставленную проблему другими словами: является ли осмысление действительности в образе Петербурга концептуальным для символизма и символистов? И в случае утвердительного высказывания, как соотносятся северная столица и другие города (Москва, Рим) с идеей Вечной Женственности, характерной для творчества "младших символистов" и составляющей квинтэссенцию этого направления? Ответы на данные вопросы помогут выявить законы и принципы, по которым конструируется обобщенная модель города у символистов, и существенно расширить представление о воплощении Петербурга в творчестве отдельных представителей "серебряного века".

При этом необходимо отметить и следующий факт: ряд исследователей считает, что "младшие символисты" решают городскую тематику в духе эсхатологического антиурбанизма. Однако, как справедливо отмечает Д.Максимов: ".антиурбанистический дух характерен для всякого подлинного и глубокого урбанизма." (Максимов 1986: 26-27). Действительно, замечание литературоведов не совсем точно: эсхатологичность не может определять антигородской характер творчества А.Блока, А.Белого и др. Речь идёт о различных концепциях очагов-цивилизации рубежа Х1Х-ХХ веков. Урбанизм не сводится к пониманию его в качестве только положительной тенденции, взятой в противопоставлении природе. Для одних писателей он связывается с процессами технизации, для других - с предельной мифологизацией, для третьих - с представлениями о возможном равновесии между искусственным и естественным и т.д.

Творчество символистов, акмеистов и футуристов не стало для литературоведов "окончательным подведением итогов". За последние несколько лет появился целый ряд работ, исследующих специфику осмысления действительности в образе города в произведениях писателей 20-30-х годов. Традиционен интерес литературоведов к творчеству А.Ахматовой, М.Булгакова, О.Мандельштама, появился и ряд новых имен - Д.Хармс, А.Егунов, К.Вагинов, А.Платонов, Б.Лифшиц, Б.Пильняк, А.Ремизов, М.Козырев. (Арензон 1995, Васильев 1995, Гапоненко 1996, Гаспаров 1997, Горинова 1996, Григорьева 1996, Дарьялова 1996, Доценко 1994, Друбек-Майер 1994, Кацис 1996, Кибальник 1993, Кнабе 1996, Любимова 1995, Мягков 1993, Обухова 1997, Петербургский текст 1996 и т.д.).

В творчестве отмеченных писателей (и это неоднократно подчеркивали литературоведы) нашла свое завершение тема города в том ракурсе, в котором она | получила воплощение в XIX веке. Не случайно у представителей структурно-семиотической школы получила развитие идея "закрытости" петербургского текста, его завершенности произведениями К.Вагинова (хотя В.Топоров поставил вопрос о возможности включения в петербургский текст произведений В.Набокова и А.Битова).

На наш взгляд, целесообразно говорить не об угасании традиции, а о наметившихся изменениях в осмыслении действительности в образе большого города в 20-30-е годы.

Л.Долгополов в книге "Андрей Белый и его роман "Петербург"" выделил особый путь, по которому идет развитие темы города": "Петербург порождает новую и самостоятельную линию в возникающем жанре исторического романа. Элементы мифологизма дают знать о себе и здесь" (А.Н.Толстой, Ю.Н.Тынянов и др) (Долгополов 1988: 202).

Исследователи отметили ещё одно специфическое осмысление действительности в образах города и деревни как драматического противопоставления двух начал русской жизни в произведениях Б.Пильняка, Н.Клюева, С.Клычкова, Н.Никитина, Л.Леонова, Л.Сейфуллиной и др. Подчеркнём, что возникшая оппозиция город-деревня и определяла идейно-художественный аспект в рассказах, романах, поэмах указанных писателен в силу самой антиномичности использованных понятий. Город и деревня в послереволюционных произведениях оказались теми разнозарядными полюсами, между которыми и возникало динамическое смысловое напряжение повествования. Ф Тема города в 30-е годы XX века трансформировалась и в преломлении через соотнесенность с материально-практической сферой. Это было связано с особым мироощущением человека, пережившего революцию и гражданскую войну. Люди внезапно почувствовали себя Робинзонами, выброшенными после кораблекрушения на необитаемый остров. Разруха, отсутствие необходимых вещей и товаров, нехватка продовольствия привели к активному включению человека в материально-практическую сферу. И как следствие появляется большое количество произведений на производственную тему - "Соть" (1929) Л.Леонова, "Время, вперед!" (1932) В.Катаева, "Кара-Бугаз" (1932), "Колхида" (1934) К.Паустовского, "Мужество" (1934-1938) В.Кетлинской, "Гидроцентраль" (19291941) М.Шагинян, "Живая вода" (1940-1949) А.Кожевникова, "На диком бреге" * (1959-1961) Б.Полевого и другие. Книги, рассказывающие о строительстве металлургического гиганта ("Время, вперед!"), целлюлозно-бумажного комбината ("Соть"), гидроэлектростанции ("Гидроцентраль"), нового города ("Мужество"), плотин ("На диком бреге") писались с 1929 по 1951 год. Однако общим для них оказывается тяготение проблематики к единому центру: человек - время - дело, в материально-практическом преломлении. В данных произведениях обнаруживается существенная и отличительная черта собственно городской цивилизации - преобладание исключительно деятельностно-трудовых, производственных смыслов человеческого существования. Здесь, как отмечают культурологи, и ^ обозначилось главное отличие деревенского мирообразования от урбанистического. Для первого характерно "центральное положение земли как единого и цеее. лостного духовно-телесного явления родовой почвеннической основы жизнедеятельности и жительствования человека в мире" (Историческая поступь культуры 1994: 120). Для второго образ земли выступает как производственный объект приложения сил, в сугубо утилитарном плане. Романы, повести и рассказы на производственную тему 20-60-х годов художественно зафиксировали "вхождение" человека в материально-практическую сферу, что обозначило соф вершенно особый применительно к ходу общественно-исторического развития поворот темы города.

С этих позиций городская проза 70-80-х годов XX века обозначила отход от изображения человека в материально-практической, деятельностно-трудовой сфере и возвращение к петербургско - московской традиции русской литературы.

Отмеченные литературоведческие аспекты и определяют особенность подхода к городской прозе как к одному из вершинных достижений историко-литературного процесса 70-80-х годов XX века. Этот важнейший пласт нашей культуры до сих пор остается недостаточно исследованным. Отсюда вытекает и цель диссертации - всесторонне проанализировать русскую городскую прозу * 70-80-х годов как художественную систему, выяснить её составляющие и особенности функционирования в историко-литературном процессе.

Достижение цели исследования потребовало решить ряд теоретических и историко-литературных задач:

Рассмотреть городскую прозу 70-80-х годов как одну из тенденций развития историко-литературного процесса, как эстетическую общность;

Проследить петербургско - московскую традицию русской литературы в городской прозе;

Определить характер эстетической продуктивности городской прозы; -представить различные формы психологизма в городской прозе; -проанализировать творческие открытия городской прозы в контексте как русской литературы 19-20 веков, так и мировой.

Научная новизна диссертации заключается в целостном монографическом исследовании городской прозы 70-80-х годов как художественной системы, как эстетической общности и как одной из тенденций развития историко-литературного процесса. Данная работа одной из первых рассматривает произведения Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха под таким углом зрения. Новаторство диссертации и в том, что городская проза анализируется в едином типологическом ряду с петербургско - московской линией русской литературы как её продолжение и развитие в 70-80-е годы XX века. Особое место уделяется выявлению специфики городской прозы на основе сходства и различия с западноевропейской, деревенской, эмигрантской прозой. В диссертации городская проза впервые анализируется через разнообразный спектр характеристик - хронотоп, традиции, специфика освоения действительности, типология героев. Автором намечен ценностный вектор преемственности, определяющийся художественной ориентированностью на творчество А.С.Пушкина, Ф.М.Достоевского, А.П.Чехова, М.А.Булгакова, В.В.Набокова. Впервые предложено изучение городской прозы как художественного явления, предшествующего становлению постмодернизма в русской литературе.

Теоретическое значение диссертации

В создании теоретических основ, позволяющих ввести городскую прозу как терминологическое понятие в историю русской литературы 70-80-х годов;

В обосновании целостности и системности городской прозы как литературного феномена;

В выделении единой мотивной структуры применительно к городской прозе;

В разработке концепции личности и типологии героев в художественной системе городской прозы.

Достоверность и обоснованность результатов исследования определяется обращением к фундаментальным, методологическим трудам литературоведов, философов и культурологов XX века, связанных с поставленной проблемой, а также разнообразными формами апробации. Выводы, к которым пришел диссертант, - итог непосредственной исследовательской работы над художественными текстами изучавшихся авторов.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трёх глав, заключения и библиографии.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Шаравин, Андрей Владимирович

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Город в качестве условного фона, специфического историко-литературного колорита, существующих условий жизни появляется в литературе с древнейших времен. Трагический переход от родовых уз к законам античных городов-полисов, городская средневековая литература, петербургско-московская традиция в русской литературе, западноевропейский городской роман - вот лишь некоторые вехи, обозначившие этапы "городского текста" в мировой литературе. Исследователи также не могли пройти мимо данного факта. Сложилось целое научное направление, анализирующее особенности изображения города в творчестве мастеров слова.

Так, исследователи, обращавшиеся к русской литературе 60-80-х годов XX века, отмечают, что в ней обозначилось тяготение писателей к образованию эстетических общностей с художественным сцеплением между рассказами, повестями, романами в рамках военной, деревенской, городской прозы. Из отмеченной "триады" городская проза - наиболее значительное белое пятно на карте истории литературы данного периода.

Сердцевину этого уникального художественного явления, обозначенного в диссертации как городская проза, составляет творчество Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха.

В работе выясняются "статус" и критерии, позволяющие выделить городскую прозу в историко-литературном процессе 70-80-х годов XX века.

С точки зрения развития и взаимодействия творческих индивидуальностей Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха городская проза - эстетическая общность писателей. В контексте историко-литературного процесса городская проза - одна из тенденций развития. В плане связей, сцеплений между текстами писателей городская проза - художественно организованная система.

Разумеется, речь идёт не об отдельных параметрах - характеристиках описываемого явления, а взаимосвязанных и взаимодействующих компонентах единого целого.

Так, городская проза как эстетическая общность писателей прежде всего реализуется в творческих принципах моделирования действительности в свете идеала, сформировавшегося в ценностном русле урбанистической культуры. Избирательность Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха глубоко концептуальна. Своеобразный контрапункт художественных миров, создаваемых писателями, - большой город и процессы, в нем происходящие. Образы Москвы или Ленинграда по-разному отразились в произведениях Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха, однако для каждого из отмеченных писателей обращение к жизни технополиса, несомненно, осмыслено на уровне программы, манифеста и является основой, позволяющей рассмотреть рассказы, повести, романы названных авторов как явления единого эстетического порядка. Созданный мир построен совершенно по иным законам, чем тот, который моделируют художники слова, чье творчество развивается в русле аграрно-земледельческой культуры и относится критиками и литературоведами к деревенской прозе. И дело не только в том, что в произведениях писателей часто встречаются урбанистические пейзажи. Действие отдельных рассказов, повестей или романов может разворачиваться в любой точке России - от маканинских поселков, расположенныхх рядом с Уральскими горами, до южных рубежей, куда уезжают отдохнуть герои и героини Л.Петрушевской. Во всех отмеченных случаях периферийное пространство страны накладывается, сливается воедино с технополисом как центром эволюционирующей, формирующейся системы.

И постоянные землеройные работы, которые совершают персонажи В.Маканина - потомки первых уральских старателей-золотодобытчиков и мастеров горного дела - оказываются нерасторжимо-едины с образом Москвы - пещеры, с той пустотой, незаполненностью, отсутствием почвыфундамента под огромным городом в романе "Исчезновение" Ю.Трифонова, повести "Лаз". Иначе быть и не могло, ведь в городской прозе, говоря словами современного литературоведа, "большой город" господствует как "способ, принцип художественного видения, который объединяет разные сферы изображения" (Сухих 19876: 140).

Городская проза как эстетическая общность писателей обнаруживает связи и преемственность в использовании однородных ключевых, доминирующих средств поэтики. Образы-символы, перцептуальный хронотоп дома-ковчега, дома-вагона, города-текста, города-леса организуют художественный мир городской прозы.

Городская проза как одна из тенденций развития литературного процесса 70 - 80-х годов XX века - явление исторически развивающееся. Феномен городской прозы данного периода может быть адекватно оценен лишь в кони и и и 1-ч тексте деревенской и в меньшей степени военной и эмигрантской прозы. Городская проза избирательна и в историко-литературных традициях и предпочтениях - они уходят к петербургской и московской линии, творчеству

A.П.Чехова. Можно отметить и особую соотнесённость рассказов, повестей и романов Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина, Л.Петрушевской, М.Кураева,

B.Пьецуха с "народно-мифологическим" слоем.

Библейский "нечестивый" Вавилон - своеобразный "архаичный прототип" Москвы и Ленинграда в городской прозе. В работе прослеживаются вавилонские реалии, отразившиеся в чертах технополиса конца XX века.

Все сказанное позволяет видеть не только единые, скрепляющие основы городской прозы как эстетической общности, но и особую внутреннюю целостность, проявляющуюся в логике художественного становления, развития и эволюции творчества Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха как художественной системы. Мотивы, концепция личности и являются главными компонентами, определяющими структуру городской прозы.

Мотивы стали для городской прозы своего рода посредником между действительностью и эстетической реальностью. "Квартирный вопрос", "другая жизнь", побег- "убег", воздействие города на человека - элементы системы, активизирующие механизм взаимодействия всех её компонентов. Именно мотивы "генерируют" особое силовое поле городской прозы, создающее возможности для проявления и развертывания самых разнообразных пересечений, сцеплений, связей.

В концепции личности наиболее явно отразился внутренний нерв развития городской прозы 70-80-х годов. Специфика взгляда на мир и человека реализуется прежде всего через динамику поисков и обретений. Несомненно, что своеобразный центр городской прозы - творчество Ю.Трифонова. Именно автор московских повестей задал своими произведениями особую тональность и направленность городской прозы, определив специфику её развития в 70-80-е годы XX века. А.Битов как писатель во многом развивался параллельным путем с Ю.Трифоновым, да и сами прозаики ощущали собственную творческую близость, однако приоритет художественных первооткрытий, имеющих непосредственное отношение к сфере современного технополиса, остается всё-таки за создателем "Времени и места", "Исчезновения". Московские повести и роман "Пушкинский дом" знаменовали обращение авторов к чеховскому типу героя-неудачника. Однако А.Битов произвел "сращение" реалистических принципов изображения личности с постмодернистскими. Что касается Ю.Трифонова, то в "Обмене", "Предварительных итогах" обозначилась попытка соединения чеховского типа героя с прустовскими поисками утраченного времени, позднее целенаправленно реализованная в романе "Время и место", "Исчезновение". В.Маканин в 80-е годы, после смерти Ю.Трифонова, выступил как продолжатель намеченного пути развития, об* ретая к концу десятилетия и собственное самобытное звучание в разработке лишь пунктирно намеченных городской прозой традиций. В романе "Один и одна" писатель продолжил трифоновский эксперимент, соединив чеховского героя-неудачника с художественными открытиями западноевропейских экзистенциалистов. Концепция аутсайдерства как основная линия развития городской прозы реализовалась и в обращении художников слова к образу маленького человека, напомнившему о петербургской традиции в русской литературе ("Долгое прощание", "Другая жизнь" Ю.Трифонова, "Ключарев и Алимушкин" В.Маканина).

Особая роль принадлежит творчеству Л.Петрушевской - именно она увидела в современной жизни и ввела в художественную практику образы "униженных и оскорблённых" 70-80-х годов XX века. И городская проза, наряду с чеховской концепцией дезориентированного миропредставления, обрела и "слабые кости" бренного маленького человека. И, конечно, с отмеченных позиций уникальное значение имеет творчество В.Пьецуха. Подобно тому, как А.П.Чехов в жанре криптопародии художественно зафиксировал тривиальность темы маленького человека в рассказе "Смерть чиновника" и образа подпольного парадоксалиста в рассказе "Слова, слова", так произведения автора "Новой московской философии" оказались кривым зеркалом, от-I разившим героя городской прозы. В.Пьецуха интересуют эволюционные тупики, и его задача - обнаружить их даже там, где они ещё только начинают проявляться. Именно поэтому творчество писателя "взрывается" многообразием пародийных резонансов, имеющих в фокусе прицела не только первоисточник в рассказах, повестях и романах А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя, Ф.М.Достоевского, А.П.Чехова, но прежде всего его отражение на страницах городской прозы. Не обходит сатирический дар В.Пьецуха и произведения Ю.Трифонова, которые также не раз используются как индикаторы для обозначения целого ряда явлений современности. Творчество писателя, озарившееся пародийными отсветами, стало итогом, своеобразным завершающим этапом, подводящим черту под произведениями Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина, Л.Петрушевской.

Концепция личности отразила внутреннюю направленность развития городской прозы: от сугубо реалистического полотна русской жизни к реалистическому полотну с ярко выраженными постмодернистскими узорами.

Таким образом, на основе целостности, структурности, органичности городская проза образует саморазвивающуюся по законам художественной вероятности и необходимости систему.

Исследование городской прозы потребовало соединения синхронного и 1 диахронного подходов. Синхронный срез городской прозы определяется конкретным отрезком историко-литературного процесса 70-80-х годов и требует обращения ко всей совокупности произведений писателей данного периода (проза, статьи, очерки и т.д.). Диахронный план прослеживает генетические связи с отечественной и зарубежной литературной традицией, ритмы преемственности, восходящие к народно-мифологическому слою.

Начало 90-х годов знаменует уже совершенно иную ситуацию. И хотя ряд знаковых для городской прозы тем, мотивов, идей нашли своё дальнейшее художественное осмысление в произведениях А.Битова, В.Маканина, М.Кураева, Л.Петрушевской, всё-таки прозаики тяготеют к иным эстетическим платформам, входят в художественные системы, образованные по дру-I гим творческим законам. Однако речь не идёт об исчерпанности традиций городской прозы, происходит их эволюция и трансформация в соответствии с реалиями новой эпохи. Наметилось смещение в представлениях Восток -Запад, город - деревня, мир - страна, о чём свидетельствуют последние рассказы, повести и романы А.Битова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха, М.Кураева.

В середине - конце 90-х годов появилось большое количество произведений, имеющих прямое отношение к теме города в её петербургской и московской ипостасях ("Мальчик. Роман в воспоминаниях, роман о любви, петербургский роман в шести каналах и реках" О.Стрижак, "Последний герой" ^ А.Кабакова, "Слепые песни" Н.Садур, "На развалинах нашего Рима"

Т.Вольтской, "Член общества, или Голодное время" С.Носова и т.д.). Однако та концептуальность, определяющая специфику городской прозы, рождённая полемикой с деревенской прозой, необходимостью нового возвращения к униженным и оскорблённым" в конце XX века, в чём-то утратила своё значение, а в чём-то и элемент новизны. Середина и конец 90-х ставят новые задачи, определяют новые поиски. Какой окончательный вид обретёт городская тема, ответить ещё трудно. Есть только отдельные штрихи, пока не сложившиеся в целостную картину. Городская тема ждёт своего нового лидера, каким был Ю.Трифонов в 70-е годы XX века. 90-е стали интересным и увлекательным, но всё-таки предисловием к новым страницам, которые будут написаны в XXI веке.

Список литературы диссертационного исследования доктор филологических наук Шаравин, Андрей Владимирович, 2001 год

1. Абрамов 1990-1995 Абрамов Ф. Собр. соч. в 6-ти томах. - Л.: Худож. литра, 1990-1995.

2. Аверинцев 1991 Аверинцев С. Конфессиональные типы христианства у раннего Мандельштама //Слово и судьба О. Мандельштама. - М., 1991. - С. 287-298.

3. Агаева 1996 Агаева Т.И. Петербург как город романтической традиции в творчестве В.Ф.Одоевского //Рус. филология. - Харьков, 1996. - №3/4. - С. 19-22.

4. Агаева 1997 Агаева Т.И. Петербург как культурное пространство в русской литературе XIX века: (Мифологический аспект) //Язык и культура (Мова i культура). - Киев, 1997. - Т. 4. - С. 3-4.

5. Агеев 1989 Агеев А. Государственный сумасшедший, или Соловей в петербургском тумане //Лит. обозрение. - М., 1989. - №8. - С. 48-52.

6. Агеев 1991 Агеев А. Конспект о кризисе: Социокультурная ситуация и литературный процесс //Лит. обозрение. - М., 1991. - №3. - С. 15-21.

7. Агеносов 1995 Агеносов В.В. Феномен жизни и феномен времени. Проза Ю.Трифонова, В.Маканина, Т.Толстой //Литература народов России XIX -XX веков. - М.: Просвещение, 1995. - С. 233 - 247.

8. Аксёнов 1990 Аксёнов В. Ожог. - М., 1990. - 402 с.

9. Александров 1987 Александров A.A. Блок в Петербурге - Петрограде. -Л.: Лениздат, 1987. - 236 с.

10. Александров 1989 Александров Ю.Н. Предисловие //Московская старина. -М., 1989.-С. 3-22.

11. Амусин 1986 а Амусин М. Между эмтерикой и эмпиреями: Заметки о бытовой прозе //Лит. обозрение. - М., 1986. - №9. - С. 17-23.

12. Амусин 1986 б Амусин М. Как в городе живем. (Тема города в современной прозе) //Звезда. - Л. 1986. - №11. - С. 177-184.

13. Амусин 1996 Амусин М. "В Петербурге мы сойдемся снова." (Ленинградская школа прозаиков и Петербургский текст русской литературы) //Ежеквартальник русской филологии и культуры. - СПб., 1996. - №2. - С. 180-206.

14. Андреев 1993-1996. Андреев Д. Собр. соч. в 3-х томах. - М.: Московский рабочий, Урания, 1993-1996.

15. Андреев 1994 Андреев Л. Жан-Поль Сартр. Свободное сознание и XX век. - М.: Московский рабочий, 1994. - 333 с.

16. Андреев 1990-1996 Андреев Л. Собр. соч. в 6-ти томах. - М.: Худож. литра, 1990-1996.

17. Анипкин 1993 Анипкин Ю.Д. Жизнь, обыкновенная, как снег: (Моск. проза Ю. Трифонова) //Рус. яз. за рубежом. - М., 1993. - №5/6. - С. 92-97.

18. Анненский 1988 Анненский И. Избранные произведения. - Л.: Худож. литра, 1988.-736 с.

19. Аннинский 1988 Аннинский Л. Как удержать лицо (о творчестве М. Кураева) //Новый мир. - 1988. -№12. - С. 218-221.

20. Аннинский 1991 Аннинский Л. Шестидесятники, семидесятники, восьмидесятники.: К диалектике поколений в русской культуре //Лит. обозрение. -М., 1991.-№4.-С. 10-14.

21. Анциферов 1924 Анциферов Н.П. Быль и миф Петербурга. - Пг., 1924.

22. Анциферов 1991 Анциферов Н.П. "Непостижимый город.": Душа Петербурга, Петербург Достоевского, Петербург Пушкина. - Л.: Лениздат, 1991.-335 с.

23. Арензон 1995 Арензон М.Я. "Фантастический реализм" Советской Москвы в романе М.Булгакова "Мастер и Маргарита" /Лепш роё1ашш. -Коломна, 1995. - С. 65-70.

24. Архангельский 1989 Архангельский А. В тоске по контексту //Вопр. литературы. - М., 1989. - №7. - С. 68-102.

25. Асанова 1989 Асанова Н.А. Образ Парижа в романе Э. Хэмингуэя "Фиеста" //Заруб, лит. Пробл. метода. - Л., 1989. - Вып. 3. - С. 175-182.

26. Астафьев 1991 Астафьев В. Собр. соч. в 6-ти томах. - М.: Молодая гвардия, 1991.

27. Афанасьев 1994 Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу в 3-х томах. - М.: Изд-во "Индрик", 1994.

28. Балахнов 1990 Балахнов В. Е. "Разрежьте сердце мне - найдёте в нём Париж!" //Париж изменчивый и юный: Сб. произведений. - Л., 1990. - С. 941.

29. Барзах 1993 Барзах А.Е. Изгнание знака. (Египетские мотивы в образе Петербурга у О.Э.Мандельштама) //Метафизика Петербурга. - СПб., 1993. -С. 236-250.

30. Баруздин 1987 Баруздин С. Неоднозначный Трифонов //Дружба народов. -1987.-№10.-С. 255-262.

31. Бархин 1986 Бархин М.Г. Город. Структура и композиция. - М.: Наука, 1986.-262 с.

32. Бахнов 1988 Бахнов Л. Семидесятник //Октябрь. - 1988. - №9. - С. 169175.

33. Бахтин 1990 Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. - М.: Худож. лит-ра, 1990. - 541 с.

34. Бахтин 1994 Бахтин М. Проблемы творчества/поэтики Достоевского. -Киев, 1994.-510 с.

35. Бежецких 1989 Бежецких М.А. Гротескный образ города в сатирической прозе А. Платонова /Моск. гос. пед. ин-т им. В. И. Ленина. - М., 1989. - 30 с. Рукопись деп. в ИНИОН АН СССР №40222 от 23. 11. 89.

36. Белая 1983 - Белая Г. Художественный мир современной прозы. М., 1983.

37. Белая 1986 Белая Г. Литература в зеркале критики. - М.: Сов. писатель, 1986.-386 с.

38. Белая 1987 Белая Г. Путешествие в поисках истины. - Тбилиси: Изд-во "Мерани", 1987.-223 с.

39. Белов 1991 Белов В. Собр. соч. в 5-ти томах. -М.: Современник, 1991.

40. Белов 1996 Белов С. "Исповедь окончательно утвердила моё имя" (Символика образа Петербурга в романе Ф. М. Достоевского "Преступление и наказание") //Слово. - М., 1996. - №9/10. - С. 4-6.

41. Белый 1934 Белый А. Мастерство Гоголя. - М.-Л., 1934.

42. Белый 1990 Белый А. Собр. соч. в 2-х томах. - М.: Худож. лит-ра, 1990.

43. Бергсон 1992 Бергсон А. Собр. соч. в 4-х томах. - М.: "Московский клуб", 1992.-336 с.

44. Берков 1957а Берков П.Н. Идея Петербурга - Ленинграда в русской литературе //Звезда. - 1957. - №6. - С. 177-182.

45. Берков 19576 Берков П.Н. Петербург - Петроград - Ленинград и русская литература //Нева. - 1957. - №6. - С. 202-205.

46. Вернадский 1987 Вернадский С. На перекрёстке. Тема города в современной русской литературе //Лит. обозрение. - М., 1987. - №12. - С. 7477.

47. Бернштейн 1989 Бернштейн Д. Изображение города как форма его средового осознания (Образ города в творчестве Хлебникова) //Городская среда. Сб. мат. всесоюз. науч. конф.; Ч. 1. -М., 1989.

48. Бирон 1991 ~ Бирон B.C. Петербург Достоевского: Гравюры на дереве Н. Конфанова //Сов. фонд культуры. Л.: Свеча, 1991. - 45 с.

49. Битов 1990 Битов А. Одноклассники. К 90-летию О. В. Волкова и В. В. Набокова //Новый мир. - 1990. - №5. - С. 224-243.

50. Битов 1991 Битов А. Мы проснулись в незнакомой стране. - Л.: Сов. писатель, 1991. - 153 с.

51. Битов 1996 Битов А. Собр. соч. в 4-х томах. - Харьков.: Фолио - М.: Тко Act, 1996.

52. Благой 1978 Благой Д.Д. О традициях и традиционности //Традиция в истории культуры. - М., 1978. - С. 27-39.

53. Бланк 1995 Бланк К. По заколдованным местам Гоголя //Новое литературное обозрение. - М., 1995. - №11. - С. 177-179.

54. Блок 1980-1982 Блок А. Собр. соч. в 6-ти томах. - Л.: Худож. лит-ра, 19801982.

55. Богомолов 1989 Богомолов H.A. История одного замысла //Русская речь. -М., 1989.-№5.-С. 38-47.

56. Бодрийяр 2000 - Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть: Трактат. -М.: Добросвет, 2000. 352 с.

57. Большакова 1995 Большакова А.Ю. Русская "деревенская проза" 1960 -1990-х годов в англо-американском восприятии //Филологические науки. -1995.-№5-6.-С. 45-54.

58. Большакова 1998 Большакова А.Ю. Деревня как архетип: от Пушкина до Солженицына. - М., 1998.

59. Большакова 2000 Большакова А.Ю. Нация и менталитет: Феномен "деревенской прозы" XX века. - М., 2000. - 132 с.

60. Бондаренко 1990 Бондаренко В. "Московская школа", или эпоха безвременья. - М., 1990. - 271 с.

61. Борисова 1979 Борисова Е.А. Некоторые особенности восприятия городской среды и русская литература второй половины XIX века //Типология русского реализма второй половины XIX века. - М., 1979.

62. Борисова 1988 Борисова И. Предисловие //Петрушевская Л. Бессмертная любовь. Рассказы. - М.: Московский рабочий. - 1988. - С. 213-222.

63. Бочаров 1975 Бочаров А. Восхождение //Октябрь. - 1975. - №8. - С. 203211.

64. Бочаров 1982 Бочаров А. Бесконечность поиска. - М.: Сов. писатель, 1982.-423 с.

65. Бочаров 1983 Бочаров А. Листопад //Лит. обозрение. - 1983. - №3. - С. 45-48.

66. Бочаров 1986 Бочаров А. Чем жива литература? - М.: Сов. писатель, 1986. - 400 с.

67. Брагинская 1999 Брагинская Н.В. Затонувший город: стратегема или мифологема? //Поэтика. История литературы. Лингвистика: Сборник к 70-летию В.В.Иванова. - М.: ОГИ, 1999. - 799 с.

68. Brand 1991 Brand D. The spectator and the city in nineteenth century American literature. - N. Y., 1991. - 242 p.

69. Броделъ 1986 Бродель Ф. Города //Бродель Ф. Структура повседневности: возможное и невозможное. - М.: Прогресс, 1986. - С. 509-592.

70. Бронская 1996 Бронская Л.И. Урбанистические мотивы в творчестве поэтов - символистов в эпоху первой русской революции //Страницы истории России. - Ставрополь, 1996. - С. 44-46.

71. Брюгген 1984 - Брюгген В. Мир писателя и мир героя: заметки о городской прозе //Звезда. Л., 1984. - №6. - С. 200-207.

72. Брюсов 1973-1975 Брюсов В. Собр. соч. в 7-ми томах. - М.: Худож. литра. - 1973-1975.

73. Будина 1989 Будина О.Р., Шмелева М. Н. Город и народные традиции русских. - М.: Наука, 1989. - 254 с.

74. Булгаков 1990 Булгаков М. Собр. соч. в 5-ти томах. - М.: Худож. лит-ра, 1990.

75. Булгаков 1992 Булгаков М. Великий канцлер: Черновые ред. романа "Мастер и Маргарита". - М.: Новости, 1992. - 540 с.

76. Булгаков 1997 Булгаков С. Два града: Исследование о природе общественных идеалов. - СПб., 1997. - 587 с.

77. Бунин 1988 Бунин И.А. Собр. соч. в 4-х томах. - М.: Правда, 1988.

78. Бурлаков 1975 Бурлаков Н.С. Валерий Брюсов. - М., 1975. - С. 52-62.

79. Бусева-Давыдова 1999 Бусева-Давыдова И. Москва как Иерусалим и Вавилон: соотношение сакральных топосов //Искусствознание. - М., 1999. -№1. - С. 59-75.

80. Бушмин 1978 Бушмин A.C. Преемственность в развитии литературы. - Л., Худож. лит-ра., 1978. - 223 с.

81. Bjornager 1977 Bjornager Jensen. Russian Futurism, Urbanism, and Elena Guro. - Arkona - Arhus - Denmark, 1977.

82. Bjornager 1981 Bjornager Jensen. Город Елены Гуро //Umjetnost Riject. Casopis za znanost i knizevnosti. God XXY. - Zagreb, 1981.

83. Вагинов 1991 Ватинов К. Козлиная песнь. Романы. - М.: Современник, 1991.-592 с.

84. Вайль., Генис 1996 ВайльП., Генис А. Мир советского человека. - М.: Новое литературное обозрение, 1996. - 367 с.

85. Вайль., Генис 1989 Вайль П., Генис А. Принцип матрёшки. Новая проза: та или "другая" //Новый мир. - №10. - 1989. - С. 247-250.

86. Вайскопф 1993 Вайскопф М. Сюжет Гоголя. - М., 1993. - 592 с.

87. Вайскопф 1994 Вайскопф М., Толстая Е. Москва под ударом или Сатана на Тверской. "Мастер и Маргарита" и предыстория мифопоэтического "московского" текста //Литературное обозрение. - №3/4. - 1994. - С. 87-90.

88. Van Der Eng Liedmeier 1977 - Van Der Eng - Liedmeier Jeanne. Mandelstam"s poem " V Peterburge my sojdemsja snova" //Russian Literature, v -3, juillet 1977/Special issue Osip Mandelstam II/, p. 181-201.

89. Васильев 1995 Васильев И.Е. Лики петербургской музы: Ахматова и Вагинов //Ахматовские чтения: А. Ахматова, Н. Гумилев и русская поэзия начала XX века. - Тверь, 1995. - С. 59-68.

90. Вахитова 1986 Вахитова Т.М. Перспективы общественного развития и современная городская проза //Русская литература. - Л., 1986. - №1. - С. 5666.

91. Вейдле 1990 Вейдле В. Статьи о русской поэзии и культуре. Петербургская поэтика //Вопросы литературы. - 1990. - №6. - С. 97-128.

92. Вейдле 1993 Вейдле В. Петербургские открытки //Петерб. жури. - СПб., 1993.-№1/2.-С. 99-104.

93. Велембовская 1980 Велембовская И. Симпатии и антипатия Юрия Трифонова //Новый мир. - 1980. - №9. - С. 255-258.

94. Великовский 1973 Великовский С. Грани "несчастного сознания". Театр, проза, философская эссеистика, эстетика А. Камю. - М.: Искусство, 1973. -239 с.

95. Видгоф 1995 Видгоф JI. О.Э.Мандельштам в Москве //Лит. обозрение. -№2.- 1995.-С. 78-89.

96. Видгоф 1998 Видгоф Л.М. Москва Мандельштама. - М.: Корона-принт, 1998.-496 с.

97. Викторова 1993 Викторова К. Петербургская повесть //Литературная учёба. - М, 1993. - №2. - С. 197-209.

98. Виноградов 1976 Виноградов В. В. Поэтика русской литературы. - М.: Наука, 1976.-511 с.

99. Виролайнен 1997 Виролайнен М.Н. Гоголевская мифология городов //Пушкин и другие. - Новгород, 1997. - С. 230-237.

100. Владимирцев 1990 Владимирцев В.П. Петербург Достоевского: (Поэтика локальных историко-этнографических отражений) //Проблема исторической поэтики. - Петрозаводск, 1990. - С. 82-99.

101. Владимирцев 1986 Воздвиженский В. Простор трифоновской прозы //Вопросы литературы. - 1986. - №1. - С. 245-253.

102. Войнович 1993 Войнович В. Собр. соч. в 5-ти томах. - М.: Фабула, 1993.

103. Воронов 1984 Воронов В.И. Художественная концепция. Из опыта советской прозы 60 - 80-х годов. - М., 1984. - 381 с.

104. Women and Russian culture 1998 Women and Russian culture. Ed. By Rosalind March: Bergbabn Books, New York, Oxford, 1998. - 295p.

105. Women Writers and the City 1984 Women Writers and the City. Ed. by Susan M. Squier. Knoxville: U of Tennessee Pr, 1984.

106. Выгон 2000 Выгон Н.С. Юмористическое мироощущение в русской прозе.- М.: Книга и бизнес, 2000. 368 с.

