Шмелев николай. Николай шмелев: мой читатель – тот, кто не слишком торопится

Николай Петрович Шмелев – доктор экономических наук, член-корреспондент РАН. Даже неэкономистам широко известна его статья “Авансы и долги”, ставшая еще на заре нашей перестройки экономическим откровением, первой ласточкой правды. Но сегодня мы решили поговорить не со Шмелевым-экономистом, а со Шмелевым-писателем, автором трех романов, пяти повестей, множества рассказов. Два десятка книг Шмелева изданы на всех европейских языках.

– Николай Петрович, как случилось, что экономист Шмелев стал писателем?

– Получилось само собой, как росток, который откуда-то растет, а откуда – неизвестно. Внутренний мир человека не поддается медицинскому анализу. Знаю только, что в девять лет я был режиссером-постановщиком и актером домашнего театра. Писал для этого детского театра какие-то кажущиеся теперь смешными пьески. А уже в студенческие годы писал более серьезные вещи.

– То есть практически начало серьезных литературных занятий совпало с началом профессиональной экономической деятельности?

– Да. Но началось все с игры.

– Когда была написана и издана первая книга?

– Читателям хорошо известна изданная более двух лет назад книга “В пути я занемог”. Над чем Вы работаете сейчас?

– Сейчас, как видите, на моем столе лежат гранки книги “Curriculum vitae”, которая будет опубликована в журнале “Знамя”. Это коллекция коротеньких историй. После книги “В пути я занемог” издательство “Просвещение” выпустило сборник, в который вошел “Домострой” Сильвестра и мой роман “Сильвестр”.

– Николай Петрович, как экономист я хорошо знакома со Шмелевым-экономистом. Немного знаю Шмелева-человека. Читала многие произведения Шмелева-писателя. Мне кажется, что как человек и как экономист Вы гораздо более оптимистичны, нежели как писатель. Героиня Вашего романа “В пути я занемог” предлагает “построить всем вместе блиндаж в три наката, поставить пулеметы в нем по углам и отстреливаться от жизни”. Герой – Алексей Мамонов – кончает жизнь самоубийством. Центральной сценой повести “Безумная Грета” – о жизни художника Брейгеля – стало убиение младенцев. Так все-таки, кто Вы – глубокий пессимист?

– Я – это я. Я не самый веселый человек, хотя очень общительный и способный улыбаться. Но я – человек не самого веселого взгляда на жизнь. Просто, в общении с людьми всегда присутствует элемент самодисциплины, тем более что я не считаю себя вправе навязывать людям свое настроение, свой взгляд на жизнь. Это мое ощущуение, и оно не обязательно совпадает с ощущениями тех, с кем я общаюсь. А как писатель… Чему радоваться? Вся жизнь человека печальна с начала и до конца. Мое любимое изречение Булгакова из “Мастера и Маргариты” – “Боже, как грустна вечерняя земля”. Печальна жизнь. Зачем Господь Бог ее устроил?

– Откуда все-таки такой пессимизм?

– Отвечу словами Верлена в переводе Пастернака :

И в сердце растрава,

И дождик с утра,

Откуда бы, право,

Такая хандра?

Хандра – ниоткуда,

Но та и хандра,

Когда не от худа,

И не от добра.

А в экономике некий оптимизм может базироваться на том, что люди – не самоубийцы.

– В отличие от Вашего героя Мамонова?

– Да. И российский народ – не народ самоубийц. Из ямы, в которую попали, выберутся когда-нибудь. Но тут есть конфликт, который как писателя меня всегда интересует. Если и справедливо, что общество развивается через провалы по восходящей линии, то жизнь человеческая все равно слишком коротка. Ну затеяли мы с вами реформы, но я-то знаю, что мы из них выберемся только тогда, когда мои внуки будут взрослыми. В целом для нации, для народа возможен оптимизм. Исторический оптимизм. Москва не сразу строилась, жизнь не сразу меняется к лучшему. По историческими меркам – одним поколением больше, одним меньше – не трагедия. Но в каждом поколении – живые люди. У них не будет другой жизни.

– И все-таки много ли в Алексее Мамонове Николая Шмелева?

– Замысел романа “В пути я занемог” – замысел всей жизни. Мой отец еще в ранней юности поразил меня вопросом, который неоднократно задавал: “Кто сумасшедший – я или мир?”. Потом я тот же вопрос задавал всю свою жизнь: кто сумасшедший – я или жизнь. Я чувствую, что и в следующем поколении этот вопрос будут задавать. То, что происходит сейчас, не дает ответа на этот вопрос – центральный вопрос книги, на который не нашли ответа ни мой отец, ни я, и вряд ли найдут ответ мои дети.

На вопрос о том, насколько близок мне мой герой, я могу ответить словами Льва Толстого , сказавшего: “Наташа Ростова – это я”. Роман “В пути я занемог” – это история трех поколений. Первое поколение полностью списано с моего отца, второе – с меня и с еще нескольких близких мне людей. Третье – вымысел. Может быть, герои третьего поколения мне и не очень удались, новое поколение я знаю хуже. Но настаиваю, что я что-то ухватил. Сын Алексея Константин – новый русский, но не представитель всем известной рвани и шелупони.

– Каким Вам видится Ваш читатель? Не боитесь ли Вы вообще остаться без читателя?

– Вопрос нелегкий. Некоторые утверждают, что вообще читатель исчез. Что люди читают только барахло. Для меня это вопрос веры. Я считаю справедливым утверждение о том, что чем больше все меняется, тем больше все остается по-старому. Не могут у людей совсем отбить печенки, убить интерес к краскам жизни. Каким бы ни был телевизор, какими бы ни были толпы пошляков во главе с этим Константином , как его… Эрнстом , сколь ни страшен обвал пошлятины и безвкусицы – что ж, мало ли чем люди не болели. Конечно, мы не скоро придем в себя. Люди растерялись и по политическим, и по экономическим, и по духовным причинам. У людей, пребывающих в такой растерянности, хватает времени и сил только на телевизор и газету. Но не наше поколение первое или последнее, и не на нем кончится хорошая литература.

