Главная › Режим › Шумкин георгий николаевич. Значение шумкин георгий николаевич в православной энциклопедии древо

Шумкин георгий николаевич. Значение шумкин георгий николаевич в православной энциклопедии древо

Когда меня отправили в лагерь «витязей» под руководством Николая Федоровича Федорова, у нас был священник, отец Георгий Шумкин. Отец Георгий Шумкин оказался для меня первой встречей с . Это был не религиозный опыт в прямом смысле – потому что я не соотнес о. Георгия с Богом, а я увидел в нем икону, живую икону. Я это понял много лет спустя. Он был очень простой, не сложный, образованный, культурный человек. В парижском пригороде Chaville у него был маленький приход. Потом он переехал в Grenoble, где у него с женой было куриное хозяйство и малюсенький приход, и я его потерял из виду. Но одно у меня осталось навсегда – этот образ Божественной любви.

Вот случай об о. Георгии. Была Великая Пятница. Нас собралось мальчиков десять. Он стоял на коленях перед плащаницей, мы стояли за ним тоже на коленях. Он стоял довольно долго, и мы стояли. Была такая неописуемая тишина. Тишина не потому, что мы не шумели, а тишина, в которую мы могли погрузиться, как можно погрузиться в тепло или в холод, или в свет. Он встал, повернулся. Все лицо его было покрыто слезами. Он на нас посмотрел и сказал: «Сегодня Христос на кресте умер за каждого из нас. Давайте плакать над собой». Он встал на колени и заплакал. Никакой другой проповеди он не говорил. Но эту проповедь я никогда не мог забыть, а прошло больше семидесяти пяти лет.

О. Георгию была поручена забота о наших душах, но без преувеличения религиозности, а так, чтобы мы развивались честными, добрыми мальчиками. То, чему он нас учил, была честность, правдивость, чистота. Он для этого учредил уроки воспитания характера. Эти уроки состояли в том, что он беседовал с нами о важности нравственных ценностей, о готовности служить людям и для этого покорять себя самого. Он давал нам упражнения. Упражнения двух родов. С одной стороны, он давал физические упражнения, чтобы развить в нас стойкость. Одно, что я помню: нам нужно было стоять на одной ноге, вытянув руки и лицом к солнцу как можно дольше, пока тебе хватит мужества на это. Когда тебе девять лет, это большое упражнение!

Кроме того, у нас был такой лист, где было записано, что мы должны были делать или не делать. Мы должны были каждый день ставить крестики или нолики: соврал, обманул, не исполнил задание. И это в течение целого лагеря. Он нас так воспитывал. Причем воспитывал ласково. Он нас не наказывал за это. Он говорил: «Ах, как жалко, почему ты так поступил?» И все. Но то, что меня поразило в нем, то, что было для меня откровением и осталось у меня до сих пор,– это то, что он умел любить всех и каждого неизменной любовью. Когда мы были хороши, его любовь к нам была ликованием. Он сиял этой любовью. Когда мы были плохи, в том или другом отношении, это было для него глубоким горем и раной. Его любовь никогда не делалась меньше. Он никогда не говорил: «Если ты так будешь поступать, то больше любить не буду». Наоборот, он виновного старался приласкать, чтобы тот почувствовал, что его виновность, говоря церковным языком «греховность», не может превзойти ни Божью любовь, ни любовь людей, которые способны его любить. И это тогда меня поразило, потому что это был единственный такой случай. Скажем, мои родители могли меня любить, это дело простое. Но чтобы совершенно чужой человек меня любил – задарма, без всякой причины, без основания? У него было такое сердце, где мы все могли жить и ликовать. Удивительно. Я понял это много-много лет спустя. Я тогда его, конечно, полюбил и оценил, но связь межу ним и Богом, видение его как иконы, я постиг, вероятно, только сорок лет спустя. Вдруг я понял, что так-то нас и любит Бог. Я это знал где-то. Где-то в душе или в голове это знаешь. Но тут я понял это с такой яркостью, что я видел Божию, воплощенную и действующую, никогда не изменяющуюся, никогда не делающуюся меньшей.