107. Габриэлян 1996 Габриэлян Н. Ева - это значит жизнь (Проблема пространства в современной женской прозе) //Вопросы литературы. - 1996. -№7-8.-С. 31-72.

108. Газизова 1990 Газизова A.A. Обыкновенный человек в меняющемся мире: опыт типологического анализа советской философской прозы 60 - 80-х годов.- М.: Прометей, 1990. 79 с.

109. Газизова 1991 Газизова A.A. Принципы изображения маргинального человека в русской философской прозе 60 - 80-х годов двадцатого века: опыт типологического анализа. - Д. Д. Н. - М., 1991.

110. Гайдар 1986 Гайдар А.П. Собрание сочинений в 3-х томах. - М.: Правда, 1986.

111. Гальперина 1992 Гальперина Р.Г. Топография "Униженных и оскорбленных" //Достоевский: Материалы и исследования. - СПб., 1992. - С. 147-154.

112. Гапоненко 1996 Гапоненко Н.В. Михаил Козырев и его повесть "Ленинград" //Петербургский текст. - СПб., 1996. - С. 106-114.

113. Гаспаров 1994 Гаспаров Б. Литературные лейтмотивы. Очерки русской литературы XX века: М.: Наука, 1994. - 303 с.

114. Гаспаров 1995 Гаспаров М.Л. Академический авангардизм: Природа и культура в поэзии позднего Брюсова. - М.: Рос. гуманит. ун-т, 1995. - вып. 10.-38 с.

115. Гаспаров 1997 Гаспаров М.Л. Петербургский цикл Б. Лифшица: Поэтика загадки //Гаспаров М.Л. Избранные труды. - М., 1997. - Т. 2. - С. 229-240.

116. Гачев 1997 Гачев Г.Д. Национальные образы мира. Америка в сравнении с Россией и славянством. - М.: Раритет, 1997. - 676 с.

117. Геллер 1987 Геллер М., Максимов В. Беседы о современных русских писателях. Юрий Трифонов //Стрелец. - 1987. - №8. - С. 21-22.

118. Gelfant 1954 Gelfant В. H. The American city novel. - Norman, 1954. - X, 289 p.

119. Геника 1987 Геника И. Самый "московский" рассказ Бунина //Куранты. -М., 1987. - Вып. 2. - С. 147-155.

120. Gibian 1978 Gibian G. The Urban Theme in Recent Soviet Russian Prose: Notes toward a Typology //Slavic Review. - 1978. - vol. 37. - №1. - p. 49-50.

121. Гинзбург 1979 Гинзбург Л. О литературном герое. - Л.: Сов. писатель, 1979.-221 с.

122. Гинзбург 1987 Гинзбург Л. Литература в поисках реальности. - Л.: Сов. писатель, 1987.-400 с.

123. Глинка 1858 Глинка Ф. Город и деревня //Сб. лит. статей. (.) памяти (.) А.Ф.Смирдина. - СПб., 1858. - Т. 1.

124. Гоголь 1984 Гоголь Н.В. Собр. соч. в 8-ми томах. - М.: Правда, 1984.

125. Голан 1988 Голан А. Миф и символ. - М.: Руслит, Иерусалим: Тарбут, 1994.-375 с.

126. Голицын 1988 Голицын В. Лицо времени: (о последнем романе Ю. Трифонова) //Грани. - 1988. -№150. - С. 294-301.

128. Голубков 1990 Голубков С.А. Жанрово-стилевая специфика повести Андрея Платонова "Город Градов" //Поэтика советской литературы двадцатых годов. - Куйбышев, 1990. - С. 112-121.

129. Горинова 1996 Горинова С. Ю. Петербургская тема в творчестве Бориса Пильняка //Петербургский текст. - СПб., 1996. - С. 114-124.

130. Город и искусство 1996 Город и искусство: Судьбы социокультурного диалога. - М.: Наука, 1996. - 285 с.

131. Город как социокультурное явление исторического процесса 1995 Город как социокультурное явление исторического процесса. - М.: Наука, 1995.

132. Городская культура 1986 Городская культура. Средневековье и начало нового времени. - Л.: Наука, 1986. - 276 с.

133. Горький 1979 Горький М. Собр. соч. в 16-ти томах. - М.: Правда, 1979.

134. Грачёва 1993 Грачёва A.M. К вопросу о неомифологизме в литературе начала XX века: (Петербургские апокрифы С. Ауслендера) //Время Дягилева: Универсалии серебряного века. Третьи Дягилевские чтения. - Пермь, 1993. -Вып. 1.-С. 159-167.

135. Григорьев 1988 Григорьев А. Воспоминания. - М.: Наука, 1988. - 437 с.

136. Григорьева 1996 Григорьева Л.П. Константы петербургского текста в прозе 20-х годов //Петербургский текст. - СПб., 1996. - С. 97-106.

137. Громов 1974 Громов М.П. Повествование Чехова как художественная система //Современные проблемы литературоведения и языкознания. - М., 1974.

138. Гроссман 1939 Гроссман Л.П. Город и люди "Преступления и наказания" //Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание". -М., 1939.

139. Губарев 1957 Губарев И.М. Тема Петербурга в повестях Н. В. Гоголя 1830-х годов //Учёные записки Ленинградского государственного педагогического института им. А. И. Герцена, т. 150, вып. 2. - Л., 1957. - С. 19-27.

140. Гумилёв 1989 Гумилёв Л.Н. Этногенез и биосфера земли. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1989.-495 с.

141. Гуревич 1984 Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. - М.: Наука, 1984.-350 с.

142. Гусев 1974 Гусев В. Чехов и стилевые поиски современной советской прозы //В творческой лаборатории Чехова. - М., 1974.

143. Гусев 1984 Гусев В. Память и стиль. Современная советская литература и классические традиции. - М.: Сов. писатель, 1984. - С. 324-332.

144. Давыдов 1982 Давыдов Ю. Этика любви и метафизика своеволия. - М.: Молодая гвардия, 1982. - 401 с.

145. Dalton-Brown 1995 Dalton-Brown S. Signposting the way to the city of night: Recent Russian dystopian fiction //Modern language review, january, 1995. - p. 103-119.

146. Дарк 1991 Дарк О. Женские антиномии //Дружба народов. - №4. - 1991. - С. 257-269.

147. Даръялова 1996 - Дарьялова JI.H. Жанровая многогранность и система ценностных противопоставлений в романе А. Платонова "Счастливая Москва" //Художественное мышление в литературе XVIII XXX веков. -Калининград, 1996. - С. 27-36.

148. Дашевский 1986 Дашевский В. На исходе тысячелетья: Об эстетике и городской прозе //Лит. учёба. - М., 1986. - №6. - С. 157-164.

149. Дедков 1985 Дедков И. Вертикали Юрия Трифонова //Новый мир. - 1985. - №8. - С. 220-235.

150. Gillespie 1992 Gillespie David. Iurii Trifonov. - Cambridge, 1992.

151. Дилакторская 1983 Дилакторская О.Г. Фантастическое в петербургских повестях Н. В. Гоголя. - Л., 1983.

152. Дилакторская 1995 Дилакторская О.Г. Художественный мир петербургских повестей Н. В. Гоголя //Гоголь Н. В. Петербургские повести. -СПб.: Наука, 1995. - С. 205-257.

153. Дилакторская 1999 Дилакторская О.Г. Петербургская повесть Достоевского. - СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. - 348 с.

154. Добренко 1985 Добренко Е., Фащенко В. Время, место, герой. //Дружба народов. - 1985. - №8. - С. 255-257.

155. Добренко 1987 Добренко Е. Сюжет как "внутреннее движение" в поздней прозе Ю. Трифонова //Вопросы русской литературы. - 1987. - Вып. 1 (49). -С. 44-50.

156. Довлатов 1995 Довлатов С. Собр. соч. в 3-х томах. - СПб.: Лимбус -Пресс, 1995.

157. Долгополое 1985 -Долгополов Л. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX начала XX века. - Л.: Советский писатель, 1985. - 352 с.

158. Долгополов 1988 -Долгополов Л. Андрей Белый и его роман "Петербург". -Л, 1988.-413 с.

159. Достоевский 1988-1996 Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 15-ти томах. - JL, СПб.: Наука.- 1988- 1996.

160. Доценко 1994 Доценко С.М. Петербургский миф А.М.Ремизова: Заметки к теме //De visu. - M., 1994. - №3/4. - С. 60-66.

161. Драгомирецкая 1991 Драгомирецкая Н.В. Автор и герой в русской литературе XIX - XX вв. - М.: Наука, 1991.-379 с.

162. Дронов 1975 Дронов В. Книга Брюсова "Urbi et Orbi" //Брюсовский сборник. - Ставрополь, 1975. - С. 63-132.

163. Дронов 1983 Дронов В. Творческие искания Брюсова "конца века" /1В. Брюсов. Проблемы мастерства. - Ставрополь, 1983. - С. 3-34.

164. Друбек-Майер 1994 -Друбек-Майер Н. Россия -"пустота в кишках мира" (Образ Москвы города в романе А. Платонова "Счастливая Москва") //Новое литературное обозрение. -№9. 1994.

165. Дружников 1999 Дружников Ю. Русские мифы. - СПб., 1999. - 349 с.

166. Дубова 1995 Дубова М.А. К философским истокам проблемы "Запад -Восток" в романе Андрея Белого "Петербург" //Jenus poëtarum. - Коломна, 1995.-С. 28-36.

167. Johnston 1984 Johnston, John H. The Poet and the City: A Study in Urban Perspectives. Athens: U of Georgia Pr, 1984.

168. Евтушенко 1980 Евтушенко E. Что написал бы В. Распутин о горожанах? Круглый стол "Положительный герой сегодня и завтра" //Литературная газета. - 1980. - 20 февраля. - С. 4.

169. Engel Braunschmidt 1995 - Engel-Braunschmidt. A. Die Suggestion der Berliner bei Vladimir Nabokov (Берлин в жизни и творчестве В. Набокова) //Russishe Emigration in Deutschland 1818 bis 1941. - В., 1995. - s. 367-378.

170. Еремеев 1991 Еремеев Л.А. Французский литературный модернизм. Традиция и современность. - Киев, 1991. - 117 с.

171. Ерёмина, Пискунов 1982 - Ерёмина С., Пискунов В. Время и место в прозе Юрия Трифонова //Вопр. литературы. 1982. - №5. - С. 34-65.

172. Ермакова 1990 Ермакова М. Я. Традиции Достоевского в русской прозе. -М.: Просвещение, 1990. - 126 с.

173. Ермолаев 1983 Ермолаев Г. Прошлое и настоящее в "Старике" Юрия Трифонова //Russian Language Journal. - 1983. - vol. 37. -№128. - p. 131-145.

174. Ерофеев 1988 Ерофеев В. Памятник прошедшему времени //Октябрь. -1988,-№6.-С. 203-204.

175. Ерофеев 1990 Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов. - М., 1990. -447 с.

177. Ефимова 1998 Ефимова М. А. Религиозно-философская концепция Василия Аксёнова в американской литературной критике //Литературоведение на пороге XXI века. - М., 1998. - С. 472-476.

178. Желобцова 1996 Желобцова С.Ф. Проза Людмилы Петрушевской. -Якутск: Изд-во Якут. гос. ун-т им. М. К. Аммосова. - Якутск, 1996. - 24 с.

179. Закс 1990 Закс В. А. Образ города в "круге земном" Снорри Стурлусона //Скандинавский сборник. - Таллин, 1990. - С. 76-86.

180. Залыгин 1991 -Залыгин С. Трифонов, Шукшин и мы //Новый мир. 1991. -№11.-С. 221-230.

181. Заманская 1996 Заманская В.В. Русская и западноевропейская литература первой трети XX века: Урбанистическая тема и экзистенциальное сознание //Пробл. истории, филологии, культуры. - М.- Магнитогорск, 1996. - Вып. 3, ч. 2.-С. 285-293.

182. Заморий 1973 Заморий Т. Чеховские традиции в современном советском рассказе //Чеховские чтения в Ялте. - М., 1973. - С. 124-136.

183. Замятин 1989 Замятин Е. Мы. Романы, повести, рассказы, сказки. - М.: Современник, 1989. - 560 с.

184. Затонский 1996 Затонский Д. Постмодернизм в историческом интереьере //Вопросы литературы. - 1996. -№3.

185. Захаров 1985 Захаров В.Н. Система жанров Достоевского. Типология и поэтика. - Д.: Изд-во ЛГУ, 1985. - 209 с.

186. Sengle 1963 Sengle F. Wunschbild Land und Schreckbild Stadt. - Studium gen., Berlin, Jottingen, 1963, jg. 16, s. 619-631.

187. Золотоносов 1989 Золотоносов M. "Родись второрожденьем тайным." Михаил Булгаков: позиция писателя и движение времени //Вопросы литературы. - 1989. - №4.

188. Зорина 1996- Зорина Т.С. Рим Н.С.Гумилёва //Гумилёвские чтения. СПб., 1996.-С. 157-169.

189. Иванов 1948 Иванов В. Философия и жизнь //Октябрь. - 1948. - №6. - С. 185-193.

190. Иванов 1986 Иванов В.В. К семиотическому изучению культурной истории большого города //Семиотика пространства и пространство семиотики. Труды по знаковым системам. - Вып. 19. - Тарту, 1986.

191. Иванова 1983 Иванова Н. Поступок и слово, или образ писателя в прозе Ю. Трифонова //Литературная учёба. - 1983. - №2. - С. 149-157.

192. Иванова 1984 Иванова Н. Проза Ю. Трифонова. - М., 1984. - 294 с.

193. Иванова 1986 - Иванова Н. Жизнь после смерти //Лит. обозрение. 1986. -№8. -С. 91-95.

194. Иванова 1987 Иванова Н. Отцы и дети эпохи //Вопр. литературы - 1987. -№11. -С. 50-83.

195. Иванова 1988 а Иванова Н. Судьба и роль (О прозе А. Битова) //Дружба народов. - 1988. - №3. - С. 244-255.

196. Иванова 1988 б Иванова Н. Точка зрения. - М.: Сов. писатель, 1988. - С. 109-137.

197. Иванова 1989 Иванова Н. Намеренные несчастливцы? //Дружба народов. -1989,-№7.-С. 239-253.

198. Иванова 1991 Иванова Н. "Неопалимый голубок". "Пошлость" как эстетический феномен //Знамя. - №8. - 1991. - С. 105-118.

199. Иванова 1995 Иванова Н. Квартирный вопрос //Знамя. - 1995. - №10. - С. 200-211.

200. Ивинский 1996 Ивинский Д.П. "Медный всадник" Пушкина и "Отрывок" 3 части "Дзядов" Мицкевича //Рос. литературовед, журн. - М., 1996. - №8. -С. 32-36.

201. Измайлов 1978 Измайлов Н.В. Литературный фон поэмы "Медный всадник" //Пушкин A.C. Медный всадник. - Л.: Наука, 1978. - С. 124-146.

202. Изучение истории культуры как системы 1993 - Изучение истории культуры как системы //Сб. научн. трудов. Новосибирск, 1993.

203. Иконников 1985 Иконников A.B. Искусство, среда, время. Эстетическая организация городской среды. - М.: Сов. художник. - 1985. - 334 с.

204. Ильин 1996 Ильин И.П. Поструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. -М.: Интрада, 1996.

205. Ильин 1998 - Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. М.: Интрада, 1998. - 256 с.

206. Ипатов 1985 Ипатов А.Н. Православие и русская культура. - М., 1985. -127 с.

207. Исаченко 1996 Исаченко В.Г. Есенин и Петроград //Музеи России. - СПб., 1996.-Вып. 2.-С. 12-15.

208. История, традиция, контекст в литературе 1992. - История, традиция, контекст в литературе. Владимир, 1992. - 119 с.

209. Историческая поступь культуры 1994 Историческая поступь культуры: земледельческая, урбанистическая, ноосферная. - Брянск, 1994. - 192 с.

210. История русской литературы. XX век 1995 История русской литературы. XX век: Серебряный век /Под ред. Ж. Нива, И. Серман, В. Страды, Б. Эткинда. - М.: Прогресс - Литера, 1995.

211. Исупов 1994 Исупов К. Г. Душа Москвы и гений Петербурга //Петербург как феномен культуры. - СПб., 1994. - С. 40-67.

212. Каганов 1995 Каганов Г. 3. Санкт - Петербург: образы пространства. - М.: Индрик, 1995. - 223 с.

213. Казари 1997 Казари Р. Гора/горка - дно в московском контексте русской литературы (второй половины XIX - начала XX века) //Рус. яз. за рубежом. -1997.-№3/4.-С. 94-98.

214. Какинума Нобуаки 1996 Какинума Нобуаки. В. Набоков и русский символизм //XX век: Проза. Поэзия. Критика. А. Белый. И. Бунин. В. Набоков. Е. Замятин. .и Б. Гребенщиков. - М., 1996. - С. 5-23.

215. Калюгина 1998 Калюгина A.A. К проблеме постмодерна в современной культуре //Культура и текст: Литературоведение. - СПб., 1998. - Ч. 2. - С. 122-126.

216. Камеяма 1995 Камеяма Икуо. Водный лабиринт, город смешанной крови: Хлебников и Астрахань (Астрахань в творчестве Хлебникова) //Юность. - М., 1995.-№1.-С. 41-43.

217. Камянов 1984 Камянов В. Доверие к сложности. - М.: Сов. писатель, 1984.-384 с.

218. Камянов 1989 Камянов В. Время против безвременья: Чехов и современность. -М.: Сов. писатель, 1989. - 378 с.

219. Канчуков 1989 Канчуков Е. Двойная игра //Литературная Россия. - №3. -1989.-С. 14.

220. Кардин 1987 Кар дин В. Времена не выбирают: Из записок о Юрии Трифонове //Новый мир. - 1987. - №7. - С. 236-257.

221. Корякин 1987 Карякин Ю. Стоит ли наступать на грабли? //Знамя. - 1987. - №9. - С. 200-224.

222. Карякин 1989 Карякин Ю. Достоевский и канун XX! века. - М.: Сов. писатель, 1989. - 646 с.

223. Kahn 1987 Kahn, Bonnie Menes. Cosmopolitan Culture: The Gilt - Edged Dream of a Tolerant City. New York: Atheneum, 1987.

224. Кацис 1996 Кацис Л.Ф. ".0 том, что никто не придёт назад". 2: Предреволюционный Петербург и литературная Москва в "Белой гвардии" М. А. Булгакова //Лит. обозрение. - М., 1996. - №5/6. - С. 165-182.

225. Кашина 1986 Кашина H.B. Человек в творчестве Ф. М. Достоевского. -М.: Худож. лит-ра, 1986. - 316 с.

226. Кибальник 1987 Кибальник С. Поэт и его город //Пушкин А. С. . "Полнощных стран краса и диво.": А.С.Пушкин о Петербурге. - JL, 1987. -С. 5-19.

227. Кибальник 1993 Кибальник С. Петроград 1917-го в неизвестном стихотворном сборнике Константина Вагинова //Новый журнал. - СПб., 1993. - №2. - С. 69-77.

228. Кирсанова 1993 Кирсанова Л.И. Семейный роман "невротика" (Опыт психоаналитического прочтения романа Ф. Достоевского "Преступление и наказание") //Метафизика Петербурга. - СПб., 1993. - С. 250-264.

229. Киселёва 1978 Киселёва Н.М. Город и природа в поэзии В. В. Маяковского. - М.: А. К. Д., 1978. - 18 с.

230. Clark 1995 Clark К. Peterburg, crucible of cultural revolution. - CambridgeLondon, 1995.

231. Климова 1995 Климова Г.П. Образ города в романе И. А. Бунина "Жизнь Арсеньева" //И. А. Бунин и русская литература конца XX века. - М., 1995. -С. 117-124.

232. Кнабе 1993 Кнабе Г.С. Понятие энтелехии и история культуры //Вопросы философии. - 1993. - №5.

233. Кнабе 1996 Кнабе Г.С. Гротескный эпилог классической драмы. (Античность в Ленинграде 20-х годов). - М., 1996. - 40 с.

234. Knopflmacher 1973 Knopfimacher U.C. The novel between city and country. -In: The Victorian city. - London; Boston, 1973. - vol. 2. - p. 517-536.

235. Коваленко 2000 Коваленко А.Г. Время частное и время бытийное в русской литературе //Филологические науки. - 2000. - №6. - С. 3 - 12.

236. Ковский 1971 Ковский В. Жизнь и стиль (Образ молодого человека и художественные стилевые искания прозы 60-х годов) //Жанрово-стилевые искания современной советской прозы. -М.: Наука, 1971. - С. 266-308.

237. Ковский 1983 Ковский В. Литературный процесс 60 - 70-х годов. - М.: Наука, 1983.-336 с.

238. Кожинов 1963 Кожинов В. Происхождение романа. Теоретико-исторический очерк. - М.: Советский писатель, 1963. - 439 с.

239. Козицкий 1995 Козицкий И. Из культурной биографии города на Неве //Нева. - СПб., 1995. - №9. - С. 237-240.

240. Козицкий 1997 Козицкий И. Набоков и Добужинский: связи формальные и не только //Нева. - СПб., 1997. - №11. - С. 214-220.

241. Козырьков 1995 Козырьков В.П. Природа, человек и частная жизнь в философии дома В. Розанова //Человек и общество в русской философии. -Кемерово, 1995. - Вып. 5. - С. 104-110.

242. Кокс 1995 Кокс X. Мирской град. Секуляризация и урбанизация в теологическом аспекте. - М.: "Восточная литература" РАН, 1995. - 263 с.

243. Колобаева 1990 - Колобаева Л.А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX XX веков. - М.: Изд-во МГУ, 1990. - 333 с.

244. Колядич 1998 Колядич Т.М. Воспоминания писателей: проблемы поэтики жанра. - М.: Мегатрон, 1998. - 276 с.

245. Корниенко 1997 Корниенко М. Москва во времени //Октябрь. - М., 1997. -№9.-С. 147-157.

246. Короленко 1955-1956 Короленко В.Г. Собр. соч. в 10-ти томах. - М., 1955 - 1956.

247. Кравченко 1986 Кравченко 1.Э. Погляд у майбутне. Лгг.-крит. париси. -Ки1в: Рад. письменник, 1986. - 302 с.

248. Крапин 1988 Кралин Н. Город славы //Гранитный город: Лит.-худож. сб. -Л, 1988.-С. 5-10.

249. Крамов 1986 Крамов И. В зеркале рассказа. - М.: Сов. писатель, 1986. -272 с.

250. Краснов 1977 Краснов Г. Поэма "Медный всадник" и её традиции в современной поэзии //Болдинские чтения. - Горький, 1977.

251. Кржижановский 1991 Кржижановский С. Сказки для вундеркиндов. - М.: Советский писатель, 1991. - 704 с.

252. Кривонос 1994 Кривонос В.Ш. М.А.Булгаков и Н.В.Гоголь. Мотив заколдованного места в "Мастере и Маргарите" //Изв. А. Н. Сер. лит. и яз. -М., 1994.-Т. 53. -№1. - С. 42-48.

253. Кривонос 1996 а Кривонос В.Ш. Фольклорно-мифологические мотивы в "Петербургских повестях" Н. В. Гоголя //Изв. АН Сер. лит. и яз. - М., 1996. -Т. 55. -№1. -С. 44-54.

254. Кривонос 1996 б Кривонос В.Ш. Бунин и петербургская традиция в русской литературе //Филол. зап. - Воронеж., 1996. - Вып. 7. - С. 63-73.

255. Кривошеее 1996 Кривошеев М.В. Борьба городов в повестях о рязанском епископе Василии, Марфе, Марии //Религия и церковь в культурно -историческом развитии Русского Севера. - Киров, 1996. - Т. 1. - С. 202-207.

256. Кроль 1990 Кроль Ю.Л. Об одном необычном трамвайном маршруте //Русская литература. - 1990. - №1.

257. Кузичева 1989 Кузичева А. Человек в мундире //Книжное обозрение. -1989,-№6.-С. 4.

258. Кузнецова 1987 Кузнецова Н.И. Комиссары в пыльных шлемах //Континет. - 1987. - №53. - С. 391-396.

259. Кураев 1990 Кураев М. Ночной дозор. Повести. - М.: Современник, 1990. -320 с.

260. Кураев 1996 Кураев М. Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург //Новый мир. - 1996. -№10. - С. 160-203.

261. Куралех 1993 Куралех А. Быт и бытие в прозе Людмилы Петрушевской //Лит. обозрение. - М., 1993. - №5. - С. 63-67.

262. Nouvelle Critigue 1975 La Nouvelle Critigue. - 1975. - №81, №84.

263. Jlanno 1998 Лаппо Г. Литература и город: (Геоурбанистические заметки) //География искусства. - М., 1998. - Вып. 2. - С. 95-119.

264. Латынина 1984 Латынина А. Вопросы человеческой судьбы //Вопросы философии. - 1984. - №2. - С. 103-106.

265. Латынина 1987 а Латынина А. Знаки времени. - М.: Сов. писатель, 1987. -354 с.

266. Латынина 1987 б Латынина А. Договорить до конца //Знамя. - 1987. -№12.-С. 211-220.

267. Латынина 1991 Латынина А. За литературным шлагбаумом. - М.: Советский писатель. - 1991. - 335 с.

268. Левин 1988 Левин Л. Восемь страниц от руки //Вопр. литературы. - 1988. -№3.- С. 183-198.

269. Левкиевская 1997 - Левкиевская Е.Е. Москва в зеркале современных православных легенд //Живая старина. М., 1997. - №3. - С. 15-17.

270. Лемхин 1986 Лемхин М. Желябов, Нечаев, Карлос и другие. //Континент. - 1986. - №49. - С. 359-369.

271. Леонтьев 1992 Леонтьев К. Записки отшельника. - М.: Русская книга, 1992.-538 с.1.han 1986 Lehan, Richard. "Urban Signs and Urban Literary: Literary Form and Historical Process. "New Literary History 18: 99-113, Autumn 1986.

272. Лилли 1997 - Лилли И.К. Ростовщики "Петербургского текста" //Изв. АН. Сер. лит. и яз.-М., 1997.-Т. 56.-№1.-С. 36-41.

273. Линков 1982 Линков В. Художественный мир прозы А. П. Чехова. - М.: Изд-во МГУ, 1982.- 128 с.

274. Линч 1982 Линч К. Образ города. - М.: Стройиздат, 1982. - 328 с.

275. Липовецкий 1985 Липовецкий М. Против течения. Авторская позиция в прозе В. Маканина //Урал. - 1985. - №12. - С. 148-158.

276. Липовецкий 1987 Липовецкий М. Имитаторы, отшельники, сторожа. Современная повесть: герой и жанр //Литературное обозрение. - №4. - 1987. -С. 15-22.

277. Липовецкий 1989 Липовецкий М. Свободы черная работа //Вопросы литературы. - №9. - 1989. - С. 3-45.

278. Липовецкий 1997 Липовецкий М. Русский постмодернизм (Очерки исторической поэтики). - Ектеринбург, 1997.

279. Литературное наследие 1934 Литературное наследие. - T. 27-28. - M., 1934.

280. Литературоведение на пороге XXI века 1998 - Литературоведение на пороге XXI века: Материалы Междунар. науч. конф. (МГУ, май 1997). М.:V

281. Рандеву AM, 1998. - 501 с.

282. Ло Гатто 1992 Ло Гатто Э. Закат мифа об "Окне в Европу" //Слова и отзвуки. - СПб.; Париж, 1992. - №1. - С. 22-32.

283. Логачёва 1998 Логачева Т.Е. Тексты русской рок - поэзии и петербургский миф: аспекты традиции в рамках нового поэтического жанра //Вопросы онтологической поэтики. - Иваново, 1998. - С. 196-203.

284. Лотман 1981 Лотман Ю.М. Блок и народная культура города //Блоковский сборник. - Тарту, 1981. - Вып. 4.

285. Лотман, Успенский 1982 Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Отзвуки концепции "Москва - третий Рим в идеологии Петра Первого": К проблеме средневековой традиции в культуре барокко //Художественный язык средневековья. - М.: Наука. - 1982. - С. 236-250.

286. Лотман 1984 -Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города //Семиотика города и городской культуры. Тарту., 1984.

287. Лотман 1993 -Лотман Ю. М. Город и время //Метафизика Петербурга. -СПб., 1993.-С. 84-95.

288. Лотмановский сборник 1997 Лотмановский сборник 2. - М.: Изд-во РГПУ, 1997.-864 с.

289. Любимова 1995 Любимова М.Ю. О петербургских повестях Бориса Пильняка //Борис Пильняк: опыт сегодняшнего прочтения. - М., 1995. - С. 55-62.

290. Магд-Соэп К. Де 1997 Магд-Соэп К. Де. Юрий Трифонов и драма русской интеллигенции. - Екатеринбург: Изд-во Уральского ун - та, 1997. - 240 с.

291. Maierhof er 1971 Maierhofer F. Die unbewaltige Stadt: Zum Problem der Urbanisation in der Literatur. - Stimmen der Zeit, Freiburg, 1971, Bd. 187, s. 309325

292. Маканин 1979 Маканин В. Ключарёв и Алимушкин: Роман и рассказы. -М.: Молодая гвардия, 1979. - 286 с.

293. Маканин 1980 Маканин В. В большом городе. - М.: Молодая гвардия, 1980.-367 с.

294. Маканин 1990 - Маканин В. Отдушина. Повести. Роман. М.: Известия, 1990.-560 с.

295. Маканин 1991 а Маканин В. Там была пара. Лаз. Рассказ. Повесть //Новый мир. - 1991. - №5. - С. 83-134.

296. Маканин 1991 б ~ Маканин В. Сюр в Пролетарском районе. Рассказы //Новый мир. 1991. - №9. - С. 111 -129

297. Макаровская 1978 Макаровская Г.В. "Медный всадник". Итоги и проблемы изучения. - Саратов: Изд-во Саратовского унив., 1978. - 95 с.

298. Макогоненко 1982 Макогоненко Г.П. Творчество А. С. Пушкина в 1830-е годы.-Л., 1982.-462 с.

299. Макогоненко 1987 Макогоненко Т.П. Тема Петербурга у Пушкина и Гоголя //Избр. работы. - Л., 1987. - С. 541-588.

300. Максимов 1986 Максимов Д. Русские поэты начала века. - Л., 1986. -404 с.

301. Малец 1997 - Малец Л.В. 1ронично-штелектуальна повють юнця двадцатых роюв двадцятого столггтя: абсурд урбашзму? //Язык и культура(Мова i культура). Киев, 1997. - Т. 4. - С. 101-102.

302. Мальцев 1980 Мальцев Ю. Промежуточная литература и критерии подлинности //Континент. - 1980. - №25. - С. 285-321.

303. Мандельштам 1991 Мандельштам О.Э. Собр. соч. в 4-х т. - М.: Терра, 1991.

304. Манин 1992 Манин Ю.И. Архетип пустого города //Мировое древо. Международный журнал по теории и истории мировой культуры. - М., 1992. -С. 28-34.

305. Манн 1987 Манн Ю. Диалектика художественного образа. - М., 1987. -317 с.

306. Манъковская 2000 Маньковская Н. Эстетика постмодернизма. - СПб.: Алетейя, 2000. - 347 с.

307. Markisj 1981 Markisj S. К вопросу о цензуре и неподцензурности: городские повести Ю. Трифонова и роман Ф. Канделя "Коридор" //Одна или две русских литературы? - Lausanne, 1981. - р. 145-155.

308. Маркович 1989 Маркович В.М. Петербургские повести Н.В.Гоголя. - Л.: Худож. лит-ра. Ленингр. отд-ние, 1989. - 208 с.

309. Марченкова 1995 Марченкова Л.А. Языковые средства создания образности в ранних стихотворениях В.В.Маяковского (городские мотивы) //Семиотика лексических и грамматических единиц. - М., 1995. - С. 19-26.

310. Матяги 1990 Матяги С. Человек в городе. Социологические очерки. -Киев: Политиздат Украины, 1990. - 220 с.

312. Мельникова, Безродный, Паперный 1985 Мельникова А.Л., Безродный М., Паперный В. Медный всадник в контексте скульптурной символики романа А. Белого "Петербург" //Блоковский сборник. - Тарту, 1985.

313. Мережковский 1995 Мережковский Д.С. Л.Толстой и Достоевский. Вечные спутники. - М.: Республика, 1995. - 621 с.

315. Миловидов 1997 Миловидов В.А. Проза Л. Петрушевской и проблема натурализма в современной русской прозе //Литературный текст: проблемы и методы исследования. - Тверь, 1997. - С. 55-62.

316. Минц 1971 Минц З.Г. Блок и Достоевский //Достоевский и его время. - Л., 1971.-С. 217-247.

317. Минц 1972 Минц З.Г. Блок и Гоголь //Блоковский сборник. - Тарту, 1972. -С. 217-247.

318. Мир прозы Юрия Трифонова 1999 Мир прозы Юрия Трифонова. 1 Международная конференция //Знамя. - 1999. - №6/8.

319. Мирза-Авакян 1985 Мирза-Авакян М. Идеи и образы поэмы А.С.Пушкина "Медный всадник" в творчестве поэтов - символистов //Поэтика русской советской прозы. - Уфа, 1985.

320. Миронов Г., Миронов Я. 1990 Миронов Г., Миронов Л. В двух городах и во всей России. //Две столицы: Произведения русских писателей второй половины XIX в. о жизни Петербурга и Москвы. - М., 1990. - С. 3-18.

321. Миронова 1985 Миронова М.Г. Урбанистические тенденции в романе А. Белого "Петербург" //Литературные произведения XVIII - XX веков в историческом и культурном контексте. - М., 1985. - С. 106-115.

322. Миронова 1995 Миронова Н. Столица и провинция в "Медном всаднике" А. С. Пушкина и "Обыкновенной истории" И. А. Гончарова //Гончаровские чтения. - Ульяновск, 1995. - С. 34-41.

323. Михайлина 1987 Михайлина Е.И. Капиталистический город в "чикагских" романах Роберта Херрика //Писатель и общество. - М., 1987. - С. 9-20.

324. Михайлов 1986 Михайлов А.Д. Старофранцузская городская повесть фаблио и вопросы специфики средневековой пародии и сатиры. - М., 1986. -348 с.

325. Михайлов 1987 Михайлов А. Право на исповедь. Молодой герой в современной прозе. - М.: Молодая гвардия. - 1987. - 205 с.

326. Михайлов 1988 а Михайлов A.B. Маяковский. - М.: Молодая гвардия, 1988.-557 с.

327. Михайлов 1988 б Михайлов А.Д. Венеция и французский рыцарский роман //Искусство Венеции и Венеция в искусстве. - М., 1988. - С. 155-166.

328. Михайлов 1982 Михайлов Л. Проблема стиля и этапы развития литературы нового времени //Теория литературных стилей. Современные аспекты изучения. - М.: Наука, 1982. - С. 343-377.

329. Михайлов 1988 Михайлов О. Поэма о старой Москве (Иван Шмелев и его "Лето Господне") //Шмелев И. Лето Господне: Праздники. Радости, Скорби. -М., 1988.-С. 3-16.

330. Мокулъский 1956 Мокульский С. История западноевропейского театра. -М.: Госуд. изд-во "Искусство", 1956. - 751 с.

331. Москва в русской и мировой литературе 2000 Москва в русской и ^ мировой литературе: Сборник статей. - М.: Наследие, 2000. - 303 с.

332. Москва и "московский текст" русской культуры 1998 - Москва и "московский текст" русской культуры. М., 1998. - 226 с.

333. Москвина 1992 Москвина И.К. Город-символ: образ Петербурга в творчестве Д. С. Мережковского //Город и культура. - СПб., 1992. - С. 147152.

334. Муравьев 1988 Муравьёв Вл. Да вечно здравствует Москва! //Город чудный, город древний.: Москва в русской поэзии XVIII - начала XX веков. -М., 1988.-С. 5-37.

