Ширяев петр алексеевич. Петр ширяев - внук тальони

Вл. Лидин

Петр Ширяев

Источник: П. Ширяев. Внук Тальони. Повесть и рассказы. М: Сов. Россия, 1976. OCR и вычитка Ю. Н. Ш. [email protected] , январь 2005 г. Петру Алексеевичу Ширяеву была дана недолгая жизнь; а для писательского действия в ней был отведен совсем малый срок. С молодых лет он начал скитания, принял участие в революционной борьбе, узнал суд, тюрьмы, арестантские роты, ссылку в Сибирь и, наконец, бегство и эмиграцию. Скитаясь по многим странам Запада, Ширяев особенно полюбил трудовой итальянский народ, изучил его язык и впоследствии радовался каждой возможности перевести на русский язык книги того или другого хорошего итальянского писателя. Все, что Ширяев пережил сам, стало темой многих его повестей и рассказов. Они убедительны правдой жизни, узнанной лично, а не только наблюдаемой со стороны. В этом смысле большинство из того, что написано Ширяевым, очень располагает к себе. Петр Алексеевич Ширяев появился в советской литературе в двадцатых годах. Первая мировая война застала его, как и многих политических эмигрантов, за границей, в Италии. Но, как и многие из тех, кто бежал из царских тюрем или ссылки, Ширяев ждал того дня, когда его родная страна сбросит с себя ненавистное самодержавие. Редактируя как-то книгу автобиографий советских писателей, я попросил и Ширяева написать свою автобиографию. -- Надо подумать,-- сказал он,-- жизнь у меня была сложная и путаная, да и в литературе я сделал еще так мало! Он долго не присылал мне своего жизнеописания и наконец прислал его в виде короткого письма: "...Хуже обстоит дело с автобиографией; что писать и как? Удовлетворит ли Вас следующее: От роду мне 38 лет. Когда-то был учеником Тамбовского Реального училища, откуда был изгнан позорно за "неблагонадежность". Пропутавшись около года после изгнания из Реального училища по лесам Ряз. губ. с ружьем и собакой, уехал в Москву, где сошелся с революционными организациями. В 1905 г. желторотым юношей дрался на баррикадах в Москве, в результате чего очутился в Бутырках. По выходе из тюрьмы ушел в революционную работу, перешел на нелегальное положение. Снова аресты, тюрьмы, суд и -- лишенный всех прав и преимуществ -- я был водворен в арестантские роты за вооруженное сопротивление при аресте. Потом ссылка в Сибирь, бегство и наконец эмиграция. Франция, Италия, Бельгия ets, а в 1917 вернулся в Россию, побыл на фронте, а с 1924 начал писать. Первая вещь "Накипь" напечатана в "Новом мире" за 1925 г. No 3. Вот приблизительно все. 22. V. Москва. 27". -- Петр Алексеевич,-- сказал я ему при встрече,-- ведь это короче воробьиного носа, что вы мне прислали. -- Знаете,-- засмеялся он,-- когда я принялся за описание своей жизни для сборника о писателях, то подумал: чем короче напишу, тем более это будет соответствовать тому, что я сделал в литературе. Ведь сделал я пока еще очень мало. Это было не самоуничижением, а в природе критически строгого к себе и совестливого писателя. Скромность писателя не добродетель, а следствие глубокого понимания своей ответственности и своего назначения, и чем глубже это понимание, тем строже к себе писатель. Ширяев поздно начал писать, и поэтому особенно дорожил каждым годом своей писательской жизни, молодое расточительство было ему уже "не по средствам", как шутливо сказал он мне как-то. -- Писать вообще нелегко, а когда сознаешь, что поздно начал и нужно наверстывать -- тем более. Его первую большую вещь "Накипь" приветил в 1925 году журнал "Новый мир", и с этой поры, собственно, и началась писательская деятельность Ширяева. Как нередко случается в жизни, люди самого различного душевного толка и глубоко несхожие один с другим начинают вдруг дружить в такой степени, что становятся почти неразлучными: так дружил в те времена Ширяев с драматургом Павлом Сухотиным и поэтом, а впоследствии и прозаиком, Константином Большаковым. Дружба эта была не по общности творческих интересов, скорее, это было приятельство. Но по свойствам своей натуры Ширяев не упустил, наверно, ни одного случая проявить товарищескую верность: множество раз устремлялся он устраивать дела не слишком обласканных на своем литературном пути товарищей; сил, когда дело касалось кого-либо другого, Ширяев не жалел, хотя у него самого было их не так-то много. Писатель Андрей Соболь, проведший с Ширяевым не один год в эмиграции -- во Франции и в Италии, сказал о нем: -- Ширяев вроде бруска... общаясь с ним, оттачиваешь принципиальность, товарищ он удивительно верный -- Петр. Есть одна закономерность: когда писатель поздно приходит в литературу, ему предстоит с опозданием выработать и профессиональные навыки: рабочий стол требует не только усидчивости, он служит ежедневным напоминанием о том, что -- подобно