Для нас он казался стариком. Ему было, наверное, тридцать пять лет. Он был рослый, на нем висела ряса, он не был жеманный, у него была длинная борода и длинные волосы. Он нам казался ветхим. Он с нами ходил в походы, пробовал играть в волейбол – безуспешно. Но в походах он нас кое-чему научил – заботиться друг о друге. Я помню как в одном из походов, на обратном пути, один мальчик, я до сих пор помню его имя – Кирилл Уваров – подвернул ногу, и отец Георгий на него посмотрел и сказал: «Тебя надо понести». И это было для нас всех не только приказом – к приказу можно было отнестись спокойно – это было что-то вроде дивного призыва. Я помню, как я к нему подошел и сказал: «Кирилл, садись мне на спину». И я его до лагеря тащил на спине. У меня было такое чувство счастья – не потому, что я такой крепкий, нет – я не был такой крепкий – я никогда не был особенно крепкий. Детство у меня было трудное, я болел очень много, поэтому физической силы у меня не было. Но у меня было чувство, что я несу товарища. Вот это о. Георгий мне дал.

Я потом был его епископом. Отношения остались у нас те же самые. Он был любящим отцом, который способен любить тебя, какой бы ты ни был.

ФИО: Шумкин Георгий Николаевич
Ученая степень: к.и.н.
Должность: старший научный сотрудник, сектор методологии и историографии
Телефон:
E-mail: показать email

Год и место рождения

20.11.1975, г. Екатеринбург.

Образование

1993-1998 - исторический университет, Уральский государственный педагогический университет.
1998-2001 - аспирантура, Институт истории и археологии УрО РАН.

Ученая степень

Кандидат исторических наук (диссертация «Военное производство на Урале в конце XIX- начале XX вв. (1891-июль 1914 гг.)», науч. рук. д.и.н., проф. Д. В. Гаврилов, 2002).

Профессиональная деятельность

Младший научный сотрудник (2001-2003), научный сотрудник (2003-2013), с 2013 - старший научный сотрудник ИИиА УрО РАН.
С 2000 - ассистент, старший преподаватель, доцент кафедры истории, экономики и правоведения Уральского государственного медицинского университета (УГМУ).
Автор более 120 науч. публикаций.

Сфера научных интересов

Социально-экономическая история, история горнозаводской промышленности Урала, история военной промышленности России XIX - XX вв.; историография; методология исторических исследований.

Основные научные публикации

Монографии

Щит и меч Отчизны. Оружие Урала с древнейших времен до наших дней / ред. А. В. Сперанский. Екатеринбург: Изд-во «Раритет», 2008. 466 с. (В соавт.)
Опыт российских модернизаций XVIII-XX вв.: взаимодействие макро- и микропроцессов. Екатеринбург: БКИ, 2011. 404 с. (В соавт.)
Актуализация потенциала исторической науки / отв. ред. В. В. Алексеев. Екатеринбург: РИО УрО РАН, 2013. 272 с. (В соавт.)
Урал в контексте российской цивилизации: теоретико-методологическая концептуализация / отв. ред. И. В. Побережников. Екатеринбург: Изд-во «АсПУр», 2014. 172 с. (В соавт.)
Границы и маркеры социальной стратификации: векторы исследования / отв. ред. Д. А. Редин. М., 2018. (В соавт.)

Сборники документов

Китайские рабочие на Урале в годы первой мировой войны: документы и комментарии. Российско-китайский научный проект / отв. ред. В.В. Алексеев. Екатеринбург: УрО РАН, 2010. 326 с. (В соавт.)
Кто Вы, госпожа Чайковская? К вопросу о судьбе царской дочери Анастасии Романовой: архивные документы 1920-х годов / рук. проекта Алексеев В. В. Екатеринбург: Баско, 2014. 252 с . (В соавт.).