335. Муравьев 1989 а Муравьёв Вл. "Ударил серебряный колокол" //Белый А. Старый Арбат: Повести. - М., 1989. - С. 5-33.

336. Муравьев 1989 б Муравьев Вл. Творец московской гофманиады //Чаянов A.B. Венецианское зеркало: Повести. - М., 1989. - С. 5-23.

337. Мусатов 1992 Мусатов В.В. Пушкинские традиции в русской поэзии первой половины XX века: от Анненского до Пастернака. - В 2-х томах. - М., 1992.-Т. 2.-220 с.

338. Мягков 1993 Мягков Б.С. Булгаковская Москва. - М.: Московский рабочий, 1993.-223 с.

339. На изломах социальной структуры 1987 На изломах социальной структуры. - М.: Мысль, 1987. - 315 с.

340. Набоков 1990 Набоков В. Собрание сочинений в 4-х т. - М.: Правда, 1990.

341. Набоков 1997 Набоков В. Собрание сочинений американского периода в 5-ти томах. - СПб.: Симпозиум, 1997.

342. Нагибин 1994 Нагибин Ю. Двуликий Янус //Диалог. - М., 1994. - №1. - С. 1-5.

343. Нагибин 1996 Нагибин Ю. Дневник. - М.: Книжный сад, 1996. - 698 с.

344. Назиров 1975 Назиров Р.Г. Петербургская легенда и литературная традиция //Традиции и новаторство. - Уфа, 1975. - Вып. 3.

345. Назиров 1994 Назиров Р.Г. Достоевский - Чехов: преемственность и * пародия //Филологические науки. - №2. - 1994.

346. Небольсин 1980 Небольсин С. К вопросу о классических традициях //Контекст - 1979. - М., 1980. - С. 178-209

347. Неверов 1987 Неверов А. Жажда цельности //Литературное обозрение. -№4.- 1987.-С. 23-25.

348. Неклюдова, Осповат 1997 Неклюдова М.С., Осповат А.Л. Окно в Европу: Источниковедческий этюд к "Медному всаднику" //Лотмановский сборник. -М., 1997.-2.-С. 255-272.

349. Некрасов 1983 Некрасов А. Брюсов - урбанист в поэме "Конь - блед" //В. Брюсов. Проблемы мастерства. - Ставрополь, 1983. - С. 63-74.

350. Немзер 1986 Немзер А. "Через центр или по Садовому?" //Литературное обозрение. - М., 1986. - №10. - С. 92-97.

351. Немзер 1998 Немзер А. Московская статья //Волга. - Саратов, 1998. - №1. -С. 157-166.

352. Немировский 1995 Немировский А.И. Поговорим о Риме //Мандельштам и античность. Сб. статей. - М., 1995. - С. 129-142.

353. Немировский 1990 - Немировский И. В. Библейская тема в "Медном всаднике" //Русская литература. №3. - 1990. - С. 3-18.

354. Нерлер 1991 Нерлер П. Поэт и город //Мандельштам О. Э. "И ты, Москва, сестра моя, легка.": Стихи, проза, воспоминания, материалы к биографии; венок Мандельштаму. - М., 1991. - С. 3-20.

355. Новиков 1981 Новиков В. Уча - учимся //Литературное обозрение. - 1981. - №7.

356. Ноосфера и художественное творчество 1991 Ноосфера и художественное творчество. - М.: Наука, 1991. - 279 с.

357. Нурпеисова 1986 Нурпеисова Ш. Суд жизни и самосуд обывателя //Простор. - Алма-Ата, 1986. - №7. - С. 162-165.

358. Обухова 1997 Обухова О.Я. Москва Анны Ахматовой //Лотмановский сборник. - М., 1997. - С. 695-702.

359. Овчаренко 1988 Овчаренко А. О психологизме и творчестве Юрия

360. Трифонова //Русская литература. 1988. - №2. - С. 32-57.

361. Одинокое 1981 Одиноков В.Г. Типология образов в художественной системе Ф.М. Достоевского. - Новосибирск: Наука, 1981. - 145 с.

362. Одним дыханьем с Ленинградом. 1989 Одним дыханьем с Ленинградом.: Ленинград в жизни и творчестве сов. писателей/Бунатян Г.Г., Ганин Д.Н., Гурджи Г.К. и др.; Сост. Бунатян Г. Г. - Л.: Лениздат, 1989. - 397 с.

363. Оклянский 1987 Оклянский Ю. М. Юрий Трифонов: Портрет-воспоминание. - М.: Советская Россия, 1987. - 240 с.

364. Оклянский 1990 Оклянский Ю.М. Счастливые неудачники. Биографические повести и рассказы о писателях. - М.: Советский писатель, 1990.-474 с.

365. Орлов 1980 Орлов В. Поэт и город. Александр Блок и Петербург. - Л.: Лениздат, 1980.-270 с.

366. Орлова 1987 Орлова Э.А. Современная городская культура и человек. -М.: Наука, 1987.-191 с.

367. Ослина 1985 Ослина Е. В. Эволюция лиро-эпического образа Москвы в творчестве М.Ю.Лермонтова //Проблемы развития лирической поэзии XVIII - XIX веков и её взаимодействия с прозой. - М., 1985. - С. 102-110.

368. Осповат, Тименчик 1987 - Осповат А. Л., Тименчик Р. Д. Печальну повесть сохранить. М.: Книга, 1987. - 350 с.

369. Осъминкина 1997 Осьминкина Е. "Как часто в горестной разлуке." //Дет. лит. (Det. lit.) - М., 1997. - №4. - С. 14-22.

370. Отрадин 1988 Отрадин М.В. Петербург в русской поэзии XVIII - начала XX века //Петербург в русской поэзии. - Л.: ЛГУ, 1988. - С. 5-32.

371. Отрадин 1990 Отрадин М.В. Роман В. В. Крестовского "Петербургские трущобы" //Крестовский В. В. Петербургские трущобы (Книга о сытых и голодных): Роман в 2-х кн. - Л., 1990. - С. 3-24.

372. Охотина 1993 Охотина Г.А. Фёдор Сологуб и Чехов //Анализ художественного произведения. - Киров, 1993. - С. 58-82.

373. Очеретин 1993 Очеретин Ю.В. Литература Арраса XII - XIII веков. К проблеме формирования и развития городской литературы во Франции в средние века. - Д. Д. Н. - Майкоп, 1993.

374. Pike 1981 Pike В. Image of the city in modern literature. - Princenton., 1981.

375. Паламарчук 1987 Паламарчук П.Г. Батюшковская Москва //Памятники Отечества. - М., 1987.-№1.-С. 33-39.

376. Панкин 1982 Панкин Б. Доброта, недоброта. //Дружба народов. - 1982. -№9. - С. 249-254.

377. Parthe 1992 Parthe Kathleen F. Russian Village Prose: The Radiant Past. -Princeton University Press, 1992. XVI1. - 194 p.

378. Пастернак 1989-1992 Пастернак Б. Собр. соч. в 5-ти томах. - М.: Худож. лит-ра, 1989-1992.

379. Перелъмутер 1989 Перельмутер В. Трактат о том, как невыгодно быть талантливым //Кржижановский С.Д. Воспоминания о будущем: Избранное из неизвестного. - М., 1989. - С. 3-30.

380. Перетц 1904 Перетц В.Н. Несколько данных к объснению сказаний о провалившихся городах //Изборник Киевский (в честь Т. Д. Флоринского). -Киев, 1904.

381. Песонен 1995 Песонен П. Интертекстуальный смех в современной русской прозе //Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia. - Tartu, 1995. - С. 310-326.

382. Петербургский текст 1996 Петербургский текст: Из истории рус. лит. 20 - 30-х гг. XX в.: Межвуз. сб. - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1996. - 193 с.

383. Петровский 1990 а Петровский М. Хочу додому я, хочу в Кшв.": Михайль Семенко - урбанист //Впшзна. - Кшв, 1990. - №3. - С. 153-160.

384. Петровский 1990 б - Петровский М.С. Городу и миру: Киевские очерки. -Киев: Рад. Пысьменнык, 1990. 334 с.

385. Петровский 1991 Петровский М. Мифологическое городоведение Михаила Булгакова //Театр. - 1991. - №5. - С. 14-32.

386. Петрушевская 1990 Петрушевская JI. Песни восточных славян //Новый мир.- 1990.-№8.-С. 7-19.

387. Петрушевская 1993 Петрушевская JI. По дороге бога Эроса. - М.: Олимп ППП, 1993.-336 с.

388. Петрушевская 1996 Петрушевская JI. Собр. соч. в 5-ти томах. - М.: ТКОАСТ, Харьков: "ФОЛИО", 1996.

389. Пирогов 1998 Пирогов Л.В. К проблеме анализа и интерпретации постмодернистского текста //Текст как объект многоаспектного исследования. - СПб., 1998. - Вып. 3, 4, 2. - С. 122-135.

390. Писаревская 1993 Писаревская Г.Г. Своеобразие жанра рассказов Л. Петрушевской последних лет //Проблема жанра и стиля. - М.: Изд-во МПУ,1993.-С. 20-31.

391. Пискунова, Пискунов 1988 Пискунова С., Пискунов В. Все прочее -литература. Обсуждаем прозу В. Маканина //Вопросы литературы. - 1988. -№2.-С. 38-78.

392. Плеханова 1980 Плеханова И. Особенности сюжетосложения в творчестве В. Шукшина, Ю. Трифонова, В. Распутина //Русская литература. - 1980. -№4.-С. 71-88.

393. Poli 1972 Poli В. Le roman american, 1865 - 1917: Mythes de la frontière et de la ville.-P., 1972.- 169 p. Померанц 1990 - Померанц Г. Открытость бездне. Встречи с Достоевским.- М.: Сов. писатель, 1990. 382 с.

394. Померанцев 1979 Померанцев И. "Старик" и другие //Синтаксис. - 1979. -№5.-С. 143-151. Попов 1985 - Попов В.Т. Две поездки в Москву. - Л., 1985. Попов 1998 - Попов Е. Подлинная история зелёных музыкантов //Знамя. -1998.-№6.-С. 10-109.

395. Пруст 1992-1993 Пруст М. В поисках утраченного времени в 7-ми томах.- М. : Изд-во "Круг", 1992 1993.

396. Пурин 1994 Пурин А. Большая Морская //Нева. - СПб., 1994. - №5/6. - С. 372-383.

397. Путилов 1994 Путилов Б.Н. Петербург - Ленинград в устной традиции столетий //Синдаловский H.A. Петербургский фольклор. - СПб., 1994. - С. 515.

398. Пушкин 1981 Пушкин A.C. Собр. соч. в 10-ти томах. - М.: Правда, 1981.

399. Пшыбыльский 1995 Пшыбыльский Р. Рим Осипа Мандельштама //Мандельштам и античность. Сб. статей. - М., 1995. - С. 33-65.

400. Пъецух 1987 Пьецух В. Два рассказа ("Билет", "Новый Завод") //Новый мир. - 1987. - №6. - С. 128-140.

401. Пъецух 1989 Пьецух В. Предсказание будущего. - М.: Молодая гвардия, 1989.-320 с.

402. Пъецух 1990 Пьецух В. Я и прочие. - М.: Худож. лит-ра, 1990. - 335 с.

403. Рабинович 1986 Рабинович М.Г. Средневековый русский город в былинах //Сов. этнография. - М., 1986.-№1.-С. 116-124.

404. Рабинович 1987 Рабинович М.Г. "Домик в Коломне" - картина из жизни старого русского города (Поэма А. С. Пушкина как исторический источник) //Сов. этнография. - М, 1987.-№1.-С. 123-132.

405. Рабинович 1988 Рабинович М.Г. Очерки материальной культуры русского феодального города. - М.: Наука, 1988. - 309 с.

406. Раков 1997 Раков Ю.А. Петербург - город литературных героев: Учеб. пособие по курсу "Краеведение". - СПб.: Химия, 1997. - 135 с.

407. Распутин 1978 Распутин В. Повести. - М.: Молодая гвардия, 1978. - 656с.

408. Распутин 1985 Распутин В. Век живи - век люби. Повести. Рассказы. -М.: Известия, 1985. - 576 с.

409. Рейнгольд 1998 Рейнгольд С. Русская литература и постмодернизм: Неслучайные итоги новаций 90-х годов //Знамя. - 1998. - №9. - С. 209-220.

410. Reference Juide to Russian literature 1998 Reference Juide to Russian literature. Ed. by Neil Cornwell: Zitzroy dearborn publishies. London - Chicago, 1998.-972p.

411. Ржевская 1970 Ржевская H. Концепция художественного времени в современном романе //Филологические науки. - 1970. - №4. - С. 28-40.

412. Роднянская 1986 Роднянская И.Н. Незнакомые знакомцы //Новый мир. -1986.-№8.-С. 230-247.

413. Роднянская 1989 Роднянская И.Н. Художник в поисках истины. - М.: Современник, 1989. - 382 с.

414. Роднянская 1995 Роднянская И.Н. Литературное семилетие. - М., 1995. -320 с.

415. Роднянская 1997 Роднянская И.Н. Сюжеты тревоги. Маканин под знаком "новой жестокости" //Новый мир. - 1997. - №4. - С. 200-213.

416. Рубинчик 1996 Рубинчик O.E. "Медный всадник" в творчестве Анны Ахматовой //Гумилёвские чтения. - СПб., 1996. - С. 59-72.

417. Румянцева 1990 Румянцева B.C. Образ Рима в русской публицистике XVII в. (К постановке вопроса) //Церковь, общество и государство в феодальной России. - М., 1990. - С. 275-283.

418. Русое 1990 Русов А. Город Гоголя //Нева - 1990. - №12. - С. 172-187.

419. Русская новелла 1993 Русская новелла. Проблемы теории и истории. -СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1993. - 278 с.

420. Русский город 1976, 1979 1984, 1986, 1990 - Русский город. - М.: МГУ.

421. Вып. 1-9. 1976. - 296с.; 1979. - 295 е.; 1980. - 267 е.; 1981. - 240 е.; 1982. -224 е.; 1983. - 227 е.; 1984. - 213с.; 1986. - 253 е.; 1990. - 270 с.

422. Russian Post modernism 1999 Russian Post modernism. New perspectives on post Soviet culture. - Bergbabn Books, New York, Oxford, 1999.

423. Русский постмодернизм 1999 - Русский постмодернизм. Ставрополь, 1999.

425. Ranfield Ranfïeld Donald A. Winter in Moscow (Osip Mandelstam"s poems of 1933 - 1934) //Stand, - vol. 14. -№1. -p. 18-23.

426. Саакянц 1989 Саакянц А. Три Москвы Марины Цветаевой //Цветаева М. Поклонись Москве.: Поэзия; Проза; Дневники. - М., 1989. - С. 3-14.

427. Сартр 1994 Сартр Ж.-П. Тошнота: Избр. произведения. - М.: Республика, 1994.-496 с.

428. Саруханян 1972 Саруханян Е.П. Достоевский в Петербурге. - Л.: Лениздат, 1972.-278 с.

429. Сахарова 1988 Сахарова Е.М. "Я навсегда Москвич" //Чехов А. П. Среди милых москвичей. - М., 1988. - С. 3-16.

430. Седуро 1974 Седуро В. О Петербурге Мандельштама //Новый журнал. -1974.-№117.-С. 84-91.

431. Семиотика города и городской культуры 1984 - Семиотика города и городской культуры. Труды по знаковым системам, 18. Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 664. - Тарту, 1984.

432. Сенфельд 1981 Сенфельд И. Юрий Трифонов - писатель частичной правды //Грани. -1981.-№121.-С. 112-118.

433. Сергеев 1985 Сергеев Е. Предвестье: К дискуссии о современной "деревенской" прозе и публицистике //Вопросы литературы. - 1985. - №10. -* С. 96-128.

434. Сергеев 1986 Сергеев Е. По окружной дороге. Морально -психологические проблемы современной "городской" прозы //Знамя. - 1986. -№8.-С. 211-221.

435. Серго 1995 Серго Ю.Н. Жанровое своеобразие рассказа JI. Петрушевской "Свой круг" //Кормановские чтения. - Ижевск, 1995. - Вып. 2. - С. 262-268.

436. Серман 1961 - Серман И.З. Проблема крестьянского романа в русской критике середины XIX века //Проблемы реализма русской литературы 19 века.-М.-Л., 1961.-С. 160-183.

437. Серкова 1993 Серкова В. Неописуемый Петербург //Метафизика Петербурга. - СПб, 1993. - С. 250-265.

438. Сидорина 1987 Сидорина Н. "Святая родина моя". Москва в жизни и творчестве А. С. Пушкина //День поэзии 1987. - М, 1987. - С. 47-52.

439. Сидорова 1953 Сидорова A.M. Очерки по истории ранней городской культуры во Франции. - М, 1953.

440. Симачёва 1989 - Симачёва И.Ю. Урбанистическая традиция A.C. Пушкина в сборнике А. Белого "Пепел" //Поэзия A.C. Пушкина и её традиция в русской литературе XIX начала XX века. - М, 1989. - С. 122-129.

441. Синдаловский 1996 Синдаловский Н. Кузневский мост, или из Петербурга в Москву на крыльях фольклора //Нева. - СПб, 1996. - №9. - С. 189-195.

442. Скарлыгина 1996 Скарлыгина Е. Судьбы петербургского мифа //Новое литературное обозрение. - М, 1996. - №20. - С. 367-372.

443. Скороспелова 1985 Скороспелова Е.Б. Русская советская проза 20 - 30-х годов.-М, 1985.-263 с.

444. Слюсарева 1989 Слюсарева Н. Необходимость добра //Подъём. - 1981. -№12.-С. 140-143.

445. Смелянский 1989 Смелянский А. Михаил Булгаков в Художественном театре. - М.: Искусство, 1989. - 431 с.

446. Смирнов 1946 Смирнов A.A. Городская литература с конца XII века до Столетней войны //История французской литературы. - М, 1946. - Т. 1. - С.133.167.

447. Смирнов 1947 Смирнов A.A. Городская и народная сатира и дидактика //История западноевропейской литературы. Раннее Средневековье и Возрожденье. - М, 1947. - С. 189-229.

448. Смирнов 1999 Смирнов А. Античный Петербург в поле культурных кодов: Опыт реконструкции одной творческой задачи //Вопросы литературы. - 1999. - №2. - С. 44-62.

449. Советский город 1988 Советский город. Социальная структура. - М., 1988.-286 с.

450. Соловьев 1901-1907- Соловьёв B.C. Собр. сочинений. СПб., 1901 - 1907.

451. Спивак 1993 Спивак Д.Л. Финский субстрат в метафизике Петербурга //Метафизика Петербурга. - СПб., 1993. - С. 38-47.

452. Спивак 1997 - Спивак Д.Л. "Будучи московским мистиком и патриотом. . " (Некоторые особенности видения Москвы в творчестве А. Белого) //Лотмановский сборник. М., 1997. - С. 639-656.

453. Спиркин 1978 Спиркин А.Г. Человек, культура, традиция //Традиции в истории культуры - М., 1978. - С. 5-14.

454. Спроге 1996 Спроге Л. "Город Эн" Л. Добычина и "обмурашенный город" в творчестве Ф. Сологуба 1926г.: урбанистический аспект //Писатель Леонид Добычин. - СПб., 1996. - С. 208-212.

455. Stange 1973 Stange G. R. The frightened poets. - In: The Victorian city. -London; Boston, 1973. - vol. 2. - p. 475-494.

456. Старикова 1977 Старикова E. Социологический аспект современной деревенской прозы //Литература и социология. - М., 1977. - С. 262-285.

457. Старкина 1995 Старкина C.B. Роль города в пьесе Хлебникова "Чертик" (Петербургская шутка на рождение "Аполлона") //Филол. зап. - Воронеж, 1995.-Вып. 5.-С. 235-247.

458. Стародубцева 1996 Стародубцева Л.В. Поэтика воображаемого города в реальном мире духовных поисков (как цели в историческом действии человека) //Город и искусство. - М., 1996. - С. 46-80.

459. Stahlberger 1964 Stahlberger L. The Symbolic System of Majkovskii. - The Hague 1964, p. 44-63.

460. Старцева 1984 Старцева A.M. Поэтика современной прозы. - Ташкент: Фан, 1984.

461. Степанов 1991 Степанов А. Петербург А. Ахматовой //Нева. - 1991. - №2. -С. 180-184.

462. Степанян 1986 Степанян К. Победитель после победы //Новый мир.1986.-№6.-С. 241-245.

463. Страда 1995 Страда В. Москва - Петербург - Москва //Лотмановский сборник.-М., 1995. - Т. 1.- С. 503-515. Струве 1992 - Струве Н. Православие и культура. - М., 1992. - 335 с. Струве 1999 - Струве П. Избранные сочинения. - М.: РОССПЭН, 1999. -470 с.

464. Сумерки богов 1990 Сумерки богов: Сборник. - М.: Политиздат, 1990. -396 с.

465. Сумцов 1896 Сумцов Н.Ф. О провалившихся городах //Сборник харьковского историко-филологического общества. - Харьков, 1896. - Т. 8

466. Сухих 1985 Сухих И. Пути им проложенные.(Образ мира у Чехова) //Звезда, - 1985.-№1.

467. Сухих 1987 а Сухих И. Земли неведомые - земли открытые: Образ современного города в литературе //Литературное обозрение. - 1987. - №3. -С. 90-94.

468. Сухих 1987 б Сухих И.Н. Проблемы поэтики А.П.Чехова. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1987.- 180 с.

469. Сюжет и мотив.1998 Сюжет и мотив в контексте традиции. Новосибирск-. 1998. - С. 208-222.

470. Тан 1987 Тан А. Москва в романе М. Булгакова //Декоративное искусство СССР. - М., 1987. - №2. - С. 22-29.

471. Тарасевич 1993 Тарасевич И. Андрей Белый в Москве и Петербурге //Континент. - Берлин, 1993. - №76. - С. 322-326.

472. Тевекелян 1982 Тевекелян Д. День забот: Размышления о городской прозе 60 - 70-х годов. - М.: Сов. писатель, 1982. - 303 с. Тейяр де Шарден 1987 - Тейяр де Шарден. Феномен человека. - М.: Наука,1987.-239 с.

473. Тендряков 1987 Тендряков В. Собр. соч. в 5-ти томах. - М.: Худож. лит-ра, 1987.

474. Терц 1992 Терц А. Собр. соч. в 2-х томах. - М.: СП "Старт", 1992. Тименчик 1983 - Тименчик Р.Д. "Медный всадник" в литературном сознании начала XX века //Проблемы пушкиноведения. - Рига, 1983.

475. Тименчик 1987 Тименчик Р.Д. К символике трамвая в русской поэзии //Ученые записки Тартуского государственного университета. - 1987. - Вып. 754.-С. 135-143.

476. Тимина 1989 Тимина С.И. Последний роман Андрея Белого //Белый А. Москва: Роман. - М., 1989. - С. 3-16.

477. Томашевский 1961 Томашевский Б.В. Пушкин: Материалы к монографии. -М.-Л., 1961. -Кн. 2.

478. Топорков 1985 - Топорков А. Из мифологии русского символизма. Городское освещение //Блоковский сборник. - Тарту, 1985. - С. 101-112.

479. Топорков 1994 - Топорков А. О мифологии Петербурга //Всемир. слово -Letter intern. - СПб., 1994. - №7. - С. 9-10.

480. Топоров 1981 Топоров В. Н. Текст города - девы и города - блудницы в мифологическом аспекте //Структура текста. - М., 1981. - С. 52-58.

481. Топоров 1990 Топоров В.Н. Италия в Петербурге //Италия и славянский мир. Сборник тезисов. - М., 1990. - С. 49-81.

482. Топоров 1991 Топоров В.Н. Аптекарский остров как городское урочище (общий взгляд) //Ноосфера и художественное творчество. - М.: Наука, 1991. -С. 200-244.

483. Топоров 1995 Топоров В.H. Петербург и Петербургский текст русской литературы //Топоров В. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. - М., 1995. - С. 259-368.

484. Трисмегистов 1847 Трисмегистов А. Москва и Петербург. Заметки зеваки //Московский городской листок. - 1847. - №88.

485. Трифонов 1952 Трифонов Ю. Студенты. - Курск: Курское областное книжное изд-во, 1952.

486. Трифонов 1952 Трифонов Ю.В. Как слово наше отзовётся. - М., 1985. -384 с.

487. Трифонов 1985 Трифонов Ю.В. Собр. соч.: В 4-х томах. - М., 1985 - 1987.

488. Трифонов 1988 Трифонов Ю.В. Время и место. Повесть. Романы. - М.: Известия, 1988. - 576 с.

489. Трифонов 1989 Трифонов Ю.В. Записки соседа //Дружба народов. - 1989. -№10.-С. 3-49.

490. Троицкий 1988 Троицкий Н. Кто же был прототипом трифоновского героя? //Вопросы литературы. - 1988. - №8. - С. 239-240.

491. Туниманов 1992 Туниманов С. Бунин и Достоевский (по поводу рассказа И. А. Бунина "Петлистые уши") //Русская литература. - 1992. - №3. - С. 5574.

492. Уваров 1996 Уваров М.С. Город. Метапоэзия жизни и смерти в ландшафтах петербургской культуры //Дружба народов. - 1996. - №6. - С. 122-136.

493. Уварова 1989 Уварова И.П. Венецианский миф в культуре Петербурга //Анциферовские чтения. Материалы и тезисы конференции (20-22 декабря 1989 г.). - СПб, 1989. - С. 135-139.

494. Williams 1973 Williams R. The country and the city. - L, 1973. - 335 p.

495. Watkins 1991 Watkins F. C. In time and space: Some origins of American fiction. - Athens, 1977. - 250 p.

496. Woll 1991 Woll Iosephine. Invented trush. - Durhan; London, 1991.

497. Ф. M. Достоевский и православие 1997 Достоевский и православие. - М.: Изд-во "Отчий дом", 1997. - 302 с.

498. Fanger 1965 Fanger Donald. Dostoevsky and Romantic Realism. A Stady of Dostoevsky in Relation to Balzac, Dickens and Gogol. - Cambridge, Mass., 1965. -p. 106-115.

499. Фиалкова 1988 Фиалкова Jl. Москва в произведениях М. Булгакова и А. Белого //М. А. Булгаков - драматург и художественная культура его времени. -М., 1988.-С. 358-368.

500. Форш 1988 Форш О. Сумасшедший корабль: Роман, рассказы. - Л.: Худож. лит-ра, 1988. - 422 с.

501. Франк -Каменецкий 1934 Франк-Каменецкий И.Г. Женщина - город в библейской космогонии //Сборник, посвященный С.Ф.Ольденбургу. - Л., 1934.-С. 535-547.

502. Франк 1992 Франк С. Духовные основы общества. - М.: Республика, 1992. -510с.

503. Фрейдин 1997 Фрейдин Ю.Л. Заметки о хронотопе московских текстов Мандельштама //Лотмановский сборник. - М., 1997. - С. 703-728.

504. Фридман 1989 Фридман Дж. Ветру нет указа //Литературное обозрение. -1989.-№12.-С. 14-16.

505. Хармс 1988 Хармс Д. Полет в небеса: Стихи. Проза. Драмы. Письма. - Л.: Сов. писатель, 1988. - 558 с.

506. Хирш 1998 Хирш М. фон. Основоположник постмодернистского направления в русской литературе: Обзор американской критики творчества Битова //Литературоведение на пороге XXI века. - М., 1998. - С. 467-472.

507. Хренков 1989 Хренков Д. Анна Ахматова в Петербурге - Петрограде -Ленинграде. - Л.: Лениздат, 1989. - 223 с.

508. Щелкова 1991 Целкова Л.Н. Поэтика сюжета в романе Андрея Белого "Петербург" //Филол. науки. - М., 1991. - №2. - С. 11-20.

509. Человек и культура 1990 Человек и культура. - М.: Наука, 1990. - 238 с.

510. Человек город - культура 1984 - Человек - город - культура //Книжное обозрение. - 1984. - №9. - С."91-99.

511. Черданцев 1992 Черданцев В.В. Ассоциативный фон в повести Ю. Трифонова "Предварительные итоги" //Рус. лит. XX века: направления и течения. - Екатеринбург, 1992.-Вып. 1.-С. 159-165.

512. Черников 1988 Черников И.Н. Тема Петербурга у Л.Н.Толстого, А.П.Чехова, Андрея Белого //Становление творческого метода Л. Н. Толстого. -Тула, 1988.-С. 100-106.

513. Черносвитов 1993 Черносвитов Е. Деревня и город как символы жизни и смерти в прозе Василия Шукшина //Дальний Восток. - Хабаровск, 1993. -№6.-С. 173-191.

514. Чернышова 1994 Чернышова С.И. Макрокосм и микрокосм в метафоре поэтов-урбанистов: (В.В.Маяковский и В. Шершеневич) //Вест. С.-Петерб. ун-та. История, языкознание, литературоведение. - СПб., 1994. - Вып. 2. - С. 90-93.

515. Чехов 1985 Чехов А. П. Собр. соч. в 12-ти томах. - М.: Правда, 1985.

516. Chances Ellen 1993 Chances Ellen. Andrei Bitov. - Cambridge etc, 1993.

517. Chatacin"ska Wiertelak 1996 - Chatacin"ska - Wiertelak H. Феномен Петербурга Андрея Белого. Роман и эссе, (фрагмент) //Literatura humanitas //Masarykova univ. Fak. filoz. - Brno, 1996. - C. 469-478.

518. Чупринин 1988 a Чупринин С. Москва и москвичи в творчестве Петра Дмитриевича Боборыкина //Боборыкин П.Д. Китай-город: Роман; Проездом: Повесть. - М., 1988. - С. 5-22.

519. Чупринин 1988 б Чупринин С. Сдвоенный портрет //Начало века: Москва начала XX столетия в произведениях рус. писателей. - М., 1988. - С. 5-19.

520. Шаргородский 1987 Шаргородский С. Собачье сердце, или чудовищная история //Журнал "22". - 1987. - №54. - С. 197-214.

521. Шарипова 1996 Шарипова Э.А. Урбанизм в русской литературе серебряного века //Вест. Башкир, гос. пед. ун-та. Сер. гуманит. наук. - Уфа, 1996.-№1.-С. 83-86.

522. Sharpe, Wallock 1987 Sharpe W., Wallock L. Visions of the City. - Baltimor, London, 1987.

523. Sharpe 1990 Sharpe W. Ch. Unreal cities: Urban figuration in Wordsworth, Baudelaire, Whitman, Eliot, and Williams. - Baltimore - L., 1990. - 228 p.

524. Шаховская 1991 Шаховская 3. В поисках Набокова. Отражения. - М., 1991.-319 с.

525. Шварцбанд 1997 Шварцбанд С. О Москве и Петербурге у Пушкина: (Семиотика и затекстовая реальность) //Лотмановский сборник. - М., 1997. -С. 591-598.

526. Шведова 1997 Шведова Н.В. Круглый стол "Москва в судьбе и творчестве славянских писателей" //Славяноведение. - М., 1997. - №6. - С. 110-112.

527. Широков 1995 Широков В.К. Миф о Петербурге в поэзии О. Мандельштама 1910-х годов //Jenus poetarum. - Коломна, 1995. - С. 37-44.

528. Шкловский 1983 Шкловский Е. Тема детства в творчестве Юрия Трифонова //Детская литература. - 1983. - №8. - С. 17-22.

529. Шкловский 1986- Шкловский Е. Феномен жизни //Лит. обозрение. 1986. -№4. - С. 66-69.

530. Шкловский 1987 Шкловский Е. Разрушение дома //Литературное обозрение. - 1987. - №7. - С. 46-48.

531. Шкловский 1989 Шкловский Е. Из немоты //Литературное обозрение. -1989.-№11.-С. 8-17.

532. Шкловский 1991 Шкловский Е. Ускользающая реальность. Взгляд на журнальную прозу -90 //Лит. обозрение. - 1991. - №2. - С. 10-18.

533. Шпенглер 1993 Шпенглер О. Закат Европы. - Новосибирск: Наука. Сиб. изд. фирма, 1993. - 584 с.

534. Шугаев 1986 Шугаев В. Город Нагибина: Портрет писателя //Лит. Россия. - 1986.- 16 мая.-№20.-С. 11.

535. Шукшин 1992 Шукшин В. Собр. соч. в 5-ти томах. - Екатеринбург: ИНН, "Уральский рабочий", 1992.

536. Щеглова 1990 Щеглова Евг. В своём кругу //Лит. обозрение. - 1990. - №3. -С. 19-26.

537. Элъяшевич 1954 Эльяшевич А. Будни или праздники? //Звезда. - 1954. -№10.-С. 175-184.

538. Элъяшевич 1984 а Эльяшевич А. Горизонтали и вертикали. - Л., 1984. -367 с.

539. Элъяшевич 1984 б Эльяшевич А. Город и горожане //Звезда. - 1984. -№12.-С. 170-185.

540. Юрьева 1996 Юрьева 3. Космизм города //Новый журнал (New revi). -Нью - Йорк, 1996. - Кн. 202. - С. 264-274.

541. Яблоков 1995 Яблоков Е. Счастье и несчастье Москвы: ("Московские" сюжеты у А. Платонова и Б. Пильняка) //"Страна философов" А. Платонова. -М., 1995. - Вып. 2. - С. 221-239.

542. Яблоков 1997 Яблоков Е. Мотивы прозы Михаила Булгакова. - М., 1997. -199 с,

543. Якобсон 1987 Якобсон P.O. Статуя в поэтической мифологии Пушкина //Якобсон P.O. Работы по поэтике. - М.: Прогресс, 1987. - С. 145-181.

544. Яковлев 1998 Яковлев Н.В. Мифопоэтическая система образов в романе В. Аксёнова "Ожог" //Филологические этюды. - Саратов, 1998. - Вып. 1. - С. 130-132.

545. Ямполъский 1990 Ямпольский Б. Московская улица. - М.: Изд-во "Книжная палата", 1990. - 320 с.

546. Ямполъский 1996 Ямпольский М. Демон и лабиринт. - М.: Новое литер, обозрение, 1996. - 336 с. Ясперс 1991 -Ясперс К. Смысл и назначение истории. - М., 1991.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

Городская тема в русской литературе имеет давние традиции и связана с именами Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова, М. Горького, М. Булгакова и многих других известных писателей. Городская проза — это литература, в которой город в качестве условного фона, специфического историко-литературного колорита, существующих условий жизни занимает важнейшее место и определяет сюжет, тематику и проблематику произведения. Трагический переход от родовых уз к законам античных городов-полисов, городская средневековая литература, петербургско-московская традиция в русской литературе, западноевропейский городской роман — вот лишь некоторые вехи, обозначившие этапы «городского текста» в мировой литературе. Исследователи не могли пройти мимо данного факта: сложилось целое научное направление, анализирующее особенности изображения города в творчестве мастеров слова.

Только в 1970-1980-е годы XX в. произведения на эту тему стали объединяться под рубрикой «городская проза». Стоит напомнить, что в современной литературе определения типа «деревенская», «городская», «военная» не являются научными терминами, носят условный характер.

Они используются в критике и позволяют установить самую общую классификацию литературного процесса. Филологический анализ, который ставит целью изучение особенностей стилей и жанров, своеобразия психологизма, типов повествования, отличительных признаков в использовании художественного времени и пространства и, конечно же, языка прозы, предусматривает иную, более точную терминологию.

Причины возникновения «городской прозы»

Что стало причиной возникновения городской прозы в ее новом качестве? В 1960-1970-е годы в России активизировались миграционные процессы: городское население стало быстро увеличиваться. Соответственно изменялись состав и интересы читательской аудитории. Следует помнить, что в те годы роль литературы в общественном сознании была важнее, чем теперь. Естественно, что привычки, манера поведения, образ мыслей и вообще психология городских аборигенов привлекали к себе повышенное внимание. С другой стороны, жизнь новых горожан-переселенцев, в частности так называемых «лимитчиков», предоставляла писателям новые возможности для художественного исследования областей человеческого бытия.