музыканту -- надо непрерывно упражняться в своем деле, пусть это будет иной раз лишь простой гаммой. Этой профессиональной усидчивости, по всем обстоятельствам его скитальческой жизни, Ширяеву не хватало: он написал меньше, чем мог и задумал. В однотомник Петра Ширяева вошло не все, написанное им, однако лучшее, что он написал, и в первую очередь, конечно, его отличная повесть "Внук Тальони". Задумав написать эту повесть, Ширяев специально уехал на один из конных заводов где-то возле Воронежа. Вернулся он оттуда свежо взволнованный, как это бывает всегда, когда писатель находит свою тему, притом в такой степени близкую, что остается только сесть за стол и понудить руку поспеть за мыслью. Одно все-таки несколько беспокоило Ширяева: он встретил на конном заводе другого писателя, страстно любившего лошадей и выпустившего незадолго до этого книгу "Конармия"; писателем этим был И. Бабель. -- Вы не спросите как-нибудь Исаака Эммануиловича, не задумал ли он что-нибудь написать о лошадях? -- попросил меня Ширяев стеснительно.-- Ведь это было бы так неудачно, если бы мы стали писать на одну и ту же тему. Бабель, великий ходок по жизни, романтик и тонкий наблюдатель, засмеялся, когда я спросил его о том, что беспокоило Ширяева. -- Пусть себе пишет, -- сказал он,-- моя тема не о лошадях, а о том, как лошади дышат и любят. Гиперболизм Бабеля был всегда романтическим, и Ширяев успокоился. Потом он написал свою книгу "Внук Тальони". Ширяев был человеком высокообразованным, но нигде и никогда не показывал это: мне кажется, что даже его близкие друзья не знали, что Ширяев в совершенстве владел итальянским языком и мог свободно, чрезвычайно близко к оригиналу, переводить с него. У меня хранится не одно письмо Ширяева именно по поводу его переводов с итальянского языка: вернувшись в ту пору из Италии, я принял некоторое участие в ознакомлении советских читателей с молодой итальянской литературой и привлек к этому и Ширяева. Он блистательно перевел тогда книгу Марио Собреро "Знамена и люди", выпущенную издательством "Федерация", и ряд рассказов Папини, Борджезе, Пиранделло... "Простите, что карандашом. Пишу лежа -- болен",-- пишет он мне в одном из писем. "Джузеппе-Антонио Борджезе -- сицилианец. Лучшие страницы романа "Рубе" те, в которых как раз говорится о Сицилии. Великолепны его "заметки читателя", хотя и не свободные от специфической идеологии издательской фирмы "Тревес"... Книгу Лючио Риденти будут читать все. Перевод ее труден чрезвычайно в силу прихотливых скачков мысли, синонимов и специальных словечек, которым подыскивать эквивалент крайне трудно. В пятницу -- ежели встану -- в Союз приду и принесу статью Преццолини об экономическом положения итальянских писателей. Хороша для "Вечерки". Эта сторона деятельности Ширяева мало известна; однако, при всей его любви к Италии, дело это было для Ширяева побочным. В 1927 году вышла его первая книга "Печальная комедия", а в 1928 году издательство "Круг" выпустило книгу его рассказов "Цикута". В рассказе, давшем название всей книге, Ширяев приоткрывает одну из трагических страниц прошлого: руководитель подпольной организации оказывается провокатором, предает одного за другим членов организации, и в образе присяжного поверенного Вениамина Аполлоновича Гудима можно узнать зловещую фигуру пресловутого провокатора Азефа. Повесть Ширяева "Внук Тальони" написана в традициях русской классической литературы: мы знаем изумительную повесть Л. Н. Толстого "Холстомер" и рассказ "Изумруд" А. И. Куприна; в повестях этих история одной лошади служит лишь для широкого раскрытия ряда судеб и общественных отношений того времени. По всему тому, что заложено в книгах Петра Ширяева, по искренности их голоса, по строгости писателя к себе, книгам этим дано остаться во времени. Ширяев не писал проходных вещей; у него есть рассказы более сильные или менее сильные, но все написано им по внутренней необходимости, причем, как мне кажется, с постоянным ощущением, что сделано это не в полную силу: Ширяев принадлежал к тем достойным писателям, которые всегда недовольны собой, всегда критически сами проверяют себя, но мы знаем, что это и составляет двигательную силу таланта. Писательская рука Ширяева была надежная, и будь ему дана более долгая жизнь, он несомненно написал бы еще многое, может быть, в конце концов и удовлетворившее его самого; впрочем, истинный художник никогда не бывает доволен достигнутым. Книги Ширяева займут достойное место в советской литературе прежде всего потому, что они написаны искренне, человеком, боровшимся за народное счастье, познавшим много зла и несправедливости в прошлом и всегда верившим в светлое будущее своего народа. Этой верой и согрето все то, что успел Ширяев написать за свою недолгую жизнь.