Я знаю, что и сейчас какой-то процент знакомых людей читает всерьез. Кто-то заинтересовался и моими книгами, сказал добрые слова. Конечно, есть и другие – типа Владимира Сорокина , эпатажного писателя, заявляющего, что литература умерла и никогда больше не вернется. Такие люди и не будут ничего читать, кроме разве что себя самого.

Я думаю, что мой читатель – это, может быть, тот, кто не очень торопится, интеллигент, не очень спешаший по жизни, тот, у кого есть немного времени и денег.

– Мне часто приходилось в различных ситуациях дискутировать с Вами по поводу будущего нашей культуры. Обычно Вы говорили, что при всем явном кризисе Вы видите признаки оздоровления культуры. Чего больше в этих словах – убеждения или желания увидеть то, что хочется видеть?

– Если говорить о литературе, то в России долгие-долгие годы она была для людей чуть ли не единственной отдушиной, а потому занимала в нашей жизни несоразмерно большое место. Потом все занавесы рухнули, на нас обрушился поток пошлости и грязи. Но ведь все это уже было, не мы первые через это проходим. Я бывал в Швеции или в Нидерландах в годы сексуальной революции, видел заваленные соответствующей продукцией полки книжных магазинов и лотков. И что же – переболели, успокоились. И порнография, и многое другое вновь заняли то место и в жизни, и в культуре, которое должны занимать. Так было везде, так будет и у нас.

– Однако во многих развитых странах мира некоторые люди, занятые квалифицированным умственным трудом, полагают, что читать художественную литературу – совершенно необязательно. Достаточно быть хорошим знатоком в своей профессиональной области, получать необходимую информацию, в том числе из Интернета. Зачем тогда читать? И писать книги?

– Я совершенно не согласен с тем, что Европа и Америка перестали читать. Посмотрите, какими тиражами издаются там книги. Это позор для России, когда книги у нас издаются теми же тиражами, что и в Голландии. Но я уверен, что мы все переживем. Конечно, книга будет играть не такую роль, как прежде, но читатели будут.

Другое дело, что сейчас у нас есть много технических вещей, которые делают книгопечатание проблематичным. Например, полностью развалена оптовая книготорговля. В результате большинство крупнейших издателей работает только на Москву. Даже в Подмосковье книги доходят с трудом. Так что, низкие тиражи не говорят о низком спросе.

Ну а что касается проблесков оздоровления культуры… Конечно, здесь больше веры, чем реальности.

– Как Вы считаете, какой из писателей-классиков смог бы лучше всего описать современную Россию?

– Мы – очень политизированная страна. И наши печали очень политизированны. Мы забываем о самодостаточности личности. Самый непредвзятый, неполитизированный человек – Александр Сергеевич Пушкин . И именно он смог бы наиболее полно рассказать о современном русском человеке. Наверное, с этим успешно справился бы и Лев Толстой. Это – если говорить о человеке, о его душе. А если вспомнить о политике, то современной России очень полезно было бы взглянуть на себя глазами Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Булгакова, Платонова .

– А кто, с Вашей точки зрения, из совремнных литераторов успешно справился с этой задачей?

– Нет таких. К моему огромному сожалению, все лауреаты всех последних литературных премий – писатели с утрированным и однобоким взглядом на жизнь. Один очень приличный писатель из Петербурга, например, очень гордится своим романом о сексуальной жизни сиамских близнецов. Есть несколько почитаемых мною писателй, но за последние десять лет не создано в России ничего достойного восхищения. Сегодняшняя ситуация в литературе не сравнима, к сожалению, с первыми годами перестройки, когда появились произведения Приставкина, Сергея Каледина, Татьяны Толстой, Михаила Кураева .

– Николай Петрович, Вы – пример человека-универсала, успешно реализующего себя в различных сферах жизни, в различных профессиях. Это совсем не типично для советского человека. Люди-универсалы чаще вызывают у окружающих чувство неприязни, нежели восхищения. А как Вы относитесь к универсализму?

– Не могу сделать категорический выбор в пользу человека-универсала или узкого специалиста, и у тех и у других есть достоинства и недостатки. Хорошие специалисты часто бывают ограниченными, тупыми людьми. Зато у универсалов есть опасность впасть в верхоглядство. Но есть явный плюс у универсализма, в чем я впервые убедился в 1989 году, когда на выборах народных депутатов СССР от АН СССР смог набрать больше голосов, чем многие другие, даже чем Сахаров . Тогда один крупный математик сказал: “Надо выбирать Шмелева , потому что он – единственный из нас, у кого в голове целая картинка, а не ее кусочки”.

– Последний вопрос: какой анекдот больше всего нравится писателю Шмелеву?

– Политический венгерский анекдот (замечу, что венгры устойчиво занимают одно из первых мест в Европе по количеству самоубийств):

“Приходит Кун (персонаж, аналогичный нашему Рабиновичу) в полицию и говорит:

– Все, надоело, хватит, я уезжаю!

– Почему, что случилось?

– Мне не нравится ваша тенденция.

– Какая тенденция, Кун, о чем Вы?

– Мне не нравится ваше отношение к педерастам.

– Да? Интересно. А что именно Вам не нравится?

– Вы помните времена, когда их сажали в тюрьму?

– Помним. Но тогда ведь были коммунисты, террор, советская оккупация…

– Нет-нет, постойте. А вы помните времена, когда их стали лечить?