«Городская проза»: примеры, представители

Первооткрывателем городской прозы стал Ю. Трифонов. Его повести «Обмен» (1969), «Предварительные итоги» (1970), «Долгое прощание» (1971), «Другая жизнь» (1975) изображают каждодневную жизнь московской интеллигенции. У читателя складывается впечатление, что писатель сосредоточен исключительно на бытовой стороне жизни, но оно обманчиво. В его повестях действительно не происходит никаких крупных общественных событий, потрясений, душераздирающих трагедий. Однако нравственность человека проходит медные трубы именно здесь, на будничном семейном уровне. Оказывается, что выдержать такое испытание ничуть не легче, чем экстремальные ситуации. На пути к идеалу, о чем мечтают все герои Трифонова, возникают всевозможные мелочи жизни, загромождая дорогу и уводя путника в сторону. Они-то и устанавливают истинную ценность персонажей. Выразительны в этом плане названия повестей.

Психологический реализм Ю. Трифонова заставляет вспомнить рассказы и повести А. Чехова. Связь этих художников несомненна. Во всем своем богатстве, многогранности городская тема раскрывается в произведениях С. Довлатова, С. Каледина, М. Кураева, В. Маканина, Л. Петрушевской, Ю. Полякова, Вяч. Пьецуха и др.

Анализ творчества Трифонова

В повести «Обмен» инженер Дмитриев решил обменять жилплощадь, чтобы съехаться с больной матерью. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что мать он предал. Обмен произошел, прежде всего, в плане духовном — г ерой «обменял» порядочность на подлость. В «Предварительных итогах» исследуется распространенная психологическая ситуация, когда человек, неудовлетворенный прожитой жизнью, собирается подвести черту под прошлым и с завтрашнего дня начать все заново. Но у переводчика Геннадия Сергеевича предварительные итоги, как это часто бывает, становятся окончательными. Он сломлен, воля его парализована, бороться за себя, за свои идеалы он больше не может.

Не удается начать «другую жизнь» и Ольге Васильевне, героине одноименной повести, похоронившей мужа. В этих произведениях Трифонова особенно удачно использован прием несобственно-прямой речи, помогающий создать внутренний монолог персонажа, показать его духовные искания. Только через преодоление мелкой житейской суеты, «наивного» эгоизма во имя какой-то высокой цели может быть реализована мечта о другой жизни.

Тесно примыкает к этому циклу повестей и роман «Время и место» (1981) . Здесь двум главным действующим лицам — писателю Антипову и повествователю — удается прожить жизнь достойно, несмотря на то, что мрачное, трудное время способствовало скорее деградации личности.

Возникновение женской прозы: представители, примеры

Возникновение «городской прозы» предоставило наилучшие возможности для реализации творческих принципов «другой» прозы. В рамках городской темы обнаружил себя феномен женской прозы . Никогда еще не являлось читателю сразу столько талантливых писательниц. В 1990 г. вышел очередной сборник «Не помнящая зла», представивший творчество Т.Толстой, Л. Ванеевой, В. Нарбиковой, В.Токаревой, Н. Садур и др. Со временем к ним прибавляются все новые и новые имена, и женская проза выходит далеко за рамки городской темы. Издательство «Вагриус» с середины 1990-х годов осуществляет выпуск серии книг под общим названием «Женский почерк».

Городская проза, как и деревенская, принадлежит главным образом 1970- 1980-м годам.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Художественные поиски писате­лей 60-80-х годов, как правило, рассматривались исходя из особенностей тематики: деревенская проза, городская, литература о войне. Вне зависимости от сюжета критики отмечали внимание пи­сателей к нравственным проблемам. Но эти же проблемы в облег­ченном варианте присутствовали и в массовой литературе. Так что дело не в проблеме, а в подходе к ней, в специфике конфликтов и их разрешении, в типах героев и глубине раскрытия их характеров.

Литература 60-80-х годов крайне разнообразна по конфликтным ситуациям. Ю. Трифонов предпочитал проверять своих ге­роев в быту, испытывать повседневностью. Крити­ки торопились объявить писателей, в частности Ю. Трифонова, бор­цами с мещанством, бездуховностью. На самом же деле авторы не стремились ни приговоры выносить, ни противопоставлять меща­нам достойных советских людей. Читателю открывался сложный мир человеческой души (у Трифонова интеллигенты). Об­наруживалась значимость мелочей, невероятная трудность понять другого человека, встать на его точку зрения. Сквозь быт пробива­лись писатели к смыслу бытия.

Экстремальные ситуации, как уже говорилось,- не только вой­на, они могут случаться «посреди» быта, повседневности, взрывая их. Так, в произведениях В. Тендрякова часто использовалась ситуа­ция не просто смерти героя, а убийства - случайного, на охоте («Суд»), непредвиденного, в трудовой бригаде («Тройка, семерка, туз»), сознательного убийства отца сыном-подростком («Расплата»). Писатель ставил своих героев «на грань» или заставлял «переступить черту», чтобы не просто задуматься, и не только посягнувшему на чужую жизнь, но и свидетелям, молчаливым участникам. Такой страшной ценой доставалось осознание себя. В другом случае только ожидание убийства («Ночь после выпуска», «Шестьдесят свечей») заставляло героев переоценить многое и иначе взглянуть на себя.

Еще одно из направлений поисков себя героями Тендрякова свя­зано с религией. В 60-70-е годы это тоже воспринималось как экст­ремальная ситуация. Сначала религиозная тема в сюжете трактова­лась вполне в духе времени - одурачивание ребенка («Чудотворная»). Затем стал звучать тревожный мотив - речь шла о молодых людях, ищущих духовную опору («Затмение»). И уже совсем неожиданно воз­никло увлечение историей Христа у школьного учителя («Апостоль­ская командировка»), а потом и вузовского преподавателя, ученого («Покушение на миражи»).

Перед лицом испытаний повседневностью одни герои В. Тенд­рякова проявляли самоотверженность, другие оказывались слабыми, предавали людей, изменяли своим принципам, и первые, и вторые не раз шли на уступки совести, совершали роковые ошибки. Произ­ведения 60-80-х годов, те, что выдержали проверку временем,- это книги о нравственных потерях, об утрате веры в себя, и потерь в них куда больше, чем обретений. Религиозность считалась отклонением от нормы, поскольку нормой был ясный путь к светлому будущему, в котором не было места Богу.

Еще одна наболевшая проблема - дети и взрослые. Противопо­ложные варианты ее решения наблюдаем в двух повестях Ч. Айтма­това. В «Белом пароходе» смерть Мальчика подчеркивала жестокость взрослых - и грубого, бездушного Орозкула, и доброго деда Момуна, который предал своего любимца, убив мать-олениху. В повести «Пегий пес, бегущий краем моря» отношения детей и взрослых раз­виваются иначе: взрослые уходят из жизни, чтобы Мальчику доста­лась надежда на спасение

А. Вампилов отказался от крупномасштабных событий, ставил своих героев в анекдотические ситуации, но именно ему принадле­жит открытие свежего подхода к человеку, к исследованию его ду­ховного мира. Новое, как всегда, воспринималось трудно, и А. Вам­пилов не сразу был понят.

Талант драматурга А. Вампилова позволи­л им представить цепь жизненных спектаклей, в которых проигры­вались то серьезные, то лирические, то фарсовые ситуации.

Все они были подчинены задаче выявления способности челове­ка к самореализации. А. Вампилову удалось воплотить разлаженный ход жизни, всеобщую неудовлетворенность ею, от восприятия быто­вых коллизий поднять зрителя к осмыслению бытийных проблем.

С третьей волной эмиграции из СССР преимущественно выехали деятели искусства, творческая интеллигенция. В 1971 15 тысяч советских граждан покидают Советский союз, в 1972 - эта цифра возрастет до 35 тысяч. Писатели-эмигранты третьей волны, как правило, принадлежали к поколению "шестидесятников", с надеждой встретившему ХХ съезд КПСС, развенчание сталинского режима. "Десятилетием советского донкихотства" назовет это время повышенных ожиданий В. Аксенов. Немаловажную роль для поколения 60-х сыграл факт его формирования в военное и послевоенное время. Б. Пастернак так охарактеризовал этот период: "По отношению ко всей предшествующей жизни 30-х годов, даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств, война оказалась очистительной бурей, струей свежего воздуха, веянием избавления. Трагически тяжелый период войны был живым периодом:, вольным, радостным возвращением чувства общности со всеми". "Дети войны", выросшие в атмосфере духовного подъема, возложили надежды на хрущевскую "оттепель".

Однако вскоре стало очевидно, что коренных перемен в жизни советского общества "оттепель" не сулит. Вслед за романтическими мечтаниями последовала 20-летняя стагнация. Началом свертывания свободы в стране принято считать 1963, когда состоялось посещение Н. С.Хрущевым выставки художников-авангардистов в Манеже. Середина 60-х годов - период новых гонений на творческую интеллигенцию и, в первую очередь, на писателей. Произведения А. Солженицына запрещены к публикации. Возбуждено уголовное дело против Ю. Даниэля и А. Синявского, А. Синявский арестован. И. Бродский осужден за тунеядство и сослан в станицу Норенская. С. Соколов лишен возможности печататься. Поэт и журналистка Н. Горбаневская (за участие в демонстрации протеста против вторжения советских войск в Чехословакию) была помещена в психиатрическую лечебницу. Первым писателем, депортированным на запад, становится в 1966 В. Тарсис.

Гонения и запреты породили новый поток эмиграции, существенно отличающийся от двух предыдущих: в начале 70-х СССР начинает покидать интеллигенция, деятели культуры и науки, в том числе, писатели. Из них многие лишены советского гражданства (А. Солженицын, В. Аксенов, В. Максимов, В. Войнович и др.). С третьей волной эмиграции за границу выезжают: В. Аксенов, Ю. Алешковский, И. Бродский, Г. Владимов, В. Войнович, Ф. Горенштейн, И. Губерман, С. Довлатов, А. Галич, Л. Копелев, Н. Коржавин, Ю. Кублановский, Э. Лимонов, В. Максимов, Ю. Мамлеев, В. Некрасов, С. Соколов, А. Синявский, А. Солженицын, Д. Рубина и др. Большинство русских писателей эмигрирует в США, где формируется мощная русская диаспора (И. Бродский, Н. Коржавин, В. Аксенов, С. Довлатов, Ю. Алешковский и др.), во Францию (А. Синявский, М. Розанова, В. Некрасов, Э. Лимонов, В. Максимов, Н. Горбаневская), в Германию (В. Войнович, Ф. Горенштейн).

Писатели третьей волны оказались в эмиграции в совершенно новых условиях, они во многом были не приняты своими предшественниками, чужды "старой эмиграции". В отличие от эмигрантов первой и второй волн, они не ставили перед собой задачи "сохранения культуры" или запечатления лишений, пережитых на родине. Совершенно разный опыт, мировоззрение, даже разный язык (так А. Солженицын издает Словарь языкового расширения, включавший диалекты, лагерный жаргон) мешали возникновению связей между поколениями.

Русский язык за 50 лет советской власти претерпел значительные изменения, творчество представителей третьей волны складывалось не столько под воздействием русской классики, сколько под влиянием популярной в 60-е годы в СССР американской и латиноамериканской литературы, а также поэзии М. Цветаевой, Б. Пастернака, прозы А. Платонова. Одной из основных черт русской эмигрантской литературы третьей волны станет ее тяготение к авангарду, постмодернизму. Вместе с тем, третья волна была достаточно разнородна: в эмиграции оказались писатели реалистического направления (А. Солженицын, Г. Владимов), постмодернисты (С. Соколов, Ю. Мамлеев, Э. Лимонов), нобелевский лауреат И. Бродский, антиформалист Н. Коржавин. Русская литература третьей волны в эмиграции, по словам Наума Коржавина, это "клубок конфликтов": "Мы уехали для того, чтобы иметь возможность драться друг с другом".

Два крупнейших писателя реалистического направления, работавшие в эмиграции - А. Солженицын и Г. Владимов. А. Солженицын, вынужденно выехав за рубеж, создает в изгнании роман-эпопею "Красное колесо", в котором обращается к ключевым событиям русской истории ХХ века, самобытно трактуя их. Эмигрировавший незадолго до перестройки (в 1983), Г. Владимов публикует роман "Генерал и его армия", в котором также касается исторической темы: в центре романа события Великой Отечественной Войны, отменившие идейное и классовое противостояние внутри советского общества, замордованного репрессиями 30-х годов. Судьбе крестьянского рода посвящает свой роман "Семь дней" творенья В. Максимов. В. Некрасов, получивший Сталинскую премию за роман "В окопах Сталинграда", после выезда публикует "Записки зеваки", "Маленькую печальную повесть".

Особое место в литературе "третьей волны" занимает творчество В. Аксенова и С. Довлатова. Творчество Аксенова, лишенного советского гражданства в 1980, обращено к советской действительности 50-70-х годов, эволюции его поколения. Роман "Ожог" дает феерическую панораму послевоенной московской жизни, выводит на авансцену культовых героев 60-х - хирурга, писателя, саксофониста, скульптора и физика. В роли летописца поколения Аксенов выступает и в «Московской саге»

В творчестве Довлатова - редкое, не характерное для русской словесности соединение гротескового мироощущения с отказом от моральных инвектив, выводов. В русской литературе ХХ века рассказы и повести писателя продолжают традицию изображения "маленького человека". В своих новеллах Довлатов точно передает стиль жизни и мироощущение поколения 60-х, атмосферу богемных собраний на ленинградских и московских кухнях, абсурд советской действительности, мытарства русских эмигрантов в Америке. В написанной в эмиграции "Иностранке" Довлатов изображает эмигрантское существование в ироническом ключе. 108-я улица Квинса, изображенная в "Иностранке", - галерея непроизвольных шаржей на русских эмигрантов.

В. Войнович за рубежом пробует себя в жанре антиутопии - в романе "Москва 2042", в котором дана пародия на Солженицына и изображена агония советского общества.

А. Синявский публикует в эмиграции "Прогулки с Пушкиным", "В тени Гоголя" - прозу, в которой литературоведение совмещено с блестящим писательством, и пишет ироническую биографию "Спокойной ночи".

К постмодернистской традиции относят свое творчество С. Соколов, Ю. Мамлеев, Э. Лимонов. Романы С. Соколова "Школа для дураков", "Между собакой и волком", "Палисандрия" являются изощренными словесными структурами, шедеврами стиля, в них отразилась постмодернистская установка на игру с читателем, смещение временных планов. Первый роман С. Соколова "Школа для дураков" был высоко оценен В. Набоковым - кумиром начинающего прозаика. Маргинальность текста - в прозе Ю. Мамлеева, в настоящий момент вернувшего себе российское гражданство. Наиболее известные произведения Мамлеева - "Крылья ужаса", "Утопи мою голову", "Вечный дом", "Голос из ничто". Э. Лимонов имитирует соцреализм в повести "У нас была прекрасная эпоха", отрицает истэблишмент в книгах "Это я - Эдичка", "Дневник неудачника", "Подросток Савенко", "Молодой негодяй".

Среди поэтов, оказавшихся в изгнании - Н. Коржавин, Ю. Кублановский, А. Цветков, А. Галич, И. Бродский. Видное место в истории русской поэзии принадлежит И. Бродскому, получившему в 1987 Нобелевскую премию за "развитие и модернизацию классических форм". В эмиграции Бродский публикует стихотворные сборники и поэмы: "Остановка в пустыне", "Часть речи", "Конец прекрасной эпохи", "Римские элегии", "Новые стансы к Августе", "Осенний крик ястреба".

Оказавшиеся в изоляции от "старой эмиграции" представители третьей волны открыли свои издательства, создали альманахи и журналы. Один из известнейших журналов третьей волны "Континент" - был создан В. Максимовым и выходил в Париже. В Париже также издавался журнал "Синтаксис" (М. Розанова, А. Синявский). Наиболее известные американские издания - газеты "Новый американец" и "Панорама", журнал "Калейдоскоп". В Израиле основан журнал "Время и мы", в Мюнхене - "Форум". В 1972 начинает работать издательство "Ардис", И. Ефимов основывает издательство "Эрмитаж". Вместе с этим, свои позиции сохраняют такие издания, как "Новое русское слово" (Нью-Йорк), "Новый журнал" (Нью-Йорк), "Русская мысль" (Париж), "Грани" (Франкфурт-на-Майне).

Еще в период застоя возникло в отечественной литературе то явление, для которого до сих пор не найден подходящий научный термин. В различных текстах (постмодернизм, постреализм) подчеркивались отличия литературы, идущей нетрадиционным путем. «Другая проза» - обозначил это направление С. Чупринин, отнеся к нему художественные поиски Л. Петрушевской, Виктора и Венедикта Ерофеевых, Т. Толстой и Е. Попова, В. Пьецуха и В. Пелевина. Эти авторы, как отмечает критик, почти не касаются производственных отношений, пишут, как правило, о неудачниках, проявляют повышенный интерес к людям, «ушибленным» то ли Богом, то ли социальным устройством, обращаются к «помойкам», не брезгуют «грязным бельем».
С. Чупринин сопоставлял произведения «другой прозы» с творчеством таких писателей, как В. Гроссман, Ю. Домбровский. Там, где последние показывали возможность нравственного противостояния даже в аду застенков ГУЛАГа, авторы «другой прозы» изображали жертв, людей с исковерканной душой, но уже не на лагерном материале, как В. Шаламов, а на современном, бытовом.
Критика отмечала повышенное внимание этих писателей к чисто художественным особенностям текста произведения. В их книгах мы сталкиваемся со «смещением времен», нарушением прямой мотивировки поступков, светские разговоры порой включают в себя циничные подробности, в авторской речи и диалогах героев встречаются табуированные слова.
Многие из произведений «другой прозы», даже если авторы и не стали эмигрантами, впервые публиковались на Западе. Примером может служить «Палисандрия» Саши Соколова - повесть о «кремлевском сироте»,- где в сниженной форме, «карнавальном» виде представлены читателю эпизоды отечественной истории.
Другой представитель этого направления, Виктор Ерофеев, объясняет использование пародии как форму протеста против не то что недостаточного, а абсолютно неверного нашего представления о человеке.
Как богохульство расценена была многими публикация в период перестройки уже широко известной на Западе книги Вен. Ерофеева «Москва-Петушки». Путешествие героя от Москвы до станции Петушки, да и сам герой Веничка воспринимались отнюдь не на бытовом уровне. В размышлениях, разговорах с попутчиками, в рецептах коктейлей и, наконец, в самой гибели героя прочитывалась пародия на советский строй, пронизанный ложью, которая пряталась за бессмысленными лозунгами и призывами.
Бурная публикация «другой прозы» вкупе с мощным напором задержанной классики, заодно с появлением в отечественных журналах произведений, присланных из-за рубежа, резко изменили картину литературы. К чисто художественным публикациям присоединились книги, созданные литературоведами,- исследования творческой судьбы писателей (ЧудаковаМ. Жизнеописание Михаила Булгакова.-- М., 1989), истории литературной борьбы (Белая Г. Дон-Кихоты 20-х годов.- М., 1989), сборники, отражающие современные дискуссии о литературном процессе и его противоречиях (Взгляд. Критика. Полемика. Публикации.- М., 1988; Неоконченные споры: Литературная полемика.- М., 1990) и др.

Публикация авторов и произведений, находившихся под цензурным запретом, получивших название «возвращённая литература»:
литература первой волны эмиграции: И. Бунин, В. Набоков, Н. Берберова, М. Алданов, И. Одоевцева.

Запрещённые произведения известных русских писателей:
«Собачье сердце», «Роковые яйца» М. Булгаков;
«Реквием» А. Ахматова;
«Чевенгур», «Котлован», «Ювенильное море», А. Платонов;
«Мы» Е. Замятин;
«Повесть непогашенной луны», «Красное дерево» Б. Пильняк;
«Доктор Живаго» Б. Пастернак;
«Жизнь и судьба», «Всё течёт» В. Гроссман.

Понятие «возвращенная литература» появилось на закате советской эпохи, и оно связано с не самыми лучшими сторонами нашей истории. Как известно, до революции большевики активно выступали за свободу слова и демократические права. Придя к власти и опасаясь контрреволюции, они жестоко подавляли всякое сопротивление, пресекали публичную демонстрацию недовольства и создали механизмы контроля за литературой, намного превосходящие своею жесткостью царскую цензуру. (В 1917 году был введен печально известный «Декрет о печати», в 1920-е годы существовало главное управление по делам литературы, позднее тотальный контроль осуществляло партийное руководство всех уровней). Вводя запрет на свободу слова, большевики утверждали, что эта мера временная. Однако в дальнейшем давление власти на печать не ослабевало. В этих условиях многие писатели, не принимавшие советскую власть или ее методы, писали почти без надежды быть услышанными современниками. Лишь со второй половины 1980-х годов (и отчасти в 1960-е годы) в связи с потеплением политического климата эти произведения стали возвращаться к читателю. Среди них встречаются подлинные шедевры, и вся возвращенная литература была для людей глашатаем горькой правды. Обратимся к основным темам возвращенной литературы. Прежде всего это тема революции и строительства нового мира. Становясь свидетелями жестокой революционной ломки, многие писатели сомневались в ее необходимости или сатирически изображали ее результаты. В связи с этим можно указать на роман Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» (1955), за который его исключили из союза писателей и вынудили отказаться от нобелевской премии. Если Пастернак позволил себе сомневаться в революции, то М. А. Булгаков ее безоговорочно отрицал в повести «Собачье сердце». Повесть Андрея Платонова «Котлован» (1930) сходна с «Собачьим сердцем» своим философско-аллегорическим характером. При этом она была опубликована практически одновременно с произведением Булгакова (июнь 1987).В «Котловане» изображена бригада рабочих, которые роют котлован для фундамента общепролетарского дома и заботятся о девочке-сироте. В этом заключен намек на революционное строительство. Прерывая работу, они отправляются в деревню, которую очищают от зажиточных крестьян (отправляют их на плоту в море). Так автор изображает начавшуюся коллективизацию. К финалу работа над общепролетарским домом не продвинулась дальше котлована, который тому же становится могилой для умершей девочки-сироты. В своей повести писатель указывает на неосуществимость социалистического рая, построенного на страданиях невинных жертв. Второй основной темой возвращенной литературы являются сталинские репрессии. Наиболее ярко она раскрыта в творчестве Варлама Шаламова («Колымские рассказы») и А. И. Солженицына. Оба писателя прошли через ужас сталинских лагерей. При этом Солженицына не спасли даже боевые ордена, полученные во время Великой Отечественной войны. За письма, в которых осуждались Ленин и Сталин, он был приговорен к восьми годам исправительно-трудовых лагерей. После смерти Сталина он был реабилитирован, и, работая учителем, создавал в полной тайне свои произведения. В 1960-е годы, во время хрущевской оттепели, лучшие из них были напечатаны. В рассказе «Матренин двор» (1959) (другое название рассказа – «Не стоит село без праведника»). Герой-рассказчик (Игнатьич), возвратившись из ссылки, мечтает найти покой в тихом уголке России. Он находит его, поселившись у крестьянки Матрены Васильевны. В лице этой героини изображена русская праведница. Потеряв мужа и детей, она видит смысл жизни в помощи другим, доказывая это не словом, а делом. Чтобы помочь односельчанам она отказывается от колхозной зарплаты, бескорыстно заботится о своей племяннице. Праведность героини особенно заметна на фоне окружающей бездуховности и черствости. Рассказ «Один день Ивана Денисовича» (1959) посвящен лагерной жизни. В лице главного героя (Ивана Денисовича Шухова), осужденного за два дня фашистского плена, показана трагическая судьба русского народа и его долготерпение. К 1971 году Солженицын заканчивает роман-исследование «Архипелаг Гулаг», в котором отражает свой лагерный опыт. Однако после свержения Хрущева начинаются систематические преследования, и с 1975 по 1994 год писатель находился в эмиграции. Советское руководство пыталось стереть память о нем и его произведениях. Однако теперь они вошли в золотой фонд русской литературы и публицист.

Путь признания в России В. Набокова, бесспорного классика мировой литературы, называемого еще в 30-е годы XX века самым крупным явлением эмигрантской прозы и вместе с тем практически неизвестного на родине, был неправдоподобно долог. После первого и во многом случайного упоминания в статье В. Волина («На посту», 1925) и издевательского отклика Демьяна Бедного на одно из стихотворений Сирина, на протяжении следующих шестидесяти лет - до волны «возвращенной» литературы и эпохи книжно-журнальной эйфории - имя Набокова было фактически вычеркнуто из истории официальной русской литературы.

Кроме нескольких самиздатских переводов, статей и упоминаний о Набокове в связи с «Евгением Онегиным», шахматами и ностальгической поэзией, шлюзы открылись только в 1986-ом году с публикацией «Защиты Лужина». «Лолита» появилась в 89-ом. Вершиной было собрание сочинений, изданное в 99-ом году, к столетию Набокова, под редакцией Александра Долинина, ведущего русского набоковеда.

Массовым явлением эмиграция по политическим, расовым (антисемитизм и др.) и религиозным мотивам, включая переселение целых народов, стала при тоталитарных и авторитарных режимах в XX в., когда масштабный характер принимает и литература изгнания (эмиграции).

Странами, давшими крупнейшую по масштабам литературу изгнания или эмиграции, причем нескольких поколений или «волн», стали в первой половине XX столетия послереволюционная тоталитарная Россия (СССР), нацистская Германия, франкистская Испания, страны Восточной Европы в период наступления нацизма и становления социалистических, просоветских режимов, страны Латинской Америки (Аргентина, Парагвай, Гватемала, Чили, Куба), Азии (Китай, Северная Корея, Вьетнам и др.), Африки периода политических диктатур, внутренних (гражданских) войн и массовых депортаций.

Отрыв от привычной литературной среды, проблема читательской публики и критической оценки, вообще литературного воспроизводства за пределами одного поколения, переживаются в изгнании особенно болезненно: программные слова, по воспоминаниям Р. Гуля сказанные Д. Мережковским: "Мы не в изгнании, мы - в послании" (приписываются также З. Гиппиус, Н. Берберовой и др.), оказываются оспоренными или даже отвергнутыми следующим поколением писателей-эмигрантов (например, В. Набоковым). В ряде случаев (особенно частых среди эмигрантов из Германии и Австрии) изгнание расценивалось как невозможность существовать и заканчивалось самоубийством. Литературная эмиграция нередко сопровождалась переходом писателей на другой язык (Кундера) или творчеством на двух языках; в ряде случаев, писатели пишут на специально созданном языке-посреднике - таковы, например, креольский язык на Гаити или социолект турецкого меньшинства в Германии "канак-шпрак" (см. творчество Ф. Заимоглу).

ПЕРВАЯ ВОЛНА ЭМИГРАЦИИ (1918–1940)

Положение русской литературы в изгнании. Понятие «русское зарубежье» возникло и оформилось после Октябрьской революции 1917, когда Россию массово начали покидать беженцы. После 1917 из России выехало около 2-х миллионов человек. В центрах рассеяния – Берлине, Париже, Харбине – была сформирована «Россия в миниатюре», сохранившая все черты русского общества. За рубежом выходили русские газеты и журналы, были открыты школы и университеты, действовала Русская Православная Церковь. Но несмотря на сохранение первой волной эмиграции всех особенностей русского дореволюционного общества, положение беженцев было трагическим. В прошлом у них была потеря семьи, родины, социального статуса, рухнувший в небытие уклад, в настоящем – жестокая необходимость вживаться в чуждую действительность. Надежда на скорое возвращение не оправдалась, к середине 1920-х стало очевидно, что России не вернуть и в Россию не вернуться. Боль ностальгии сопровождалась необходимостью тяжелого физического труда, бытовой неустроенностью; большинство эмигрантов вынуждено было завербоваться на заводы «Рено» или, что считалось более привилегированным, освоить профессию таксиста.

Россию покинул цвет русской интеллигенции. Больше половины философов, писателей, художников были высланы из страны или эмигрировали. За пределами родины оказались религиозные философы Н. Бердяев, С. Булгаков, Н. Лосский, Л. Шестов, Л. Карсавин. Эмигрантами стали Ф. Шаляпин, И. Репин, К. Коровин, известные актеры М. Чехов и И. Мозжухин, звезды балета Анна Павлова, Вацлав Нижинский, композиторы С. Рахманинов и И. Стравинский. Из числа известных писателей эмигрировали: Ив. Бунин, Ив. Шмелев, А. Аверченко, К. Бальмонт, З. Гиппиус, Дон-Аминадо, Б. Зайцев, А. Куприн, А. Ремизов, И. Северянин, А. Толстой, Тэффи, И. Шмелев, Саша Черный. Выехали за границу и молодые литераторы: М. Цветаева, М. Алданов, Г. Адамович, Г. Иванов, В. Ходасевич. Русская литература, откликнувшаяся на события революции и гражданской войны, запечатлевшая рухнувший в небытие дореволюционный уклад, оказывалась в эмиграции одним из духовных оплотов нации. Национальным праздником русской эмиграции стал день рождения Пушкина.

В то же время, в эмиграции литература была поставлена в неблагоприятные условия: отсутствие массового читателя, крушение социально-психологических устоев, бесприютность, нужда большинства писателей должны были неизбежно подорвать силы русской культуры. Но этого не произошло: с 1927 начинается расцвет русской зарубежной литературы, на русском языке создаются великие книги. В 1930 Бунин писал: «Упадка за последнее десятилетие, на мой взгляд, не произошло. Из видных писателей, как зарубежных, так и «советских», ни один, кажется, не утратил своего таланта, напротив, почти все окрепли, выросли. А, кроме того, здесь, за рубежом, появилось и несколько новых талантов, бесспорных по своим художественным качествам и весьма интересных в смысле влияния на них современности».

Утратив близких, родину, всякую опору в бытии, поддержку где бы то ни было, изгнанники из России получили взамен право творческой свободы. Это не свело литературный процесс к идеологическим спорам. Атмосферу эмигрантской литературы определяла не политическая или гражданская неподотчетность писателей, а многообразие свободных творческих поисков.

В новых непривычных условиях («Здесь нет ни стихии живого быта, ни океана живого языка, питающих работу художника», – определял Б. Зайцев) писатели сохранили не только политическую, но и внутреннюю свободу, творческое богатство в противостоянии горьким реалиям эмигрантского существования.

Развитие русской литературы в изгнании шло по разным направлениям: писатели старшего поколения исповедовали позицию «сохранения заветов», самоценность трагического опыта эмиграции признавалась младшим поколением (поэзия Г. Иванова, «парижской ноты»), появились писатели, ориентированные на западную традицию (В. Набоков, Г. Газданов). «Мы не в изгнаньи, мы в посланьи», – формулировал «мессианскую» позицию «старших» Д. Мережковский. «Отдать себе отчет в том, что в России или в эмиграции, в Берлине или на Монпарнасе, человеческая жизнь продолжается, жизнь с большой буквы, по-западному, с искренним уважением к ней, как средоточию всего содержания, всей глубины жизни вообще…», – такой представлялась задача литератора писателю младшего поколения Б. Поплавскому. «Следует ли напоминать еще один раз, что культура и искусство суть понятия динамические», – подвергал сомнению ностальгическую традицию Г. Газданов.

Старшее поколение писателей-эмигрантов. Стремление «удержать то действительно ценное, что одухотворяло прошлое» (Г. Адамович) – в основе творчества писателей старшего поколения, успевших войти в литературу и составить себе имя еще в дореволюционной России. К старшему поколению писателей относят: Бунина, Шмелева, Ремизова, Куприна, Гиппиус, Мережковского, М. Осоргина. Литература «старших» представлена преимущественно прозой. В изгнании прозаиками старшего поколения создаются великие книги: Жизнь Арсеньева (Нобелевская премия 1933), Темные аллеи Бунина; Солнце мертвых, Лето Господне, Богомолье Шмелева; Сивцев Вражек Осоргина; Путешествие Глеба, Преподобный Сергий Радонежский Зайцева; Иисус Неизвестный Мережковского. Куприн выпускает два романа Купол святого Исаакия Далматского и Юнкера, повесть Колесо времени. Значительным литературным событием становится появление книги воспоминаний Живые лица Гиппиус.

Среди поэтов, чье творчество сложилось в России, за границу выехали И. Северянин, С. Черный, Д. Бурлюк, К. Бальмонт, Гиппиус, Вяч. Иванов. В историю русской поэзии в изгнании они внесли незначительную лепту, уступив пальму первенства молодым поэтам – Г. Иванову, Г. Адамовичу, В. Ходасевичу, М. Цветаевой, Б. Поплавскому, А. Штейгеру и др. Главным мотивом литературы старшего поколения стала тема ностальгической памяти об утраченной родине. Трагедии изгнанничества противостояло громадное наследие русской культуры, мифологизированное и поэтизированное прошедшее. Темы, к которым наиболее часто обращаются прозаики старшего поколения, ретроспективны: тоска по «вечной России», события революции и гражданской войны, русская история, воспоминания о детстве и юности. Смысл обращения к «вечной России» получили биографии писателей, композиторов, жизнеописания святых: Ив. Бунин пишет о Толстом (Освобождение Толстого), М. Цветаева – о Пушкине (Мой Пушкин), В. Ходасевич – о Державине (Державин), Б. Зайцев – о Жуковском, Тургеневе, Чехове, Сергии Радонежском (одноименные биографии). Создаются автобиографические книги, в которых мир детства и юности, еще не затронутый великой катастрофой, видится «с другого берега» идиллическим и просветленным: поэтизирует прошлое Ив. Шмелев (Богомолье, Лето Господне), события юности реконструирует Куприн (Юнкера), последнюю автобиографическую книгу русского писателя-дворянина пишет Бунин (Жизнь Арсеньева), путешествие к «истокам дней» запечатлевают Б. Зайцев (Путешествие Глеба) и Толстой (Детство Никиты). Особый пласт русской эмигрантской литературы составляют произведения, в которых дается оценка трагическим событиям революции и гражданской войны. Эти события перемежаются со снами, видениями, уводящими в глубь народного сознания, русского духа в книгах Ремизова Взвихренная Русь, Учитель музыки, Сквозь огонь скорбей. Скорбной обличительностью насыщены дневники Бунина Окаянные дни. Роман Осоргина Сивцев Вражек отражает жизнь Москвы в военные и предвоенные годы, во время революции. Шмелев создает трагическое повествование о красном терроре в Крыму – эпопею Солнце мертвых, которую Т. Манн назвал «кошмарным, окутанным в поэтический блеск документом эпохи». Осмыслению причин революции посвящен Ледяной поход Р. Гуля, Зверь из бездны Е. Чирикова, исторические романы примкнувшего к писателям старшего поколения Алданова (Ключ, Бегство, Пещера), трехтомный Распутин В. Наживина. Противопоставляя «вчерашнее» и «нынешнее», старшее поколение делало выбор в пользу утраченного культурного мира старой России, не признавая необходимости вживаться в новую действительность эмиграции. Это обусловило и эстетический консерватизм «старших»: «Пора бросить идти по следам Толстого? – недоумевал Бунин. – А по чьим следам надо идти?».