Петр Алексеевич Ширяев

Прежде чем позвонить, рыжеволосый юноша еще раз перечитал надпись на медной, начищенной ярко пластинке:

Присяжный поверенный Вениамин Аполлонович ГУДИМ

Лестница была устлана ковром. Темные двери квартир, с медными дощечками, солидно разместились по просторным площадкам; внизу – купол узорного лифта, похожего на часовню. Юноша приложил ухо к замочной скважине, прислушался и, решительно высморкавшись, нажал пуговку звонка. Все последующее произошло ужасно быстро. Большая столовая с массивной мебелью и тишиной, по которой важно расхаживал маятник больших часов, обняла юношу.

– Как доложить Вениамину Аполлоновичу?

– Скажите я… Я – по делу!.. Я сам скажу, я только что приехал, скажите…

Рыжеволосый посетитель облегченно вздохнул, когда белый фартучек горничной исчез, оставив после себя пряный запах гелиотропа. Хлопнувшая где-то дверь глотнула четкие каблучки, и в тишине столовой выпятился на глаза пузатый буфет с многочисленными дверцами, колонками и резьбой, похожий на средневековый замок.

Юноша подозрительно осмотрелся, заглянул в одно окно, в другое и что-то пощупал в боковом кармане пиджака.

Оглянувшись на дверь, юноша шагнул к письменному столу и быстро проговорил:

– Я от Михаила! У Николая Петровича родился сын…

– Кто крестный? – спросил человек за письменным столом.

– Вячеслав.

Вениамин Аполлонович Гудим встал и протянул юноше руку. В глухом его голосе будто открылась фортка, и стало приветливым суровое лицо.

– Ну, здравствуйте, товарищ! Присаживайтесь! От кого у вас ко мне явка?

Юноша горячо пожал протянутую руку и ужасно заторопился, когда начал рассказывать.

– Вы – товарищ Макс? Я из Нижнего. Я – Николай. Я приехал, я… Вы знаете, что Михаил Семенович арестован. Арестована Фаня, Леонид, Василий Васильевич, вся наша организация провалилась…

Вениамин Аполлонович протянул к нему дрогнувшую руку, будто пытался остановить эту торопливую речь, и так, с протянутой рукой, снова опустился в кресло.

– Да, да!.. И Фаня, и Леонид. Я один из всей организации уцелел. По-олный разгром! – взволнованно продолжал юноша, повторяя сказанное. – Аресты начались в субботу, первого арестовали Михаила Семеновича… От всей организации остался только шрифт, он сейчас у моей сестры. Я да шрифт.

Вениамин Аполлонович молчал, сгорбленный, уйдя глубоко в кресло с высокой спинкой. Ни одним словом не прервал он рассказа Николая. И когда Николай кончил – он, казалось, все еще напряженно слушал отзвучавшие слова.

– А… как же уцелели вы? – спросил он, наконец, нарушая молчание, казавшееся бесконечно долгим.

Медленные глаза его поднялись к Николаю, к изрытому оспинками лицу с большим жабьим ртом.

– Я… случайно не ночевал дома. Сестра предупредила меня о засаде. Если бы не она… У нее как раз и шрифт.

Николай проговорил это смущенно, словно чувствуя себя виноватым в том, что он один из всех уцелел.

У Вениамина Аполлоновича под нижней губой был кустик светлых волос. Он закрутил их в запятую и встал. Ковер заглушал шаги. Николай сидел у стола. Когда Вениамин Аполлонович повертывался к нему спиной, он быстро вскидывал на него глаза и провожал его наблюдающим взглядом через весь кабинет, до поворота, и так же быстро опускал глаза, лишь только Вениамин Аполлонович повертывался лицом к нему.

Опустив голову и вздернув костистые плечи, Вениамин Аполлонович долго и молча шагал по кабинету.

Николай тихо проговорил:

– Я хочу немедленно работать…

Вениамин Аполлонович кашлянул и продолжал ходить; заговорил, не поднимая головы:

– В Нижний вам, конечно, ехать нельзя, схватят. Придется послать за шрифтом кого-нибудь другого. Шрифт нам нужен. Кого-нибудь другого, да, да! Людей у нас мало, очень мало, очень… А вам мы дадим работу, работа есть, много работы!.. Неужели же Михаил арестован?! – круто встал он перед Николаем. – Это же, это… не-ве-ро-ят-но! И Фаня? И Леонид?! Вы давно в организации? С девятьсот пятого?

Вениамин Аполлонович вдруг, быстро, нагнулся к Николаю.

– А ведь не-хо-ро-шо?! – дыша в лицо Николаю, прошептал он. И шепот его был острый, колющий и страстный.

– Не-хо-ро-шо! – еще тише, еще острей повторил Вениамин Аполлонович. Костлявое лицо с двумя огромными серыми глазами придвинулось так близко, что Николай съежился, и у него было ощущение – будто серый автомобиль с разбегу повесил над его жизнью два своих фонаря… И, глядя в них снизу, он испуганно прохрипел:

– Что нехорошо?