Статьи

К вопросу об уровне индустриализации казенных горных заводов Урала в начале ХХ в. // Индустриальное наследие. Материалы II междунар. науч. конф., г. Гусь-Хрустальный, 26-27 июня 2006 г. Саранск, 2006, С. 255-261.
Казенные горные заводы Урала в политике правительства на рубеже XIX - ХХ вв. // Уральский исторический вестник. 2007. № 16. С. 38-44.
Ижевский завод в начале ХХ в. (1903-1914 гг.) // Уральский исторический вестник. 2009. №3. С. 36-44.
Регионы России в международных сопоставлениях // Проблемный анализ и государственно-управленческое проектирование. 2009. № 4. С. 55-64.
Макроисторические модели и анализ тематики исследований как инструменты обеспечения когерентности исторического знания // Уральский исторический вестник. 2010. №3. С. 94-97.
К вопросу об эффективности казенных горных заводов Урала в конце XIX - начале ХХ вв. // Мобилизационная модель экономики: исторический опыт России ХХ века. Челябинск, 2012. С. 123-137.
Горнозаводские товарищества во второй половине XIX - начале ХХ вв. // Гуманитарная наука Урала: приоритеты и перспективы исследовательского поиска. Екатеринбург, 2013. С. 282-291.
Производство ствольного железа на казенных горных заводах Урала в середине XIX в. // Историчний архив. Вип. 12. Миколаев, 2014. С. 112-119.
Состояние военного производства на Урале накануне Первой мировой войны // Уральский исторический вестник. 2014. № 1. С. 59-68.
Военная промышленность Урала и Великое отступление 1915 г. // Россия в годы Первой мировой войны, 1914-1918 гг. М., 2014. С. 421-427.
К вопросу о месте Николаевского завода в истории русской промышленности // Вестник Оренбургского государственного педагогического университета. 2015. №4 (16). С. 192-204.
Трансформация системы производства артиллерийских орудий на Урале в конце 1850-х —1860-х гг.// Вестник Оренбургского государственного педагогического университета. Электронный научный журнал. 2016. №4. С. 202-217.
Категория «сословие» как инструмент изучения стратификации российского общества XIX - начала ХХ в. //Петербургский исторический журнал: исследования по российской и всеобщей истории. 2017. № 2. С. 55-70.
Социальные ландшафты Российской империи в середине XIX века // Запад, Восток и Россия: Исторический опыт межкультурного диалога: Вопросы всеобщей истории: Сборник научных и учеб.-метод. трудов (Ежегодник). Вып. 19 / под ред. проф. В. Н. Земцова. Екатеринбург: УрГПУ, 2017. С. 317-328. (В соавт.)
«Приготовлять орудия, данные в наряд, тем же способом, как и пробную пушку, она положительно не в состоянии». Вклад Князе-Михайловской сталепушечной фабрики в перевооружение русской армии и флота в 1860-х гг. // Военно-исторический журнал 2018. №10. С. 42-49.

В Екатеринбурге в издательстве «Баско» 27 марта выходит книга «Кто Вы, госпожа Чайковская? К вопросу о судьбе царской дочери Анастасии Романовой». Этот труд, который, очевидно, заставит аудиторию разделиться на два лагеря, подготовили ученые института истории и археологии УрО РАН под руководством академика Вениамина Алексеева.

Под одной обложкой собраны впервые публикуемые документы, относящиеся к 20-м годам прошлого века и способные пролить свет на тайну, до сих пор будоражащую умы людей, интересующихся отечественной историей. Правда ли дочь Николая II Анастасия пережила ночь казни в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге 1918-м году? Правда ли бежала за границу? Или венценосная семья все-таки была в полном составе расстреляна и сожжена в Поросенковом логу, а некая госпожа Чайковская, выдававшая себя за выжившую Анастасию — лишь бедная, выжившая из ума рабочая берлинской фабрики?

В беседе с составителем книги, кандидатом исторических наук Георгием Шумкиным «РГ» попыталась приоткрыть завесу тайны над судьбой «самой знаменитой самозванки».

Говорят, что ваша книга может вызвать если не скандал, то, по меньшей мере, разнотолки в кругах людей заинтересованных. Почему?

Георгий Шумкин: Все дело в том, что в ней содержатся документы, которые ставят под сомнение истинность существующей сегодня официальной точки зрения, где утверждается, что вся семья Николая II была расстреляна в ночь с 16-го на 17 июля 1918-го года в доме инженера Ипатьева в Екатеринбурге, а позже сожжена и захоронена в Поросенковом логу недалеко от города. В 1991 году археолог-любитель Авдонин заявил, что он обнаружил останки последнего русского царя и его родственников. Было проведено расследование, в результате которого останки признали подлинными. Впоследствии их перенесли в Петропавловскую крепость в Петербурге, где перезахоронили со всеми почестями. Академик Алексеев, тоже бывший в числе членов правительственной комиссии, принятого большинством голосов заключения не подписал, оставшись при своем мнении. Если кратко, оно сводится к тому, что выводы комиссии поспешны, поскольку не была проведена историческая экспертиза на основании архивных документов, которые уже в то время были доступны.

То есть Алексеев уже тогда нашел в архивах что-то, что заставило его усомниться в истинности заключения коллег?

Георгий Шумкин: Да, в частности, в девяностые годы он опубликовал обнаруженные им в госархиве РФ показания официантки Екатерины Томиловой, где она рассказывает, что приносила еду в дом Ипатьева 19-го июля, то есть через день после расстрела, и видела женщин императорской фамилии, живых и здоровых. Таким образом, возникает противоречие, которое само по себе требует дополнительного исследования.

Что за документы вошли в книгу об Анастасии Чайковской? Есть ли среди них уникальные, вновь открывшиеся экземпляры?