Младшее поколение писателей в эмиграции. Иной позиции придерживалось младшее «незамеченное поколение» писателей в эмиграции (термин писателя, литературного критика В. Варшавского), поднявшееся в иной социальной и духовной среде, отказавшееся от реконструкции безнадежно утраченного. К «незамеченному поколению» принадлежали молодые писатели, не успевшие создать себе прочную литературную репутацию в России: В. Набоков, Г. Газданов, М. Алданов, М. Агеев, Б. Поплавский, Н. Берберова, А. Штейгер, Д. Кнут, И. Кнорринг, Л. Червинская, В. Смоленский, И. Одоевцева, Н. Оцуп, И. Голенищев-Кутузов, Ю. Мандельштам, Ю. Терапиано и др. Их судьба сложилась различно. Набоков и Газданов завоевали общеевропейскую, в случае Набокова, даже мировую славу. Алданов, начавший активно печатать исторические романы в самом известном эмигрантском журнале «Современные записки», примкнул к «старшим». Практически никто из младшего поколения писателей не мог заработать на жизнь литературным трудом: Газданов стал таксистом, Кнут развозил товары, Терапиано служил в фармацевтической фирме, многие перебивались грошовым приработком. Характеризуя положения «незамеченного поколения», обитавшего в мелких дешевых кафе Монпарнаса, В. Ходасевич писал: «Отчаяние, владеющее душами Монпарнаса… питается и поддерживается оскорблениями и нищетой… За столиками Монпарнаса сидят люди, из которых многие днем не обедали, а вечером затрудняются спросить себе чашку кофе. На Монпарнасе порой сидят до утра потому, что ночевать негде. Нищета деформирует и само творчество». Наиболее остро и драматично тяготы, выпавшие на долю «незамеченного поколения», отразились в бескрасочной поэзии «парижской ноты», созданной Г. Адамовичем. Предельно исповедальная, метафизическая и безнадежная «парижская нота» звучит в сборниках Поплавского (Флаги), Оцупа (В дыму), Штейгера (Эта жизнь, Дважды два – четыре), Червинской (Приближение), Смоленского (Наедине), Кнута (Парижские ночи), А. Присмановой (Тень и тело), Кнорринг (Стихи о себе). Если старшее поколение вдохновлялось ностальгическими мотивами, то младшее оставило документы русской души в изгнании, изобразив действительность эмиграции. Жизнь «русского монпарно» запечатлена в романах Поплавского Аполлон Безобразов, Домой с небес. Немалой популярностью пользовался и Роман с кокаином Агеева. Широкое распространение приобрела и бытовая проза: Одоевцева Ангел смерти, Изольда, Зеркало, Берберова Последние и первые. Роман из эмигрантской жизни.

Исследователь эмигрантской литературы Г. Струве писал: «Едва ли не самым ценным вкладом писателей в общую сокровищницу русской литературы должны будут признаны разные формы нехудожественной литературы – критика, эссеистика, философская проза, высокая публицистика и мемуарная проза». Младшее поколение писателей внесло значительный вклад в мемуаристику: Набоков Другие берега, Берберова Курсив мой, Терапиано Встречи, Варшавский Незамеченное поколение, В. Яновский Поля Елисейские, Одоевцева На берегах Невы, На берегах Сены, Г. Кузнецова Грасский дневник.

Набоков и Газданов принадлежали к «незамеченному поколению», но не разделили его судьбы, не усвоив ни богемно-нищенского образа жизни «русских монпарно», ни их безнадежного мироощущения. Их объединяло стремление найти альтернативу отчаянию, изгнаннической неприкаянности, не участвуя при этом в круговой поруке воспоминаний, характерной для «старших». Медитативная проза Газданова, технически остроумная и беллетристически элегантная была обращена к парижской действительности 1920 – 1960-х. В основе его мироощущения – философия жизни как формы сопротивления и выживания. В первом, в значительной степени автобиографическом романе Вечер у Клэр Газданов давал своеобразный поворот традиционной для эмигрантской литературы теме ностальгии, заменяя тоску по утраченному реальным воплощением «прекрасного сна». В романах Ночные дороги, Призрак Александра Вольфа, Возвращение Будды спокойному отчаянию «незамеченного поколения» Газданов противопоставил героический стоицизм, веру в духовные силы личности, в ее способность к преображению. Своеобразно преломился опыт русского эмигранта и в первом романе В. Набокова Машенька, в котором путешествие к глубинам памяти, к «восхитительно точной России» высвобождало героя из плена унылого существования. Блистательных персонажей, героев-победителей, одержавших победу в сложных, а подчас и драматичных, жизненных ситуациях, Набоков изображает в своих романах Приглашение на казнь, Дар, Ада, Подвиг. Торжество сознания над драматическими и убогими обстоятельствами жизни – таков пафос творчества Набокова, скрывавшийся за игровой доктриной и декларативным эстетизмом. В эмиграции Набоков также создает: сборник рассказов Весна в Фиальте, мировой бестселлер Лолита, романы Отчаяние, Камера обскура, Король, дама, валет, Посмотри на арлекинов, Пнин, Бледное пламя и др.

В промежуточном положении между «старшими» и «младшими» оказались поэты, издавшие свои первые сборники до революции и довольно уверенно заявившие о себе еще в России: Ходасевич, Иванов, Цветаева, Адамович. В эмигрантской поэзии они стоят особняком. Цветаева в эмиграции переживает творческий взлет, обращается к жанру поэмы, «монументальному» стиху. В Чехии, а затем во Франции ей написаны Царь-девица, Поэма Горы, Поэма Конца, Поэма воздуха, Крысолов, Лестница, Новогоднее, Попытка комнаты. Ходасевич издает в эмиграции вершинные свои сборники Тяжелая лира, Европейская ночь, становится наставником молодых поэтов, объединившихся в группу «Перекресток». Иванов, пережив легковесность ранних сборников, получает статус первого поэта эмиграции, выпускает поэтические книги, зачисленные в золотой фонд русской поэзии: Стихи, Портрет без сходства, Посмертный дневник. Особое место в литературном наследии эмиграции занимают мемуары Иванова Петербургские зимы, Китайские тени, его известная поэма в прозе Распад атома. Адамович публикует программный сборник Единство, известную книгу эссе Комментарии.

Центры рассеяния. Основными центрами рассеяния русской эмиграции явились Константинополь, София, Прага, Берлин, Париж, Харбин. Первым местом беженства стал Константинополь – очаг русской культуры в начале 1920-х. Здесь оказались бежавшие с Врангелем из Крыма русские белогвардейцы, которые затем рассеялись по Европе. В Константинополе в течение нескольких месяцев издавался еженедельник «Зарницы», выступал А. Вертинский. Значительная русская колония возникла и в Софии, где выходил журнал «Русская мысль». В начале 1920-х литературной столицей русской эмиграции стал Берлин. Русская диаспора в Берлине до прихода к власти Гитлера составляла 150 тысяч человек. С 1918 по 1928 в Берлине было зарегистрировано 188 русских издательств, большими тиражами печаталась русская классика – Пушкин, Толстой, произведения современных авторов – Бунина, Ремизова, Берберовой, Цветаевой, был восстановлен Дом искусств (по подобию петроградского), образовалось содружество писателей, музыкантов, художников «Веретено», работала «Академия прозы». Существенная особенность русского Берлина, – диалог двух ветвей культуры – зарубежной и оставшейся в России. В Германию выезжают многие советские писатели: М. Горький, В. Маяковский, Ю. Тынянов, К. Федин. «Для нас нет в области книги разделения на Советскую Россию и эмиграцию», – декларировал берлинский журнал «Русская книга». Когда надежда на скорое возвращение в Россию стала угасать и в Германии начался экономический кризис, центр эмиграции переместился в Париж, с середины 1920-х – столицу русского зарубежья.

К 1923 в Париже обосновались 300 тысяч русских беженцев. В Париже живут: Бунин, Куприн, Ремизов, Гиппиус, Мережковский, Ходасевич, Иванов, Адамович, Газданов, Поплавский, Цветаева и др. С Парижем связана деятельность основных литературных кружков и групп, ведущую позицию среди которых занимала «Зеленая лампа». «Зеленая лампа» была организована в Париже Гиппиус и Мережковским, во главе общества встал Г. Иванов. На заседании «Зеленой лампы» обсуждались новые книги, журналы, обсуждались работы русских литераторов старшего поколения. «Зеленая лампа» объединяла «старших» и «младших», в течение всех предвоенных лет была наиболее оживленным литературным центром Парижа. Молодые парижские литераторы объединились в группу «Кочевье», основанную ученым-филологом и критиком М. Слонимом. С 1923 по 1924 в Париже собиралась также группа поэтов и художников «Через». Парижские эмигрантские газеты и журналы представляли собой летопись культурной и литературной жизни русского зарубежья. В дешевых кафе Монпарнаса разворачивались литературные дискуссии, создавалась новая школа эмигрантской поэзии, известная как «парижская нота». Литературная жизнь Парижа сойдет на нет с началом Второй мировой войны, когда, по словам Набокова, «станет на русском Парнасе темно». Русские писатели-эмигранты останутся верны приютившей их стране, оккупированному Парижу. Термин «Сопротивление» возникнет и приживется в среде русских эмигрантов, многие из которых окажутся его активными участниками. Адамович запишется добровольцем на фронт. Писательница З. Шаховская станет сестрой в военном госпитале. Мать Мария (поэтесса Е. Кузьмина-Караваева) погибнет в немецком концлагере, Газданов, Оцуп, Кнут примкнут к Сопротивлению. Бунин в горькие годы оккупации напишет книгу о торжестве любви и человечности (Темные аллеи).

Восточные центры рассеяния – Харбин и Шанхай. Молодой поэт А. Ачаир организует в Харбине литературное объединение «Чураевка». Его собрания включали до 1000 человек. За годы существования «Чураевки» в Харбине было выпущено более 60 поэтических сборников русских поэтов. В харбинском журнале «Рубеж» печатались поэты А. Несмелов, В. Перелешин, М. Колосова. Существенное направление харбинской ветви русской словесности составит этнографическая проза (Н. Байков В дебрях Маньчжурии, Великий Ван, По белу свету). С 1942 литературная жизнь сместится из Харбина в Шанхай.

Научным центром русской эмиграции долгое время была Прага. В Праге был основан Русский народный университет, там бесплатно учились 5 тысяч русских студентов. Сюда же перебрались многие профессора и преподаватели вузов. Важную роль в сохранении славянской культуры, развитии науки сыграл «Пражский лингвистический кружок». С Прагой связано творчество Цветаевой, которая создает в Чехии лучшие свои произведения. До начала Второй мировой войны в Праге выходило около 20 русских литературных журналов и 18 газет. Среди пражских литературных объединений – «Скит поэтов», Союз русских писателей и журналистов.

Русское рассеяние затронуло и Латинскую Америку, Канаду, Скандинавию, США. Писатель Г. Гребенщиков, переехав в 1924 в США, организовал здесь русское издательство «Алатас». Несколько русских издательств было открыто в Нью-Йорке, Детройте, Чикаго.

Основные события жизни русской литературной эмиграции. Одним из центральных событий жизни русской эмиграции станет полемика Ходасевича и Адамовича, продолжавшаяся с 1927 по 1937. В основном полемика разворачивалась на страницах парижских газет «Последние новости» (печатался Адамович) и «Возрождение» (печатался Ходасевич). Ходасевич полагал главной задачей русской литературы в изгнании сохранение русского языка и культуры. Он ратовал за мастерство, настаивал на том, что эмигрантская литература должна наследовать величайшие достижения предшественников, «привить классическую розу» к эмигрантскому дичку. Вокруг Ходасевича объединились молодые поэты группы «Перекресток»: Г. Раевский, И. Голенищев-Кутузов, Ю. Мандельштам, В. Смоленский. Адамович требовал от молодых поэтов не столько мастерства, сколько простоты и правдивости «человеческих документов», возвышал голос в защиту «черновиков, записных книжек». В отличие от Ходасевича, противопоставившего драматическим реалиям эмиграции гармонию пушкинского языка, Адамович не отвергал упадническое, скорбное мироощущение, а отражал его. Адамович – вдохновитель литературной школы, вошедшей в историю русской зарубежной литературы под именем «парижской ноты» (А. Штейгер, Л. Червинская и др.). К литературным спорам Адамовича и Ходасевича присоединилась эмигрантская пресса, виднейшие критики эмиграции А. Бем, П. Бицилли, М. Слоним, а также В. Набоков, В. Варшавский.

Споры о литературе шли и в среде «незамеченного поколения». Статьи Газданова, Поплавского о положении молодой эмигрантской литературы внесли свою лепту в осмысление литературного процесса за рубежом. В статье О молодой эмигрантской литературе Газданов признавал, что новый социальный опыт и статус покинувших Россию интеллигентов, делает невозможным сохранение иерархического облика, искусственно поддерживаемой атмосферы дореволюционной культуры. Отсутствие современных интересов, заклинание прошлого превращает эмиграцию в «живой иероглиф». Эмигрантская литература стоит перед неизбежностью освоения новой реальности. «Как жить? – спрашивал Поплавский в статье О мистической атмосфере молодой литературы в эмиграции. – Погибать. Улыбаться, плакать, делать трагические жесты, проходить, улыбаясь на огромной глубине, в страшной нищете. Эмиграция – идеальная обстановка для этого». Страдания русских эмигрантов, которыми должна питаться литература, тождественны откровению, они сливаются с мистической симфонией мира. Изгнаннический Париж, по мнению Поплавского, станет «зерном будущей мистической жизни», колыбелью возрождения России.

На атмосферу русской литературы в изгнании значительным образом повлияет полемика сменовеховцев и евразийцев. В 1921 в Праге вышел сборник Смена вех (авторы Н. Устрялов, С. Лукьянов, А. Бобрищев-Пушкин – бывшие белогвардейцы). Сменовеховцы призывали принять большевистский режим, во имя родины пойти на компромисс с большевиками. В среде сменовеховцев зародится идея национал-большевизма и использования большевизма в национальных целях. Трагическую роль сменовеховство сыграет в судьбе Цветаевой, муж которой С. Эфрон работал на советские спецслужбы. В том же 1921 в Софии был выпущен сборник Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждения евразийцев. Авторы сборника (П. Савицкий, П. Сувчинский, князь Н. Трубецкой, Г. Флоровский) настаивали на особом промежуточном положении России – между Европой и Азией, видели Россию как страну с мессианским предназначением. На евразийской платформе выходил журнал «Версты», в котором печатались Цветаева, Ремизов, Белый.

Литературно-общественные издания русской эмиграции. Одним из самых влиятельных общественно-политических и литературных журналов русской эмиграции были «Современные записки», издававшиеся эсерами В. Рудневым, М. Вишняком, И. Бунаковым (Париж, 1920–1939, основатель И. Фондаминский-Буняков). Журнал отличался широтой эстетических взглядов и политической терпимостью. Всего вышло 70 номеров журнала, в которых печатались наиболее известные писатели русского зарубежья. В «Современных записках» увидели свет: Защита Лужина, Приглашение на казнь, Дар Набокова, Митина любовь и Жизнь Арсеньева Бунина, стихотворения Иванова, Сивцев Вражек Осоргина, Хождение по мукам Толстого, Ключ Алданова, автобиографическая проза Шаляпина. Журнал давал рецензии на большинство вышедших в России и за рубежом книг практически по всем отраслям знаний.

С 1937 издатели «Современных записок» стали выпускать также ежемесячный журнал «Русские записки» (Париж, 1937– 1939, ред. П. Милюков), который печатал произведения Ремизова, Ачаира, Газданова, Кнорринг, Червинскую.

Основным печатным органом писателей «незамеченного поколения», долгое время не имевших своего издания, стал журнал «Числа» (Париж, 1930–1934, ред. Оцуп). За 4 года вышло 10 номеров журнала. «Числа» стали рупором идей «незамеченного поколения», оппозицией традиционным «Современным запискам». «Числа» культивировали «парижскую ноту» и печатали Иванова, Адамовича, Поплавского, Блох, Червинскую, Агеева, Одоевцеву. Поплавский так определял значение нового журнала: «Числа» есть атмосферическое явление, почти единственная атмосфера безграничной свободы, где может дышать новый человек». В журнале публиковались также заметки о кино, фотографии, спорте. Журнал отличало высокое, на уровне дореволюционных изданий, качество полиграфического исполнения.

Среди наиболее известных газет русской эмиграции – орган республиканско-демократического объединения «Последние новости» (Париж, 1920–1940, ред. П. Милюков), монархическое выражавшее идею белого движения «Возрождение» (Париж, 1925–1940, ред. П. Струве), газеты «Звено» (Париж, 1923– 928, ред. Милюков), «Дни» (Париж, 1925–1932, ред. А. Керенский), «Россия и славянство» (Париж, 1928–1934, ред. Зайцев) и др.

Судьба и культурное наследие писателей первой волны русской эмиграции – неотъемлемая часть русской культуры 20 в., блистательная и трагическая страница в истории русской литературы.

ВТОРАЯ ВОЛНА ЭМИГРАЦИИ (1940-е – 1950-е годы)

Вторая волна эмиграции, порожденная второй мировой войной, не отличалась таким массовым характером, как эмиграция из большевистской России. Со второй волной СССР покидают военнопленные, перемещенные лица – граждане, угнанные немцами на работы в Германию. Большинство эмигрантов второй волны селились в Германии (преимущественно в Мюнхене, имевшем многочисленные эмигрантские организации) и в Америке. К 1952 в Европе насчитывалось 452 тысячи бывших граждан СССР. 548 тысяч русских эмигрантов к 1950 прибыло в Америку.

Среди писателей, вынесенных со второй волной эмиграции за пределы родины оказались И. Елагин, Д. Кленовский, Ю. Иваск, Б. Нарциссов, И. Чиннов, В. Синкевич, Н. Нароков, Н. Моршен, С. Максимов, В. Марков, Б. Ширяев, Л. Ржевский, В. Юрасов и др. На долю выехавших из СССР в 1940-е выпали тяжелые испытания. Это не могло не сказаться на мироощущении литераторов: самыми распространенными темами в творчестве писателей второй волны становятся лишения войны, плен, ужасы большевистского террора.

В эмигрантской поэзии 1940–1950-х преобладает политическая тематика: Елагин пишет Политические фельетоны в стихах, антитоталитарные стихи публикует Моршен (Тюлень, Вечером 7 ноября). Виднейшим поэтом второй волны критика наиболее часто называет Елагина. Основными «узлами» своего творчества он называл гражданственность, беженскую и лагерную темы, ужас перед машинной цивилизацией, урбанистическую фантастику. По социальной заостренности, политическому и гражданскому пафосу стихи Елагина оказывались ближе советской поэзии военного времени, нежели «парижской ноте».

К философской, медитативной лирике обратились Иваск, Кленовский, Синкевич. Религиозные мотивы звучат в стихах Иваска. Принятие мира – в сборниках Синкевич Наступление дня, Цветение трав, Здесь я живу. Оптимизмом и гармоничной ясностью отмечена лирика Д. Кленовского (книги Палитра, След жизни, Навстречу небу, Прикосновение, Уходящие паруса, Певучая ноша, Теплый вечер, Последнее). Значителен вклад в эмигрантскую поэзию и Чиннова, Т. Фесенко, В. Завалишина, И. Буркина.

Герои, не сжившиеся с советской действительностью, изображены в книгах прозаиков второй волны. Трагична судьба Федора Панина в романе Юрасова Параллакс. С. Марков полемизирует с шолоховской Поднятой целиной в романе Денис Бушуев. К лагерной теме обращаются Б. Филиппов (рассказы Счастье, Человеки, В тайге, Любовь, Мотив из «Баядерки»), Л. Ржевский (повесть Девушка из бункера (Между двух звезд)). Сцены из жизни блокадного Ленинграда изображает А. Даров в книге Блокада, об истории Соловков пишет Ширяев (Неугасимая лампада). Выделяются книги Ржевского Дина и Две строчки времени, в которых повествуется о любви пожилого человека и девушки, о преодолении непонимания, жизненного трагизма, барьеров в общении.

Большинство писателей второй волны эмиграции печатались в выходившем в Америке «Новом журнале» и в журнале «Грани».

ТРЕТЬЯ ВОЛНА ЭМИГРАЦИИ (1960–1980-е годы)

С третьей волной эмиграции из СССР преимущественно выезжали представители творческой интеллигенции. Писатели-эмигранты третьей волны, как правило, принадлежали к поколению «шестидесятников», немаловажную роль для этого поколения сыграл факт его формирования в военное и послевоенное время. «Дети войны», выросшие в атмосфере духовного подъема, возлагали надежды на хрущевскую «оттепель», однако вскоре стало очевидно, что коренных перемен в жизни советского общества «оттепель» не сулит. Началом свертывания свободы в стране принято считать 1963, когда состоялось посещение Н. С.Хрущевым выставки художников-авангардистов в Манеже. Середина 1960-х – период новых гонений на творческую интеллигенцию и, в первую очередь, на писателей. Первым писателем, высланным за границу, становится в 1966 В. Тарсис.

В начале 1970-х СССР начинает покидать интеллигенция, деятели культуры и науки, в том числе, писатели. Из них многие были лишены советского гражданства (А. Солженицын, В. Аксенов, В. Максимов, В. Войнович и др.). С третьей волной эмиграции за границу выезжают: Аксенов, Ю. Алешковский, Бродский, Г. Владимов, В. Войнович, Ф. Горенштейн, И. Губерман, С. Довлатов, А. Галич, Л. Копелев, Н. Коржавин, Ю. Кублановский, Э. Лимонов, В. Максимов, Ю. Мамлеев, В. Некрасов, С. Соколов, А. Синявский, Солженицын, Д. Рубина и др. Большинство писателей эмигрирует в США, где формируется мощная русская диаспора (Бродский, Коржавин, Аксенов, Довлатов, Алешковский и др.), во Францию (Синявский, Розанова, Некрасов, Лимонов, Максимов, Н. Горбаневская), в Германию (Войнович, Горенштейн).

Писатели третьей волны оказались в эмиграции в совершенно новых условиях, они во многом были не приняты своими предшественниками, чужды «старой эмиграции». В отличие от эмигрантов первой и второй волн, они не ставили перед собой задачи «сохранения культуры» или запечатления лишений, пережитых на родине. Совершенно разный опыт, мировоззрение, даже разный язык мешали возникновению связей между поколениями. Русский язык в СССР и за границей за 50 лет претерпел значительные изменения, творчество представителей третьей волны складывалось не столько под воздействием русской классики, сколько под влиянием популярной в 1960-е американской и латиноамериканской литературы, а также поэзии М. Цветаевой, Б. Пастернака, прозы А. Платонова. Одной из основных черт русской эмигрантской литературы третьей волны станет ее тяготение к авангарду, постмодернизму. Вместе с тем, третья волна была достаточно разнородна: в эмиграции оказались писатели реалистического направления (Солженицын, Владимов), постмодернисты (Соколов, Мамлеев, Лимонов), антиформалист Коржавин. Русская литература третьей волны в эмиграции, по словам Коржавина, это «клубок конфликтов»: «Мы уехали для того, чтобы иметь возможность драться друг с другом ».

Два крупнейших писателя реалистического направления, работавшие в эмиграции – Солженицын и Владимов. Солженицын создает в изгнании роман-эпопею Красное колесо, в котором обращается к ключевым событиям русской истории 20 в. Владимов публикует роман Генерал и его армия, в котором также касается исторической темы: в центре романа события Великой Отечественной войны, отменившие идейное и классовое противостояние внутри советского общества. Судьбе крестьянского рода посвящает свой роман Семь дней творенья В. Максимов. В. Некрасов, получивший Сталинскую премию за роман В окопах Сталинграда, после выезда публикует Записки зеваки, Маленькую печальную повесть.

Творчество Аксенова, лишенного советского гражданства в 1980, отражает советскую действительность 1950–1970-х, эволюцию его поколения. Роман Ожог дает панораму послевоенной московской жизни, выводит на авансцену героев 1960-х – хирурга, писателя, саксофониста, скульптора и физика. В роли летописца поколения Аксенов выступает и в Московской саге.

В творчестве Довлатова – редкое, не характерное для русской словесности соединение гротескового мироощущения с отказом от моральных инвектив, выводов. Его рассказы и повести продолжают традицию изображения «маленького человека». В своих новеллах он передает стиль жизни и мироощущение поколения 1960-х, атмосферу богемных собраний на ленинградских и московских кухнях, советскую действительность, мытарства русских эмигрантов в Америке. В написанной в эмиграции Иностранке Довлатов иронически изображает эмигрантское существование. 108-я улица Квинса, изображенная в Иностранке, – галерея шаржей на русских эмигрантов.

Войнович за рубежом пробует себя в жанре антиутопии – в романе Москва 2042, в котором дана пародия на Солженицына и изображена агония советского общества.

Синявский публикует в эмиграции Прогулки с Пушкиным, В тени Гоголя.

К постмодернистской традиции относят свое творчество Соколов, Мамлеев, Лимонов. Романы Соколова Школа для дураков, Между собакой и волком, Палисандрия являются изощренными словесными структурами, в них отразилась постмодернистская установка на игру с читателем, смещение временных планов. Маргинальность текста – в прозе Мамлеева, в настоящий момент вернувшего себе российское гражданство. Наиболее известные произведения Мамлеева – Крылья ужаса, Утопи мою голову, Вечный дом, Голос из ничто. Лимонов имитирует соцреализм в повести У нас была прекрасная эпоха, отрицает истэблишмент в книгах Это я – Эдичка, Дневник неудачника, Подросток Савенко, Молодой негодяй.

Видное место в истории русской поэзии принадлежит Бродскому, получившему в 1987 Нобелевскую премию за «развитие и модернизацию классических форм». В эмиграции он публикует стихотворные сборники и поэмы.

Оказавшиеся в изоляции от «старой эмиграции» представители третьей волны открыли свои издательства, создали альманахи и журналы. Один из известнейших журналов третьей волны, «Континент», был создан Максимовым и выходил в Париже. В Париже также издавался журнал «Синтаксис» (М. Розанова, Синявский). Наиболее известные американские издания – газеты «Новый американец» и «Панорама», журнал «Калейдоскоп». В Израиле был основан журнал «Время и мы», в Мюнхене – «Форум». В 1972 в США начинает работать издательство «Ардис», И. Ефимов основывает издательство «Эрмитаж». Вместе с этим, свои позиции сохраняют такие издания, как «Новое русское слово» (Нью-Йорк), «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Русская мысль» (Париж), «Грани» (Франкфурт-на-Майне).

60–е годы, наполненные оптимизмом исканий и открытий, даровали многим художникам слова невиданные ранее возможности описания и осмысления происходящего. Примечательным явлением в разных произведениях тех лет был активный герой, шло обновление и обогащение классического стиха новой рифмой, стихи стали отличаться большей свободой лирического высказывания, развивалась поэзия яркой публицистичности.

К середине 60–х годов критики заговорили о наметившемся тяготении многих поэтов к лирическим раздумьям, к разработке жанра философской поэзии (темы добра и зла, жизни и смерти, нравственного и духовного обновления личности).

И если бурное начало этого десятилетия характеризовалось своего рода «возрождением» формального эксперимента в творчестве молодых эстрадников А. Вознесенского, Е. Евтушенко, П. Вегина, В. Сосноры и др., единодушно названных критиками новаторами, то с приходом в литературу «тихих» лириков Н. Рубцова, А. Жигулина, А. Передреева, А. Прасолова, Э. Балашова и др., работавших в русле классических традиций, критика констатировала факт возобладания традиционного начала в молодой поэзии того периода.

При этом в поэзии наблюдались тенденции к сближению разных лирических систем, к их взаимопроникновению, как, например, лирика В. Соколова давала начало многим мотивам поэзии как «громких», так и «тихих» лириков. Да и сами молодые к концу десятилетия ощутили потребность в «обнаженности осенней» (Е. Евтушенко).

60–е годы качественно изменили творчество поэтов старшего поколения: А. Ахматовой, А. Твардовского, А. Прокофьева, М. Исаковского, В. Луговского, В. Бокова и др., а также и поэтов–фронтовиков К. Ваншенкина, Ю. Друниной, А. Межирова, М. Дудина, О. Берггольц и др. Память о пережитом вновь и вновь заставляла их осмысливать прошлое, соизмеряя его с настоящим. Они создавали лучшие образцы медитативной и философской лирики, творчески продолжая традиции Ф. Тютчева, А. Фета, Е. Баратынского в своем творчестве.

Итак, если в начале 60–х годов в поэзии (особенно в творчестве молодых) явно ощущалось возрождение стилевой традиции 20–х годов (В. Маяковский, В. Хлебников, М. Цветаева), то к середине 60–х стилевая ситуация быстро и решительно меняется. На передний план выходит новое направление, которое «отталкивалось» от «эстрадной» громкости предшествующего периода. К концу десятилетия оно занимает ведущее положение в поэзии и на его стилевые тенденции ориентируется подавляющее большинство поэтов. Это явление «тихой» лирики, ориентирующееся на классические образцы А. Пушкина, Ф. Тютчева, С. Есенина, А. Блока. Для «тихих» поэтов характерно крепкое ощущение «корня», любовь к своей «малой родине», тому уголку земли, где поэт родился и вырос. Так широко и мощно заявила о себе «деревенская» лирика Н. Рубцова, В. Бокова, С. Викулова, В. Солоухина и многих других поэтов. Деревня для них была истоком всего сущего на земле: «Я хотел бы, Россия, чтоб ты не забыла, что когда–то ты вся началась с деревень» (С. Викулов).

Среди молодых поэтов–шестидесятников, творчество которых развивалось под знаком классических традиций, выделяется Н. М.Рубцов (1936 – 1971). В критической литературе стало общим местом утверждение глубоко традиционного начала рубцовской лирики. Действительно, пристальное изучение исторических элегий Н. Рубцова, его медитативной лирики позволяет выявить не только влияние на его поэзию творчества Е. Баратынского, Ф. Тютчева, С. Есенина, но и творческое изучение поэтом художественных исканий его предшественников, а также продолжение и развитие их традиций.

Я у Тютчева и Фета

Проверю искреннее слово.

Чтоб книгу Тютчева и Фета

Продолжить книгою Рубцова.

Н. Рубцов сумел в своей лирике синтезировать их поэтический опыт и внести в историческое развитие литературного процесса новое, свое понимание «вечных» тем поэзии.

Лирика Н. Рубцова глубоко философична. Приобщение к «вечным» темам произошло у поэта еще в ранний период творчества, в самом начале 60–х годов, когда им было написано стихотворение «Мачты». Затем, на протяжении второй половины 60–х, тенденция философизации его лирики приведет поэта к созданию целого ряда стихов медитативного характера, стихов–размышлений: «Видения на холме», «Я буду скакать …», «Тихая моя родина», «Журавли», «Дорожная Элегия» и др.

Философское обобщение у поэта выражается в создании им обобщенных образов реалистичного бытия человека, в стремлении его понять неведомое в жизни природы, в умении слиться с гармонией природного начала, став «выраженьем осени живым».

В связи с уходом из жизни в самом начале 70–х гг. таких значительных поэтов, как А. Твардовский, Я. Смеляков, Н. Рубцов, казалось, наступил какой–то «физический» разрыв с традициями в современной поэзии. Но это было ошибочное представление, поскольку оно не принимало во внимание таких поэтов, как Л. Мартынов, Ю. Кузнецов, В. Соколов, Е. Винокуров, Д. Самойлов, активно работавших в 70–е годы в русле развития классических традиций.

Наиболее прочной связью с классической традицией характеризовалась лирика Л. Мартынова. Будучи современником В. Маяковского, Б. Пастернака, С. Есенина, поэт органично сочетал в своих стихах творческий опыт многих из них.

Особенно интересным кажется приобщение Л. Мартынова к пушкинской теме, ставшей глубоко традиционной в поэзии тех лет («Старый Пушкин», «Рисунок пером», «Дух творчества» и др.).
Интересным, мыслящим широко и объемно, предстает перед современным литературоведением поэт Е. Винокуров, начинавший писать в период ВОВ и названным критикой солдатским поэтом. Углубляя и развивая излюбленную военную проблематику, лирик уже в конце 60–х годов начинает ее реализовывать в обобщенной лирической форме стихотворения – размышления о войне, подвиге, о чести и солдатском долге. Поэзия для него становится «верховным актом мысли», а себя он осознает как «источник мыслей». Встав на стезю философского осмысления действительности, бытия человека, Винокуров оставался верен избранному пути до конца своих дней.

Почти все стихи Е. Винокурова обращены к «вечным» темам, имеющим общечеловеческий уровень существования. Тема вечного странничества становится своеобразным проводником по лирике поэта. Совсем не случайно возникают в его стихах условно–символические образы Одиссея, Авиценны, древнего алхимика. Личность в них вписывается поэтом в самый широкий, космический контекст, наполненный радостным ощущением единства с вечностью, с мировой гармонией.

Уникальность же литературной ситуации конца 70–х годов состояла в том, что в ней не было вождей. Были лидеры, те, кто шел впереди, но места, освободившиеся после Пастернака, Ахматовой, Твардовского, остались не занятыми и не видно было, кто бы мог их занять.

В конце 70–х годов в поэзии произошли качественные изменения, связанные не столько со сменой поэтических поколений, сколько с активной ориентацией молодых на новые формы стиха и способы художественного изображения. То, что в 60–е годы лишь робко приживалось в творчестве «эстрадников» – усложненная ассоциативность, формальный эксперимент, симбиоз разных стилевых тенденций, – в конце 70–х – начале 80–х годов заявило о себе как ведущее направление и повсеместно отвоевывало свое жизненное пространство. Причем существовало два разных направления, подобно тем, которые определяли направление развития молодой поэзии в начале 60–х годов. Это было традиционное направление (Н. Дмитриев, Г. Касмынин, В. Лапшин, Т. Реброва, И. Снегова, Т. Смертина и др.), ориентирующееся на продолжение классических традиций, и «метафорическое», или «полистилистическое», ориентирующееся на формальный эксперимент (А. Еременко, А. Парщиков, Н. Искренко, Ю. Арабов, Д. Пригов и др.).

Таким образом, формально и отдаленно поэтическая ситуация 80–х годов вновь напомнила 60–е годы. Но 80–е годы существенным образом отличались от 60–х тем, что с середины десятилетия начался процесс «возвращения» в литературу ранее преданных забвению имен Н. Гумилева, Н. Клюева, А. Платонова, М. Булгакова и других писателей, а также их произведений. 80–е явили миру и новые произведения поэтов А. Ахматовой, М. Исаковского, А. Твардовского, писавших «в стол» еще в 60–е годы. При этом критик Ю. Идашкин в статье «Трудные уроки эпохи» (ЛР, 1987, №43) писал даже о том, что в середине 80–х наблюдалось засилье «возвращенных» стихов, а в тень уходили имена современных поэтов.

Примером поэта, чье творчество в его полном объеме было возвращено читателям лишь недавно, может служить В. Корнилов. Многие стихи В. Корнилова увидели свет лишь в «Избранном» (М., 1991). Будучи созданными в разные годы, они обрели своего читателя лишь в 90–е. Поэт всей своей жизнью и творчеством доказал, что «на свете извечно правы Не склонившие головы». Стихи его полны энергией внутренней свободы, в них ощущается большая личная ответственность за каждое слово, за вздох, за шаг, за мысль, ибо «слово» для поэта – «начало всего и свет». И во всем этом он завидно постоянен. В выборе темы, формы, жанра (как правило, это лирическая исповедь), способа рифмовки (обычно это перекрестная рифма). Предпочтение Корнилов отдает двухсложным классическим размерам – ямбу и хорею, но использует и трехсложные, что разнообразит его лирическую систему. Главное для поэта – правда жизни, пусть и трагическая в своей основе. Многие его стихи публицистичны: «Виктору Некрасову», «Памяти А. Бека», «Молодая поэзия» и др. Однако, несмотря на то, что многие стихи Корнилова отмечены печатью злободневности, наличествуют в них и темы «вечные»: поэт поднимает проблемы любви и дружбы, гражданского служения народу и Отечеству, жизни и смерти, поэта и поэзии.

«Возвращенная» поэзия дала мощный толчок современной поэзии в освоении и развитии классических традиций русской лирической поэзии, органично «вписавшись» в основное направление развития поэтического процесса 80–х годов. Исключение составляет творчество И. Бродского – поэта не русской литературной традиции, «не пушкинскими заветами живущего» (Б. Чичибабин).