Вениамин Аполлонович взмахнул рукой, схватывая воздух, распустил пальцы, посмотрел на ладонь и, выпрямившись, заговорил зло:

– Конспирации, вот чего не хватает вам, молодежи! А конспирация – вещь очень простая, чрезвычайно простая! Надо только забыть, что вы – Николай. Надо ежесекундно помнить одно: меня, как такового – нет, не су-щест-ву-ет! Николая нет! Есть организация. Поняли? Вы и каждый ваш шаг связаны с сложным и дорогим механизмом, портящимся от одного неверного движения… Вы – частичка целого. Вы – организация. И тогда конспирация становится для вас такой же естественной и простой вещью, как, например, еда, когда вы несете ложку в рот, а не в нос или в глаз… Я вдвое старше вас. Я старый работник. Но я не существую, как личность. Меня нет. Есть организация, партия, дело… Мы отвечаем перед народом…

Вениамин Аполлонович подошел к столу и, закурив, жадно затянулся. Потом протянул портсигар Николаю.

– Я не курю.

Когда Николай уходил, снабженный адресом неизвестной ему "товарища Наташи", где он должен получить дальнейшие указания и работу, Вениамин Аполлонович задержал его на дороге.

– Забудьте, что существует Вениамин Аполлонович Гудим, – проговорил он, растягивая выразительно слова. – Такого нет, и вы не знаете такого. Есть – товарищ Макс. Никогда вы у меня на квартире не были. Поняли? Идите! Скажите товарищу Наташе, что сегодня, в семь, я жду ее.

Буйный, пестрый букет цветов озарял большую комнату свежестью красок, и от них в комнате казалось рассветней и больше воздуху. Невольно вспоминалось поле, где так много неба. И, может быть, от этого печаль на красивом лице Наташи проступала ярче и запоминалась. Она сидела у окна, сцепив на колене голые, обвеянные загаром руки. Николай только что кончил печальный рассказ о разгроме нижегородской организации. Он в первый раз видел Наташу. Наташа впервые видела его.

– Когда вы приехали? – мягко, будто по бархату прошла словами, спросила Наташа.

– Сегодня утром. Я с вокзала прямо к товарищу Максу.

– Макс, конечно, читал вам поучения, а чаю не предложил, – с улыбкой встала Наташа. – Он у нас такой… Понравился он вам?

Такая же тихая и мягкая в движениях, как и в словах, она неторопливо накрыла стол, принесла самовар, колбасу, сыр и, усевшись против Николая, строго следила за тем, чтобы он ел и сыр, и колбасу, и ватрушки.

– Ешьте и не возражайте! Люблю, когда едят с аппетитом. Простите, я не дослушала, что вы сказали о Максе?

– У него очень большие глаза. Такие… кажется, одни глаза, а ничего другого нет!

Наташа серьезно сказала:

– У него большое сердце… Вот поработаете у нас – убедитесь. Сколько вам лет?

– У вас в Нижнем есть родственники?

– Сестра Лиза.

– Это у нее лежит шрифт? Она беспартийная?

Наташа задумалась. Николай исподлобья наблюдал за ней. На одном из пальцев правой руки она носила кольцо. Николай посмотрел на кольцо и спросил:

– Вы та самая Наташа… Ваш муж осужден по делу киевской организации?

Наташа тихо кивнула головой.

– А вы откуда знаете? Вам говорил Макс?

– Нет, Михаил Семенович рассказывал…

Наташа не спросила, когда и что рассказывал Михаил Семенович Николаю; обвела пальцем узор скатерти, и, подавив вздох, выпрямилась.

– Я вас, товарищ, пока направлю в Кусково на дачу. Там поживете для дезинфекции, оглядитесь. Потом и на работу. Паспорт у вас есть?

– Надежный?

– Настоящий.

– А деньги?

– Тоже есть.

– Сколько? А ну… показывайте вашу кассу! Рубль десять копеек?! И это все?! – рассмеялась Наташа, заглянув в кошелек. – Да вы комик!

Она достала из стола пятнадцать рублей и всунула их в кошелек Николая.

– Теперь вы нелегальный, не рассуждайте!.. Кстати, возьмите цветочков, подарите их от меня Оле. Хозяйку дачи зовут Ольга Александровна, запомните. Там очень хорошо, отдохнете и успокоитесь, а работы у нас хватит…

Проводив Николая, Наташа подошла к раскрытому окну и, выждав, когда он выйдет из подъезда, долго наблюдала за ним. Выйдя из подъезда, Николай посмотрел на номер дома, где жила Наташа, и, словно запоминая что, осмотрелся по сторонам. Потом торопливо зашагал по улице и, раза два оглянувшись, скрылся за углом. Извозчик, стоявший на другой стороне улицы, трусцой поехал по тому же направлению.

Оказавшись в городе Уварово Тамбовской области, случайный прохожий, скорее всего, не обратит внимания на улицу имени Петра Ширяева. Стыдно сказать, но и многие земляки этого удивительного человека не могут ответить на простой вопрос: кем он был? Улица получила название неспроста, ведь здесь родился писатель Петр Алексеевич Ширяев, создавший среди прочих знаменитую повесть о лошадях «Внук Тальони».