– Помним. Ну это не так уж плохо – лечить…

– Нет-нет. А вы помните, когда вы сказали, что это – личное дело каждого?

– Но что Вам в этом не нравится? Демократия! Чего же Вам еще надо, Кун?

– Знаете, я не хочу дожить до того дня, когда это станет обязательным.

Мне часто кажется, что у нас “это” уже вот-вот станет обязательным.

Татьяна ПОПОВА, МФ.

Умер Николай Шмелев. Ученый-экономист, который первым выступил за реформы и первым - против того, как они проводились, вспоминает соавтор, коллега и друг Николая Шмелева, профессор РАНХиГС, почетный профессор РЭШ Владимир Попов

Академик Николай Шмелев, директор Института Европы РАН с 1999 года, известный своими публикациями времен перестройки, скончался на 78-м году жизни. Он был крупнейшим специалистом в области проблем мирового хозяйства и международных экономических отношений, советской и российской экономики. Наиболее значим его вклад в экономическую науку в двух областях: теории всемирного хозяйства и проблемам перехода от административной экономики к рыночной. Николай Шмелев стал широко известен после публикации в 1996 году в журнале «Новый мир» статьи «Авансы и долги», в которой он подверг критике экономическую систему СССР. Продолжением статьи стала книга «Авансы и долги: вчера и завтра российских экономических реформ», которая содержала беспрецедентно обстоятельный критический анализ советской экономики. Ученый был автором более 70 монографий и 200 научных работ, посвященных преимущественно экономическим реформам в России.

Про Николая Петровича писать будут многие. Он был человеком крупного калибра и в литературе, и в экономике, и оставил след в судьбе многих людей. В том числе и в моей судьбе. Он был моим начальником, старшим товарищем и соавтором в 1983-1991 годах, когда я работал в Институте США и Канады АН СССР. После 1991 года мы общались регулярно и по работе, и как друзья. В 1989 году в России, а потом и в США вышла наша книга «На переломе» ; в 1991 году под нашей редакцией вышла еще одна книга ; до этого и после этого мы писали вместе докладные записки, статьи, главы в книгах .

В 1983 году я закончил рукопись книги про экономические циклы. Ее раскритиковали как подрывающую марксистские догмы, хотя мне казалось, что, наоборот, я восстанавливаю творческий марксизм. Николай Петрович отнесся к книге с симпатией, взялся помочь, и в итоге я перешел в сектор мирохозяйственных связей Института США и Канады, который Шмелев тогда возглавлял. Во время первого серьезного разговора я посчитал нужным рассказать Шмелеву, имевшему репутацию либерала, о своих политическиъх взглядах:

– Я социал-демократ, Николай Петрович, верю в международное братство всех людей труда. Нынешнюю советскую систему критикую, как и все, но социалистические идеи разделяю. Может и не вполне большевик, но как минимум «меньшевик-интернационалист».

Шмелев улыбнулся.

– М-да, сколько Вам лет?

– Скоро 30.

– Знаете, что Черчиль говорил? Кто в молодости не был левым, у того нет сердца. Но кто к старости не стал правым, у того нет ума. У Вас еще есть время, но не так много...

Наверное, в последующие годы я поправел, а, может, и Шмелев полевел, так или иначе мы сработались. Мне повезло, что судьба нас свела, я понял это сразу. Николай Петрович отличался от остальных так, что лишь слепой мог не заметить, что по широте кругозора, по общей культуре и по умению анализировать и видеть глубже он превосходил других на порядок.

Это было очевидно в науке, в экономике: многие специалисты, знавшие досконально «свои» темы, которыми занимались десятилетиями, не могли, что называется, взять быка за рога – сформулировать суть дела так четко, как Николай Петрович. И не могли сделать более верные прогнозы.

Это было очевидно и в его художественной прозе – он писал о Гете и Пиросмани, о Питере Брейгеле и Иване Грозном, о московской интеллигенции и советской жизни. Его повести, романы и рассказы были «настоящими», написанными «не понарошку», все они запоминались и «не отпускали» – заставляли мысленно возвращаться к ним опять и опять, искать ответы на вопросы вечные и непреходящие, которые волновали человека сотни лет назад, и будут волновать всегда.

Николай Петрович одним из самых первых выступил за реформы в статье «Авансы и долги», опубликованной в «Новом мире» в 1987 году , и одним из первых выступил против того, как они проводятся. При всем своем уважении к Горбачеву («европеец со ставропольким акцентом») он резко критиковал его макроэкономическую политику, создавшую огромные вынужденные сбережения – отложенный потребительский спрос и повсеместные дефициты.

В начале 90-х годов Шмелеву предлагали войти в правительство (пост министра приватизации или другой), но он отказался. Он любил говорить «я не губернатор, я «еврей при губернаторе», но отказался он, конечно, из-за принципиального несогласия с «безжалостными» шокотерапистскими методами. Он переживал и за судьбу СССР, и за судьбу России, и за судьбу социалистической идеи.

В своей экономической публицистике конца 1980-х Шмелев определил главную экономическую проблему тогдашнего развития: рыночные реформы, ставка на экономические стимулы требуют стабильного рубля, а бюджетный дефицит и его монетизация эту самую стабильность подрывают, дискредитируя реформы и реформаторов.

Тогда же он предложил варианты разумной политики – отказ от антиалкогольной кампании для восстановления потерянных от акцизов на водку доходов бюджета, продажа реальных активов (малая приватизация) и финансовых активов (облигационные займы) населению для откачки отложенного потребительского спроса, импорт ширпотреба за счет валютных резервов и иностранных займов для немедленного наполнения потребительского рынка. Такие рекомендации могли помочь профинансировать издержки перехода к рынку, осуществить своего рода «хирургию под наркозом», но, к сожалению, они если и были использованы, то в слишком малой степени и слишком поздно. Накопленные вынужденные сбережения населения, в конце концов, были ликвидированы самым жестоким и разрушительным способом. Была проведена павловская денежная реформа 1991 года и апрельское «регулируемое» повышение цен, а потом и полное освобождение цен 2 января 1992 года, положившее начало периоду сверхвысокой инфляции.