И. Бродский признавал, что в его лирике «возникают типичные шизофренические нюансы: иногда снабжаю английское существительное русским суффиксом или в качестве рифмы к русскому слову выскакивает слово английское. Но я привык к элементу бреда в своем существовании и не рассматриваю подобные ситуации как нечто ненормальное, скорее, наоборот».

И. Бродский избрал не лучший способ «отталкивания» от классических традиций – иронично–издевательский, ернический (например: «Я памятник себе воздвиг иной», «Служенье муз чего–то там не терпит» и т. д.). Попрание высоких нравственных критериев искусства, складывавшихся веками не только в русской, но и мировой классике, обернулось для поэта трагедией одиночества, утратой изначального и созданием имиджа надмирной личности, бытующей вне времени и пространства, подобно его образу–символу парящего одинокого и гордого ястреба. Формальный эксперимент, который стал основой художественной позиции поэта, породил в его творчестве в первую очередь стихи, более похожие на прозу, тягучую, «перетекающую» из одной формы в другую, являющие собой не что иное, как поток сознания автора, облеченный в знаковую систему слова. Этот принцип изображения действительности был подхвачен поэтами молодого поколения 80–90–х годов, образовавших ветвь иронической, абсурдистской поэзии.

Итак, 80–е годы представляются более напряженными и противоречивыми в своем развитии, нежели 60–е и 70–е. С одной стороны, в поэзии этого времени шло дальнейшее углубление и развитие традиционного начала, усиление гражданственности, с другой стороны, происходило резкое размежевание молодой поэзии на «новаторов» и «традиционалистов», утверждался формальный эксперимент как способ создания новой поэзии и как результат этого процесса – появилась абсурдистская лирика и еще более вычурный жанр – стихопроза.

Судьба Цветаевой трагична. Она родилась 26 сентября 1892г. в Москве. Отец, Иван Владимирович, был профессором-искусствоведом, основал Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Мать, Мария Александровна, была талантливой пианисткой, она обучала дочь музыке. Марина начала писать стихи с пяти лет. В 1912 г. Цветаева вышла замуж за Сергея Эфрона. Во время Гражданской войны он принял сторону белых, после поражения добровольческой армии Сергей вынужден был покинуть страну. В 1921г. вслед за мужем эмигрировала и Марина. Цветаева не примыкала к влиятельным политическим и литературным направлениям. За границей она испытала одиночество, непонимание, непризнание ее произведений, нищету и унижения. В 1939г. Цветаевы вернулись на родину. Но в России она и ее творчество оказались ненужными, муж и дочь Марины были арестованы, сама она во время войны была эвакуирована в Елабугу и там покончила жизнь самоубийством 31 августа 1941г. Цветаева - поэт, не похожий на других и обреченный на непонимание. Ее лирическая героиня одинока в своем противостоянии обществу. Она - романтическая героиня. Марина, несмотря на это, верила, что когда-нибудь ее стихи будут поняты. Несмотря на высокие оценки известных поэтов, ни до революции, ни после нее, ни в эмиграции творчество Цветаевой не было известно широкому кругу читателей. Вернувшись в СССР, Марина была вынуждена заниматься переводами, на родине ее стали публиковать только в 60-е годы, почти через 20 лет после смерти. Но, несмотря на это, Цветаева никогда не прекращала писать. Один из циклов стихотворений о творчестве «Стол» изображает искусство как ремесло, тяжелый труд. Цветаева не могла жить без стихов, в любой ситуации находила время для поэзии, ею преодолевала жизнь. Она писала стихи в любых условиях – в болезни, в отчаянии, в нищете. Для нее это было естественным образом жизни.

* Марина Цветаева в сознании отечественного чи­тателя предстает гордой и одинокой, противостоящей веку или - конкретнее - системе. Возможность такого противостояния опла­чивается самой высокой ценой - ценой жизни. Сегодня по доку­ментам, письмам, воспоминаниям подробно восстановлены обсто­ятельства последних лет и последних дней жизни М. Цветаевой. Равнодушие к ее судьбе литературных чиновников и писателей, не­простые отношения с сыном, депрессия - все это вело к трагиче­скому финалу. Как и при объяснении самоубийства С. Есенина, В. Маяковского, делается попытка выявить роль «карающих орга­нов» власти.

Все эти расследования не могут повлиять на убеждение в том, что трагедия была неизбежна. Тем важнее понять, в чем секрет поэти­ческой силы М. Цветаевой, что делает ее непохожей ни на кого и в то же время внутренне связывает с А. Блоком, А. Ахматовой, Б. Пастер­наком, О. Мандельштамом, В. Маяковским.

Все исследователи и биографы подчеркивают прежде всего нео­рдинарность личности М. Цветаевой. Стихи она начала писать рано. Да и бунтарский дух ее, мятежность тоже проявились еще в отроче­стве. За бунтарство и, соответственно, дурное влияние на сверст­ниц ее дважды исключали из гимназии. На всю жизнь сохранился в М. Цветаевой юношеский максимализм и в дружбе, и в творче­стве, и в любви. С детства она боготворила Пушкина, считая себя именно ему обязанной «страстью к мятежникам».

Противостояние жизни, противопоставление себя другим - спо­койным, покорным, благополучным - постоянный мотив в стихах Цветаевой:

Другие - с очами и с личиком светлым.

А я-то ночами беседую с ветром.

Не с тем- италийским Зефиром младым,- С хорошим, с широким, Российским, сквозным.

(«Другие - с очами и с личиком светлым...», 1920)

Культ Наполеона в юности, очевидно, тоже объясняется увлече­нием сильной личностью, вставшей «против всех». Жажда жизни, готовность к «поединку» с ней «на равных» характеризовала и на­строения в стихах, и особенности лирической героини: Я жажду сразу всех дорог! Чтоб был легендой - день вчерашний. Чтоб был безумьем - Каждый день.

(«Молитва», 1909) Небывалая энергия, подчеркнутая напряженность, свобода от условностей повседневной жизни воплощалась в особенностях сти­ля и в жанровых формах.

Мятежный дух отразился прежде всего в любовной лирике. Чув­ства лирической героини настолько сильны, что устоять перед ними нельзя. Ее любовь не назовешь «комнатной», страдание лишь под­черкивает силу:

Перестрадай же меня! Я всюду - Зори и руды я, хлеб и вздох. Есть я и буду я, и добуду Губы - как душу добудет Бог. («Провода», 1923) В своем вызове героиня готова предстать «острожной красави­цей» - у нее «гордый вид» и «бродячий нрав»:

Целоваласьс нищим, с вором, с горбачом, Со всей каторгой гуляла - нипочем! Алых губ своих отказом не тружу. Прокаженный подойди - не откажу.

(«Целовалась с нищим, с вором, с горбачом...», 1920)

Экспрессия подчеркивала «вольный», а не «пленный» дух героини.

Г. Адамович писал, что стихи М. Цветаевой «эротичны в высшем смысле этого слова, они излучают любовь и любовью пронизаны, они рвутся к миру и как бы пытаются заключить, весь мир в объятья».

Поэт, по М. Цветаевой,- «утысячеренный человек». Его любовь несоизмерима с переживаниями обыкновенных людей.

В характеристике М. Цветаевой важно ее понимание Времени, ее отношение к современности, умение связать реальность сегодняш­него дня с вечностью.

По-настоящему серьезно современность стала осознаваться М. Цветаевой в годы Первой мировой войны, затем нагрянули рево­люция и гражданская война. Ее муж - Сергей Эфрон - был на фрон­те. М. Цветаева металась через «взвихренную» Русь - из Коктебеля в Москву, к оставленным там детям. В Москве она отдала дочерей в приют, где младшая дочь умерла, а старшую она забрала домой и едва выходила.

Резко негативный образ «свободы» дан в стихах 1917 года (еще до Октября):

Свобода - Прекрасная Дама

Маркизов и русских князей...

Свобода - гулящая девка

На шалой солдатской груди.

(«Из строгого, стройного храма...»)

Л. Козлова в своей работе о М. Цветаевой приводит выдержки из ее писем 1923 года с воспоминаниями о впечатлениях революцион­ных лет: «...Москва 1917 г.- 1919 г.- что я, в люльке качалась? Мне было 24-26 лет, у меня были глаза, уши, ноги: и этими глазами я виде­ла, и этими ушами я слышала...» Она отрицала насилие, «во имя чего бы оно ни было». «Быть современным,- утверждала М. Цветаева,- значит творить свое время, а не отражать его. Да, отражать его, но не как зеркало, а как щит. Быть современным - творить свое время, то есть с девятью десятыми в нем сражаться». Авторы работ о М. Цветае­вой, написанных в советские годы, пытались найти в ее стихах и в пря­мых высказываниях признание революции. Пусть оно пришло не сра­зу, как писал В. Орлов, но важно, что пришло и стало одной из причин возвращения на родину. Решилась на возвращение М. Цветаева, по­тому что в Союз уехали муж и дочь и рвался туда сын. Ее восприятие революции в конце 30-х годов вряд ли могло измениться. Как писал в статье о Цветаевой И. Бродский («Новый мир»,- 1991.- № 2), «она совершила нечто большее, чем не приняла революцию. Она ее поня­ла». Понимание касалось России, ее судьбы. В стихотворении на смерть Р. М. Рильке, создавая образ «того света», М. Цветаева проводила пря­мую аналогию:

Связь кровная у нас с тем светом. Кто

На Руси бывал - тот свет на этом

Слова эти продиктованы, размышляет И. Бродский ясным со знанием трагичности человеческого существования вообще – пониманием России как абсолютного к нему приближения

Можно ли вернуться

В дом, который срыт?

Той России - нету,

Как и той меня.

(«Страна», 1931)

Связь с родиной воспринималась не на уровне политики и географии: «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти к крови».

М. Цветаеву пугало сознание совершенного одиночества в мире отсутствие дома: «Здесь я не нужна. Там невозможна»:

Тоска по родине! Давно

Разоблаченная морока!

Мне совершенно все равно -

ГДЕ совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой

Брести с кошелкою базарной

В дом, и не знающий, что - мой,

Как госпиталь или казарма.

(«Тоска по родине! Давно...», 1934)

Но на самом деле далеко не «все равно» и не «все едино» Потому звучит в стихах щемящая нота тоски и любви:

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст.

И все - равно, и все - едино.

Но если по дороге - куст

Встает, особенно рябина...

М. Цветаева эмиграцию трактует вне зависимости от того где поэту приходится жить. Сама миссия поэта вынуждает его к проти­востоянию, оппозиции: «Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России. Эмигрант царства небесного и зеленого рая природы. На поэте - на всех людях искусства... особая печать неуюта»

Такая позиция не может дать душевного комфорта, но позволяет стать отражением времени: «Не быть в России, забыть Россию – может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри – тот потеряет ее лишь вместе с жизнью». Не политика, а природа помогала М. Цветаевой найти себя в со­временности и, преодолев ее, ощутить вечность:

Деревья! К вам иду! Спастись

От рева рыночного!

Знаю - лечите

Обиду Времени

Прохладой Вечности.

(«Деревья», 1922)

Вопросы творчества, как и у любого поэта, в центре внимания М. Цветаевой. Близким по духу авторам она посвящает циклы сти­хов. Среди таких поэтов «Златоустая Анна» - «Всея Руси искупи­тельный глагол». Духовная близость с Б. Пастернаком воспринима­ется особенно остро из-за искусственной разъединенности писателей России и русского зарубежья:

Расстояния: версты, мили...

Нас расставили, рассадили,

Чтобы тихо себя вели,

По двум разным концам земли.

Нас расклеили, распаяли,

Не рассорили - рассорили,

Расслоили...

Расселили нас, как орлов.

Не расстроили - растеряли

По трущобам земных широт

Рассовали нас, как сирот.

(«Б. Пастернаку», 1925)

Особое чувство преклонения испытывала М. Цветаева к немец­кому поэту Р.-М. Рильке. Роман в письмах (их заочно познакомил И. Эренбург) не завершился встречей. Рильке умер в 1926 году. Ему посвящены стихотворение-реквием «Новогоднее», «Поэма Воздуха». Любовные признания сочетаются с надгробным плачем. Звучит пре­дельно искренняя исповедь. Так, как раскрывают душу перед священ­ником, М. Цветаева исповедуется перед ушедшим из жизни поэтом. В его творчестве она видит воплощение бессмертия души. Иллюзия соединения другого мира и земного, как замечает И. Бродский, в ре­альности адреса (над той горой, где похоронен поэт), в указании точ­ного имени адресата и просьбы о вручении ему «в руки». С точки зре­ния вечности смерть и любовь - одно и то же. Не только в поэзии, но и в прозе М. Цветаевой близок был О. Мандельштам. Ему она щед­рой рукой дарила любимый свой город - Москву:

Из рук моих- нерукотворный град

Прими, мой странный, мой прекрасный брат.

(«Стихи о Москве», 1916)

Дар предвидения и особые слух ценила М. Цветаева в поэтах:

О мир, пойми! Певцом - во сне - открыты

Закон звезды и формула цветка.

(«Стихи растут, как звезды и как розы...», 1918)

Если душа родилась крылатой -

Что ей хоромы и что ей хаты!

Что Чингизхан ей - и что - орда!

(«Если душа родилась крылатой...», 1918)

Но мир, в котором живет поэт, не принимает его безмерности. Гора - символ высоты чувств и близости к небу - «застроена да­чами»:

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший - сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе!

С этой безмерностью В мире мер?!

(«Что же мне делать, слепцу и пасынку...», 1923)

Поэт бескомпромиссен. Он пишет не чернилами, а кровью. Из вскрытых жил хлещет сама жизнь, а жизнь - в стихах поэта:

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлешет жизнь.

Подставляйте миски и тарелки!

Всякая тарелка будет - мелкой,

Миска - плоски-

Через край - и мимо -

В землю черную, питать тростник

Невозвратимо неостановимо,

Невосстановим хлещет стих.

(«Вскрыла жилы: неостановимо...». 1934)

Многие исследователи отмелют приверженность М. Цветаевой к диссонансному стиху, романическому максимализму, сочетанию романтики и реальности, быта и бытия.

Среди стихов М. Цветаевой посвященных проблемам творче­ства,- цикл о верном многолетнем друге - письменном столе. Это не метафорическое очеловечивав предмета, а восприятие вещи как соучастника творческого процесса:

Я знаю твои морщины,

Как знаешь и ты - мои.

Съедавший за дестью десть,

Учивший, что нету завтра,

Что только сегодня - есть.

(«Стол», 1933-1935)

М. Цветаева поэзию воспринимала как великое святое ремесло. Ее стихи трагедийны по содержанию, исповедальны по форме. Ис­следователи особое внимание уделяют ритму в стихах М. Цветаевой. Судорожный и стремительный их ритм отражает ритм времени. «Мое дело,- писала Цветаева,- срывать все личины, иногда при этом за­девая кожу, а иногда и мясо».

Фольклор и высокая литературная традиция слились в этой сказке воедино. И в тоже время в этой причудливо-озорной фабуле большое место отведено тревожной мысли социолога-исследователя, его горькому раздумью, едкой иронии. переносят нас в почти инопланетный мир, мир фантастики, один из излюбленных жанров Шукшина. Этот мир заселен реальными существами, живущими по своим, неписанным законам. Мир этот странен, уродлив, противоестествен. Персонажи его либо сохранили обманчивую видимость людей, но с кличками, либо обесчеловечение обернулось полной утратой облика, имени, превратив их в темные, фантастические и страшные существа (Баба-Яга, Горыныч, черти), воплотившие их подлинные качества.

Шукшин смеялся над покорностью (медведь, монахи), душевной леностью (несмеяна), претенциозностью (образ мудреца). Ему противен распоясавшийся обыватель.

Шукшин явно идет от фольклорной традиции, ль скоморошества, разыгрывания. С фольклором связан и образ дурака, который вовсе не дурак, и даже не прикидывается таковым, а рядом появляется тоже по происхождению тип гада. Если и дальше пользоваться фольклорным значением образов, то гад для писателя остается гадом и никаких симпатий и даже сожаления не вызывает. Сатира Шукшина не проповедует терпимость, а звучит как тревожный крик, призывающий к нравственной активности.

Действие начинается в библиотеке, где сказочным и литературным героям автор придал современную речь и мышление, материализуя их по образу и подобию современного человека, и они начали реально-сказочную жизнь (Илья, Атаман, Иван-Дурак, Бедная Лиза и т. д.). Новый “коллектив” героев давно пытается приобщить Ивана-Дурака к активной деятельности, вернуть “в ряды” из того особого положения, в котором он пребывал всё сказочное время. И хотя всем надоел вечный вопрос об Иване-Дураке, радикальные меры (“выгнать!”) не устраивают Ивана; бумаги-справки, которая, подтвердив его разум, освободят Ивана от исторической и легендарно-сказочной вины.

В избушке Бабы Яги произошли первое испытание Ивана, первая капитуляция, первое унижение. Ребята приходят к выводу, что за повествованием о необычных заключениях Ивана проглядывают уродливые сцены сегодняшней жизни.

Ивану предстоит действовать самостоятельно, без посторонней помощи, например, добрых волшебников, как это бывало с ним всегда. Став умным по справке, Иван должен разделить общую судьбу: его будут принимать всерьёз, оставив разные коварства. Злые шутки и непосильные для обычных людей задачки, решения которых обычно требовали от дурака Ивана.

Конечно, всеобщее признание умным сулит Ивану всевозможные блага: раскрепощение его собственных талантов, свободу действий, равноправие. И тем не менее превращение Ивана в умного не обойдётся без необратимых утрат: Иван навсегда потеряет своё обаяние, поэтичность, своеобразие, поддержку добрых волшебников вроде Сивки Бурки, которые, оберегая дурака, всё за него решали, подсказывали, вели за ручку. Иван был послушен, исполнителен, беспечен, спокоен. Теперь, не вмешиваясь, также терпеливо ждёт решения своей судьбы: “Думайте, думайте… Умники нашлись… Доктора”.

Сохраняется в содержании как фон, деталь, элемент, оттеняющие вполне современное мышление, практичность, сообразительность Бабы Яги, которую, например, Иван устраивает только как “полный дурак” или просто “бесхитростный”, чтобы можно было заставить его строить “коттеджик” и служить “истопником”. Горыныч о трёх головах, как положено в сказке, но каждая голова думает и действует по-своему. Головы излучают жестокость, плотоядность, коварство, ясновидение. Он тоже использует Ивана-Дурака, послушного, покорного. Ивану помогают смекалка, юмор, талантливость, умение “тянуть резину”, “торговаться, как делают нынешние слесари-сантехники…”, но они не спасли его от унижений и духовного насилия.

Обычный старичок, тем не менее, окружённый тайной. Загадочными были его могущество и власть, таинственными – слова, образующие причудливую смесь бреда, заумия, абсурда. Мудрец циничен, достаточно умён, чтобы понимать бессмысленность своей деятельности, абсурдность выдуманных им “функций”, “аналогий”, “признаков”, хотя, видимо, знает их магическую силу. Суете и суесловию он предпочитает “перекур”.

Вернулся в библиотеку в новом качестве – участником фантастической истории. Выход Ивана в сказочное пространство многое изменил в расстановке действующих лиц, в самом сюжете сказки. Не стало Горыныча, которого зарубил Атаман, спасая жизнь герою. В познании неведомого прежде мира за стенами библиотеки Иван приобрёл опыт, сам набрался “ума-разума”. В своём новом качестве – умного – Иван не выступает.

1) Герой должен сам пройти свой путь. 2) Терпением ничего не изменить, не выстоять в борьбе с бесовской силой. Надо что-то делать! 3) Бессилие бесхитростного в столкновении с хитростью, интригой и предательством. 4) Счастливого финала нет; надо всерьёз, а не на арапа, браться за восстановление попранных идеалов. 5) Хочется вслед за Иваном воскликнуть: не сидеть, не рассиживаться бы нам, не ждать, пока “мудрецы”, хамы и прочие окончательно не заполнят наши души.

*Писатель с са­мого начала как бы соглашался на компромисс классовых и общечеловеческих идей, допускал возможность приспособления к революционным лозунгам ради сохранения в человеке природно­го, нутряного.

Трудно сказать, на какой стадии частные уступки и компромис­сы с властью повлекли за собой измену таланту. Письма М. Шолохо­ва, свидетельствующие о понимании антинародности коллективи­зации, только подчеркивают факт его приспособленчества, а его выступления в защиту конкретных людей, несправедливо арестован­ных, оклеветанных, не меняют представления о его общественной

Позиции. Очевидно, не оказалось у него внутренних сил, которые по­могли бы противостоять натиску требований новой власти.

Если сопоставить писателя с его любимым героем, то Григория Мелехова революционная система принять не могла, не могла не только простить ему заблуждений, метаний, но и самобытности на­туры, самостоятельности взглядов, а создатель Мелехова отдал на закланье свой талант и свою неповторимость. Платой за это со сто­роны государства были слава, почет, материальное благосостояние. Как предрекала Л. Чуковская в открытом письме М. Шолохову, судь­ба покарала его высшей мерой - творческим бесплодием в расцвете физических сил.

Используя работы современных отечественных и зарубежных исследователей, выделим те особенности «Тихого Дона», которые характеризуют эту книгу как одно из самых значительных произве­дений XX века.

Революция и гражданская война в 20-е годы стали предметом изо­бражения для многих писателей. В советской литературе бытовал об­раз партийного руководителя, того, кто ведет за собой, указывает путь, способствует превращению стихийного движения в сознательную борьбу. А. Фадееву принадлежат слова: «В граж­данской войне происходит отбор человеческого материала, все враж­дебное сметается революцией, все неспособное к настоящей революционной борьбе, случайно попавшее в лагерь революции отсе­ивается, а все растущее из подлинных корней революции, из милли­онных масс народа закаляется, растет, развивается в этой борьбе». По­добная идейная установка стала определяющей и для литературоведов.

Е. Тамарченко при анализе романа («Новый мир».- 1990.- № 6) обращает внимание на тот аспект, в котором раньше «Тихий Дон» не Рассматривался: произведение интерпретируется как «роман идеи», идеи народной правды. Цельный человек вписывается в трагически разорванное время.

Своеобразие главного героя в том, что он одно­временно народный персонаж и «лишний» человек. «Лишних», оттор­гнутых жизнью героев мы привыкли видеть в людях другой среды.

Подтверждая силу и яркость натуры Григория, исследователи от­мечают его поразительную чуткость, душевную тонкость, сочета­ющуюся со страстностью. «В мире, охваченном ненавистью, он хо­тел утвердить справедливость, доброту, человеколюбие, согласие»,- резюмирует свои наблюдения В. Лавров. «Тихий Дон» при всем оби­лии военного, кровавого материала может быть прочитан и как уди­вительная книга о любви. Любовь Григория к Аксинье выдержала немало испытаний: страсть и семейные цепи, измены и бесконеч­ные разлуки. После долгих мучений они оказываются вдвоем - и здесь Григорий теряет свою Аксинью уже навсегда, а с ней привя­занность к жизни, надежду. Черное небо, диск черного солнца вен­чают этот поединок с судьбой.

Советские литературоведы пытались объяснить судьбу Григория трагедией классового заблуждения, в то время как налицо неизбеж­ная несовместимость яркой личности и революции, любви и рево­люции, справедливости и революции.

Народная среда рождает не только Мелеховых, но и Кошевых. Михаил Кошевой, в отличие от Григория, принял правду большеви­ков, а потому готов за идею мстить и убивать бывших друзей. Писа­тель показывает не только душевную ущербность Михаила. В идей­ной твердости Кошевого обнаруживается принцип новой власти: «Не дюже большая беда будет, ежели я на сволочей и наговорю немнож­ко. Все одно они сволочи, и им от этого не убудет, а нам явится польза». Чем искреннее Григорий идет на примирение в последней их встрече, тем активнее Михаил отталкивает его, уже как бы и не от себя только действуя, но от имени советской власти, которой такие, как Мелехов, не нужны и опасны.*

Главой перед читателем открывается ясная картина трагедии этой сильной личности. Он мечется, ищет, ошибается и всеми силами пытается найти правду, которую так и не находит. Переходы из одного стана в другой, тягостные сомнения в правильности выбранного пути отражают драматические противоречия времени, обнажая борьбу различных чувств в душе героя. Революционные события ставят перед Мелеховым сложнейшие вопросы бытия. Григорий стремится постигнуть смысл жизни, историческую правду времени.
Формирование взглядов Григория начинается с дней Первой Мировой войны. Он служит в армии, более или менее поддерживая взгляды своих сослуживцев относительно порядков в стране, относительно государственного устройства. Он придерживается следующего мнения: «Нам необходимо свое, и прежде всего избавление казаков от всех опекунов будь то Корнилов, или Керенский, или Ленин. Обойдемся на своем поле и без этих фигур».
Но, получив ранение, он попадает в лечебницу, где встречает пулеметчика Гаранжу. Эта встреча сделала в душе главного героя глубокий переворот. Слова Гаранжи глубоко въелись в душу Григория, заставив его коренным образом пересмотреть все свои взгляды. «Изо дня в день внедрял он в ум Григория досель неизвестные тому истины, разоблачал подлинные причины возникновения войны, едко высмеивал самодержавную власть. Григорий пробовал возражать, но Гаранжа забивал его в тупик простыми вопросами, и Григорий вынужден был соглашаться» Мелехов вынужден был признать, что в словах Гаранжи звучала горькая правда, которая разбивала вдребезги сложившиеся у него отношения к происходившим событиям.
Гражданская война… Григорий мобилизован в ряды белой армии. Он служил там достаточно долгий срок, получая при этом высокий чин. Но его сознание не покидают мысли, связанные с устройством жизни. Постепенно он отходит от белых.
После встречи с Подтелковым Григорий склоняется к красным, воюет на их стороне, хотя душой еще никак не пристанет к какому то берегу. Перейдя на сторону красных, он не только переходит в другой лагерь, он еще отходит и от родных и близких. Ведь теперь он и отец его с братом как бы враги. После ранения под станицей Глубокой едет в свой родной хутор. И тяжко в груди у него. «Там, позади, все было путано, противоречиво. Трудно нащупывалась верная тропа; как в тонкой гати, зыбилась под ногами почва, тропа дробилась, и не было уверенности – по той ли по которой надо, идти». Находясь в среде красных, Григорий познавал азы большевистского устройства общества. Но многие положения противоречивы его взглядам, не видел в них он своей правды. И постепенно он стал осознавать, что и там ему нет места, так как он видел, какие бедствия несли они им, то есть казакам.
«…И помалу Григорий стал проникаться злобой к большевикам. Они вторглись в его жизнь врагами, отняли его от земли! Григорию иногда в бою казалось, что и враги его тамбовские, рязанские, саратовские мужики – идут, движимые таким же ревнивым чувством к земле.», « Бьемся за нее, будто за любушку.»
Мелехов отринул старый мир, но правды новой действительности, утверждавшейся в борьбе, крови, страданиях, он не понял, не поверил ей в конце концов оказался на историческом распутье. В напряженной обстановке, спасая свою жизнь, он попадает в банду Фомина. Но и там для него нет правды.
Но самое трагичное то, что, метаясь из одной стороны в другую, Григорий видел то, что места ему нет ни там, ни здесь. Он понимал, что правды его нет ни у белых, ни у красных. «Они воюют, чтобы им лучше жить, а мы за свою хорошую жизнь воевали. Одной правды нету в жизни. Видно, кто кого одолеет, тот того и сожрет… А я дурную правду искал. Душой болен, туда-сюда качался. В старину, слышно, Дон татары обижали, шли отнимать землю, неволить. Теперь - Русь. Нет! Не помирюсь я! Чужие они мне и всем-то казакам. Казаки теперь поумнеют. Просили фронты, а теперь каждый, как я: ах! – да поздно»

Трагизм судьбы Григория Мелехова усиливает другая линия романа, а именно личная жизнь казака. Он не только не может разобраться с политическими вопросами, но и сердцем со своим не сможет сладить. С дней своей молодости он всем сердцем любит Аксинью Астакову, жену своего соседа. Но он женат на другой, на Наталье. Хотя и после многих событий в семье воцарился мир, появились дети, но к ней он так и остается холоден. Григорий ей так и говорит: «Холодная, ты, Наталья». В сердцах казака постоянно Аксинья. «В нем цвело, бродило чувство, он любил Аксинью прежней изнуряющей любовью, он ощущал это всем телом, каждым толчком сердца, и в то же время сознавал перед его глазами, что это сон. И радовался сну, и принимал его, как жизнь». История любви пронизывает весь роман. Куда бы Григорий не бежал, как бы не пытался порвать с этой женщиной, всегда пути их опять сходятся. И до женитьбы, несмотря на все угрозы отца, и во время военных действий, когда жизнь Григория и Натальи уже наладилась, и после смерти жены, они воссоединяются вновь.
Но и здесь главный герой разрывается между двух огней. С одной стороны, дом, семья, дети, с другой стороны, любимая женщина.
Самого высокого уровня достигается трагедия жизни Григория не тогда, когда пытается он выбрать сторону, куда лучше примкнуть, а на личном фоне, во время гибели Аксиньи. Он остается одинок. Совершенно один, тихо покачиваясь, стоит на коленях Григорий возле могилы Аксиньи. Тишину не нарушает ни шум сражений, ни звуки старинной казачьей песни. Только «черное солнце» светит здесь одному Григорию.
В кровавом круговороте исчезло все: родители, жена, дочь, брат, любимая женщина. В самом конце романа устали Аксиньи, объясняющей Мишатке, кто его отец, говорит писатель: « Никакой он не бандит, твой отец. Он так…несчастный человек».

Городская проза второй половины ХХ в. в отечественном литературоведении и литературной критике 1970-1980-х гг. традиционно рассматривалась как бытовая проза , «пласт литературы, где через подробнейший быт показано отступление человека от нравственных принципов нашего общества». Т. М. Вахитова первой из отечественных исследователей поставила акцент не на социально-бытовой проблематике произведений о городе и горожанах, а на особенностях поэтики : «…Специфика “городской ” прозы ощущается достаточно отчетливо. Она определяется не только социальной характеристикой героев, живущих и работающих в городе, миром их интересов, но и своеобразной урбанистической поэтикой ». Вопрос о специфике урбанистической поэтики , весьма точно сформулированный исследователем, оказался практически неразработанным в контексте статьи, а в качестве главной задачи городской прозы было названо «изображение простых, неприметных, обыкновенных людей в обычных житейских ситуациях», т. е. поэтика городской прозы и проблема отражения в ней мира повседневности не рассматривались в одном исследовательском ракурсе.

В фокусе «городской прозы» сходятся многие острые социальные и психологические коллизии времени. Причем, если о «деревенской прозе» можно говорить как о явлении завершенном, то «городской прозе» в условиях нашей стремительной «урбанизацией» и вызванных ею драмах и проблемах еще далеко до ухода со сцены. Здесь можно назвать книги В. Тендрякова и Ю. Трифонова, А. Битова, В. Дудинцева, Д. Гранина, С. Каледина, А. Кима, В. Маканина, Л. Петрушевской, Г. Семенова и др.

Наиболее яркий представитель так называемой «городской прозы» (термин этот еще более условен, чем термин «деревенская проза») - Ю.В. Трифонов, хотя в творчестве этого писателя значительное место занимают исторические романы. Трифонов развивает в прозе традиции психологического реализма, особенно он близок к традиции А.П. Чехова. Одна из сквозных тем «городских повестей» писателя - тема «великих пустяков в жизни», тема «мелочей», которые засасывают человека и ведут к саморазрушению личности (повести «Обмен», «Другая жизнь», «Дом на набережной», «Предварительные итоги», «Позднее прощание»). Писатель утверждает необходимость для каждого человека прорваться к своей подлинной сущности, к самопознанию, так как у «каждого... должно быть то, что волнует воистину. Но надо до этого доползти, докарабкаться». «Городской» цикл Ю. Трифонова по поднятым проблемам может быть соотнесен с широким кругом произведений современных писателей: В. Распутина, В. Тендрякова, В. Шукшина, В. Астафьева и др. Повести Ю. Трифонова органично вписываются в контекст «городской прозы» Д. Гранина, В. Маканина, А. Битова и др. Нравственно-философская направленность - отличительная черта прозы конца 60-80-х гг. Так, проблема нравственного компромисса героя стоит в центре писателей «младшего поколения» 70-х годов, в рассказах Г. Семенова, повестях и романах В. Маканина.

Прозу Юрия Валентиновича Трифонова , «Колумба городской прозы » и мастера «социальной археологии» города, литературоведы долгое время относили к разряду бытописательской литературы. В результате отказа от привычного социально-бытового исследовательского ракурса стало очевидно, что бытовое начало «московских» повестей зримо восходит к бытийному, и городскую прозу Ю. В. Трифонова следует рассматривать через призму повседневности - центральной художественной и нравственно-философской категории его творчества, синтезирующей бытовое и бытийное содержание жизни.

Выбрав в качестве точки отсчета повседневность и реабилитировав ее как «локус творчества» (А. Лефевр), Трифонов невольно вступил в полемику с традицией литературы постреволюционного времени, демонстративно порвавшей с бытом и изображавшей его в сатирическом модусе. Следует отметить, что борьба с бытом в России ХХ в. закономерно сменяется попытками подчинить быт, сделать его приемлемой средой обитания: на смену обличению «нитей обывательщины» в 20-е гг. приходит кампания за культурность быта 30-х гг.; возрождение романтики безбытности в 60-е гг. оборачивается новым погружением в частную жизнь и быт в 70-е. Трифонов, отразивший эту метаморфозу (от героического прошлого первых революционеров к однообразному, подчеркнуто негероическому настоящему их детей и внуков), увидел в бытовом содержании жизни скрытый потенциал и в своих московских повестях воссоздал повседневность как сферу вещей, событий, отношений, являющуюся источником творческого, культурного, исторического, нравственного, философского содержания жизни.

Герои московских повестей, представляющие мир интеллектуалов (в силу профессиональной принадлежности и сферы деятельности), воспринимают повседневность как естественную среду обитания, в которой есть и обступающий со всех сторон быт, и сфера интеллектуальных и духовно-нравственных исканий, синтезирующая бытовое и непроявленное бытийное содержание жизни. Мир повседневности становится очагом конфликта (идейного, социального, любовного, семейного), как правило, в момент актуализации «квартирного вопроса».

В повести «Обмен» (1969) нравственный конфликт изначально переведен в систему пространственных координат: создана своеобразная оппозиция двадцатиметровой квартиры на Профсоюзной улице, в которой мать Дмитриева, Ксения Федоровна, проживает одиноко, и комнаты Дмитриевых, поделенной ширмой на взрослую и детскую части, служащей местом проживания трех человек. Поводом для снятия этой оппозиции становится смертельная болезнь Ксении Федоровны, а способом - квартирный и нравственный обмен, организованный женой Виктора Дмитриева Леной. Поначалу главный герой пытается уклониться от этой ситуации и сыграть роль «постороннего»: не идти на моральный компромисс, но и не противостоять злу напрямую, предпочитая бездействие. В дальнейшем обнаруживается, что невмешательство, непротиводействие злу само по себе оборачивается злом: философия Мерсо (на которую неосознанно ориентируется Дмитриев), не выдерживает проверки жизнью, а единственным точным нравственным диагнозом становятся слова матери: «Ты уже обменялся, Витя. Обмен произошел…»

Главная героиня повести «Другая жизнь» (1975), Ольга Васильевна, после смерти мужа остается жить в квартире свекрови, о чем сообщается как о вынужденном решении: «Жить вместе было трудно, хотели было разъехаться и расстаться навсегда, но удерживало вот что: старуха была одинока и, расставшись с внучкой, обрекала себя на умирание среди чужих людей…». В этой повести Трифонов рассматривает «квартирный вопрос» через призму оппозиции «любовь к ближнему - любовь к дальнему»: «Ах, как бы она [Ольга Васильевна] жалела, как бы ценила старуху, если бы та жила где-нибудь далеко! Но в этих комнатках, в этом коридорчике, где прожитые годы стояли тесто, один к одному впритык, открыто и без стеснения, как стоит стоптанная домашняя обувь в деревянном ящике под вешалкой, сколоченном Сережей, здесь, в этой тесноте и гуще, не было места для жалости». Близость проживания приводит к духовному разобщению и в дальнейшем к полному отчуждению. В «Другой жизни» Трифонов не находит иного решения «квартирного вопроса», кроме бегства героини за пределы квартиры, дома, города («В Москве ей места не было»).