В кругу семьи

Петр Алексеевич родился 8 декабря 1888 года в селе Уварово Тамбовской губернии Борисоглебского уезда. Его отец, Алексей Иванович Ширяев, был выходцем из неимущих кирсановских мещан, но благодаря своему огромному труду и упорству сумел-таки «выбиться в люди». Чтобы прокормить семью, он стал коробейником, через некоторое время завел лавку в Уварово и купил дом на той самой улице, которая сейчас носит имя его сына. Как было заведено в те времена, семья Ширяевых была большая: Петр был вторым ребенком и имел семь братьев и сестер. К тому времени как мальчик окончил сельскую школу, его отец стал зажиточным купцом и сумел отправить сына в Тамбовское реальное училище. Однако закончить его Петру было не суждено: Тамбовскую губернию охватили волнения - и студент был исключен из образовательного учреждения за «неблагонадежность».

Свободу на баррикадах

Как пишет сам Ширяев, после изгнания из Реального училища он «пропутался около года по лесам Рязанской губернии с ружьем и собакой», затем уехал в Москву, где сошелся с революционными организациями. В 1905 году он дрался на баррикадах в Москве, в результате чего очутился в Бутырской тюрьме. После выхода из тюрьмы Ширяев ушел в революционную работу, перешел на нелегальное положение, за которым снова последовали аресты, тюрьмы и суды. Жизнь будущего писателя можно тогда было назвать бесконечным скитанием: его лишили всех прав и преимуществ и отправили в арестантские роты за вооруженное сопротивление при аресте. А потом были Петербург и Москва, участие в революции и Первой мировой войне, ссылка в Сибирь, откуда ему удалось бежать, последующая эмиграция с путешествием по Италии, Бельгии и Франции и, наконец, возвращение в 1917 году в Москву, где Ширяев становится участником Гражданской войны и служит инспектором Красной Армии в Тамбове и Борисоглебске. С 1924 года, навоевавшись и наскитавшись с лихвой, Петр Алексеевич посвящает себя литературной деятельности.

Акула пера

Петр Алексеевич Ширяев прожил недолгую жизнь, и литературе в ней был отведен совсем малый срок, но даже за этот небольшой период времени писатель смог создать немало достойных произведений. Все, что Ширяев пережил сам, стало темой его повестей и рассказов. Первыми публикациями начинающего писателя стали короткие заметки в «Тамбовских губернских ведомостях», которые остались незамеченными, но это только подтолкнуло Ширяева к дальнейшей работе. Первым серьезным произведением писателя стал рассказ «Накипь», опубликованный в 1925 году в журнале «Новый мир», затем вышла книга «К баррикадам», которая открыла путь Ширяеву в большую литературу.

Неоконченный роман

Многие произведения автора связаны с Тамбовским краем: рассказ «Освобожденные воды» (1928) повествует об установлении советской власти в Кирсановском уезде, роман «Печальная комедия» (1929) - о налете мамонтовской конницы в 1919 году на Козлов и Тамбов, рассказ «Бойцы окраин» и роман «Гульба» - об «антоновщине». Последний роман так и остался неоконченным - 25 мая 1935 года Петр Ширяев умирает от скоротечной формы туберкулеза в возрасте 47 лет. Похоронен писатель на Ваганьковском кладбище в Москве.

Орловская звездочка

Несмотря на обилие исторических произведений на серьезные темы, одним из самых популярных творений автора является повесть «Внук Тальони» (1930) о… лошадях. Орловские ры--саки вдохновляли на творчество многих писателей - Л.Н.Толстого, А.И.Куприна и, собственно, Петра Ширяева, который рассказывает историю кобылы орловской породы по кличке Лесть. Книга «Внук Тальони» делится на три части: в первой действия происходят до революции, во второй - в самый разгар народных волнений и в третьей - уже после установления мира в новом советском государстве. В период Гражданской войны не разбирающиеся в породистых лошадях красноармейцы забирают у деревенского мальчика жеребца и оставляют вместо него больную кобылу Лесть. Простой рязанский крестьянин, в руках которого оказывается лошадь, благодаря ветеринару узнает, что она породистая и дорогая. Кобыла так и не выиграла ни одного приза, но ее жеребенок, попав в разгар НЭПа к мастеру бегового дела Лутошкину, превращается в лучшего рысака Советской республики.

Близкая по духу

Книга, повествующая о голодных временах, когда крестьянам приходилось искать пищу и для себя, и для своих питомцев - лошадей, о зависти односельчан, плетущих интриги, о темном мире ипподромных барышников и спекулянтов и о многом другом, близка и понятна всем читателям без исключения. Вместе с тем здесь много интересной информации и для конников - истинных любителей лошадей, - в том числе о происхождении знаменитой орловской породы. В 2005 году по повести «Внук Тальони» в лучших традициях советского кино был снят фильм «Рысак». Сценарий очень близок к оригиналу, при работе над картиной пользовались услугами наездников-консультантов ЦМИ, старейших мастеров и знатоков бегового дела.