В период высокой инфляции 1992-1995 годов, когда деньги раздавали на все, кроме того, на что действительно было нужно, Шмелев возмущался безжалостностью реформаторов в отношении персионеров, врачей, учителей, университетов, фундаментальной науки. «Если они печатают деньги вагонными составами, то разве нельзя прицепить к этому поезду еще маленькую тележку, чтобы спасти от развала Академию наук? Сохранить в науке и в России сотрудников Математического института Стеклова стоит максимум несколько миллионов долларов – копеечные деньги в государственном масштабе; даже если на эту величину увеличить дефицит бюджета и погасить его печатанием денег, инфляция вырастет только с 1000% в год до 1002%. Какая разница. Кто это заметит?».

Наверное, лучше, чем кто-либо, Шмелев понимал, как в реальности работает советская экономика и вся административная система. «Если сказать, что система абсурдна, то это нас далеко не продвинет, – объяснял он. – Задача состоит в том, чтобы вскрыть механизм функционирования системы, законы ее развития».

«В чем состоит самая глубокая тайна советской системы? Я не сразу это понял, – говорил Шмелев, – мне понадобились годы, чтобы понять. Я думал, на Лубянке есть подвал, там клетка, в клетке – три мудреца. Когда “припекает”, возникают серьезные проблемы, члены Политбюро идут в подвал к клетке за советом. Мудрецы им и говорят – “вводите войска в Чехословакию” или “стройте «Атоммаш»” или “поднимайте цены на мясомолочные продукты”. Так вот, самая главная тайна советской системы состоит в том, что не только мудрецов, но и клетки и даже подвала на Лубянке нет».

В каждой шутке есть доля шутки: этот образ системы был и у Войновича в «Москва 2042» – суперкомпьютер, якобы вычислявший оптимальную траекторию развития, а на самом деле сломанный и давно не работающий, в подвале, охранявшемся как святилище. Но есть и в шутке доля правды. Советская система, вопреки представлениям плановиков развивалась совсем не по плану, а по не ведомым никому законам, причем развивалась относительно устойчиво и одно время (до середины 60-х) даже сокращала разрыв с западными странами по подушевому доходу, да и по социальным показателям (продолжительность жизни, например) была впереди многих. Каковы эти законы и механизмы развития плановой системы, мы до сих пор не знаем (это один из крупнейших пробелов в экономической науке), но благодаря Шмелеву имеем много «наводок».

Собственно говоря, в этой области, художественные произведения Шмелева, особенно его сборник рассказов «Curriculum Vitae » , дают не меньше пищи для размышления, чем его научные работы. Перечитайте рассказы про А.И. Соболева, спасшего от разъяренного быка секретаря ЦК по международным связям Б. Н. Пономарева, про Иди Амина и его друга – агента советской разведки поневоле, про Н.П. Фирюбина, секретаря московского горкома партии после войны, которого Сталин заподозрил в желании «отключить канализацию и провода в Кремле перерезать». Это ценные документы эпохи, реальные истории, записанные настоящим писателем, умевшим видеть и схватывать главное. Для серьезных будущих исследователей советского социализма эти рассказы дадут не меньше, чем архивы и статистические сводки.

От Шмелева я впервые услышал, что создание совнархозов в 1957 году, которое, как считали многие, не имело никакого экономического смысла, на самом деле было продиктовано соображениями политической борьбы. Хрущев старался тогда преодолеть сопротивление министерской бюрократии и решил создать «две партии» – по сельскому хозяйству и промышленности (а в перспективе хотел создать шесть – по птицеводству, свиноводству и т. д.). Так что получалось, что совнархозы отчасти сродни китайской «культурной революции», цель которой тоже состояла в том, чтобы предотвратить бюрократизацию аппарата.

От Шмелева я впервые узнал, какие широкие полномочия и невиданная в плановой системе экономическая самостоятельность были предоставлены наркомам вооружений, танков, самолетов, боеприпасов во время второй мировой войны – вплоть до права устанавливать зарплаты, которые они считали нужными. Получалось, что в критические моменты административная система могла наплевать на все табу и использовать чисто рыночные методы.

Многое из того, что говорил Николай Петрович, он не успел записать. Те, кто знали его, наверное, как и я, только сейчас понимают, что многие его неопубликованные мысли будет трудно восстановить и додумать до конца.

В рассказе «Последний этаж» , который сам Николай Петрович считал «самым важным из написанного», главный герой говорит так:

«...никому еще и никогда не удавалось додуматься в этих вечных вопросах до большего, чем простая констатация унылого, согласен, неприятного и, тем не менее, абсолютно бесспорного факта: каждый из нас лишь песчинка в пустыне бытия, и приходил ли ты в мир или вовсе не был в нем, не имеет ровным счетом никакого значения ни для кого, кроме разве что тебя самого да еще немногих твоих близких, кого судьба, так или иначе, связала с тобой в один узел».

Я спорил, говорил, что есть какой-то смысл, предназначение, что человечество, в конце концов, добьется того, что люди будут жить вечно, и мы узнаем, что там, за пределами Вселенной. Я цитировал Конфуция: «живи так, будто завтра умрешь; учись так, будто проживешь вечно». «Да, я могу принять неизбежность смерти, – отвечал Николай Петрович. – Но смириться с тем, что мы никогда не узнаем, в чем смысл, зачем нам была дана эта жизнь – с этим смириться я никогда не смогу».