«Квартирный вопрос», погружающий читателя в художественный мир московских повестей, - это своеобразная точка отсчета в реконструкции повседневности 50-70-х годов ХХ в. В развитии действия произведений особую значимость приобретает поэтика «мелочей жизни».

«Великое испытание» бытом проходят практически все персонажи «московских» повестей, при этом мелочи служат в повестях Трифонова особой сигнальной системой: деталь одежды, предмет обихода, жест, запах играют роль авторского комментария, дополняют, конкретизируют произносимые героями слова. В повести «Обмен» в описании супружеской спальни Виктора и Лены Дмитриевых акцент сделан на такой детали, как две подушки, «одна из которых была с менее свежей наволочкой, эта подушка принадлежала Дмитриеву». Учитывая контраст несвежей наволочки Виктора и «свежей ночной рубашки» Лены (эта деталь появляется в данном эпизоде в целях создания контраста и формирования микроконфликта ), можно сделать вывод об угасании чувств между супругами, выражающемся в игнорировании женой бытовых потребностей мужа. В дальнейшем этот вывод подтвердится такими фактами, как отказ Лены от приготовления завтрака, проявление неуважения к памяти об отце Виктора. Последнее обстоятельство подтверждается в эпизоде с портретом Дмитриева-старшего: Лена вынесла портрет из средней комнаты в проходную, что, по мнению старшей сестры Виктора Лоры, «не бытовая мелочь, а… просто бестактность», в восприятии Лены, напротив, это мелочь, пустяк: «она сняла портрет только потому, что нужен был гвоздь для настенных часов».

29. Драматургия А. Вампилова.

За исключением А.В. Вампилова (1937-1972), драматургия явно «не дотягивала» до уровня прозы, да и поэзии времени застоя. Может быть, потому, что развитию драматургии очень повредила «теория бесконфликтности», отзвуки которой слышались вплоть до 70-х годов. В 1960-е годы ведущими драматургами стали В. Розов, Л. Зорин, А. Арбузов, А. Володин, М. Рощин. Все они были в известном смысле «детьми XX съезда», их пьесы ставились на сцене московского «Современника», возникшего на волне всеобщего подъема и оживления в 1956 г. При всем разнообразии творческих поисков у этих драматургов было нечто общее: все они были повернуты лицом к человеку, к его внутреннему миру. Драма 1960-1970-х годов проявила интерес к исследованию нравственного становления человека. Традиционная социально-психологическая драма продолжала развиваться и в 80-е годы, сохранилась она и в наши дни. В целом можно сказать, что подобный вид драматургии являлся ведущим в театре 1960-1980 гг. Подлинным открытием драматургии 2-ой половины XX в. стал театр А.В. Вампилова, создавшего с 1965 по 1971 г. пьесы «Прощание в июне», «Старший сын», «Утиная охота», «Провинциальные анекдоты» и «Прошлым летом в Чулимске». Его пьесы обрели сценическую жизнь после смерти драматурга. Вампилов, с одной стороны, следует традиции, заявленной в социально-нравственной драме 1960-х годов; с другой - используют те формы театральной условности, которые получат свое развитие в драматургии 1980-х годов. Он создает оригинальный театр, неповторимый по художественному видению мира и своеобразию поэтики. Он стремится показать нравственную подоплеку поступков героя за анекдотичностью ситуаций, сливает воедино фарс и трагедию, нередко использует эксцентрику, парадокс. Парадоксально развивается интрига, например, в «Старшем сыне», когда главный герой, выдав себя за мнимого сына и брата, действительно начинает ощущать свое родство с приютившими его людьми. Взаимопроникновение и смешение жанров является характерным признаком всех драм Вампилова. «Утиная охота» - пьеса об ужасе нравственного опустошения, пьеса бесконечно горькая и правдивая. Повествование идет в ней на грани комического и трагического, лирического и драматического, бытового и философского. Взаимопроникновение таких разных стилей дало поразительный сплав, в результате которого возникает ощущение подлинности происходящего на сцене. Автор «Утиной охоты» отказался от деления героев на «положительных» и «отрицательных», нет у него и образов-рупоров авторских идей. Его центральный герой - совершенно новый драматический тип, так называемый «оступившийся» герой - Колесов («Прощание в июне»), Бусыгин («Старший сын»), Зилов («Утиная охота»), Шаманов («Прошлым летом в Чулимске»). Загадочный, рефлексирующий, он, как правило, осознает свое нравственное несовершенство и в какой-то момент жизни оказывается перед необходимостью выбора между бездуховным существованием и трудной борьбой за сохранение себя как личности. Как бы низко не пал герой, автор всегда дает ему шанс духовного возрождения. Это выражается в особых открытых финалах, которые возвращают зрителя к началу пьес, но возвращение всегда происходит на новом уровне, на новом витке жизни, демонстрирующем ее поступательное развитие. Пьесы драматурга, органично соединяющие естественность и условность, сильны своей неоднозначностью, недоговоренностью; неслучайно критики отмечают их сходство с жанром притчи. Во многом этому способствуют сквозные образы-символы, проходящие через образную ткань пьес (утиная охота, полисадник в «Прошлым летом в Чулимске»). Театр Вампилова, отразивший «трагедию безверия» (А. Битов) целого поколения, теперь стал классикой драматургии.

30. Специфика поэзии В.Высоцкого.

Началом пути поэта были «блатные» песни, романтика преступного мира 50-х годов. Первые песни Высоцкого трудно отличить по форме и по содержанию от «народных блатных» песен. Постепенно они усложнялись, в них проступала индивидуальность автора. «Блатные» песни Высоцкого, по сути, – талантливая стилизация, пародия на настоящие блатные песни. Сначала кажется, что все совпадает: есть и герой с криминальным прошлым или с хулиганскими замашками, и душещипательная история, и характерная для таких песен мелодия «на три аккорда», однако это не так. В подобных песнях у Высоцкого всегда присутствует изрядная доля иронии по отношению к герою и, опять же, некие критические наблюдения социального плана. Среди героев Высоцкого, с одной стороны, сложные личности, вступающие в конфликт с властями и общественным укладом жизни, с другой – безнравственные мерзавцы, цинично попирающие честь и достоинство человеческой личности, хулиганы, убийцы, предатели.

Главным объектом его сатиры становится общество в целом, где народ спаивают сознательно, а антиалкогольную пропаганду ведут формально, ведь пьют практически все, но признать это не хотят. Тема пьянства, к сожалению, продолжает оставаться актуальной и в наше время, потому что остаются социальные причины пьянства, традиции. Сатирические песни Высоцкого – блестящий пример соединения шутливой формы и глубокого содержания. Обратимся к такой его песне, как «Товарищи ученые». Герой, от лица которого выступает поэт, достаточно типичен для Высоцкого. На первый взгляд, это полуграмотный крестьянин-лапотник – сама простота и наивность, что подчеркивается просторечными словами, разговорной лексикой (добалуетесь, небось, сольцой, покумекаем и др.), умильными интонациями. Однако не так-то уж прост этот герой, уж очень много «научных» слов он знает. Да и отношение к «милым» товарищам ученым оказывается весьма ироничным, а оценка их работы – весьма критической. Гражданская позиция Высоцкого ощущается во всех его песнях – и серьезных, и шуточных. Он всегда остается нетерпимым ко всем недостаткам, которые видит вокруг, но вместе с тем пафос его песен основан на вере, что их можно преодолеть. Он любит своих героев и доверяет им, потому что видит в них людей.

Высоцкий в своих песнях всегда социален, но у него меньше сарказма, ирония его мягче, а сами песни кажутся более оптимистичными. В шуточных песнях Высоцкого мы сталкиваемся с уникальным феноменом доброй сатиры («Мишка Шифман», «Диалог у телевизора» и др.) Как это сделано? Высоцкий в ситуации, описываемой в стихе, видит и разрабатывает прежде всего смешное как категорию. Смех превалирует, остается самым сильным впечатлением. К тому же повествование от первого лица переводит сатирический заряд в самоиронию. Позы насмешливого судии нет. Но все-таки – сатира. Потому что безошибочно выцелены точки действительной и нашей глупости. Таким образом, добрая – это как, а сатира – это что. Разумеется, речь не о чистых шутках типа «Кук», «Поездка в город». Необычно в поэзии Высоцкого представлен жанр городского романса.

Условность, фантастика, гротеск в песнях-сказках Высоцкого объективно обоснованы особенностями его творческой индивидуальности . Эти формы изображения создают у него не только мифологический или сказочный мир, но и выявляют общественные пороки . Целям социальной критики служат также и басни Высоцкого. Басней, как известно, называют аллегорический рассказ с назидательным окончанием, характеризующийся образностью, точностью выводов, общечеловеческой типичностью описываемых ситуаций и обязательной их оценкой. Таковыми являются, например, «Белый слон», «Дурачина» и другие. Одной из причин обращения к резко оценочной форме фантастики – жанру басни – можно считать особую степень экспрессивности авторского отношения к герою, жизненной коллизии, неприятие злобного мещанства и существующего общественного уклада: «Не один из вас будет землю жрать, / Все подохнете без прощения» («Козел отпущения»).

Обращает на себя внимание такой жанр поэзии Высоцкого как баллада – лиро-эпическое произведение с напряженным драматическим сюжетом. Философские баллады «О любви», «О борьбе», «О ненависти», «О времени» «О детстве» раскрывают личность поэта, его отношение к высшим человеческим ценностям. «Баллада о детстве» не является буквально автобиографической, но рассказ Высоцкого о своем сверстнике (почти о себе) помогает читателям почувствовать корни его творчества, понять поколение, которое выросло с ним и для которого он писал. В ней мы встречаемся с воспоминаниями автора, взглядом «изнутри» событий, причем увиденных и воспринятых глазами и сознанием ребенка: «Не боялась сирены соседка, / И привыкла к ней мать понемногу, / И плевал я – здоровый трехлетка – / На воздушную эту тревогу!» «Баллада о детстве» занимает особое положение в контексте балладной традиции. В ней с эпическим размахом показаны трагические перипетии 1930 - 1950-х, вырастающие из бытовых коллизий, позволяя увидеть «зерно» лирической поэмы «о времени и о себе».

Поэт Высоцкий в большой степени наделен даром импровизации, и многие его баллады сложены именно так. Это факт, что почти в каждом произведении набрасывалось строф больше, чем входило в окончательный вариант. И эти «открытые композиции» можно закончить, а можно продолжать и продолжать. Избранная тема цепляет и наматывает на себя – образ за образом – что-то потом большее, потом многое. Рамок для темы нет. Именно так сделаны баллады «Мак-Кинли», «Я не люблю», «Песня о конце войны», «Истома ящерицей ползает в костях», обе «Баньки», «Он не вернулся из боя». В бытовых балладах Высоцкого эпическое, событийное начало тесно связано с началом комическим, смеховым. Можно утверждать, что смех (комическое событие, случай, анекдот) служит в них базисом. Смех овеществляет, «обытовляет» всё высокое, условное, переводит его в план материальный, бытовой. Подобно тому, как в балладе-трагедии существует катарсис трагический, в балладе-комедии существует смеховой, комический катарсис (преодоление смерти и «скуки жизни» через осмеяние).

31. Особенности жанрового развития военной прозы 1950-1970-х годов.

1. Проза фронтового поколения представляет собой неоднородное литературное направление, в котором выделяется лейтенантская проза и продолжающая ее вектор развития проза второй половины 1960-х – середины 1980-х гг., а также проза, находящаяся на границе направления, сочетающая традиции лейтенантский прозы и литературы соцреализма.

2. Проза фронтового поколения освоила державные и антивоенные традиции, взаимодействие которых и определяет вектор развития данной типологической общности писателей. Державная традиция развивает идею о сильном государстве, гражданском долге перед страной. В контексте державной традиции выделяются индивидуальные традиции Н.С. Гумилева, А.А. Блока. Антивоенная традиция выразилась в обосновании идеи войны против войны, войны ради мира. В рамках антивоенной традиции выделяется традиции прозы Л.Н. Толстого и В.М. Гаршина.

3. В лейтенантской прозе (повести и романы В. Астафьева, Ю. Бондарева, Г. Бакланова, К. Воробьева, В. Быкова и др.), а также в продолжающей ее вектор развития прозе второй половины 1960-х – середины 1980-х гг. (новые книги названных авторов, «ржевская проза» В. Кондратьева) доминирует антивоенная традиция, державная в большинстве случаев функционирует в виде литературной полемики. В произведениях прослеживается конфликт антивоенной и державной линии. В прозе, находящейся на границе направления (С. Никитин, С. Баруздин), на первый план выходит державная традиция.

4. В качестве периферийных подключаются фольклорная, древнерусская и романтическая традиция, усиливающая как державные, как и антивоенные идеи.

5. В лейтенантской прозе и в продолжающих ее вектор развития произведениях романтическая традиция в большинстве случаев направлена на усиление антивоенных идей. В рассказах, повестях, романах, находящихся на границе направления, данная традиция «подкрепляет» державную линию. В произведениях В.Астафьева, Е. Носова, творчество которых соотносят и с военной, и с деревенской прозой, доминирует фольклорная традиция и традиция древнерусской литературы.

Противоречивое отношение к типу человека боя является свидетельством наличия в прозе исследуемого периода конфликта державной и антивоенной традиции. Конфликт антивоенной и державной традиции в пользу антивоенной линии выражается несколькими способами:

1. Писатели противопоставляют или сравнивают мировоззрение, поведение человека боя и труженика войны, при этом предпочтение отдается труженику войны (Орлов – Бульбанюк, Куропатенко – Прищемихин).

2. Писатели нередко снижают образ человека боя: а) путем привнесения комического эффекта единственной деталью при описании внешности персонажа (Ю. Бондарев «Батальоны просят огня»); б) через отношение «любимых» героев писателей к высказываниям и поступкам романтиков войны и человека боя (В. Некрасов «Вторая ночь», Г. Бакланов «Мертвые сраму не имут); в) через несоответствие действительности представлению о ней человека боя (Г. Бакланов «Мертвые сраму не имут»).

Утверждая антивоенные идеи, военная проза отдает предпочтение героям невоенного склада, для которых война является вынужденным, неестественным состоянием. В романе Г. Бакланова «Июль 41 года» полковник Нестеренко оставляет прикрывать отход корпуса не человека боя Куропатенко, а офицера – труженика войны Прищемихина, аргументируя свой выбор словами: «…достойней тебя оставить мне было некого».

В военной прозе фронтового поколения прослеживаются традиции, восходящие к творчеству А.А. Блока, которые можно классифицировать как державные. Концепция России – великой страны-освободительницы – развивается в контексте мифа о загадке России, о вечном пути-бое, ей предначертанном. Герои повести В. Рослякова «Один из нас» обретают поддержку в мысли, что Россия (СССР) останется для Запада страной, которую трудно понять и предугадать (в том числе для врага навсегда останется неразгаданной загадка русской войны: проигрывая, побеждать).

Героико-романтическое настроение наблюдается у главных героев до начала Великой Отечественной войны, ставшей не только временем «взросления», но и временем переосмысления действительности.

Советская державная традиция выразилась в культе командира Красной Армии, мечте воевать за освобождение угнетенных мировым капитализмом трудящихся разных стран.

В повести Б. Васильева «В списках не значился» присутствуют явные признаки культа армии, романтизации образа кадрового военного (но не войны, не воюющего человека!). Создавая образы советских командиров, Б. Васильев описывает такую деталь во внешнем облике, которая подчеркивает силу, стать, мужественность кадрового офицера. Образ военного человека окружен героическим ореолом. В произведении на первый план выходит мысль, что защита Родины является истинно мужским призванием, долгом.

В произведении С. Баруздина «Само собой… Из жизни Алексея Горскова» культ Красной Армии выражен в воспевании армейского братства, романтизации образов советских командиров. В повести предпринята попытка с помощью мифа оправдать политику государства. Произведение отличается избирательностью в изображении событий. На фоне отступления советской армии С. Баруздин детально описывает локальные бои, в которых красноармейцы одерживают победу с минимальными потерями. Само отступление осознано главным героем повести в рамках существующего мифа о начале войны: как разумный вывод частей, с целью «сохранить их, чтобы воевать дальше». Повесть развивает идею об освободительной роли Красной Армии, СССР. Алексей Горсков, глядя на вывешенные в Кутах антисоветские лозунги, недоумевает: «Что это значит? Мы же освободили их?».

Таким образом, в прозе писателей фронтового поколения державная традиция проявилась противоречиво (отказ, полемика, переосмысление, спор, продолжение), что позволяет выявить тенденцию перехода от идей державности к антивоенным идеям, когда отношение Государство – гражданин заменяется отношением Родина (дом) – человек.

А. Адамович, Г. Бакланов, В. Быков в публицистических выступлениях неоднократно отмечали, что одна из задач литературы (в том числе и военной прозы) – предотвратить новую войну. Антивоенная направленность выразилась в освоении и продолжении достижений лучших образцов русской антивоенной прозы Л. Толстого, В. Гаршина, в стремлении развенчать образ войны как времени для подвигов и славы, а также в установке на «снижение» образа прирожденного воина.

В произведениях Ю. Бондарева, Г. Бакланова, В. Быкова, А. Злобина, В. Кондратьева официальному показному патриотизму всегда противопоставлен истинный патриотизм. Не случайно военная проза конца 1950-х – середины 1980-х гг. вводит в систему образов тип «тылового аристократа», выделенного Л.Н. Толстым. К этому типу относятся «фронтовой барин» майор Разумовский (В. Астафьев «Пастух и пастушка»), «фронтовой аристократ» Скорик (Ю. Бондарев «Горячий снег»), «тыловой лодырь» Мезенцев (Г. Бакланов «Пядь земли»).

Проза этого периода представляет собой сложное и многогранное явление. Приток в литературу новых прозаиков - художников слова с ярко выраженными творческими индивидуальностями - определил стилевое и идейно-художественное многообразие прозы.

Основная проблематика литературы этих лет связана с жизнью современного общества, жизнью деревни в прошлом и настоящем, жизнью и деятельностью народа, Великой Отечественной войной. Сообразно своим творческим индивидуальностями писатели обнаруживают тяготение к реалистическим, романтическим или лирическим тенденциям.

Одним из ведущих направлений прозы этого периода стала военная проза.

Проза о войне заняла особое место в развитии послевоенной литературы. Она стала не просто темой, а целым материком, где на специфическом жизненном материале находят свое решение едва ли не все идейные и эстетические проблемы современной жизни.

Для военной прозы новый период развития начался с середины 60-х годов. В конце 50-х появились книги «Судьба человека» М. Шолохова, «Иван» В. Богомолова, повести Ю. Бондарева «Батальоны просят огня», Г. Бакланова «Пядь земли», роман К. Симонова «Живые и мертвые». (Аналогичный подъем наблюдается в кинематографе - вышли на экраны «Баллада о солдате», «Летят журавли»). Принципиально важную роль в становлении новой волны сыграли рассказ М. Шолохова «Судьба человека» и повесть В. Некрасова «В окопах Сталинграда». Этими произведениями наша литература перешла к повествованию о судьбе простого человека.

С наибольшей резкостью новые начала военной прозы проявились в повестях того направления, которое можно назвать прозой психологического драматизма. Название повести Г. Бакланова «Пядь земли» словно отражало полемику с предыдущими панорамными романами. Название говорило о том, что происходящее на каждой пяди земли отражало всю силу нравственного подвига народа. В это время выходят повести «Батальоны просят огня» Ю. Бондарева, «Убиты под Москвой» К. Воробьева, «Журавлиный крик», «Третья ракета» В.Быкова. В этих повестях был сходный центральный герой - как правило молодой солдат или лейтенант, сверстник самих писателей. Все повести отличались максимальной концентрацией действия: один бой, одно подразделение, один плацдарм, одна нравственная ситуация. Такой узкий взгляд позволял контрастнее высветить драматические переживания человека, психологическую правду его поведения в условиях достоверно показанного фронтового быта. Были схожи и драматичные эпизоды, составляющие основу сюжета. В повестях «Пядь земли» и «Батальоны просят огня» шел яростный и неравный бой на крохотном плацдарме.

В повести К. Воробьева «Убиты под Москвой» был показан бой роты кремлевских курсантов, из которого вышел живым всего один солдат. Бой, в котором идеализированные представления о войне терпят поражение перед суровой правдой нахлынувших событий. Внутреннее развитие сюжета выявляет не то, как бесплодно и обреченно гибнут брошенные в бой курсанты, а то, как самоотверженно продолжают вести бой оставшиеся. Ставя своих героев в тяжелые, очень тяжелые положения, писатели выясняли на этом изломе такие изменения в нравственном облике героя, такие глубины характера, которые в обычных условиях нельзя измерить. Главным критерием ценности человека у прозаиков этого направления стало: трус или герой. Но при всей непримиримости разделения персонажей на героев и трусов писатели сумели показать в своих повестях и психологическую глубину героизма и социально-психологические истоки трусости.

Рядом с прозой психологического драматизма устойчиво развивалась порой в открытой полемике с ней эпическая проза. Произведения, нацеленные на широкий охват действительности, разделились по типу повествования на три группы.

Первый тип можно назвать информативно-публицистическим: в них романическая история, захватывающая многих персонажей на фронте и в тылу, смыкается с документальной достоверностью изображения деятельности Ставки и высших штабов. Обширная панорама событий была воссоздана в пятитомной «Блокаде» А. Чаковского. Действие перебрасывается из Берлина в маленький городок Белокаменск. Из бункера Гитлера в кабинет Жданова, с передовой на дачу Сталина. Хотя в собственно романических главах преимущественным вниманием автора пользуются семьи Королевых и Валицких, пред нами все-таки роман не семейный, а последовательно публицистический по своей композиции: авторский голос не только комментирует движение сюжета, но и направляет его. По событийно-публицистическй логике вступают в действие самые разные социальные слои - военные, дипломаты, партийные работники, рабочие, студенты. Стилевой доминантой романа явилось художественное осмысление и воспроизведение исторических событий, основанное на ставших доступными документах, мемуарах, научных публикациях. Из-за остро проблемного, публицистического характера романа вымышленные действующие лица оказались в большей мере социальными символами, социальными ролями, чем художественно своеобразными, самобытными типами. Они несколько затеряны в вихре событий большого масштаба, ради изображения которых был задуман роман. То же относится и к его роману «Победа» и к трехтомной «Войне» А. Стаднюка, повторившей те же принципы, которые были опробованы Чаковским, но уже не на материале Ленинградской обороны, а Смоленского сражения.

Вторую ветвь составили романы панорамно-семейные. («Вечный зов» А. Иванова, «Судьба» П. Проскурина). В этих романах публицистический элемент занимает меньшее место. В центре произведения не исторический документ или образы государственных деятелей, а жизнь и судьба отдельной семьи, которая разворачивается на протяжении многих, а иногда и десятков лет на фоне крупных исторических потрясений и событий.

И третий тип - это романы К. Симонова «Живые мертвые», «Солдатами не рождаются», «Последнее лето», А. Гроссмана «Жизнь и судьба». В этих произведениях нет стремления охватить как можно более широкое поле исторических событий и действия всех социальных прослоек, но в них есть живая соотнесенность частных судеб с коренными проблемами народного бытия.

Так проявлялись в приметных произведениях о войне важные идейно-стилевые процессы, среди которых можно выделить усиление интереса к судьбе простого человека, замедленность повествования, влечение к развитой гуманистической проблематике, к общим вопросам человеческого бытия. С некоторой долей условности можно прочертить такой пунктир движения военной прозы: в первые послевоенные годы - подвиг и герой, затем более объемное, тяготеющее к полноте изображение человека на войне, далее пристальный интерес к гуманистической проблематике, заложенной в формуле человек и война, и, наконец, человек против войны, в широком сопоставлении войны и мирного бытия.

Еще одним направлением прозы о войне стала документальная проза. Примечательно усиление интереса к таким документальным свидетельствам о судьбе человека и участи народа, которые по отдельности носили бы частный характер, но в своей совокупности создают живую картину.

Особенно много сделали в этом направлении О. Адамович, составивший сначала книгу записей рассказов жителей случайно уцелевшей деревни, истребленной гитлеровцами «Я из огненной деревни». Затем вместе с Д. Ганиным издали «Блокадную книгу», основанную на устных и письменных свидетельствах ленинградцев о блокадной зиме 1941-1942 годов, а также произведения С. Алексеевича «У войны не женское лицо» (воспоминания женщин-фронтовичек) и «Последний свидетель» (рассказы детей о войне).

В первой части «Блокадной книги» публикуются снабженные авторским комментарием записи бесед с блокадниками - жителями Ленинграда, пережившими блокаду. Во второй - три прокомментированных дневника - научного сотрудника Князева, школьника Юры Рябикина и матери двух детей Лидии Охапкиной. И устные свидетельства, и дневники, и другие используемые авторами документы передают атмосферу героизма, боли, стойкости, страданий, взаимовыручки - ту подлинную атмосферу жизни в блокаде, которая предстала взору рядового участника.

Такая форма повествования давала возможность представителям документальной прозы поставить некоторые общие вопросы жизни. Перед нами не документально-публицистическая, а документально-философская проза. В ней главенствует не открытый публицистический пафос, а раздумья авторов, так много писавших о войне и так много думавших о природе мужества, о власти человека над своей судьбой.

Продолжала развиваться романтико-героическая проза о войне. К этому типу повествования относятся произведения «А зори здесь тихие», «В списках не значился» Б. Васильева, «Пастух и пастушка» В. Астафьева, «Навеки девятнадцатилетние» Г. Бакланова. Романтическая манера отчетливо обнажает все важнейшие качества военной прозы: военный герой чаще всего трагический герой, военные обстоятельства чаще всего трагические обстоятельства, будь то конфликт человечности с бесчеловечностью, жажда жизни с суровой необходимостью жертв, любовь и смерть и т.д.

В эти годы на одно из первых мест по своей значимости выходит «деревенская проза».

50-60-е годы - это особый период в развитии русской литературы. Преодоление последствий культа личности, сближение с действительностью, изживание элементов бесконфликтности, приукрашивания жизни - все это характерно для русской литературы этого периода.

В это время выявляется особая роль литературы как ведущей формы развития общественного сознания. Это привлекало писателей к нравственной проблематике. Примером этому служит «деревенская проза».

Термин «деревенская проза», включенный в научный оборот и в критику остается спорным. И поэтому нам необходимо определиться. Прежде всего под «деревенской прозой» мы подразумеваем особую творческую общность, то есть это в первую очередь произведения, объединенные общностью тем, постановкой нравственно-философских и социальных проблем. Для них характерно изображение неприметного героя-труженика, наделенного жизненной мудростью и большим нравственным содержанием. Писатели этого направления стремятся к глубокому психологизму в изображении характеров, к использованию местных речений, диалектов, областных словечек. На этой почве вырастает их интерес к историко-культурным традициям русского народа, к теме преемственности поколений. Правда, употребляя в статьях и исследованиях этот термин, авторы всегда подчеркивают, что он носит элемент условности, что пользуются им в узком понимании.

Однако писателей сельской темы это не устраивает, ибо ряд произведений значительно выходит за рамки такого определения, разрабатывая проблематику духовного осмысления человеческой жизни вообще, а не только деревенских жителей.

Художественная литература о селе, о человеке-крестьянине и его проблемах на протяжении 70 лет становления и развития отмечена несколькими этапами: 1. В 20-е годы в литературе были произведения, которые спорили друг с другом о путях крестьянства, о земле. В произведениях И. Вольнова, Л. Сейфуллиной, В. Иванова, Б. Пильняка, А. Неверова, Л. Леонова действительность деревенского уклада воссоздавалась с разных идейно-социальных позиций. 2. В 30-50-е годы уже преобладал жесткий контроль над художественным творчеством. В произведениях Ф. Панферова «Бруски», «Стальные ребра» А. Макарова, «Девки» Н. Кочина, Шолохова «Поднятая целина» отразились негативные тенденции в литературном процессе 30-50-х годов. 3. После разоблачения культа личности Сталина и его последствий происходит активизация литературной жизни в стране. Для этого периода характерно художественное многообразие. Художники осознают свое право на свободу творческой мысли, на историческую правду.

Новые черты, прежде всего, проявлялись в деревенском очерке, в котором ставятся острые общественные проблемы. («Районные будни» В. Овечкина, «На среднем уровне» А. Калинина, «Падение Ивана Чупрова» В. Тендрякова, «Деревенский дневник» Е. Дороша»).

В таких произведениях как «Из записок агронома», «Митрич» Г. Троепольского, «Ненастье», «Не ко двору», «Ухабы» В. Тендрякова, «Рычаги», «Вологодская свадьба» А. Яшина писатели создали правдивую картину бытового уклада современной деревни. Эта картина заставляла задуматься о многообразных последствиях социальных процессов 30-50-х годов, о взаимоотношениях нового со старым, о судьбах традиционной крестьянской культуры.

В 60-е годы «деревенская проза» выходит на новый уровень. Рассказ "Матренин двор" А. Солженицына занимает важное место в процессе художественного осмысления народного бытия. Рассказ представляет собой новый этап в развитии «деревенской прозы».

Писатели начинают обращаться к темам, которые раньше были запретными: 1. трагические последствия коллективизации («На Иртыше» С. Залыгина, «Кончина» В. Тендрякова, «Мужики и бабы» Б. Можаева, «Кануны» В. Белова, «Драчуны» М. Алексеева и др.). 2. Изображение близкого и далекого прошлого деревни, ее нынешних забот в свете общечеловеческих проблем, губительное влияние цивилизации («Последний поклон», «Царь-рыба» В. Астафьева, «Прощание с Матерой», «Последний срок» В. Распутина, «Горькие травы» П. Проскурина). 3. В «деревенской прозе» этого периода наблюдается стремление приобщить читателей к народным традициям, выразить естественное миропонимание («Комиссия» С. Залыгина, «Лад» В. Белова).

Таким образом, изображение человека из народа, его философии, духовного мира деревни, ориентация на народное слово - все это объединяет таких разных писателей, как Ф. Абрамов, В. Белов, М. Алексеев, Б. Можаев, В. Шукшин, В. Распутин, В. Лихоносов, Е. Носов, В. Крупин и др.

Русская литература всегда была знаменательна тем, что как ни одна литература в мире занималась вопросами нравственности, вопросами о смысле жизни и смерти и ставила глобальные проблемы. В «деревенской прозе» вопросы нравственности связаны с сохранением всего ценного в сельских традициях: вековой национальной жизни, уклада деревни, народной морали и народных нравственных устоев. Тема преемственности поколений, взаимосвязи прошлого, настоящего и будущего, проблема духовных истоков народной жизни по-разному решается у разных писателей.

Так, в произведениях Овечкина, Троепольского, Дороша приоритетным является социологический фактор, что обусловлено жанровой природой очерка. Яшин, Абрамов, Белов связывают понятия «дом», «память», «быт». Фундаментальные основы прочности народной жизни они связывают с соединением духовно-нравственных начал и творческой практики народа. Тема жизни поколений, тема природы, единство родового, социального и природного начал в народе характерна для творчества В. Солоухина. Ю. Куранова, В. Астафьева.

Новаторский характер, связанный со стремлением глубже проникнуть в нравственный и духовный мир современника, исследовать исторический опыт общества присущ творчеству многих писателей этого периода.

Одной из новаторских и интересных тем в литературе 60-х годов была тема лагерей и сталинских репрессий.

Одним из первых произведений, написанных на эту тему стали «Колымские рассказы» В. Шаламова. В. Шаламов - писатель непростой творческой судьбы. Он сам прошел через лагерные застенки. Свой творческий путь он начинал как поэт, а в конце 50-х-60-е годы он обратился к прозе. В его рассказах с достаточной степенью откровенности передан лагерный быт, с которым писатель был знаком не понаслышке. В своих рассказов он умел дать яркие зарисовки тех лет, показать образы не только зэков, но и их охранников, начальников лагерей, где ему пришлось сидеть. В этих рассказах воссозданы страшные лагерные ситуации - голода, дистрофии, унижения людей озверелыми уголовниками. В «Колымских рассказах» исследуются коллизии, в которых узник «доплывает» до прострации, до порога небытия.

Но главное в его рассказах - это не только передача атмосферы ужаса и страха, но и изображение людей, которые в то время сумели сохранить в себе лучшие человеческие качества, готовность прийти на помощь, ощущение того, что ты не только винтик в огромной машине подавления, а прежде всего человек, в душе которого живет надежда.

Представителем мемуарного направления «лагерной прозы» был А. Жигулин. Повесть Жигулина «Черные камни» - произведение сложное, неоднозначное. Это документально-художественное повествование о деятельности КПМ (Коммунистической партии молодежи), в которую входили тридцать мальчишек, в романтическом порыве объединившиеся для сознательной борьбы с обожествлением Сталина. Она построена как воспоминания автора о своей молодости. Поэтому в отличие от произведений других авторов в ней много так называемой «приблатненной романтики». Но в то же время Жигулин сумел точно передать ощущение той эпохи. С документальной достоверностью писатель пишет о том, как зарождалась организация, как проводилось следствие. Писатель очень наглядно обрисовал проведение допросов: «Следствие вообще велось подло… Подло велись и записи в протоколах допросов. Полагалось записывать слово в слово - как отвечает обвиняемый. Но следователи неизменно придавали нашим ответам совсем иную окраску. Например, если я говорил: «Коммунистическая партия молодежи», - следователь записывал: «Антисоветская организация КПМ». Если я говорил: «собрание», - следователь писал «сборище». Жигулин как бы предупреждает, что главной задачей режима было «проникнуть в мысль», еще даже не родившуюся, проникнуть и задушить ее до колыбели. Отсюда заблаговременная жестокость самонастраивающейся системы. За игру в организацию, игру полудетскую, но смертельно опасную для обеих сторон (о чем обе стороны знали) - десять лет тюремно-лагерного кошмара. Так функционирует тоталитарная система.

Еще одним ярким произведением на эту тему стала повесть «Верный Руслан» Г. Владимова. Это произведение написано по следам и от имени собаки, специально обученной, натасканной на то, чтобы водить под конвоем заключенных, «делать выборку» из той же толпы и настигать за сотни верст рискнувших на побег сумасшедших. Собака как собака. Доброе, умное, любящее человека больше, чем сам человек любит своих сородичей и самого себя существо, предназначенное велениями судьбы, условиями рождения и воспитания, выпавшей на долю ему лагерной цивилизации нести обязанности охранника, и если понадобится, палача.

В повести у Руслана одна производственная забота, ради которой он и живет: это, чтобы соблюдался порядок, элементарный порядок, и арестанты сохраняли бы установленный строй. Но в то же время, автор подчеркивает, что он слишком добр по природе (смел, но не агрессивен), умен, рассудителен, самолюбив, в лучшем смысле этого слова, он на все готов ради хозяина, пусть даже и умереть.

Но основное содержание повести Владимирова как раз и заключается в том, чтобы показать: в случае чего, а случай этот представился и совпадает с нашей эпохой, все лучшие возможности и способности не только собаки, а человека. Самые святые намерения перекладываются, сами того не ведая, с добра на зло, с правды на обман, с преданности человеку на умение заворачивать человека, брать за руку, за ногу, брать за глотку, рискуя, если потребуется, и собственной головой, и превращать глупую кучу по наименованию «люди», «народ» в гармонический этап арестантов - в строй.