Неожиданная встреча

Ширяев подошел к написанию повести крайне ответственно - чтобы изучить тему, он специально отправился на один из конных заводов. К удивлению Петра Алексеевича, кроме него завод в то время посещал еще один писатель - Исаак Бабель, выпустивший незадолго до этого книгу под названием «Конармия». Ширяев, сконфуженный этой встречей, попросил знакомых аккуратно выяснить, не задумал ли Бабель писать о лошадях, - Петр Алексеевич опасался, что, создав в одно и то же время два похожих произведения, оба писателя окажутся в неловкой ситуации. Однако Бабель, когда ему передали слова Ширяева, засмеялся и «дал добро» Петру Алексеевичу.

Итальянец в России

Говорят, талантливые люди талантливы во всем - таким был и Петр Алексеевич Ширяев. Он был человеком высокообразованным, но при этом очень скромным. Ширяев в совершенстве владел итальянским языком и активно переводил произведения итальянских писателей, в том числе книгу Марио Собреро «Знамена и люди» и ряд рассказов Папини, Борджезе, Пиранделло и т.д. Автор горячо радел и за судьбу своих товарищей - часто пытался устраивать дела не слишком удачливых друзей-писателей, хотя сам добивался успеха с большим трудом. Он принадлежал к числу тех писателей, которые всегда недовольны собой и не перестают стремиться к совершенству.

От всей души

Ширяев начал писать поздно, поэтому особенно дорожил каждым годом своей литературной жизни, писал искренне, строго и убедительно о том, что прочувствовал сам, а не просто наблюдал со стороны. Он не создавал проходных вещей: как и у каждого автора, не все его произведения были одинаково сильными, но каждое из них несло в себе правду, что не могло не расположить к нему читателя. К сожалению, Петр Алексеевич прожил недолгую жизнь, что не дало ему возможности выложиться полностью, написать больше, но те книги, которые он успел создать, заняли достойное место в советской литературе.

Ширяев, Петр Алексеевич

(род. 1888) - современный писатель. Печататься начал с 1914. Творческое внимание ТИ. занято преимущественно художественным раскрытием психологии обывателя, болезненно обострившейся под влиянием Октябрьской революции и гражданской войны. Ш. заслуживает внимания и как писатель-бытовик. Описательная сторона творчества Ш. выдержана в реалистических тонах: точность описания, острая наблюдательность, удачно вписанная деталь придают его бытовым картинам своеобразную правдивость ("Гульба", роман, Зиф, 1930). Наиболее значительным является роман Ш. "Внук Тальони" (Зиф, 1930), в котором он достиг высокой композиционной техники, художественной насыщенности, драматизма и в значительной степени преодолел свойственные ему прежде схематизм и надуманность в трактовке тем.

. 2009 .

Смотреть что такое "Ширяев, Петр Алексеевич" в других словарях:

Содержатель железных заводов, при Елизав. Петр. и Ек. II; 1782 г. {Половцов} … Большая биографическая энциклопедия

Труппа Малого театра (Москва) за 1824 1917 гг. Труппа Малого театра (1824 − 1917 гг.) Содержание 1 Режиссёры 2 Актрисы 3 Актёры 4 … Википедия

В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Колмогоров. Андрей Николаевич Колмогоров … Википедия

Труппа Малого театра (1824 − 1917 гг.) Содержание 1 Режиссёры 2 Актрисы 3 Актёры 4 Примечания … Википедия

Футболисты выступавшие за клуб «Крылья Советов» Самара (бывший Куйбышев) в 1942 2012 годах. 615 игроков. Жирным шрифтом выделены футболисты сыгравшие более 100 матчей # А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р … Википедия

Игроки футбольного клуба «Крыльев Советов» Самара/Куйбышев 1945 2008 года. 541 игрок. # А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х … Википедия

Полный список членов корреспондентов Академии наук (Петербургской Академии наук, Императорской Академии наук, Императорской Санкт Петербургской Академии Наук, Академии наук СССР, Российской академии наук). # А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р … Википедия

- … Википедия

Информация, размещённая в данной статье или разделе статьи, основана на историографии времён Советского Союза и поэтому может быть тенденциозна или даже фактически неточна. Ориентируясь на современные источники, вы можете помочь проекту … Википедия

У этого термина существуют и другие значения, см. Ставрополь (значения). Город Ставрополь Флаг Герб … Википедия

Книги

• Внук Тальони , Ширяев Петр Алексеевич. &171;Внук Тальони&187;еще одна замечательная глава отечественной литературной&171;истории лошади&187;. Эта повесть, продолжающая традиции&171;Холстомера&187;и&171;Изумруда&187;, самое…

Петру Алексеевичу Ширяеву была дана недолгая жизнь; а для писательского действия в ней был отведен совсем малый срок. С молодых лет он начал скитания, принял участие в революционной борьбе, узнал суд, тюрьмы, арестантские роты, ссылку в Сибирь и, наконец, бегство и эмиграцию. Скитаясь по многим странам Запада, Ширяев особенно полюбил трудовой итальянский народ, изучил его язык и впоследствии радовался каждой возможности перевести на русский язык книги того или другого хорошего итальянского писателя.