Георгий Шумкин: Это документы из личного архива Великого князя Андрея Владимировича Романова. В середине девяностых годов прошлого века их передали из Парижа в Государственный архив Российской Федерации, где хранятся до сих пор. Мы произвели лишь первую опись этого фонда, в которую вошли исключительно те бумаги, которые князь Андрей собрал по делу Анастасии Чайковской. Эту женщину сегодня называют «самой знаменитой самозванкой», пытавшейся выдать себя за чудом спасшуюся дочь Николая II. Поскольку документы сохранились в весьма хорошем виде, а в свое время оформлялись по всем правилам делопроизводственной переписки, то их атрибуция представляется вполне точной.

А что именно в них содержится?

Георгий Шумкин: В основном это — письма по поводу того, как расследовалось дело о личности Чайковской. История действительно детективная. Анастасия Чайковская, известная также под именем Анны Андерсон, утверждала, что она — дочь Николая II. По ее словам, ей с помощью солдата Александра Чайковского удалось сбежать из дома купца Ипатьева. Полгода на подводах они добирались до румынской границы, где впоследствии обвенчались и где у нее родился сын, названный Алексеем. Чайковская также утверждала, что после смерти Александра она бежала с его братом Сергеем в Берлин. Здесь возникает резонный вопрос: почему она, если это действительно Анастасия Николаевна Романова, будучи в Бухаресте, не явилась к своей родственнице, двоюродной сестре матери королеве Марии? Ответа на этот вопрос у нас нет. Как бы то ни было, в Берлине Чайковская пыталась встретиться с принцессой Ирен, родной сестрой императрицы Александры Федоровны, но ее не приняли. Тогда она отчаялась и попыталась покончить жизнь самоубийством, бросившись в канал. Ее спасли и под записью «неизвестная русская» поместили в больницу для душевнобольных. Рассказывать о себе женщина отказывалась. Позже некая Мария Пойтерт, раньше служившая прачкой в Петербурге и по стечению обстоятельств оказавшаяся с ней в одной палате, признала в соседке дочь свергнутого русского царя Татьяну Николаевну Романову.

А могла ли это действительно быть Татьяна?

Георгий Шумкин: Вряд ли. Лицо у женщины на тот момент действительно было несколько похоже на Татьянино, а вот рост и телосложение отличались. Фигурой у «неизвестная русская» действительно скорее напоминала Анастасию. И возраста она была примерно того же, что и четвертая дочь императора. Но главное сходство в том, что у Чайковской с Великой княжной Анастасией был одинаковый дефект ног — бурсит большого пальца, который врожденным бывает весьма редко. Кроме того, у Анастасии Николаевны Романовой была родинка на спине, а у Анастасии Чайковской на том же самом месте зиял шрам, какой мог бы остаться после того, как родинку выжгли. А что до внешности, то действительно, между девочкой на фотографии 1914-го года и дамой, заснятой в 20-е, мало общего. Но надо учитывать, что у Чайковской были выбиты зубы: в верхней челюсти не хватало десятка, а в нижней — трех зубов, то есть полностью изменился прикус. Кроме того, у нее был сломан нос. Но все это — лишь зацепки, ставящие под сомнение официальную версию. Со стопроцентной вероятностью утверждать, что Чайковская и Великая княжна Анастасия — это одно лицо, они все же не позволяют.

У противников гипотезы об идентичности Анастасии Чайковской и княжны Анастасии Николаевны есть один веский аргумент. Они утверждают, ссылаясь на данные неких исследований, что никакого солдата Чайковского не было в природе.

К сожалению, лично я с документами полка не работал. В 1926 и 1927 годах в Румынии по инициативе самой королевы Марии действительно проводились два расследования. Тогда искали следы пребывания Чайковских в Будапеште, но не нашли. Ни в одной церкви не было записи о венчании пары с такой фамилией или о рождении у них ребенка. Но вполне могло быть так, что Чайковскую вывозили из России по чужим документам, по ним и венчали.

Еще один аргумент против идентичности двух Анастасий в том, что Чайковская не говорила на русском, предпочитая со всеми общаться на немецком.

Она плохо говорила на немецком, с русским акцентом. По-русски на самом деле старалась не говорить, но речь понимала. Бывало, к ней обращались по-русски, но отвечала она на немецком. Не зная языка реагировать на реплики не сможешь, ведь так? Более того, оправляясь после операции костного туберкулеза, Чайковская бредила на английском языке, на котором, как известно, члены императорской семьи общались между собой. Позже, переезжая в Нью-Йорк и ступая с борта «Беренгарии» на американскую землю, она вмиг стала говорить по-английски без акцента.

Есть также версия, что «самозванка» Анастасия Чайковская на самом деле — рабочая берлинского завода Франциска Шанцковская. Насколько, по-вашему, она жизнеспособна?