Несомненным классиков «лагерной прозы» является А. Солженицын. Его произведения на эту тему появились на исходе оттепели, первым из которых была повесть «Один день Ивана Денисовича». Первоначально повесть даже и называлась на лагерном языке: «Щ-854.(Один день зэка)». В небольшом «времени-пространстве» повести сочетаются многие человеческие судьбы. Это прежде всего кавторанг, Иван Денисович и кинорежиссер Цезарь Маркович. Время (один день) как бы вливается в пространство лагеря, в нем писатель сфокусировал все проблемы своего времени, всю сущность лагерной системы. Теме ГУЛАГА он посвятил также свои романы «В круге первом», «Раковый корпус» и большое документально-художественное исследование «Архипелаг ГУЛАГ», в котором предложил свою концепцию и периодизацию развернувшегося в стране после революции террора. Эта книга основана не только на личных впечатлениях автора, но и на многочисленных документах и письмах-воспоминаниях самих заключенных.

В конце 60-х начале 70-х годов в литературном процессе происходит движение идей и форм, ломка привычных форм повествования. Тогда же складывается особый тип прозы, которая выдвигала концепции о личности и истории, о нравственности абсолютной и прагматической, о человеческой памяти в океане загадок бытия, вещей. Об интеллигентности и люмпенстве. В разное время такую прозу называли по-разному то «городской», то «социально-бытовой», но в последнее время за ней укрепился термин «интеллектуальная проза».

Показательными для прозы этого типа стали повести Ю. Трифонова «Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Старик», В. Маканина «Предтеча», «Лаз», «Сюжеты усреднения», повесть Ю. Домбровского «Хранитель древностей», имевшая скрытое до 1978 года продолжение в виде его романа-завещания «Факультет ненужных вещей». В самиздате начала свой путь повесть о философствующем пьянице Вен. Ерофеева «Москва - Петушки»: ее герой имел в биографии принципиальный пробел - «ни разу не видел Кремля», и вообще «согласен был жить вечно, если мне покажут на земле уголок, где не всегда есть место подвигу». Немалый успех сопровождал появление повести В. Семина «Семеро в одном доме», чрезвычайно лиричных, интимных рассказов и повестей В. Лихоносова «Брянские», «Люблю тебя светло», повесть В. Крупина «Живая вода», романы Б. Ямпольского «Московская улица», Ф. Горенштейна «Псалом», «Место», «Последнее лето на Волге». Но особенно интересен роман А. Битова, художника одержимого культурой как главным материалом созидания личности, памяти, системы самоанализа, - «Пушкинский дом».

Произведения этих писателей различны по своей интонации и стилистике: это семейно-бытовые повести Трифонова, и иронически-гротескные романы Вен. Ерофеева, и философско-культурологический роман А. Битова. Но во всех этих произведениях авторы интерпретируют мир человека через культуру, духовную, религиозную и материально-бытовую.

5. В конце семидесятых годов в русской литературе зарождается направление, которое получает условное название «артистической прозы» или «прозы сорокалетних» («Старших семидесятников»). Следует признавать условность этого термина, который только определяет возрастные границы писателей или некоторые особенности стилистики. Истоки артистической прозы в 20-х годах прошлого столетия, в творчестве Ю. Олеши, М. Булгакова, В. Набокова.

Само направление не было однородным, внутри него критики различали аналитическую прозу (Т. Толстая, А. Иванченко, И. Полянская, В. Исхаков), романтическую прозу (В. Вязьмин, Н. Исаев, А. Матвеев), абсурдистскую прозу (В. Пьецух, Е. Попов, Вик. Ерофеев, А. Верников, З. Гареев). При всех своих различиях всех их объединяет одно: авторы этой прозы, зачастую выпадая из «ближнего» исторического времени, непременно стараются пробиться к большому времени человечества, цивилизации, и, главное, мировой культуры. С единственным уточнением, большое время становится и большой игрой.

Одним из ярких представителей этого направления является Т. Толстая. Она является автором многих рассказов и повестей. Основной темой ее творчества является тема детства (рассказы «На золотом крыльце сидели…», «Свидание с птицей», «Любишь не любишь»). В этих рассказах восприятие героев абсолютно адекватно празднику жизни. У Т. Толстой детский взгляд бесконечен, открыт, неокончателен, как и сама жизнь. Но важно понять: дети у Толстой - всегда дети сказки, дети поэзии. Они живут в придуманном, иллюзорном мире.

Те же самые мотивы присутствуют в прозе А. Иванченко («Автопортрет с другом», «Яблоки на снегу»). У него очевиден тот же контраст между праздничностью игрового, артистического слова и бескрылой, бесплодностью реальности. И у Иванченко детство с наслаждением переживается вновь как пора чего-то красивого и сказочного. Их герои пытаются сберечь свое «я» в сказке-иллюзии.

Яркими представителями романтического направления артистической прозы являются В. Вязьмин и Н. Исаев. Большой интерес критики вызвал роман Н. Исаева «Странная вещь! Непонятная вещь! Или Александр на островах». Автор сопроводил свой труд жанровым подзаголовком «Счастливая новогреческая пародия». Весь его текст - это фантастические, веселые, фамильярно раскованные диалоги с Пушкиным или на темы Пушкина. Тут сочетаются пародия и перифраз, импровизация и стилизация, шутки Исаева и стихи Пушкина, тут есть даже черт - игровой собеседник Пушкина. Он, в сущности, составляет ироническую пушкинскую энциклопедию. Он строит свой, лирический, вольный, потому счастливо-идеальный мир культуры, мир поэзии.

Традиции Гофмана следует в своей повести «Его дом и он сам» В. Вязьмин. В игровой тон повести вписывается и многостильность повествования. Здесь рядом с артистически стилизованными авторскими монологами привольно располагается пласт детективно-сказочного повествования, тут же - старинная романтическая новелла, страницы в сказочно-фольклорной манере, древнекитайские притчи, но главное место занимают рефлексирующие монологи главного героя Ивана Петровича Маринина. Оба писателя в своих произведениях создают современную сказку или культурологическую утопию, которая невозможна в реальной жизни, но является выходом для героев их произведений.

По-другому строят свой мир герои Пьецуха, Попова и Вик. Ерофеева. Двоемирие тоже является для них критерием оценки современной действительности. Но они считают, что жизнь более фантастична чем вымысел, и поэтому их произведения строятся на показе абсурда и хаоса нашего мира. В этом плане следует выделить повести и рассказы «Потоп», «Новая московская философия», «Бич божий», «Центрально-Ермолаевская война», «Я и дуэлянты», «Угон», «Сокровенное» В. Пьецуха, «Душа патриота, Или Различные послания к Фефичкину», «Автовокзал», «Светлый путь», «Как съели петуха», «Странные совпадения», «Электронный баян», «Нет, не о том», «Щигля», «Зеленый массив», «Как мимолетное виденье», «Барабанщик и его жена барабанщица», «Тетя Муся и дядя Лева» Е. Попова, «Попугайчик», «Письмо к матери» Вик. Ерофеева.

В произведениях авторов этого направления выражается ситуация разложения и развала социальных устоев, чувство относительности ценностей и беспредельной разомкнутости сознания, она становится знаком надвигающейся катастрофы и глобальных потрясений, что выражается в постоянном сосуществовании двух миров в сознании героев: реального и ирреального, которые существуют независимо друг от друга.

6. Процесс углубления историзма происходит в собственно исторической прозе. Исторический роман, который в 70-е годы находился на подъеме (что дало возможность критике говорить о возрождении исторической прозы), приобретает особую актуальность в контексте современного литературного движения. Прежде всего обращает на себя внимание многообразие тем и форм современной исторической прозы. Цикл романов о Куликовской битве («Искупление» В. Лебедева, «Куликово поле» В. Возовикова «Чур меня» Б. Дедюхина), романы о Разине, Ермаке, Вольном Новгороде вносят новое в трактовку русской истории по сравнению с исторической прозой предшествующих десятилетий.

Современные поиски в области художественной формы (лиризм и одновременно усиление роли документа, возрастание философского начала, а отсюда тяготение к условно-символическим приемам, притчевой образности, свободному обращению с категорией времени) задели и прозу, посвященную прошлым эпохам. Если в 20-30-е годы - пору становления исторической романистики - исторический персонаж представал как воплощение определенной социально-экономической закономерности, то проза 70-80-х годов, не утрачивая этого важного завоевания идет дальше. Она показывает взаимосвязь личности и истории многоаспектнее и опосредованнее.

«Искупление» В. Лебедева - один из значительных романов о Куликовской битве. Образ Дмитрия Донского, государственного деятеля, дипломата и полководца, умело объединяющего силы формирующейся русской нации, - в центре внимания художника. Показывая бремя ответственности исторической личности за судьбы народа и государства писатель не обходит сложные противоречия эпохи.

В романах "Марфа-посадница", «Великий стол», «Бремя власти» и «Симеон Гордый» Д. Балашов показывает, как формировалась и побеждала идея объединения Руси, выковавшаяся в бесконечных междоусобицах и борьбе с ордынским игом. Два последних романа писатель посвящает теме создания централизованного русского государства во главе с Москвой.

Широкую известность приобрели романы В. Пикуля, посвященные различным этапам русской жизни ХVIII-ХХ веков. Среди них особенно выделяются такие произведения, как «Пером и шпагой», «Слово и дело», «Фаворит». Автор привлекает богатейший историко-архивный материал, вводит огромное количество действующих лиц, по-новому освещая многие события и ряд деятелей русской истории.

Интересен и необычен художественно-документальный роман-эссе «Память» В. Чивилихина. Дополнительное жанровое уточнение потребовалось, видимо, потому, что в беллетризованную ткань произведения органично вплетаются смелые научные гипотезы - плоды огромного исследовательского труда. Писатель поведал о жестоких схватках с иноземными поработителями и об истоках духовного величия русского народа, сбросившего в длительной и тяжкой борьбе монголо-татарское иго. Здесь далекое прошлое России, средние века, декабристская эпопея связаны единой нитью с нашей, уже близкой историей и сегодняшним днем. Автора привлекают многообразие свойств и признаков русского национального характера, его взаимодействие с историей. Наша современность - это и звенья памяти бесчисленных поколений. Именно память выступает мерой человеческой совести, той нравственной координатой, без которой рассыпаются в прах усилия, не сцементированные высокой гуманистической целью.

Федор Александрович Абрамов (1920-1983) не знал ученического периода. До начала творческого пути он уже был известным ученым-литературоведом.

Его первый роман «Братья и сестры» сразу принес ему известность. Этот роман стал первой частью тетралогии «Пряслины». Повести «Безотцовщина», «Пелагея», «Алька», а также сборник рассказов «Деревянные кони» были заметным явлением в литературе 60-х годов. Федор Абрамов в своих произведениях изображает жизнь и быт деревни, начиная с военных лет и до настоящих дней и обращает пристальное художническое внимание на истоки национального характера, а судьбы простых людей дает в соотношении с историческими судьбами народа. Жизнь деревни в разные исторические периоды - основная тема творчества Ф. Абрамова. В его тетралогии «Пряслины» («Братья и сестры», «Две зимы и три лета», «Пути-перепутья», «Дом») изображена жизнь северной деревни Пекашино, начало действия относится к весне 1942 года, конец - к началу 70-х годов.

В романе проходит история нескольких поколений крестьянских семей. Ставятся нравственные проблемы человеческих взаимоотношений, проблемы руководства, вскрывается роль личности и коллектива. Значителен образ Анфисы Петровны, выдвинутой в председатели колхоза в суровые годы войны. Анфиса Петровна - женщина сильного характера и великого трудолюбия. Она сумела в тяжелое военное лихолетье организовать работу в колхозе, подобрать ключ к сердцам односельчан. В ней соединяются требовательность и человечность.

Показав жизнь деревни без прикрас, ее тяготы и нужды, Абрамов создал типичные характеры представителей народа, таких, как Михаил Пряслин, его сестра Лиза, Егорша, Ставров, Лукашин и другие.

Михаил Пряслин после ухода отца на фронт и после его гибели, несмотря на свою молодость, становится хозяином дома. Он чувствует ответственность за жизнь братьев и сестры, матери, за труд в колхозе.

Полон обаяния характер его сестры Лизы. Ее маленькие руки не боятся никакого труда.

Егорша - во всем антипод Михаила. Веселый, остроумный и находчивый приспособленец, он не хотел и не умел работать. Все силы ума своего он направлял на то, чтобы жить по принципу: «Где бы ни работать, лишь бы не работать».

Михаил Пряслин в первых книгах тетралогии все силы направляет на то, чтобы избавить свое многочисленное семейство от нужды и поэтому стоит в стороне от общественной жизни. Но в конце произведения Михаил становится ее активным участником, вырастает как личность. Абрамов показал, что, несмотря на все трудности и беды, жители деревни Пекашино в тяжелые годы войны жили верой в победу, надеждой на лучшее будущее и не покладая рук трудились, чтобы мечты стали действительностью. Изображая три типа руководителей деревни - Лукашина, Подрезова, Зарудного, Абрамов отдает симпатии Лукашину, который следует демократическим принципам руководства, сочетая принципиальность с человечностью.

Писатель показал нам, как научно-технический прогресс вторгается в жизнь деревни, изменяет ее облик, характеры. Писатель в то же время выражает сожаление, что уходят из деревни вековые традиции, обобщающие народный опыт, отражающие нравственное богатство души народной.

В романе «Дом» Абрамов ставит проблему отчего дома, Родины, нравственности. Писатель раскрывает высоконравственный мир Лизы, ее сердечность, бескорыстие, доброту, верность отчему дому заставляет Михаила Пряслина осудить себя за черствость и бессердечие по отношению к сестре.

Виктор Петрович Астафьев (1924-20000) обратил на себя внимание читателей и критики повестями «Перевал» и «Стародуб».

Повесть «Стародуб» посвящена Леониду Леонову. Вслед за выдающимся прозаиком В. Астафьев ставит проблему - человек и природа. Феофан и его приемный сын Култыш воспринимаются окружающими как дикие своенравные люди, которые многим непонятны. Писатель раскрывает в них замечательные человеческие качества. Они несут в себе любовное и трогательное отношение к природе, они подлинные дети и хранители тайги, свято соблюдают ее законы. Берут под свою охрану животный мир и богатые леса. Считая тайгу хранительницей природных богатств, Феофан и Култыш к дарам природы относятся с чистым сердцем и этого требуют от других, твердо веря, что жестоко наказывает и хищников, и людей, истребляющих животный мир, не считаясь с его законами.

Повести «Кража» и «Последний поклон» носят автобиографический характер. В повести «Последний поклон» видно продолжение традиции автобиографических произведений Горького, в которой судьба героя изображается в тесном единении с народными судьбами. Но в то же время повесть Астафьева - самобытное и оригинальное произведение. Тяжелым и безрадостным было детство маленького Вити, рано потерявшего мать и оставшегося с пьяницей отцом, который вскоре после гибели жены (она утонула в Енисее) снова женился. Помогла Вите выстоять, научила его суровым, но справедливым законам жизни бабушка Катерина Петровна.

В образе бабушки можно увидеть в какой-то степени черты бабушки Алеши - Акулины Ивановны из повести Горького «Детство». Но Катерина Петровна - характер своеобразный, неповторимый. Великая труженица, суровая волевая женщина-крестьянка северного села, она в то же время человек, способный на большую строгую любовь к людям. Она всегда деятельна, мужественна, справедлива, готова прийти на помощь в дни горя и бед, нетерпима ко лжи, фальши, жестокости.

Повесть «Где-то гремит война» включена в автобиографический цикл «Последний поклон». Война была всенародной трагедией. И хотя в далекое сибирское село она непосредственно не пришла, но и здесь определила жизнь, поведение людей, их поступки, мечты, желания. Война всей тяжестью легла на жизнь народа. Огромный труд выпал на долю женщин и подростков. Похоронки несли трагедию не только в дом погибшего, но и во все село.

В. Астафьев показал мужество и стойкость народа, его несгибаемость под всеми тяготами войны, веру в победу, героический труд. Война не ожесточила людей, которые были способны на "подлинную, несочиненную любовь к ближнему своему". В повести созданы запоминающиеся характеры шорницы Дарьи Митрофановны, теток Августы и Васени, дяди Левонтия, детей - Кеши, Лидки, Кати и других.

Повесть «Звездопад» - лирическое повествование о любви. Она самая обыкновенная, эта любовь, и в то же время самая необыкновенная, такая, какой ни у кого не было, да и не будет. Герой, находящийся после ранения в госпитале, встречается с медсестрой Лидой. Автор шаг за шагом прослеживает зарождение и развитие любви, которая обогатила души героев, заставила смотреть на мир другими глазами. Герои расстаются и теряют друг друга, "но ведь тому, кто любил и был любим, не страшны тоска по ней и раздумья".

В повести «Пастух и пастушка» два временных аспекта: настоящее время и события войны - ожесточенные бои на Украине в феврале 1944 года.

Грохот и лязг войны, смертельная опасность, которая заключена в каждом бою, не может однако, заглушить человеческое в человеке. И Борис Костяев, пройдя через сильнейшие испытания войны, не потерял способности к всепоглощающему человеческому чувству. Его встреча с Люсей была началом огромной любви, любви, которая сильнее самой смерти. Эта встреча открыла для Бориса целый мир, неизведанный и сложный.

Действие повести «Печальный детектив» происходит в областном городе Вейске. Главный герой романа - работник милиции Леонид Сошнин, человек, предъявляющий к себе большие требования. Он заочно учится в пединституте, много читает, самостоятельно овладел немецким языком. Сошнина отличает гуманное отношение к людям, нетерпимость к преступникам всех видов. В повести много писательских раздумий над тревожными фактами нашей жизни, которые волнуют Астафьева.

Самобытность и необыкновенная способность отразить величие души народа характерны для прозы Василия Ивановича Белова (род. в 1932 г.), вступившего в литературу в 60-е годы. В центре рассказов и очерков Белова его родная лесная и озерная вологодская сторона. Писатель с большой художественной силой и выразительностью рисует быт и нравы и вологодской деревни. Но Белова никак нельзя назвать областным писателем. В своих героях он сумел вскрыть типичные черты людей нашего времени. В характерах, созданных Беловым, удивительно сплетаются национальные народные традиции и черты современности. Писатель выступает певцом природы, которая помогает его героям пережить невзгоды, будит в них подлинные человеческие качества.

Этапным произведением Белова стала повесть «Привычное дело». Рассказывая о простых людях деревни - Иване Африкановиче, его жене Катерине, бабке Евстолье и других, писатель подчеркивает богатство их внутреннего мира, мудрость их житейской философии, способность к великому чувству единения, терпеливое преодоление трудностей, неиссякаемое трудолюбие. Иван Африканович - и герой, и не герой. Участник Великой Отечественной войны, не раз раненный и никогда не подводивший своих боевых товарищей, в условиях мирной жизни он не отличается энергичностью, настойчивостью, умением облегчить тяжелую участь своей жены Катерины, устроить жизнь своей многодетной семьи. Он просто живет на земле, радуется всему живому, понимая, что лучше родиться, чем не родиться. И в этом сознании он наследует традиции своего народа, всегда относящегося к жизни и к смерти философски, понимающего назначение человека в этом мире.

В русской деревне Белов вскрывает связь и преемственность поколений, гуманное начало в отношении ко всему живому, идущее из глубины веков. Для писателя важно раскрыть величие нравственных качеств народа, его мудрое отношение к окружающему миру, к природе, к человеку.

Если в широко известных произведениях Белова «Привычное дело», «Кануны», «Лад» было дано изображение деревни, судеб ее жителей, то действие романа писателя «Все впереди» происходит в Москве. Герои романа Медведев, Иванов характеризуются стойкой душевной чистотой, высокой нравственностью. Им противостоит карьерист Михаил Бриш, подлый и безнравственный человек, который не только вторгся в чужую семью, но и сделал все, чтобы дети позабыли отца. Бесспорно, Белову не удалось отразить жизнь столицы с такой художественной силой и достоверностью, как жизнь деревни. Но в романе поставлены острые нравственные проблемы, такие, например, как разрушение семьи, которые являются, к сожалению, характерными для жизни современного общества.

Василий Макарович Шукшин (1929-1974) оставил глубокий след в литературе. Шукшина привлекал сложный духовный мир деревенских жителей, прошедших через события революции, гражданской войны, коллективизации, выстоявших в годы Великой Отечественной войны. С необыкновенной силой и художественной выразительностью писатель создает самые различные типы человеческих характеров. У его героев сложные, порой драматические судьбы, всегда заставляющие читателей думать том, как может сложиться судьба того или иного из них.

Шукшин заставил читателя понять, что простой человек, рядовой труженик не так прост, как кажется на первый взгляд. Сближение с городом рассматривается писателем как сложное явление. С одной стороны, это расширяет кругозор деревенских жителей, приобщая их к современному уровню культуры, а с другой город расшатал морально-этические устои деревни. Попав в город, житель деревни почувствовал себя свободным от тех привычных норм, которые были характерны для деревни. Этим Шукшин объясняет черствость, отчужденность людей города, приехавших из деревни и забывших о нравственных традициях, которые веками определяли жизнь их отцов и дедов.

Шукшин писатель-гуманист в высоком смысле этого слова. Он сумел увидеть в жизни «чудиков» - людей, которые обладают философским складом ума и не удовлетворяются обывательской жизнью. Таковы, например, герой рассказа «Микроскоп» столяр Андрей Ерин, который купил микроскоп и объявил войну всем микробам. Дмитрий Квасов, совхозный шофер, который задумал создать вечный двигатель, Николай Николаевич Князев, мастер по ремонту телевизоров, исписавший восемь общих тетрадей трактатами «О государстве», «О смысле жизни». Если «чудики» люди в основном ищущие и в своих поисках утверждающие идеи гуманизма, то противоположные им «античудики» - люди со «сдвинутой совестью» - готовы творить зло, жестоки и несправедливы. Таков Макар Жеребцов из одноименного рассказа.

В изображении деревни Шукшин продолжает традиции русской классической литературы. В то же время он отражает сложные взаимоотношения жителей города и деревни в наше время.

Деревня, ее жители прошли через сложные исторические события. Это не единое крестьянство. А люди самых различных профессий: и механизаторы, и шоферы, и агрономы, и техники, и инженеры, вплоть до нового священника, призывающего верить в индустриализацию, технику («Верую!»).

Отличительная особенность художника Шукшина это острое чувство современности. Его герои рассуждают о полете в космос, на Луну, Венеру. Они противостоят старым отжившим представлениям о мещанской сытости и благополучии. Таковы школьник Юрка («Космос, нервная система и шмат сала»), Андрей Ерин («Микроскоп».) Герои рассказов Шукшина упорно ищут смысл жизни и стараются определить свое место в ней («Беседы при ясной луне», «Осенью»).

Большое внимание в рассказах Шукшина уделяется проблеме личных взаимоотношений, в частности в пределах семьи («Сельские жители», «Одни», «Жена мужа в Париж провожала»). Здесь и разногласие между отцами и детьми, и несогласие в семейных отношениях, и различные взгляды героев на жизнь, труд, на свой долг и обязанности.

Создавая характеры современников, Шукшин отчетливо понимал, что их истоками является история страны и народа. Стремясь вскрыть эти истоки, писатель обратился к созданию романов, таких, как «Любавины» о жизни глухой алтайской деревушки в 20-е годы и «Я пришел дать вам волю» о Степане Разине.

Для творчества Валентина Григорьевича Распутина (род. в 1937 г.) характерна разработка морально-этических и нравственных проблем. Его произведения «Деньги для Марии», «Последний срок», «Живи и помни», «Прощание с Матерой», «Пожар», рассказы получили высокую оценку критики и признание читателей.

С большим мастерством рисует писатель женские характеры. Запоминается образ старой Анны из повести «Последний срок». Жизнь Анны была суровой, работала не покладая рук в колхозе, растила детей. Преодолевала невзгоды военного времени, но не пала духом. И когда она чувствует приближение смерти, относится к ней по народному мудро и спокойно. Дети Анны. Приехавшие из разных мест проститься с матерью, уже не несут в себе тех высоконравственных качеств, какие свойственны Анне. Они утратили любовь к земле, растеряли и родственные связи, и смерть матери их мало волнует.

Важные современные проблемы отражаются и в повести «Прощание с Матерой». Матера - деревня, расположенная на небольшом острове посреди Ангары. В связи со строительством будущей ГЭС она будет затоплена, а ее жители переселяются в новый поселок. Автор с большой силой и проникновенностью сумел передать тяжелые переживания старшего поколения деревни. Для старой Дарьи, прожившей здесь жизнь, затопление деревни - великое горе. Она понимает, что ГЭС нужна, но ей трудно расстаться с избой, с родными могилами. Она готовится покинуть свою избу торжественно, строго. Зная, что изба будет сожжена, но помня, что здесь прошли ее лучшие годы, она моет, белит, чистит все в избе. Трудно расстаться с родными местами и ее сыну Павлу. Внук же Дарьи Андрей относится ко всему совершенно спокойно, без всяких переживаний Он увлечен романтикой новых строек, и Матеру ему совсем не жалко. Дарью очень обидело, что, покидая навечно родное гнездо, внук не проявил уважения к отчему дому, не простился с землей, не прошелся в последний раз по родной деревне.

Распутин заставляет читателя почувствовать черствость и бездушие Андрея, его неуважение к традициям родных. В этом писатель близок к Шукшину, Абрамову, Белову, которые с тревогой пишут о равнодушии молодежи к отчему дому, о забвении ею народных традиций, которые веками передавались из поколения в поколение.

В своей небольшой повести "Пожар" Распутин заставляет читателя задуматься над тем положением, в котором оказалась страна. В бедах небольшого поселка лесозаготовителей-временщиков сфокусированы тревожные явления жизни, характерные для всего общества.

Взволнованно и художественно сильно рассказал писатель об утрате чувства хозяина своей страны, настроениях наемных работников, равнодушных к тому, что будет после них с поселком, где они живут, да и со страной в целом, о пьянстве, падении моральных устоев. Повесть Распутина имела большой успех и получила высокую оценку читателей.

Василь Быков единственный из писателей, сохранивший преданность исключительно военной теме. В своих произведениях он заостряет внимание на проблеме цены победы, нравственной активности личности, ценности жизни человека. Нравственная кульминация повести «Круглянский мост» заключалась в том, что старший в группе партизан-подрывников Бритвин, руководствующийся бездушным принципом, что «война - это риск людьми, кто больше рискует, тот и побеждает», послал на смертельное задание - взорвать мост - молодого парнишку, сына здешнего полицая, Другой партизан Степка в гневе пытается застрелить за это Бритвина. Так автор страстно выступал за то, что и на войне человек должен жить по совести, не поступаться принципами высокой человечности, не рисковать чужими жизнями, щадя свою собственную.

Проблема гуманистической ценности личности возникает в самых разных произведениях. Особенно интересуют Быкова такие ситуации, в которых человек, оставшись один, должен руководствоваться не прямым приказом, а своей совестью. Учитель Мороз из повести «Обелиск» воспитывал в детях доброе, светлое, честное. И, когда пришла война, группа ребят из его небольшой сельской школы по сердечному порыву, хотя и опрометчиво, устроила покушение на местного полицая, заслуженно прозванного Каином. Детей арестовали. Немцы пустили слух, будто отпустят ребят, если явится укрывшийся у партизан учитель. Партизанам было ясно, что задумана провокация, что гитлеровцы все равно не отпустят подростков и с точки зрения практического смысла являться Морозу в полицию бессмысленно. Но писатель говорит о том, что кроме прагматической ситуации, есть и нравственная, когда человек должен подтвердить своей жизнью то, чему учил, в чем убеждал. Он не мог бы учить, не мог бы дальше убеждать, если бы хоть один человек подумал, что струсил, оставил детей в роковой момент. Упрочить веру в идеалы у отчаявшихся родителей, сберечь твердость духа у детей - вот чем был озабочен Мороз до последнего шага, подбадривая ребят, идя с ними на казнь. Ребята так и не узнали, что Мороз явился в полицию ради них: он не хотел унижать их жалостью, не хотел, чтобы они терзались мыслью о том, что из-за их поспешного, неумелого покушения пострадал любимый учитель. В этой трагической повести писатель осложняет задачу, вводя второе действие. Мотивы поступка Мороза были осуждены некоторыми как безрассудное самоубийство, и оттого после войны, когда на месте расстрела школьников сооружали обелиск, его фамилии там не оказалось. Но именно потому, что в душах людей проросло то доброе семя, которое он заронил своим подвигом. Нашлись и те, кто все-таки сумел добиться справедливости. Имя учителя было дописано на обелиске рядом с именами героев-ребят. Но и после этого автор делает нас свидетелями спора, в котором один человек говорит: «Особого подвига за этим Морозом я не вижу… Ну в самом деле, что он такого совершил? Убил ли он хоть одного немца?» В ответ один из тех, в ком жива благодарная память отвечает: «Он сделал больше, чем, если бы убил сто. Он жизнь положил на плаху, сам добровольно. Вы понимаете, какой это аргумент. И в чью пользу…» Этот аргумент как раз и относится к нравственной сфере: доказать всем, что твои убеждения сильнее грозящей смерти. Переступить через естественное чувство самосохранения, естественную жажду выжить, уцелеть - с этого начинается героизм отдельного человека.

В своих произведениях Быков любит сводить персонажей контрастных по характеру. Так происходит и в повести «Сотников». Все туже затягивается петля вокруг Сотникова и Рыбака - партизанских разведчиков, которые должны достать продовольствие для партизанского отряда. После перестрелки партизаны сумели оторваться от преследования, но из-за ранения Сотникова вынуждены укрыться в деревне в избе Демчихи. Там их лишенных возможности отстреливаться схватывает полиция. И вот они проходят страшные испытания в плену. Вот тут и расходятся их дороги. Сотников выбрал в этой ситуации героическую смерть, а Рыбак согласился вступить в полицаи, надеясь перебежать потом к партизанам. Но вынуждаемый гитлеровцами он выталкивает чурбан из-под ног бывшего боевого товарища, на шею которого накинута петля. И нет ему дороги назад.

Неторопливо воссоздает писатель в Сотникове характер человека цельного, последовательного в своей героической жизни и смерти. Но в повести есть свой поворот в изображении героического. Для этого Быков каждый шаг Сотникова соотносит с каждым шагом Рыбака. Для него важно не описать еще один героический поступок, а исследовать те нравственные качества, которые дают человеку силу перед лицом смерти.

Первые опубликованные в начале 60-х годов произведения Александра Исаевича Солженицына (род. в 1918 г.) повесть "Один день Ивана Денисовича", рассказ "Матренин двор" появились на исходе хрущевской оттепели. В наследии писателя они, как и другие небольшие рассказы тех лет: "Случай на станции Кочетовка", "Захар Калита", "Крохотки", остаются самыми бесспорными, классикой. С одной стороны классикой "лагерной" прозы, а с другой - классикой прозы "деревенской".

Наиболее значительными являются романы писателя "В круге первом", "Раковый корпус", "Архипелаг ГУЛАГ" и "Красное колесо".

В известном смысле "В круге первом" - это роман о пребывании героя-интеллигента Нержина в закрытом НИИ, в "шарашке". В романе Нержин в серии бесед с другими заключенными, с критиком Львом Рубиным, инженером-философом Сологдиным, долго и мучительно выясняет: кто же в подневольном обществе в меньшей степени живет по лжи. Эти всезнайки-интеллигенты, пусть и страдающие или дворник Спиридон, вчерашний крестьянин. В итоге он приходит, после целой серии споров, крайне острых, глубоких, к мысли, что, пожалуй, Спиридон, не понимающий множества превратностей истории и своей судьбы, причин горя своей семьи, жил все же наивнее и чище, нравственней, непритворней, чем эти всезнайки, готовые служить злу за научную степень, лауреатский значок и т.п. Те, кого Солженицын впоследствии назовет "образованщиной", развращенные подачками интеллигенты.

"Архипелаг ГУЛАГ" сам автор образно определил как "окаменелую нашу слезу", как реквием русской Голгофе. При всей тщательности коллекционирования документов о технологии средств, судов, казней ("В машинном отделении", "Поезда ГУЛАГа" и т.п.), перевозок заключенных, бытия лагеря в Соловках (" там власть не советская, а... соловецкая) и т.п. книга Солженицына предстает гораздо крупнее тех произведений, что изобличали террор, перегибы репрессий как искажения генеральной линии партии. Целый поток лирических отступлений, выводов против фальсификаторов истории пробивается в летописи ГУЛАГа. Но только к моменту завершения "ГУЛАГа" Солженицын приходит к своей излюбленной идее - идее победы над злом через жертву, через неучастие, пусть и мучительное во лжи. В финале своей книги-реквиема, приговора тоталитаризму Солженицын произносит слова благодарности тюрьме, так жестоко соединившей его с народом, сделавшей его причастным к народной судьбе.

"Красное колесо" - это глубокомысленный трагический роман, хроника с совершенно уникальным образом автора-повествователя, с чрезвычайно активным самодвижущимся историческим фоном, с непрерывным передвижением вымышленных и подлинных героев. Подчиняя исторический процесс строго отмеченным срокам ("Красное колесо" - это серия романов-узлов вроде "Августа Четырнадцатого", "Октября Шестнадцатого" и т.п.) Солженицын неизбежно отодвигает вымышленных героев на второй план. Все это создает грандиозность панорамы: обилие персонажей, остроту ситуаций и в царской ставке, и в тамбовском селе, и в Петрограде, и в Цюрихе, придает особую нагрузку голосу повествователя, всему стилистическому строю.

Как отмечает критика многие повести Юрия Трифонова строятся на бытовом материале. Но именно быт становится мерилом поступков его героев.

В повести "Обмен" главный герой Виктор Дмитриев по настоянию расторопной жены Риты (и ее родичей Лукьяновых) решил съехаться с уже смертельно больной матерью, то есть совершить двойной обмен, взойти в квартирном плане на более престижный уровень. Метания героя по Москве, тупой нажим Лукьяновых, его поездка на дачу в кооператив "Красный партизан", где некогда в 30-е годы жили его отец и братья, люди с революционным прошлым. И обмен, вопреки желанию самой матери, свершен. Но оказывается "обмен" был свершен гораздо раньше. Больная Ксения Федоровна, хранительница какой-то нравственной высоты, особого аристократизма, говорит сыну о его снижении "олукьянивании": " - Ты уже обменялся, Витя. Обмен произошел... - Вновь наступило молчание. С закрытыми глазами она шептала невнятицу: - Это было очень давно, и бывает всегда, каждый день, так что ты не удивляйся, Витя. И не сердись. Просто так незаметно".

В другой повести, "Предварительные итоги", герой - переводчик, изнуряющий свой мозг и талант, переводя ради денег нелепую поэму некоего Мансура "Золотой колокольчик" (прозвище восточной девушки, данное ей за звонкий голосок), меняет что-то возвышенное на усредненное, стандартное, сделанное по мерке. Он способен чуть ли не на грани самонасмешки оценивать свой труд: "Практически умею переводить со всех языков мира, кроме немецкого и английского, которые немного знаю - но тут у меня не хватает духу или, может быть, совести". Но еще более странный обмен, от которого герой убегает, но с которым в итоге смиряется, свершается в его семье, с сыном Кириллом, женой Ритой, гоняющейся за иконами как частью мебели, усвоившей цинично-упрощенную мораль репетитора Гартвига, подруги Ларисы. Иконы, книги Бердяева, репродукции Пикассо, фотография Хемингуэя - все это становится предметом тщеславия и обмена.

В повести "Долгое прощание" в состоянии обмена, распыления сил живет и актриса Ляля Телепнева, и ее муж Гриша Ребров, сочиняющий заведомо средние пьесы. Обмен, хроническая неудача сопутствуют им и тогда, когда нет ролей, нет успеха, и даже тогда, когда Ляля вдруг обрела успех в громком спектакле по пьесе Смолянова.

Трифонов очень жалеет своих уступчивых, идущих на обмен героев, деликатных, мягких, но видел и бессилие их аристократизма.