Все, что Ширяев пережил сам, стало темой многих его повестей и рассказов. Стоит заметить, что они убедительны правдой жизни, узнанной лично, а не только наблюдаемой со стороны. В контексте этого большинство из того, что написано Ширяевым, очень располагает к себе.

Петр Алексеевич Ширяев появился в советской литературе в двадцатых годах. Первая мировая война застала его, как и многих политических эмигрантов, за границей, в Италии. Но, как и многие из тех, кто бежал из царских тюрем или ссылки, Ширяев ждал того дня, когда его родная страна сбросит с себя ненавистное самодержавие.

Редактируя как-то книгу автобиографий советских писателей, я попросил и Ширяева написать ϲʙᴏю автобиографию.

Надо подумать,- сказал он,- жизнь у меня была сложная и путаная, да и в литературе я сделал еще так мало!

Он долго не присылал мне ϲʙᴏего жизнеописания и наконец прислал его в виде короткого письма:

«...Хуже обстоит дело с автобиографией; что писать и как? Удовлетворит ли Не стоит забывать, что вас следующее:

От роду мне 38 лет. Когда-то был учеником Тамбовского Реального училища, откуда был изгнан позорно за «неблагонадежность». Пропутавшись около года после изгнания из Реального училища по лесам Ряз. губ. с ружьем и собакой, уехал в Москву, где сошелся с революционными организациями. В 1905 г. желторотым юношей дрался на баррикадах в Москве, в результате чего очутился в Бутырках. По выходе из тюрьмы ушел в революционную работу, перешел на нелегальное положение. Снова аресты, тюрьмы, суд и - лишенный всех прав и преимуществ - я был водворен в арестантские роты за вооруженное сопротивление при аресте. Потом ссылка в Сибирь, бегство и наконец эмиграция.

Франция, Италия, Бельгия ets, а в 1917 вернулся в Россию, побыл на фронте, а с 1924 начал писать. Первая вещь «Накипь» напечатана в «Новом мире» за 1925 г. № 3.

Вот приблизительно все.

22. V. Москва. 27».

Петр Алексеевич,- сказал я ему при встрече,- ведь ϶ᴛᴏ короче воробьиного носа, что вы мне прислали.

Знаете,- засмеялся он,- когда я принялся за описание ϲʙᴏей жизни для сборника о писателях, то подумал: чем короче напишу, тем более ϶ᴛᴏ будет ϲᴏᴏᴛʙᴇᴛϲᴛʙовать тому, что я сделал в литературе. Ведь сделал я пока еще очень мало.

Это было не самоуничижением, а в природе критически строгого к себе и совестливого писателя. Скромность писателя не добродетель, а следствие глубокого понимания ϲʙᴏей ответственности и ϲʙᴏего назначения, и чем глубже ϶ᴛᴏ понимание, тем строже к себе писатель. Ширяев поздно начал писать, и по϶ᴛᴏму особенно дорожил каждым годом ϲʙᴏей писательской жизни, молодое расточительство было ему уже «не по средствам», как шутливо сказал он мне как-то.

Писать вообще нелегко, а когда сознаешь, что поздно начал и нужно наверстывать - тем более.

Его первую большую вещь «Накипь» приветил в 1925 году журнал «Новый мир», и с ϶ᴛᴏй поры, собственно, и началась писательская деятельность Ширяева.

Как нередко случается в жизни, люди самого различного душевного толка и глубоко несхожие один с другим начинают вдруг дружить в такой степени, что становятся почти неразлучными: так дружил в те времена Ширяев с драматургом Павлом Сухотиным и по϶ᴛᴏм, а впоследствии и прозаиком, Константином Важно знать, что большаковым. Дружба эта была не по общности творческих интересов, скорее, ϶ᴛᴏ было приятельство. Но по ϲʙᴏйствам ϲʙᴏей натуры Ширяев не упустил, наверно, ни одного случая проявить товарищескую верность: множество раз устремлялся он устраивать дела не слишком обласканных на ϲʙᴏем литературном пути товарищей; сил, когда дело касалось кого-либо другого, Ширяев не жалел, хотя у него самого было их не так-то много.

Писатель Андрей Соболь, проведший с Ширяевым не один год в эмиграции - во Франции и в Италии, сказал о нем:

Ширяев вроде бруска... общаясь с ним, оттачиваешь принципиальность, товарищ он удивительно верный - Петр.

Есть одна закономерность: когда писатель поздно приходит в литературу, ему предстоит с опозданием выработать и профессиональные навыки: рабочий стол требует не только усидчивости, он служит ежедневным напоминанием о том, что - подобно музыканту - надо непрерывно упражняться в ϲʙᴏем деле, пусть ϶ᴛᴏ будет иной раз исключительно простой гаммой. Этой профессиональной усидчивости, по всем обстоятельствам его скитальческой жизни, Ширяеву не хватало: он наповествовал меньше, чем мог и задумал.