Георгий Шумкин: У нас в книге приводится интересный документ, сравнительная таблица антропометрических данных Чайковской и Шанцковской. По всем параметрам выходит, что Шанцковская крупнее: выше ростом, 39 размер обуви против 36-го. Кроме того, у Шанцковской никаких повреждений на теле нет, а Чайковская буквально вся изрублена. Шанцковская работала на военном заводе во время войны в Германии, и по-немецки должна была говорить идеально, без акцента, а наша героиня, как я уже сказал, изъяснялась плохо. Во время работы на заводе Франциска получила контузию во время несчастного случая и после этого повредилась умом, лежала в различных психиатрических клиниках. Анастасия тоже наблюдалась рядом психиатров, в том числе и светилами того времени, к примеру, Карлом Бонхоффером. Но он однозначно признал, что эта женщина абсолютно психически здорова, хоть и бывает подвержена неврозам.

С другой стороны среди некоторых ваших коллег существует мнение о том, что не одна Анастасия, а все женщины императорской семьи спаслись. На чем оно основано?

Георгий Шумкин: Эту линию последовательно проводит Марк Ферро, крупный специалист по истории России начала ХХ века. Чем он обосновывает свою версию? Если помните, Россия вышла из Первой мировой войны в 1918-м году в результате заключения «похабного» Брестского мира с Германией, где в то время еще царствовал император Вильгельм Второй, ближайший родственник императрицы Александры Федоровны. Так вот, по условиям мирного договора, все подданные Германии, находившиеся в тот момент в России, должны были быть освобождены и отосланы на родину. Александра Федоровна, по рождению принцесса Гессенская, вполне попадала под это правило. Если бы ее расстреляли, это могло бы стать поводом для расторжения мирного договора и возобновления войны, но уже с Советской Россией, где в это время набирает обороты внутренний кризис. Так что по мнению Ферро, императрица и ее дочери от греха подальше были переданы немцам. После этого Ольга Николаевна якобы находилась под защитой Ватикана, Мария Николаевна вышла замуж за одного из бывших князей, а сама Александра Федоровна вместе с дочерью Татьяной жила в монастыре во Львове, откуда их в 30-е годы перевезли в Италию. Ферро также склоняется к мысли, что Чайковская — это и есть Великая княжна Анастасия Николаевна, от которой родственники предпочли отречься из-за того, что она в свое время сболтнула лишнего. Дело в том, что когда она прибыла к принцессе Ирэне Прусской, то сказала, что видела ее брата Эрнеста Гессенского во время войны в России, и что он вел тайные переговоры о сепаратном мире. Если бы эта информация просочилась, это поставило бы крест на политической карьере и самого Гессенского, и, возможно, всей его семьи. Так что по обоюдному семейному согласию Чайковскую признали самозванкой.

А есть ли среди документов, которые вошли в вашу книгу, те, которые все же ставят под сомнение идентичность двух Анастасий?

Георгий Шумкин: Безусловно, даже несмотря на то, что сам князь Андрей Владимирович пытался доказать, что Чайковская — это его племянница. Так, у нас опубликовано свидетельство лакея Александры Федоровны Волкова, который приезжал в Берлин на опознание Анастасии, но отказался признавать в ней свою молодую госпожу. Есть показания и других приближенных к царской семье. Большинство из них отрицательно отнеслись к персоне Чайковской. Из всей семьи только два человека узнали в ней Анастасию Николаевну — это Великий князь Андрей Владимирович и Великая княжна Ксения, в замужестве Лидс.

Чем же закончилась жизнь «самой знаменитой самозванки»?

Георгий Шумкин: Она уехала в Америку и там стала известна под именем Анны Андерсон. Вышла замуж за своего почитателя, историка Манахана, умерла вдовой на 84-м году жизни. Детей, кроме родившегося в Румынии Алексея, к слову, так никогда и не найденного, у нее не было. Ее тело кремировали, а прах захоронили в замке в Баварии, где она одно время жила.

И все-таки, вы лично как думаете, самозванка Анастасия Чайковская, или нет?

Георгий Шумкин: Мы категорически отказались от того, чтобы высказывать в нашей книге собственное мнение, приводя лишь документы, которые каждый может интерпретировать по-своему. Но у меня в голове вертится вопрос: если Чайковская — не Великая княжна Анастасия Николаевна, то кто она? Как она могла себя идентифицировать с Анастасией Романовой, откуда могла получить самые тонкие детали о жизни царской семьи, интимные подробности, о которых знали только люди из самого ближайшего окружения? Кто бы они ни была, в любом случае это феноменальная, уникальная личность.