Что же тут скажешь, действительно, трудно смириться. Еще труднее умирать, так и не узнав, в чем этот смысл. Но если мы не знаем, это не значит, что смысла нет. Для меня этот смысл определяется достижениями и нравственными ориентирами таких людей как Шмелев. Николай Петрович не конъюнктурил ни в советское, ни в пост-советское время. Его художественную прозу не печатали четверть века, но он все равно продолжал писать «в стол», не подстраиваясь ни под цензуру, ни под «политкорректность». Он успел сделать много и прожил жизнь достойно по самому высокому гамбургскому счету.

В последние годы жизни Шмелев полушутя жаловался на груз прожитых лет: «Мне уже трудно вникать в смысл дисскуссий, когда я сижу на Ученом совете или на конференции, мне трудно сконцентрировать внимание, мне надо сделать усилие, чтобы понять, о чем они там говорят и какие новые идеи провозглашают. Но, в конце концов, я делаю усилие и вникаю в суть – господи, о чем они говорят, я все это 30 лет назад знал!»

; На развилке дорог (Так была ли альтернатива 1929 году?) - Студенческий меридиан, № 1, 2, 1989 ; другие).
Авансы и долги. – Новый мир. № 6, 1987.
"Последний этаж": сборник современной прозы. Москва, изд-во "Книжная палата", 1989.

Российский экономист и литератор, академик РАН Николай Петрович Шмелёв родился 18 июня 1936 года в Москве .

Окончил экономический факультет МГУ в 1958 году, доктор экономических наук, профессор.

С 1958 года по 1961 год являлся научным сотрудником Института экономики АН СССР.

С 1961 года по 1968 год Шмелёв был старшим научным сотрудником Института мировой социалистической системы АН СССР.

В1968 году был назначен лектором Отдела пропаганды ЦК КПСС.

В году 1970 году стал заведующим отделом Института экономики мировой социалистической системы, проработав в этой должности до 1983 года.

С 1983 года по 1992 год Шмелёв возглавлял отдел Института США и Канады АН СССР.

С 1992 года по 1999 год был главным научным сотрудником, заместителем директора Института Европы РАН. В 1999 году он возглавил Институт Европы РАН.

Основными направлениями научной деятельности Шмелёва были мировая экономика, экономические реформы в современной России . Научная деятельность Шмелёва состояла в исследовании путей выхода России из длительной международной изоляции, касалась изменений во внутренней экономике и внешнеэкономической деятельности страны. Шмелёв являлся специалистом в области разработки теоретических проблем всемирного разделения труда, мировой экономики и международных экономических отношений.

С 1989 года по 1991 год Шмелёв был народным депутатом СССР, членом Верховного Совета, членом Комитета по вопросам планирования и бюджетно-финансовым вопросам.

Был членом президентского Совета РФ (1991-1993), входил в состав Комиссии по правам человека при президенте РФ.

В качестве приглашенного профессора преподавал в Высшей Школе Экономики (Стокгольм, Швеция, 1992), Университете Миддлбери (Вермонт, США, 1993), Университете Хоккайдо (Япония, 1995).

Неоднократно принимал участие во многих международных конференциях по линии ООН, научных конференциях в США, странах Западной Европы, Японии, многих общественных конференциях.

Печататься как прозаик Шмелёв начал в 1961 году — его рассказ "Оловянные солдатики" был напечатан в журнале "Москва". После этого в течение 26 лет прозу не публиковал. Его имя приобрело известность после публикации статьи "Авансы и долги" в журнале "Новый мир" (1987), ставшей программным экономическим документом эпохи перестройки в СССР. Публицистические статьи публиковал в журналах "Знамя", "Новый мир", "Литературное обозрение", "Огонек" .

Автор около 20 книг прозы, в том числе повестей "Спектакль в честь господина первого министра" (1988), "Безумная Грета" (1994), романов "Сильвестр" (1992), "В пути я занемог" (1995), мемуаров "Curriculum vitae" (1997-1998) и других произведений.

Николай Шмелёв был награжден медалью "За доблестный труд", орденами Почета (1996) и Дружбы (2007). Лауреат премии Международного фонда "Знамя" за произведение, вызвавшее повышенный читательский интерес (1997), а также премии Союза писателей Москвы (1998). Кавалер Золотого почетного знака "Общественное признание" (1999).