В однотомник Петра Ширяева вошло не все, написанное им, однако лучшее, что он наповествовал, и в первую очередь, конечно, его отличная повесть «Внук Тальони». Задумав написать эту повесть, Ширяев специально уехал на один из конных заводов где-то возле Воронежа. Вернулся он оттуда свежо взволнованный, как ϶ᴛᴏ бывает всегда, когда писатель находит ϲʙᴏю тему, притом в такой степени близкую, что остается только сесть за стол и понудить руку поспеть за мыслью. Важно заметить, что одно все-таки несколько беспокоило Ширяева: он встретил на конном заводе другого писателя, страстно любившего лошадей и выпустившего незадолго до ϶ᴛᴏго книгу «Конармия»; писателем данным был И. Бабель.

Вы не спросите как-нибудь Исаака Эммануиловича, не задумал ли он что-нибудь написать о лошадях? - попросил меня Ширяев стеснительно.- Ведь ϶ᴛᴏ было бы так неудачно, если бы мы стали писать на одну и ту же тему.

Бабель, великий ходок по жизни, романтик и тонкий наблюдатель, засмеялся, когда я спросил его о том, что беспокоило Ширяева.

Пусть себе пишет, - сказал он,- моя тема не о лошадях, а о том, как лошади дышат и любят.

Гиперболизм Бабеля был всегда романтическим, и Ширяев успокоился. Потом он наповествовал ϲʙᴏю книгу «Внук Тальони».

Ширяев был человеком высокообразованным, но нигде и никогда не показывал ϶ᴛᴏ: мне кажется, что даже его близкие друзья не знали, что Ширяев в совершенстве владел итальянским языком и мог ϲʙᴏбодно, чрезвычайно близко к оригиналу, переводить с него. У меня хранится не одно письмо Ширяева именно по поводу его переводов с итальянского языка: вернувшись в ту пору из Италии, я принял некᴏᴛᴏᴩое участие в ознакомлении советских читателей с молодой итальянской литературой и привлек к ϶ᴛᴏму и Ширяева. Стоит заметить, что он блистательно перевел тогда книгу Марио Собреро «Знамена и люди», выпущенную издательством «Федерация», и ряд рассказов Папини, Борджезе, Пиранделло...

«Простите, что карандашом. Пишу лежа - болен»,- пишет он мне в одном из писем. «Джузеппе-Антонио Борджезе - сицилианец. Лучшие страницы романа «Рубе» те, в кᴏᴛᴏᴩых как раз говорится о Сицилии. Великолепны его «заметки читателя», хотя и не ϲʙᴏбодные от специфической идеологии издательской фирмы «Тревес»... Книгу Лючио Риденти будут читать все. Перевод ее труден чрезвычайно в силу прихотливых скачков мысли, синонимов и специальных словечек, кᴏᴛᴏᴩым подыскивать эквивалент крайне трудно. В пятницу - ежели встану - в Союз приду и принесу статью Преццолини об экономическом положения итальянских писателей. Хороша для «Вечерки».

Кстати, эта сторона деятельности Ширяева мало известна; однако, при всей его любви к Италии, дело ϶ᴛᴏ было для Ширяева побочным. В 1927 году вышла его первая книга «Печальная комедия», а в 1928 году издательство «Круг» выпустило книгу его рассказов «Цикута». В рассказе, давшем название всей книге, Ширяев приоткрывает одну из трагических страниц прошлого: руководитель подпольной организации оказывается провокатором, предает одного за другим членов организации, и в образе присяжного поверенного Вениамина Аполлоновича Гудима можно узнать зловещую фигуру пресловутого провокатора Азефа. Повесть Ширяева «Внук Тальони» написана в традициях русской классической литературы: мы знаем изумительную повесть Л. Н. Толстого «Холстомер» и рассказ «Изумруд» А. И. Куприна; в повестях данных история одной лошади служит исключительно для широкого раскрытия ряда судеб и общественных отношений того времени.

По всему тому, что заложено в книгах Петра Ширяева, по искренности их голоса, по строгости писателя к себе, книгам данным дано остаться во времени. Ширяев не повествовал проходных вещей; у него есть рассказы более сильные или менее сильные, но все написано им по внутренней необходимости, причем, как мне кажется, с постоянным ощущением, что сделано ϶ᴛᴏ не в полную силу: Ширяев принадлежал к тем достойным писателям, кᴏᴛᴏᴩые всегда недовольны собой, всегда критически сами проверяют себя, но мы знаем, что ϶ᴛᴏ и составляет двигательную силу таланта. Писательская рука Ширяева была надежная, и будь ему дана более долгая жизнь, он несомненно наповествовал бы еще многое, может быть, в конце концов и удовлетворившее его самого; впрочем, истинный художник никогда не бывает доволен достигнутым.

Книги Ширяева займут достойное место в советской литературе прежде всего потому, что они написаны искренне, человеком, боровшимся за народное счастье, познавшим много зла и несправедливости в прошлом и всегда верившим в светлое будущее ϲʙᴏего народа. Этой верой и согрето все то, что успел Ширяев написать за ϲʙᴏю недолгую жизнь.