Какой аргумент, по-вашему, мог бы железно поставить точку в истории, доказать раз и навсегда, она это или не она?

Георгий Шумкин: Аргументов здесь может быть много. Например, во время одного из судебных процессов в Гамбурге искали объявление о поиске сбежавшей Анастасии. Ряд немцев, которые находились в 1918 году в плену в Екатеринбурге, утверждали, что они видели листовки, в которых говорилось, что Анастасию разыскивают после расстрела царя. Куда они делись? Неужели все до одной были уничтожены? Если хотя бы одна нашлась, это было бы весомым аргументом в пользу того, что Анастасия Николаевна действительно спаслась. Но абсолютно «железный» аргумент в этой истории найти крайне сложно. Даже если это будет документ, свидетельствующий о том, что Анастасия Николаевна действительно была в Румынии, среди скептиков найдутся люди, которые будут сомневаться в его подлинности. Поэтому вряд ли в ближайшем будущем в этой таинственной истории будет поставлена точка.

Кстати

Академик Вениамин Алексеев в предисловии к книге «Кто Вы, госпожа Чайковская» пишет, что сегодня в Королевском архиве Копенгагена хранится многотомное досье с официального судебного разбирательства по делу Анастасии Чайковской, которое шло в Германии с 1938 по 1967 год и стало самым долгим в истории этой страны. Там же находится отчет датского дипломата Цаале о личности Анастасии, датированный 1919-м годом. Документы помечены грифом строгой секретности на 100 лет, то есть возможно, после 2018 года в распоряжение историков попадет хотя бы их часть, и содержащиеся там данные смогут пролить свет на тайну Анны-Анастасии.

Борис Владимирович Гопфенгаузен

Три человека сыграли большую роль в ранние годы моей молодости по отношению к России и по отношению к Церкви. О первом человеке я могу сказать очень мало. Когда я был мальчиком лет девяти, меня отправили в скаутский лагерь. Эта организация, которая потом умерла, называлась «Молодая Россия». Начальником этой организации был дядя Боб - Борис Владимирович Гопфенгаузен. После того, как умерла эта организация - через год - он исчез вообще из виду. Я узнал много-много лет спустя, что он поселился на юге Франции и там был просто рабочим. Что меня в нем поразило - это его личность. Он был человек небольшого роста, скорее худой, очень спокойный, никогда не повышал голос. У него было два свойства. Одно - это его бесконечно глубокая любовь к России. «Молодая Россия» для него была будущим нашей Родины. Нас он готовил к тому, чтобы рано или поздно вернуться в Россию и принести туда все, что мы сможем собрать с запада. С другой стороны, он нас тренировал строго, спокойно, сознательно, с точки зрения личной внутренней дисциплины. Мы должны были быть готовыми к подвигу. Он никогда не повышал голос, никогда никого не ругал. Я помню две его фразы, которые были решающими в нашей жизни. «Плохой скаут» - это был конец. После этого себя надо было оправдать не только в своих глазах, но и в глазах дяди Боба. Он для нас был судом над нами. А другая фраза была - «хорошо», и это значило «да, ты оправдан», оправдан перед совестью, перед Россией, перед ним. О нем я собственно ничего не могу сказать, кроме того, что он устроил эту организацию, что у нас были слеты по воскресениям в парке St.Cloud, что мы там играли в разные игры, что одновременно мы проходили курс обучения - в том смысле, что нам задавали задачи. Прочесть, например, «Песню о купце Калашникове» и потом при всех рассказать и отвечать на вопросы. Другие задачи были более трудные. Это правописание. Тогда мы писали и, должен сознаться, так я пишу и теперь, по старой орфографии. Лет десяти я купил грамматику и эту грамматику зубрил. Слова на «ять» - наизусть и так далее. И в этом случае у нас была совместная культурная работа, на уровне детей девяти-десяти лет и старше. И с другой стороны, прививалась преданность Родине.