Николай Петрович Шмелёв (18 июня 1936, Москва - 6 января 2014, Москва) - российский экономист и литератор, кандидат экономических наук (1961), доктор экономических наук (1969), профессор (1977), член-корреспондент РАН (1994), академик РАН (26.05.2000; секция международных отношений), директор Института Европы РАН (с 1999), академик Академии экономических наук и предпринимательства и Академии менеджмента.
Окончил экономический факультет МГУ (1958). Работал в Институте экономики АН СССР (1958-61), Институте экономики мировой социалистической системы АН СССР (1961-68 и 1970-83), лектором Отдела пропаганды ЦК КПСС (1968-70), в Институте США и Канады АН СССР (1983-92), Институте Европы РАН (с 1992). Народный депутат СССР (1989-91). Входит в состав жюри научной секции Фонда «Триумф».
Лауреат премий СП СССР им. М.Шагинян (1988), фонда «Знамя» (1997), «Венец» (1997), Фонда содействия отечественной науке в номинации «Выдающиеся учёные» (2008). Награждён медалью «За доблестный труд» и орденом Почёта (1996).
Источник: Википедия
Печататься как прозаик начал в 1961: рассказ «Оловянные солдатики» в журнале «Москва». После этого в течение 26 лет прозу не публиковал. Стал публичной знаменитостью после публикации статьи «Авансы и долги» («Новый Мир», 1987, № 6). Публицистические статьи публиковал в журналах "Знамя" (1988, № 7; 1989, №№ 1, 12), "Новый Мир" (1988, № 4), "ЛО" (1989, № 8), "Огонёк" (1990, № 37). Прозу печатает в журналах: Пашков дом. Повесть. - "Знамя", 1987, № 3; Спектакль в честь господина первого министра. Повесть. - "Знамя", 1988, № 3; Теория поля. Рассказ. - "Наука и жизнь", 1988, № 3; Рассказы. - "Октябрь", 1988, № 5; Сильвестр. Роман. - "Знамя", 1991, №№ 6-7; Безумная Грета. Повесть. - "Дружба Народов", 1994, № 9. Опубликовал мемуары: Curriculum vitae. - "Знамя", 1997, № 8; 1998, № 8. Выпустил кн. прозы: Последний этаж. Рассказы. М., "Огонек", 1988; Спектакль в честь господина первого министра. Повести, рассказы. М., "Сов. писатель", 1988; Сильвестр. Роман. М., "Сов. писатель", 1992; Пушкинская площадь. Повести, рассказы. Ашхабад, "Туран - 1", 1993; В пути я занемог. Роман, повести. М., "Голос", 1995; Авансы и долги. Вчера и завтра российских эконом. реформ. М., "Международные отношения", 1996; Ночные голоса. Повести и рассказы. М., "Воскресенье", 1999; Исторические произведения. М., "Российский писатель", 2001; Пашков дом. М., "Интердиалект+", 2001.
Произведения Николая Шмелёва изданы в переводе на франц., исп.. англ., нем., итал., швед. языки.
Член СП Москвы, Русского ПЕН-центра. Был народным депутатом СССР от АН СССР, членом ВС СССР (1989-92), членом обществ. совета "ЛГ" (1990-97), редколлегии журнала "Русское богатство" (1991-95). Секретарь СП Москвы, член редколлегии газеты "Лит. вести" (с 1995), редсовета "ЛГ" (с 2001). Член Московского Английского клуба.
Премии СП СССР им. М.Шагинян (1988), фонда "Знамя" (1997), "Венец" (1997).
Источник: Словарь "Новая Россия: мир литературы" («Знамя»)

Добавлено через 3 минуты 30 секунд

Николай Петрович Шмелев

Произведения:

Историческая проза
Сильвестр

Публицистика
Авансы и долги

Современная русская и зарубежная проза
Деяния апостолов
Пашков дом
Последний этаж
Презумпция невиновности
Curriculum vitae

Николай Петрович ШМЕЛЁВ
(род. 1936)

Род. в Москве в семье инженера-геодезиста. Зять Н.С.Хрущева. Окончил экон. ф-т МГУ (1958). Был членом КПСС. Доктор экон. наук (1968), профессор, академик РАН. Работал в аппарате ЦК КПСС, Ин-те экономики АН СССР, в Ин-те экономики мировой соц. системы АН СССР, заведовал отделом в Ин-те США и Канады (1990), был гл. исследователем Ин-та Европы РАН, работал за рубежом: в Стокгольмском ин-те экономики СССР и Восточной Европы (1992). Директор Ин-та Европы РАН (с 1999).
Печататься как прозаик начал в 1961: рассказ "Оловянные солдатики" в ж-ле "Москва". После этого в течение 26 лет прозу не публиковал. Стал публичной знаменитостью после публикации статьи: Авансы и долги. - "НМ", 1987, № 6. Публицистические статьи публиковал в ж-лах "Знамя" (1988, № 7; 1989, №№ 1, 12), "НМ" (1988, № 4), "ЛО" (1989, № 8), "Огонек" (1990, № 37). Прозу печатает в ж-лах: Пашков дом. Повесть. - "Знамя", 1987, № 3; Спектакль в честь господина первого министра. Повесть. - "Знамя", 1988, № 3; Теория поля. Рассказ. - "Наука и жизнь", 1988, № 3; Рассказы. - "Октябрь", 1988, № 5; Сильвестр. Роман. - "Знамя", 1991, №№ 6-7; Безумная Грета. Повесть. - "ДН", 1994, № 9. Опубликовал мемуары: Curriculum vitae. - "Знамя", 1997, № 8; 1998, № 8. Выпустил кн. прозы: Последний этаж. Рассказы. М., "Огонек", 1988; Спектакль в честь господина первого министра. Повести, рассказы. М., "Сов. писатель", 1988; Сильвестр. Роман. М.. "Сов. писатель", 1992; Пушкинская площадь. Повести, рассказы. Ашхабад, "Туран - 1", 1993; В пути я занемог. Роман, повести. М., "Голос", 1995; Авансы и долги. Вчера и завтра российских эконом. реформ. М., "Международные отношения", 1996; Ночные голоса. Повести и рассказы. М., "Воскресенье", 1999; Исторические произведения. М., "Российский писатель", 2001; Пашков дом. М., "Интердиалект+", 2001. Произведения Ш. изданы в переводе на франц., исп.. англ., нем., итал., швед. языки.
Член СП Москвы, Русского ПЕН-центра. Был нар. депутатом СССР от АН СССР, членом ВС СССР (1989-92), членом обществ. совета "ЛГ" (1990-97), редколлегии ж-ла "Русское богатство" (1991-95). Секретарь СП Москвы, член редколлегии газ. "Лит. вести" (с 1995), редсовета "ЛГ" (с 2001). Член Московского Английского клуба.
Премии СП СССР им. М.Шагинян (1988), фонда "Знамя" (1997), "Венец" (1997).
Источник: Словарь "Новая Россия: мир литературы" («Знамя»)

Творения:

Роман "Пашков дом" (1982) - февраль 2007

Фрагменты романа:

Школа? Образ Онегина, образ Печорина? Положительные черты, отрицательные черты, вызывавшие у него лишь зубную боль и больше ничего? Неприязнь к педагогам и их ответная неприязнь к нему, колючему, резкому, не прощавшему им в своей детской нетерпимости ни убогого языка, ни боязни начальства, ни плохо скрытой радости при мелких подарках и подношениях? Но ведь и здесь, если подумать, тоже не все было так скверно, как иногда казалось: в сущности, все они были неплохие люди, большинство из них искренне любили и школу, и своих ребят, но и их тоже задавила жизнь - нужда, нищенская зарплата, сорок человек в классе, горы тетрадей по вечерам, какие-то комиссии, методисты, инспектора или кто там тогда они были, неизвестно кто...
Что еще? Вечный страх в доме? Молчаливая, затаенная тоска, скрываемое, но тем не менее ясное для всех ожидание стука в дверь ночью, разговоры шепотом, под отключенный телефон? Что ж, и отца, и мать можно было понять. Поднималась новая волна арестов, в их доме несколько семей уже взяли, и отец, каким бы крепким характером он ни обладал, не мог, естественно, чувствовать себя спокойно: он был военный инженер, имел дело с приемкой оборудования по репарациям, неоднократно выезжал в Австрию, в Германию, а тогда это было уже само по себе если не криминалом, то, по крайней мере, нечто весьма настораживающим, да и фамилия Горт по тем временам была далеко не из лучших... От тюрьмы и от сумы не зарекайся - тоже ведь русская мысль, тысячелетняя мысль, и неспроста она родилась именно у нас...

На повестке дня того собрания осенью 1956 года стоял один вопрос: исключение из партии доцента Н. - доносчика, убийцы, клеветника, погубившего своими доносами множество ни в чем не повинных людей. Мнение было единодушным: исключить, выгнать из университета и мало того - просить соответствующие органы о возбуждении уголовного дела, чтобы впредь этой нечисти и духу не было нигде. Однако, когда стали голосовать, против вдруг поднялась одна рука - это была рука его, Горта. Естественно, его попросили выступить с объяснениями. Что конкретно он тогда нес - горячо, путанно, сбиваясь и проглатывая слова, - сейчас, конечно, уже не вспомнишь. Но суть была примерно в следующем: Н. - негодяй, в этом нет никаких сомнений, но важен не он, важен принцип - или всех, или никого. Но даже если и всех - мы и тогда ничего не достигнем и не решим тем, что навстречу одному потоку людей, возвращающихся из лагерей назад, направим другой, почти столь же значительный, потому что важна не месть, важны гарантии, что никогда больше ничего подобного не повторится, гарантии же создаются не местью, они создаются по-другому, гарантии - это медленный, упорный, позитивный процесс, и надо не мстить, надо работать над гарантиями, а этот доцент и все другие, подобные ему, - черт с ними, пусть живут, копошатся где-нибудь, зарабатывают в меру сил свой кусок хлеба, всего через поколение-два от них само собой не останется и следа.
Надо сказать, что для всех присутствовавших, включая и обвиняемого, съежившегося, сжавшегося где-то там в углу, за чужими спинами, это его выступление было полнейшей неожиданностью: кто-кто, но он?! Никто, конечно, не внял его призывам - доцента исключили. Ему же потом пришлось не один вечер отбиваться от товарищей, вновь и вновь объясняя им столь очевидное для него самого, а для них непонятное никак, что бы он ни говорил... Но больнее всего все-таки отреагировали его домашние. Жена, ходившая тогда уже на пятом месяце, как-то сразу сжалась вся, не поднимала на него глаз, вечерами подолгу сидела, забравшись с ногами в кресло, и молчала, отвечая на все его вопросы короткими, иногда почти неслышными «да-нет»... Мать плакала, вздыхала, бродила из комнаты в комнату, не находя себе места: «Господи, что теперь будет, что будет? Что же ты наделал, Саша? Как же ты мог? Ведь у тебя теперь семья... А мы с отцом?..» Отец же, узнав обо всем, рассвирепел, обругал его дураком и целую неделю вообще не разговаривал с ним.

Нет, никогда здравый смысл, трезвость, расчет, умеренность не были популярны на Руси, все так или иначе святую идею искали и только ее и призывали: все - или ничего! Не надо нам прогресса, не надо нам процветания, не надо нам милосердия и человеческих условий жизни, если это от головы, а не от души. Мы скорее вместе с каким-нибудь новым Аввакумом и себя сожжем, и других спалим - за любую сказку, за любую надежду, если только она от святости, от юродства, если только она от мира того, а не сего... Креститесь, православные, вот ситцевым знаменем, и за единый аз - в огонь!

Ни о чем я не жалею, Саша, - как-то вечером, лежа у него на руке, призналась она. - Ни о чем... Но и простить себе ничего тоже не могу... Понимаешь? Вот так вот: не жалею, но и не прощаю - все вместе. Думаешь, так не может быть? Может, поверь мне... И как я тогда пошла с рук на руки, и этого подонка, из-за которого мы тогда с тобой расстались, и своего второго мужа, и всех этих своих приятельниц, эту московскую якобы элиту, которая с утра до вечера шныряет по комиссионным... Или сидит в Доме кино... О, Саша, зверье! Ты не представляешь, какое зверье... За самую дрянную тряпку, которую моисеевцы или «Березка» привезут, - убьют, задушат, продадут кого хочешь, хоть родную сестру... Только чтобы им в руки попало, не другим... А уж про камушки и говорить нечего... Это уж, Саша, Чикаго, Аль Капоне, помешаешь - пощады не жди, могут и действительно убить... На это у них тоже люди есть... Какие в Москве деньги ходят, Саша, если бы ты только знал!.. Какие дела делаются... И все, как черти хвостами, - в один клубок... Смотришь, сидит какой-нибудь писатель, говорят, известный... Или начальник какой-нибудь - важный, солидный, все к нему с почтением, голова откинута, волосы седые... А рядом с ним кто? Вор, да еще какой вор! Но жена у вора - балерина, ближайший друг - скрипач-лауреат или реставратор икон, дети учатся в английской школе, отдыхать он ездит на Балатон... А на другом конце стола - тоже их человек, тихий, скромный, незаметный, улыбается, ручки дамам целует, но он-то и есть страшнее всех! Он-то и есть последняя инстанция... И все это, Саша, я прошла. Все знаю и всех знаю... Слава богу, ноги унесла подобру-поздорову, а могло бы ведь и всякое быть.
- А муж твой - он что, тоже был из таких?..