Другое воспоминание об этом лагере. Он оказался началом моей медицинской карьеры. Я заболел. Заболел потому, что слишком долго сидел на солнце, и моя спина покрылась волдырями. У нас была докторша Буйневич, ее сын был моим сверстником, он потом погиб в Париже, его сбил автомобиль, почти что после лагеря. Меня присудили в лазарет. Понимаете? Заперто все, ты там сидишь, а снаружи погода дивная, все играют. Я думал: «Как бы мне выбраться из лазарета?» И в какой-то день, кажется, на второй день моего «заключения», докторша вернулась отдохнуть к себе в комнату. Я подкрался к ее комнате и запер ее на ключ. Она оказалась в плену у себя. А сам я вылез в окно и вернулся в лагерь. Это, конечно, обнаружилось, и меня вызвали на суд. И в виде наказания мне было предназначено готовиться к экзамену на фельдшера. Вот тут началось мое обучение анатомии и медицине с точки зрения первой помощи. Это пригодилось в тот же самый год, когда мы вернулись из лагеря. Я помню, мы вышли из вокзала и стояли, ждали перехода. Ехал велосипедист, шел автомобиль, и вдруг велосипедист налетел на автомобиль и головой пробил окно. Была перерезана артерия. И тут я вспомнил, что меня учили, как останавливать кровь. Причем это была часть моего экзамена, несчастная часть! Мне поставили именно этот самый вопрос на экзамене, и я не знал, как ответить, где эти сосуды. И мне было сказано - это очень просто, надо взять рукой за мускулы шеи, провести рукой и сразу найдешь. Я это сделал, оказал первую помощь, и мы привели этого несчастного в больницу, где мне было сказано, что я спас ему жизнь. Этот случай меня вдохновил к тому, что стоит знать что-нибудь о первой помощи. Я после этого все свои годы в лагерях занимался первой помощью и в конечном итоге стал врачом.

Николай Федорович Федоров

Потом организация распалась, и меня отправили на следующий год в лагерь «витязей» под руководством Николая Федоровича Федорова. Он был начальником дружины «витязей» и начальником лагеря. Рослый, широкоплечий, мужественный, играл в игры. Он был образованный человек, хотя это и не было его стихией. Его стихией было воспитание нас, детей. И он учил нас тому, что мы должны и в школе, и в организации - во всех обстоятельствах жизни - так себя вести и так учиться, чтобы собрать с Запада все то, что Запад может дать, чтобы отнести в Россию, когда она откроется.

Первое, о чем речь шла - чтобы так учиться, чтобы все, что можно узнать учебой, можно было сохранить себе и передавать дальше. Тогда мы учились во французских школах или в русских гимназиях. Я во французской школе учился. Потом мы поступили кто в университет, кто на работу, и мы все старались выучить все, что только можно было. Потому что в России, может быть, этого нет, и это нужно нашему народу. И кроме этого, мы учили страстно то, что мы называли «родиноведением». То есть, все то, что относилось к культуре и жизни России. Это была вера православная, это была история, география, это была литература, очень много мы читали о воинской доблести. Все, что можно узнать было о России, мы страшно впитывали. И с раннего возраста нас учили не только тому, чтобы самим выучить и сохранить в себе, но и передавать другим.

Николай Федорович не был усложненным человеком. Вот, например, люди как Бердяев, как Вышеславцев - они выражали любовь к Родине на культурном уровне, который был выше нас. Я раз-другой ходил на лекции Бердяева и перестал, потому что мне тогда было лет пятнадцать-шестнадцать. Я просто не понимал его языка. А тут был человек, всецело укорененный в России. Он был из простых, он знал русскую историю, как ее писали для средней школы или, скажем, Карамзин. И русскую литературу, XIX века, главным образом. Это была его жизнь. Поэтому он с нами мог говорить о России, о культуре языком, который нам был понятен. Он был на нашем уровне. Не в том смысле, что он был некультурным, он был человеком, культура которого могла быть выражена словами, доступными для нас без того, чтобы он унижал эту культуру. Потому что иногда бывает так, что человек хочет сделать доступным то, что он говорит и поэтому говорит так, что ему больше верить нельзя. Я вам расскажу анекдот по этому поводу, который относится к организации РСХД (Русское Студенческое Христианское Движение). Был в Париже тогда замечательный проповедник о. Иаков Ктиторов - священник удивительной веры и цельности, но который детьми не занимался. Он был проповедник для взрослых. Для взрослых культурного уровня ранних тридцатых годов. Я помню, профессор Лев Александрович Зандер решил нам, молодым руководителям, показать, как можно дать примерный урок. И пригласили этого священника. Нас рассадили по стенкам, детей собрали на середину. Он дал урок Закона Божьего. Потрясающе! Мы, руководители, сидели и млели, таяли, восхищались. И думали, если бы нам научиться так говорить! Потом он ушел. Лев Александрович поймал мальчонку лет семи и говорит: «Тебе понравился батюшка?». А мальчонка говорит: «Занимательно было, жаль только, батя не верит в то, что он говорит». Потому что это было выражено таким языком и с такой изящностью, что до детей не дошло. Я готов жизнью поклясться, что он был верующим и очень большого размаха человек в этой области. Но до нас не доходило. Знаете, с Иоанном Златоустом был такой случай: он говорил проповедь, и какая-то женщина из толпы закричала: «Говори проще, колодец твоей мудрости очень глубок, а у нас веревки с ведрами очень коротки».