Повесть "Деяния апостолов" (1985) - август 2002

Рассказ "Последний этаж" - декабрь 2001

"Один мой относительно юный друг - ему сорок, мне семьдесят три - утверждает, что в истории человечества только трое решились публично вывернуть себя наизнанку до конца: блаженный Августин, Руссо и Толстой. Трое или не трое - не знаю, в этом я не специалист, спорить, во всяком случае, не берусь. Следует, однако, сказать, что друг мой - профессиональный философ, человек очень думающий, и, как я уже имел возможность неоднократно убедиться, обычно он знает, о чем говорит.
Года два назад с его легкой руки я прочел все эти знаменитые исповеди. Признаюсь, тягостное было чтение: ничего или почти ничего, кроме разочарования и раздражения, мне оно не принесло. Времени мне осталось немного, если оно вообще осталось, и теперь, на пороге перехода, так сказать, в иную систему координат, мне думается, я могу, не поддаваясь гипнозу столь громких имен и не опасаясь вместе с тем обвинений в какой-то скрытой личной предвзятости, позволить себе высказать некоторые вещи, которые в устах более молодого человека, чем я, могли бы, допускаю, показаться по меньшей мере экстравагантностью, а то и того хуже - прямым святотатством..."
(Фрагмент)

Рассказ "Презумпция невиновности" (1977) - август 2002

"Родители довольно рано отделили его, и жил он уже тогда один, в уютной однокомнатной квартире, стены которой от пола до потолка были сплошь уставлены книгами, собранными им самим. Книги были такой же его страстью, как и женщины, и времени книги требовали не меньше, чем они: сколько раз он старательно, вкладывая в голос всю нежность, на которую был способен, врал по телефону, чтобы только увильнуть от очередного свидания, остаться дома, одному, в кресле, под теплым, красноватого света торшером, и медленно, запахнувшись в халат и вытянув ноги в тапочках, погрузиться в придуманный кем-то другой, незнакомый мир.
Но книги - опасное занятие: есть в них какой-то яд с еле уловимым трупным запахом, который исподволь, незаметно подтачивает человека, заставляет его томиться, тосковать, рваться вон из четырех стен - а куда, зачем? Если бы кто-нибудь за все долгие тысячи человеческих лет мог ответить на этот вопрос..."
(Фрагмент)

Сборник рассказов "Старая Москва" - декабрь 2007

Старая Москва
Трамвай из предместья
Азиатский грипп
«И аз воздам...»
Дело о шубе
Ночные голоса
Визит
Теория поля
Скорбный лист
Протокол
Особняк на Пречистенке

В сборник также входят рассказы "Последний этаж" и "Презумпция невиновности", которые были опубликованы в интернете ранее.

"- Вам, наверное, недолго до пенсии?
- Недолго? - старушка усмехнулась. - Ценю, голубчик, вашу деликатность... Мне, Николай Ильич, семьдесят два, и пенсии я никогда не получала. Да у меня и прав на нее нет.
- Как то есть?
- Да вот так. Все бумаги, будь они неладны. Вечно у меня с ними одни неприятности. Прямо рок какой-то. Работала я всю жизнь, еще девчонкой начала, а никаких бумаг сохранить не сумела. Вот и получилось, что уж и помирать пора, а у меня стаж год-два и обчелся.
- А раньше где вы работали, Наталья Алексеевна?
- Где угодно. Пела, например, в Курской опере. В гражданскую войну там была опера, не знаю, как сейчас. Преподавала языки. Работала секретаршей, счетоводом... И всякий раз как-то так выходило, что я или бумагу какую нужную потеряю, или сама в ней такое напишу... Правда-правда, Бог знает что иной раз напишу. Одному начальнику, помню, написала на его бумаге: «Как же вы так можете, нехороший вы человек?!» Ну, меня и выгоняли, конечно, отовсюду. Потом уж сама решила - подальше от бумаг, не для меня это. В войну старые парашюты порола - знаете, есть такая работа? Нет? А я несколько лет этим жила... Мороженое на улицах продавала, городской бульвар подметала. Много, в общем, чего было...
- И никаких документов не сохранилось? Ни следа?
- Ни следа... В тридцать пятом, когда в одну ночь пришлось из Ленинграда выселяться, все бумаги там остались - забыла в суматохе... Уже здесь, после войны, дом наш сгорел. Сама еле выскочить успела... Потом архив отсюда в другой город перевели. Я писала - не ответили."
(Фрагмент)

Воспоминания "Curriculum vitae" в журнале "Знамя" 1998 №9
Воспоминания "Curriculum vitae" в журнале "Знамя" 2001 №2
Воспоминания "Однажды в Знамени..." в журнале "Знамя" 2001 №1
Публицистика "Есть ли будущее у социализма в России" в журнале "Знамя" 1999 №11

Ссылки:

Страничка Николая Шмелёва в Журнальном зале
Страничка Николая Шмелёва в проекте
Николай Шмелёв: "Ищите дураков на другой улице" в "Российской газете" от 27 июля 2005