Мы с Николаем Федоровичем позже расстались. Я не знаю точно, почему. Я знал, что он не поладил с РСХД, были разные мнения об этом. Я был на учредительном собрании его новой организации «Витязи». На основании его слов я решил примкнуть, а потом я пошел посоветоваться к тому, который стал потом о. Василием Зеньковским. Оказалось все не так просто. Я потом сказал Николаю Федоровичу, что я не считаю возможным уйти из РСХД, примыкая к нему. И мы тогда расстались. Я очень, очень жалею об этом. Я потом когда-то в России читал доклад о нем. И его вдова, Ирина Эдмондовна, мне написала, что она слышала, что я читал этот доклад и попросила его прислать. Вы знаете, как я читаю доклады. У меня ни одной записки нет. Я не смог этого сделать, но у нас началась переписка, и до сих пор у нас осталась дружба. Та шероховатость, которая разделяла нас тогда, прошла.

Отец Георгий Шумкин

Когда меня отправили в лагерь «витязей» под руководством Николая Федоровича Федорова, у нас был священник, отец Георгий Шумкин. Отец Георгий Шумкин оказался для меня первой встречей с Церковью. Это был не религиозный опыт в прямом смысле - потому что я не соотнес о. Георгия с Богом, а я увидел в нем икону, живую икону. Я это понял много лет спустя. Он был очень простой, не сложный, образованный, культурный человек. В парижском пригороде Chaville у него был маленький приход. Потом он переехал в Grenoble, где у него с женой было куриное хозяйство и малюсенький приход, и я его потерял из виду. Но одно у меня осталось навсегда - этот образ Божественной любви.

Кроме того, у нас был такой лист, где было записано, что мы должны были делать или не делать. Мы должны были каждый день ставить крестики или нолики: соврал, обманул, не исполнил задание. И это в течение целого лагеря. Он нас так воспитывал. Причем воспитывал ласково. Он нас не наказывал за это. Он говорил: «Ах, как жалко, почему ты так поступил?» И все. Но то, что меня поразило в нем, то, что было для меня откровением и осталось у меня до сих пор,- это то, что он умел любить всех и каждого неизменной любовью. Когда мы были хороши, его любовь к нам была ликованием. Он сиял этой любовью. Когда мы были плохи, в том или другом отношении, это было для него глубоким горем и раной. Его любовь никогда не делалась меньше. Он никогда не говорил: «Если ты так будешь поступать, то больше любить не буду». Наоборот, он виновного старался приласкать, чтобы тот почувствовал, что его виновность, говоря церковным языком «греховность», не может превзойти ни Божью любовь, ни любовь людей, которые способны его любить. И это тогда меня поразило, потому что это был единственный такой случай. Скажем, мои родители могли меня любить, это дело простое. Но чтобы совершенно чужой человек меня любил - задарма, без всякой причины, без основания? У него было такое сердце, где мы все могли жить и ликовать. Удивительно. Я понял это много-много лет спустя. Я тогда его, конечно, полюбил и оценил, но связь межу ним и Богом, видение его как иконы, я постиг, вероятно, только сорок лет спустя. Вдруг я понял, что так-то нас и любит Бог. Я это знал где-то. Где-то в душе или в голове это знаешь. Но тут я понял это с такой яркостью, что я видел Любовь Божию, воплощенную и действующую, никогда не изменяющуюся, никогда не делающуюся меньшей.

Для нас он казался стариком. Ему было, наверное, тридцать пять лет. Он был рослый, на нем висела ряса, он не был жеманный, у него была длинная борода и длинные волосы. Он нам казался ветхим. Он с нами ходил в походы, пробовал играть в волейбол - безуспешно. Но в походах он нас кое-чему научил - заботиться друг о друге. Я помню как в одном из походов, на обратном пути, один мальчик, я до сих пор помню его имя - Кирилл Уваров - подвернул ногу, и отец Георгий на него посмотрел и сказал: «Тебя надо понести». И это было для нас всех не только приказом - к приказу можно было отнестись спокойно - это было что-то вроде дивного призыва. Я помню, как я к нему подошел и сказал: «Кирилл, садись мне на спину». И я его до лагеря тащил на спине. У меня было такое чувство счастья - не потому, что я такой крепкий, нет - я не был такой крепкий - я никогда не был особенно крепкий. Детство у меня было трудное, я болел очень много, поэтому физической силы у меня не было. Но у меня было чувство, что я несу товарища. Вот это о. Георгий мне дал.

Антоний, митрополит Сурожский